Библиотека ассоциаций

Я всегда замечал, что люди не могут без ассоциаций абсолютно ко всему и всем. И всегда они, эти ассоциации, личные и неповторимые. За исключением, конечно, очень распространенных. Я говорю про запах елки к Рождеству, к примеру. Но вот, если говорить о ассоциациях к людям – все настолько разное, что напоминает ярмарку новогодних игрушек. Проще говоря, сложно найти что-то подходящее и своей елке в гостиной, и сердцу. Вот и приходится лепить самому – доставать краску, инструменты и вдохновение, чтобы потом вместе с новыми игрушками им праздник украсить.  

Речь моя про ассоциации к мужчинам и женщинам. Образы, всплывающие в сознании, предельно просты. Если говорить про мужчин, я уверен, многие будут мне рассказывать про смелость, внутреннюю силу, рубашки, спорт, виски, машины… В общем, сотни версий. А если я спрошу про женщин, то в ответ услышу что-то про нежность, красоту, материнство, платья всевозможные, косметику… Еще одна сотня версий. И не последняя.  

Я это все веду к тому, что сам хочу внести лепту в эти стопки ассоциаций. Я расскажу о своих. И даже постараюсь объяснить, почему оно так сложилось в моей ассоциативной библиотеке.  

Лет в шестнадцать я понял, что все мужчины в руках. Сплошные руки.  

К выводу этому пришел внезапно. Дед подарил мне часы. Для меня это был подарок нового уровня, если можно так сказать. Уровня взрослого и настоящего. Не детского.  

Хотя как раз в детстве я и начал замечать, что мой отец и дед всегда носили часы. Да, всегда… Отец снимал их только перед сном. Видел пару раз, когда заходил в родительскую спальню, чтобы мать поцеловала на ночь.  

Потом стал детальнее их разглядывать, когда отец учил ездить на велосипеде. Не самый мой приятный опыт, конечно. Все же у всех детей были разбитые колени.  

Красивые часы были, к слову. Дорогие, швейцарские, черные. Но их я изучил быстро, поэтому стал чаще изучать руки отца.  

Когда он брал меня за руку, чтобы перевести через дорогу, мне удавалось ощутить кожей, есть ли царапины на его ладони. Иногда они отчетливо чувствовались. И мне было сложно представить, как же так бесстрашно и холодно он к ним относился.  

Лет в девять он пустил меня в свою мастерскую. И там, во время работы, когда отец учил меня правильно обращаться с инструментами, я впервые прочитал его по рукам:  

Наконец понял, откуда эти царапины. Редко щадил себя за работой в мастерской. Разглядел обручальное кольцо. Его он вообще никогда не снимал. Считал, что благодаря нему с ним всегда поддержка жены. Моей мамы.  

Я выучил движения его пальцев – быстрые и ловкие, точно знающие, что делать. Проследил, как работает вся кисть – уверенная в каждом движении. Поражался, сколько силы в его руках. Даже постарался представить, сколько мне надо ходить на бокс, чтобы иметь такие же руки.  

Но еще больше я восхищался тем, как отцовские руки любили мою мать и меня самого. Отец обнимал нас каждый вечер, а руки его всегда были теплыми. А когда я радовал его – пальцы с нежностью трепали мои волосы. Мама с этого смеялась звонко. Но когда расстраивал – нередко слышал отчетливый звук удара кулаком об стол.  

Весь мой отец был в руках. В ладонях. В пальцах.  

Однажды меня отправили на лето к деду. И я смог прочитать его точно так же. Навсегда запомнил его шрам на левом плече. Да, у него была суровая военная молодость.  

Тем летом я решил для себя, что все мужчины в руках. А про женщин я понял лет в девятнадцать, пожалуй.  

Хотя если быть честным, то в тяжелые дни я всегда вспоминаю, как мать разрешала мне запускать пальцы в свои густые волосы. Клянусь, когда я был мальчишкой, мне они казались морем. Копна каштановых кудрей в моих руках. Это было самым светлым чудом моего детства.  

Мать всегда подвязывала крупные пряди лентой, а остальные оставляла свободными. И мне это напоминало бесстрашные и неукротимые волны, которые играют с ветром и разбиваются о скалы, проиграв.  

Вырос. Потом влюбился. Первая любовь. Можно ли сказать, что это тоже не самый мой приятный опыт? Определенно. У всех юношей сердца бывали разбитыми.  

Видел свою любовь я каждый день. На учебе. Но подойти стеснялся, поэтому узнавал со стороны. Узнавал ее через волосы. В них был вся она.  

У нее, как и у матери, были каштановые кудри. Безумные, честное слово. Но она их всегда прятала в пучок или низкий хвост. В этом выражалась ее скромность и требовательность к себе. Иногда подруга приносила ей цветы. И моя любовь украшала ромашкой свою строгую прическу. Это буквально кричало о ее привязанности ко всему природному, живому, настоящему. Она сама такою и была.  

Пару раз, на праздничных вечерах, я видел ее распущенные волосы. Это было самой великой роскошью для меня – и купить нельзя, и найти похожее нельзя, и наслаждаться долго нельзя. В глубине души вспоминал море, подаренное матерью. Но если моя мать жила с морем, то моя первая любовь жила с ветром, пытаясь его укротить.  

Но потом все завертелось так, что по итогу та великая роскошь стала мне противна. Не сложилось, разбежались, не полюбили до конца.  

Однако в тот период своей насыщенной и немного глупой юности я осознал внутри, что все женщины – поверьте, через волосы: кудрявые и прямые, темные и светлые, невоспитанные и спокойные. Через любые.  

И вот, мне уже не девятнадцать, но ассоциации эти всегда со мной. Я плыву с ними через людей, как моряк с координатами через Тихий. Я откинул все, чем описывают женщин и мужчин. Я научился их описывать своими ассоциациями.  

Описывать и сохранять. И очень редко – рассказывать о них, как сейчас. Ведь все-таки это очень личная, чувственная, местами странная и неизведанная библиотека ассоциаций. Такая же уникальная, как и ваша.