Как я не стал живописцем

Как я не стал живописцем  

Много лет назад, ещё даже не начав ходить в школу, я вознамерился научиться рисовать. Было ли тому виной отсутствие художественного таланта, или просто отсутствие усидчивости и старания – но рисовать я так и не научился. Шли годы, желание творить аки Репин или Поленов то возникало, то угасало – но в итоге художник из меня так и не вышел.  

Жаль, что мои детские рисунки не сохранились до сей поры – ведь это не так-то просто – описывать на бумаге всё то, что ты пытался изобразить красками, карандашом, фломастерами... но тем не менее я попытаюсь это сделать.  

Я очень любил рисовать Ромку. Кто это такой? Это мальчуган, равноправный участник нашей весёлой ребячьей компании, с которым мы набегали десятки километров во время игр в войнушку, салочки или прятки. Не знаю почему, но мне нравилось рисовать его провалившимся на мосту. Я старательно изображал панику и суматоху вокруг сего несчастного случая – даже спасателей на вертолёте пририсовал, и вот однажды Толик, увидев моё творение, взял тетрадь, начал расхаживать по комнате и насмешливо комментировать:  

– Ой-ёй-ёй, какой вертолётик!.. Ой-ёй-ёй, какие рыбки!.. Ой-ёй-ёй, какой камыш!.. – и всё прочее в том же духе.  

Я, естественно, жутко расстроился. Во-первых, Толик подкрался к моему столу незаметно, долго разглядывал мои труды, а затем внезапно выхватил тетрадочку и сунул в неё свой любопытный нос. А во-вторых... ну не умею я толком рисовать! Мне ещё только предстоит в первый класс пойти в следующем году!  

В моих первых детских впечатлениях огромное место занимают подъёмные краны. Должно быть, это произошло потому, что район, в котором мы жили, активно застраивался новыми домами. Я рисовал подъёмные краны и даже лепил их из пластилина. Лепить – это не рисовать, тут можно и поправить испорченное...  

Как-то раз Толик приволок домой толстенную стопку канцелярских журналов, выброшенных на свалку, а главное – ещё не заполненных разной бюрократической пачкотнёй. Ему эти журналы были без надобности, Оленька тоже не удостоила их вниманием, и он отдал их мне. Вот вам и невиданный простор для детских художественных замыслов! Я сидел часами за столом с кисточкой и красками – до тех пор, пока не заканчивались страницы в журнале, либо вода в стаканчике не становилась чернее ночи.  

А мама была крепко недовольна – мало того, что Толик натаскал домой груду бумаги, так ещё и я сижу и извожу краски.  

– Ну что ты там красками возюкаешь? – говорила она. Я лишь пожимал плечами, не находя в ответ каких-либо слов.  

А однажды вышел и вовсе уморительный случай. Я взялся рисовать человека изнутри, как его изображают в учебниках анатомии – с лёгкими, сердцем и прочими органами. Рисунок вышел косой и кривой, половину органов я расположил не там, где нужно, а ещё какие-то детали и вовсе взял с потолка... Например, где-то в районе коленных суставов я изобразил какую-то палочку и надписал – "Валение с ног". Толик, заприметив, что я опять над чем-то тружусь, исхитрился заглянуть в тетрадочку – и, по обыкновению, долго смеялся.  

И что интересно – даже много времени спустя он помнил про "Валение с ног". Например, стоит мне опять начать что-то рисовать, и Толик – тут как тут:  

– Что, валение с ног рисуешь?  

Я лишь вздыхал. У меня снова что-то не получалось...  

Вскоре я пошёл в школу. Раз в неделю у нас были уроки рисования. В первом классе за свои труды на ниве живописи я, как и все, получал неплохие отметки... но в основном за старание. Хотя был случай, когда я получил тройку за аппликацию со снеговиком. Возможно, аппликация из цветной бумаги – не совсем в тему повествования, но важно не это, а то, за что именно мне снизили оценку. За нос снеговика, который я почему-то – уж не знаю, почему – сделал зелёным...  

И должен сказать, что мне ещё повезло. С нами училась Ирочка Чичина(или Чечина? – увы, фамилию не помню), и она изобразила снеговика в виде гусеницы – один большой шар на четырёх маленьких. Весь класс выпал в осадок, глядя на столь дивного снеговика, и ваш покорный слуга хохотал вместе со всеми. А в уголке листа красовалась двоечка...  

Шли недели, месяцы... прошёл год. Я – во втором классе. За этот год я разучился рисовать красками и перешёл на фломастеры. В моём наборе их было тридцать шесть, и когда я взял их на урок, несколько не самых тактичных и не шибко умных учеников недолго думая вынесли вердикт:  

– Что за дерьмо тебе купили?  

Что я мог ответить на это? Ничего. Какое-то время спустя эти ребята обзавелись такими же наборами, а кое у кого было и сорок фломастеров, и даже пятьдесят два(представляю – сколько нервов они вымотали своим папам и мамам! ). А я по натуре человек незлопамятный. Мне и в голову не могло прийти такое – подойти к парте и сказать – "твои сорок фломастеров – дерьмо, и ты вместе с ними – в придачу".  

Ещё у меня был карандаш – с одной стороны он был красный, а с другой – синий. Этого карандаша я лишился. А дело было так – один из ребят схватил его и понёсся по школьным коридорам. Будь я в ту пору чуточку умнее, я бы не бросился его догонять, а подождал бы в классе, а уж потом... ну да что теперь говорить! Словом, я догнал пакостника, а тот диким голосом заорал:  

– Ты мне его подарил! ТЫ-Ы-Ы-Ы МНЕ ЕГО ПО-О-ОДА-А-АРИ-И-ИЛ!!!  

Откуда-то появились ребята лет на пять-шесть старше нас. И кто просил их вмешиваться? Короче, удивительный карандаш пропал навеки, и я не успел им ничего нарисовать. А пакостник, по вине которого это случилось, обобрал вышеупомянутым способом ещё многих моих соучеников...  

Мне не раз говорили, что у меня отличная зрительная память. Может, это и так, а может... во всяком случае, пятёрку за сказочный пушкинский кораблик, приплывший ко двору князя Гвидона, я-таки получил. И вот урок кончился. Несколько ребят изъявили желание взглянуть на этот кораблик, и я услышал о нём множество нелестных отзывов – и кривой он, и гнилой, и не корабль это вовсе, а корыто для свиней...  

Что примечательно – эти же личности до того, как мне вписали в журнал пятёрку, говорили, что у меня всё выходит просто замечательно. Сейчас об этом можно вспоминать с улыбкой, но тогда, много лет назад, всё это было так обидно... что просто жуть! И ведь на следующих уроках, когда у этих умников что-то не получалось, они лезли ко мне:  

– Сашк, а покажи, как это рисуется... – и всё прочее в том же роде. И я, по их же словам, нарисовал не корабль, а свиное корыто? Умора, да и только.  

Позже, когда мы стали старше – это был пятый класс – нам стали задавать задачки позаковыристее. Например, нам показали и рассказали – как рисовать человека. Что есть фигура и чем мужская фигура от женской отличается... Я с пылом и жаром взялся за карандаши(с фломастерами я уже распрощался)и принялся за работу, надеясь, что сумею всех превзойти. Но позор моей самонадеянности и спешке! До окончания урока осталось минуть десять. Я взглянул на свою картинку – и поначалу не мог поверить своим глазам. С листа формата А4 на меня недоуменно взирал какой-то дегенерат в розовых кроссовках, голубых штанах, зелёной рубашке и толстым подушкообразным пузом... Одним словом, вышло что-то не то, что надо, и выше тройки, по мнению Лидии Фёдоровны(наша учительница по ИЗО) я не заработал.  

И этот прокол был ещё не самым худшим. Когда нам поручили раскрасить выведенный по шаблону контур пасхального яйца, то я нарисовал на нём... стыдно даже сказать – какую-то затянутую в кожзаменитель байкершу. И это помимо надписей типа "Хип-хоп – круто! " и "Yo, Децл, yo! " – ясное дело, что оценить такую работу даже на тройку – это незаслуженно её похвалить...  

Думаю, если бы мы чаще рисовали космос или какую-то технику – то троек на весь класс было бы куда меньше. Лично я почти ничего не понимаю в художественных узорах – особенно тех, что вышиты на национальной одежде(остаётся утешаться тем, что китайцы, взявшиеся стряпать косоворотки и украинские вышиванки, понимают в них ещё меньше, то есть – вообще ничего). Пусть бы всякие завитушки с цветочками рисовали девочки? Но не тут-то было... Я так и не научился рисовать деревья, так что пейзажист из меня – никакой. И анималистом я не стал – куры с гусями в моём альбоме выглядели так, словно их вырастили где-то под Чернобылем...  

Прогресс в моём творчестве стал заметен тогда, когда Лидия Фёдоровна объявила тему "Моё любимое кино". Я взялся рисовать разгромленную лабораторию и учинившего сей бардак пришельца из "Дня независимости". Моему соседу по парте Андрюхе Ермакову повезло меньше – он нарисовал какую-то сложную, похожую на самогонный аппарат, конструкцию и странное существо на троне, нисколько не похожее на царя Иоанна Четвёртого, и объявил, что это есть "Иван Васильевич меняет профессию".  

Толик как-то говорил, что он рисовал город будущего. Я тоже хотел его нарисовать, но мой замысел провалился в тартарары, так и не осуществившись.  

А произошло это при следующих обстоятельствах. Лидия Фёдоровна написала на доске список тем, одну из которых мы, ученики 6-В, должны были выбрать самостоятельно. Даже не берусь описывать – какой ор, рёв и гвалт поднялся в классе – хоть из школы беги. Я, завидев тему "Город будущего", не хотел и слышать ни о чём другом, и в конце концов, наслушавшись вдоволь нашего тридцатидвухголосого рёва, педагог объявила:  

– Тема такая – "Мы поём частушки". Понятно?  

Вот так – коротко и ясно! Эта тема была самой непопулярной.  

Что же касается вашего покорного слуги – я сидел за партой, словно пришибленный, тупо уставясь на стенку. Какие, к едрене-фене, частушки? Как я должен всё это рисовать? Во мне клокотало, словно лава в вулкане, бурное негодование. Мне так и хотелось встать и сказать что-нибудь вроде – "Лидия Фёдоровна, вы что, совсем ку-ку? "  

Я не встал и ничего не сказал. Я половину урока просидел надутый как сова, и делал вид, что усердно рисую.  

Чтобы хоть чем-нибудь заполнить пустой альбомный лист, я начал рисовать простым карандашом кухню, а за кухонным столом изобразил Хрюна Моржова и Степана Капусту. Не забыл я и про амбразуру, пробитую на соседнюю кухню, и про высунувшегося из неё кота по имени Геннадий...  

– И где здесь поются частушки? – недоумевала Лидия Фёдоровна, глядя на моё творение.  

– Ну так они в конце передачи всегда поют частушки, – вспомнил я, – вот например – "Указанья москвичам новые даются – не горланить по ночам, и вообще заткнуться".  

Но моё старание не было оценено, и я схлопотал жирного "красного лебедя" вместе с замечанием в дневник – "Рисует на уроках всякие пакости".  

Когда я, придя домой, рассказал, что случилось на ИЗО, Оленька, вдоволь отсмеявшись, сказала:  

– Ну так что же ты не нарисовал этого Хрюна со Степаном и Генкой прямо на сцене, перед публикой?  

Я сидел за обеденным столом, что называется, дурак дураком. Такая простая мысль мою голову даже не посетила... А вечером к Толику в гости пришёл Эдик. Он, узнав о моём несчастье, тоже посмеялся и сказал:  

– Ну и нарисовал бы этой Лидке какого-нибудь пьяного бомжа в валенках и с баяном...  

– А откуда я знаю – как выглядят бомжи? – понурился я.  

– Вот тормоз-то, а? – хихикнул Эдик, – забыл, что ли, как мы на Павелецкую ездили? Их же там полно было?  

Я вообще уже забыл – что там было на Павелецкой площади, да и совет был не к спеху, ибо, как говорится, после рати много храбрых...  

И всё-таки город будущего я нарисовал – когда учился в седьмом классе. За основу городского антуража я взял картины ночного города из игрушки-стрелялки "CyberMage – Darklight Awakening". Я получил пятёрку... и столкнулся с чьей-то чёрной завистью. Я забыл убрать альбом и ушёл, и за время моего отсутствия кто-то разрисовал картинку чернилами, использовав при этом огромное количество похабных слов, в том числе и таких, каких я прежде и не слышал.  

После седьмого класса ИЗО как урока уже не было. Неспешно шли годы – и вновь, правда, реже, чем прежде, у меня возникало желание научиться рисовать. Возникало – и проходило.  

Мне всегда хотелось нарисовать героев своей первой повести, в коей я описывал Третью Мировую войну. Но, как ни пытался, ничего не выходило, да и повесть не сложилась.  

Словом – я не живописец. А раз так – остаётся лишь фотошопить.