Григорий Борзенко Судный день Англии Книга третья «Казнь»

Григорий Борзенко  

Судный день Англии  

Книга третья «Казнь»  

Историческая трилогия  

Приключенческая серия «Пиратские клады, необитаемые острова»  

1.  

К концу августа1648 года война в Англии была завершена. Если народ и армия ликовали, упиваясь сладким мигом своего триумфа, то парламентские пресвитериане этот факт воспринимали отнюдь без энтузиазма. Их, впрочем, нетрудно понять. Годами и десятилетиями их окружали тишина и спокойствие, они были у власти, имели возможность приумножать свои, и без того немалые, богатства. Респектабельные дельцы из Сити прекрасно понимали, что революции всех времен и народов заканчивались призывами упоенной своим триумфом толпы: «Грабь награбленное! » Поскольку такая перспектива не очень «грела» роялистов, поэтому, чтобы избежать худших для себя опасений, они в дальнейшем повели себя так, словно победу одержал не Кромвель и его армия, а они и их союзники. Палата лордов даже отказалась объявлять шотландцев врагами, а пресвитериане палаты общин вернули снова в свои ряды удаленных ранее по настоянию армии десятерых вожаков пресвитерианского большинства.  

24 августа палата отменила утвержденное ранее решении о разрыве сношений с королем, и направила к венценосцу на остров Уайт депутацию, состоящую из пятнадцати человек, с твердым намерением возобновить переговоры.  

Каждый в этом деле проявлял активность. Как только в Лондоне стало известно об итогах знаковой для окончания войны битвы у Престона, общины сразу же начали предпринимать все, чтобы намерение возобновить переговоры с королем стали свершившимся фактом. Чтобы опередить пресвитериан и самим держать руку на пульсе событий, наиболее ретивые индепенденты поспешно постарались сами войти в состав только что созданного комитета для переговоров. В их числе был и Вэн-младший, слывший человеком несгибаемого характера и другом Кромвеля, который, тем не менее, воспользовался моментом отсутствия в столице своего друга.  

Возмущению многострадального народа не было границ. Он снова был против переговоров с этим кровавым преступником. Так многие назвали короля. Лондон опять стал бурлить, то тут, то там собирались толпы простолюдинов, где итогом возмущенных разговоров было осознание того, что результатом переговоров между парламентом и королем будет определение: чьим же рабом в итоге должен стать народ. Кто из этих двоих держателей власти с итоге возьмет в руки хлыст, чтобы и далее понукать этим народом.  

Одиннадцатого сентября левеллеры подали в парламент петицию, под которой стояли подписи нескольких тысяч человек! Бытовало мнение, что автором ее был член парламента Генри Мартон, убежденный республиканец. Демократические реформы – вот чего настойчиво требовала петиция. Свободы личности, неприкосновенности имущества, установления равенства всех перед законами, отмена церковной десятины, монополий, акцизов, разрыв каких бы то ни было отношений с королем и привлечении его к суду. На фоне таких приятных фактов, где авторы петиции пеклись о народе, выделяется требование неприкосновенности имущества и обращение к палате общин объявить себя верховной властью в стране…  

А что же Кромвель? Тот, кто выиграл войну, кто был самой яркой фигурой в круговерти происходящих событий. Тот, кого любили и ненавидели, обожествляли и боялись. Именно из-за этой боязни персвитериане и торопились начать переговоры с королем, пользуясь удаленность Кромвеля от столицы. Так где же тогда, спрашивается, был тот, кто просто обязан был держать руку на пульсе событий, и не пропустить того, что происходило в Лондоне, и что могло кардинально повлиять на дальнейших ход исторических событий? Да, Кромвель был неплохим политиком, но он столь же в полной мере был и отменным полководцем, поэтому армейские дела ему в данную минуту были важнее всех остальных. Впрочем, и мы с вами в этом далее убедимся, он прекрасно сочетал военную стратегию с политикой.  

После судьбоносной для итогов войны победы под Престоном Кромвель не почил на лаврах, а продолжил поход на север. Отправив Ламберта с двумя тысячами кавалеристов вдогонку за Гамильтоном, сам он повернул назад, с твердым намерением отрезать путь англо-ирландским роялистам под предводительством Монро, которые бежали из-под Престона. Кромвель знал, что в этом городе роялистских пленников скопилось больше, чем солдат гарнизона, поэтому старался не допустить того, чтобы это шеститысячное войско попало в город. Но не зря кавалеристов Кромвеля, (да и его самого), называли непобедимыми. Монро и не собирался искушать судьбу. Он предпочел скрыться в горах Шотландии. Этим он избежал участи Гамильтона, Миддлтона и Лангдейла, которые с последними жалкими отрядами своих приверженцев были вскоре разбиты и пленены.  

Двенадцатого сентября Кромвель подошел к шотландской границе, разместил солдат, и сразу же приступил к началу переговоров с шотландцами, чтобы добиться сдачи Бервика и Карлайла. Оливер понимал, что переговоры могут быть трудными. Шотландцам, по его мнению, никогда нельзя было доверять. Могущественные кланы в этой стране вечно враждовали между собой, союзы между ними то заключались, то распадались, они всегда были готовы выступить против неугодной им власти. Но Кромвеля больше всего беспокоил тот факт, что, невзирая на это, шотландцы в любой момент могли, забыв о вечной вражде и распрях, объединится против общего и вечного для них врага, и столь же ненавистного – Англии.  

В последнее время здесь властвовала партии знати – партия Гамильтонов, Ланарков, Лаудердейлов. Тогда их желанием было стремление договорится с королем путем несущественных уступок. (Это именно их послы были в свое время отправлены к королю на остров Уайт, результатом чего стало подписание тайных декабрьских соглашений). Но теперь, разбив Гамильтна на поле сражения, Кромвель тем самым оказал неоценимую услугу его врагам: партии пресвитерианской «кирки», партии фанатичных, едва ли не диких «виггаморов», позже называемых вигами.  

Возглавлял их Арчибальд Кэмпбелл, маркиз Аргайл. Глава древнего разветвленного клана, ярый приверженец «шотландского Кальвина». Он яростно противился попыткам Карла 1 навязать Шотландии англиканство, за что и был, еще в далеком 1638 году, подвергнут опале. Теперь он понимал, что его час настал. Как только стало известно о поражении Гамильтона, сразу же поднялись с оружием в руках дружественные ему западные кланы. Они стремительно овладели Эдинбургом, низложили сторонников враждебной партии, разогнали парламент, и сразу же созвали новый, фактически взяли власть в стране в свои руки, и теперь взирали на визит Кромвеля с любопытством. Мол, что же тот предпримет?  

Аргайл понимал, что его час настал. Но, в то же время, и Кромвель прекрасно отдавал себе отчет в том, что сейчас как никогда сложилась благоприятная обстановка для того, чтобы мирно обо всем договорится, и вечных врагов превратить в своих союзников. Он еще не знал, что происходит в Лондоне, как сложится обстановка, поэтому возможная поддержка в дальнейшем тех, с кем он будет сейчас договариваться, была бы ой как не лишней.  

Мы уже говорили, что Оливер был не только отменным политиком, но и полководцем. Понимая, что в данном случае можно объединить эти два своих дара, и вести переговоры с шотландцами не только с позиции «пряника», но и «кнута», он решил перед второй «договаривающейся стороной» поиграть своими «военными мышцами». Двадцать первого сентября он со своей внушительной армией форсирует Твид. Иронически говоря, армия служила для Кромвеля как бы «почетным эскортом», который сопровождал его на переговоры с шотландцами, и не двусмысленно давал понять, что Оливер в этом процессе не должен быть той стороной, корму горцы могут навязывать свои права.  

Навстречу ему выехал маркиз Аргайл, вместе с лордами и представителями «кирки». В начавшихся переговорах Кромвель потребовал сдачи английских крепостей: Бервика и Карлайла. Настаивал он также и на том, чтобы шотландцы отказывали в предоставлении убежища для беженцев-роялистов. Аргайлу эти требования показались пустячными, которые он без тени смущения удовлетворил. Тут же комендантам этих крепостей были отосланы приказы с требованием сложить оружие.  

После такой, взаимно устраивающей обе стороны, мировой, Кромвель был торжественно приглашен в Эдинбург, куда он и ступил 4 октября. Ему был оказан прием как руководителю дружественной державы. Банкеты, хвалебные речи, представители духовенства выражали ему благодарность и величали «божьей милостью охранителем Шотландии», «кирки» и комитет сословий уверяли в своей искренней любви к братнему английскому народу. Вся обстановка говорила о том, что шотландские власти желают мира с революционной Англией. На фоне этого горцы не могли не удовлетворить последнюю просьбу Кромвеля: чтобы те отстранили с государственных постов всех врагов соглашения. Нетрудно догадаться, что эта просьба с готовностью была исполнена, и останки роялистских войск в Шотландии сами сложили оружие. Этим была поставлена точка в шотландском «мятеже».  

Вот на фоне таких исторических событий мы возвращаемся к главным героем нашего повествования. Мы расстались с ними в конце второго тома этой трилогии, когда после битвы под Престоном страна радовалась окончанию гражданской войны, а наши герои после долгих мытарств и лет разлуки встретились на южном побережье Англии, радуясь счастливому завершению их злоключений в заморских колониях. Учитывая, что Нед Бакстер, Мартин и Джейн считали Эндрю Сунтона, отца Мартина, и Элизабет Каннингем, мать Джейн, умершими, все искренне радовались общему счастью, что поначалу позабыли обо всем на свете. Однако, чем больше проходило время, тем сильнее наши герои свыкались с мыслю, очень приятная и вполне объяснимая эйфория не может длиться вечно, и рано или поздно нужно принимать решения о том, что же будет дальше. После такой благополучной развязки будущее могло видеться им в розовом безоблачном свете, однако все они прекрасно понимали и то, что не все так просто. Разве что одна Джейн могла сейчас же, смело отбросив в сторону все условности, отправится назад в Лондон, домой, к привычной и уютной обстановке. Хотя и ей предстояли бы в таком случае сложные объяснения со строгим отцом по поводу того, почему она так внезапно исчезла в свое время, никого об этом не предупредив.  

Смело могла точно также поступить и мать Джейн, но… Элизабет прекрасно поминала, кто и как отправил ее из глаз долой подальше от дома, кто за эти годы, за эти бесконечно длинные годы, которые показались ей вечностью, так и не предпринял ничего, чтобы встретится, узнать, как ей живется, а узнав о страшной участи, которая ее постигла, выручить из беды. Все это было похоже на заговор, и она боялась, что дома, вместо радостной встречи, ее ждет вторая попытка ее же устранения. На этот раз окончательная и бесповоротная.  

Не заказана дорога в родной город была и для Мартина. Но в то же время юноша не сомневался, что после его отбытия на Барбадос святой отец рано или поздно должен был явиться к леди Кэлвертон за расчетом. Само по себе это самоуправство Мартина непременно разозлило мстительную даму, но еще большим будет ее гнев по поводу письма, в котором он как бы украл у интриганки ее идею, ее тайну, заставил ее людей работать не него, на Мартина. Причем, за ее, леди Кэлвертон, счет. Тогда, в порыве эмоций, подгоняемый лишь желанием поскорее покинуть Лондон, и устремится к Барбадосу, Мартин был не в том состоянии, чтобы до конца проконтролировать свои действия и лучше все обдумать. Можно было сделать так, чтобы не «сжигать за собой мосты». Придумать для святого отца какую-нибудь историю, не вовлекая в нее леди Кэлвертон. Можно было, в конце концов, самому рассчитаться за письмо, (деньги ведь были! ), или попросить святошу скопировать почерк на поддельном письме лично для него, постараться убедить старика, что это его личное дело, и он умоляет его не говорить об этой личной просьбе ее хозяйке. Но время не терпит сослагательных наклонений, поэтому возможная, (почти неизбежная), встреча с леди Кэлвертон могла быть не просто неприятной, а и опасной. Крайне опасной и для безопасности, и даже жизни Мартина.  

А уж за Эндрю и Неда и говорить было нечего. Они прекрасно понимали, что для всесильной интриганки вопрос мести стоял едва ли не на первом плане, поэтому не было дальнейших сомнений в том, что та предпримет все, чтобы физически уничтожить своих обидчиков.  

Сложилась прилюбопытнейшая ситуация. Не нарушив никаких законов, никого не обманув и не обидев, наши герои, сами того не желая, оказались изгоями для родного города. Впрочем, пока что они не знали, как обстоят дела в Лондоне, (кроме общих слухов), какое положение занимает сейчас леди Кэлвертон, и стоит ли ее опасаться. Впрочем, то, что ее нужно опасаться в любом случае, если она даже и не в фаворе у тех, кто ныне при власти в столице, и она при любом раскладе из шкуры вон вылезет, лишь бы отомстить давним обидчикам, в этом друзья не сомневались. Но все равно, чтобы принимать дальнейшие и окончательные решения, нужно было тщательно разведать: что и как происходит в Лондоне.  

Полностью насытившись эйфорией по поводу чудесного возвращения в Англию, друзья с этой минуты начали условную операцию, под столь же условным названием «путь домой». Тобеш, в Лондон. Для этого наши герои отправились в Уинчестер, где один из друзей Неда Бакстера приютил их у себя. И, хотя гостеприимный хозяин был искренне рад гостям, Нед твердо сказал, что селятся они временно, и на условии, что будут пребывать в статусе инкогнито. Что, впрочем, и не удивительно: понятно, что нашим героям пока отнюдь не стоило афишировать свое пребывание не только в этом городе, а вообще в пределах страны. Впрочем, с таким же успехом можно внести в этот список и определение: пребывание на этом свете. Поскольку мстительная леди, возможно, считала, что Эндрю и Неда (второго это касается в меньшей степени) уже нет в числе живых. Поэтому, такое приятное для нее заблуждение могло бы друзьям значительно упростить свои дела и передвижения по возвращению в столицу. Поэтому благо разумнее было оставлять ее в этом неведении.  

Нетрудно догадаться, что с началом «боевых действий» именно Мартин, чувствовавший себя тем, кто и так долго засиделся без дела на одном месте, больше всех «рвался в бой». Однако Нед, взявший бразды правления этого дела в свои руки, строго приказал юноше пока что потерпеть, не проявлять активности, как, впрочем, и Эндрю. Руководствуясь не лишенным здравого ума принципом «Береженного Бог бережет», он логично рассудил, что пока не стоит рисковать всем вместе. Первую разведку проведет он, старый проныра, обладающим кучей друзей, связей и знакомств. Такое положение вещей Эндрю поначалу не только удивило, но даже возмутило.  

– Ты хотя и лучший мой друг, Нед, – искренне негодовал тот, – но с чего ты взял, что это только у тебя душа болит за исход дела? Что только ты преисполнен желанием действовать. Если бы такое тебе предложил я, усидел бы ты на месте, зная, что твой друг в это время подвергает себя опасности?  

– Вот это ты хорошо сказал, – не полез в карман за ответом Нед, – насчет опасности. Ты ведь прекрасно помнишь, каким исчадием ада является наша старая знакомая. Выйдя из тюрьмы, она, лишившись, казалось бы, за годы, проведенные в заточении, всего и вся, не опустила руки, а тут же возобновила кипучую деятельность. Что уж говорить о нас, если, уверен, в ее планы изначально включен план поквитаться также и с королем. Чтобы ей легче было это осуществить, мне кажется, именно поэтому она сразу же стала делать все, чтобы ближе сойтись с Кромвелем, главным оппонентом короля. До нас ведь сейчас доносятся только слухи. О Кромвеле и короле нам все известно лишь в общих чертах. Но нам ведь неизвестно, каких успехов в своих начинаниях за это время достигла наша дама. Может она, действуя в тени Оливера, с ее-то активностью и иногда с не желанием афишировать себя, приобрела в столице такую власть, такое количество полезных знакомств и связей, что стоит нам проявить какую-то опрометчивость, и неосторожно выказать себя пред ее ясны очи, как тут же свора ее вездесущих ищеек вмиг упрячет нас в тюрьму Элиот, с которой мы в свое время с таким трудом выбрались. Чудом избежав смерти, смею напомнить.  

И, видя все еще бурлящий в Эндрю энтузиазм, не желавший внимать его доводам, Нед скороговоркой продолжил свою тираду, не давая другу возможности отрицать что-либо:  

– Пойми меня правильно, друг. Мне очень хочется, чтобы ты и сейчас, и потом, когда подключишься к активным действиям, строго анализировал происходящее вокруг и контролировал свои действия. Твое желание вполне объяснимо и понятно. Но, поверь мне, я лучше знаю этого злого гения, чем ты. Не забывай, что я, как и наша оппонентка, тоже люблю окружать себя массой тех, кто добывает мне информацию, оказывает какие-то услуги и т. д. Ты ведь в последние годы нашей мирной жизни в Лондоне вел в основном семейную оседлую жизнь. Я же, старый холостяк, меньше всего сидел дома, и именно эта моя сноровка, сноровка проныры, надеюсь, мне сейчас поможет все сделать так, чтобы минимально обезопасить все, что будет предпринято. В случай неудачи лучше я один попаду в беду, и будет надежда, что вы меня выручите из передряги. Если мы вместе окажемся в переплете, то это будет гораздо хуже. Помощи ждать будет не от кого.  

На том и порешили. Наклеив пышную бороду и усы, Нед отбыл в столицу.  

Пока Нед отсутствовал, друзья часто собирались вместе, и обсуждали план дальнейших действий.  

– Я согласен с Недом, – говорил Эндрю, – что кто-то один действительно должен координировать план общих действий. И в этом плане я вполне полагаюсь на него. Я прекрасно помню, что именно он в свое время срежессировал знаменитое представление в театре «Белая лилия», которое тогда всколыхнуло весь Лондон. Благодаря которому мы спасли короля от неминуемой гибели. Помню, что Нед тогда выудил такие тайны наших врагом, и в первую очередь леди Кэлвертон, что это даже для меня было сюрпризом, и обо всем я узнал вместе с переполненным залом «Белой лилии» уже в процессе театрального действа. Надеюсь, и теперь, чтобы сделать то же самое, т. е. спасти короля и оградить себя, всех нас, от своих недоброжелателей, Нед проявит не меньшую смекалку. Но все же… Некоторые вещи не вправе решать даже он. К примеру. Я глубоко убежден, что, как бы не слаживались обстоятельства, вы, миссис Каннингем, и вы, мисс Джейн, вправе сами решать, возвращаться вам домой или нет. У вас, в отличи от нас, в Лондоне нет врагов, вам ничто не мешает уже сейчас, разумеется, дождавшись возвращения Неда, и посоветовавшись также и с ним, отправится домой. Я прекрасно понимаю, что вам давно хочется отоспаться на привычных постелях, а не в чужих домах, которые, пусть и гостеприимны, но все же не сравнимы с привычным домашним уютом. Понимаю, что вам хочется встречи и общения с родственниками, друзьями и знакомыми. Что вы на это скажете, дамы?  

Казалось, что вопрос это был не простой. За ним должен был последовать не просто ответ, а, если можно так выразиться, судьбоносный ответ. Ведь от того, что они сейчас ответят, какое решение примут, и зависит то, как сложится их дальнейшая судьба, по какому руслу потекут события. Эндрю казалось, что сейчас последует долгая пауза размышлений, но Элизабет ответила на удивление быстро. Первые же ее слова прояснили ситуацию, почему ее ответ был быстрым, и последовал столь незамедлительно:  

– Я и сама в последнее время много думала над тем, как нам с Джейн поступить. И не только я сама думала. Джейн также. Мы вместе не раз подолгу обсуждали эту тему, когда оставались одни. Да, мистер Сунтон, вы правы. Быстрейшее возвращение домой – это наиболее логической решение проблемы и, надеюсь, счастливое завершение всех наших мытарств. Но….  

Элизабет тяжело вздохнула, то ли собиралась с силами, то ли не осмеливаясь говорить задуманное, то ли еще раз хотела подумать, верно ли она все решила.  

– Да, и мне, и моей девочке очень хочется окунуться в привычный уклад жизни. Да, я сгораю от неимоверного желания увидеться с теми, и обнять тех, за кем так истосковалась. Мне очень много чего хочется сделать по возвращению с того света. Да, я это называю именно так! Ибо то, с чем я столкнулась с того момента, когда покинула Англию, и до того часа, пока моя нога снова не ступила на ее блаженную землю, можно назвать только адом! И ничем иным! И весь ужас состоит не только в том, что в пустую потрачен не один год жизни. Столь бы нелепо это не звучало, но с этим я уже как-то смирилась. Вернее не смирилась и никогда не смирюсь, но, в то же время, прекрасно осознаю тот факт, что все это уже произошло, все это уже случилось, и ничего уже не вернешь назад и не изменишь. Меня волнует сейчас больше другое. Почему это произошло?! Ведь это не была какая-то нелепая случайность, недоразумение, из-за чего все пошло кувырком. Ужасает то, что все это было спланировано! Кто-то спровадил меня на этот Богом проклятый Барбадос. Ну, кто – понятно. Мой дражайший супруг. Но ведь кто-то надоумил его посоветовать мне обратиться на этом острове к какому-то мифическому господину, которого и в природе-то не существовало! Кто-то умышленно завлекал меня в какую-то западню. Или это была задумка и инициатива только моего мужа и никого более, или все же кто-то за ним стоял. Точно я не могу утверждать. Но чует мое сердце, что за этим что-то кроется! И, уж тем более, женское чутье подсказывает, что далеко не последнюю роль во всей этой истории играет пресловутая, многократно вами упомянутая, леди Кэлвертон.  

Элизабет еще раз тяжело вздохнула. Разговор об этой женщине был ей особо неприятен.  

– Может, во мне заговорила элементарная женская ревность, но я почти уверена, что эта дамочка не просто знакомая моего мужа. И связывают их далеко не деловые контакты. Здесь в единый клубок сплелось все. И злоба в том числе. Мне запомнился рассказ Мартина о случае, когда он застал моего мужа выходящего из дома леди Кэлвертон. Этот бедолага, что тогда так некстати попался им тогда на глаза, был просто атакован шквалом их гнева. Они едва ли не приговорили его к смерти! Нет, чует моя душа, что не все так просто. В относительной безопасности может чувствовать себя лишь Джейн. Я так переживаю за свою девочку, что у меня душа разрывается от мысли, что это все может в будущем как-то коснуться и ее. Ведь она, бедняжка, уже и так неимоверно пострадала. Да, я понимаю, что в том, что с ней случилось на Барбадосе, не было злого умысла кого-либо. Никто специально не планировал для нее такой участи. Пусть она стала невольной жертвой нелепых случайностей и совпадений, но это не меняет сути дела! Она мучилась и страдала в застенках этой жуткой тюрьмы, о которой я и сейчас не могу вспоминать без содрогания, именно из-за того, что кто-то изначально задумал заговор против меня, и беда ниточкой потянулась и к моей дочери. Сейчас снова она может стать мишенью для рикошета от осколков заговора, который может повториться в мой адрес. Я почти не сомневаюсь, что тот, кому я мешала раньше, сейчас, видя, что первая попытка относительно моего устранения, не удалась, предпримет вторую. И одному Богу известно, смогу ли я воспрепятствовать этому. Я понимаю, что вы предложите нам свою помощь, но где гарантия того, что беда не нагрянет неожиданно, когда вас не будет рядом, или вы окажетесь не в то время, не в том месте, чтобы предотвратить непоправимое.  

В комнате воцарилась томительная тишина. Эндрю не спешил со словами утешения, понимая, что бы он сейчас не сказал, это не будет служить твердой гарантией того, что будет именно так, а не иначе. Элизабет, видимо, не очень то и ожидала от него каких-то заверений. Она просто изливала душу своим собеседникам, как это делали люди в тяжелую для себя минуту везде и во все времена.  

– Да, – вдруг бодро, словно очнувшись от сна, твердо молвила она, – мы с Джейн, скорее всего, и несмотря ни на что, отправимся домой. Возвратится Нед, мы еще раз посоветуемся с ним, послушаем, какие новости он привезет, и все равно рано или поздно устремимся туда, куда влечет нас душа. Но… – Голос ее стал менее твердый. – Я так боюсь за Джейн. – Голос ее начал дрожать. – Я так не хочу, чтобы с моей девочкой не случилось нечто подобное, что ей, бедняжке, довилось претерпеть на Барбадосе.  

Элизабет обняла дочь, крепко прижала к себе и горько заплакала. Через мгновение и Джейн, проникшись трогательностью момента, и не стесняясь присутствия Мартина и его отца, дала волю слезам…  

Нед возвратился весь взвинченный, с огнем в глазах. Все собрались в привычной для себя комнате, такой себе сухопутной кают-компании, где они и до этого уже не раз собирались и долго беседовали, обсуждая варианты того, как им поступить дальше. Нетрудно было догадаться, что каждый из них понимал, что это была, скорее всего, их последняя посиделка в этой уютной комнате этого гостеприимного дома. И энергичным мужчинам, и покладистым женщинам одинаково надоело сидеть на одном мете. Каждый осознавал, что сейчас будут приняты ключевые решения, после которых они, скорее всего, покинут стены этого, пусть и, повторяем, гостеприимного дома, но, как говорится, отслужившим для наших героев свое дело. Давно назрела ситуация, когда нужно было сделать следующий шаг. Но каким он будет, это зависело от того, какие вести привез Нед, что сейчас решат друзья, какой дальнейший план действий они выберут.  

– Надеюсь, вы понимаете, друзья, – энергично начал Нед, – что впечатлений после моего скромного, – рассказчик нарочито сделал ироническое ударение на слове «скромного», – визита в столицу – масса. Есть о чем рассказать, чем поделится. Но все же в этой массе много особой информации, которая, к примеру, для Эндрю и Мартина будет ценной, поскольку отталкиваясь от того, что я им расскажу, мы и будем планировать конкретные, отдельно взятые, действия. Если хотите – авантюры. Наших же милых дам подробнейшее описание того, что я узнал, как мы будем действовать, что и как нужно сделать в каждом конкретном случае, будут утомительными. Поэтому я сейчас опишу общую картину происходящего, а потом, уже более подробно, будем обсуждать детали.  

Нед энергично набрал полную грудь воздуха, чтобы хватило духа сделать более длинной свою речь.  

– Общую картину происходящего в стране, и конкретно в Лондоне, мы с вами могли представлять и здесь, вы этом городке. Бурные события, всколыхнувшие старушку-Англию, заставляют говорить о себе не только в самых отдаленных уголках государства, но и даже в ее заморских колониях. В чем мы убедились, находясь на Барбадосе. Но в самой столице все происходящее, кончено, представляется по иному. Картина там видится более полной, достоверной, все с первых рук, не искажено слухами или домыслами. – Нед тяжело вздохнул. – Ситуация, конечно, не однозначная. Не хочу сейчас долго и утомительно пережевывать все детали, а только скажу одно: перспективы для короля весьма и весьма не радужные, и, чует мое сердце, ситуация для него будет еще более ухудшатся. А коль мы как бы находится с ним по одну сторону наших незримых баррикад, то все это не в меньшей мере касается и нас. У Кромвеля все больше развязываются руки для внедрения в жизнь своих планов, и открывается все больше и больше возможностей всецело взять ситуацию в свои руки. Наша незабвенная леди Кэлвертон, тонко чувствующая ситуацию и молниеносно принимающая решения на какую сторону склониться, чтобы в любом случае быть в выигрыше, видя, что явно нужно держаться ближе к Оливеру, так и сделала. За последнее время она более тесно сошлась с ним, и теперь, не упустит возможности, при ее-то хватке, и с помощью Кромвеля, и благодаря своим личным инициативам, поквитаться с королем. А, учитывая, что в этом невеселом списке ее злейших врагов следом за венценосцем следуем и мы, нам меньше всего стоит оставаться сторонними наблюдателями и безучастно взирать за всем происходящим равнодушным взглядом.  

Нед откинулся на спинку стула. Хотя говорил он вещи, казалось бы, не утешительные, однако выражение его лица было не столько грустное, столько излучало решительность и уж ни в коем случае не уныние.  

– Я прекрасно отдаю себе отчет в том, сколь опасным соперником в этой игре не на жизнь, а на смерть, является леди Кэлвертон, но, тем не менее, мною в данном случае движет не только инстинкт самосохранения, но и тщеславные амбиции. Назовите это, если хотите, азартом охотника, чем угодно, но мне все же хочется одержать победу в этом принципиальном состязании. Кто кого? Мы были триумфаторами после легендарных событий в театре «Белая лилия». Не меньше поводов злорадствовать и праздновать успех было и у нашей оппонентки. Были и застенки тюрьмы Элиот, были и наши злоключения последних лет, к которым вольно или невольно приложила руку мстительная дама. Теперь пришло время и нам сказать свое слово. Поймите меня правильно. Это не бравада. Она может только помешать общему делу. Но в то же время искренне уверен, что полыхающий в душе каждого из нас огонь и желание торжества справедливости, только поможет успеху нашего общего дела.  

Возможно, многим из наших героев, тех, кто сейчас сидел молча и внимал словам Неда, самим хотелось высказаться, изложить свою точку зрения на происходящее. Но в то же время они понимали, что нужно в первую очередь дать возможность рассказчику выговорится, выплеснуть свои эмоции, выразить свою точку зрения на происходящее.  

– Повторяю, – продолжил Нед, – планов и идей много. О них, чтобы не терять время, я расскажу во время нашего путешествия в Лондон. Сейчас скажу одно. Дальнейшие планы не просто взяты мною из головы. За это время я успел встретиться со многими верными людьми в столице. Нам очень не лишней будет их поддержка, связи, возможность предпринимать какие-то действия легально. Пусть эти деяния не будут афишироваться, но и прятаться этим людям ни от кого не нужно будет. А это в некоторых моментах очень упростит дело. Ведь нам с Эндрю пока, и, возможно, это будет продолжаться довольно долго, придется действовать скрытно, инкогнито, не выдавая себя. Пусть леди Кэлвертон продолжает оставаться в неведении относительно наших с Эндрю судеб. Вполне возможно, что она считает теми, кого уже нет в числе живущих на этой земле. Пусть это радостное для нее предположение продолжает оставаться для нее фактом. Ибо это обстоятельство необычайно поможет нам в наших делах. Гораздо было бы хуже, если бы она знала, что мы не просто живем и здравствуем, а находимся в Лондоне, у нее под боком. Тут, как говорится, и комментировать нечего. Нам просто глупо терять этот козырь, который пока что находится у нас в руках.  

Нед снова откинулся на спинку стула и продолжил:  

– Итак, начинаем обрисовывать более конкретный план дальнейших действий. Мы с Эндрю отправляемся в Лондон инкогнито. У нас будет где остановится, нам будет от кого принять помощь в наших действиях, наши друзья поддержат нас во всем. Но, при всем при этом, мы, конечно же, не должны забывать о том, что впереди нас ждут нелегкие испытания и нужно быть готовыми ко всему. Понимаю, Эндрю твое возможное возражение. – Нед повернулся в сторону друга. – Понимаю, что ты вправе сказать, мол, поддержка и крыша над головой, предоставленная друзьями, – это хорошо, но мне хочется поскорее увидеть мою любимую Люси, обнять ее, утешить и так далее. Все понимаю. Вы с ней, конечно же, встретитесь, причтом, в самое ближайшее время. Но, надеюсь, мне и объяснять не нужно, что эта встреча должна быть тайной. Эмоции, любовь к своим самым близким людям – это, конечно, хорошо, но нельзя допустить того, чтобы радостная встреча стала причиной возможной дальнейшей горести.  

Рассказчик потер в задумчивости подбородок, словно раздумывая, как лучше преподнести слушателям то, что он скажет дальше, и продолжил:  

– Понимаю я и то, мой старый и добрый друг, что тебе, наверное, хотелось бы сделать для Люси сюрприз, неожиданно явившись к ней, и безумно обрадовать ее своим чудесным возвращением. Но… Мы отныне должны руководствоваться не только горячей головой, тобеш, эмоциями, пусть и приятным, но и холодной головой, рассудительным умом. Прошу простить меня, Эндрю, что лишил тебя возможности сделать сюрприз для любимого человека, но я, конечно же, встретился во время своей вылазки в Лондон с Люси.  

– Как она?! – Эндрю даже привстал от переполнявшего его волнения.  

Нед, видя, что и Мартин также весь напрягся в ожидании ответа, примиряющие приложил ладони к груди:  

– Все хорошо, милые мои, все хорошо. Надеюсь, вы понимаете, что я встретился с ней тайком, под покровом ночи. Но и ночные сумерки не могли скрыть от меня волнение на ее лице. Впрочем, это мягко сказано. Печать грусти, и едва ли не горя, на ее лице настолько расторгали меня, что я не мог… Да что «не мог»?! Я просто не имел права хоть на секунду продлить мучения от неопределенности для этой исстрадавшейся томительным ожиданием женщины, не утешив ее, не сказав, что вы оба живы и здоровы. – Нед тяжело вздохнул. – Мне очень приятно, что с первых же минут моей встречи с ней, в глазах этой удивительной женщины горел неподдельный огонь радости по поводу того, что я жив и здоров, что худшие е ожидания по поводу моей участи не подтвердились. Но я также видел, что еще с большей силой этот же взгляд выражал тревогу и даже горе относительно неопределенности за судьбу мужа и сына. Я вынужден был открыться. Естественно, я объяснил ей суть происходящего и всю серьезность того факта, что для нашей же безопасности, и для большей вероятности в общий успех, будет лучше, если факт возвращения Эндрю Сунтона в Лондон для всех останется тайной. И в первую очередь для леди Кэлвертон. Так что, мой дорогой друг, – Нед снова взглянул на Эндрю, – вскоре вы непременно встретитесь с Люси, но, повторюсь, встреча будет короткой, и после нее тебе придется снова вернутся в ничем неприметный дом в Лондоне, который на первых порах будет нашим негласным пристанищем. Тебе же, Мартин, целесообразно будет вернуться в Лондон открыто.  

Сделав еле уловимую паузу, чтобы на мгновение оценить, какую реакцию вызовет это объявление у слушателей, продолжил:  

– Да, понимаю, что твое возвращение тоже может быть воспринято неадекватно. Той же леди Кэлвертон. Ею в первую очередь! Ведь Кромвелю ты еще как-то сможешь объяснить свое отсутствие. Тут и придумать что-либо будет не грешно. А вот твой рассказ по поводу того, как ты от ее имени заполучил от святоши поддельное письмо с подписью короля, меня озадачил. Тем более, не рассчитался со святошей за его работу, и он наверняка успел за это время побывать у нашей дамы, где, не сомневаюсь, завел разговор о том, что не мешало бы рассчитаться за былой заказ. Представляю реакцию этой интриганки. Тут не просто досада по поводу того, что кто-то из ее людей, коими она, думаю, считала и тебя, делает что-то скрытно за ее спиной. Тут гнев будет особый. Ведь наглец творит свои личные дела, пользуясь ее именем! И не просто, к примеру, просит взаймы денег, полагаясь на ее поручительство. Факт того, что какой-то наглец позволил себе вести игру в ее же, так сказать, стиле, с тайными интригами и подделкой почерка, вне всякого сомнения, вызовет у нее больше гнева, чем все остальное, вместе взятое.  

Переведя дух, Нед продолжил:  

– И все же нам очень необходим человек рядом с Кромвелем. Который был бы очень близок к нему, был всегда под рукой у того, выполнял любые его приказания. И в то же время был бы в курсе всех, происходящих вокруг Оливера, дел. Наша постоянная осведомленность в этом вопросе очень бы помогла нам. Очень! Этот факт просто трудно переоценить. Нам не нужно будет начинать с нуля. Мартин уже находился при Кромвеле едва ли не в статусе его личного адъютанта, поэтому всем нам, и в первую очередь Мартину, нужно сделать все, чтобы вернуть все на круги своя. Если еще как-то удаться вернуть расположение к себе и леди Кэлвертон, это было бы еще лучше. Но, не сомневаюсь, что сделать это будет намного сложнее. Боюсь, вообще невозможно. Но попробовать это можно, даже нужно.  

Видимо Неда, привыкшего к активным действиям, утомило долгое сидение на одном месте. Может, именно поэтому он поднялся, и, мерно рассаживая по комнате в зад и вперед, продолжил свои рассуждения:  

– Я придумал несколько оправдательных отговорок для Мартина, которые он может вложить в уши Оливера Кромвеля и леди Кэелвертон. На мой взгляд, они настолько достоверны и даже душераздирающие, что оба упомянутые мною выше слушатели не только поверят в реальность рассказа, но разрыдаются от переизбытка чувств и даже упадут перед Мартином на колени, прося прощение его за то, что…  

Видя, как все дружно подняли головы и устремили на него недоуменные взгляды, Нед остановился и позволил себе горько улыбнуться:  

– Вижу, друзья мои, пережитые испытания напрочь лишили вас чувства юмора. Я, конечно же, шучу. Прошу простить меня за эту вольность и легкомыслие. Но нам, право слово, не следует окончательно падать духом. – И, вновь начав мерить шагами комнату, продолжил. – Впрочем, потом я действительно предложу Мартину несколько версий оправдания для Кромвеля и леди Кэлвертон. Но, не зря говорят: чтобы лучше всего спрятать какую-то вещь, достаточно положить ее на самом видном месте. Это можно применить и к нашему случаю. Можно будет ничего не выдумывать, ведь, на мой взгляд, достаточно убедительным может выглядеть и рассказ пылко влюбленного юноши о том, что, увидев, как взволнованная дама его сердца торопливо отбыла на Барбадос, он, потеряв голову, и не думая о последствиях, бросился вслед за ней. Не думая ни о последствиях, ни о том, что нужно было кого-то поставить в известность и т. д. Бытует ироническая поговорка, мол, кто не был молодым, тот не был глупым. Сколь искренне бы люди старшего поколения во все времена не возмущались бесшабашностью, безрассудством и даже глупостью молодых, но никогда, как мне кажется, эти укоры не были злыми и уничижающими. Ибо все в этом мире прошли через прекрасную пору жизни – юность, когда переполняемые эмоциями юноши и девушки руководствуются порывами души, любовной страстью, чем угодно, то только не здравым смыслом. Юности прощается все! Будем надеяться, что так случится и на этот раз.  

Продолжая мерить шагами комнату, Нед подошел к Мартину, остановился, положил ему руку на плечо.  

– Понимаю, мой мальчик, что тебе досталась на данный момент самая опасная роль. И особенно это касается леди. Но бывают в жизни моменты, когда нужно принимать решения, альтернативы которым нет. Конечно, многое зависит от твоего слова. Подумай, не спеши с ответом. Определяйся.  

– А мне и определятся нечего, – с юношеским азартом в голосе ответил Мартин. – Если вы считаете, что так нужно, и это поможет общему делу, а я и сам вижу, что это действительно так, то я без колебаний сделаю так, как выскажете.  

– Вот вам красноречивое подтверждение моих рассуждений по поводу юношеского задора. – Нед добродушно улыбнулся. – Спасибо тебе, Мартин, за твое решение. Впрочем, ты не торопись, все же обдумай все и взвесь. Но, буду откровенен: твоя роль как открытого игрока, который действует не скрытно, а на виду у всех, неоценима. Мы потом с тобой обсудим все детали. Тут нужно предусмотреть все! Надеюсь, ты понимаешь, что ты не должен последовать домой к леди Кэлвертон в одиночку. Ваша первая встреча не должна происходить один на один! Это даст ей шанс скрытно тут же убрать тебя. Мы будем поступать так, чтобы связывать руки и действия и леди Кэлвертон, и в других ситуациях, когда это будет необходимо.  

– А теперь, – Нед подошел к дивану, на котором сидели мать и дочь, и присел на его уголок, на самый краешек, – нужно принимать еще одно, не менее важное решение. Речь пойдет о вас, миссис Каннингем и о вас, Джейн. Понимаю, что вам, в отличие от моего друга и его сына, я не имею права ничего советовать, а уж тем более приказывать, но все же позволю себе выразить мысль о том, как логичнее всего было бы поступить вам обоим. Откровенно говоря, я потому и набрался духа давать вам совет, поскольку нисколько не сомневаюсь, что мысли наши идентичны. Это мы с Эндрю можем позволить себе дальнейшую жизнь скрытно, терпя дискомфорт, разлуку с родными, друзьями, любимым делом. Уверен, что для вас и та горькая чаша лишений, из которой вам уже довилось испить сполна, которая и без того была переполнена до краев, была более, чем жестоким испытанием. Поэтому на ваших мытарствах нужно однозначно ставить точку. Вам просто жизненно необходимо после стольких потрясений вернутся к привычному укладу жизни.  

Казалось, у миссис Каннингем в эту минуту свалился камень с плеч. Она, сидевшая рядом с Недом, в знак благодарности положила руку ему на колено.  

– Спасибо вам, мистер Бакстер! Признаться, я сама только об этом и думала, но боялась, что вы не одобрите нашего в Джейн выбора.  

– Помилуйте! – Искренне удивился Нед. – О чем вы говорите?! Смею ли я не одобрять чего-либо, что твердо решите вы? – Но тут же стушевался. – Впрочем, возможно я и не прав. Если бы вами было принято какое-то легкомысленное, и даже абсурдное, вы уж простите меня за применение такого слова, решение, которое бы явно не лучшим и угрожало бы безопасности и даже жизни остальных, я бы, вне всякого сомнения, старался бы переубедить вас, и делал бы это весьма активно. Сейчас же вы принимаете логичное и верное решение, я всецело поддерживаю его, но, в то же время, не могу и даже не имею права не сказать то, что просто обязан сказать.  

Нед встал, решительным шагом подошел к стулу, на котором он до недавнего времени сидел, взял его, поставил перед диваном, на котором сидели мать и дочь, сел на него и пристально, очень пристально всмотрелся в глаза обоим.  

– Милые мои дамы. Мне очень хочется, чтобы вы не легкомысленно отнеслись к тому, что я скажу далее. Чтобы до конца осознали, настолько важным является то, что я вам скажу. – Нед снова сделал паузу, пусть и небольшую, еле уловимую, но задумал он ее, скорее всего, для того, чтобы лишний раз подчеркнуть важность момента. – Поймите меня правильно. Я прекрасно понимаю ваши родственные чувства. Не взирая ни на что господин Каннигем является отцом для вас, Джейн, и мужем для вас, Элизабет. Я ничего не имею против… Господи! Что я говорю?! Да я ни при каких раскладах просто морального права даже в принципе не имею быть против того, чтобы вы при встрече расцеловали своего отца и мужа, радовались встрече и т. д. Если у вас воцарится семейная идиллия, я только искренне буду рад этому. Но, в то же время, прошу вас не делать того, что может принести непоправимый вред для Эндрю, Мартина и меня. Сейчас мы обсудим, что вам следует говорить мужу, впрочем, и всем остальным, а чего не стоит говорить ни при каких обстоятельствах. Вашей встречи со мной и с Эндрю на Барбадосе не было! И меня, и моего друга вы выдели только тогда, когда несколько лет назад и он, а потом и я, были гостями господина Каннингема в вашем доме. И все! Никто не должен знать о нашем существовании. И это касается не только нашего злейшего врага – леди Кэлвертон. Хотя, вероятность того, что эта информация может попасть к ней через вашего мужа, очень вероятная. Я и раньше это знал, а уж сейчас тем более убедился, что связь между вашим супругом и этой леди настолько тесен, что любая информация, известная ему, может тут же попасть в уши мстительной леди. Мало того, сейчас мне было достаточно не только глубокой и тщательной слежки, но даже беглого взгляда для того, чтобы убедится, что этих людей связывают далеко не только деловые отношения. Впрочем, меньше всего мне бы хотелось, чтобы вы о таких вещах узнавали именно от меня. Но, в то же время, очень хочу, чтобы вы реально понимали положение дел, и столь же реально оценивали серьезность всего, происходящего вокруг.  

Нед прервал поток своей речи, внимательно взглянул в глаза Элизабет, затем в глаза Джейн, и продолжил:  

– Если вы сочтете нужным простить своему отцу и мужу какие-то личные обиды, и с этой минуты будете жить с ним в мире и согласии, повторюсь, я буду абсолютно не против. Я отнюдь не намерен настраивать вас против этого человека и переубеждать в том, что он плохой, и относиться к нему нужно плохо. Нет, и еще раз нет! Но поймите и вы нас. Поймите, что творится у нас в душе, и как мы можем к нему относиться. Да, главную опасность и возможный подвох мы ожидаем со стороны леди Кэлвертон. Да, мы готовы объявить ей незримую войну, вернее, принять ее вызов, поскольку ни минуты не сомневаемся, что он, вызов, с ее стороны неотвратимо последует. Лично я, в конце концов, хочу отнять и вновь вернуть себе свой родной дом, который она вероломно у меня забрала, вселившись в него и преспокойно проживающая в нем до сих пор. С господином Каннингемом мы могли бы не ввязываться в подобную схватку, и жить своей жизнью, если бы знать, что он поступит так же. Но все дело в том, что я очень в этом сомневаюсь. Он, вне всякого сомнения, захочет в лице Эндрю убрать такого нежелательного свидетеля, который может предать общественности его страшное злодеяние. Это нужно же было додуматься до такого, чтобы заточить в застенки личной темницы не какого-то базарного воришку, а уважаемого господина, владельца судоверфи, мануфактур и фабрик, лишь только для того, чтобы прибрать к рукам его богатство! Эндрю в кандалах, словно раба, увезли на остров, где, получив от него сокровища, люди Каннингема по его предварительному приказу должны были убить узника! Совершенно ни в чем не повинного человека! Где гарантия того, что Каннингем не захочет сделать это снова? Как только узнает, что Эндрю жив и вернулся в Лондон.  

Нед перевел дух после длинной тирады.  

– Вы обратили внимание, что мы ничего от вас не скрываем, обговариваем планы своих дальнейших действий в вашем присутствии. Мы очень надеемся, что это не уйдет дальше, не дойдет до ушей вашего отца и мужа, что будет иметь очень печальные последствия для нас троих. – Нед снова немного помолчал, никто не воспользовался этим, и не вставил свое слово. – Всех нас многое связывает. Мы многое пережили вместе на Барбадосе. Все мы помогали друг дружке в тяжелую минуту. Давайте сохраним эту дружбу и в будущем. Если вам нужна будет наша поддержка и впредь, мы не просто готовы помочь. Мы непременно поможем. И это не пустые обещания. Это не желание перестраховаться. Меньше всего вся эта эпопея касается Джейн. Единственная ее неприятность – выговор со стороны отца за то, что она так неожиданно покинула родительский дом, заставив всех волноваться и переживать по поводу ее внезапного исчезновения. Пережив эту, привычную для молодежи, родительскую трепку Джейн может спокойно вести свой прежний размеренный уклад жизни, не опасаясь чего-либо и кого-либо. Но это отнюдь не касается Элизабет.  

Нед снова подсел к собеседнице на краешек дивана и продолжил:  

– Уверен, что ни я, ни вы сами не сомневаетесь, что ваша странная ссылка, уж простите за такое сравнение, на далекий и чужой остров, была не случайной. Лично мне все эти разглагольствования о каком-то климате и прочей чепухе кажутся очень надуманными. Такое впечатление, что вас просто хотели отправить куда-то от глаз подальше. Вы уж, извините, меня. Вам все это, скорее всего, неприятно слышать, но мы просто обязаны трезво смотреть на вещи. Если это ваше затворничество на Барбадосе – это не инициатива лично вашего муженька, то не удивлюсь, если это была очередная задумка нашей изобретательной леди, которая хотела таким способом устранить с дороги свою соперницу. Я уже выражал эту мысль и готов стократно повторить ее. Так что все здесь очень и очень серьезно, поэтому и прошу вас не только никому ничего не говорить лишнего, но и вообще вести себя осторожно в любых ситуациях. Не удивлюсь, если ваше возвращение вызовет у леди Кэлвертон не меньший шок, нежели возвращение меня или Эндрю. Очень большая вероятность того, что леди таки надумает со второй попытки довести задуманное до логического конца. На этот раз, не прибегая к хитроумным интригам с далекими поездками на Барбадос или чего-то в этом роде. В арсенале коварной леди есть иные, более быстрые, не столь изощренные методы устранения ненужных конкурентов, есть и верные ей люди, чьими руками, по ее приказу, будет выполнено все, что пожелает хозяйка. Так что вести себя вы должны, миссис Каннингем, очень и очень осторожно.  

В комнате воцарилась долгая томительная пауза. Первым нарушил ее Нед:  

– Я мог бы еще много чего рассказать вам. Я хочу более конкретно изложить план действий каждого, предложить подробные инструкции каждому из вас и так далее. Это непременно мы обсудим все вместе, или я побеседую с каждым лично. А пока мы обрисуем общий план действий. Итак, – оживился рассказчик, словно у него, как у бегуна на длинные дистанции, выработалось так называемое «второе дыхание», – первыми покидают вот это уютное место, которое временно нас приютило, Джейн и миссис Каннингем. – И. не дожидаясь их реакции на услышанное, продолжил. – Вы отправитесь не куда-нибудь, а сразу же в Лондон, домой. Отправитесь в любое, удобное для вас время. Желательно не затягивать с отъездом, чтобы и мы с Эндрю могли быстрее приступить к реализации своих планов. Впрочем, этот тот случай, когда мое пожелание излишне. Ни минуты не сомневаюсь, что вы и сами, без моей подсказки, не намерены откладывать отъезд на потом. Думаю, завтрашнее утро – самая удачная точка отсчета для приятного понятия, именуемого словосочетанием «путь домой».  

Дочь и мать тут же переглянулись, и не нужно было обладать особым даром особой наблюдательности, чтобы заметить, как оживились и просветлели от радости их лица. Нед, не обращая на это внимания, продолжал:  

– Думаю, будет логично, если вместе с ними, или же по рознь, но одновременно, отправится в Лондон и Мартин.  

Юноша в это время не сводил глаз со своей возлюбленной, отмечая про себя, как радостные эмоции на лице девушки делают ее и без того прекрасное личико еще более красивым. Да, Мартин, как и все подростки, был в том возрасте, в котором его ровесникам во все времена доводилось терять голову при виде столь прекрасных представительницах противоположного пола. Но, в то же время, не в меру рано возросший юноша мог в любой ситуации не терять голову, молниеносно определять приоритеты и отдавать себе отчет в том, что на данную минуту является первичным, а что вторичным. Какие бы приятные минуты он не испытывал, наблюдая, как лицо его возлюбленной просветлело при радостном известии, но, в то же время, услышав слова, касающееся его, тут же весь обратился в слух, сосредоточив свое внимание только на Неде.  

– Некоторые идеи мне приходят в голову экспромтом, по ходу дела. – Продолжил Бакстер. – А что, если Мартин будет выглядеть в глазах окружающих тем, кто помог матери и дочери вернутся домой? Это, возможно, сблизит его и с господином Каннингемом. Да и, не будем забывать, что иметь своего человека в кругу приближенных к леди Кэлвертон нам будет отнюдь не лишним. Повторю это в который раз. Не будем забывать, что до поездки на Барбадос Мартин был вхож в дом леди и в число тех, кому она давала разные поручения и доверяла те или иные свои тайны. Было бы прекрасно, если бы такое положение вещей снова стало реальностью. Однако, теперь она вправе будет задаться вопросом, а где же тебя, милок, все это время носило?! Вот тут наш юноша и может прибегнуть к не глупому изобретению человечества – иногда ничего не выдумывать, а говорить правду. Ежели наш юный герой, наряду со своими иными несомненными качествами, еще и имеет дар хорошего актера, то он должен тронуть сердце, пусть и каменное, нашей дамы. Слушательница должна прослезиться от сентиментальной истории о том, как Мартин, узнав о поездке на Барбадос своей возлюбленной, бросил все, и, потеряв голову, бросился на поиски той, без которой не мог прижить ни единого дня. Эти чувства должны быть продемонстрированы леди Кэлвэртон настолько ярко, что она, проникшись пониманием к чувствам юноши, должна будет понять и простить пылкому юноше его проступок с подделкой почерка на письме, которую подделал монах-отшельник.  

Вдруг Нед резко умолк и лицо его преобразилось.  

– Господи! – Воскликнул он. – Как я об этом раньше не подумал?! Вот она, цепочка, доказывающая, что за историей ссылки на остров миссис Каннингем стоит наша изобретательная дама! Джейн говорила, что они ничего не подозревали, поскольку получали с Барбадоса письма, написанные рукой матери, что с ней все хорошо, и она продолжает лечение, которое на самом деле было заточением в местной тюрьме. Вот по чьему указанию писались эти и другие успокоительные письма! Этот монах-отшельник – человек леди Кэлвертон! Он и подделывал ваш почерк, Элизабет, слово в слово копируя текст, заранее приготовленный для него нашей интриганкой! Вот кто организовал вам ссылку… Мои догадки теперь вот подтверждаются и фактами. Да… Эта леди – гений злодейства…  

В комнате воцарилась угнетающая тишина. «Какая грязь…» – только и смогла выдавить из себя Джейн, остальные же не могли прийти в себя после столь неожиданного открытия. Первым, как всегда, нашелся Нед:  

– Ладно! Эмоции оставим на потом. Продолжаем говорить о деле. – И, видя, что Элизабет все еще продолжает находиться в состоянии прострации, подошел к ней, и положил руку на плечо. – Я понимаю ваши чувства, миссис Каннингем, но прошу сосредоточиться. У нас еще будет время поквитаться с вашей обидчицей. И нашей тоже. Мы это сделаем с Эндрю. Ваше дело – ничего не предпринимать самой, чтобы необдуманными действами не усложнить дело. А сейчас, будьте внимательными, поскольку речь пойдет о том, как вы должны вести себя дальше. То, что я сейчас скажу, вас, возможно, удивит. Но, считаю, будет правильно, если по возвращению домой, вы и мужу, и всем остальным, будете говорить, что лечились и отдыхали на Барбадосе, климат которого вам больше подходил для того, чтобы поправить здоровье.  

В комнате вновь воцарилась тишина, и лишь только изумленная Элизабет произнесла дрожащим от волнения голосом:  

– Надеюсь, вы шутите?  

– Отнюдь! – Ничуть не стушевавшись, продолжил Нед. – И, упреждая ваши упреки насчет моей черствости, сразу же говорю: по-другому вести себя в нашей ситуации нет смысла. Выбор наш в этом случае невелик. Допустим, по возвращению домой вы выкладываете все на чистоту, с искренней надеждой, что нашу мерзавку тут же накажут за ее вероломство. Отнюдь! Поверьте мне, человеку, только что вернувшемуся со столицы, и прекрасно осведомленному о том, что там происходит. Всем там сейчас просто будет не до вас. Впрочем, и это не главное. Главное, что позиции нашей дамы там сейчас как никогда крепки, да, к тому же, она в числе тех, кто выигрывает войну в противостоянии с королем, что еще более придает ей силы, сторонников, связей нужные знакомства и возможности. Единственный, кто может оказаться третейским судьей в этом деле – это ваш муж. Вот ту-то вы как раз и проверите, имеет ли лично он отношение к чудовищной мистификации по поводу целебного для вас климата на Барбадосе, и он ли придумал этого мифического господина, который должен был приютить вас на острове на время вашего мнимого лечения. Или же он сам стал жертвой обмана, который задумала интриганка, и в который сначала увлекал его, убедив отослать вас на лечение, а потом, естественно, и вас. По его реакции на ваши слова о том, что вы прекрасно отдохнули на острове, поправили здоровье, чудесно погостили у рекомендованного вам мужем господина, вы и сможете судить, какова степень участи вашего супруга во всей этой истории. Следите в это время за его реакцией, мимикой на лице, но делайте это, разумеется, не нарочито, без вызова, как бы наблюдая, как говорят, краем глаза.  

Нед снова начал медленно рассаживать в зад – вперед по комнате.  

– Понятно, что рано или поздно тот, кто знает, что никакого приема для Элизабет на острове не предвиделось, задастся вопросом, мол, что-то здесь не так. Возможным оправданием этому может быть не желание миссис Каннингем не предать огласке свою незавидную участь во время пребывания на острове. Поэтому обман лично уст Элизабет будет понятен, логичен и оправдан. Но, и я твердо в этом уверен, не стоит настолько глубоко впутывать в эту игру Джейн и Мартина. По нашей версии они должны будут встретить Элизабет уже тогда, когда, к примеру, встречают ее в гавани Барбадоса, готовую отправиться домой после отдыха и лечения там. Для их же обоих безопаснее будет, если они в глазах леди Кэлвертон будут выглядеть такими же обманутыми Элизабет простачками, как и все другие. Правда, невольно возникнет вопрос. Коль Джейн и Мартин прибыли в заокеанскую колонию Англии в тот миг, когда Элизабет покидала ее, то, следовательно, все трое, следуя логике, тут же должны были отправиться обратно в Лондон. Так где же тогда, спрашивается, они пропадали все это время?! Вот-тут-то мы с вами можем что-то придумать сообща, или же, опять сказать правду, немного изменив ее. После нападения пиратов на безлюдный остров была высажена не одна Элизабет, а все трое! Вот вам и ответ на вопрос. А вы уж втроем договаривайтесь, как вам внятно, без опаски того, что вас уличат во лжи, рассказывать о том, как вы провели время на острове.  

Видимо, несколько утомившись после интенсивного хождения по комнате и бурного изложения своего плана, Нед снова сел на свое прежнее место, и продолжил уже более спокойным голосом:  

– Элизабет и Джейн при прибытии в Лондон направляются сразу же домой, и, пока особо не афишируя свое прибытие, отдыхают дома, привыкают к прежнему укладу жизни. Мартин, в свою очередь, также сразу же направляется к себе домой и первым делом утешает мать, делает все возможное, чтобы ее душевные раны как можно быстрее зарубцевались. Думаю, ты понимаешь, Мартин, что об отце и обо мне ты с матерью будешь говорить только один на один, только в те минуты, когда вы будете оставаться одни, будучи твердо уверенными, что никто не сможет стать вольным или невольным свидетелем вашего разговора. Мы с Эндрю для всех остальных непременно должны оставаться теми, кого уже нет. Мы с ним пропали, исчезли, умерли, растворились, черт подери, мы уже давно не существуем на этой земле! Нас час придет позже. Мы поквитаемся и за свои обиды, и за вас, миссис Каннингем, так что не думайте, что приговорившая вас на лишения интриганка останется безнаказанной. Нет! Давайте только немного подождем. – Нед перевел взгляд на друга. – Мы с Эндрю тоже здесь засиделись. Нас тоже ждут дела в столице. Но, во избежание всяких случайностей, чтобы нас не заметили вместе, мы все же отправимся по тому же пути, что и вы, не в тот же день, а спустя пару дней. Отправимся инкогнито, переодевшись, и, конечно, устремимся не к родным гнездышкам, а к надежным людям, которые предоставят нам место для негласного пребывания. Тобеш, крышу над головой. Порка мы будем пользоваться клеенными усами и бородой, да и свои отращивать будем. Лишний маскарад нам сейчас будет как раз и не лишним. Мы пока должны быть неузнаваемыми. Это для нас пока главное.  

Нед тяжело вздохнул, словно только что закончил огромный объем работы. Судя по тому, как долго он говорил и какой большой и, главное, полезный, пласт информации выдал своим друзьям, так оно и было.  

– И последнее. – Устало сказал он. – Нам непременно нужно держать связь друг с дружкой. Безопаснее будет, или у нас будут некие места, где мы сможет оставлять информацию один другому, проще говоря, записки. Можем, в случае необходимости, там же и встречаться. Или, в одном месте будем только обмениваться посланиями, во втором только встречаться. Такими местами может быть театр «Белая лилия», а человеком, через которого можно держать связь, может быть миссис Далси. Это удивительная женщина! Нас с Эндрю так много связывает с ней! Теперь, посетив Лондон, я, конечно же, не мог не посетить ее. Мы погоревали с ней о кончине моей матушки… – Подпрыгнувший кадык Неда предательски выдал то, что творилось в его душе при этих словах. – Когда-то миссис Далси проявила участие в судьбе моей матери… Сама она также сильно сдала за эти годы… Увы, время не красит нас… – Нед потряс головой, словно хотел сбросить с себя пелену грусти. – Увы, никто не вечен в этом мире, поэтому нужно, что называется, успеть жить. Потому мы и должны сейчас наверстать то, что утеряно нами во время наших злоключений за океаном. Кроме адреса миссис Далси я дам вам еще несколько адресов, к примеру, портних, к которым Элизабет или Джейн могут иногда наведываться под предлогом заказать себе платье или иные работы по пошиву и починке одежды. Дам еще некоторые инструкции. А пока вы можете осмыслить и обсудить между собой весь тот огромный поток информации, что я вам выдал. Потом мы еще раз все обсудим и окончательно утвердим каждый наш шаг. А я пока выйду, подышу свежим воздухом, переведу дух. Кто бы мог подумать, что длинные речи станут утомлять меня.  

Эндрю, невольно бросившему взгляд вдогонку покидающего комнату другу, показалось, что в уголке глаза того блеснула еле заметная слезинка. Пустяковая, казалось бы, деталь, глубоко тронула душу Сунтона. Сколько он пережил всего вместе с другом. В каких безвыходных, казалось бы, ситуациях они не оказывались. Выходов из которых, как тогда казалось Эндрю, не было и быть не могло. Но всегда Нед что-то придумывал, проявлял чудесам смекалки, ума, выносливости и терпения, и они каждый раз они оба выпутывались со всех передряг. Эндрю казалось, что Нед – железный человек, которого никто и ничто на этой земле не сможет сломить. И вдруг эта слезинка… Может, это результат воспоминаний об умершей матери, может, что-то иное. Но факт остается фактом: «железо» и слеза… Чему уж тут удивляться?! Им столько довилось пережить за это время, что той порции приключений, передряг и тревог, выпавшего на долю каждого из них, хватило бы не на одну человеческую жизнь. А ведь во всех их похождениях точка далеко не поставлена. В этом Большом Приключении, которое против их воли, к счастью или к несчастью, вторгалось в их жизни, только открывалась первая глава. Эндрю прекрасно понимал, что все далеко не окончено, что многое только начинается. В это время ему подумалось, что если когда-то отыщешься тот, кто изложит их эпопею на бумаге, то в этой своеобразной трилогии сейчас они находятся на стадии начала нового романа. Заключительного ли? Ведь Эндрю не сомневался, что с возвращением в столицу все только начинается. Не было никакого сомнения в том, что там их ожидает новый виток событий и приключений этой удивительной жизненной карусели, в шальной водоворот которой они в свое время попали, и теперь никак не могут вырваться из этого круга.  

2.  

Последним оплотом кавалеров на английской земле был Понтенфракт. Его осада была демонстрацией подтверждения того, что многое в этой отчасти странной войне носило, как бы это правильнее сказать, характер некой детской игры в «войнушку». Вспомним, что чудил «великий полководец» Руперт, «распивающий чаи» во время военных действий, любивший грабить местное население, вместо того, чтобы преследовать и добиться окончательного успеха над начавшим убегать соперником, давая ему возможность «отделаться легким испугом», перевести дух, сплотить свои ряды, и вновь противостоять «полководцу». Вспомним еще одного военачальника, который делал все возможное и невозможное, лишь бы только не нанести вред тому, на военные действия в борьбе с которым он и был полномочен. Который возил с собой в конном обозе атрибуты, чтобы в случае определенного печального развития событий, предоставить максимум «комфорта», если это определение здесь уместно, своему поверженному оппоненту.  

Вот и «осада» Пантефракта являла собой нечто такое, что можно было смело заносить в учебники по военному делу, в раздел о том, как не нужно вести военные действия. Ибо то, что сейчас происходило, являло собой не серьезную военную операцию, а некое шутовское действо. Командовавший осадой Генри Чолмли был напрочь лишен организаторских способностей. Во все времена незыблемой была и остается истина: чем глупее человек, тем большая гордыня овладевает им. Не был исключением и наш йоркширский дворянин, который с надменным величием отверг помощь посланного Фэрфаксом полковника Рейнсборо. Он продолжал вести осаду сам, которую и осадой-то назвать будет кощунственно. Ведь замок не был блокирован! Осажденные были свободны в своих действиях, гуляли в окрестностях, когда хотели, и где хотели. Они без сопротивления крали у крестьян зерно и скот, и даже нередко делали вылазки и атаковали «осаждающих»! Причем, делали это с успехом! В довершении этой комедии роялисты, словно издеваясь над парламентскими солдатами, иногда братались с ними, пускали по кругу чашу, и пресловутое «Ты меня уважаешь? » звучало и с захмелевших уст «брата кавалера», и с заплетающихся языков «брата круглоголового».  

Все же не зря историки отвели Оливеру Кромвелю культовое место в описании событий Великой английской буржуазной революции семнадцатого века. Можно спорить о том, правильными или неправильными были взгляды этого человека на события той эпохи, верными или не верными, с точки зрения законности и вековых устоев самодержавия, были его поступки. Но несомненным фактом является одно: за что бы не брался этот слепо верящий в идеалы мечтатель, он непременно делал свое дело на совесть, явно не спустя рукава. Сколько уже раз случалось во время этой странной войны, когда «лавочка», к которой больше применялось не словосочетание «военные действия», а определение «комедия абсурда», с появлением Кромвеля прикрывалась, и начинались настоящие серьезные военные операции под его умелым руководством.  

Так случилось и на этот раз. Для роялистов было явно не радостным известие о том, что к замку подходит возвращающийся из Шотландии Кромвель со своими людьми. Видя, что осада замка усиливается буквально на глазах, и, осознавая, что с Кромвелем шутки плохи, и они фактически обречены, в порыве отчаяния кавалеры решаются на смелый поступок. Они задумали осуществить более, чем рискованную вылазку в Донкастер, где располагался со своим отрядом Рейнсборо, похитить его, а затем обменять на схваченного в Ноттенгеме Ланглейда.  

Ранним осенним утром 29 октября, переодевшись в форму кромвелевской кавалерии, (зловещий, но стратегически логичный ход со стороны злоумышленников), несколько роялистов, не привлекая к себе особого внимания, выехали с Понтефракта, и по прошествии небольшого количества времени были уже в Донкастере. Людям из отряда Рейнсборо, которые стояли на охране у двери его дома, даже мысль не пришла в голову, что это могут быть враги. «Братья по оружию» тут же начали обмениваться свежими новостями из столицы, а два роялиста поднялись в комнату к полковнику. Его, еще спавшего, разбудили, и сказали, что они, руководствуясь личным приказом Кромвеля, явились для того, чтобы арестовать его. Мало что соображавший с спросонья Рейнсборо, да еще и потрясенный таким известием, покорно оделся и вышел на улицу. Его тут же проводили к ожидавшим за углом оседланным лошадям. Моментально сориентировавшись в ситуации, и осознав, что происходит, он, видя, что злоумышленников не так уж и много, вырвался и начал убегать. Но его тут же догнали, и обрушили на несчастного град ударов кинжалами. Нужно отдать должное расторопности убийц: все это они сделали молниеносно. Столь же стремительно они вскочили в седла и ускакали. Все произошло настолько быстро, что нерадивые охранники еще не успели что-либо толком сообразить, а нападавшие были уже далеко.  

Кромвель болезненно воспринял известие о смерти своего друга. Это была не просто смерть. Еще больше печалью и гневом в душу Оливера наполнял тот факт, что это было убийство. Убийство подлое, зверское, совершенное, к тому же, в двух шагах от его лагеря. Рейнсборо был не только близким другом. Он был единомышленником! Он был, как и Кромвель, непримиримым противником пресвитериан, роялистов, самого короля, расправы над которым желал столь же искренне, как и Кромвель. Оливер понимал, что идею суда над королем поддержат немногие, поэтому видел в Рейнсборо того, кто поддержит его в реализации этой конечной идеи. Увы, теперь этим надеждам не суждено сбыться…  

В Лондоне тем временем происходили не менее, если не более, значимые события. Там многие и мысли не допускали о суде над королем. Наоборот, 18 сентября была предпринята очередная попытка договориться с ним. В находящийся на острове Уайт небольшой городишко Ньюпорт понаехало столько желающих оказаться в нужный момент в нужном месте, и засвидетельствовать свою «прогнувшуюся спинку» перед королем, что парламентские комиссары, уполномоченные вести переговоры с Карлом, три дня не могли подыскать себе уголка, где бы они могли остановиться.  

Тот переехал из Кинсбурского замка в один из частных домов Ньюпорта. Его освободили от стражи, ему парламент вновь позволил держать при себе свиту лакеев, пажей, адвокатов, каппеланов, богословов и вельмож. Этот почетный эскорт везде сопровождал его, к нему обращались с величайшим почтением, ему были предложены весьма приемлемые условия для «мировой». А именно: отменить все свои декларации против парламента, ввести в стране на три года пресвитерианское обустройство церкви, сроком на двадцать лет передать парламенту полномочия управлять милицией.  

Карл, видя, что ситуация слаживается для него благоприятно, начал юлить. Он прекрасно понимал, что ему выгодно затягивать переговоры как можно дольше, ведь именно сейчас, как никогда, он надеялся на помощь извне. К этому времени Тридцатилетняя война в Европе закончилась, и Карл рассчитывал на поддержку со стороны Франции и Испании. Да и с Ирландии от Ормонда приходили весточки, которые весьма обнадеживали переговорщика, давая ему повод и далее затягивать переговоры. Король писал ему в секретной переписке: «Хотя вы и услышите, что договор близок к заключению, – не верьте этому, но следуйте путем, который вы избрали со всем возможным усердием. Сообщите этот мой приказ всем нашим друзьям, но тайно».  

Мы не вправе давать однозначную оценку, как действиям короля, так и ему лично. Но и историки, которые, даже спустя века, будут изучать и давать оценку этому явно неординарному событию, коим является Великая английская революция, даже те, кто будет симпатизировать королю, будут отмечать тот факт, что личностью он был неоднозначной. «Пойдя по стопам» своей незабвенной бабушки, он, как и она, ни один договор, даже скрепленный собственноручной подписью или твердым королевским словом, не считал строго обязательным к исполнению. Он искренне считал себя наместником Бога на земле, наивно верил, что он сам себе и закон, и судья. И теперь пытался спасти то, что считал своим законным достоянием. Он ни в коем случае не считал себя «коварным», как прозвали его недоброжелатели. Но, в то же время, давал, к примеру, торжественное обещание парламенту в течении сорока дней, отведенных для переговоров, не предпринимать никаких попыток к побегу, но, тем не менее, тайно писал в это время одному из своих приверженцев: «Буду с вами откровенен. Все важные уступки, сделанные мною в отношении церкви, армии и Ирландии, имеют своей целью лишь облегчить мой побег. Без этой надежды я никому бы не уступил».  

Именно такие поступки и породили в народе имидж короля, как человека двуручного, лживого и коварного. Зная это, да еще и видя очередное применение знакомого «стиля игры» короля, с бесконечными проволочками и затягиванием времени, народ возмутился тем, что происходит. Во многих графствах прошли бурные собрания, на которых эмоционально и шумно осуждалась примирительная позиция пресвитериан. Все громче стали звучать призывы поддержки требования левеллеров. Голос республиканцев в парламенте звучал все более тверже и настойчивее. Из уст в уста простолюдины в Лондоне передавали знаменитое высказывание богатого купца Дениса Бонда, который не побоялся во всеуслышание заявить: «Скоро настанет день, когда мы своей властью повесим самого высокого из этих лордов, если он заслуживает того, без всякого согласия его пэров». Вновь возникли волнения в армии. Полки Айртона, Флитвуда и других ведущих офицеров подали петиции о прекращении переговоров с королем и организации суда над ним.  

Нед был прав, говоря Элизабет и Джейн, что лондонцам не будет никакого дел до того, что и как с женщинами произошло на Барбадосе. Их внимание будет увлечено совершенно иными делами. Так оно и произошло. Именно в это время наши герои вернулись домой, и именно в это время столица «перемывала косточки» новой порции новостей о скором и неизбежном суде над королем, и не обращала никакого внимания на факт возвращения «путешественниц». Собственно, они и не афишировали свое возвращение. Лично им обоим было абсолютно все равно, на какой стадии находятся переговоры с венценосцем, и чем они вообще завершаться. Все, что происходило за пределами их дома, казалась им не историческими и глобальными событиями, а мышиной возней, не соизмеримой с тем, что происходило сейчас под крышей такого милого, уютного и родного для них гнездышка. Где они снова начали чувствовать себя счастливыми, умиротворенными, беззаботными и защищенными. Едва ли не целый день продолжались объятия, целование, умиление от встречи, бесконечная трескотня и сто кратно повторяемые вопросы: «Как вы здесь? », на то тут же следовал ответ: «Да что мы?! Как вы?! Как вам там жилось? Как здоровье? » На некоторые вопросы Элизабет старалась отве6чать односложно: да, нет, все хорошо. От некоторых отмахивалась, мол, потом расскажу. Дайте прийти в себя.  

Так продолжалось до вечера, когда все вместе собрались за большим столом. В т. ч. и хозяин дома. Для Элизабет, конечно же, самой главной и ожидаемой была первая реакция мужа на ее возвращение. Весь путь из Уинчестера в Лондон она мысленно представляла себе миг их встречи. Иногда она с ужасом для себя представляла картину, как при ее виде лицо мужа побелеет от злобы. Мол, как? Ты жива?! И, как бы она не была зла на него за все то, что произошло с ней на Барбадосе, и за все предыдущее недоразумения и обиды с его стороны в ее адрес, которые случались еще до этого треклятого визита за океан, исстрадавшейся женщине в глубине души очень хотелось, чтобы муж искренне обрадовался ее возвращению. Был с ней ласков, и внимателен. Из всех вариантов, мысленно прикручиваемых ею в голове, этот, по ее твердому убеждению, был менее вероятен.  

Но именно так и произошло! Джозеф был искренне рад встрече с дочерью и женой! Как Элизабет не приглядывалась, внимая советам Неда, «краешком глаза» за мужем, не могла уличить его в неискренности и лицемерии. По всему было видно, что встреча после долгой разлуки ему искренне приятна, и теперь этот суровый по характеру человек, от которого ранее и улыбки-то дождаться было нереально, проникся общим весельем и радовался вместе с остальными.  

Но пережитое за годы злоключений Элизабет на одном, а затем и на втором, острове было настолько драматичным, что она отнюдь не собиралась моментально все забыть, одним махом всем все простить, и зажить новой жизнью. Как говорится, в волчьей стае по волчьему и завоешь. Видя, как хитроумно строит планы действий Нед, и, убедившись, какие сети интриг может плести леди Кэлвертон, некогда спокойная и тихая Элизабет обнаружила в себе желание и умение вести свою, пусть еще и не очень умелую, но все же хитрую и расчетливую игру. С помощью которой она планирует вывести на чистую воду всех своих обидчиков. Именно поэтому, сидя вечером за общим столом, мило беседуя со всеми обо всем, уличив редкий момент, когда была общая пауза в молчании, наблюдая краешком глаза за мужем, произнесла давно приготовленную фразу:  

– На Барбадосе я познакомилась со многими милыми людьми, но в первую очередь я благодарна мистеру Ричарду Бренли, который на время моего лечения приютил меня и оказывал максимум внимания. Рекомендации, данные мне перед поездкой, чтобы на Барбадосе я остановилась именно у него, оказались очень полезными. Так что я искренне благодарна тому, кто рекомендовал мне мистера Бренли.  

Элизабет не подавала вида, но внутренне вся напряглась, краем глаза подглядывая, какой же будет реакция мужа. Тот факт, что эти слова не вызвали у него никакого замешательства, говорили о том, что Ричард Бренли – это не выдумка лично Джозефа. Иначе он хоть как-то, но выдал бы свое волнение при этих словах жены, задавшись вполне логичном вопросом: это что же такое она говорит?! Как мог ее приютить у себя этот Бренли, поскольку его не существует?! Ведь это я выдумал этого мифического господина!  

– Нужно как-то отблагодарить этого человека за его любезность. – Спокойным голосом, не выдававшим нотки лицемерия или лжи, не отрываясь от трапезы, сказал Каннингем. – Это очень хорошо, что все так мило обошлось. А то нас здесь волновало то, что почти не было никаких вестей с Барбадоса. Мы ведь и письма передавали, и посылали своих людей, но что-то непонятное с этим творилось. Один вообще пропал, второй привез письмо, но…  

Опасаясь, что муж может задать более конкретный вопрос по поводу ее молчания, и разговор может принять такой оборот, что нужно будет выдавать некоторые нежелательные тайны, она поспешила задать и второй вопрос, который давно вертелся на ее языке, и который она планировала адресовать мужу вслед за первым:  

– Считаю, что нужно благодарить не только мистера Бренли, но и того, кто рекомендовал к нему обратиться. Кто же этот человек? Кому адресовать слова благодарности?  

Джозеф, видя, что жена, говоря это, смотрит на него, и, понимая, что вопрос адресован именно ему, (а кому же еще?! Ведь именно он давал ей все инструкции по поводу визита на Барбадос), на мгновение стушевался:  

– Я уж, право слово, и не помню. Кто-то из моих хороших знакомых.  

Элизабет, видя, что тот продолжил трапезу, и ушел, как ей показалось, от прямого ответа, не удовлетворилась этим, и, желая довести до конца задуманное, выдала заключительную, третью «порцию» давно задуманной ею «психологической атаки» на мужа:  

– Иногда мы подолгу беседовали с мистером Бренли, и он вспоминал своих лондонских знакомых и друзей. Наиболее тепло он отзывался о некой леди Кэлвертон. Он предположил, что это именно она дала рекомендации, и именно ей он обязан чудесной компании, которую я ему составила за время своего пребывания на острове. Может, мистер Бренли прав, и рекомендации были даны именно этой леди… Как ее? Леди Кэлвертон?  

Для бывшей тихони, коей до сего часа являлась Элизабет, это был многообещающий дебют на поприще интриг, намеков, иронии и т. д. То, чем славилась упомянутая выше леди. Сейчас ее жертва взяла на вооружение ее же стиль и манеру. И теперь она, не сводя глаз с мужа, ждала результатов своего «военного тактического хода». Он, как и ожидала «стратег», принес плоды незамедлительно. По тому, как стушевался хозяин дома, в первое мгновение не знавший, что ответить, было понятно: вот наконец-то Элизабет и получила то, чего добивалась! Вот она и ухватилась за конец ниточки, ведущей ее к разгадке волновавшей ее тайны. По тому, как стушевался Джозеф, как лихорадочно придумывал, что же ответить, Элизабет поняла: минуты, когда он отвечал на ее вопросы искренне, остались позади. Теперь он начнет что-то выдумывать, чтобы не сказать правду.  

– Я, право слово, уж и не помню. – Попытался изобразить из себя безвинного простака Каннингем. – Да, дела иногда меня сводит с людьми разного круга, среди которых, помнится, была и леди Кэлвертон. Может, это действительно она дала настоятельные рекомендации, которые я счел вполне благоразумными. Не помню. Я помню, что врачи настоятельно советовали для укрепления здоровья сменить климат, и советовали именно Барбадос. Поэтому любой из моих друзей, услышав, что я собираюсь отправить жену на лечение на этот остров, мог по доброте душевной дать полезный на их взгляд совет, где там можно остановиться.  

Сказав это, он нарочито демонстративно начал уплетать ветчину. Однако, видя, что в комнате все еще продолжает царить тишина, и, опасаясь, что жена продолжит донимать его этой темой, решил поставить в этом разговоре точку:  

– Я, если когда-нибудь увижу эту… Как ее? Леди Кэлвертон? Непременно спрошу у нее, не она ли дала ли мне тогда совет относительно ее знакомого на Барбадосе. И, если это действительно так, то непременно поблагодарю ее за полезный совет. А пока что не стесняйтесь и угощайтесь лондонской кухней, от которой вы с Джейн за это время наверняка успели отвыкнуть.  

Элизабет в сердцах снова хотелось адресовать язвительную реплику мужу, мол, непременно не забудь «поблагодарить» «благодетельницу» за «полезный» совет. Но нашла в себе силы и рассудительность не делать этого. Столь бы сильно не бушевала в ее душе в этот миг ненависть к той, кто обрек ее на годы страданий вдали от родного дома, все же она вполне должна была утешиться результатами задуманного «допроса» мужа. Эти результаты не могли не утешать ее. Она получила ответ на главные вопрос: муж действительно ничего не знал об этом мифическом господине на Барбадосе. Это действительно коварная леди навязала ему и этого Бренли, и, возможно, саму мысль о том, чтобы отправить Элизабет с глаз подальше в заморскую колонию. Да, муж также не выглядит ангелом с крылышками во всей это истории. Но Элизабет, хлебнувшей так много горя, так хотелось мира в этом доме. Пусть и хрупкого мира, пусть и с болью в душе, что вина мужа во всем этом есть. Но ей подсознательно хотелось, чтобы эта вина была как можно меньшей, достаточно небольшой для того, чтобы она могла простить, или хотя бы частично простить его, забыть все, и морально отдохнуть от всего в стенах умиротворяющего домашнего уюта. Она искала, она страстно желал найти, какие-то причины и пути оправдания мужу, чтобы ее душевная боль была не столь изнывающей. И, хотя степень горя, что она с лихвой глотнула на Барбадосе, не уменьшалась, в зависимости от того, кто именно был тому причиной, все же для Элизабет легче было свалить всю вину на коварную леди Кэлвертон. Ей душевно проще и спокойнее жить с мужем, видя в нем невольную жертву обстоятельств, а не исчадие ада. Сейчас же Элизабет выстраивала в своем сознании версию, при которой муж был виноват лишь только в том, что увлекся этой коварной дамой, которая и подтолкнула его к сумасбродным поступкам. Супружеская измена, которая иным видеться вершиной подлости в семейной жизни, по сравнению с тем, что произошло, теперь казалась в глазах Элизабет едва ли не мелкой шалостью благоверного. Стоит ли винить исстрадавшуюся женщину за этот моральный «защитный щит» для ее души и сердца, которым она хотела закрыться от всей грязи и подлости, немного отойти и успокоится от всего пережитого.  

Элизабет полностью удовлетворилась этой своей первой победой. И, понимая, что дальнейшее выяснение отношений может вызвать подозрение у мужа, (да и самой больше не хотелось в такой день думать о плохом), не стала больше его донимать вопросами. И в остаток вечера предалась только радости и общему веселью по случаю их с Джейн возвращения домой.  

Однако ночь у нее была бессонной. Чувство боли и обиды, что с ней так несправедливо поступили, меркло на фоне ненависти к коварной женщине, которая, ворвавшись в ее жизнь, попыталась не просто отнять у нее мужа, чем обычно довольствуются рядовые разлучницы, а пошла гораздо дальше, и посмела так подло поступить с ней, с Элизабет.  

Жажда мести – великая сила! Она заслепляет глаза, затуманивает рассудок. Она придает силы, и силы настолько значительные, что позволяют смести на своем пути преграды, которые ранее показались бы непреодолимыми.  

С этой минуты она начала понимать, что отныне меньше всего будет руководствоваться разумом да советами Неда не предпринимать ничего самостоятельно.  

–----  

– Госпожа! – Дворецкий леди Кэлвертон, направляющийся к дверям кабинета своей хозяйки, остановился, видя, что дверь резко отворилась и госпожа стремительным шагом направляется прямо к нему. – Я как раз направлялся к вам, чтобы доложить о прибытии…  

– Спасибо, Франклин. Я знаю. – Скороговоркой бросила она, проходя мимо дворецкого, и, торопясь к двери, ведущей в гостиную. – Я видела в окно карету господина Каннингема. Я так и поняла, что он наконец-то пожаловал ко мне с визитом.  

– Да, госпожа… Но… – Только и успел промолвить растерявшийся дворецкий, видя, что хозяйка его уже не слушает, поскольку уже успела скрыться за дверьми.  

– А я уж заждалась! – Только и успела леди Кэлвертон громко произнести еще с порога, но, сделав пару шагов, и, увидав того, кто стоял посреди гостиной, вмиг осеклась.  

Все, что угодно, и кого угодно ожидала увидеть хозяйка перед собой, но только не того, кто сейчас стоял перед ней, и пристально сверлил ее взглядом. Если бы даже сейчас пред ясны очи леди стала в полном здравии ее давно усопшая прабабушка, она бы, наверное, удивилась меньше. Но, Элизабет Каннингем… Та, которая по ее предположениям давно и бесповоротно должна быть вычеркнутой из списка живущих на этом свете, сейчас находилась в ее, леди Кэлвертон, доме и испепеляла ее, хозяйку дома, взглядом.  

– Мой скромный визит, – почти торжественно молвила гостья, – преследует только одну цель. Я хочу искренне поблагодарить вас, за ту рекомендацию, что вы в свое время дали моему мужу. Ваш хороший знакомый Ричард Бренли оказался действительно очень гостеприимным хозяином, и любезно приютил меня во время моего лечения и проживания на острове Барбадос.  

Один только вид явившейся «с того света» Элизабет потряс ее, а тут еще и такие слова, которые вконец внесли сумятицу в душу леди Кэлвертон. Она просто стояла оторопело перед своей гостьей, не зная, что ответить. Это уже потом, когда Элизабет уйдет, хозяйка будет корить себя за минуту слабости. В ее голове тут же родится масса «достойных», по ее мнению, ответов, которые вмиг бы опустили на землю обнаглевшую гостью. Но это будет потом. А пока хозяйка дома стояла, не в силах прийти в себя от происходящего. В это трудно было поверить. Закаленная во многих подобных «боях» интриганка, которая всегда, везде, при любых ситуациях мгновенно ориентировалась и столь же молниеносно находила выход, теперь вдруг стушевалась. В ее четко отлаженном механизме совершенно неожиданно, в первую очередь для нее самой, произошел досадный, ничем не объяснимый, сбой.  

– Еще раз благодарствую за участие, за поручительство, за заботу о моем здоровье. Надеюсь, у меня будет возможность ответить той же любезностью, и также позаботится о вашем здравии.  

Снизойдя до легкого кивка головой, Элизабет повернулась, и покинула гостиную. Нужно благодарить Всевышнего, что у нее хватило ума ограничится этой короткой тирадой, и сократить пребывание в доме интриганки до минимума. Ибо, задержись она здесь еще на несколько мгновений, никто бы не мог предугадать, чем мог закончиться для нее этот визит.  

А пока что Элизабет с чувством выполненного долга горделиво садилась в карету, с распирающую ее грудь гордостью о содеянном. Она несколько не сомневалась, что совершила некий подвиг, «проучив» мерзавку, «выдав» ей по заслугам. Она ликовала. Упоенная успехом начинающая мстительница была уверена, что это только первый шаг. Ее воспаленное воображение рисовало новые картины мести.  

Наивная Элизабет! В ту минуту она даже не представляла, какой муравейник разворошила! Как опрометчиво поступила, не вняв советам Неда не принимать ничего самостоятельно. Она сейчас даже представить себе на могла, настолько сильной сопернице бросила вызов, и настолько огромная пропасть разделяют возможности и умения этих двух женщин в их желаниях мстить. Леди не из тех, кто не будет спать ночь и терзаться в муках совести, мол, какая я негодяйка, что так нехорошо поступила с этой бедняжкой. Весь организм интриганки работал в совершенно ином направлении. Не успела еще Элизабет сесть в карету, не успела она еще отъехать от дома леди Кэлвертон, а в мыслях, голове и душе интриганки был уже запущен зловещий механизм. Вычисляющий все варианты, чтобы как можно изощреннее, больнее и жестче проучить мерзавку, которая посмела бросить вызов той (леди Кэлвертон), при одном виде которой, она (Элизабет) должна трепетать от страха и думать только о пощаде.  

3.  

Тем временем под Понтефрактом ситуация становилась все более напряженной. Жалование из столицы в который раз не выслали, и солдаты, осаждавшие замок, чувствовали себя отнюдь не хозяевами положения. Денег – нет, провианта – тоже. Позволить себе набеги на крестьянские хозяйства, как это до недавнего времени вольготно делали те, кто находился ныне «по другую сторону баррикад», они не могли. Всем прекрасно было известно, какое наказание содержит жесткий приказ Кромвеля о мародерстве. Расположиться в окрестных домах крестьян командир также не позволял. Он прекрасно понимал, что селяне и так натерпелись от недавних набегов кавалеров, поэтому не хотел, чтобы переполненная чаша их терпения обрушила теперь свой гнев на его, генерал-лейтенанта, солдат. Тем ничего не оставалось делать, как прозябать в лагере, стоящем посреди поля под открытым небом. А если учесть, что осенняя погода была холодной и сырой, то можно представить, каково было солдатам. К этому не лишним будет добавить, что выданные им парламентом башмаки давно прохудились, мундиры безнадежно обветшали, поэтому переносить холод и сырость в такой «амуниции» было еще более мучительнее.  

Возможно, все бы солдатами воспринималось бы по иному, если бы дела с осадой шли более результативно. Им бы придавал силы тот факт, что скоро дело будет завершено, и их прозябание в этом унылом, Богом проклятом месте, завершится. Однако, увы… Казавшийся неприступным таинственный замок, снискавший себе дурную славу еще с кровавых времен Ричарда II, и ныне возвышался своей мрачной твердыней над унылой равниной, и продолжал оставаться неприступным. Он не поддавался ни ударам осадной артиллерии, ни подкопам…  

Нетрудно догадаться, что в такой ситуации и без того скверное настроение осаждающих доводилось до еще более высокой точки кипения. Нужен был «козел отпущения», на котором они могли бы излить свой гнев, на голову которого могли бы обрушить свою эмоциональную разрядку. В таких случаях подчиненные всегда винят своих непосредственных начальников. Но Кромвель был для них непререкаемым авторитетом, поэтому нетрудно догадаться, что в качестве «громоотвода» бедолаги выбрали того, имя которого и так, по поводу и без повода, на все лады склонялось во всех, даже самых отдаленных уголках Англии.  

Во всех их бедах, и бедах народа, думалось солдатам, виноват Карл! Это из-за короля началась война, это он причина всех их бед и лишений! Этого мерзавца нужно призвать к ответу! Когда-то робкие высказывание о том, чтобы устроить суд над Карлом Стюартом, казались отчаянно смелыми, почти вызовом всему вековому обустройства Англии, как королевства. Сейчас же идея суда над ним никому не казалась чем-то особым, из рамок вон выходящим. Сейчас любой простолюдин воспринимал это как факт, почти неизбежный, и не стесняясь присоединял свой голос к все возрастающим воззваниям призвать «кровавого преступника» к ответу!  

Солдатам хотелось, чтобы это наступило как можно раньше, поэтому они жадно ловили любое известие со столицы. Левеллерские памфлеты многократно перечитывались и передавались из рук в руки. Солдаты с возбуждением поддерживали призывы о том, чтобы главных преступников нужно призвать к ответу! И не только короля, а и его прихвостней – вельмож! Это из-за них армия голодает, мерзнет, проливает кровь. Это эти негодяи продали англичан шотландцам!  

Кромвель, видя настроения солдат, понимал, что исход войны и всей революции зависит не только от результатов осады последнего оплата неприятеля под Пантефрактом. Едва ли не главные судьбоносные для страны события проходили на юге Англии. Понимая, что нужно с максимальной пользой использовать тот факт, что король пока находится под охраной верного ему человека, Роберта Хеммонда, его кузена, положение которого было в те дни ключевым, Кромвель пишет ему тайное письмо, с целью «укрепления духа» своего кузена. Вскоре гонец, надежный и проверенный человек лейтенант-генерала, увез на Уайт письмо, содержание которого клонилось к одному: чтобы Хеммонд зорче стерег короля и не подчинялся приказам роялистки настроенного парламента.  

Однако, не менее судьбоносные события происходили в это время и в самой столице. На свет Божий появляется вызвавшая большой резонанс так званная ремонстрация, в которой на многих листах подробно, доходчиво и умело излагались все требования суда над королем. Были перечислены все злодеяния Карла Стюарта: развязывание войны, кровопролитие, изменнический союз с шотландцами, невыполнение собственных обязательств, аресты и заключения в тюрьмы невинных, стремление сделать свою власть абсолютной.  

Также в ремонстрации говорилось о том, что народ является верховной властью в стране. Только представители народа должны в дальнейшем избрать короля. Нынешний ненавистный народу парламент нужно немедля разогнать и назначить выборы нового парламента, более справедливо составленного. Ежели эти реформы не будут проведены, звучала угроза в ремонстрации, тогда армия сама возьмется за спасение страны. Эта фраза красноречиво свидетельствовала о том, кто являлся автором документа. Впрочем, ни для кого не было секретом то, что составили ее офицеры в Сент-Облансе. Правда, не афишировалось участие в ее составлении Айртона, но в «закулисных» пересудах на эту тему, неизменно фигурировал и этот человек.  

Бросалось в глаза и то, что некоторые пункты ремонстрации были прямо списаны с левеллерской программы. И уж как, скажите на милость, не «посмаковать» на страницах ремонстрации главную тему, касающейся «козла отпущения»? Цитируем дословно: «Главный виновник всех наших страданий и бед – король! Он непременно должен в кратчайший срок стать перед судом за измену и зло, в которых он повинен».  

И, хотя к тому времени подобными заявлениями уже можно было мало кого удивить, все же смелость ремонстрации поразила буквально всех. Тут же ее главные пункты начали перепечатывать на отдельных листах и в брошюрах, которые мгновенно наводнили всю страну. Нетрудно догадаться, что солдаты и младшие офицеры восприняли появление этого документа на ура! Тот, кто привык «дуть на холодную воду», были более осмотрительны в своих суждениях. Мол, такой документ может привести к низвержению монархии. Этот факт в те времена действительно казался немыслимым!  

Поговаривали, что армейские офицеры заговорили языком лавеллеров отнюдь не случайно. Много пересудов вызвала встреча в лондонской таверне «Лошадиная голова» главных индепендентов: Айртона, Хью Питера, Гаррисона с лидерами ливеллерсокй партии во главе с Лилберном. Там и было ими принято знаковое решение о том, чтобы основательно почистить или даже вовсе распустить парламент, а королю нужно, ни много, ни мало, отрубить голову! (Вот оно, то «зерно», которое было брошено в благодатную «почву», которое при благоприятных для него условиях, могло взрасти, расцвести и принести плоды! )  

Двадцатого ноября офицеры толпой явились в палату общин под предводительством полковника Ивера и вручили свою ремонстрацию. Можно только представить, что творилось в стенах здания при чтении этого документа! Вскочившие со своих мест индепенденты эмоционально требовали, чтобы палата выразила благодарность за составление ремонстрации ее авторам. Пресвитерианке не жалели голосовых связок, на все лады порицали эту «писанину», и требовали оставить ее без ответа. Видимо, их доводы были доходчивыми, поскольку действительно решено было отложить рассмотрение этого документа.  

Но брожения в столице усиливались с каждым днем. В армии везде все громче и смелее звучало требование: «На Лондон! Займем столицу и установим свой порядок! »  

Однако, не все живо интересовались революционной обстановкой в стране. Мы уже писали о том, что, к примеру, Элизабет и Джейн были безразличны к тому, что творилось вокруг. Их больше волновал замкнутый мирок, которым являлся такой милый их сердцу домашний уют, за которым они так соскучились, и в который так хотели окунуться после долгих мытарств.  

Это равнодушие к бушевавшим политическим страстям в полной мере можно отнести и к престарелой супружеской чете, одиноко коротавшей свои нерадостные старческие дни в полуразрушенной лачуге на окраине столицы. Им было глубоко все равно, что творится вокруг, кто прав, а кто виноват в этой круговерти, внезапно всколыхнувшей вековые устои старушки-Англии. Им было все равно, состоится или нет суд над королем. Они были глубоко равнодушны как к дальнейшей участи короля, так и к нему самому. Их больше волновал совершенно другой вопрос. Вопрос, который в один прекрасный (впрочем, какой уж он прекрасный?!) день перевернул их жизнь, обрек на одинокую старость, нищету, страдание и не унывающую душевную боль.  

Так безрадостно коротали они дни, пока однажды у их лачуге не остановилась коляска, с которой вышел прилично одетый господин и не направился к дверям их скромного жилища. Его одежды не пестрили богатством, казалось, незнакомец специально одевался так, чтобы не выделятся из толпы, быть незаметным. Но, в то же время, безукоризненно подобранный гардероб, походка и манеры поведения этого человека, говорили старикам о том, что к ним явился далеко не проходимец с большой дороги.  

– Прошу простить меня, – учтиво молвил гость, – что беспокою вас своим незваным визитом, но все дело в том, что я разыскиваю дом, и, судя по моим предварительным справкам, нашел его, в котором проживает Гарольд Йорк, некогда служивший плотником на судне «Фаворит».  

Всего ожидал незнакомец в ответ на свой вопрос, но только не того, свидетелем чего он стал в следующее мгновение. Словно по велению незримой волшебной палочки губы обоих стариков одновременно задрожали и из глаз обоих тут же потекли слезы. В следующее мгновение старик рухнул на колени перед незнакомцем и принялся неистово целовать ему башмаки, приговаривая:  

– Господин! Умоляем вас! Скажите нам добрые вести о нашем мальчике!  

Незнакомец оцепенел от такого невероятного для него развития событий. Умом он понимал, что ему нужно поскорее поднять с пола бедного старика, успокоить его, но разум не повиновался, чтобы осуществить это. Ибо он был парализован драматичностью происходящего, подчеркивающим, столь глубокой является трагедия этих людей.  

Наконец гость совладал с собой и своими эмоциями, поспешно поднял старика с земляного пола, усадил на табурет, подвинул ближе лавку, на которую помог присесть и старухе, потом взял второй табурет, придвинул поближе к старикам, и сел напротив них.  

– Умоляю! Успокойтесь, ради Бога! – Скороговоркой говорил незнакомец, изо всех сил стараясь подавить волнение в своем голосе, чтобы оно еще более не разжалобило стариков. Он старался, чтобы его голос звучал как можно умиротворение и успокаивающие. – Все хорошо! Успокойтесь, прошу вас. Я непременно расскажу вам все, что мне известно о Гарольде, а вы, прошу вас, расскажите, что вам известно о нем.  

Прошло немало времени, прежде чем старик приобрел возможность говорить:  

– Что уж мы можем сказать… Уж сколько лет мы его не видели. Ничего… Ничего мы о нем не знаем, с той поры, как он надумал связать свою жизнь с морем.  

Видя, сто старику тяжело говорить, что и эти фразы дались ему с трудом, гость не стал торопить события, задавая следующие вопросы, видя, что тот собирается силами, чтобы еще что-то сказать.  

– Это все проклятое море. – Наконец-то продолжил опечаленный хозяин дома. – Это все любовь нашей кровинушки к этому жестокому морю... Ну и продолжал бы работать плотником на судоверфи. Господин Сунтон был добрым и справедливым человеком. Он уважал своих рабочих, справедливо оплачивал их нелегкий труд. И Гарольд получал справедливую оплату за свои старания на судоверфи, и мы, тогда работавшие на одной из мануфактур господина Сунтона. Но… Нашего сына влечет к себе море. Из-за него он бросил работу на верфи, и отправился в плавание на судне, который он сам же и построил.  

– Да, – гость осторожно вставил слово в рассказ старика. – Я знаю. Но что было по возвращении с того плавания?  

Старик поднял на своего собеседника заплаканные глаза.  

– С того плавания он так и не вернулся… Оно стало для него первым и последним…  

– Как последним?! Как не вернулся?! Я точно знаю, что плавание для всех его участников завершилось благополучно, и все они столь же благополучно отплыли к родным берегам! – Растерявшийся гость недоуменно пожал плечами. – Не понимаю… Может, нападение пиратов, или шторм… Все ведь было хорошо! Все должны были вернуться!  

– Все, да не все… – Старик опечалено покачал головой. – Все и вернулись… Кроме нашего сына…  

У недоуменного гостя было такое ощущение, словно над ним издеваются:  

– Не может быть! Так, где же он делся?  

И, видя, что старик сейчас вновь расплачется, поспешил утешить его:  

– Вы успокойтесь, ради Бога! Непременно все образуется! Это какое-то недоразумение! Я ведь видел вашего сына в полном здравии…  

Эта, безвинно брошенная фраза, показалась старикам ниточкой надежды, и они едва ли не в один голос вскричали:  

– Где? Когда?!  

Гость, видя, что совершил оплошность, тут же попытался исправиться:  

– Извините, Бога ради! Вы не должны трактовать мои слова как-то иначе, чем это есть на самом деле. Я действительно видел вашего сына в полном здравии и прекрасном расположении духа. Но это было еще во время плавания. Я… Я остался там, куда ваш сын и отправлялся в плавание. Вместе с остальными… Потом он, вместе с остальными, без всяких треволнений отправился в плавание домой, назад, в Англию. А я остался там. Ваш сын честный и благородный человек. Он совершил много достойных и героических поступков, за которые я и хотел его отблагодарить. И вот теперь, спустя годы вновь оказавшись в Англии, я решил разыскать его… Я надеялся увидеть его… Не знаю, что уж вам и сказать…  

Но в следующий миг, осознав, что такими откровенными признаниями он может не утешить стариков, а еще больше опечалить их, поспешно попытался вернуть разговор в прежнее русло:  

– Не может такого быть, чтобы все вернулись, а он нет! Он был вместе со всеми! Вы наводили какие-то справки по этому поводу?  

При этом вопросе старик так тяжело вздохнул, что уже в этом вздохе читался красноречивый ответ на этот, и все возможные последующие вопросы гостя:  

– Если бы я знал день, когда «Фаворит», это судно, на котором Гарольд отправился в то злосчастное плавание, возвратится в Лондон, я бы непременно встретил корабль в порту и постарался все разузнать. Но… Мы, по простоте душевной, ни за чем не следили, и ничего не знали, а просто ждали, когда наш сын возвратится с плаванья, вернется домой, отроет дверь войдет в дом и обнимет нас с матерью…  

Приступ слез вновь начал давить старика и гость, понимая, что очередные его дежурные слова успокоения в адрес старика будут неуместными, и что тому просто нужно дать возможность выплакаться, не стал ничего говорить, а просто подсел ближе к старику, и заботливо положил свои ладони на его руки. Когда тот успокоился, то продолжил:  

– Мы по-настоящему заволновались лишь тогда, когда поняли, что прошло сильно много времени, что плавание не могло так долго продолжаться, что сын давно уже должен был вернуться домой. Когда я начал оббивать все пороги, чтобы узнать все о «Фаворите», я узнал лишь только то, что это судно давно уже вернулось со своего первого плавания. Так, где же тогда сын?! И почему он, сразу же по прибытию не поспешил домой и не утешил своих, истосковавшихся по нему родителей?! В порту Лондона, наверное, не было такого матроса или работника порта, к кому я не подходил бы с расспросами о Гарольде. Никто ничего не знал о нем. Иные вообще не хотели говорить ни о «Фаворите», не о том первом его плавании. Почему? Не знаю. Слаживалось впечатление, что это плавание окутано какой-то тайной. С большим трудом я отыскал одного из участников того злополучного плавания….  

Казалось, что старик сейчас вновь расплачется, но, видимо, взяв себя в руки остатками силы воли, которые еще теплились в нем, продолжил:  

– Как я умолял его рассказать подробнее о судьбе моего сына! Но тот лишь сказал, что корабль возвратился в Лондон без Гарольда… Он советовал зря не искать его, не тратить бесцельно время. Как можно на поиски единственного сына тратить время зря?! Мне показалось, что он что-то недоговаривает. Может, видя мое состояние, не хотел огорчать меня, старика, каким-то плохим известием. Но неопределенность еще больше сводит нас сума! Я умолял его сказать все, что он знает о нашем мальчике! Но тот, пробормотав: «Мне некогда, я занят! », поспешил затеряться в толпе портового люда. С той поры я его больше не видел. Я не знаю… Я ничего не знаю… Не знаю, что с нашим мальчиком, что нам делать…  

И рассказчик снова дал волю безутешным слезам.  

Гость понимал, что отец Гарольда сказал все, что знает. Что больше от хозяина дома ему не стоит ждать какой-либо конкретной информации. Он ею просто не владеет. Единственное, что можно ждать от старика, если продолжить с ним разговор, очередную порцию причитаний и слез. Это было бы лишней, никому не нужной, пыткой и для рассказчика, и для слушателя. Поэтому незнакомец сказал то, что просто обязан был сказать в этой ситуации:  

– Успокойтесь. Ради всего святого умоляю вам, успокойтесь! Слезам делу не поможешь. Я был бы искренне рад утешить вас добрыми новостями, но увы… Впрочем, поймите меня правильно, и плохих вестей я вам тоже не принес. Я затем и пришел к вам, чтобы узнать о нем. Вернее, разыскивая дом Гарольда, я был преисполнен твердой уверенности, что увижу его самого. Я разыскивал лично вашего сына, и был уверен, что застану его. Или узнаю от вас то, что он в очередном плавании. Его исчезновения для меня самого факт неожиданный и странный. Повторяю, последний раз я видел его во время упомянутого мною первого плавания «Фаворита». Ваш сын был в добром здравии, все было хорошо! Ума не приложу, что могло случиться?  

Гость, со стороны которого убитые горем родители поначалу ожидали добрых вестей и утешения, сейчас сам был в удрученном состоянии и нуждался в утешении. Но состояние подавленности владело гостем лишь мгновения. Он понимал, что его вид должен не угнетать, а обнадеживать опечаленных родителей, поэтому быстро взял себя в руки.  

– Давайте договоримся так. Вы пока не будете терзать себя самыми плохими догадками. Да, вся эта неопределенность странная, и настораживает, но пока есть надежда, ее не нужно терять. Я обещаю вам, слышите, я твердо обещаю вам, что приложу все усилия, чтобы прояснить участь вашего сына. Причем, постараюсь сделать это как можно в кратчайшие сроки. Поэтому, еще раз повторяю, прошу и требую! Не изводите себя! Я непременно вернусь к вам снова, причем, постараюсь сделать это как можно быстрее, и, надеюсь, принесу какие-то обнадеживающие вести. А пока что… – Гость обвел взглядом мрачные стены убого жилища. – Я вижу, что вы терпите нужду. Поэтому примите от меня то, что поможет вам безбедно прожить остаток жизни.  

С этими словами гость достал из кармана небольшой мешочек и положил его на край стола с грубо струганными досками. И, видя, что старик собирается что-то сказать, опередил его:  

– В свое время ваш сын спас мне жизнь. Он совершил героический поступок. Вы можете гордиться своим сыном: он смелый, гордый, добрый, честный и справедливый человек. Поэтому не отказывайтесь и не благодарите меня за мое скромное подношение. Наоборот, это я вас должен благодарить за то, что вы воспитали такого достойного сына. Эти алмазы и являются моей благодарностью вам. Спасибо вам за такого сына.  

Гость поднялся, и низко поклонился старикам. Те были настолько растроганы происходящим, что в первое время потеряли дар речи. Гость тем временем сделал шаг к двери, остановился, и добавил:  

– Там, в мешочке, фактически находится целое состояние. Но мне кажется, будет лучше, если мы поступим так. У меня есть хорошая знакомая, которая сдает номера для проживания. Я могу оплатить для вас там комнату, и вы остаток жизни проведете в тепле и уюте. Вы будете накормлены, за вами будет постоянный уход. Это, как мне кажется, то, что может обустроить вашу старость. Подумайте над этим предложением. И, когда я вновь вернусь к вам с новостями о вашем сыне, вы и дадите мне ответ на заданный мною вопрос. А пока, еще раз спасибо вам за все, и до, надеюсь, скрой встречи.  

Незнакомец удалился столь же неожиданно, как и явился, а ошеломленные родители, долго еще сидели молча, только лишь переглядываясь между собой, стараясь переосмыслить скучившееся. Уж сильно неожиданным был для них и этот визит, и его результаты. Визит, который так неожиданно всколыхнул их размеренную и унылую жизнь, к которой они привыкли за последние годы.  

4.  

С каждым днем Кромвель, видя, что события принимают неизбежный оборот, и, понимая, что движение армии не остановить, начинает осознавать, что выбор для него предрешен. Лучшим свидетельством того, что творилось в душе этого неординарного человека, какие мысли, сомнения и чаяния овладевали им, какие сомнения и терзания разрывали ему душу, ценой каких мучительных раздумий давалось ему принятия тех или иных решений, служила личная переписка Кромвеля. Двадцатого ноября он пишет Фэрфаксу: «Сэр! Я нахожу весьма большой резон в предоставлении полков о страданиях и бедах нашего несчастного королевства и великое стремление увидеть справедливый суд над виновниками. Должен признаться, я в глубине души с этим согласен».  

При прочтении письма от Хэммонда, просящего отставки, у Оливера больно защемило сердце. Бедный Робин! Его душа и совесть больше не могли разрываться между верностью парламенту и верностью командирам армии. Вдобавок ко всему в нем жила вполне объяснимая для каждого джентльмена незыблемая в те времена верность и почтение к королю. Разум Хэммонда, живущего высокими идеалами, отказывался осознавать то, что ему нужно исполнять роль ищейки, тюремщика, мараться заговорами, слежками, подозрениями. С целью объяснить родственнику, что ныне происходит нечто, из ряда вон выходящее, невиданное и небывалое, что совершает переворот в душах, в мыслях, и в судьбе нации, Кромвель засел на весь день за написание письма Хэммонду. Пишет долго, самозабвенно, отмахиваясь от еды и от донесений вестовых. Пишет и уже тогда, когда наступят вечерние сумерки и придется зажигать свечи. Оливер применяет все свое «красноречие», чтобы у того, кто прочтет его строки, было больше шансов понять и осмыслить, что ныне для Англии пробил некий знаковый час, наступил Судный день, который даст ответ на вопрос, чего стоит в этой жизни каждый, и нация в целом.  

Кромвель излагает на бумаге свои тяжкие раздумья о собственной миссии в мире сем, о воле судьбы, размышления о справедливости и законе, о своем народе, который Господь ведет неизведанными путями.  

Оливер искренне верил своим идеалам, и теперь столь же искренне хотел навязать свои мысли и Хэммонду. Не рискуем ли мы, – искренне вопрошал Оливер, – в случае договора с королем потерять все плоды нашей победы? Не вернемся ли при этом мы к прежним, а то и худшим, условиям и порядкам? Не является ли армия той законной властью, которую Бог призвал для борьбы против короля?! Вот где слились воедино и дали знать о себе два призвания Кромвеля. И как полководца, и как политика. Отныне именно армию он видел единственной законной властью в стране! Ни парламент, который давно и бесповоротно скомпрометировал себя бесконечными попытками к компромиссам и склонности к старым порядкам. И. уж тем более, ни король, главный преступник, развязавший войну, и принесший сколько горя народу. Именно армия никогда не юлила, была честной и последовательной в своих действиях, именно армия одержала победу в этой войне, именно она теперь справедливо требует возмездия и законности, низвержения монархии.  

Поскольку противостоять этому, сметающему все своего пути, движению уже практически невозможно, то в данной ситуации не глупо было бы руководствоваться мудрым советом: самый лучший способ борьбы с бунтом – возглавить его. Поскольку сила на стороне смутьян, нужно с ними соединиться! Ведь ныне вершатся великие дела, подобным которых не могли представить себе предыдущие поколения!  

Итак, Кромвель сделал свой выбор. Отныне он с теми, кто шел на полный разрыв с королем. Но Оливер был человеком умеющим смотреть вперед, поэтому уже сейчас ставил перед собой вполне резонный вопрос: а что будет потом? Если король будет казнен, а потомки его будут отстранены от власти, кого Господь изберет для высшего служения?  

Вот тут то (а, может быть, это случалось и раньше), в голову Кромвеля и начали приходить идеи о том, чтобы самому занять вожделенное, и так манящее к себе, место.  

Эти идеи в свое время будоражили умы и Драббера, и леди Кэлвертон, и Каннингема. Того Джозефа Каннингема, который, воодушевленный возвращением домой жены и дочери, помимо иных дел, стал больше уделять внимания и семье. С удивлением для самого себя он заметил, что жена, которая раньше его только раздражала, и которую он вполне искренне желал отправить (и, в итоге, отправил) из глаз долой, теперь вызывала к себе чувство жалости и теплоты. Когда ее не было, он не очень-то и скучал за ней. Теперь же вдруг осознал, как ее не хватало все это время, каким уютным и умиротворенным стал их дом с ее возвращением.  

И уж совсем его душа радовалась возвращению дочери. Ее он любил всегда, баловал, потакал во всем, не смея отказать ни в чем. Было удивительно, как при этом девушка умудрилась не стать избалованным и капризным ребенком, а выросла скромной и застенчивой девушкой, не лишенной ни чувства меры, ни чувства совести. Теперь отцу хотелось еще больше «отдать душу» своей любимице, поэтому он уделял ей больше внимания, интересовался ее переживаниями. И вот однажды произнес:  

– Мне бы хотелось познакомиться с тем отважным юношей, который бросился, потеряв голову, вслед за тобой, с весьма похвальным желанием выручить тебя от возможной беды. О, юность! Ты прекрасна! Как прекрасны и благородны твои порывы! Мне, право слово, не верится, что вы фактически не были знакомы. Чего бы ради, он стал он адресовать такой душевный порыв совершенно незнакомому человеку?  

Женщины во все времена, в любом возрасте и в любых ситуациях всегда остаются женщинами. Это и подтвердила искренняя гримаса удивления на личике Джейн, и ее не менее удивленный вопрос:  

– Я что, не заслуживаю на благородные порывы со стороны представителей противоположного пола?!  

Это действительно была «убийственная» фраза в плане аргументации, с которой отец просто не мог не согласится:  

– Да нет… – Стушевался он. – Я просто неправильно выразился. Ты у меня действительно такая красавица, что одного взгляда достаточно, чтобы любой юноша потерял голову.  

– Вот именно одного взгляда и хватило! – Весело и иронически подметила Джейн. – Все действительно решил один-единственный взгляд при нашей первой встрече. Было это давно. Но и я запомнила эту мимолетную встречу, и, как оказалось, и он тоже. Поэтому, когда Проведению было угодно снова свести нас вместе, мы уже относились друг к дружке как старые и добрые знакомые.  

– Вот и хорошо, – миролюбиво согласился отец. – Я не знаю, кто он, но, кем бы он не был, он совершил благородный поступок по отношению к моей дочери, и я желаю повидаться с ним. Надеюсь, ты пригласишь его в наш дом, что бы мы могли встретиться, пообщаться, вместе посидеть за одним столом?  

– Конечно! – Лицо девушки засветилось радостью. – Спасибо большое! Я, конечно же, приглашу его и искренне буду рада вашему знакомству.  

Стоит ли говорить о том, что все ближайшее время Джейн чувствовала себя словно на иголках.  

И вскоре настал волнующий для всех момент, когда Мартин со смешанными в душе чувствами переступил порог дома, в котором ему однажды пришлось побывать. Вернее, не в самом доме, а в его подземелье. Хозяин дома, при виде гостя, оценивающее окинул его взглядом, даже почти сделав полный круг, обходя вокруг Мартина, продолжая его мерить взглядом, и добродушно приговаривая:  

– Да, широк в плечах, крепок, настоящий защитник!  

А затем столь же по-дружески похлопал слегка смущенного гостя по плечу:  

– Да, по всему видно, что благородный юноша, надеюсь, и с достойного рода. Я, кстати, так ни разу и не поинтересовался у дочери, о том, кем является ее благородный спаситель. Надеюсь, вы представитесь, мой юный друг.  

– Конечно. – Без всяких условностей и игр в этикет да надменные манеры отозвался гость. Меня зовут Мартин. Мартин Сунтон, к вашим услугам, господин Каннингем.  

– Мартин… – Голос хозяина, все еще продолжавшего рассаживать перед гостем в зад-вперед, дома звучал столь же добродушно. – Красивое имя. – И тут же резко остановился. – Постойте! Сунтон. Знакомое… – В голосе начало звучать волнение. – Не могу припомнить.  

– Обо мне вы вряд могли слышать ране, господин Каннингем. – Юноша излучал одно добродушие. – В силу моего юного возраста и по причине того, что за это время я еще не успел совершить достаточно добрых дел, чтобы обо мне знали. Вы, наверное, наслышаны о моем отце Эндрю Сунтоне. Он владелец фабрик, мануфактур, судоверфи.  

Мартину, как и Джейн с Элизабет, находящимися рядом, был понятна причина волнения Каннингема. Все они не подавали виду, но с волнением в душе продолжали следить, как же сейчас поведет себя человек, для которого словосочетание «Эндрю Сунтон» непременно должно возродить определенные воспоминания.  

Судя по реакции Джозефа, который вдруг присел на стоявший рядом стул, это произошло. Впрочем, в этом упомянутая выше троица и не сомневалась. Всех их больше интересовал другой вопрос: как он на это отреагирует? Как поведет себя? Меньше всего они надеялись на чудо, но именно его они и ждали. Особенно Джейн и Элизабет. Как им хотелось мира в семье! Как в глубине души они жаждали, что их отец и муж сейчас чистосердечно обо всем признается, покается и как-то еще постарается загладить и даже искупить перед Мартином обиду, которую он нанес его семье.  

– Да, да, припоминаю! – Медленно, растягивая на ходу слова, словно пытаясь выиграть время, чтобы по ходу диалога что-то придумать и достойно выйти из ситуации, промолвил Каннингем. – Как же! Именно на его верфи по моему заказу для меня господином Сунтоном было построено судно. Прекрасное судно! – Мысли оратора работали усиленно, он старался быстрее, пока его до поры до времени безобидное замешательство не станет до неприличия длинным, и это заметят все. – Да, господин Сунтон был прекрасным человеком… – И тут же, понимая, что не подумавши ляпнул что-то не то, поспешил исправиться. – Да, я его давно не видел, но, в то время, когда судьба сводила меня с ним во время постройки судна, он производил на меня впечатление добрейшего человека! Помилуйте! Почему только впечатление?! Я уверен, что ваш батюшка был, есть и будет человеком добрейшей души! Видимо, это похвальное качество передалось и его сыну. Я искренне благодарен Вам, мой юный друг, за спасение моей дочери, за ваши благородные душевные порывы.  

Но это, видимо, было все, на что сподобился Каннингем в этой ситуации, чтобы ее сгладить. На большее его не хватило. Уж больно неожиданным было для него такое известие и ему явно требовалось время, чтобы все переосмыслить, и решить, как вести себя дальше, что делать и как поступать. Поэтому самым благоразумным, на его взгляд, было решение удалиться восвояси. Что он и сделал.  

– Господи! – Громко воскликнул он, и с видом искренней досады стукнул себя по лбу. – Как я мог запамятовать?! Я ведь в это время должен быть на приеме у господина… Как я мог забыть?! Такая важная встреча! – Он резко поднялся со стула и быстрым шагом направился к двери. Вот теперь он был в своей стихии! – Прикажите немедля подать карету! – И, сделав несколько шагов, повернулся к Мартину. – Извините, мой юный друг, за мое поспешное… Но, дела есть дела и ими не стоит пренебрегать. Надеюсь, дамы составят вам приятную компанию. Еще раз благодарю вас, мой юный друг, за все, что вы сделали для моей дочери.  

Остаток времени Мартин провел в компании Джейн, Элизабет, Сциллы Рэнделл и других близких из окружения семьи. Болтали о том, о сем, но мысленно каждый из троих думал о Каннингеме, как он в дальнейшем отреагирует на то, что Мартин является сыном человека, с которым он так вероломно поступил в прошлом. Какое решение примет он по поводу того, как ему в будущем вести себя по отношению к Мартину. И вообще, как он будет вести себя в дальнейшем. Не повлияет ли это открытие на его неизменно хорошее настроение, в котором он прибывал все время, после возвращения домой жены и дочери. Элизабет и раньше, умиляясь тому факту, что жизнь в доме отныне стала умиротворенной и уютной, опасалась, что эйфория в душе мужа по поводу возвращения после долгой разлуки близких ему людей, вскоре пройдет, и он снова станет к ней, Элизабет, безразличным, грубым и жестоким.  

Почувствовав, что время его пребывания в этом доме было уже достаточно длинным, что, руководствуясь законами приличия, уже пора откланяться, Мартин учтиво сделал это, попросив на прощание, чтобы Джейн провела его. Оставшись одни, Мартин начал:  

– Я все никак не мог выбрать время, чтобы сказать тебе вот о чем. Сейчас фактически невозможно отыскать тех, кто участвовал в злополучном, известном тебе, первом рейсе «Фаворита». То ли это случайность, то ли по приказу… По чьему-то злому умыслу и приказу были сознательно устранены вольные и невольные свидетели того плавания, о котором господин Каннингем хотел бы поскорее и бесповоротно забыть. И не хотел бы, чтобы были те, кто смог бы поведать миру об этой странице его жизни, которая явно не делает ему честь. Но нам точно известно, что тогда на судне находился некто Сайлас Прингл, племянник господина Каннингема. Уж своего-то родственника он не стал бы устранять. В связи с этим у меня к вам, мисс Джейн, вопрос. Знаете ли вы что-либо об этом Сайласе Прингле? И. если знаете, то скажите, где он проживает, как его можно найти?  

Джейн добродушно рассмеялась:  

– Кончено знаю! Он живет в нашем доме!  

Мартин заметно оживился:  

– Отлично! – Потом снова на некоторое время немного задумался. – Дело вот в чем. Отец хочет узнать хоть что-нибудь о судьбе Гарольда Йорка. Он был плотником на «Фаворите» во время первого плавания судна. Известно, что Гарольд, после событий, происходивших на острове Вилсона, вместе с командой отправился назад, в Лондон. Но домой он так и не вернулся. Почему? Что произошло в пути? – Мартин снова задумался. – Уж и не знаю, стоит ли впутывать в эту историю вас, мисс Джейн… Вы в каких отношениях с этим Принглом?  

Джейн улыбнулось:  

– В нормальных… Не сказала бы, что мы с ним так уж близки, во многом он меня даже раздражает. – Она снова улыбнулась. – Но я могу разузнать у него все, что нужно.  

Видя немного странное поведение Джейн, Мартин даже слегка смутился:  

– Я вижу, вы что-то не договариваете, мисс Джейн. Все, что связано с этим рейсом, – дело непростое. Поэтому мне меньше всего хотелось бы в связи с этим просить вас о каком-то одолжении и навлекать на вас беду. Почему вы замялись, говоря о Прингле? – И, видя, что Джейн снова улыбнулась, сказал. – Говорите.  

– Да нет, все хорошо! – Успокоила его девушка. – Даже чересчур хорошо. Дело в том, что я видела: еще до моего путешествия на Барбадос он оказывал мне явные знаки внимания. Теперь же, по возвращению, вижу, что он с кожи вон лезет, чтобы понравится мне…  

Джейн игриво покосилась на Мартина, чтобы увидеть, как он на это отреагирует. Во все времена женщинам нравилось, чтобы их любили и ревновали. В глазах многих ревность виделась им явным подтверждением любви. Но ревность и ум – вещи явно несовместимые. Поскольку Джейн была неглупым человеком, она понимала, что меньше всего нужно в данный момент в их с Мартином отношения впутывать ревность, давать юноше даже малую причину для этого, поэтому тут же продолжила:  

– Вот именно эти его ухаживания меня и раздражают. Он явно глуп, поэтому его тщеславие и напыженный вид делают его в моих глазах еще более смешным. Я вообще не воспринимаю его всерьез.  

– Вот и хорошо! – Мартин сразу же приступил к обсуждению дела. Возможно потому, что был так же, как и Джейн, человеком рассудительным и не опускался до уровня ревности. А, возможно, из-за того, что понимал: нужно более рационально, с пользой для дела использовать время, пока они с Джейн остаются одни. – Тогда задай ему вопрос по поводу Гарольда Йорка. Но, повторяю, все, что касается первого рейса «Фаворита», окутано тайной и странностями, поэтому в любом случае будет благоразумно, если мы будем вести себя осторожно. Нужно максимально все обезопасить, и сделать так, что вы, мисс Джейн, являетесь во всей этой истории совершенно случайным человеком.  

Мартин еще на какое-то время задумался, а потом скороговоркой изложил возможный план действия:  

– Итак. Вы излагаете Принглу, лучше сделать это наедине, чтобы об этом разговоре знали только вы вдвоем, вот такую версию. Начните разговор равнодушным голосом, едва ли не зевая, мол, вам довилось быть случайным свидетелем того, как к воротам вашего дома подошли двое людей преклонного возраста. Эти старик и старуха сокрушались по поводу того, что ничего не знают о судьбе своего сына, Гарольда Йорка, который когда-то оправился в должности плотника в плавание на судне «Фаворит». Но с тех пор они ничего не знают о судьбе своего сына. Пытаясь безуспешно разыскать хоть кого-то, кто мог бы им рассказать о сыне, они, зная, что хозяином «Фаворита» является господин Каннингем, осмелились прийти к нему, чтобы расспросить о сыне. Но кто-то из слуг, или случайных прохожих, прогнал бедолаг. Мол, уважаемый господин Каннингем настолько знатный человек, что он с вами даже и говорить не станет по этому поводу. Сделайте вид, что вам все равно, чем закончится ожидание стариков, и вас вообще мало интересует судьба этого плотника. Но просто из чисто женского любопытства вот теперь и спрашиваете у Прингла, не известно ли ему, пусть даже чисто случайно, что-либо по этому поводу. Учитывая, что ему как-то хочется выделиться в ваших глазах, мисс Джейн, думаю, он сможет сказать хоть что-то, что ему известно об этом человеке. Хорошо? Вы сможете это сделать, мисс Джейн?  

– Да, конечно! – Без тени смущения ответила девушка. – Сделать мне это будет абсолютно нетрудно.  

– Вот и хорошо. Только умоляю, сделайте это как можно осторожнее! И не сразу. Пусть пройдет несколько дней. Чтобы это не выглядело в его глазах как-то связанным с моим визитом или еще какими-то лишними подозрениями. Запомните: плотник на судне Фаворит» Гарольд Йорк. Запомнили?  

– Да! Все будет хорошо! Я непременно все об этом узнаю.  

– Ну, что же. Нам пора прощаться.  

На, еще мгновение назад милое и улыбающееся, личико девушки вмиг легла маска печали. Ей до боли не хотелось расставаться с Мартином. Ей хотелось, чтобы он всегда и везде был рядом с ней. Влюбленные, обычно встречающиеся во время ночных свиданий под луной, во все времена расставались со своими любимыми с болью в душе, не зная, как они переживут последующий день, как они с нетерпением будут ждать следующего вечера, чтобы снова оказаться объятиях любимого человека. Здесь же ситуация была намного хуже. Джейн не знала, когда она снова сможет увидеть своего любимого. Волнение и тревогу придавало и неведение по поводу того, какой же будет реакция отца на то, что ему стало сегодня известно. Не сделает ли он так, чтобы навсегда разлучить ее с сыном его врага? Девушку мучили дурные предчувствия…  

–----  

Наверное никто, кроме Каннингема, не воспринял возвращение Джейн домой так радостно, как Сайлас Принл. «Старая дева» в мужском обличии продолжал оставаться все таким же неудачником на поприще покорителя женских сердец, не меняя отнюдь не радостного для него статуса «девственника», так и не познавшего в своем почти тридцатилетнем возрасте радости интимной близости с женщиной. Горькое осознание своей не востребованности в этом деле, с каждым днем все больше тяготили его. Впрочем, с откуда, спрашивается, взяться результату, если попытки нашего «Дон-Жуана» в этом плане были робкими и далеко не частыми. А уж о настойчивости и настырности Прингла при достижении конечного результата в своих любовных начинаниях и говорить нечего. Все эти качества он с успехом применял на другом поприще. Уж больно ему, вчерашнему провинциалу и вечному неудачнику, хотелось добиться расположения к себе всесильного, (в его глазах), дядюшки, (коим был господин Каннингем), а через него проложить путь к вершинам богатства и власти. Впрочем, власти это касается меньше всего, а вот денег и богатства, всю жизнь прозябающему без денег Сайласу, иметь очень хотелось. Однако, видя, что понятия «деньги» и «власть» зачастую очень даже взаимосвязаны, он из кожи вон лез, чтобы по возможности завязать какие-то нужные личные знакомства и связи. Прямого выхода на такие связи у него, никому неизвестного провинциала, не было, поэтому он вовсю старался держаться как можно ближе к дядюшке, связи, знакомства и влияние которого в столице, в понимании Прингла, были огромными. Он старался оказываться в нужный момент в нужном месте, тобеш, по рукой у Каннингема, чтобы тут же выполнить любое его поручение, задание или приказ. Каннингем, в свою очередь, видя «прогиб спины» своего племяша, и понимая, что такую «собачью верность» нужно использовать с максимальной выгодой для себя, старался продвинуть Прингла туда, где он впоследствии мог бы ему, Каннингему, пригодится. И в первую очередь это касается Кромвеля. Видя, как развиваются события, и, анализируя их, для Джозефа все более очевидным ставало то, в чем он, собственно, и раньше не сомневался. Каннингем понимал, что в конечном итоге в этом историческом противостоянии между королем и парламентом (читай – Кромвелем), победу непременно должен одержать Оливер. Поэтому, как Принглу хотелось держаться поближе к всесильному Каннигему, так и ему самому хотелось в миг победы и триумфа быть поближе к победителю, «откусить» частичку его славы, а, главное, умело использовать ситуацию в своих целях, и попытаться опять-же таки использовать некоторые результаты великой победы с личной выгодой для себя. Каннингем понимал, что было бы неплохо внедрить в близкое окружение Кромвеля своего верного ему, Каннингему, человека, который бы держал руку на пульсе событий и сообщал Джозефу все, что происходит в окружении Оливера. Для роли такого «верного пса» вполне подходил Сайлас Принял. Поэтому Каннингем все чаще стал брать его с собой в те моменты, когда собирался с визитом к Кромвелю для решения каких-то текущих дел. И не просто брал, а добродушно рекомендовал своему собеседнику Прингла, как прилежного, исполнительного и надежного человека, которому он, Оливер, может поручить любое дело. И хотя у того и без совета Каннингема было кому исполнять приказы и указания военачальника и политика Кромвеля, он несколько раз воспользовался советом и поручил обрадовавшемуся Принглу пару-тройку мелких дел. Стоит ли говорить о том, что все это Сайлас исполнил с величайшим прилежанием, с большой радостью в душе и мысленным осознанием того, что сейчас происходит нечто, к чему можно было бы применить словосочетание «начало большого пути».  

Однако, встречи с Кромвелем были редкими, столь же не частыми были и его поручения, (к тому же последнее время он долго отсутствовал в столице, будучи задействованным в военных действиях на севере страны). Поэтому нужно было, не отбрасывая в сторону надежды, связанные с Оливером, продолжать жить своей обыденной размеренной жизнью.  

Именно в это время, когда Принял невольно маялся от безделья, и возвратилась Джейн. Сайлас, давно вздыхавший вслед девушке, будучи тайно влюбленным в это милое создание, понял, что его час настал. Однако теперь им двигали не только любвеобильные чувства к девушке. Через дочь он рассчитывал войти в более близкое доверие к Канингему, и в его окружение, тех, кто «самый-самый». Родство в данном случае будет более, чем близким. Если ему, Принглу, удастся привязать к себе Джейн брачными узами, то ему и при жизни Каннингема будет доступно то, что ранее было недоступным, а уж после смерти «папаши» все его богатства, дома, заводы, все перейдет в руки «сыночка».  

Эти мысли и планы приятным теплом разливались по телу нашего «стратега», поэтому он, понимая, что нужно уже сейчас начинать действовать, начал внедрять свои планы в реальность.  

Постороннему наблюдателю, наверное, было бы потешно понаблюдать за Принглом, когда он, уличив момент, при котором оставались наедине с Джейн, начинал, образно говоря, «любовную атаку». В такие минуты он был похож на павлина, который был твердо уверен, что ему особо ничего и делать-то не нужно, чтобы соблазнить партнершу. Достаточно только пошире распустить хвост, королевской походкой «проплывать» взад-вперед, и предмет твоего обожания «растает» сам собой. Куда уж тут устоять против такого-то красавца!  

Джейн была достаточно хорошо воспитана, чтобы в такие моменты не выразить открыто то, что было в ее мыслях, и не рассмеяться: «Это что еще за чудо такое?!» Она вела себя очень тактично. Либо просто не обращала внимание не этот «брачный период» в жизни нашего «самца-девственника», либо под каким-то предлогом делала так, чтобы «на арене действий» быстренько появлялась Сцилла Рэнделл или еще кто-то из домашних. При ком бы новоявленный ухажер постеснялся бы столь нарочито проявлять свой неуемный пыл.  

Не далекому умом ухажеру было невдомек, в чем истинная причина того, почему «партнерша» игнорирует его. Он искренне огорчался своим неудачам. Справедливости ради, нужно сказать, что винил он в это не только «несознательную» Джейн, так невнимательной к нему, Принглу, но и себя, полагая, что проявил недостаточное усердие для того, чтобы покорить сердце девушки. При следующей попытке «хвост ухажера распускался еще шире», это вызывало еще большее внутреннее раздражение у девушки и еще большее разочарование у Прингла. Получался такой себе замкнутый круг, выхода из которого Сайлас не видел.  

Особое раздражение, ревность и даже гнев вызывали у не состоявшегося поклонника разговоры в доме Каннингема о каком-то юноше, который сломя голову бросился через океан, чтобы спасти Джейн. Никто в доме не знал, кто это, но у всех его поступок вызывал уважение. У ревнивца темнело в глазах от мысли, что кто-то нагло «сунул свой нос» не в свое дело и испортил все и вся. Ему и в голову не приходила мысль взглянуть на ситуацию с другой стороны. Логически проанализировать события, и отдать себе отчет в том, что, пока Прингла, после исчезновения Джейн, не предпринял абсолютно ничего, чтобы прояснить ее судьбу, и все это время, образно говоря, сидел на печи, ничего не делая, тот отважный юноша рисковал жизнью, чтобы спасти Джейн. Чтобы приблизить тот час, когда она, целой и невредимой, сможет вернуться домой. Во всех странах и во все времена ревнивцы, глупцы, завистники и иже с ними никогда не «опускались» до подобных размышлений и умозаключений. Они всегда видят в любой ситуации то, что им хочется видеть. Во все времена у сплетников и завистников рот не будет закрываться от бесконечных пересудов о том, что такой-то и такой то, является таким-то и таким-то нехорошим человеком. Будет многократно применяться базарное выражение «Я хотела ей сказать! » Но, при этом, никому и никогда не приходит вполне здравая мысль заглянуть в зеркало, посмотреть на себя, и задаться вполне логическим вопросом: «А я-то сам что? ».  

Понятно, что и у Сайласа не потянулась рука к зеркалу, и у него не хватило ума, порядочности и совести взглянуть на ситуацию по-другому. В его глазах, уме и голове было только одно: зависть и ревность! Он еще не знал, кто его «оппонент», как он выглядит, и вообще, что он за человек. Но он уже люто ненавидел его.  

Еще больше его душевная рана начала «кровоточить», когда Каннингем предложил дочери пригласить своего спасителя в дом, чтобы вся семья познакомилась с ним. Прингла пугало то, что появлением этого соперника, он может лишится такой отличной партии, коей видел для себя Джейн. Но еще больше его смущало то, что уже сейчас Каннигем уважительно и с почтением отзывался о юноше, который спас его дочь. Сайлас боялся, что при личном знакомстве этот наглец еще больше расположит к себе отца Джейн, что он не только ответит согласием на вопрос «о руке и сердце» Джейн, но и настолько приблизит юношу к себе, что тот заменит Каннингему его, Прингла. И в дальнейшем всесильный дядюшка может отказаться от услуг своего племяша. Лишиться такого покровителя – это было для Прингла смерти подобно. Понимая, что «земля горит у него под ногами», и, осознавая, что нужно что-то предпринимать, Сайлас начал лихорадочно искать выход из ситуации. Но, как бы он не ломал голову, так ничего придумать и не мог.  

Он с нетерпением ждал визита в дом этого «самозванца», рассчитывая, что, в зависимости от того, как все произойдет, и кем окажется этот человек, потом и принять решение, как ему действовать в дальнейшем. Поэтому визита Мартина в дом Каннингема, Прингл ждал с не меньшим, если с не большим, нетерпением, чем все остальные домочадцы. Но буквально за час до прибытия гостя Прингла ждал удар, который поверг его в шок. И нужно же было Каннингему именно в это время дать Сайласу какое-то пустячное, трижды никчемное задание, для выполнения которого тот должен был покинуть дом на несколько часов. Раздосадованный ревнивец понимал, что хозяин дом сделал это не преднамеренно. Просто не в меру ретивый исполнитель воли своего хозяина проявил излишнее нетерпение, став жертвой своего неуемного желания поскорее увидится с гостем, и желавший в это время быть подле хозяина дома и увидеть его реакцию на визит юноши. Как раз в это время и оказалось, что нужно срочно кого-то послать с заданием по важному делу. Джозеф вполне логично подумал, что для роли такого глашатая вполне подойдет племяш, который в это время «путался у него под ногами».  

Мысленно воя от досады, Прингл тут же бросился исполнять приказ хозяина, понимая, что сейчас не стоит тому перечить. Была одна надежда: быстрее все исполнить, и скорее вернутся, чтобы еще застать пребывание гостя в доме.  

Увы, его надеждам не суждено было сбыться. Когда он вернулся, то узнал, что гость уже давно покинул дом. Сгораемый нетерпением узнать, что как же все прошло, Принял тут же, не отлаживая на завтра, решил узнать об этом у кого-то из домашних. Лучше всего на роль «языка» подходила Сцилла, о слабости которой, болтать без остановки, было известно всем.  

Сцилла, без участия которой в доме ничего не проходило, и не было таких дел и сплетен, куда бы вездесущая Рэнделл не сунула бы свой нос, как раз находилась под впечатлением пережитого. Ей очень хотелось, (из души перло! ), «перетереть косточки» всем и вся, посудачить и посплетничать на эту тему. Она видела в Прингле тот «громоотвод», на которого она может выплеснуть накопившиеся в ней эмоции. Для нее главным желанием было выговориться, и при этом она нисколько не задумывалась, что Прингл будет воспринимать ее рассказ по-другому, чем она. Она смотрела на ситуацию своим, чисто женским, взглядом, и со своей, чисто женской, колокольни излагала происходящее. Она взахлеб и бесконечно много раз повторяла: «Какой он милашка! Какой он красавчик! », в пылу рассказа не замечая, как с каждым таким ее словом у собеседника все больше наливаются кровью глаза, и он все сильнее боролся с желанием броситься на нее, Сциллу, обхватить руками ее горло, и давить до тех пор, пока эта балаболка не испустит дух.  

Однако, проведя много времени возле Каннингема, и, немного под набравшись у него привычек и повадок, понаблюдав, как зарождаются и осуществляются интриги, осознав, что далеко не всегда в этой жизни нужно действовать прямолинейно, а иногда для пользы дела полезно смолчать, а потом, уличив удобный момент, и ответить исподтишка, Сайлас и сейчас не торопился прервать поток этой, неприятной для него, информации. Он понимал, что может наступить момент, что в пылу любой, малозначимой болтовни, может проскользнуть бесценная информация, пусть короткая, настолько важная, что ради такого момента стоит терпеть, с согласием кивать собеседнику, и ждать своего часа. И он его дождался!  

Настал момент, когда болтушка, что называется, выдохлась, и, сделав небольшую паузу, немного переведя после скороговорки дух, уже более спокойным тоном продолжила:  

– Правда… Боюсь, что господин Каннингем не разделяет моего восторга по поводу этого блистательного юноши… – Рассказчица вновь сделала еле уловимую паузу, а слушатель с этого момента весь обратился в слух. – Не могу понять, почему он при первом же знакомстве с юношей, сначала был ласков и учтив, но потом как будто стушевался, сослался на какие-то неотложные дела и удалился…  

Прингл, который еще минуту назад являл собой известного нам воеводу, прятавшегося в кукурузе после безнадежно проигранного сражения, вдруг понял, что дела его не столь уж плохи. У него появилась надежда. От внезапно нахлынувшего на него волнения Сайласу казалось, что сердце его сейчас выпрыгнет из груди, но, тем не менее, он старался не подавать виду.  

– Уж и не знаю, – смущенно продолжила Сцилла. – Может, у него действительно были дела, но лично мне показалось, что в какой-то момент господин Каннимнгем вдруг совершенно потерял интерес к гостю. Жаль… Ведь он так красив, умен, рассудителен, приятен в общении!  

Видя, что рассказчица «пошла по второму кругу», и, понимая, что дальнейшее выслушивание хвалебных од в адрес своего соперника ему не только неприятно, но это теперь будет означать еще и бесцельно потраченное время, Сайлас дипломатично прервал ее, попытался нескольким вопросами более подробно разузнать, почему же хозяин дома внезапно утратил интерес к гостю, но, так ничего и не узнав, поблагодарил Сццилу за рассказ, и удалился.  

Ночью он долго не мог уснуть, переосмысливая услышанное, а утром поднялся с твердым верованием, что сейчас начался новый виток в его жизни. От вчерашнего уныния не осталось и следа. Ревнивец понимал, что у него появился шанс, который не использовать будет просто глупо. Но, в то же время, он понимал, что и прямолинейно действовать не стоит. Что нужно поступить как-то нестандартно, сделать нечто такое, чтобы взять ситуацию в свои руки. Принял еще не понимал, что это будет, но внутренне он чувствовал, что это может быть нечто, сравнимого с поступком этого незнакомого юноши, который своим благородным порывом расположил к себе и Дждейн, и всех остальных домочадцев.  

Как же поступить? Эта мысль не покидала Сайласа ни в томительные минуты, когда он мерил нервными шагами свою комнату, ни в час, когда посланный Каннингемом с очередным поручением, спешил по делам или возвращался назад поле выполненного поручения.  

Именно в такой момент, когда он, предавшись своим мыслям и размышлениям, в задумчивости следовал по улочке, с обоих сторон заставленной лавками торговцев, на все лады голосисто восхваляющих свой товар и зазывающих потенциальных покупателей. Взгляд Прингла скользил по прилавкам с полнейшим равнодушием к тому, что там продается, кто продает, и кто покупает. Повторяем, он был занят своими мыслями. Но именно в этот момент он стал невольным свидетелем того, чтобы было скрыто от глаз других. Принял увидел, как один ловкий проныра ловко умокнул какую-то безделицу с прилавка какого-то торговца, и столь же ловко, растворился в толпе. Сделано это было настолько быстро и умело, что для Сайласа не представляло ни малейшего сомнения в том, что подобные трюки этот воришка проделывает далеко не первый раз. Скорее всего, этот ловкач всегда скрывался с «поля действия» незамеченным и не преследуемым. Настолько быстрыми, умелыми и решительными были его действия.  

Но в любом деле рано или поздно может случаться промашка или еще какое-то непредвиденное обстоятельство. Уж так, извините, устроен закон пакости. Любой, даже самый гениальный воришка, может десятикратно все рассчитать и вычислить, стократно все проверить, что в это время, к примеру, в три часа ночи, все спят, и никто в это время не выйдет на улицу и не увидит того, что замышляется и свершается злоумышленниками. Злодеи могут для того, чтобы на деле оценить ситуацию, несколько недель напролет просидеть невдалеке в укрытии, чтобы убедится, что все будет нормально. Но по неумолимому закону пакости, именно в назначенный день (ночь) и час, в минуты, когда вокруг никого не должно быть, появляется случайный прохожий или тот, кому именно в сей миг приспичило выйти из дома, чтобы справить нужду.  

Так произошло и на этот раз. То ли продавец в данной ситуации был далеко не ротозеем, то ли он просто случайно увидел пропажу товара, который еще мгновение назад лежал на своем месте, но, с криком: «Воры! Держите! », выскочил из-за прилавка. Принглу казалось, что тот даже не заметил, кто украл у него товар, и этот порыв был больше не порывом, скажем так, тела, а инстинктивным порывом души. Невольному наблюдателю сего действа казалось, что продавец сейчас дернется пару раз в одну или в другую сторону, не зная, куда, собственно, бежать, ведь тот не видел, в какую сторону скрылся воришка, чертыхнется от досады, и вернется снова за прилавок, смерившись с утратой.  

Но именно в этот момент произошло то, что удивило Сайласа еще больше, чем сам факт кражи. Не успел продавец сделать и шага от прилавка, как тут же с толпы выделился, казалось бы, ничем не примечательный горожанин, умело «подставился» под движение продавца, и тут же, ловко изобразив из себя «пострадавшую сторону», схватил удаляющегося от него продавца за рукав:  

– Это что же ты, каналья, толкаешься-то?!  

Увлеченный погоней продавец (возможно, он все же заметил вора и, пока тот окончательно не скрылся в толпе, спешил его поймать) даже не оглянулся назад, только отмахнулся от досадной помехи на своем пути:  

– Да отстаньте вы! У меня товар украли!  

И уже было продолжил «погоню», как «пострадавший» вновь схватил его, на этот раз уже за ворот, и со всей силы снова потянул к себе:  

– Да, нет! Постой! Куда же это ты, каналья, убегаешь? А извиняться кто будет?  

В пылу происшедшего и азарта погони обворованный продавец не понимал, что, собственно, происходит, и снова попытался оттолкнуть навязчивого прилипалу:  

– Да отстань же ты! Меня обокрали!  

Но новая его попытка бросится в погоню за спасением товара, была остановлена очередным «рукоприкладством» и искренним возмущением:  

– Да вы только посмотрите, люди добрые! Этот нахал толкает ни в чем не повинного, уважаемого человека, да еще и не хочет извиняться!  

Сайлас от восхищения даже щелкнул языком. До чего же ловко все задумано и предусмотрено этими стервецами! То, о чем, по простое душевной, не мог догадаться продавец, для Сайласа было совершенно очевидно. Эта двоица работала в паре. Один воровал, второй стоял поблизости для подстраховки. На случай, если кража будет замечена, и пострадавший бросится в погоню за вором, второй в любой момент подстрахует его, разыграет этот спектакль с толканием, изобразит из себя безвинного прохожего, обидевшегося на то, что перед ним не извинились. Это представление с выяснением отношений может продолжаться бесконечно. Ведь второй подельщик абсолютно ничем не рискует. Они ничего не крал, ничего не нарушал, он сам пострадал от того, что его толкнули. Он в любой момент может сменить гнев на милость, сказать продавцу: «Ладно, всякое бывает, я, великодушная моя душа, тебя прощаю! » и спокойно удалится. Нетрудно догадаться, что такая «амнистия» случается в тот час, когда стает совершенно очевидным, что время для преследования воришки продавцом безвозвратно утрачено, что тот уже давно в безопасности.  

Понимая, что тут уже ничего для него интересного, нового и неожиданного нет и быть не может, Принял пришпорил лошадь и устремился в ту сторону, куда удалился воришка. Вскоре тот снова попал с поле его зрения. Принял снова пустил лошадь спокойным шагом, оставаясь на противоположной стороне улицы, стараясь не обращать на себя внимание воришки. Как и предполагал Сайлас, вскоре «потерпевший» горожанин, которого «нахальные» продавцы толкают и не извиняются перед ними за это, вновь соединился со своим подельщиком. В это время всадник и подъехал к ним, с добродушной миной на лице и с легкой степенью растерянности:  

– Не подскажите ли, господа, как мне лучше всего добраться к Сити.  

Те сначала настороженно взглянули на незнакомца, отвлекшего их от разговора, но, убедившись по его виду, что он не принадлежит к тем, кто мог бы преследовать их за только что совершенную кражу, взглянули на того с любопытством:  

– Сити, говорите? Конечно, подскажем! Почему же не подсказать хорошему человеку, уважаемому господину. – В нотках прохвостов начали звучать иронические нотки. – Сити – это хорошо. Там живут уважаемые господа, с тугими кошельками…  

Видя, что, пока один из прохвостов разговаривает с ним, а второй начал обходить вокруг лошади, видимо с целью присмотреть, чтобы такое ценное можно было умыкнуть у этого простофили, Прингл, понимая, что именно начинает происходить, соскочил из седла на землю. В это время он окончательно понял, что эти два прохвоста точно могут помочь ему в реализации идеи, которая осенила его минуту назад. Собственно эти проходимцы, и то, как лихо они провели продавца вокруг пальца, и подтолкнули Прингла к задумке, которая вмиг овладела им. Мысли относительно задуманного возрастали в его голове словно снежный ком, и, окрыленный задуманным Сайлас, все больше понимал, что нельзя упускать свой шанс, а вместе с ним и этих двоих, которые помогут реализовать задуманное. Эйфория от того, какие ошеломляющие для него результаты может принести его идея, настолько овладели Принглом, что это придало ему уверенности и он начал вести себя с этой двоицей не только без тени смущения, но и даже вызывающе.  

Спрыгнув с лошади, Сайлас игриво похлопал лошадь по шее, и столь же игриво, с издевающимися нотками в голосе, обратился к собеседнику:  

– Да, согласен. Уважаемые господа действительно имеют тугие кошельки, и способны заплатить за оказанные им услуги больше, чем это может принести воровство каких-то безделиц у обычных лавочников.  

Красноречивый взгляд незнакомца столь же красноречиво свидетельствовал воришкам о том, что тому известно о их способе добывания куска хлеба на пропитание. Не двусмысленный намек давал понять и то, что не следует убегать, опасаясь наказания за раскрытое злодейство, а стоит дослушать этого человека до конца, чтобы узнать, что же он предложит. Намек Прингла услышал и второй проходимец, вмиг осознавший, что задуманное воровство в эту минуту и при таком развитии событий будет явно неуместным. Он вмиг завершил свой «дозор», стал рядом со своим подельщиком и весь обратился в слух.  

– Ну, и что же это за услуги, и сколько они… – Начал «дозорный», но его друг поспешно положил руку на плечо своего товарища, и слегка сжал его, как бы, говоря, мол, чего торопишься? Нужно набить себе цену. Тот сам все расскажет, коль мы ему нужны.  

Что и произошло. Прингл, видя, что молчаливая пауза затянулась, и его собеседники ждут от него пояснения, он, хотя и с легким волнением, но все же не спеша изложил все, что задумал. Те даже переглянулись от удивления, настолько неожиданным было то, что они услышали. Всякое бывало на жизненном пути этих отъявленных мошенников, но с таким предложением они сталкивались впервые.  

Первым пришел в себя «дозорный»:  

– А что?! Можно! Это для нас плевое дело! Ведь так, Грет?!  

С досады тот снова придавил плечо своего друга, но на этот раз уже так сильно, что тот чуть не вскрикнул от боли:  

– Да что же это ты, Том, всегда лезешь раньше времени в разговор?! О каком плевом деле ты говоришь?! Эта дамочка может оказаться дочерью такого человека, который потом в отместку нам за содеянное, такое устроит, что мы и рады не будем плате этого господина, столь бы щедрой она не была. – И, помолчав пару мгновений, добавил. – Ну, разве что она, плата, очень большой! – И еще через пару мгновений: – Хотелось бы, чтобы размер кошелька этого господина был столь же огромным, каким огромным, судя по всему, есть увлечение этого мистера к упомянутой им дамочке.  

Видимо, Грет прекрасно разбирался не только в тонкостях воровского ремесла, но и в психологии людей. Он попал в самую точку! Уязвленный в своих чувствах Прингл выпятил вперед грудь:  

– Не извольте сомневаться в моих чувствах к… К этой даме. Ради… Ради нее мне ничего не жалко! Плата моя будет щедрой! Извольте не терять время, а выслушать подробный план и детали, которые вам, вернее, всем нам, пригодятся при реализации задуманного. Итак, каждую неделю в один и тот же день, в один и тот же час, я заметил это, эта дама ездит к своей портной, обычно по одному и тому же маршруту, следуя по одним и тем же улицам.  

Дальше последовали разъяснения, уточнения, тут же был нарисован план и т. д. Проходимцы терпеливо выслушивали заговорщика, понимая, что их удел в данную минуту – слушать. И, чем понятнее до их сознания дойдет то, где каждый из них должен находиться в назначенный день и час, и что каждый из них должен при этом делать, тем проще будет реализовать задуманное.  

Прингл также понимал, что чем лучше он сейчас «вложит в уши» этим проходимцам их роли, тем лучше, без накладок, пройдет задуманное театральное действо, тем более приятными будут для него, Сайласа, результаты. Рассказчик настолько размечтался о том, как круто после этого может измениться его жизнь, что в пылу эйфории сам удивлялся, как сейчас, даже по ходу беседы, в его голову приходят все новые идеи по реализации задуманного, и мысленно он не уставал себя хвалить, мол, ну какой же я молодец!  

Спустя несколько дней он, видя, что Джейн приказала подать экипаж, тут же застыл перед девушкой в благородной позе:  

– Позвольте сопровождать вас, мисс Джейн.  

Та удивленно подняла на Сайласа глаза:  

– Вы шутите, мистер Прингл?  

– Отнюдь! – Поспешил с ответом тот. – Дело близится к вечеру, вы можете задержаться. Мало ли что может произойти. Для меня будет честью быть возле вас, в любую минуту, даже рискуя жизнью, ели это понадобится, бросится вам на защиту.  

Девушка только смущенно подала плечами:  

– К чему эти высокие слова? Вы как-то странно себя ведете, мистер Прингл.  

Тот, полагая, что для завоевания сердца своей возлюбленной все средства хороши, привстал перед ней на колено:  

– Я, мисс Джейн, – торжественным голосом и с такой серьезной миной на лице, словно он читает похоронную речь у изголовья покойника в присутствии многотысячной толпы, молвил Прингл, – готов не только горой стать на вашу защиту и грудью закрыть от любых невзгод, но и рад буду жизнь отдать за вас! Я… Я, мисс Джейн…  

– Что за крайности такие, мистер Прингл?! – Девушка, присевшая на краешек стула перед зеркалом, чтобы перед дорогой «припудрить носик», сейчас испуганно отодвинулась подальше от навязчивого воздыхателя. – Я благодарна вам, право слово, за столь благородные порывы, но…  

И тут девушку осенило. Она поняла, что сейчас как раз настал подходящий момент для того, чтобы спросить у собеседника то, чего она раньше никак не решалась сделать, не могла выбрать удобный момент для этого. Сейчас он настал.  

– Послушайте, мистер Прингл, – скороговоркой молвила она, чтобы опередить воздыхателя, который уже набрал в грудь воздуха, чтобы «выдать на гора» новую порцию признаний в своей любви и верности. – Как-то я увидела у ворот нашего дома двух стариков, которые хотели добиться аудиенции моего отца, чтобы расспросить у него о судьбе своего сына, некого Гарольд Йорк. Они говорят, что с тех пор, как сын отправился в первое плавание корабельным плотником на судне «Фаворит», от него нет никаких вестей. Судно давно вернулось с плавания, а сына нет… Они ничего ни у кого не могут узнать о нем. Узнав, что это судно принадлежит моему отцу, они хотели расспросить об этом у него, но так и не дождавшись, ушли. А я все забываю расспросить его об этом. Вам, мистер Прингл, случайно ничего не известно по поводу участи этого плотника в столь печальной истории?  

Всем своим видом девушка давала понять, что в данную минуту ее занимает не столько судьба этого плотника, столько румяна и благовония, которыми она умело манипулировала, словно жонглер в цирке предметами для жонглирования. Ей очень хотелось скрыть свой интерес к делу, и сделать так, чтобы в газах Сайласа ее вопрос выглядел чем-то пустячным, тем, чем она интересуется просто так, из пустого любопытства.  

– Конечно, известно! – С чувством гордости молвил Принял. – Я само лично выпустил пулю в спину этому мерзавцу!  

Увлекшись своей ролью «защитника всех дам на земле», Прингл в пылу азарта не сообразил, что в данном случае ему не следовала действовать столь прямолинейно, и сразу огорошить собеседницу таким ответом. Та он неожиданности вскрикнула, и выронила из рук флакон с благовониями. Воздыхатель посчитал величайшей честью поднять упавший флакон, который, к счастью, не разбился, и содержимое его не вылилось, и с благородным видом вновь поставить его на столик перед ошарашенной от неожиданного известия девушкой. Растерянность девушки нисколько не смущала задаваку. Наоборот. Ему хотелось на фоне ее, трусихи, казаться отважным воином, который не боится никого и ничего!  

– Извините, мисс Джейн, что невольно расстроил вас этим открытием. Понимаю, что вы, дамы, более щепетильны в этом деле. Но для меня вступить в открытый бой с подлостью и мерзостью – это честь для меня!  

– Выпустить пулю в спину, это для вас значит «вступить в открытый бой»?!  

Эта фраза далась Джейн с большим трудом, настолько ошарашенной она была, и настолько трудно ей было говорить. Сайлас тут же смекнул, что факт убийства выстрелом в спину может в глазах девушки не возвеличить, а унизить его, поэтому поспешил объясниться:  

– Да вам просто неведомо, мисс Джейн, как все было! А спасал жизнь безвинного человека от этого вора! Видели бы вы, что он затеял! Я заметил… Я наблюдательный, я все вижу! Я заметил, как этот проходимец тайком, под покровом ночи, взял совой топор… Он ведь был плотником… И под покровом темноты последовал в специальную каюту, в которой хранились… Хранился очень ценный груз! Собственность вашего батюшки! Я защищал также собственность господина Каннигема! Груз был настолько ценным, что в каюте постоянно находился охранник. Этот мерзавец позарился не только на груз вашего батюшки, но и на жизнь бедолаги–охранника. Я следовал за злоумышленником по пятам, увидел, как тот распахнул дверь и, с занесенным над головой топором, бросился на растерявшегося от неожиданности охранника. Если бы не моя наблюдательность, если бы не мой своевременный и меткий выстрел… Я хорошо стреляю! Если бы не мой выстрел, этот негодяй-плотник и охранника бы насмерть изрубил своим топором, и сокрови… И товар, принадлежавший вашему батюшке, господину Каннигему, похитил бы! А вы говорите… Да я… Я, мисс Джейн… Для вас я готов на все, что…  

– Мне пора! – Скороговоркой промолвила девушка и стрелой вылетела из комнаты.  

Возвращаясь домой после поездки, она все еще вспоминала об этом признании Прингла, и понимала, как огорчится Мартин, когда она ему все расскажет. Девушка представила безутешных родителей, которые узнают о смерти сына. Джейн казалось, что она сейчас заплачет. Под стать ее настроению была и погода за окошком ее кареты: унылая и серая. Впрочем, уже вечерело, и сумерки действительно придавали и без того унылым улочкам, по которым она ехала, еще более серый вид.  

Раньше она всегда ездила и ходила по улицам Лондона безбоязненно. Теперь же, после этой жуткой истории со смертью плотника, да и предупреждения Сайласа, что в дороге все может случиться, девушка почувствовала, как ей стало не по себе. Как все чаще ее сердечко стало сжиматься в дурном предчувствии. Она отгоняла от себя эти мысли, памятуя о наставлении матери, которая говорила, что если постоянно думать о плохом, то это плохое рано или поздно может случиться. Но все же ощущение тревоги не покидало ее.  

Она была почти уверена, что сейчас что-то произойдет.  

В итоге так и случилось.  

Залихватский свист мог означать что угодно, но Джейн, только лишь услышав его, поняла: это в какой-то мере коснется и ее. Раздираемая противоречивыми чувствами, страхом и любопытством, она, боясь «высунуть нос» из кареты, все же не могла не удержаться, чтобы не отодвинуть левую шторку в салоне кареты и не посмотреть, что же там происходит.  

Увиденное ужаснуло ее. В последний момент она заметила, как какой-то бродяга, выхватывая на ходу из-за пояса нож, догнал карету и проворно вскочил на козлы к кучеру. Через мгновение послышался глухой удар, жалобный вскрик кучера, и еще через мгновение гулкий удар с правой стороны кареты засвидетельствовал о том, что это упало на землю тело кучера. Тут же последовал окрик лошадям, и карета остановилась. Понятно, что этому поспособствовал не только окрик, но и то обстоятельство, что роль кучера с этой минуты принял на себя нападавший, который и остановил лошадей. Еще через мгновение правая дверца кареты распахнулась, и к Джейн бесцеремонно вторгся еще один злодей, еще более крупный, как показалось онемевшей от страха девушке, сильный и ужасный на вид.  

Увидев в его руке нож, она оцепенела от ужаса. Ей и в застенках Барбадоса довилось натерпеться страха, но там ее пугало томительное ожидание, а не страх умереть сейчас, в сею секунду. В данный момент все виделось именно таким. Парализованная от ужаса несчастная нисколько не сомневалась, что сейчас это страшный человек занесет над ней нож и…  

– Кошелек или жизнь!  

Это за сытным столом в устах умелого рассказчика подобная фраза может вызывать некое умиление и предчувствие слушателей, что сейчас прозвучит веселый анекдот. Но жертве нападения в этот миг было явно не до смеха.  

В это время отворилась и левая дверь кареты, и с левой стороны от жертвы сел второй нападавший, сверливший ее злобным взглядом, нервно сживая в руке рукоять ножа, при виде которой девушке казалось, что сердце у нее сейчас разорвется от страха.  

– Денежки! Гоните денежки, мадам, и чем быстрее, тем лучше! Считаю до десяти! Раз два…  

Дрожащими от волнения и страха руками несчастная начала снимать с себя все украшения, все, что было с ней, все, что могло удовлетворить аппетит нападавших.  

– И это все? – Казалось разочарованию того, кто был покрепче и посильнее своего подельщика, не было предела. – В такой богатой карете, в такой знатной дамочки и не найдется больше добра?! Да никогда не поверю в это! Видать, вы, милая, не понимаете, с кем имеете дело. Мы не пугаем, мы – убиваем! Мы не довольствуемся малым. Или все, или ничего! Если до того времени, пока мой друг не закончит считать до десяти, я не увижу перед собой столько же безделушек, сколько сейчас держу в руках, то можете не сомневаться, что лезвие моего ножа сделает вашей прекрасной шейке так, что она больше не станет прекрасной, и на нее уже никогда нельзя будет повесить никакие побрякушки. Начинай считать, Том!  

Чем ближе в этой смертельной считалке нападавшего, сидевшего слева от своей жертвы, нумерация подходила к роковой цифре «10», тем ближе тот, что сидел справа от нее, подносил лезвие ножа к горлу обезумевшей от страха Джейн. Поскольку больше ничего ценного у нее с собой не было, и ей нечего было предложить этой ненасытной двоице, она нисколько не сомневалась, что через несколько мгновений ей предстоит умереть. Именно в этот момент левая дверца кареты резко отворилась, и послышался знакомый для Джейн голос, который сейчас звучал властно, твердо, ультимативно:  

– Ах, вы ж, мерзавцы! Смотрите, что надумали! Да вы представляете, на кого хотели поднять руку?! Я сию же минуту проткну твое мерзкое горло, негодяй, если ты сейчас же не оставишь в покое мисс Джейн! Как у вас могла подняться рука, на это святое, это небесное создание?!  

Сердце жертвы, для которой ситуация минуту назад казалась абсолютно безнадежной, учащенно забилось. Она узнала в своем спасителе Сайласа Прингла! Тот приставил острие своей шпаги к кадыку Тома, и не убирал руку, пока тот осторожно, неловко пятясь назад, чтобы спаситель не истолковал неверно его намерения да не проткнул ему шею раньше времени, не вылез из кареты и не стал медленно удаляться от нее. Однако второй нападавший, тот, который Джейн изначально показался более сильным, страшным и настырным в своих действиях, повел себя не столь покладисто, как его подельщик. Он тихонько выбрался из кареты, и, видя, что спаситель увлекся преследованием его друга и повернулся к карете спиной, с занесенной для удара рукой с ножом, бросился на Прингла. Джейн, увлеченная тем, как Сайлас преследовал «счетовода», поначалу не заметила второго нападавшего, но, увидев его в последний момент, поразившись тому, как стремительно развиваются события, и, поняв, что второй нападающий сейчас вонзит лезвие ножа в спину не подозревавшего об опасности Пригнла, истерически завизжала. Тот инстинктивно оглянулся, увидел опасность, угрожающую ему, и в последний момент увернулся от удара. Однако, было слишком поздно, поэтому лезвие ножа успело черкнуть по камзолу Прингла и, скорее всего, судя по болезненной реакции на его лице, пусть немного, но все же полосонуть по руке чуть пониже плеча.  

К чести спасителя он успел быстро сориентироваться, перегруппироваться, и занял стойку фехтовальщика, готового к атаке. Но и нападавший был тоже не лыком шит. Он тут же спрятал нож за пояс, выхватил шпагу и начал надвигаться на неожиданную для себя помеху с угрозами:  

– Нас двое, а ты один! Мы одолеем тебя, заступничек! Лучше думай не об этой дамочке, а сам побереги свою жизнь.  

– Нет! Ради нее я готов отдать свою жизнь! Джейн – святая! Она – небесная!  

Если бы девушка хорошо разбиралась в тонкостях фехтовального мастерства, она бы обратила внимание, что оба противника, громко чертыхаясь и посылая один другому угрозы, скорее имитируют сражение, чем умело сражаются. Уж больно неловкими и непрофессиональными, далекими от эталонов действия настоящих умельцев обращения со шпагой, были действия дуэлянтов. Но бедняжка была в таком состоянии, что ей некогда было обращать внимание на такие нюансы. Сейчас на кону стояла жизнь, и нужно было за нее бороться. Она понимала, что, если этот крепыш одолеет в поединке Прингла, то ему уже никто не помешает довести до конца угрозу, адресованную девушке. Инстинкт самосохранения заставлял ее лихорадочно мыслить и искать пути к спасению. Она оглянулась назад, в надежде, что кучер был не убит, а только ранен и сейчас, возможно, спешит им с Принглом на помощь. Увы, неподвижность его лежащего на земле тела свидетельствовала о том, что с этой стороны на поддержку рассчитываться не приходится.  

Видя, что ситуация почти безвыходная, она, не желавшая, тем не менее, полагаться только на Прингла, и понимая, что и она должна принять участие в общем их спасении, не придумала ничего лучшего, и поступила так, как поступают многие представительницы прекрасного пола в подобных ситуациях. Она начала не просто звать на помощь, а визжать, причем настолько громко и истерически, что это тут же начало приносить свои плоды и на безлюдную улочку стали выходить и выбегать люди.  

Нужно отдать должное – Пирингл тоже действовал очень активно. Он напирал на злодея, тот пятился назад. Один раз даже оступился, упал, плюхнувшись на задницу, но тут же поднялся, продолжил бой, однако, видя, что соперник таки одолеет его, сообразив, что он проиграл и лучшим выходом будет признание своего поражения, выкрикнул Принглу, все еще продолжая отражать его наступательные удары:  

– Хорошо! Твоя взяла! Сдаюсь! Возьми безделушки этой дамочки! Видимо, она действительно достойна того, что ты за нее готов был жизнь отдать. Впрочем, и она должна оценить твой поступок. Впервые вижу, чтобы кто-то так смело и самоотверженно встал на защиту своей дамы сердца. Это похвально! Все! Вот ее украшения, я ложу их на землю. Том, удираем!  

И, положив на землю награбленное, поверженный дуэлянт, а за ним и второй нападавший, со всех ног бросились наутек.  

Прингл не стал их преследовать. Он собрал с земли драгоценности, вложил в руки Джейн, которая все еще не могла отойти от шока, поэтому просто стояла и молчала. Подойдя к лежащему на земле кучеру, он обратился к толпе, которая видя, что опасность миновала, подошла ближе:  

– Он жив! Они не убили его, а только оглушили. Вот сочится кровь из раны на голове. Видать, он получил удар рукоятью ножа. Помогите мне затащить его в карету.  

Когда это было сделано, Прингл взял за уздечку свою лошадь, и привязал ее сзади к карете. Подошел к Джейн, которая все еще стояла на одном месте, оторопело наблюдая за всем происходящим, и виновато потупил перед ней взор:  

– Прошу прощения, мисс Джейн, что без вашего позволения, тайком от вас решил сопровождать вас в этой поездке. Я держался на почтительно расстоянии, чтобы вы меня не заметили. Извините меня за самоуправство. Просто сердце мое чувствовало, что может произойти что-то ужасное, и мне хотелось быть рядом, заслонить вас, прекрасную и небесную, от всех невзгод в этом мире.  

Если на подмостках театра миссис Далси «Белая лилия», (впрочем, сие касается и иных театральных подмостков Лондона), когда-то проходило представлении незабвенной шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта», то можно с уверенностью сказать, самые талантливые актеры, играя роль пылко влюбленного Ромео, в сцене под балконом Джульетты, когда он томно объяснялся ей в любви, не проявляли и сотой доли того артистизма, который проявил нынче наш герой, пытаясь «растопить сердце», своей возлюбленной. В лице Прингла мировое театральное искусство понесло невосполнимую утрату от факта того, что столь яркие роли он не сыграл именно на подмостках, и много раз. Увы, это был эпизод, вспышка, падение кометы.  

Он учтиво взял под руки Джейн, усадил ее в карету, захлопнул дверцу, привязал свою лошадь к карете, вскочил на козлы и, правя лошадьми, направил экипаж домой, к дому Каннингемов. Собравшиеся провожали его аплодисментами. Сердце Прингла млело в приятной истоме, понимая, что Джейн тоже слышит эти овации и понимает, кому они, и по какому поводу, адресованы.  

Весь остаток дня и по позднего вечера в доме Каннингемов только и говорили о геройском поступке Прингла. Это был его звездный час.  

5.  

В слабо освещенной комнате, при свете всего лишь нескольких свечей, трое джентльмен на какое-то мгновение молча застыли, стоя у стола, склонившись над развернутой картой.  

– Ну, вроде бы все понятно.  

– Да, но позволю себе еще раз все повторить от начал до конца. Чтобы не была упущена ни единая деталь. Уж больно высокую ответственность мы берем на себя, уж слишком велика цена ошибки.  

– Цена не так уж и велика. Если ничего не поучится, то ничего, как бы, и не изменится. События пойдут своим чередом, как они и должны были идти, если бы мы не вмешались.  

– О чем ты говоришь, Джон?! Кажущееся спокойствие обманчиво. Если мы не вмешаемся, последствия могут быть непредсказуемы. Все мы понимаем… Если не все, то лично я чувствую, что положение короля сейчас очень шаткое. За завесой кажущегося благополучия кроется очень большая напряженность. Вроде бы многие хотят договориться с Карлом, вроде бы и он чувствует себя уверенно, выдвигает переговорщикам требования, иногда настолько твердые, что может демонстрировать уверенность короля. Но я бы назвал это самоуверенностью. Нисколько не сомневаюсь, что сейчас гораздо больше не тех, кто хочет по-хорошему договориться с венценосцем, а тех, кто не только не желает вести с ним никакие переговоры, но и искренне желает самого худого конца для нашего короля. Мы ведь уже были свидетелем коллизий, когда, в зависимости от того, в чьих руках находился король, тот и диктовал свои условия. Чует мое сердце, что недоброжелатели попытаются прибрать Карла, так сказать, к своим рукам. И не удивлюсь, если после тех комфортных условий, в которых он сейчас находится, в итоге он окажется в темнице! С которой прямая дорога на эшафот!  

– Ну, ты, Нед совсем лишку хватил. Сколько знаю своего старого друга Неда Баскстера, столь и помню тебя бесшабашным и решительным.  

– А я, столько помню своего отчаянного сорвиголову Джона Стэнджерсона, сколько он меня и удивляет. Как можно, будучи человеком смелым и решительным, преданным другом и хорошим человеком, в то же время иногда несерьезно относится к делу, иногда своим прямо-таки наплевательским отношением к порученным обязанностям, проваливать все задуманное?! Но я, тем не менее, делаю сейчас главную ставку именно на тебя, зная твои связи, возможности, умение собрать себе в помощники тех людей, кто нам сейчас как раз и нужен. Поэтому прошу тебя, Джон, будь внимателен! Отнесись к каждой детали как можно серьезнее!  

– Хорошо. Не сомневайся. Я все понял.  

– Верю и надеюсь, что все будет так, как ты говоришь. Кратко повторяю главное. Ты подбираешь еще нескольких верных и надежных людей, которые могли бы войти в состав нашего отряда. Лошади и военное обмундирование – тоже на тебе. Я же обеспечу нужную бумагу, с которой мы и явимся к Хэммонду на Уайт, и, прочитав которую, он передаст короля в наши руки. Уверяю, документ будем таким, который не даст Хэммонду ни на минуту усомниться в его подлинности. Но и тебя, Джон, прошу, подбери таких людей, предоставь им такое обмундирование, лошадей и сбрую, чтобы ни одна живая душа в Ньюпорте не усомнилась в том, что эти военные посланы не кем-то иным, а именно Фэрфаксом, по его личному приказу. Признаться, мы с Эндрю также хотели бы лично принять участие в этой экспедиции.  

Нед положил руку на плечо стоящего рядом Сунтона, именно он был тем третьим, кто находился в комнате.  

– И даже готовы ради этого пройти соответствующую подготовку. За общие черты можно не беспокоиться: мы умело держимся в седлах, в ином плане также не подведем, но, возможно, от нас потребуются особые навыки армейской выправки и т. д. Повторяю, мы готовы! Но, ежели это помешает делу, то мы готовы безоговорочно уступить свое право другим, кто не подведет в этом деле. Наше личное участие – это не главное в деле. Главное сейчас, действовать расторопно и не тянуть время! Мы должны успеть сделать это сейчас, пока король находится на Уайте, пока контроль за ним не столь жесткий, пока он в руках мягкосердечного Хэммонда, который, будем надеяться, не столь придирчиво отнесется к нашему визиту, к нам самим, и к нашим бумагам. Чувствую, что он симпатизирует королю, и, возможно, если даже и заподозрит что-то, в глубине души будет не против, если король попадет в руки своих друзей.  

– Уж сколько времени Карл находится в Ньюпорте. – Успокаивающее начал Джон. – Думаю, и ближайшим временем он никуда с оттуда не денется.  

– Джон! Опять ты начинаешь?! Ты пугаешь меня. Я уж и не знаю, стоит ли делать в этом дела ставку именно на тебя…  

– Я это так просто говорю… Я все сделаю!  

– Сделай! Не подведи! Чует мое сердце, что все может быть наоборот… Но у меня сейчас просто нет иного выхода. За это время я просто не успею найти кого-либо другого, кому можно было бы поручить то, что поручаю тебе. У нас просто нет времени! Мне доложили, что наша незабвенная интриганка леди Кэлвертон уже дважды добилась аудиенции Фэрфакса. Содержание их беседы мне, увы, неизвестно, но я нисколько не сомневаюсь, что, страстно ненавидя короля, она, вне всякого сомнения, просто зомбировала Фэрфакса неизбежностью идеи того, что короля непременно нужно заточить в тюрьму. Не удивлюсь, если и мысль о казни короля также навязывается этой дамой всем, с кем общается этот гений интриг и заговоров. Боюсь, что и Фэрфакс попадет под ее влияние. Нам нужно торопиться! И все тут! Точка!  

Последующие дни были всецело заняты подготовкой задуманного. Но, когда у Неда было уже все давно готово, Стэнджерсон все никак не мог удовлетворительно ответить на вопрос, когда же и он даст отмашку на «Добро! », на то, что с его стороны подготовка завершена и можно приступать к осуществлению задуманного. Причин называлось много. То с подготовкой мундиров задержка, то с подбором верных людей задержки. Пытаясь спасти ситуацию и ускорить дело, Нед заверил Джона, что они с Сунтоном непременно возьмут участие в вылазке, стало быть, на двух человек меньше нужно искать людей. Но с остальным-то нужно поторопиться – настаивал Нед.  

И вот, в первый день зимы, по дороге, раскисшей от проливного дождя, что прошел накануне, военизированный конный отряд высадился на Уайт, и направился к резиденции короля…  

«Что выиграет человек, если он приобретет весь мир, но при этом потеряет душу? » Таким был лейтмотив отказа короля на требования парламента относительно отмены епископата и разрушения англиканской церкви, (даже временное). Правда, до некоторых уступок он все же снизошел, но они были явно не существенные. С этой минуты события начали развиваться стремительно, ибо было понятно, что с королем договориться не удалось. Впрочем, каждый смотрел на ситуацию по-своему. Иные как раз в заключении с венценосцем «мировой» и видели свое спасение. Поэтому посмотрим на происходящее с трех «колоколен», с трех позиций. Проследим за тремя кульминационными точками, где определялась дальнейшая судьба нации.  

Позиция первая. Король. Понимая, что на безрезультатных ньюпорских переговорах нужно ставить решительную точку, Фэрфакс отдает приказания Хэммонду (который к тому времени еще не успел получить упомянутое нами ранее письмо от Кромвеля) сложить полномочия. Двадцать пятого ноября (ну, надо же, совпадение! Именно сейчас ранним утром 25 ноября, ваш покорный слуга сел писать первые строки этой пятой главы романа, и именно в свое время, 25 ноября, мир сотряс своим первым криком новорожденный младенец, который с годами и «возьмется за перо», чтобы поведать этому миру эту, читаемую вами трилогию), покладистый Хэммонд, и мысли не допускавший того, чтобы перечить своему командиру, выполнил приказ. Спустя пять дней, в последний день осени, сырым дождливым вечером на Уайт высадились войска, и Карл тут же был взят под стражу.  

В первый день декабря он без каких-либо почестей был переправлен из Ньюпорта в находящийся на южном побережье Англии мрачный и угрюмый замок Херст. Покидая резиденцию короля в Ньюпорте, военные, сопровождавшие короля, занятые своим делом, не обратили особого внимания на небольшой отряд своих коллег, которые, увидев приближающийся кортеж, и поняв, в чем дело, поспешно остановились, и старательно сделали вид, что их внимание всецело поглощено тем, чтобы поправить сбрую на своих лошадях, и иными дорожными хлопотами. Видя, настолько более многочисленной является военная колонна, которой их малочисленный отряд просто не сможет противостоять, у Неда Бакстера, Эндрю Сунтона и Джона Стенджерсона, как, впрочем, и у всех остальных их коллег, неприятно защемило на сердце от дурного предчувствия. Ведь они прекрасно разучили то, что должны ответить на вопросы во время своего визита в резиденцию короля. Но сейчас, когда король уже находился в руках этих молчаливых и угрюмых военных, ссылки на то, что они направлены Фэрфаксом за королем, выглядели нелепыми.  

Однако, во все времена, будь то военным или гражданским лицам, получившим задание перепарить с точки «А» в точку «Б» или же важную персону или же важный груз, категорически запрещается отвлекаться от своей главной миссии и увязываться в какие-то случайные дела, которые могут подвернутся на их пути. Ибо это может замедлить или помешать главному – тому, что им доверено. Именно поэтому отряд проследовал, не обратив ни малейшего внимания, на «спасителей короля». Которые поначалу обрадовались, что не попали в переделку, но потом, когда рядом уже никого на было, начали шумно выяснять отношения. Увы, упреки Неда в адрес Джона, что тот непростительно затянул время с подготовкой, и они опоздали «всего на чуть-чуть», теперь уже выглядели как простое сотрясание воздуха. Ибо ничего изменить было уже нельзя…  

Замок Херст встретил упавшего духом короля столь же мрачно и угрюмо, каким и был сам замок. Никаких пажей, никакой свиты, только два камердинера, полутемная комната, более похожа на тюремную камеру, была настолько мрачной, что даже днем неизменно горели факелы. Все это свидетельствовало о том, что время панибратства с королем закончилось, на смену чему пришла суровая тюремная обстановка. Да и стражем Карла отныне был не покладистый Хэммонд, а суровый и неуступчивый Ивер, известный своими радикальными воззрениями. Горькая для венценосца ирония судьбы. Он, помазанник Божий, король Англии, самодержавец, правитель сильнейшего в Европе и мире государства, был пленником бывшего слуги, «человека в услужении»!!! Увы, такие реалии всех революций, когда слагаются песни: «Кто был никем, тот стает всем! »  

Позиция вторая. Парламент и армия. Отныне единственным серьезным препятствием тому, чтобы отдать короля под суд, оставался парламент. Его (парламента) ненависть к армии, в которой парламентарии видели и угрозу и для себя, своим вековым привилегиям, с каждым днем крепла, и, не собираясь делать уступки, 22 ноября представители палаты общин приняли решение о частичном роспуске армии.  

Этот факт сильно «задел за живое» офицеров, у которых и без того «срывало крышу» от переполняемых их эмоций, страстно желавших найти выход для клокочущему внутри их пару. В Виндзоре тут же стали еще более усиленно готовится к захвату Лондона и чистке парламента.  

Пытаясь спасти ситуацию Лилберн помчался в Виндзор, желая напрямую пообщаться с Айртоном. Его позиция была четкой: пока не принята новая конституция, нельзя давать воли офицерам, иначе они непременно захватят власть и о народных свободах придется забыть. Разгоряченный и мало контролирующий свои эмоции Лилберн говорил Айртону о том, что готов поднять лондонских лавеллеров против офицеров. Разгневанный услышанным Айртон уже хотел было ответить «по полной, но именно в этот момент в разговор вмешался дипломатичный и рассудительный Гаррисон, который резонно счел, что нужно загладить конфликт. Он предложил создать новое «Народное соглашение». Его разработкой, по предложению Гаррисона, займутся совместно представители армии, парламента и левеллеров. Лилберн тут же успокоился, будучи удовлетворенным таким компромиссным решением.  

Но не все в то беспокойное и мятежное время могли трезво мыслить и принимать верные решения. Члены палаты общин 125 голосами против 58 отклонили армейскую ремонстрацию, чем еще больше разозлили своих оппонентов и сами же ускорили печальную для себя развязку. Уильям Принн, наивно уверовавший, что коль он пресвитерианский вождь, то все тут же бросятся исполнять его приказания, предложил объявить всех солдат «мятежниками» и приказать им отойти на почтительное расстояние от Лондона. Те только иронически улыбнулись, мол, «Щас! Размечтался! » И тут же «выдали на гора» достойный ответ. 30 ноября армейский совет выпускает из печати декларацию, открывающую всем глаза на то, что отныне большинство палаты состоит из изменников, поэтому в интересах народа ряды парламента должны быть очищены.  

Второго декабря армия «не двусмысленно» вошла в столицу. Солдаты стали лагерем в Гейд-парке, а Фэрфакс с командованием занял королевский дворец. Да, именно блистательные палаты именно того короля, который днем ранее униженный, промокший от дождя, и озябший от сырости, был брошен в темную тюремную камеру мрачного замка Херст.  

Пути господние неисповедимы…  

Точка третья. Кромвель. Хотя политическая обстановка настоятельно требовала его присутствия в столице, он все еще находился под Понтефрактом. В письме Фэрфаксу он выражал надежду на скорую встречу, и сообщал, что датой его выезда предполагается 28 ноября. Главнокомандующего не устраивала такая медлительность. Он вновь и вновь шлет к Кромвелю гонцов с приказами присоединится к нему «с наивозможной скоростью». Но, несмотря на то, что крайними датами прибытия Кромвеля в столицу Фэрфаксом виделись даты 1-2 декабря, (ключевые даты в развитии событий), выехал Кромвель в Лондон лишь вечером 6 декабря!!! В то время, когда важнейший акт, ведущий к развязке, был уже совершен. Эта медлительность не двусмысленно свидетельствовал об одном: мудрый и рассудительный политик сознательно не желал участвовать в чистке парламента!  

Кромвель сам был человеком парламента. Он и ранее, и теперь с уважением относился к конституционным принципам и устоям государства, в т. ч. и к принципу личной неприкосновенности к членам палаты. Чистка парламента? Да еще и с помощью военной силы, вооруженных людей?! Такое просто не укладывалось у него в голове. Он прекрасно понимал, что, разогнав парламент, армия может выйти из повиновения. «Народное соглашение», если оно будет реализовано в жизнь, даже в урезанном виде, могло устранить лично его, Кромвеля, с арены действий, как командира армии. Оно угрожало благополучию всего класса, к которому принадлежал Оливер. Пусть он, как и его братья по сословию, считался собственником средней руки, жившим хотя и не очень роскошно, но и «не в безвестности».  

Учинив насилие над парламентом, почуяв, тем самым, «вкус крови», восставшие армия и народ могут установить свои порядки, и тогда пробьет час анархии, которую Кромвель боялся больше всего.  

Однако, изменить что-либо в этой ситуации он уже не мог, поэтому предпочел взирать на происходящее со стороны, сам оставаясь в тени. Очень мудрый пример для политиков, которые, несмотря на ситуацию, всегда пытаются быть «пупом земли». Как говорится, на дне рождении быть именинником, на свадьбе – женихом, на похоронах – покойником…  

За те пять дней, пока рассудительный Кромвель, не спеша, прогулочным шагом, двигался к столице, всеми силами тянул время, образно говоря, «останавливаясь, нагибаясь и подолгу завязывая шнурок», спор между парламентом и армией (или, если хотите, наоборот), не только достиг своей кульминационной точки, но и разрешился бременем. Парламентские пресвитераиане, узнав о переводе короля с Ньюпорта в Херст, четвертого декабря принимают резолюцию, где, в отсутствии конструктива, была только лишь обида, что Карл «переведен без ведома и согласия парламента». После чего стали обсуждать условия договора с королем! Именно то, что больше всего злило армию, и что вызывало у них еще большее желание «прикрыть эту лавочку». Дебаты длились сутки напролет! У Принна, желавшего доказать, что его мнение является истинной в последней инстанции, рот не закрывался несколько часов подряд! Он упорно старался навязать всем свою позицию. После длинной бессонной ночи к утру 140 голосами против 104 постановили, что ответы короля вполне удовлетворительны и являются достаточной основой для заключения мира. Этот факт «очередной продажности парламента» стал «последним гвоздем в крышку их гроба».  

В этот же день объединенный комитет индепендентов и левеллеров завершил работу над новой редакцией «Народного соглашения». На следующий день, пятого декабря, на совещании офицеров, к которым присоединились парламентские индепенденты, пришедшие сюда сразу же после ночного заседания парламента, судьба пресвитериан была окончательно решена. На следующий день случится то, что станет знаковым и переломным моментом в ходе всей революции.  

–----  

– Боже! Господин! Вы ли это?! Бога ради! Скажите, что вы принесли хорошие вести о судьбе нашего мальчика!  

Гость обнял за плечи стариков, прислонил к себе, приветствуя тем самым их как добрых и старых знакомых.  

– Успокойтесь, прошу вас, успокойтесь. Все хорошо. Присядьте, пожалуйста.  

Он усадил их на табуреты, сам также сел перед ними, сделав это точно так, как это проделал во время первого своего визита в этот дом. Видя, что старики буквально сверлят его взглядами и, понимая, что его молчание будут только усиливать их волнение, гость тут же начал:  

– Все хорошо, не беспокойтесь. Правда, пока точных новостей о том, где находится ваш сын, и что с ним, нет. Но есть предпосылки к тому, чтобы его разыскать. Я нашел нужных людей, которые желают, а, главное, могут помочь нам в поисках вашего сына. Они имеют доступ к документам, архивам, спискам, всевозможным бумагам, где все четко фиксируется. Все, что касается и кораблей, и людей, которые нанимаются на службу на каждое конкретно судно. Было бы очень хорошо, если бы у вас нашелся образец почерка вашего сына. Если он, конечно, владел письмом. Это необычайно помогло бы делу. Люди, о которых я говорю, могли бы сличить почерки матросов, которые нанимаются на службу на корабли, это очень бы упростило поиски вашего сына. Очень.  

У хозяина дома мелькнул лучик надежды в глазах:  

– Да, конечно… Он… Он умел писать. Он был старательным мальчиком, он все хотел успеть сделать. Он… Где-то должны быть его письма, записи. Он всегда что-то записывал, рисовал, когда мечтал и строил планы на будущее. Я сейчас… Сейчас я посмотрю.  

Пока старик рылся в ящичках полуразвалившегося сундука, гость старался утешить опечаленную мать Гарольда. Та только смотрела на него выцветшими от старости и слез глазами, и молчала. За все это время гость так и разу не услышал от нее ни единого слова!  

– Вот! – Послышался радостный голос старика. – Вот! Нашел! Возьмите, возьмите, господин.  

Гость пробежал глазами по листку, переданный ему хозяином дома. Лицо его явно оживилось и просветлело, в глазах засветились радостные нотки.  

– Отлично! – Радостным голосом промолвил гость. – Думаю, это необычайно поможет в поисках вашего сына. Во всяком случае, даю вам слово, что приложу для этого все свои усилия.  

Радость и уверенность, излучаемая гостем, передалась и хозяевам. Впервые в их неизменно грустном взгляде блеснули лучики надежды.  

– Не буду терять время, – сказал, вставая, гость, но уже в дверях остановился. – Хочу также спросить вас, решились ли вы на то предложение, которое я огласил вам во время предыдущего своего визита к вам? Там, куда я вас зову, вы постоянно будете в сытости, тепле и уюте. Я понимаю, что старые люди привыкают к одному месту, и очень трудно переубедить их покинуть родное гнездышко, но все же. Там за вами будет уход. Решайтесь!  

Старик виновато потупил взгляд в пол.  

– Благодарствую, господин, но… Вдруг вернется наш мальчик… Он ведь ничего не будет знать о том месте, куда вы нас зовете. Он придет сюда… Он вернется домой, а нас не будет… Нет! Мы должны быть здесь, чтобы его встретить. Там нам нечем будет заняться. А здесь у нас есть дело… Мы часто садимся с матерью на углу дома, и долго смотрим на дорогу. И вглядываемся в даль, гадая: тот далекий путник, показавшийся вдали, не наш ли это сын?  

Провожая взглядом гостя, севшего в коляску и приказавшему кучеру гнать лошадей, старики завидовали тому. Им казалось, что у такого знатного и богатого господина, одетого в дорогие одежды, никогда не бывает проблем. У него всегда все есть, он всем доволен, он никогда не огорчается, и, уж тем более, не плачет. Старики даже и догадываться не могли, что именно в это время «железный и никогда не плачущий» господин, стараясь, чтобы этого не видел ни кучер, ни, уж тем более, старики, уткнулся лицом в раскрытые ладошки и долго и безутешно плакал…  

6.  

– Все исполнено, госпожа! Мы доставили ее в ваш кабинет. Она сейчас там. Под присмотром Мака.  

Эти слова вызвали такое душевное облегчение у хозяйки дома и позволили ей расплыться в столь умиротворенной и самодовольной ухмылке, словно речь шла об известии относительно унаследования баснословного состояния.  

– Слава тебе, Господи! Спасибо, Джек! Надеюсь, все, как всегда, шито-крыто? Никаких лишних глаз, и излишних свидетелей?  

– Обижаете, госпожа… Ни одна живая душа ни-ни! Не извольте беспокоиться!  

– Ну и, слава Богу! Поощрю вас с Маком. Непременно поощрю за отличную работу!  

Зайдя в кабинет, леди Кэлвертон увидела сидящую у стола пленницу, а рядом с ней стоящего у нее за спиной Мака. Тот знал свое дело отменно. Нежелательные телодвижения, нежелательных для его хозяйки людей, он привык пресекать еще до того, как «нарушитель спокойствия» только надумает сделать первое движение.  

– Батюшки! Кого я вижу! Велико уважаемая госпожа Элизабет Каннингем! Верить ли очам своим?! Какая приятная и желанная гостья!  

Если сказать, что эти слова хозяйки кабинета были насквозь пронизаны злой иронией – это значит, ничего не сказать. Здесь вместо безобидного слова «ирония», которая может быть доброй и дружелюбной, более уместно слово «цинизм», и другие, родственные ему, слова. Впрочем, в одном леди Кэлвертон была искренней. Элизабет действительно была для нее желанной гостьей. Ибо леди сгорала от желания быстрее поквитаться обидчицей. И вот теперь этот миг настал.  

Гостя была ошарашена. После вероломного и неожиданного похищения, доставили ее сюда с повязкой на глазах. Она не знала, где находится, в каком доме, чей это кабинет, в котором ее усадили на стул, и где позволили снять повязку с глаз.  

– Мне сейчас почему-то вспомнился один момент из моей жизни. – Вальяжно усаживаясь в свое привычное место за столом, не менее вальяжно начала Кэлвертон. – Как-то ко мне пожаловал один памфлетист. Тоже сидел, в том же кресле, в котором сейчас сидишь ты, милочка!  

Леди Кэлвертон сознательно перешла на «ты», чтобы посильнее унизить гостью и дать понять ей, что она, хозяйка кабинета и хозяйка положения, ее, гостью, считает чем-то низким, из ряда низшего сословия.  

– Впрочем, нет. Я ошибаюсь. Кресло, кажется, уже другое. Но стоял он на том же месте. Так вот. Этот писака раскопал какие-то поросшие мхом материалы, которые, судя по его словам, компрометировали меня. Видела бы ты его самодовольную рожу! Исуси-Христи! Я бы многое отдала, чтобы вновь потешиться, глядя на его клоунский торжествующий вид. Он, наивная его душа, был искренне уверен, что я, при первых же его словах, упаду перед ним на колени, и стану умолять его отдать эти бумаги, предлагать ему за них баснословные суммы.  

Леди Кэлвертон буквально давилась от смеха. Было видно, что воспоминания о том случае доставляют ей искреннее удовольствие.  

– Видела бы ты, милочка, как он умирал. Как его вшивый ротишко пытался хватать воздух, которого ему не хватало, без которого он задыхался. Он умер страшной смертью! В страшных мучениях и конвульсиях! Из-за того, что он, червяк, посмел угрожать мне, леди Кэлвертон!  

Рассказчица подалась всем телом вперед, упершись грудью в столешницу, чтобы как можно ближе рассмотреть лицо слушательницы.  

– А как ты, думаешь, милочка, какую участь уготовлю я тебе?! Тебе, мрази, ничтожеству, пустому месту, посмевшему явится ко мне в дом, и сыпать угрозы мне… Мне… Да ты что?! Вообще ополоумела?! Кто ты, и кто я?! Ты хоть отдаешь себе отчет в этом?! Да я тебя, ничтожество, не просто разотру по полу, как букашку, я… – Кэлветон задыхалась от гнева. – Я готова само лично загрызть тебя! Уцепиться зубами в твое мерзкое горло, рвать его, рвать…  

С этими словами она схватила со стола несколько бумаг и принялась остервенело рвать их руками, а затем и зубами. Она выплевывала со рта оторванные куски, вновь упивалась зубами в истерзанный лист бумаги, судорожными движениями отрывала новый кусок, и потом все повторялось по-новому. Это выглядело настолько впечатляющее, что от вида происходящего удивилась не только гостя, но и оба слуги, что стояли за спиной пленницы, и ждали указаний своей хозяйки.  

И вдруг леди Кэлвертон застыла в полу движении, словно сообразила, что ее застали на совершении чего-то предосудительного. Она медленно отложила в сторону изуродованные листы бумаги, инстинктивным движением вытерла уголки губ, поправила прическу. И грустно покачала головой.  

– Да… Годы… – Бедолага сокрушенно вздохнула. – Не хочу стареть! Не хочу! Но… Выдержка, увы, меня уже подводит. Да… Это была минута слабости. Она, милочка, хотя и выставляет меня в неприглядном виде, но не вещает тебе, зазноба, ничего доброго. Ведь этот порыв лишний раз свидетельствует о том, как я тебя ненавижу. Как искренне хочу сделать тебе нечто, от чего ты, ничтожное существо, взвоешь.  

Хозяйка кабинета расслаблено откинулась на спинку стула.  

– Да… Нервы подводят меня. Ведь это не мой стиль. Ведь обычно все происходит наоборот. Это мои оппоненты грызут от отчаянная камни темниц, и железные прутья решеток на их окнах, в которых они безрадостно сжигают остатки своей паршивой жизни. Это они бьются лбами о кованные железом массивные двери угрюмых каменных мешков, в которых проводят годы, не видя солнечного света. А я только умиляюсь этому обстоятельству, я только иронизирую и улыбаюсь. Это они срываются на крик. А мой голосочек – словно журчание ручья по миролюбивым травянистым лугам. Да… Нервы подвели меня.  

Хозяйка решительно хлопнула открытой ладошкой по подлокотнику стула.  

– Но, ничего! Забудем об этом! Все позади! Впереди… А впереди, милочка, тебя ждет очень нерадостная перспектива.  

При этих словах гримаса удовлетворения вновь наплыла на лицо рассказчицы. Теперь она была в своей стихии. Вот такая манера разговора для нее была привычной. Она, леди Кэлветон, должна «жужжать ручейком», но говорить при это такие вещи, от которых ее оппонент, в данном случае Элизабет, должна была терять сознание от ужаса и от осознания тех страшных перспектив, что ее ожидают. Наблюдать за этими лицами, за возрастающим страхом в глазах своих обреченных жертв – это была стихия для интриганки. Высшая степень наслаждения для нее.  

– Нет, дорогуша. Умереть так, как умер упомянутый мною выше памфлетист – это большая роскошь для тебя. – Леди скорчила на лице игривую гримасу. – Это слишком быстрая смерть. До обидного быстрая. А мне хотелось бы, чтобы ты мучилась долго. Бесконечно долго! Чтобы для тебя бесконечно долго тянулись дни, месяцы, годы, десятилетия… Чтобы ты выла от безысходности и отчаянная. Чтобы локти грызла до костей от раскаяния, что ты, ничтожество, посмела прийти в мой дом, и угрожать мне! Мне! Леди Кэлвертон!  

Видя, что вновь начинает терять самообладание и контроль над собой, рассказчица мгновенно успокоилась и вновь напустила на себя маску благодушия.  

– Давайте представим, друзья, такую картину. Одинокая, затерявшаяся от посторонних людских глаз, поскольку находится вдали от оживленных дорог, тюрьма Элиот. А в ней самая заброшенная, самая неприглядная, самая сырая, темная и ужасная камера, в самом отдаленном уголке подземелий этой тюрьмы. Зловонная, с плесенью на стенах и с крысами, которые, неровен час, могут от чувства безысходного голода бесконечно долго донимать того, кто будет томиться этом каменном мешке. Жизнь узника превратиться в ад. Так будет длиться бесконечно долго. До конца жизни, ведь пленник… Пленница проведет там весь остаток своего паршивого существования! Я непременно сделаю все, чтобы она никогда не покинула переделов этого страшного каменного мешка, и чтобы именно там она встретила свою смерть. – Кэлвертон вновь сделала движение вперед, чтобы лучше рассмотреть лицо своей гости. – Я говорю о тебе, милочка! Это тебя я сгною в этом каменном аде. Это тебя ожидает такая участь. И будет именно так, и никак иначе! Поверь мне!  

Когда Элизабет только-только доставили в этот кабинет, и позволили снять повязку с глаз, она была переполнена уверенности, что сейчас это глупейшее недоразумение разрешится. Она понимала, что была вероломным образом похищена, что с ней грубо обошлись какие-то недобрые люди. Но внутренне она понимала, что это были исполнители чьей-то воли. Слуги, или даже простые воришки, которые потребуют у нее, или ее мужа какую-то сумму за ее освобождение. Элизабет тешила себя мыслю, что этот неприятный эпизод непременно разрешится самым скорейшим и благополучным образом, и она вновь вернется в родной дом и окунется в привычный уклад жизни.  

Но… В первые же мгновения, увидев леди Кэлвертон, и ясно осознав, что она с этой минуты во власти этой страшной дамы и ее людей, Элизабет поняла, что нужно готовится к самому худшему. Особого драматизма моменту придавало и то, что пленница отчетливо понимала: она похищена без свидетелей. Никто во всем белом свете не знает, кто ее похитил, и где она сейчас находится. Поэтому опасаться похитителям было нечего. Их дела были покрыты пеленой тайны, пленница всецело находилась в их руках.  

Но все же разрываемая отчаянием пленница надеялась, что все как-то уладится, образуется, разрешится благополучным для нее исходом.  

Все, свидетелем чему она стала в дальнейшем, и истерика леди Кэлвертон, и ее язвительный уничижающий тон, красноречиво свидетельствовали о том, что произошло самое страшное. Что пощады от этой жестокой женщины ждать не стоит. Самым страшным воспоминанием всей ее жизни для Элизабет были картины безысходности и отчаяния в застенках тюрьмы острова Барбадос. Пережитое было настолько страшным и ужасным, что она даже воспоминания старалась отогнать прочь от себя, настолько даже это обстоятельство доставляло ей невыносимую боль. Но вновь оказаться в окружении тюремных стен… Это было выше ее понимания!  

Все было настолько плохо, что несчастная просто не могла выдержать такого удара. Ее ноги подкосились и она начала медленно оседать на пол. Мак сделал интуитивное движение, чтобы подхватить на руки теряющую сознание женщину, но властное движение хозяйки остановило его. Лишенное поддержки тело несчастной шумно рухнуло на пол. Сияющее лицо леди Кэлвертон излучало миг триумфа. Для полного удовлетворения ей не хватало в руке меча, коим она бы отсекла голову поверженной соперницы, наколола ее (голову) на острие меча, и подняла вверх, в знак своей победы. Но и без такой маленькой «детали», это и так был миг величайшего триумфа и неистового наслаждения. Для кого-то пиком положительных эмоций является миг оргазма. Кто-то ликует в момент крупного денежного выигрыша или получения баснословного наследства. Кто-то испытывает миг самоудовлетворения на покоренной горной вершите, или, созерцая на вид только что воздвигнутого тобою огромного архитектурного творения. Для леди Кэлвертон мигом торжества были вот такие минуты. Мгновения, когда она «на вершине», а поверженный соперник «у ее ног». Самоудовлетворение собственным триумфом, жалкий вид ее врага, причем, чем жальче был этот вид, тем более значимой казалась ей ее победа. Вот что для интриганки являлось мерилом всего и вся. Смыслом ее жизни, смыслом борьбы с истинными, мнимыми, надуманными и всеми прочими врагами. Если их не будет, их нужно будет просто выдумать! Иначе без этого наркотика, этого адреналина леди Кэлвертон не сможет спокойно ни жить, ни спать.  

А сколько таких «ледей» окружают нас во все века, во все времена. Это могу быть далекие и близкие люди, незнакомы и знакомые, чужие люди и родственники, мужья, жены, дети… И как бы благожелательно вы не относились к ним, сколько бы внимания, тепла и ласки им не дарили, наступает момент, когда желание «излить яд» побеждает все иное человечное в человеке, и вы с этой минуты стаете для них самыми плохими, нехорошими, бяками, плохишами, с которыми они нарочито не будет разговаривать месяцами, годами, которым будет мстить неизвестно за что. За то, что им просто хочется делать зло, а вы оказались именно тем «громоотводом», «боксерской грушей», на которых им бы хотелось разредить свои негативные эмоции. Увы, так устроен этот трижды несовершенен мир. Так было, так есть и так будет всегда.  

Миг триумфа победительницы тянулся долго. Даже очень долго. Учитывая, что всегда активная и склонная к действию интриганка была в постоянном движении, ни минуты не могла усидеть на месте, поэтому такое долгое созерцание поверженной соперницы объясняется только желание продлить сладкий миг триумфа, еще больше насладится им. Но леди Кэлвертон не была бы сама собой, если бы не «загоралась как спичка». Буквально в следующее мгновение ею была произнесена фраза:  

– Довольно! Собирайтесь! Сейчас же едем! И я с вами! Я хочу лично насладиться минутой, когда она будет брошена в одно из подземелий тюрьмы Элиот. Хочу вновь доставить себе удовольствие понаблюдать за искаженным от страха и отчаяния лицом этой мерзавки. Жажду усладить свой взор. И слух тоже. Когда услышу, как она волком взвоет от отчаяния.  

– Хорошо, госпожа, – учтиво поклонился Джек. – Но…  

– Что такое, Джек?! Что за возражения?!  

– Да что вы! – Поспешил исправить положение слуга. – Какие могут быть к вам возражения? Я просто хотел напомнить вам, что тюрьма Элиот находится на границе графств Суррей и Беркшир. Ночь нас застанет в пути… Логичнее было бы отправляться в путь завтра с утра пораньше. Не примите это как то, что я вам указываю. Просто вы же иногда, госпожа, советовались со мною, с Маком, с нами, как лучше поступить в разных ситуациях. Вот я и советую, говорю… Может, так будет лучше?  

– Благодарю тебя, Джек, за совет, но до утра я не доживу. У меня сердце станет от волнения и от чувства досады, что эта мерзавка будет ночевать не в сырых застенках тюрьмы Элиот, а в одной из комнат моего дома. Пусть даже и под вашим зорким присмотром, пусть даже и на полу, пусть даже в какой-то самой плохой каморке, что есть в этом доме. Нет! Я не должна дарить ей даже этой малости привилегий! Видел бы ты, Джек, как эта нахалка явилась в свое время ко мне, каким надменным был ее вид, как тряслись от негодования и презрения ее губенки, когда она шептала едва ли не угрозы в мой адрес! Угрозы мне?! Леди Кэлвертон?! Нет! Я должна показать этому насекомому кто есть кто в этом мире! Седлайте лошадей! В карете поеду я, эта дамочка и ты. Будешь сидеть рядом с ней, и неустанно приглядывать за ней. А ты, Мак, возьми с собой пару верных людей. Думаю, если карету будет сопровождать трое всадников, этого будет вполне достаточно. Мы будем следовать инкогнито, не привлекая к себе излишнего внимания, так что, думаю, доберемся до конечной цели без особых приключений и проблем. А в тюрьме Элиот, хотя после известных событий, то есть, после той злополучной премьеры в театре «Белая лилия», Карл и попытался навести свои порядки, и потревожил моих бывших друзей и компаньонов, но, все же, я уже успела наладить новые связи и возобновить прежние. Так что нашему визиту там будут рады. Нашу подопечную с радостью возьмут под свою опеку. В дорогу!  

Вскоре карета, сопровождаемая упомянутым выше эскортом, резво неслась по дороге, ведущей в западном от столицы направлении. Автор этих строк изначально хотел написать «карета весело прыгала по неровностям дороги», но потом отказался от применения такого словесного перла, настолько явно определение «весело» не подходило для данного случая. Ведь все было мрачно в этой процессии. И лица всадников, воровато и подозрительно оглядывающихся по сторонам, не заводя ни с кем разговор, и не вступая ни с кем в контакт, даже в тех случаях, когда путники подавали им знаки, чтобы те остановились, и подсказали, как проехать в то или иное место. И уж вовсе определение «весело» не касается пленницы, которая к тому времени пришла в себя, и, осознав, что происходит, впала в отчаяние. Попытки спасти ситуацию, завести разговор со своей похитительницей, приводили к обратному действу. Леди Кэлвертон не только не думала сжалиться над пленницей, (на что та и рассчитывала, пытаясь завести доверительную беседу), но и еще больше потешалась над ситуацией. Ведь вид просящей, унижающейся соперницы доставлял ей все более высокую степень удовольствия. И, чем больше эмоций изливала несчастная, чем убедительнее, по ее мнению, были доводы, способные растопить любое, даже каменное сердце, тем в более широкой и злорадной улыбке расплывалось самодовольное лицо интриганки. Внутренне Элизабет понимала, что этим она ничего не добьется, и только больше доставляет пищи для злорадства своей обидчице. Но осознавала и то, что, когда за ее спиной захлопнутся двери подземелья в тюрьме Элиот, будет уже непоправимо поздно. Поэтому она пыталась сделать что-то именно сейчас, когда свобода была еще рядом, буквально за шторкой окна кареты.  

– Как так можно?! – Казалось убитая горем Элизабет говорила не с леди Кэлвертон, а сама с собой, но в то же время явно желая быть услышанной именно этой дамой. Дамой, которая принимает решение, и от которой в данный момент зависит ее, Элизабет, судьба. – По вашей злой воле я, не сделавшая вам ничего дурного, попадаю на долгие года на этот страшный остров Барбадос и страдаю там, вдали от родного дома и близких мне людей…  

– Как страдала?! – Игривое лицо леди Кэлвертон излучало детскую наивность. – Ты ведь сама, во время своего визита…. Того визита, где ты, мерзавка, задирала от высокомерия нос, язвительно благодарила меня за то, что я посодействовала тому, что на Барбадосе ты остановилась в шикарном доме. Я ведь помню каждое твое слово, мерзавка! Ты помнишь свою фразу: «Я хочу искренне поблагодарить вас, за ту рекомендацию, что вы в свое время дали моему мужу. Ваш хороший знакомый Ричард Бренли оказался действительно очень гостеприимным хозяином, и любезно приютил меня во время моего лечения и проживания на острове Барбадос». Ты так говорила, словно разделила с моим знакомым не только кров, но и постель! Ну… Коль на Барбадосе ты всласть понежила свои бока на перинах, то теперь, для разнообразия, помассажируешь их, свои бока, на каменном полу тюрьмы Элиот. Лет эдак двадцать-тридцать. Уж и не знаю, сколько ты там протянешь, пока не окочуришься.  

Элизабет от боли закрыла глаза, а Кэлвертон еще больше расплылась в самодовольной улыбке. Есть такое народное изречение «Ради таких минут стоит жить! » Для кого-то, как мы уже говорили, это миг радости и триумфа, достижения цели, само признания. Наша же интриганка готова была жить именно ради таких минут. Выше блаженства, чем созерцание того, что она сейчас наблюдала на лице Элизабет, для нее просто не существовало. Иногда маньяки и убийцы на вопрос, зачем они это (убивали) делали, объясняли, что им, мол, просто доставляло удовольствие, («приятное волнующее чувство»), наблюдать за агонией умирающих людей. Наша же героиня, была, если можно так выразиться, моральным убийцей. Ей это «чувство» дарил вид не физических страданий жертвы, а моральных.  

Элизабет долго молчала, стиснув зубы, подавляя в себе прилив обиды, гнева и ненависти к этой, фактически незнакомой ей женщины, которая таким вероломным образом вторглась в ее, Элизабет, жизнь, с твердым верованием в то, что она имеет полное право распоряжаться этой жизнью. Желание впиться руками в горло своей обидчицы было огромнейшим, но еще большим было желание все-таки спасти ситуацию мирным путем. Поэтому, с трудом совладав с нервами, Элизабет продолжила:  

– Это не честно. Так не должно быть! Вы отняли у меня, которая, повторяю, не сделала вам ничего дурного, несколько лет жизни, проведенные мною на Барбадосе, а теперь вновь обрекаете на жуткое испытание, которое… Нет! Такого просто не может быть! Я просто не верю, что люди могут быть до такой степени жестокие, циничные, лишенные чувства сострадания к своему ближнему.  

– Это ты-то, голуба, для меня ближняя?! – Интриганка испытывала истинное удовольствие, когда ей давали повод лишний раз сыронизировать и поупражняться в своем красноречии. – Это я-то должна проявить сострадание к мерзавке, которая надменно мне заявляла: «Еще раз благодарствую за участие, за поручительство, за заботу о моем здоровье. Надеюсь, у меня будет возможность ответить той же любезностью, и также позаботится о вашем здравии». Это что же ты, голуба, имела в виду, говоря о заботу о моем здравии?! Строишь из себя тихоню и праведницу, а ведь это был открытый намек на угрозу! Если скажешь, что это не так, я плюну тебе в лицо.  

– Это были просто слова… Это был просто порыв, за который я теперь себя корю… Я бы никогда не посмела осуществить какую бы то ни было угрозу. Я никогда даже маленькую букашку не обидела… И, хотя я пострадала от вашего вероломства, я готова все забыть… Я готова простить, лишь бы…  

– Простить?! Меня простить?! Ты прощаешь меня?! – Казалось, интриганка сейчас задохнется от переизбытка эмоций. – Это я вправе прощать кого либо, или не прощать! Казнить или миловать! Она прощает… Ну нахалка! Ты видывал такое, Джек?! Нет! Свои слова нужно держать. Коль ты хотела позаботиться о моем здоровье, то и я должна ответить тем же. Позабочусь! Чтобы твое здоровье чахло и угасало в зловонном помещении без свежего воздуха и солнечных лучей. Чтобы твоя кожа становилась бледной, а затем и покрывалась желтизной. Чтобы легкие извергали непрерывный кашель, а…  

Резкое движение вперед, и пальцы Элизабет крепко сжали горло интриганки, сидевшей напротив. Все произошло настолько быстро, что сидевший рядом с Элизабет Джек, не успел среагировать, и предотвратить эту попытку нападения. Этому сорвиголове не первый раз доводилось усмирять непокорных, но даже и он, крепкий и сильный человек, не смог сразу оторвать пальцы нападавшей от горла потерпевшей. Настолько крепкой и отчаянной была эта хватка. В нее Элизабет вложила злость, что накопилась у нее за все это время к обидчице. Сейчас у нее от гнева буквально темнело в глазах. Это какая же высшая степень наглости и цинизма! Искалечить судьбу человека, и не каяться в этом, а еще и измываться над своей жертвой!  

Джек наконец-то отдернул руки Элизабет, и заломил их у нее за спиной.  

– Свяжи! Свяжи ей руки! – Лихорадочно, задыхаясь от праведного гнева, выдавила из себя леди Кэлвертон. – Там же, за спиной, и свяжи! И отныне не развязывай их, пока мы не прибудем на место. Покрепче, свяжи, чтобы веревка упивалась ей в руки и причиняла боль! Мерзавка! Ты у меня заплачешь кровавыми слезами.  

Увлеченные возней в карете ее пассажиры поначалу не обратили внимание, как встречный путник, увидев приближающуюся кавалькаду, приостановился и добродушно, не замышляя ничего дурного, спросил:  

– Не подскажите ли, люди добрые, как мне ближе пройти к…  

– Помогите! – Что есть мочи закричала Элизабет. – Помо…  

На этот раз Джек был более расторопным. Лежавшая рядом с леди Кэлвертон шаль, вернее, ее уголок, был тут же грубо затолкан Джеком в рот пленницы, а остаток шали обмотан вокруг шеи и головы, и завязан тугим узлом. Сочетание головы жертвы и шали теперь являло некий кокон, который не только глушил звук, но и препятствовал нормальной подачи воздуха к несчастной. Она начала дышать носом, причем, очень учащенно, поскольку спасительного воздуха с трудом хватало только при учащенном дыхании. Но никого не волновали мучения пленницы и ее страх умереть от удушья. Хозяйка тут же отклонила в сторону шторку на окошке кареты и окликнула Мака. Тот тут же подъехал к карете, которая все это время не останавливаясь, продолжала двигаться.  

– Слушаю вас, госпожа.  

– Этот путник, который спрашивал дорогу, был один? Или их было несколько?  

– Один, госпожа. Он даже не всадник! Это пеший путник.  

– Отлично! Это упрощает дело. Надеюсь, ты понимаешь, что он мог слышать, как эта мерзавка звала на помощь. Не мне тебе объяснять, что нужно делать... Да оттащи тело подальше от дороги! И прикрой ветвями или просто травой, чтобы в ближайшее время было меньше шума и проблем для нас.  

– Слушаюсь, госпожа! Все будет сделано! – Лихо отчеканил Мак, развернул лошадь и помчался догонять одинокого путника, который, не подозревая, к каким роковым для него последствиям обернется его невинный вопрос, как ни в чем не бывало, продолжал свой путь.  

Вскоре кружившие над пустынной дорогой птицы могли наблюдать грустную картину. Унылый кортеж, состоявший из кареты и трех всадников, не менее уныло продолжил свой путь на запад, а в овраге, недалеко от дороги, лежало тело несчастного одинокого путника, присыпанное сверху сухой травой мелкими ветвями кустарников. Есть такое понятие: «Оказаться не в то время, не в том месте». Глупая, бессмысленная смерть этого человека – лишнее подтверждение жестокой реальности действенности данной поговорки. Можно неисчислимо долго утверждать, что человеческая жизнь является величайшей ценностью. О том, что она в лице каждого человека единственна и неповторима. Но данный пример, как и тысячи, сотни тысяч, миллионы подобных примеров, говорят совершенно о другом. Бывают ситуации, когда жизнь человека, гроша ломанного не стоит. Бывают люди, которым лишить жизни себе подобного, настолько просто и буднично, словно речь идет о безвинном плевке. Увы… Можно исписать горы бумаг стихами, песнями и иными произведениями, где красной нитью проходит мысль «Как прекрасен этот мир! » Но неисчислимое количество уголовных томов, пылящихся на полках судебных инстанций во все времена и во всех странах, не менее красноречиво и не менее убедительно подтверждают обратное. Что он, этот бренный мир, далеко несовершенен, жесток и несправедлив. Этот список можно продолжать до бесконечности…  

Чем ближе день клонился к вечеру, тем сильнее портилась погода. День и без того был пасмурный, а тут еще и насунули свинцовые тучи, которые только-только зарождающийся вечер вообще превратили едва ли не в кромешную ночь. Но и это было не главным. Настоящим бичом для путников стал все более усиливающийся дождь, и все мощнее набиравший силу ветер. Не простой ветер, промозглый ветер, пронизывающий путников до костей. Вскоре дождь превратился в ливень, а ветер в настоящий ураган. Вдобавок ко всему усилился мороз. Во всяком случае, так казалось путникам. Они и без того промокли до нитки, что способствовало торжеству холода, который, казалось, проникал под одежду везде и всюду. Есть такая ироническая украинская пословица: «Добро тому, хто в дорози – лежать соби на вози! » По-русски это звучать будет так: «Хорошо тому, кто в дороге – лежит себе на телеге! » Мол, лежит, ничего не делает, на солнышке греется, слушает трели птиц, любуется окружающей природой во время поездки. Если бы кто-то данное изречение процитировал в настоящую минуту нашим путникам, особенно Маку и его двум друзьям, которых не защищали от порывов ветра спасительные стенки кареты, они бы, наверное, посчитали автора этой пословицы циником, перед которым даже леди Кэлвертон, с ее неизменным даром к цинизму, казалась бы безвинным младенцем.  

Все обстояло настолько плохо, что сознание путников с этой минуты сверлила только одна мысль – где бы укрыться от этой дьявольской погоды и согреться?! Вечер перерос в ночь, затем в глубокую ночь. И без того полупустынная дорога теперь казалась абсолютно вымершей. Это и не удивительно. Никто, даже безумец, не рискнет в такую погоду отправиться в путешествие. А тот, кто уже был в пути, вне всякого сомнения, за это время, пока буйствует стихия, успел укрыться от нее в любом ближайшем придорожном постоялом дворе. Увы, такой на пути наших страдальцев пока не встречался, поэтому они терпеливо и упорно продолжали путь. Дело уже клонилось к полночи, или, возможно, уже и перевалило за этот незримый рубеж, а наши герои все продолжали спор с обрушившимися на них обстоятельствами. Впору было бы упасть в отчаяние, но леди Кэлвертон утешало одно – она знала, что уже скоро они прибудут в тюрьму Элиот, и там она наделялась укрыться от непогоды. Думая о конечной цели своего путешествия она сосредоточилась только на тюрьме Элиот, и совершенно забыла о том, что рядом, у дороги, расположен постоялый двор мистера Гэнтера. Об этом ей напомнил Мак, который подъехал поближе к карете и, не останавливаясь, на ходу прокричал, стараясь перекричать шум ветра, в окошко своей хозяйке:  

– Госпожа! Мы как раз проезжаем постоялый двор. Может, остановимся здесь? Лично я не чувствую уже ни рук, ни ног. Они не просто окоченели. Они вовсе отнялись.  

Находись в это время интриганка в тепле и уюте, она, возможно, не вняла бы доводам своего слуги, и со словами, мол, терпи, продолжила путь к намеченной, и теперь уже такой близкой цели. Но и она, что называется, вся дрожала от холода, который уже успел довести ее до исступления, поэтому мгновенно вняла доводам Мака.  

– Хорошо. – Прокричала она в окошко. – Поворачивайте к постоялому двору!  

Вскоре процессия остановилась перед входом в дом. Везде было пустынно, почти во всех окнах здания властвовал мрак. Что, собственно, и не удивительно. Тот, кто находился по другую сторону окон, вне всякого сомнения, уже спали, наслаждаясь теплом и уютом сухой и теплой постели.  

– Мак! – Окликнула хозяйка слугу, и, увидев, что тот застыл в ожидании ее дальнейших приказаний, продолжила. – Отправляйтесь в дом, закажите комнаты. Осмотрите их. Когда все будет готово, вернетесь за нами, чтобы мы сразу, не задерживаясь в холле, прошли в номера, не обращая на себя излишнего внимания возможных нежелательных зевак. Ступай!  

Замерзшему бедолаге не нужно было дважды повторять это приказание. Это именно тот случай, когда указания хозяев исполняют не за страх, а за совесть. Желанием согреться заставило его поспешить в дом сильнее, чем стремление прилежно и расторопно исполнить приказания своей госпожи.  

Благодаря позднему часу, холл, в котором обычно было много выпивох, желающих поболтать о жизни за кружкой вина с любым, пусть даже и с незнакомым человеком, был совершенно пуст. Это было явно на руку злоумышленникам, которые, набросив огромную шаль на свою пленницу и подхватив ее под руки, доставили несчастную в одну из комнат, где вместе с ней и остались Джек с Маком. Двое других слуг и кучер кареты остались на ночь в другой комнате, а госпоже был предоставлен отдельный номер, где она, развесив одежду, чтобы та могла просохнуть за ночь, поспешно отправилась в постель, свернулась в клубочек, упиваясь теплом сухих простыней, и сладко уснула…  

7.  

Ранним ветреным и сырым утром 6 декабря, когда большинство жителей столицы еще спали, их разбудил чеканный шаг тысячного войска, подтягивающегося к Вестминстеру со всех сторон. К семи часам утра все подходы к зданию парламента были блокированы солдатами. Со списком в руке и с важным видом человека, осознававшему, что ему выпала миссия вершить судьбы людей и творить историю, у дверей палаты общин стал полковник Прайд. Мы уже рассуждали о том, что революции в частности, и времена великих потрясений в целом, являются прекрасной возможностью для тех, кто ранее «был никем», вмиг «стать всем». Это без всякой натяжки, в полной мере относится и к Прайду. В прошлом ломовой извозчик, зарабатывавший себе на скудный кусок хлеба также и в качестве пивовара, с наступлением революционного «ветра перемен» зарекомендовал себя как верный соратник Кромвеля в двух гражданский войнах, отличился при Нэсби и Престоне, выдвинулся по «служебной лестнице», «приобрел статус» полковника, стал широко известен как деятель радикального крыла армии.  

Тут же, у дверей парламента, за спиной Прайда, стоял, злорадно и торжественно улыбаясь, лорд Грей. Когда кто-либо из членов парламента подходил к двери, пытаясь пройти на свое рабочее место, лорд Грей громко называл его имя, а полковник Прайд искал это имя в своем списке. Одним, тем, которых не было в пресловутом списке, разрешалось войти в здание, вторым, чьи имена были указаны в «черном перечне», Прайд заявлял: «Вы не войдете! », и загораживал собою вход. Толпа «отставников» все увеличивалась. Их, сначала робкие возмущения, становились все более смелыми и шумными.  

– Я по своей воле не сделаю ни шагу назад!  

Гордо, с чувством собственного достоинства, заявил Принн, которого также не пропустили в зал. В следующий момент произошел инцидент, ярко демонстрирующий весь «блеск и нищету» революций, противоречивость того, какими «жерновыми» человеческих судеб и поступков могут они (революции), быть. Несколько солдат столкнули парламентского ветерана с лестницы, и вчерашний герой революции, под громкое и грубое «ржание» солдат, едва ли не кувырком скатился со ступенек…  

Его, вместе с другими «отставниками», грубо затолкали и заперли в соседней комнате. Количество «арестантов» все увеличивалось. После полудня к ним зашел Хью Питерс, бодрый, со шпагой на боку и с чувством человека, как и Прайд, творящим историю. Он начал переписывать всех, собравшихся в этой комнате. Отставные депутаты тут же обступили его с вполне резонным, по их мнению, вопросом:  

– По какому праву вы схватили нас и держите взаперти?! По какому праву вы не даете нам занять свои места в парламенте?!  

Проповедник едва ли не игриво указал на свисавшую на его боку длинную шпагу:  

– По праву вот этой штуки!  

И с этими словами вышел из помещения. Вспомним, что два года назад корнет Джойс произнес примерно такую же фразу. Увы, но зачастую это право и этот аргумент, аргумент силы, применяется не только во времена революций.  

Вскоре солдаты вывели пленников из Вестминстера, и провели в промерзший подвал близлежащей таверны, где те и провели остаток дня и всю ночь. Примечательно, что эта таверна носила название «Ад». Символичное название, символическое стечение обстоятельств, не правда ли?  

Это была знаменитая «Прайдова чистка» парламента. Которая, кстати, была проведена военными без ведома своего главнокомандующего. Ведь те знали, что Фэрфакс склоняется к пресвитерианам, которые сопротивлялись революции, поэтому, подозревая, что тот не отдаст такой приказ, пошли на самоуправство. Ведь Фэрфакс формально оставался главнокомандующим армии.  

На следующий день чистка парламента продолжилась. Ведь в ней оставалось еще немало пресвитериан. Их возмущения, протесты, обращения к Фэрфаксу, к совету армии, с требованиями прекратить произвол и вернуть в палату исключенных ее членов, абсолютно ни к чему не привели. Всего было задержано сто сорок три члена парламента, из которых некоторые были отправлены домой, другие – в тюрьму.  

Отныне в Долгом парламенте осталось по списку около восьмидесяти человек. Нетрудно догадаться, что все они были индепендентами, сторонниками суда над королем и приверженцами уничтожения феодальных порядков. Кстати, палата лордов, в которой в последнее время собиралось не более десятка ее представителей, осталась абсолютно не тронутой. На нее в это время никто просто не обращал внимание.  

Вечером первого дня чистки, когда она была почти закончена, в Лондон въехал Оливер Кромвель. Когда ему доложили о происшедшем, он с чувством горечи в голосе и скорби на лице, сказал:  

– Я ничего не знал об этом деле… Но, поскольку оно уже свершилось, я рад ему, и постараюсь поддержать его.  

Возможно, Оливер действительно был искренне рад, что произошла чистка парламента, а не элементарный и банальный его разгон. Но… Не является ли сие (Прайдова чистка, вернее, «скромное» «участие» Кромвеля в ней), образчиком того, каким образом действует Кромвель в той или иной ситуации. Да, на поле боя, где требуется решимость и напор, он действительно действует стремительно и смело. Этого в Оливера не отнять, полководец он отменный. Но эти качества, похвальны и желаемые для полководца, ни в коей мерен не являются приемлемыми для политика. Ибо это то «поприще», где решимость и напор, стремительные действия, поспешное движение вперед «с шашкой наголо», иногда не просто не желательно, а категорически недопустимо! Иногда очень даже полезно выждать время, понаблюдать со стороны, как развиваются события, самому до поры, до времени оставаясь в стороне. Зачем, образно говоря, самому загребать жар, обжигая свои же руки, когда можно все это делать чужими руками? Благоразумнее терпеливо выждать, пока плод созреет, а потом его, готовенький и румяный, сорвать. Нетрудно догадаться, что такой важный акт, как «Прайдова чистка», не был бы предпринят без ведома Кромвеля. Вспомните, как он затягивал, вопреки настойчивым требованием Фэрфакса, свое возвращение в столицу. Но, когда все уже произошло, он прибыл в нее вечером того же дня!!! Хитрый ход, за который, наверное, его не вправе никто обвинить. Он угодил и одной, и второй стороне. Он не пошел ни против одних, ни против других. Не будем забывать, что Кромвель сам был членом палаты общин. И ему было бы нетактично лично изгонять своих вчерашних коллег. А так – все сделано чужими руками. В случае упрека – он ни при чем, его не было, во всем виноват кто-то другой. Опоздание, всего лишь на один день, – гениальное решение лично для Кромвеля всех вопросов в этом деле.  

Прибыв в столицу, Кромвель сразу же направился в Уайтхолл – ставку армейского командования. И расположился в покоях короля!!! Помните, мы уже рассуждали о том, что иногда «пушечное мясо» идет на смерть только ради того, чтобы очередной «увесистый зад» имел возможность занять место в кресле или на троне своего предшественника. Только и всего! Автор, конечно, утрирует, все не так однозначно, но он не далек от истины. Лозунги, с которыми очередной лидер очередной революции поднимает народ на борьбу за свержение прежней власти, разные, но все они имеют цель привести к одному итогу. Прибрать эту власть в вои руки, усадить на место прежнего правителя себя, любимого. Если при этом он подумает и о народе, и что-то изменит для них в лучшую сторону, будет очень хорошо. Но зачастую, в подавляющем большинстве случаев, ничего в жизни тех, кто творит революцию, не меняется. Меняется она для тех, кто пользуется ее подами.  

Не будем забегать наперед событий, и применять эту иронию по отношению к Кромвелю. Но то обстоятельство, что он лично, в момент, когда появилась возможность пожинать первые плоды революции, занял не какое-то иное, любое другое место, а именно покои того, против кого он так рьяно боролся в этом эпохальном противостоянии, думается, является обстоятельством знаковым.  

Однако, давайте все же несколько нарушим хронологию событий, и вернемся на несколько дней назад, под стены осажденного Понтефакта. Кромвель искренне удивился, когда увидел в дверях того, кого меньше всего ожила увидеть.  

– О! Кого я вижу?! Пропажа! Не иначе, как с того света явился.  

– Почти. – Гость застыл в дверях в смиренном почтении. – Я специально прибыл, командир, чтобы принести искренние извинения по поводу того, что в свое время я пропал без предупреждения. Словно сквозь землю провалился. Понимаю, что никакие мои объяснения не оправдают моего поступка, и я готов понести справедливое наказание, но мой случай действительно уникальный.  

И Мартин принялся скороговоркой излагать свою эпопею о том, как он поспешно отправился на Барбадос выручать из беды свою возлюбленную. Говорил быстро, понимая, что Кромвель может в любое время прервать его, поэтому старался в отведенный ему отрезок времени сказать больше, с надеждой, что услышанное затронет душу командира, разжалобит его сердце, и тот не станет столь строго наказывать своего подчиненного за проступок, который можно было бы приравнять к дезертирству.  

На удивление Мартина слушатель не прервал его, а терпеливо дослушал все до конца. При этом, как показалось рассказчику, выражал на лице любопытно.  

– Ну что же, – промолвил Кромвель после некоторой паузы. – Интересный рассказ. Говорю это без иронии. Я тут действительно долго засиделся, под стенами этого треклятого замка, порядком заскучал. Твоя история меня немногого отвлекла от грустных мыслей. Садись!  

Мартин, видя, что командир в прекрасном расположении духа, обрадовался. Появилась надежда, что его проступок может быть наказан Кромвелем не столь суровой мерой, какой она могла быть.  

– Так говоришь, по велению сердца? Это хорошо… Когда сердце не каменное, когда оно может любить и сострадать… Это похвальная черта для человека. За это не наказывают. А вот за дезертирство…  

У Мартина похолодело на душе. В этот миг он пожалел, что решился на этот приезд. Расчет был верным. Об этом он и сам думал, и об этом они советовались вместе с отцом и Недом Бакстером. Все понимали, что сейчас главным действующим лицом в Англии будет Оливер Кромвель. Вокруг него будут разворачиваться самые значимые события революции. Он будет решать судьбу короля и многое иное. Трудно переоценить, настолько важно было бы Мартину вновь вернуть его доверие к себе, быть возле него. А, стало быть, быть также и в курсе всех, самых главных событий, что будут происходить в стране.  

Теперь же, поняв, что наказание может быть самым радикальным, юноше казалось, что можно было бы обойтись и без этого. Как же теперь, если с ним произойдет что-то непоправимое, будет без него Джейн, отец, Нед Бакстер? Мартин чувствовал, что волна отчаяния все больше и больше овладевают его душой.  

– Да… – Кромвель как бы говорил сам собой. – Помню, как мы вместе с тобой, бок о бок, скакали навстречу коннице Руперта. Как отчаянно ты сражался с неприятелем. Я видел, что иногда ты был на волосок от смерти, но, удивительное дело, я не видел даже намека на страх в твоих глазах. А сейчас он есть… – Командир посмотрел в упор на своего подчиненного. – Я не сомневаюсь в истинных причинах твоего страха. Ты, я уверен, в первую очередь подумал не о себе, если я отдам приказ расстрелять тебя за дезертирство, а о ней… Верно?  

Мартин хотел ответить, но предательский комок, сковавший горло, не позволил ему выдавить из себя хотя бы слово. Бедолаге ничего не оставалось делать, как молча утвердительно кивнуть в ответ.  

– Да… Задумчиво молвил Кромвель. Было видно, что внутренне он борется сам с собой. – Но и дезертирство – вещь не шуточная…  

В комнате стояла пронзительная тишина. Казалось, что Мартин боялся даже дышать. Он понимал, что в эти мгновения фактически решается его судьба.  

– Скажи, – наконец-то заговорил Оливер, – ты помнишь Джеймса Уокера?  

– Конечно! – Поспешно отозвался юноша, не зная, зачем командир спрашивает о нем.  

– Пойди, разыщи его. Жду у себя вас обоих.  

Мартин поспешно обходил лагерь, донимая всех вопросами, как разыскать Джеймса Уокера, и все это время его не покидала мысль: зачем тот нужен командиру? А не для того ли, чтобы выполнить приказа Кромвеля относительно наказания дезертира? Не разыскивает ли сейчас Мартин, на свою беду, своего будущего палача? Знать бы, что это так, то, возможно, логичнее было бы бросить все, да поспешно удалится восвояси из этого лагеря, подальше от Кромвеля, от возможной печальной для Мартина развязки. Но гордый юноша тут же отмахнулся от этой мысли, считая, что он не опустится до позорного бегства.  

Вскоре Джеймс был разыскан. Однако миг встречи «старых» боевых друзей был краток, поскольку после того, как Мартин сообщил, что командир сию же минуту желает видеть у себя их обоих, заставил отложить в сторону логичные для такой встречи расспросы, и оба тут же поспешили в палатку командира.  

Увидев обоих на пороге, Кромвель, с улыбкой взглянул на Мартина. Видимо, тому тоже, как и Мартину, пришла в голову мысль о том, что юноша, дабы не искушать судьбу, мог в это время просто сбежать из лагеря. Тот факт, что сейчас он повторно явился к человеку, который в следующее мгновение может вынести ему, Мартину, смертный приговор, свидетельствует о том, что проверку на смелость, порядочность, вшивость, как хотите это назовите, он, Мартин, прошел.  

– Садитесь.  

Оба поспешно сели.  

– Да ближе, ближе к столу! Подвиньте табуреты. Вы должны видеть карту.  

Кромвель разложил на столе карту и некоторое время в задумчивости смотрел на нее.  

– Я сейчас скажу вам то, чего пока никто не знает. И не должен знать! Изо дня на день, в любую минуту, мы можем сняться и последовать на столицу. Я направлюсь в Лондон прямо, по самому кратчайшему пути. Ты же, Джеймс, и в помощники к тебе подключится и Мартин, возьмешь свой отряд и последуешь к Лондону по совсем иному пути. Как бы в обход, образно говоря, сделав немалый крюк. Если я изначально направлюсь в столицу, то вы берете курс на Оксфорд. Или Глосетр. Или иной населенный пункт, что находится в этом районе. И только потом, достигнув промежуточной цели, меняете направление, и следуете на столицу. Прибыв в нее, остановитесь на окраине. Кто-то из вас двоих, лично, инкогнито проследует к Уайтхоллу, разведает обстановку. Попытается разыскать меня. Если все нормально, разведчик оправляется назад к отряду, и вы все вместе преспокойно отправляетесь к месту дислокации в столице. Но…  

Кромвель откинулся на спинку стула и сокрушенно вздохнул.  

– Надеюсь, вы оба люди отнюдь не глупые, и понимаете, что с завершением военных действий завершился и период, когда враг виден явственно. Вот она, конница Руперта, которую мы должны атаковать. Вот они, враги! Прямо, пред тобой! Там, на поле боя, было все понятно. Но в политических играх все по иному. Тут больше ведется теневая игра, закулисная. Иногда в ней находится место подлости, предательствам, заговорам и иже с ними. В этой игре ни в чем нельзя быть уверенным. Вчерашние единомышленники могут вонзить тебе нож в спину, предать, все может быть! Вот на тот случай, если я, не приведи Господи, не буду волен в своих действиях, окажусь в чьих-то руках, вот тогда и пригодитесь вы, и ваш отряд, чтобы выручить из беды своего командира.  

Кромвель еще раз вздохнул.  

– Пусть это не выглядит в ваших глазах некой трусостью с моей стороны. Это расчетливость, умение предугадывать события, желание преждевременно подстраховаться от нежелательного развития ситуации. Поверьте, те качества, которые не уместны на поле боя во время стремительной атаки, очень даже желательны, и даже необходимы, во время неспешной, тактической политической игры. Все сейчас близится к решающей развязке, поэтому ставки сейчас как никогда очень высоки. Именно посему нужно избежать всяких случайностей. Именно поэтому и я прошу, чтобы вы подстраховали меня. Приказ понятен?  

– Конечно, командир! – Почти в один голос ответили оба.  

Предсказания Кромвеля, относительно того, что скоро они покинут место расположения под стенами осажденного Понтефакта оказались пророческими. Вскоре отряд Джеймса Уокера отправился в путь, проследовал до Окфорада, а затем взял путь на столицу.  

Большая часть пути уже была позади. Видя, что дело идет к вечеру, отряд уже начал подумывать о том, где бы остановится на ночь. А тут еще и явно надвигающаяся непогода недвусмысленно давала понять, что откладывать решение этого вопроса на потом было явно не желательно. Поэтому, увидев впереди постоялый двор, Джеймс Уокер тут же отдал приказание сворачивать к зданию, распрячь лошадей, и самим определятся на ночлег. Разыгравшаяся вскоре непогода не расстроила путников, а, наоборот, утешила. Они искренне радовались, что успели спрятаться под крышу до начала дождя, хотя это, впрочем, мало что изменило. Военные люди не принадлежат к числу тех, кто будет до полночи за кружкой вина болтать о чем-либо, лишь бы в пустую прожигать время. Они были людьми организованными, да и изрядно уставшими от длительного перехода. Поэтому, первоначально перекусив, тут же отправились в комнаты для того, чтобы поскорее прильнуть к своим подушкам и отдохнуть после утомительного путешествия.  

Сделал это и Мартин. Да, он был молод, крепок и здоров, но и для крепких людей иногда бывает отнюдь не лишним крепкий сон. Чтобы таким же крепким и оставаться в дальнейшем. Ведь сон, пища и многое другое, предназначено не только для лежебок и обжор. Каждому человеку, для нормального функционирования организма, нужно много необходимых вещей, и отказываться от них было бы просто глупо. Мартин также не упустил возможности крепко и безмятежно отоспаться. Тем более, что обстановка способствовала этому. Ибо что может быть милее такой картины. За окном завывает холодный ветер, беснуется непогода, властвует сырость и холод. А ты, слушая это, лежишь в сухой и теплой постели, в тепле и уюте, и этот уют становится еще более милее, на фоне того, что происходит за окном. Идиллия! Именно в такой обстановке автор этих строк написал большинство своих романов. Каждый по-разному смотрит на ситуацию. Но вашему покорному слуге кажется верхом кощунства сидеть и «скрипеть пером» в то время, когда за окном лето и хорошая солнечная погода. Это тот период года, когда просто преступно сидеть на одном месте. В это время года и по такой погоде человек должен «кипеть», совершать кучу дел, где требуется подвижность и энтузиазм. Но, когда за окном завывает непогода, стекла дрожат от порывов ветра, а его «стоны» едва ли не «ласкают» слух, подчеркивая, как плохо «там», и как уютно и мирно «здесь», в теплой и уютной комнате, где при свете ночника ты работаешь над книгой, окунаясь вместе с героями своих книг в неповторимо прекрасный мир. Это можно сравнить с работой музыканта, художника, любого иного творческого человека. Да, зрители перед сценой, и посетители картинных галерей испытывают настоящее наслаждение, слушая музыку или любуясь прекрасными полотнами талантливых мастеров. Но это удовольствие просто несопоставимо с тем куражом и вершиной блаженства, которые испытывают музыканты, находясь на сцене, даря свое творчество людям, получая адреналин и от самого процесса игры, и от вида и осознания того, что твое творчество любимо зрителями, что оно вызывает у них восторг и восхищение.  

Это в полной мне можно отнести и к писателям. Если бы вы знали, какое это удовольствие: отвлекаться от мирской суеты, окунаться в романтический мир своих литературных героев. С которыми ты подружился и сроднился. Вместе с ними мчаться под парусом по волнам океана, карабкаться на вершины гор и участвовать в поисках сказочных сокровищ. Говорят, ради таких минут стоит жить. Это именно тот случай. Ваш покорный слуга безмерно благодарен Создателю, что сподобил его к дару сочинительства. Благодаря этому я посетил, (пусть и мысленно, не наяву), много стран и райских уголков нашей необъятной и трижды прекрасной земли, пережил массу захватывающих приключений, любил и страдал вместе со своими героями. Бытует мнение, что каждая своя книга для писателя является как бы родным ребенком. Не обязательно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, настолько близким к истине является это, на первый взгляд, шуточное выражение. Это же, в полной мере, касается и литературных героев, созданных автором. Это не просто бесчувственный персонаж, выполняющий какое-то действо. В каждого из них автор улаживает душу, каждого наделяет характерами, мыслями и помыслами. Мало того, в некоторых он как бы вписывает частичку самого себя, наделяет его своими мыслями, взглядами, приписывая им свои слова, поступки. Которые или уже были совершены автором, или которые он, возможно, хотел бы совершить в жизни, но, не совершив их наяву, предоставил это право своим литературным героям.  

Вообще-то это, наверное, является удивительным таинством. Когда литературный герой, никогда не существовавший на самом деле, являющийся полным и абсолютным плодом фантазии автора, заставляет читателей волноваться и страдать, переживать за его судьбу, смеяться и плакать, а иногда и рыдать в тех местах текста, когда хочется захлопнуть книгу, швырнуть ее в сторону, уткнуться лицом в подушку и завыть от чувства безысходности и тупого вопроса: «Почему так происходит в жизни?! Почему так несправедливо устроен этот несовершенный мир?!»  

Извините за такое «лирическое» отступление. Это был просто порыв души автора. Назовите это минутой слабости, или чем-то другим. Но иногда хочется излить душу, пообщаться с теми, кто «по другую сторону». Ведь именно для тех, кто «по другую» автор и несет свою нелегкую ношу. Нелегкую, но в то же время такую милую и желанную для души. Если для упомянутых мною выше музыкантов не составляет труда видеть лица и реакцию зрителей, благо дело, они рядом, перед сценой. То писатель обычно творит « в пустоту». Не видя тех, для кого он пишет, не зная, как они воспримут написанное. Каким хорошим не был бы на сцене звук, свет и все иное, музыканту, тем не менее, не доставит удовольствие петь в пустоту, то есть в пустой зал. Они должны видеть лица, глаза, реакцию тех, для кого они творят. Увы, но писатели лишены такого контакта, поэтому это мое отступление, как бы попытка пообщаться с вами, излить свое, наболевшее, заглянуть вам в глаза.  

Но, вернемся к героям нашего повествования.  

Чуть выше я рассуждал о героях литературных, вымышленных, никогда не существовавших, являющихся полным плодом фантазии автора. Естественно, в этом произведении ваш покорный слуга также воспользовался разумной долей литературного домысла. И в этом меня никто не вправе упрекнуть, поскольку любой писатель, если хочет, чтобы книга была интересна читателю, без этого просто не может обойтись. Но проследить судьбы многих реальных людей, на фоне реальных исторических событий – это была цель этого огромного труда, коим является любая трилогия. И, хотя во всех трех романах трилогии достоверно, во всех мелочах, без каких-то домыслов и приукрасок, автором изложены все перипетии исторических событий Великой Английской буржуазной революции семнадцатого века, с момента ее зарождения и до ее пика, кульминации, автор все же не считает эту трилогию исторической. Ибо в таких случаях обычно пишут о исторических личностях, о их самом близком окружении, о их личных терзаниях во время принятия тех или иных судьбоносных решений. Как-то издревле повелось, что исторический роман – это в первую очередь повествование о похождениях королей, их свиты, о дворцовых интригах и т. д. В данном случае автор отошел от некого шаблона, и сознательно сделал эпохальные исторические события неким фоном, на котором и раскрываются судьбы простых людей, их чаяния и поступки в это непростое время. Впрочем, не только простых людей. Но не все однозначно в этой круговерти. Понятия «богатый и «бедный», «простолюдин» и «дворянин» – это все относительно. Особенно во времена великих потрясений. Здесь все смешивается. И каждый способен на разные поступки. Одни – любят и надеяться, вторые – впадают в отчаяние и черствеют душой. Одни – смело идут «на баррикады», вторые – трусливо отсиживаются, выжидая, чем все закончится, и перед кем потом можно будет вытянуться в услужливой позе «прогиба». Одни – идут в бой или даже на верную смерть, ради общих идеалов, ради того, чтобы всем жилось лучше, второй – цинично предаст всех и вся, в том числе идеалы, Отчизну, все, самое святое, ради ломаного гроша, ради копеечной лично выгоды. Не зря книга названа «Судный день Англии». Именно во времена великих потрясений и перемен великие испытания и поверяют нас на прочность. Всех! Каждого в отдельности, народ, нацию, страну.  

Вообще, как мне кажется, удивителен сам факт появления на свет этой книги. Как получилось, что ее написал автор, живущий едва ли не на другом конце света относительно Англии, никогда там не бывавший, которого с этой страной, казалось бы, абсолютно ничего не связывает. Мало того! Роман написан много веков спустя, после того, как в Англии произошла упомянутая выше революция! С откуда интерес к «событиям давно минувших дней»?! Что заставило человека, жившего своей, совершенно иной жизнью, посвятить годы, на изучение исторических материалов и архивов дел давно минувших дней, а затем не один год отдать и написанию самой книги?!  

Невольно вспоминается судьба книги вашего покорного слуги «Разрушенный рай». Потрясающе драматические события разворачиваются на одном из заброшенных островков бескрайнего океана. В жизнь удивительного племени, жившего не менее удивительной жизнью, вероломным образом вторгаются конкистадоры-завоеватели. Итогом удивительнейших приключений, волнующих и трагических событий стает полное истребление конкистадорами этого племени. Всех, до одного! Не осталось ни единого человека, кто мог бы рассказать кому-либо о том, что происходило в этом замкнутом мирке острова, до трагических событий, описанных в «Разрушенном рае», и в тот период, когда они происходили. Так как же тогда автор узнал обо всем этом?!  

Думаю, многое объясняет тот факт, что вся эта история, полностью, от начала до конца, потрясающе явственно увиделась автору во сне! Понятно, что это не факт, а только предположение, но, как мне кажется, сильные личности этого свободолюбивого и гордого племени, именно таким, едва ли не мистическим образом, при помощи сна, хотели попросить автора, чтобы он поведал миру о том, что они также жили и любили на этой земле...  

Это сравнение не касается трилогии «Судный день Англии», но ответы на некоторые удивительные вопросы, касающихся природы возникновения этой книги, изложенные выше, наверное, хранят в себе некую тайну.  

Но вернемся все-таки к нашему повествованию.  

Итак, ветер за окном продолжал завывать, по другую сторону оконного стекла властвовала непогода и холод, а Мартин, свернувшись клубочком в теплой и уютной постели, чувствуя, что согревается, закрыл глаза и умиротворено и крепко уснул…  

– Верить ли очам своим?! Кого я вижу?! Мой юный друг вновь собрался мне заказывать поддельное письмо, а рассчитается потом через несколько лет?  

– Ну, что вы, святой отец. Я ведь подробно объяснял вам, каковой была причина той моей оплошности. Я ведь искренне раскаялся, когда был у вас последний раз и заказывал подделку письма для родителей Гарольда Йорка. Я ведь добросовестно рассчитался и за этот новый заказ, и щедро вернул тот старый долг, даже заплатив сверху. Я ведь раскаялся, святый отче. Говорят, что повинную голову и меч не сечет. Не гоже вам перечить святому письму.  

– Ладно, чего уж там. Ты мне, старому человеку, уж и поворочать не даешь. Как же мы, старики, без ворчания можем обойтись? Не лишай меня этого удовольствия. Пойдем со мной.  

– Хорошо, – обрадовался Мартин, что старик быстро отошел. – А что же это вы так долго не открывали на мой стук? Такое впечатление, вы уж простите меня за такое богохульное сравнение, что мой стук застал вас в постели с ненасытной дамочкой. Что и стало причиной моего долгого томительного ожидания перед вашей дверью.  

– Твои бы слова, юноша, да Богу в уши. Ах, не отказался бы я от того, о чем ты говоришь! Но… Увы… Года нас не только не красят, но и, увы, лишают многих радостей, что были доступны нам ранее. Я бы и желал ненастную, как ты говоришь, дамочку, но… Боюсь, в свои-то года, да при моих-то нынешних возможностях, уж чего-чего, а насытить ее именно в том деле, которое ты, плут, имеешь в виду, я уже не смогу. Увы… Печально все это. Для мен сейчас более актуален иной грех. Не прилюбострастие, а чревоугодие. Я как раз позволил себе откушать того, что Бог послал. Присаживайся, дружок, отведай моих скромных блюд.  

Хозяин и гость вошли в комнату, где был скромно накрыт стол. Видимо, визит Мартина застал старика во время приема пиши. Хозяин подвинул гостью стул:  

– Садись.  

– Нет-нет! Я…  

– В таком случае я вообще тебя слушать не буду! Можешь отправляться восвояси, с чем пришел. Ты погляди! Он брезгует моим угощением! Ну, надо же! Возьми, хоть вина отпей с дороги-то.  

И хозяин дома плеснул из огромного кувшина в кружку гостью немного вина.  

– Я самую малость налил, так что отказываться – это… Об этом я и слушать не хочу. Все! Я трапезничаю, а разговаривать с тобой начну только после того, как твой сосуд будет пустой. Все! С этой минуты я глух и нем! Можешь даже не терять время, и не обращаться ко мне зря.  

И старик, как ни в чем не бывало, словно Мартин и не присутствовал в комнате, принялся уплетать то, что «Бог послал». Мартин сделал пару-тройку безуспешных попыток возобновить разговор, но, видя, что его собеседник в ответ на его речи «и «ухом не ведет», сокрушенно вздохнул, потянутся за кружкой, поднес к губам, сделал паузу. Святой отец, как казалось Мартину, был всецело увлечен трапезой и как-будто не обращал ни малейшего внимания на гостя. Но, вместе с тем, юноше казалось, что старик краем глаза следит за его действиями. Поняв, что тот не отцепиться от него, пока Мартин не выполнит его требование, гость снова сокрушенно вздохнул, поднес кружку к губам, и одним махом влил в себя содержимое сосуда.  

С этого мгновения, как показалось Мартину, трапеза резко перестала интересовать хозяина дома. Он облегченно вздохнул, откинулся на спинку стула, сладко потянулся и небрежно швырнул на стол лоскут ткани, которой перед этим вытер руки.  

– Вот и хорошо… Вот и прекрасно… Рад, рад, что ты не брезгуешь моим вином. А винцо у меня, надо признать, отменное. А ты думал, что я умею только почерки подделывать? Да нет уж. И вино собственное умело изготовляю, и всевозможные яды… Яды у меня получаются особенно хорошо… Сам Борджиа позавидовал бы. Он был примером для меня, а теперь, думаю, я еще дальше его пошел. Ибо у меня исключено, что яд может не подействовать, или еще что-то может приключиться. Нет, у меня все железно! Не веришь. Вот смотри. Лови!  

В следующее мгновение произошло неожиданное. Святой отце взял со стола кусок хлеба, и бросил его в руки Мартину. Любой иной человек на его месте, руководствуясь вековыми человеческими рефлексами и интуициями, непременно подставил бы раскрытые ладони, чтобы славить этот кусок хлеба. Но Мартин не сделал этого! Да, он как бы интуитивно немножко дернулся всем телом, словно хотел сделать естественное для такого случая движение, но не сделал его. Зато лицо юноши вмиг преобразилось. В его глазах читался страх и ужас.  

– О! Вижу, что мое очередное гениальное творение, подмешанное тебе в вино, уже начало действовать. Ну, что же. Я свое дело сделал. Теперь черед других.  

И, совершенно не обращая внимание на Мартина, словно того и не было, не спеша поковылял по каким-то своим делам. Зато на «арене действий» появилось новое «действующее лицо». Да какое! В такую минуту, погружавшийся в пучину отчаяния, Мартин готов был увидеть кого угодно, даже дьявола. Менее удивился бы, если бы тот (дьявол) сказал: «Вот я и пришел по твою грешную душу! » Но произошло еще более невероятное! Мартин увидел того, кого уж никак не ожидал увидеть здесь, и, уж тем более, не хотел бы видеть. Но произошло именно это! С ехидной и злорадной ухмылкой на лице в комнату не спеша вошла… леди Кэлвертон!  

– Голуба! Какая приятная встреча! Да воздаться Проведению за то, что оно толкнуло меня именно в этот день и этот час отправится в гости к моему давнему другу, святому отцу. Какое это счастье, что как раз и ты, касатик, в это же время направил свои стопы к старику! Уж прости меня, но ты же, надеюсь, меня знаешь. Я просто не могла лишить себя удовольствия воспользоваться таким благоприятным стечением обстоятельств. Услышав, что это именно ты стучишься в дверь, и окликаешь старика, я тут же попросила нашего неоспоримого в своих делах гения что-нибудь приготовить для тебя. А ты, простофиля, легко попался в этот капкан!  

Подойдя к стулу, на котором минутой ранее сидел хозяин дома, она не спеша уселась на нем, и снова измерила Мартина уничижающим взглядом.  

– Если бы ты, голуба, знал, какое неописуемое, ни с чем не сравнимое, удовольствие приносит мне созерцание тебя, беспомощного и подавленного, со страхом в глазах. Я ведь видела, как твои глазенки покосились на шпагу, находящуюся при тебе. Но в этом-то и заключается гений нашего святого отца! Я не боюсь, что ты вскинешь ее, шпагу, и пронзишь мое… великодушное и доброе сердце. Ибо, как бы ты не хотел этого сделать, но, увы, голуба, не сможешь. Ибо яд, который изобрел наш почтенный святой отец, да воздаться ему за его добрые и благородные труды, в первую очередь парализует руки и ноги. Они просто отнимаются! Ты ведь сейчас не то, что рукой, даже пальцем пошевелить не можешь. Ведь так?  

Оратор подалась всем телом вперед и пристально всмотрелась в глаза юноше. В них читался страх. Собственно, иного она и не ожидала.  

– Утешу тебя: это только начало. Дальше начнут отниматься другие органы тела, ощущение будет еще более болезненным. Ты во мне не сомневайся! Я не такая! Я добрая. Я не оставлю тебя наедине с бедой! Я буду рядом, я буду наслаждаться этой бедой, упиваться от наслаждения, видя, как получают по заслугам те, кто сует нос не свои дела, кто бросает и предает меня. Я буду с тобой до самого конца, пока ты окончательно не испустишь дух…  

Леди Кэлвертон резко поднялась, еще более резко подвинула стул ближе к Мартину, потом, подумав, еще ближе, почти вплотную, и тут же вновь села на стул, оказавшись перед Мартином на расстоянии вытянутой руки. Она пристально, в упор, злобно и торжествующе, взглянула в глаза своей жертве.  

– А скажи, касатик, не обидно ли тебе умирать в такие молодые годы? Ведь жизнь-то для тебя толком еще и не началась-то! Поди, и женских ласок-то по-настоящему еще не изведал? Да? Я права? Да… Как обидно умирать в такие юные годы. Сколько всего впереди ожидало тебя… Кто-то другой будет совершать дела, которые мог бы свершить ты, и получить за это славу и уважение окружающих. Кто-то будет обнимать, целовать и сладострастно прелюбодействовать с дамой твоего сердца, которая могла бы принадлежать тебе и только тебе. Она будет стонать от удовольствия во время любовных совокуплений со своим ухажером, а ты в это время будешь гнить в могильном плену, превращаясь в тлен, и не имея возможности отшвырнуть к чертям крышку гроба, вырваться из удушающей темени к солнечному свету, к пению птиц и пьянящим запахам трав. Увы… Все это уже не для тебя… Все это уже никогда к тебе не вернется.  

Это еще один красноречивый пример того, как душевные муки могут быть более болезненны, чем мучения телесные. Да, боль все глубже и глубже проникала в тело несчастной жертвы. Но отнюдь не она приносила главные страдания несчастному. А именно слова интриганки. Леденящий своим ужасом и неотвратимостью смысл этих слов проникал в самые отдаленные глубины сознания юноши. Он с отрезвляющей и ужасающей точностью все больше понимал, настолько она права, насколько безрадостная перспектива ждет его. Вернее, перспективы, как раз и не будет. Впереди не будет ничего! Только пустота.  

Мартин, несмотря на свой юный возраст, был человеком отчаянным и далеко не робким. Но сейчас именно страх был тем доминирующим чувством, которое всецело владело им. А еще жалость. Жалость к самому себе, к своей несчастной судьбе, в которую так неожиданно и так вероломно вторглась эта на удивление жестокая и циничная женщина.  

Мартин вспомнил о Джейн, и мысль о том, что они больше уже никогда не увидятся, еще более невыносимой болью разлилась по сердцу.  

А леди Кэлвертон, словно грифы и шакалы, и иные падальщики, поспешающие к месту пиршества, учуяв издалека запах смерти, старалась в полной мерен насладится приятным для нее моментом:  

– Умирай, голуба, умирай! И отправляйся в ад! Как и все те мерзавцы и мерзавки, которые имели наглость путаться у меня под ногами. Закрывай свои ясны очи, голуба, прощайся с миром. – Палач наклонялся к своей жертве все ближе и ближе. Настолько близко, что, казалось, ледяные губы этого исчадия ада вскоре коснуться воспаленных щек юноши, ему передаться ее холод, и его тело начнет остывать. Наверное, этот процесс уже начался. Жизнь все больше покидала его тело, и теперь словно уже издалека продолжали доноситься еле слышимые обрывки слов. – Голуба… Мерзавка…  

Какой-то непонятный гулкий удар, послышавшийся где-то рядом, невдалеке, заставил Мартина встрепенуться и открыть глаза. Первое, что он увидел – это почти полумрак вокруг. Как?! Так скоро?! Ведь мгновение назад он еще находился в доме святого отца, в ярко освещенной обилием свечей комнате, в которой рядом с ним находилась леди Кэлвертон. И она без конца тараторила свою зловещую брань. Теперь вокруг тишина, он один, и вокруг темно. Неужели он уже в могиле? Или в аду? Так быстро? Неужели жизнь в загробном мире, в существование чего он ранее категорически не верил, возможна?  

Да, нет, не похоже не преисподнюю… Обычная комната… С окном… За окном видно светлеющее утреннее небо! Небо бывает таким, когда зарождается утро! Вот более отчетливо видно облака, освещенные робкими первыми лучами пробуждающегося солнца! Он не в могиле! Он по «эту» сторону жизни! А не по «ту»!  

Лихорадочно пытаясь сообразить, что происходит, Мартин собрался с мыслями и более внимательно огляделся вокруг. Обыкновенное окно, обыкновенные стены, кровать, обыкновенная комната… Боже правый! Да ведь это же номер в постоялом дворе мистера Гентера! В котором он остановился вчера вечером! И где сразу же завалился спать! Это все ему снилось!!!  

Мартину хотелось орать во всю мощь своих легких от радости, что он живой, что все то, что происходило с ним в доме святого отца, было не реальностью, а глупым, пусть трижды страшным и жестоким, но все же сном! Господи Иссуси! Да славься имя твое! Какое это счастье – жить на белом свете! Как радостно осознавать, что ты в мире живых!  

– Мерзавка! Ты пыталась пнуть меня ногой?!  

Мартин обомлел. Казалось, что после такого страшного сна, где было все, мрачнее чего, казалось бы, в этом мире уже ничего нет и быть не может, юношу нельзя будет удивить или напугать чем-либо еще. Ан нет! То, что он сейчас услышал, было, наверное, более нереальным, чем только что пережитый кошмар. Ведь юноша к этому времени полностью проснулся, и полностью отдавал себе отчет в том, что происходит. Сон есть сон. И какими бы ужасами он не был бы наполнен, относиться к нему нужно не серьезнее, чем к сказке-выдумке для потехи детворы. Но ведь фраза, что только что прозвучала, была реальной! Она не почудилась! Он была произнесена рядом, совсем близко, была реально сказана, реальным человеком! Но еще большего ужаса происходящему придавало не то, что было сказано. А то, кем это была сказано! Этот голос Мартин узнал бы из сотен тысяч других! Это был голос леди Кэлвертон!!!  

Что, опять сон? Да нет же! Это реальность! Это не прибежище монаха-отшельника в предместье Лондона! Это постоялый двор, в котором Мартин остановился накануне вечером! Но тогда как могла оказаться леди Кэлвертн здесь, в этом заброшенном Богом постоялом дворе вдали от столицы, на границе графств Сурей и Беркшир?! Да такого просто не может быть! Что это за наваждение?  

– Ну, ты у меня поплатишься, мерзавка, за то, что пытаешься спасти свою вшивую жизнью. Тюрьма Элиот совсем рядом, она заждалась тебя. Сейчас мы тебя туда и препроводим.  

Это был голос леди Кэлвертон! Это была ее манера говорить! Ее манера действовать, сеять зло и, при этом, говорить и делать и говорить так, чтобы ее жертвам становилось еще больнее.  

С этой минуты мозг юноши стал работать учащенно. Он понимал, что нужно было быстрее выбросить из головы все рассуждение о том, что это снова сон, или мучиться вопросом над тем, как здесь могла оказаться леди Кэлвертон. Она здесь! И точка! Пусть это выглядит невероятно, но это реальность! Сейчас нужно думать о другом. Что, собственно, происходит, а также, что нужно сделать для того, чтобы помешать осуществлению очередного злодейства интриганки. А в том, что неугомонной злодейкой сейчас затевается именно очередная подлость, Мартин не сомневался.  

Он быстро начал соображать, с откуда доносится голос, и вскоре понял, что исходит он с соседней комнаты, что находится через стену, возле которой спал Мартин. Но причина слышимости не просто тонкая стена между комнатами. Звук как бы доносился не через стену, а где-то со стороны. Движимый любопытством и инстинктом, Мартин тихонько поднялся, чтобы не шуметь и не быть услышанным, и медленно и осторожно прошелся вдоль стены. Вскоре ситуация становилась более понятной. Лучше всего звук доносился из-под картины, которая висела на стене. Осторожным движением Мартин снял ее, и поставил на пол, рядом с местом, где стоял. Инстинктивно ощупал стену на этом месте и сразу же нашел то, что искал. Отверстие в стене. Вернее, сначала корок, которым было заткнуто это отверстие. Удалив досадную преграду, наш герой инстинктивно сунул туда палец, и обнаружил, что дыра сквозная, но, поскольку кончик пальца тут же уперся во что-то деревянное, понял, что с обратной стороны, видимо, стоял шкаф, комод, все, что угодно. Какая-то деталь мебели, которая умело маскировала дыру, не давала возможности тем, кто находился в той комнате, подозревать, что их подслушивают. Ловко придумано! Мартин почти не сомневался, что такой «наблюдательный пункт», возможно, задумал и подготовил сам хозяин постоялого двора. Прибывал к нему, к примеру, какой-то важный постоялец, или какие-то люди, которые, по мнению, хозяина могли между собой обговаривать какие-то тайны, он селил их в комнату с огромным комодом, отодвигать который постояльцам бы и в голову не пришло, а сам в нужный момент заходил в эту комнату, отодвигал картину, вытаскивал со стены корок, и проникал в чужие тайны…  

Ловко! Ловко придумано! Даже корок предусмотрел, который почти полностью блокировал звук. В данном случае интриганку подвело самообладание. Не закричи она на повышенных тонах: «Мерзавка! », Мартин, скорее всего, никогда бы не услышал, то, что там говорят. Теперь же, удалив корок, прильнув к стене, и понимая, кто находится за стенной, и чего можно ожидать от этого человека, он весь обратился в слух, стараясь не пропустить не единого слова.  

– Поскольку эта… – Послышался из-за стены ядовитый голос леди Кэлвертон. – Эта мразь, это ничтожество, эта мерзавка, сможет еще что-то надумать, и выдать всех нас в тот момент, когда мы будем проходить через холл, в котором к этому времени уже, возможно, будет находиться немало людей, нужно блокировать все ее действия. Но со связанными руками и с кляпом во рту, на показ всем, ее вести тоже опасно. Воспользуемся гениальными зельями не менее гениального их создателя. Яды, приготовленные святым отцом, еще никогда не подводили. Отравлять ее я, конечно, не буду. Это слишком легкая для нее смерть, а вот дать такое зелье, после которого она уснет на несколько часов, и придет в себя уже в одном из каменных мешком тюрьмы Элиот, – это будет самый раз. Джек с Маком будут контролировать ситуацию и незаметно для окружающих осматривать все вокруг, а вы вдвоем, – видимо, она обращалась к кому-то, кто также находился в этой комнате, – возьмете эту… Эту дамочку под руки, проведете ее через холл и усадите в карету. Пусть думают, что она просто еще не успела отойти от сна, и ее таким образом друзья препровождают к карете.  

– Да, госпожа, вы правы. Нужно быть осторожными. Я уже выходил на подворье, осмотрелся и понял, что на ночлег здесь остановился целый отряд всадников. Это люди военные, их много, от них лучше держаться в стороне, не привлекать их внимание к себе. Поэтому нужно сделать все быстрее и осторожнее. Пока утро совсем ранее, и поэтому пока практически все еще спят. Лучше покинуть постоялый двор раньше, чем кто-либо, а особенно эти военные, выйдут на подворье, и начнут обращать на нас внимание, да донимать нежелательными расспросами.  

– Это что еще за военные люди?! Этого еще нам не хватало… Интересно, чьи это люди? Интересно… Но давайте все же думать о главном. Сейчас нам нужно поскорее ретироваться с отсюда. Увы, но настолько я знаю, действие зелья наступит минут через десять – пятнадцать. Увы, нужно будет выждать это время. Но мы его, конечно, в пустую терять не будем. Вы пока спуститесь, приготовите карету и лошадей, осмотритесь. Я пока буду оставаться в этой комнате, буду присматривать за нашей дамочкой… Джек, ты, наверное, тоже останься. Так, на всякий случай. А вдруг она начнет трепыхаться, и мне одной с ней будет нелегко справиться. Итак, Мак, помоги Джеку подержать нашу неженку. Боюсь, что она добровольно не захочет выпить, но я с удовольствием сама волью ей в рот содержимое флакона. Держите! Начнем.  

За стеной послышалась возня. Мартин понимал, что в это время там, по другую сторону этой стены, совсем близко, твориться беззаконие. Благородному юноше очень хотелось бросить все, обнажить шпагу и кинуться на выручку незнакомой пленнице. Но он был не только смел, но и рассудителен. Он понимал, что у него еще есть время в запасе, чтобы предотвратить злодейство. Сейчас еще рано выдавать свое присутствие. Да к тому же, речь шла не об убийственном яде, когда действительно нужно было немедля вмешиваться в ситуацию, а о снотворном, поэтому сейчас не решается острый вопрос жизни и смерти пленницы. Поэтому юноша хотел выждать еще несколько минут, дослушать до конца весь разговор. Ведь могла прозвучать еще какая-то, важная для него информация, а уже когда беседа будет закончена, и слуги леди Кэлвертон отправятся готовить к поездке карету и лошадей, тогда он и начнет осуществлять то, что только что надумал. Да! Он уже знал, что будет делать далее, и кто ему поможет в осуществлении его плана.  

Вскоре возня за стеной утихла.  

– Вот и хорошо, – послышался язвительный голос интриганки. – Вот наше тельце уже и начало немного обмякать... Вот наши глазки уже и начали помаленьку соловеть и закатываться… Это прекрасно! Отлично! Ну, что? Теперь мы с Джеком вполне управимся здесь, а вы отправляйтесь готовить карету и лошадей. Мы ждем, когда все у вас будет готово. Ступайте. А я полюбуюсь, как проживает последние часы на свободе наша глубокоуважаемая госпожа Элизабет Каннингем.  

Казалось, после такого сна и после такого невероятного факта пребывания здесь леди Кэлвертон, которой, по его разумению, здесь никак не должно было быть, Мартина уже ничем нельзя было удивить. Таки нет! Таки невозможное – возможно! Уж если присутствие здесь вездесущей проныры, коей является наша интриганка, еще как-то можно было объяснить, но чтобы здесь увидеть Элизабет… Это просто не могло вложится юноше в голову! Какая удивительнейшая чреда потрясений для Мартина!  

Однако, мы уже говорили о том, что Мартин был сообразительным малом, умеющим держать себя в руках, поэтому и в этом моменте он быстро откинул в сторону удивления и эмоции, понимая, что вот теперь как раз и настал момент, когда промедление смерти подобно. Когда непременно нужно что-то предпринимать, пока не станет поздно. Ведь с этой минуты для юноши картина происходящего стала совершенно понятной. Теперь до конца было ясно, что, собственно, происходит. Нужно было немедля действовать! Что он и сделал. Тихонько и быстро одевшись, он столь же неслышно вышел с комнаты, прильнул к одному из окон, с видом на подворье, дождался момента, пока из дома не вышла четверка мужчин, направившихся к конюшням, запомнил их внешний вид, и сразу же бросился к дверям комнаты, где накануне остановился на ночь командир отряда.  

Тот уже не спал, и одевался, поэтому это ускорило дело. Мартин скороговоркой объяснил ему суть дела, и тут же изложил свой план. Джеймс Уокер был человеком смекалистым, он не принадлежал к тем, кому нужно было что-либо повторять дважды, с понимание дела молча кивнул головой, и тут же поспешил из комнаты. Мартин тоже не сидел, сложа руки, торопливо обходил все комнаты, где квартировались служивые, и каждому быстро, но четко и доходчиво, излагал суть дела. Кавалеристы – люди военные, стало быть, по своему определению являются людьми дисциплинированными, поэтому это обстоятельство очень способствовало тому, что задуманный Мартином план не стал в итоге тем, к чему можно было бы применить определение «в лес по дрова». Все действовали расторопно, не мешкая, по плану, не проявляя излишнюю инициативу, которая могла помешать делу, а только по командам и жестам своих командиров.  

Ели бы в это время где-нибудь на террасе дома сидел человек, не спеша попивающий чаек, имеющий возможность наблюдать за всем происходящим со стороны, он мог бы обратить внимание на любопытную картину действий, едва ли не на «военные маневры». Это можно было бы сравнить с некой, хорошо режиссированной театральной постановкой. Только театральное действо разворачивалось на этот раз не на сцене закрытого помещения в театре «Белая лилия», а под открытым небом.  

Возле выхода на задний двор начали поспешно собираться люди, на ходу застегивая пуговицы на своих мундирах. Один из них, (это был Уокер), поглядывал на юношу, находящемуся в окне второго этажа, которому из того места хорошо был виден постоялый двор. Ведь кавалеристы находились на первом этаже, в небольшом помещении, которым не был видел двор, а только окно на втором этаже, где и был «наблюдательный пункт» Мартина.  

Вскоре из конюшен выехала карета, а вслед за ней и трое всадников, и вся эта кавалькада направилось к центральному входу здания. Именно в это время Мартин подал условный знак – сделал отмашку рукой Уокеру. Тот, в свою очередь, кивнул кавалеристам, и те, с нетерпением ждавшие возможности «выбраться на белый сет» и «размяться», проворно юркнули в заднюю дверь, обогнули дом с тыльной стороны, обогнули его угол с того крыла, где были расположены конюшни, и, пользуясь тем, что дверь в конюшню была расположена очень близко к углу строения, из-за которого они и появились, что позволило им практически незаметно юркнуть в помещение конюшни. Ведь расстояние от угла здания, за которым они были невидимы для тех, от кого прятались, до дверей конюшни, было минимальным, всего пару-тройку шагов, поэтому процесс «перебежки» занял всего несколько секунд. Нетрудно догадаться, чем в это время занимались служивые. Впрочем, на домысел читателя полностью оставлять эту часть нашего повествования все же не стоит. Ведь о том, что в это время кавалеристы седлали своих лошадей, может догадаться любой читатель. Но вряд ли кто предусмотрит тот ход, что задумал Мартин. У еще сонного владельца постоялого двора Мартин спросил, не предоставит ли он им коляску, которую Мартин видел накануне вечером в помещении конюшни. Получив утвердительный ответ, тут же вручил хозяину сумму, которую тот назвал.  

Благодаря таким действиям, и упомянутым выше «военным маневрам», в итоге наше «театральное действо» получило весьма любопытное продолжение. Возле парадного дома, прямо возле крыльца, осталась стоять карета, просматриваемая кучером, и один из людей леди Кэлвертон, держа за уздечки троих лошадей. Двое всадников спешились, и поспешили внутрь дома. Через некоторое время из дверей дома в сопровождении одного из всадников вышла дама, пониже наклоняя голову, чтобы край шляпы закрывал ее лицо от возможных любопытных взоров. Сопровождавший ее слуга поспешно распахнул перед ней дверцу кареты, в которую она столь же поспешно юркнула. Вслед за ними, а фактически вместе с ними, из дома также вышли двое, которые с двух сторон поддерживали под руки «спящую» даму, бережно и учтиво отправив ее вслед за первой домой в карету, усадив ее на привычное место. Столь же привычное место рядом с ней занял и Джек. Двое других, захлопнув дверцу кареты, и посчитав, что главное дело сделано, вскочили в свои седла, и вся кавалькада тронулась с места, направившись к воротам постоялого двора. Наверное, все злоумышленники, и, конечно же, в первую очередь наша интриганка, в это время вздохнули с облегчением, полагая, что все уже позади. Но именно в этот момент произошло то, чего они меньше всего ожидали.  

Из ворот конюшни дружно выехал отряд кавалеристов, и также направился к воротам постоялого двора. Было видно, что военные успевают к воротам первыми, поэтому группе злоумышленников ничего не оставалось делать, как остановится, и подождать, пока через ворота проследует более расторопная процессия. Первый шок, который испытала интриганка при виде кавалеристов, прошел. То, что вначале из-за внезапности происходящего ей показалось атакой, теперь выглядело досадным недоразумением. Нужно было только подождать, пока служивые проследует через ворота, отбудут восвояси своим путем, а она, леди Кэлвертон, тут же последует своей дорогой, ведущей к тюрьме Элиот.  

Но именно в этот момент произошло нечто, что перевернуло все с ног на голову.  

– Постойте, друзья! Сдается мне, что я уже где-то видел эту карету! Знакомая карета!  

Отряд кавалеристов остановился как раз в самих воротах, блокируя тем самым выезд из постоялого двора любому, что в это время возжелал бы выехать из него. От группы отделился один всадник, подъехал к карете, и, не слезая с лошади, нагнулся и распахнул кареты.  

– Боже правый! А что я говорил! Я же вижу, что это карета уважаемой мною леди Кэлвертрон! Так оно и есть! Мое почтение, госпожа!  

В это время часть всадников отделилась от общей группы, подъехала и остановилась за спиной Мартина. Вторая, небольшая группа, подъехала, остановившись с другой стороны кареты. Все это служивые сделали не увлеченные пустым любопытством и желанием заглянуть в карету, мол, кого же он там увидел. Все это было частью задуманного Мартином плана. Он понимал, что в такую минуту злодеи могут решиться на отчаянный шаг, и может произойти непоправимое. К примеру, пистолетный выстрел, который будет произведен в Мартина в упор, кем-то из тех, кто находился в карете. Нужно было подавить волю злодеев количеством, подчеркнуть факт того, что сопротивление бесполезно.  

И это подействовало! Первая реакция интриганки, при виде того, кого она не хотела бы сейчас видеть, и, досадуя, что она была раскрыта, и ее имя было названо вслух, была типична для нее. Она хотела чего-то радикального. Но, видя, что вокруг десятка три кавалеристов, стало быть, силы не равны, решила, что нужно подчиниться обстоятельствам и ждать. Иного выхода у нее не было. К тому же, в эту минуту она еще надеялась, что выйдет сухой из воды. Что отделается какой-то отговоркой от этого не к месту подвернувшегося на ее пути, недотепы, да и продолжит свой намеченный путь. Ведь ей не было ведомо о том, что этот «недотепа» узнал ее тайну, и что эта встреча не случайное совпадение, а начало задуманного им плана.  

– Матушка! А я как раз собирался навестить вас, чтобы принести свои искренние извинения по поводу того, что в свое время поспешно оставил вас. Но меня, голубушка, оправдывает то, что я покинул не только вас, но и Англию. Что Англию?! Европу! Я устремился по другую сторону Атлантики, чтобы спасти даму своего сердца. Я узнал, что моя возлюбленная, Джейн Каннингем, поспешно отбыла к матери на остров Барбадос, поэтому, сломя голову, бросился вслед за ней.  

В иной ситуации интриганка стала бы долго удивляться, мол, как, и этот недотепа туда же? Он тоже примкнул к этой «веселой семейке»?! Но сейчас ей было явно не до этого.  

– Хорошо, юноша. Я, право, не знаю, какое отношение это имеет ко мне, но заранее прощаю все и всем. А сейчас мы необычайно торопимся, поэтому покорнейше прошу освободить нам дорогу.  

– Конечно же, госпожа! Извините, что невольно причиняю вам неудобства. Ведь я был так рад, увидев вашу карту! Я ведь так благодарен вам за то, что вы для меня сделали. Я готов и впредь служить вам, если вы меня простите. Дайте слово при всех. Ведь я не виноват, ведь я спасал из беды возлюбленную, а вместе с ней и ее мать Элизабет Каннингем. Это женщина добрейшей души!  

Леди Кэлвертон, видя, что при этих словах Мартин сделал шаг вперед с явным намерением взглянуть, кто же сидит на переднем сиденье кареты, поспешно молвила: «Хорошо! Я прощаю, но я очень спешу! », и потянулась к дверце, чтобы захлопнуть ее, но в это время юноша, в свою очередь, взялся за ручку двери, не давая интриганке сделать это.  

– Боже правый! Так это же госпожа Каннингем! Вот так встреча! Она на Барбадосе лечилась от болезней, и сейчас, вижу, вид у нее болезненный. Ее, бедняжку, непременно нужно показать докторам. Мы как раз едем в столицу, и немедленно доставим ее к лучшим докторам. Друзья! Помогите мне!  

Мартин понимал, что с этой минуты время разговоров прошло, и нужно действовать очень быстро и решительно. Нужно было подавить противника, коим сейчас являлась интриганка и ее люди, именно решительностью и стремительностью. Чтобы она не имела времени сообразить, что происходит. Леди Кэлветртон действительно потеряла дар речи от того, что случилось в следующую минуту. Даже не в следующую минуту, а в следующее мгновение. Она оторопело и безучастно наблюдала, как проворные крепкие руки подхватили под мышки ее недавнюю пленницу, увлекли за собой, усадили в коляску, и вскоре отряд военных исчез вдали по дороге, ведущей обратно в Лондон. В ее ушах только звучали прощальные слова этого наглеца: «Прощайте, матушка! Не волнуйтесь! Я непременно присмотрю за госпожой Каннингем! »  

Совсем недавно леди Кэлветрон нестерпимо хотелось побыстрее проскочить эти ворота, но не могла этого сделать, поскольку они были блокированы всадниками. Сейчас же выезд из постоялого двора был абсолютно свободен, но карета стояла, никуда не двигаясь. Ибо кучеру не было на это команды, ибо не было кому отдавать эту команду. Вернее, отдавать приказ было кому, но он не последовал. Поскольку неукротимая и неугомонная интриганка, была в таком состоянии, что пока просто не могла отдавать какие-либо приказы. Уж больно неожиданным было то, что произошло. Уж больно непредсказуемыми могли быть последствия этого. А посему «непобедимый полководец», коим раннее считала себя леди Кэлвертон, очень остро и болезненно переживала сейчас явное поражение, проклиная все и всех, и в первую очередь «отродье Сунтонов». В этот момент она отчетливо вспомнила, как впервые порог ее дома переступил отец Мартина, Эндрю Сунтон. Каким безнадежным глупцом казался ей тогда этот вчерашний корабельный плотник, с ужимками и манерами черни. Но именно он стал началом того, что она, леди Кэлвертон, которая до этого времени одерживала только победы в своих «интриганских войнах», и ничего, кроме побед, впервые потерпела крах, проиграв «генеральное сражение в театре «Белая лилия», результатом чего стали годы ее тюремного заточения в Тауэре. И вот теперь Мартин, сын того, кто нанес ей первое и пока единственное поражение. Ирония судьбы состоит в том, что и этот «безусый юнец» тоже при первом знакомстве произвел на нее впечатление некого «птенца с не просохшим материнским молоком на губах». Уже если его отца интриганка не принимала всерьез, то уж этого «младенца» тем более! Но вот ведь как в итоге все оборачивается… Не подхватил ли сынок «эстафету» отца, не станет ли «автором» второго поражения леди, и не отправит ли вновь ее в Тауэр? Если даже и нет, то, как теперь, если все станет известно, сложатся ее, леди Кэлвертон, отношения с Джозефом Каннигемом? Предчувствия были самыми дурными. Нужно было все обдумать, взвесить, и решить, как поступать дальше.  

А пока интриганка сделала то, что просто обязана была сделать. Ибо другого выхода у нее просто не было. Она приказала кучеру трогаться… Он уже было занес руку, чтобы подогнать лошадей, но застыл на полу движении.  

– Я извиняюсь, госпожа… Но куда… Куда нам ехать?  

Только сейчас до сознания хозяйки дошел смыл того, каким невеселым, означающим ее, леди Кэлвертон поражение, будет приказ:  

– Куда уж… Известно куда… В Лондон…  

Почти весь путь, пока кавалькада следовала по раскисшей после ночной непогоды дороге, ведущей назад, в столицу, хозяйка и ее слуга не только не разговаривали, а даже старались не смотреть один другому в глаза. Настолько сильным было состояние подавленности в их душах. Настолько разительно отличалось их нынешнее настроение от того, каким оно было совсем недавно. Когда они, чувствуя себя хозяевами положения и триумфаторами, будучи абсолютно уверенными в безнаказанности, издевались над своей пленницей и упивались сладким мигом преждевременной победы над ней.  

8.  

На следующий, после приезда в Лондон, день Кромвель уже присутствовал на заседании палаты общин и совете офицеров. Когда в свое время собирался Долгий парламент, палата насчитывала более пятисот человек! Сейчас же, после «очищения», – пятьдесят…  

Началось все с шутки Генри Мартена, который «выдал на гора» следующий перл. Мол, поскольку королю уготован Тофет, – сказал он, – то вполне логично, что его друзья (понятно, что он имел в виду запертых в подвале таверны пресвитерианинов) отправлены в «Ад». Стало быть, наоборот, Кромвелю, главному «виновнику» «торжества справедливости», следует воздать благодарение. И, хотя остальные не поддержали шутовского тона Мартена, зерно было брошено в благодатную почву. Недавно вернувшийся из Ньюпорта Генри Вэн со всей серьезностью подхватил идею выразить благодарность генералу Кромвелю за его заслуги во второй гражданской войне. Что и было сделано. Кромвелю в торжественной обстановке была объявлена благодарность.  

Привлечению Карла I к суду теперь уже ничто не мешало. Со всех уголков Англии, из разных графств и армейских полков, от простых граждан столицы нескончаемым потоком сыпались петиции с настоятельными требованиями привлечь к ответу главного виновника кровопролития в двух гражданских войнах. На улицах не только Лондона, но и самых отдаленных городков государства все громче звучали возгласы толпы: «Справедливости! »  

Кромвель все еще старался держаться в тени, предпочитая молчать на заседаниях. Но в деятельности парламента он принимал активное участие. Вскоре вновь издается биль «Никаких соглашений», который аннулирует все соглашения, принятые в Ньюпорте. Вслед за этим парламент вотирует аресты пресвитериан, замешанных в приглашении шотландских войск в Англию.  

Пятнадцатого декабря при личном участии Кромвеля было принято решение перевести короля в Виндзорский замок. И вновь на ведущие роли в этом деле вышел очередной «сын революции», вчерашний «кто был никем». Это ответственное задание было поручено сыну мясника, вчерашнему адвокатскому клерку, а ныне рьяному поборнику армейских требований, самому неподкупному из офицеров, и столь же ревностному как в делах политики, так и в делах веры, полковнику Гаррисону.  

И, пока в «первых эшелонах власти» первые лица государства творили историю, далеко не исторические личности решали свои, более мелкие вопросы. Это в полной мере относится и к Сайласу Принглу. В данный момент ему было глубоко наплевать на то, что там происходит с королем Англии. Его гораздо больше волновали свои, более близкие ему проблемы.  

Не успел он насытится славой после того, как спас Джейн от разбойников, и внутренне позлорадствовать, что «утер нос» своему сопернику, мифическому Мартину, которого он до сих пор воочию так и не и видел, и которого опасался как соперника в вопросе завоевания руки и сердца Джейн, как на его, Сайласа, голову обрушилось новое «горе». В виде нового героического поступка его конкурента, этого треклятого Мартина, который спас госпожу Каннингем от неминуемой беды. После неожиданного исчезновения Элизабет все в доме только и говорили о ее пропаже, и сокрушались, что все попытки разыскать ее оставались безрезультатными. Теперь, когда Мартин доставил ее прямо домой, чудеснейшим образом вырвав из рук злодеев за многие мыли вдали от Лондона, все только и судачили об этом удивительном спасении.  

Прингл не показывал своего расстройства, но внутри он кипел от ярости. Совсем недавно все только и говорили о его, Сайласа, геройском поступке, восхищались им, относились к нему с величайшим уважением. А теперь все его словно и не замечают. Совсем недавно Принглу казалось, что путь к руке и сердцу Джейн, а заодно и к унаследованию состояния ее отца, уже открыт. Но этот чертов Мартин вновь путает все карты!  

Сайлас понимал, что нужно что-то придумать, нужно что-то менять. Сдаваться так рано, пока надежда добиться окончательного результата еще не пропала, он не хотел. Уж больно высокими были ставки в этой игре. В результате заочной победы над своим конкурентом, т. е. Мартином, а вместе с ним и своего рода победы над самой Джейн и ее отцом, он получал много. Слишком много. Вчерашний провинциал, который совсем недавно занимался вместе со своими дружками грабежом путников на пустынных дорогах в глубинке Англии, жил сейчас в доме, который трещал по швам от переизбытка в нем роскоши, дорогих ваз, золота, бесценных произведений искусства, и понимал, что все это ему не принадлежит. И вряд ли будет принадлежать, если он не добьется руки Джейн. Да, ему предоставили кров в этом доме, да, он является родственником того, кто является королем и Богом в этом доме. Но, в то же время, Сайлас понимал, что родство это не очень-то и близкое. Что господин Каннингем относится к нему далеко не так, как того хотелось бы самому Принглу. Сайлас был почти уверен, что в случае смерти господина Каннингема, он, Принял, скорее всего, даже не будет упомянут в завещании, и останется фактически без гроша.  

Это сейчас Каннингем пользуется каким-то мелким услугами своего племянника и для этого держит его при себе. Ну, может быть, еще и ради памяти своей покойной сестры, решил оказать поддержку ее непутевому сыну. Но, когда Каннингем уйдет в мир иной, он, Принял, в этом доме станет практически никому не нужен. Ни Элизабет, которая с осуждением относилась как к тайным делишкам своего мужа, так и к Принглу, который готов был «извернется на пупе», чтобы помочь своему покровителю в этих неприглядных делишках. Ни уж, тем более, Джейн, которая к моменту смерти отца будет, скорее всего, уже замужем. Замужем, в случае его, Сайласа, поражения в этой его незримой войне, не за ним, не за Принглом, а совершенно за другим человеком! Возможно, за эти треклятым Мартином! Она и видеть не захочет в своем доме того, кто недавно надоедал ей своими ухаживаниями. Сюда же может вмешаться и вопрос ревности ее будущего мужа… Вероятность для Прингла в один прекрасный день лишиться всего, что его сейчас окружает, и оказаться практически без ничего, на улице, была очень высокой…  

Уже одно это было важнейшим стимулом для Прингла в борьбе за руку и сердце Джейн. Но двигали Сайласом в это время мысли не только о материалом, но и о духовном. Пусть звучит это несколько высокопарно для далеко не чувственного человека, коим являлся Прингл, но не будем забывать, что и ему не чужды были слабости, присущи всем представителям мира сего. Вспомним, что Принглу было около тридцати лет. Возраст, когда нужно не только влюбляться, но и безоговорочно пользоваться плодами этой любви! А он, при всем при этом, до сих пор умудрялся оставаться девственником!!!  

Но это ни в коем случае ни говорит о том, что таким же целомудренным он оставался и в душе. Природа брала свое. Мысленно он не просто жаждал близости с женщиной, а просто с ума сходил от переизбытка этого желания. При каждой встрече с Джейн, любуясь ее милым личиком и ее стройным станом, он едва ли не выл от похотливости и от желания владеть этим телом, этим человеком. Но, если «белым днем», и при свидетелях он не позволял себе никаких вольностей, то ночью, оставаясь один в своей комнате, он готовы был не только грызть зубами свою подушку, но и карабкаться на стену от нахлынувшей похотливой страсти, от неописуемого, сметающего все на своем пути, желания, владеть телом Джейн. Он мысленно рисовал картины, как он овладевает телом Джейн, как входит в нее, как бесконечно долго дарит ей самые чувственные наслаждения, прибегая к самым ухищренным сексуальным позам и фантазиям. Если бы девушка, мирно засыпающая в это время в своей постели в своей комнате, находящейся в другом крыле здания, знала, что сейчас «творит» с ней Прингл, она бы, наверное, ужаснулась.  

Но Сайлас-то думал иначе. В его сексуальных фантазиях девушка отнюдь не выглядела той, которая или равнодушна, или говорит категорическое «Нет! » В его фантазиях она являет собой вершину сладострастия. Она тянет свои руки к нему, Принглу. Она ласкает его, отвечает на его ласки. Ее пересохшие от переизбытка эмоций губы без устали шепчут: «Еще! » Она восхищается им, Сайласом, как мужчиной, и с чувством восхищения не устает повторять: «Как ты это делаешь! » И необузданный самец-жеребец, неугомонный любовник-ловелас, неутомимый «агрегат для любви», коим Прингл мнил себя в этот миг, из кожи вон лез, как бы на практике доказывая, мол, да, я такой!  

Вот для того, чтобы все эти фантазии стали явью, Прингл и старался предпринять все от него возможное и невозможное, чтобы не упустить свой шанс. Пока он еще есть. Именно поэтому, узнав, что Мартин явился в дом, чтобы проведать госпожу Каннингем, Сайлас решил, что уж на этот раз он не упустит возможности увидеть соперника воочию, оценить и его самого, и ситуацию в целом, и, по возможности, предпринять какие-то первые действия. Сайлас ходил в зад-вперед по комнате, нетерпеливо дожидаясь, пока Мартин выйдет из комнаты Элизабет, где в это время находился Мартин.  

Бедная женщина после произошедшего слегла с простудой. Ведь злоумышленники за время, пока она находилась в их руках, не очень-то заботились о том, чтобы пленница не переохладилась в такую холодную погоду. Поэтому Элизабет несколько дней провела в постели. И не только ради того, чтобы морально отдохнуть после потрясений, но и для того, чтобы «перележать» простуду.  

Джейн ни на минуту не отходила ни от матери, ни от Мартина. Девушка искренне желала, чтобы любимый ежеминутно и ежесекундно был рядом, но виделась она с ним, к сожалению, очень редко. Поэтому, когда такие минуты случались, дорожила ими.  

– Доченька, – Элезабет ласково посмотрела на Джейн. – Пойди, пожалуйста, распорядись, чтобы мне принесли чашку горячего чая.  

– Хорошо, матушка. Я быстро.  

И исполнительная дочь мигом понеслась исполнять просьбу матери, наивно полагая, чем быстрее она справится с заданием, тем лучше. Но на самом деле все выглядело наоборот. Мать для того и отправила «лишние уши» из комнаты, чтобы хоть на короткое время остаться с Мартином наедине. Видя, что дверь за дочерью захлопнулась, и они остались в комнате сами, мать скороговоркой обратилась к гостю, стараясь за отведенное ей время сказать как можно больше.  

– Мартин! Мальчик мой! Умоляю! Пусть наша тайна, о которой мы предварительно договорились, остается пока тайной! Я сама обдумаю, мы потом еще посоветуемся и с Недом, и с твоим отцом, как нам быть. Но пока я не хочу, чтобы муж знал, что меня похитила именно… Знакомая нам дама.  

Воспоминания недавнего прошлого были настолько страшны, что бедная женщина пока даже боялась произносить вслух имя своего злейшего врага.  

– Уверяю вас! Я ни одной живой душе…  

– Все остальное можешь рассказывать, как все и было на самом деле, – словно в горячке продолжала Элизабет, казалось, даже не слушая юношу. – Все, кроме того, что вместе с этим злодеями была и… она. Похитителями были пять мужчин. Все! Что они хотели, и зачем меня похитили, они пока не говорили. Все! Остальное – догадки. Возможно, чтобы потом потребовать у моего мужа деньги за мое возвращение.  

– Хорошо, хорошо, миссис Каннингем, не волнуйтесь! Я не подведу вас! Но и вы, коль такое произошло, и пока мы с Недом и отцом не придумали ничего, как можно справится с этой… гм, ведите себя крайне осторожно и не предпринимайте ничего самостоятельно!  

– Да. Я, конечно…  

– Все хорошо! – Еще с двери затараторила вернувшаяся Джейн. – Скоро чай подадут.  

– Спасибо, доченька, спасибо, милая. О чем я говорила? А! Я, конечно, постараюсь поскорее поправится, так что, дети мои, спасибо вам за вашу заботу и волнение обо мне. Спасибо! Тебе, Мартин, еще раз спасибо, что спас меня, возможно, от неминуемой смерти. И сейчас пришел проведать меня… Добрая у тебя душа. Хотела бы я, чтобы моя единственная, горячо любимая дочь прошла по жизни с таким спутником, как ты. У кого было бы такое же не только мужественное, но и доброе и отзывчивое сердце.  

Джейн едва не закрыла от удовольствия глаза, так ей приятно было это слышать. Смеем предположить, что и Мартин испытывал то же удовлетворение, учитывая, что эти слова услышала и Джейн.  

– Спасибо и вам. Я буду идти. Извините, служба. Я не волен распоряжаться ни временем, ни собой. Выздоравливайте.  

– Я провожу его, матушка! Хорошо?  

Мать добродушно улыбнулась, и с умилением взглянула на дочь:  

– Что за вопрос?! Конечно же! Ступай! Ступайте, дети мои. Да благословит вас, Господь.  

Выходя из покоев Элизабет, гость никак не мог пройти мимо комнаты, в которой его поджидал, сгорая от нетерпения и все возрастающей ревности, Сайлас Прингл. В первый миг ревнивца очень смутило то, что его соперник вышел не один, а вдвоем с Джейн. Поэтому, скорее всего, поговорить один-на один, чтобы никто этому не мешал, у Сайласа теперь не получится. Да и вид того, с кем он собирался разобраться «как мужчина с мужчиной», будущего «дуэлянта» немало смутил. Мысленно видя рядом с Джейн себя, и только себя, любимого, Сайласу все воздыхатели, кто мог бы позариться на его «законное» место, (в том числе и Мартин), виделись недостойными такой прекрасной девушки, жалкими, тщедушными и никчемными. А тут вдруг «перед ясны очи» оторопелого Пригла вдруг стал высокий и стройный парень, широк в плечах, крепыш, который рядом с маленькой Джейн вообще выглядел львом.  

В первое мгновение Принял даже оторопел. Дожидаясь Мартина, он мысленно настолько «накрутил» себя на ненависть к нему, что ему хотелось едва ли не броситься на своего соперника с кулаками, едва тот выйдет с покоев хозяйки дома. Теперь же было очевидно, что ему, Сайласу, с его-то худобой и почти тщедушным телосложением, ни в коем случае нельзя ввязываться в личную силовую потасовку. Тут нужно прибегать только к помощи словесных аргументов да интриг.  

Даже читатели этой трилогии, казалось бы, сторонние наблюдатели, смогли бы сопоставить этих двоих, и сравнить их силы. Вспомнить, как Мартин не побоялся проникнуть в подземелье – в святую святых лондонских воришек, где ему, обнажив шпаги, угрожали отпетые негодяи, но он не стушевался, и принял вызов. Вспомним, сколько раз он в рядах кромвелевской кавалерии шел в бой на неприятеля, сражался в кровавом бою не на жизнь, а на смерть, не испытывая страха, не прячась за спины других, будучи всегда на передовой.  

У Прингла же был только один «боевой» опыт. Когда он, по завершению своей провинциальной юности, до того, как приехал в столицу и впервые постучал в двери дома своего дядюшки, надеясь, что его приютят здесь, скитался по дорогам Англии да грабил одиноких путников вместе с другими членами бандитской шайки, возглавляемой Биллом Хардом. Да и то этот кратковременный период был всего лишь эпизодом в его жизни. Мало того, Прингл не принимал участия в активных действиях шайки. Все время трусливо выжидал момента дележа добычи за спинами других. Лишь только один-единственный раз, после того, как Хард увидел, что Сайлас юлит, и приказал ему в первом же предстоящем нападении быть в числе тех, кто будет атаковать жертву, проявил активность, применил дубинку, обрушив ее на голову жертвы грабежа. И то, это было, скорее всего, не нападение, а защита. Поскольку путник оказал яростное сопротивление, и уже без выбитой из его рук шпаги, со сбитым на бок париком, прикрывающим один глаз, отчаянно «давал сдачи» своим обидчикам. Применение Сайласом дубинки было для него скорее не атакой, а инстинктивным порывом к самосохранению, после того, как разгоряченный «раненый зверь» двинулся и в сторону Сайласа.  

Вот и теперь, когда вместо дерзких фантазий, как он победоносно справляется со своим соперником, перед ясны очи Прингла стал само лично широкоплечий соперник, боевой пыл не состоявшегося драчуна вмиг погас.  

Но именно в этот момент произошло спасительное для Сайласа появление в комнате Джозефа Каннингема. Прингл, понимая, что он сейчас просто обязан с максимальной пользой для себя использовать сложившееся обстоятельство, и одним махом и соперника разоблачить, и перед отцом Джейн «спинку прогнуть», нарочито громко начал:  

– Пользуясь случаем, что вы, уважаемый господин Каннингем, находитесь здесь… Вернее, пользуясь тем, что вот этот… Этот спаситель нашей госпожи как раз находится в этом доме, вы, уважаемый господин Каннингем, как раз изволили подойти в эту комнату, я хотел спросить у этого… У этого человека. Все в доме судачат о том, как он спас нашу госпожу. Но, как мне кажется, что-то наш спаситель явно не договаривает. Что-то темнит. Сдается мне, что многое не ладно в этом деле. Что все это едва ли не выдумано нашим мнимым спасителем лишь только для того, чтобы… Как он мог оказаться так далеко от Лондона? Да еще и в тот же час, и в тот же миг, когда нашу госпожи якобы… Говорят, что наш спаситель упорно не хочет говорить, почему он там оказался. Не выдумка ли все это?  

– Не кипятись, Прингл, – кривясь, словно отгонял от себя назойливую муху, и одновременно опускаясь в кресло, и вытягивая уставшие ноги, промолвил Каннингем. – Фу-у-у… Устал я… Я, конечно, безмерно благодарен тебе, Мартин, за все, что ты и ранее сделал для Джейн и для нашей семьи, и теперь сделал для Элизабет. Но некоторые сомнения, выраженные сейчас Сайласом, не скрою, и мне покоя не дают. Я помню, что ты уже отвечал мне на этот вопрос, помню все, как ты подробно рассказывал о каждой детали того дела, но все же смущают недомолвки и какой-то ореол таинственности. Не договариваешь ты что-то, мой мальчик, ой не договариваешь…  

– Мистер Каннигем, я ведь уже называл причину моих недомолвок. Почему вы не допускаете возможности, что я мог выполнять чью-то волю, чей-то приказ, который не подлежит разглашению? Я вам могу поведать все свои личные тайны. Но чужие, в следствие чего я могу подвести других людей, – извольте! Не поймите меня превратно, но я сказал все то, что мог сказать.  

– Ой, хитрит наш спаситель, ой хитрит! – Не унимался Прингл. – Не подговорил ли он нашу глубокоуважаемую госпожу, чтобы она подыграла ему в его спектакле? Слаживается впечатление, что он, завидуя моему геройскому поступку, когда я, рискуя жизнью, спас мисс Джейн и вырвал ее из рук отъявленных негодяев и головорезов, инсценировал все это, чтобы затмить мое геройство, и выглядеть в глазах мисс Джейн тем, на кого она смотрела бы с восхищением.  

– А я и так смотрю на него с восхищением, – наконец-то не выдержала девушка, которая и до этого еле сдерживала себя, негодуя от поведения Прингла.  

– А не инсценировал ли он все это?! – Вдруг осенило Прингла. – Не подговорил ли этих бродяг, чтобы они, якобы, выкрали госпожу, и он, как будто бы геройски спас ее?! А бедная госпожа Каннингем даже и не подозревает об этом! Благодарит его, не ведая, что именно он главная причина ее мытарств. Если это так, то это мерзко и низко! Такой не человек не заслуживает, чтобы вновь появляется в этом святом доме!  

Каннингем улыбнулся:  

– Не ссорьтесь, дети мои! Нельзя обвинять человека, не будучи в этом уверенным. Принеси-ка мне, Сайлас, бумагу и чернила. Да живо! Мне хотелось бы, хоть примерно увидеть, как все было, где все находилось. Смог бы ты, Мартин, припомнить и нарисовать план дома, и план комнат? В которой спал ты, и в которой были злоумышленники. Чьи голоса ты услышал в отверстии в стене. Нарисовать можешь, как угодно. Если не умеешь рисовать, то просто начерти, пусть и незамысловато, план расположения комнат.  

– Ну, прямо так уж, чтобы совсем достоверно все нарисовать, я, наверное, не смогу. Ведь приехали мы вечером, а уехали рано утром. Особо осматривать все вокруг, у меня не было ни времени, ни желания. Особенно утром. Но где находились комнаты, я, конечно, помню.  

И Мартин нарисовал на бумаге, которую быстро и услужливо доставил Прингл, не только план дома, но и всего постоялого двора. Вместе с конюшнями, воротами и прочими деталями.  

– Хорошо, – задумчиво молвил хозяин дома, столь же задумчиво и внимательно оглядывая план. – Это я так, ради любопытства.  

– Прошу простить меня, господин Каннингем, – отозвался Мартин. – Но мне нужно идти.  

– Да, да, конечно! – Отрываясь от бумаги, добродушно молвил Джозеф. – Чем ты сейчас, мой мальчик, занимаешься?  

– Я ведь говорил вам, что нахожусь при генерале Кромвеле, и выполняю его личные приказания.  

– О, да, да! Генерал – уважаемый человек! Я наслышан, что он вернулся в столицу и вновь развернул бурную деятельность. Удачи, мой мальчик, удачи!  

– Прощайте, господин Каннингем. – И, сделав всего лишь шаг, приостановился. – Прощайте и вы, мистер Прингл. Если вы не против, мисс Джейн проводит меня. Извините, наше дело молодое. Ведь вам, в ваши не молодые годы, и в вашем преклонном возрасте, нас, молодых и влюбленных, не понять.  

Этот «удар» для Сайласа был болезненнее, нежели бы Мартин сейчас на самом деле что есть мочи двинул бы его кулаком в лицо. Павлиний хвост, так помпезно «развернутый» им перед Джейн, вмиг сложился, а растопыренные перья, как на удалом самце в период брачных игр, вмиг осыпались. «Безусый юнец», одной только фразой, что называется, поставил его, Прингла, на место. Показал тому свой уголок, в котором тот должен сидеть и не высовывать нос.  

Джейн едва сдерживала хохот. Еще минуту назад она много раз порывалась, чтобы сказать этому наглецу что-то резкое, чего он вполне заслуживает, но Мартин каждый раз крепко сжимал ее руку, давая понять, что не нужно вмешиваться в развитие событий. Теперь, выйдя из дома, провожая Мартина к его лошади, и видя, что уже никто и ничто не мешает ей выплеснуть свои эмоции, она дала волю словам:  

– Ненавижу! Ненавижу его! А он, глупец, из кожи вон лезет, чтобы мне понравится, словно ополоумел, не понимает, что с каждой новой попыткой он делает все еще хуже! Господи! Какой он глупый! Как так можно?! Поделом ему насчет преклонного возраста! В самую точку!  

Прингл тем временем находился в смешанных чувствах. С одной стороны такой удар по самолюбию со стороны соперника, с другой – весть о том, что Кромвель вновь в столице. Принглу вновь захотелось иметь «доступ к телу» генерала, поэтому он тут же, почти забыв об обиде, затараторил:  

– Кромвель в столице? Господин Каннигнем! Вы непременно должны снова свести меня с ним! Я и сам лично готов буду прислужить этому уважаемому человеку, и, как мы уже и говорили об этом, я буду вашими глазами и ушами в доме этого человека. Я непременно буду докладывать вам все, о чем мне станет известно.  

– Да, да, конечно. – Вновь взяв в руки лист бумаги и внимательно рассматривая его, промолвил хозяин дома. – Но прежде ты должен выполнить мое поручение.  

– Конечно, господин Каннингем! Слушаю вас!  

– Я тут вот о чем подумал. А не стоит ли тебе, любезнейший, отправиться в этот постоялый двор и не осмотреть все на месте? И, в первую очередь, эти комнаты и эту дыру в стене между комнатами. Существует ли это все на самом деле?  

Сайлас на минуту застыл:  

– А что?! Это хорошая идея!  

Увлеченный созерцанием плана Каннингем совершенно не обращал в это время внимание на Прингла. А зря. Иначе, увидел бы на его лице мимику злорадства, и понял бы, что уже сейчас этот прохвост задумал что-то неординарное.  

– Когда прикажете отбыть в путь, господин Каннингем?!  

Вытянувшийся в услужливой стойке перед хозяином, Прингл в данную минуту являл собой солдата, застывшего в торжественной стойке «Смирно» перед генералом.  

– Да хоть завтра с утра и отправляйся. Но сначала посмотри на план. Вот эти комнаты, которые ты особо тщательно должен проверить.  

–----  

…Постоялый двор мистера Гунтера встретил Прингла неплохой погодой. Впрочем, и такой уж хорошей ее назвать было нельзя. Но по сравнению с той, которая властвовала здесь в ночь описанных выше событий, сейчас, конечно, были «тропики». Оставив свою лошадь в конюшне, Сайлас тут же поспешил в дом.  

Зайдя в холл, гость с надменным видом отказался от предложения утолить голод любым из блюд, что здесь подавали. Сославшись на то, что он очень устал, и желает поскорее отдохнуть, попросил тут же провести его в одну из комнат.  

– Когда-то я уже останавливался здесь. Комната, в которой я тогда отдыхал, была очень уютной, и сон в ней был очень здоровым, поэтому просил бы вновь предоставить мне эту комнату. Прошло уже немало времени, я уже точно и не помню, где она расположена. Но, кажется, вот эта комната.  

Поднявшись на второй этаж, гость указал хозяйке на одну из дверей.  

– О, нет! Простите, мистер, но там уже отдыхает один господин. Я не посмею его тревожить.  

– Но я могу заплатить больше, ради удовольствия понежится в той же постели. Назовите сумму!  

– Нет-нет, господин. Мы очень ревностно следим за тем, чтобы нашим постояльцам ничто и никто не мешал, чтобы не было жалоб. А вот рядом ведь комната свободна. Она такая же уютная. Хорошо?  

Раздосадованный гость уже было надул щеки и собрался что-то возразить, но, видимо, что-то сообразив, вдруг резко успокоился и согласился остановиться в комнате по соседству. Она, к счастью, оказалась свободной. Не успела хозяйка покинуть комнату, как он тут же собрался осматривать ее. Его внимание сразу же привлек большой и массивный комод, стоявший у стены. У той стены, которая соседствовала с комнатой, где он изначально планировал остановиться. Прингл был далеко не силачом, но и его сил хватило, чтобы, хотя и с трудом, но все же отодвинуть в сторону комод. Осмотрев стену, наш следопыт тут же обнаружил в ней отверстие. Легкое чувство досады пробежало по его лице, однако, было заметно, что он не так уж и сильно расстроился. Было видно, что он был готов к такому развитию событий, поэтому ему ничего не оставалось делать, как воспринять все, как должное.  

Минуту поразмыслив, Прингл решительными шагами вышел из комнаты, направился к соседней двери, и резко потянул их на себя. К его удивлению дверь оказалась не запертой изнутри. В глаза Сайласу сразу же бросился мирно спящий в своей постели постоялец. В следующее же мгновение он перевел взгляд на стену, на которой висела небольшая и недорогая картина. Как резко она отличалась от тех, огромных и шикарных, принадлежащих кистям известных мастеров, в дорогих резбленных рамах, которые сами по себе также являлись произведением искусства, что висели в доме Каннингема. Но в данную минуту следопыт думал не столько о картине, а о том, что должно было находиться под ней. Впрочем, что там, ему теперь было совершенно понятно. Но все же, чисто инстинктивно, он подошел, отодвинул картину, потрогал рукой корок, которым было закрыто отверстие в стене, и тут же снова отправил картину на место.  

Спящий, словно чувствуя присутствие в комнате постороннего человека, медленно пошевелился, и спросонья, не открывая глаз, слегка потянулся. Прингл, понимая, что свою миссию в этой комнате он уже выполнил, и оставаться здесь больше незачем, покинул комнату столь же стремительно, как и вошел в нее. Однако направился ни к себе, а спустился в холл. Увидев хозяйку, (впрочем, возможно это просто была одна из работниц постоялого двора), он тут же направился к ней. Та, заметив приближающегося постояльца, которого всего несколько минут назад провела в комнату, пошла ему навстречу:  

– Что-то не так, господин? Вас не устраивает комната?  

– Нет, все хорошо. Но я немедля желаю видеть хозяина этого постоялого двора. Это очень важно!  

– Хорошо, – в легком замешательстве ответила та. – Я сейчас его разыщу.  

– Разыщите. И пусть немедля поднимется ко мне в комнату.  

Вскоре хозяин дома уже входил в комнату требовательного постояльца, гонимый не только чувством долга, что нужно ублажать всех клиентов, чтобы поддерживать хорошую репутацию своего заведения, но и чувством любопытства. Что это там за постоялец такой явился, что сначала требует для себя конкретную комнату, а потом вызывает его, хозяина дома, к себе, а не наоборот.  

Постоялец сидел лицом к двери и пристально смотрел на вошедшего хозяина. От внимания Прингла не ускользнул тот факт, что, зайдя в комнату, хозяин тут же посмотрел на отодвинутый в сторону комод, тут же застыл в недоумении, но сразу же пришел в себя, и переключил все свое внимание на постояльца.  

– Слушаю вас, господин. У нас приличное заведение, о нем очень хорошо отзываются все, кто побывал у нас. Поэтому мы искренне желаем и далее поддерживать свою репутацию. Ежели вас, уважаемый господин, что-то не устраивает, говорите. Мы тут же все исправим, выполним любое ваше желание.  

Прингл иронично улыбнулся. Какое наслаждение доставляло ему сейчас то, что происходило. Как ему хотелось жить такой вот жизнью, чтобы такая ситуация была не исключением, а правилом. Чтобы не он перед кем-то заискивал и склонялся в услужливом поклоне, мол, чего желаете, господин Каннингем, или будь кто другой. А чтобы перед ним, перед «господином Принглом», вот так вот заискивающе мельтешили, трепетали, исполняли все его желания. Но ничего, подумалось в этот момент Сайласу. Скоро такой момент настанет. Он только доведет задуманное до конца, устранит со своего пути конкурента, сам займет его место рядом с Джейн, и вскоре сам станет «господином Каннингемом».  

– Садитесь, любезнейший, садитесь.  

То, как уверенно, с чувством хозяина положения, вел себя постоялец, пугало настоящего хозяина дома. Легкое покалывание под лопаткой, и неприятно щемящее чувство в груди, по предыдущему опыту подсказывало ему, что сейчас произойдет что-то неприятное. Решив «сыграть простака», хозяин заторопился обратно:  

– Извините, господин, рассаживаться-то мне как раз и некогда. Дел – невпроворот! Буду бежать. Я сейчас пришлю вместо себя кого-то из своих помощников.  

Бедолага уже было направился к двери, но властный голос нахального постояльца остановил его:  

– Стоять! Ежели вы сейчас не объяснитесь, то спешить вам как раз с этой минуты будет уже некуда. У вас с этой минуты появится очень много свободного времени! Сидеть, к примеру, в застенках Тауэра, можно очень долго. Годами, десятилетиями! Там вам спешить не будет куда…  

Бедолаге, чувствующему, как от страха у него подгибаются коленки, не нужно было второе приглашение садиться. Он буквально рухнул на заранее приготовленный Пинглом стул, и с жалобным видом взглянул на собеседника:  

– Дева Мария! Что вы хотите от меня, господин?  

Прингл медлил с ответом. Возможно потому, что ему, в отличии от хозяина постоялого двора, некуда было спешить. Но, скорее всего, причиной медлительности было желание Сайласа набить себе цену, больше подчеркнуть свою значимость и важность того дела, о котором он будет говорить.  

– Вы, как я понимаю, и есть хозяин постоялого двора мирте Гэнтер?  

– Именно так, господин»! Именно так.  

– Да… Дела ваши плохи, мистер Гэнтер. Очень плохи…  

На того жалко было смотреть.  

– Д я что… Я это… Никаких прегрешений, Господь свидетель, я не имею. Зачем же «плохи»?  

– Так уж и не имеете? А расскажите вы мне, любезный, какова природа появления того, на что вы сразу же взглянули, как только зашли в эту комнату?  

– Какая природа? – Гунтер был в искреннем недоумении. – При чем здесь природа? – Он взглянул в сторону окна. – Что вы, господин, имеете в виду?  

– Хорошо, скажу проще. Как в этой стене появилось то, что там находится?  

Бедолага решил придерживаться тактики дурачка, у которого «моя хата с краю, ничего не знаю»:  

– Что появилось, господин?  

– О! – Едва ли не радостно молвил Прингл. – Вы упрощаете мне дело. Мне даже лучше, что вы избрали такую тактику. Было бы проще, если бы вы чистосердечно во всем признались, покаялись. Я бы мог, видя, что вы искренне стараетесь мне помочь, постараться бы что-то придумать, чтобы помочь вам. Но тактика отрицания все, к чему вы, и в этом лично у меня нет сомнения, имеете прямое отношение, только усугубляет ваше положение. Жаль, очень жаль…  

– Да что вы, господин… Я что… Я ничего…  

– И при этом то и дело поглядываете на то, что находится в стене за комодом? – Прингл иронично улыбнулся. – А ведь могли бы сказать, мол, да, грешен, это я, по простоте душевной, не подозревая ничего дурного, так, забавы ради, сделал то, что сделал. Повторяю! Вы могли бы покаяться, заверить, что не ради злого умысла, любопытства ради. Чтобы послушать, о чем судачат путники.  

Прингл, видя, что Гэнтер не относится к числу смекалистых людей, сам сознательно направлял его в то русло, которое нужно было ему, Принглу, в задуманной им игре.  

– Да… Я это… Я…  

Видя, что растерявшийся хозяин никак не может определиться, как ему нужно себя вести, Прингл продолжал навязывать ему свою линию игры.  

– Вы понимаете, что для тех, кто будет после меня заниматься вашим делом, и решать вашу судьбу, будет очень существенной разницей, какова была истинная причина вашего поступка. Ведь одно дело, если вы это придумали и сделали ради розыгрыша друзей, ради безвинного любопытства, и совсем другое дело, ежели вы руководствовались корыстными целями, специально, чтобы подслушать важных людей, и предательски проведать какую-то важную тайну.  

Теперь-то Гэнтер начал понимать, что ситуация для него начинает серьезно пахнуть жаренным. Было видно, что он сейчас «поплывет», но страх все же еще брал свое:  

– Я это… Я нет…  

– А не подумали ли вы, голубик, о том, что это могла быть сверх важная государственная тайна? Тайна, цена которой настолько высока, что ваше заточение в Тауэр – это самое безобидное из всех наказаний, которое вы заслуживаете за то, что имели наглость вторгнуться в эту тайну.  

Только сейчас до бедолаги дошел весь ужас его положения и осознание того, какими печальными могут быть последствия этого, казавшегося ему сначала пустячным, дела. Он резко встал, застыл на мгновение, и тут же рухнул перед Принглом на колени:  

– Помилуйте, господин! Да я ни-ни! Я ни о чем таком и не думал. Признаюсь, что это действительно я, грешен, когда-то проковырял в стене эту дыру. Но, видит Бог, не злого умысла ради. А ради забавы, ради того, чтобы друзей потешить. Ну что у меня, простого человека, тогда в голове было?! Никакого ума! Словно дитя малое… Пощадите, господин! Век буду вам благодарен…  

Уже давно нужно было бы дать команду Гэнтеру, чтобы тот поднялся с колен, да приступить к самому важному разговору, ради которого и был затеян этот спектакль с фактом разоблачения государственной тайны, а Прингл все медлил. Уж больно хотелось ему продлить этот момент наслаждения, видя, как далеко не простолюдин, а владелец большого постоялого двора, о котором ему, Принглу, и мечтать не позволялось, ползал перед ним, Принглом, на коленях, и молил о прощении! Сладостная для Сайласча минута!  

– Поднимайтесь, голубик, поднимайтесь. Простыми словами делу не поможешь. Этим меня, дорогой, не разжалобишь. Вы лучше делом докажите, что слова ваши искренни, и вы искренне хотите мне помочь в том, чтобы я спас вас от заслуженного наказания.  

– Каким делом? – Вмиг встрепенулся упавший духом Гэнтер. – Говорите, господин, говорите! Я искренне постараюсь вам помочь.  

– Сейчас проверим. Да поднимитесь же вы! Слушайте… Это не относится к тому делу, о котором я говорил. Это как бы личный вопрос к вам. Но от искренности вашего ответа зависит то, какое я приму решение. Доверять вам или нет.  

– Спрашивайте, господин, спрашивайте.  

– Спрашиваю. Итак, некоторое время назад, в ночь, когда особо неиствовала непогода, в вашем постоялом дворе поселились две группы людей, о которых вы должны помнить. Ибо, думаю, не каждый день у вас остаются на постой около тридцати кавалеристов. Но меня не менее, если не более, интересует другая группа. Это группа из пяти мужчин и женщины. Это было три всадника, а также в карете были, кроме кучера, дама и сопровождавший ее джентльмен. Можете ли вы мне подробнее рассказать, что тогда произошло. Особенно имею в виду утро следующего дня. Слышали ли вы их разговоры и т. д. Чем искреннее будет ваш ответ, тем больше у меня будет желания помочь вам в той ситуации, в которую вы попали. Итак, слушаю вас. Только прошу: без «охов» и «ахов», без излишней метушни! Говорите только деле!  

– Да, господин, да. Итак… Помню! Я, конечно же, помню ту ночь. Кавалеристы приехали раньше. Было видно, что они проделали очень длинный путь. Все были явно уставшими с дороги. Они поели и тут же отправились спать. Я обычно люблю завести разговор с постояльцами, чтобы узнать с откуда они, по каким делам… Любопытства ради! Только любопытства ради, господин! Но эти служивые, с кем бы не вступал разговор, были молчаливыми. Словно воды в рот набрали! Молча поели, и столь же молча отправились спать. А вот вторая группа, о которой вы говорите, явились примерно в полночь, а то и того позже. Промокшие до нитки, замерзшие… Было видно, что непогода была для них неожиданностью, предательски заставшей их в пути. Они ни ели, не разговаривали, а сразу же проследовали в комнаты. А вот утром…  

Было видно что Гэнтер, совсем недавно парализованный от страха и с трудом умевший говорить, сейчас понемногу приходил в себя.  

– Утром меня разбудил один из командиров кавалеристов и попросил, чтобы я предоставил им коляску, которая стояла у меня в конюшне. Я видел, что он был взволнован, спешил, предлагал за коляску любую сумму. Она, коляска, уже давно стояла без дела в углу конюшни, ею давно никто не пользовался, поэтому я сказал служивому, что, если он щедро заплатит, то может вообще забирать ее, даже без возврата. Когда он убежал, я, видя, что он чем-то взволнован, решил проследить... Любопытства ради, господин! Только ради чистого любопытства, и ничего более! Решил взглянуть, что же там происходит во дворе. И стал свидетелем, нужно признаться, удивительных событий. Сначала из конюшни выехали всадники и карета, и подъехали к крыльцу. В это время из-за угла конюшни, прячась от всадников, быстро выбежали кавалеристы и проворно шмыгнули в двери конюшни. В это время из дома вышли друзья всадников, сели в карету, и направились к воротам, но в это время из конюшни дружно выехал отряд кавалеристов, и остановился прямо в воротах. Я не слышал, о чем они говорили, но понял, что тот служивый, который заплатил мне за коляску, узнал даму, сидящую в карете. Он с ней недолго о чем-то поговорил, потом попросил, чтобы его друзья помогли ему взять ему под руки вторую даму, которая к тому времени или еще спала, или плохо себя чувствовала, перенесли ее в свою коляску, и столь же проворно отправились в сторону Лондона. Всадники и карета, немного постояв, тоже отправились туда же. Правда, уныло и не спеша. Как мне показалось, все случившееся было для них неожиданностью.  

В комнате некоторое время властвовала тишина.  

– Постойте, – наконец-то в задумчивости молвил Прингл. – Вы говорили о какой-то второй даме. Как вас понять?  

– Что вы имеете в виду?  

– Ни что, а кого! Я имею в виду вторую даму! О какой второй даме вы говорите, ежели дама была одна?!  

Впервые за время разговора хозяин постоялого двора позволил себе робко улыбнуться:  

– Вы ошибаетесь, господин. Дам было двое.  

Принял, ошарашенный услышанным, от неожиданности даже привстал, и снова сел. Ему показалось, что в этот момент он ухватился за кончик ниточки, которая сможет привести его к какой-то тайне. Не в этой ли даме кроется причина того, что Мартин и Элизабет чего-то недоговаривают?  

– С этого момента поподробнее, пожалуйста. Что это за дама, кто она, расскажите все, что знаете о ней.  

– Да помилуйте, что же я он ней могу знать?! Собственно, ничего. Она, и когда приехала, и когда уезжала, все старалась ниже надвинуть шляпу на глаза, да пониже опустить голову. Она явно старалась быть не узнанной. Лица ее я не рассмотрел, поэтому вряд ли смогу что-то еще сказать о ней. Вторую же даму и при приезде, и при уезде двое джентльмен держали под руки, и слаживалось впечатление, что она все это время была или сонная, или без чувств. О ней тоже мало что сказать могу.  

– И не нужно. А о мужчинах, что были с дамой, что-то особое, приметное, сказать сможете?  

– Уж и не знаю, господин… Люди, как люди. Трое всадников, кучер кареты, и джентльмен, что был с обоими дамами в карете. Но он был, в отличии от дам, не знатным господином. Слаживалось такое впечатление, что все эти джентльмены были ее слугами. Или, во всяком случае, ее людьми. Как мне показалось, именно она всеми ими командовала, и они без лишних слов исполняли все ее приказания. Вернее, и приказаний, как таковых, как мне показалось, не было. Она лишь жестами да какими-то кивками давала им какие-то знаки, и они тут же все исполняли. Расторопно и умело! Ловкие ребята! Но против отряда кавалеристов они ничего не могли сделать. Как мне показалось, забрали служивые вторую даму против воли этих людей. Вот как бы и все…  

Прингл встал, в задумчивости походил по комнате. Через некоторое время вернулся и вновь сел на свое место.  

– Хорошо. Мне кажется, ваши слова искренни. Поэтому я, наверное, помогу вам в вашем деле. Но в любом случае дыра в стене является страшной уликой против вас. Вот что я советую. Как только я сейчас уеду, вы тут же заделаете эту дыру в стене. Да не просто заделаете. Может, перестройте всю стену, сделайте какой-то ремонт, но чтобы, даже если кто-то надумает найти это отверстие, все было бы так, словно его там никогда и не было. Ведь из-за этой дыры действительно раскрыта важная государственная тайна. И за причастность к этому делу вам действительно грозит Тауэр, если не более серьезное наказание. В этом вопросе я вас не обманываю. Да только вот вы, возможно, не очень осведомлены о тонкостях политических да дворцовых интриг, где есть своя специфика. За каждой тайной или интригой стоят две противоборствующие стороны. И, если одни хотят что-то скрыть, да еще и строго наказать тех, из-за кого их тайна будет раскрыта, то вторые, наоборот, хотят изобличить первых. Вывести на чистую воду их недостойные делишки. Для них те, кто помог в раскрытии заговора, не преступник, а, наоборот, человек, заслуживающий похвалы.  

Видя, как светлеет лицо Гэентер, Прингл поспешно продолжил:  

– Не обольщайтесь, я как раз пока что действую на стороне тех, кто поблагодарит, и даже щедро наградит меня за то, что я раскрою причину утечки информации и помогу им найти того, кто является причиной этому. Но… Учитывая, что вы чистосердечно помогли мне в моем личном деле, о котором я вас расспросил. И… – В эту минуту в глазах Прингла мелькнул огонек, свидетельствующий о том, что только что ему пришла в голову какая-то свежая идея. – И надеясь на то, что вы отблагодарите меня за мое молчание столь же щедро, как отблагодарили бы меня те, кому я рассказал о вас, постараюсь сделать так, чтобы ваше имя более никогда, и нигде не всплывало. Как вы относитесь к этому джентльменскому соглашению?  

– Очень даже! Очень даже положительно отношусь! А… На какую сумму вы рассчитываете? Я человек бедный… Постояльцев не так много, как хотелось бы…  

– О… Начинается. Значит, не договорились!  

– Договорились, господин договорились! Называйте сумму!  

Торг был недолгим. В нем последнее слово, как и следовало ожидать, было за Принглом:  

– Хорошо, я согласен скромно принять из ваших рук эту столь же скромную благодарность, за то, что я спасаю вас. Хотя эта сумма, повторяю, мизерна по сравнению с той, которую я бы получил от упомянутых мною выше людей. Но за это я попрошу вас вот о каком одолжении. Вернее, это не вы мне делаете одолжение, а я вам, что прощаю вам такую огромную разницу в сумме. Думаю, в благодарность за это вы сделаете то, что я попрошу.  

– Слушаю вас, господин, слушаю.  

– Так вот. Кто бы вас в будущем не спрашивал об этой дыре, вы должны изображать на лице искреннее недоумение. Мол, впервые о ней, дыре, слышите. Ежели кто-то и поинтересуется, зачем ремонтировали стену, ответьте, что изредка все в доме ремонтируете, чтобы содержать в должном порядке. Для отвода глаз заодно еще пару стен в доме приведите в порядок. Впрочем, молчать об этой дыре – это в ваших же интересах. Так что это даже не моя просьба к вам, а нечто, само собой разумеющееся. А попросить бы лично хотел бы вот о чем. Если кто-то в будущем снова поинтересуется событиями той памятной ночи, и утра, о которых вы мне рассказали, скажите так, как будто между прочим, что вы слышали, как этот кавалерист, что справлялся у вас о коляске, той же ночью как будто о чем-то договаривался с теми людьми, что были с дамами. Поймите, вы ничем не рискуете. В случае чего, скажете, что вам, наверное, это послышалось. Но поначалу ссылайтесь на то, что когда той ночью проходили мимо этой комнаты, в которой мы сейчас находимся, вы как будто бы услышали голоса и этого служивого, и людей, что были с дамой. Скажите, что вам как будто бы показалось, что эта дама, которую сопровождавшие ее джентльмены все время водили под руки, и она была в полусознательном состоянии, была похищена этим людьми и несчастная была в их власти. А этот юноша был словно заодно с похитителями. И то, что произошло утром, было своего рода спектаклем, разыгранным этим проходимцем, что купил у вас коляску.  

Некоторое время в комнате властвовала тишина.  

– Я уж и не знаю, – растеряно молвил Гэнтер, – зачем это. Но, если вы так желаете, я могу так сказать.  

– Желаю! Потом, что знаю, было именно так, как я говорю! Потому и хочу, чтобы этот проходимец не вводил в заблуждение других, в том числе и вас. А вы, в свою очередь, тоже будете рассказывать, так этот… героически спасал пленницу. Вранье должно быть изобличено! Я ведь знаю, как все было на самом деле. Ведь этот служивый остановился на ночь в той, соседней комнате. – Прингл кивнул в сторону стены с дырой. – А злоумышленники остановились в этой. Так ведь?  

– Да. Вернее, не совсем так. Я их сам селил, поэтому помню, где кто остановился. Служивый действительно был в той комнате. А в этой была только эта дама, что командовала всеми. В соседней – вторая дама с двумя джентльменами. Ну, и остальные – в следующей комнате. Кажется так.  

– Ну, это не меняет дела. Да… Так что же это все-таки была за госпожа, о которой, признаться, мне не было известно?! Это очень важно. Если бы вы мне подробнее рассказали о ней… Может, вспомните что-то. Подумайте. В таком случае, я не только не взял бы с вас деньги, но еще и готов был бы щедро приплатить вам. Щедрость измерялась бы объемом той информации, которую вы бы мне предоставили об этой даме.  

– Да уж и не знаю…  

– Хорошо! – Гость резко поднялся. – Надеюсь, этот разговор останется между нами?  

И тут же, словно что-то вспомнив, едва ли не бегом бросился к дверям, подбежал к соседней двери, и резко открыл их. Он почти не сомневался, что сейчас увидит проснувшегося постояльца-соседа, прильнувшего ушной раковиной к отверстию в стене. Но к своему душевному облегчению Прингл увидел лежавшего в своей постели и мирно спящего путника, которому в это время не было никакого дела до тайн и заговоров, как, впрочем, и всего иного, что существовало в этом мире. Для него актуальным было только одно – здоровый, сладкий и крепкий сон.  

Облегченно вздохнув, Сайлас вернулся к хозяину постоялого двора.  

– Хорошо. Я пошел готовить свою лошадь в обратную дорогу, и там же подожду вас с… Ну, вы понимаете. Проводите меня в дорогу. Возможно, что что-нибудь вспомните о даме. Для того, чтобы вы могли оставить свои деньги при себе.  

Прингл уже заканчивал седлать лошадь, как в конюшню поспешным шагом вошел Гэнтер. На его лице явно читалась оживление.  

– Господин! Господин, я вспомнил! Мне припомнилось, что я непременно ранее видел эту даму. Или слышал ее голос. Уж больно он запоминающийся. Властный, холодный, надменный, не терпящий возражений. В эту ночь, о которой мы говорили, я действительно не видел ее лица. Она его умело закрывала. Но голос-то ее я слышал! Я уверен, что где-то слышал его ранее. Мало того. Сейчас, когда я, стараясь помочь вашей просьбе, начал усиленно вспоминать все, мне кажется, что двое из этих людей, что были вместе с этой властной дамой, раньше уже останавливались у меня. И хотя на этот раз они практически молчали, и их голоса, в отличии от голоса их хозяйки, я не слышал, но лица-то я их видел! Клянусь Господом, что ранее меня уже сводила судьба с этими людьми!  

– Так скажите, где, как и когда! Это очень важно.  

– Не помню, господин… Не могу сейчас припомнить…  

– Вот когда вспомните, тогда и рад буду вас выслушать. А пока ваши слова воспринимаю так, что вы не желает вручить мне обещанную сумму. Не советую играть со мной! Пока наша договоренность не подкреплена обещанной вами суммой, я вправе предпринимать любые решения. В том числе и относительно вашего переселения в Тауэр.  

– Нет-нет, господин! Я не обманываю вас. Вот сумма. Держите. Но… Но, если я вспомню о этой даме, как я могу передать вам сведения? Где мне можно будет вас найти?  

– Я живу… – Начал было Прингл, но осекся на полуслове, однако, тут же нашелся. – Скажите, вы владеете письмом?  

– Да, господин. Я умею и писать, и читать.  

– Это упрощает дело. В Лондоне есть таверна «Усталый путник», в которую я иногда захожу, чтобы… Чтобы забрать у хозяина таверны записки с тайными сведениями, что мне иногда передают тайные агенты. Поступим так. Вы или в записке напишете то, что вспомните, или, если это будет очень важная информация, не желательная для глаз и ушей других людей, просто напишите мне, чтобы я явился к вам. Запечатайте это письмо, да так, чтобы никто иной не мог раскрыть его, не нарушив пакета. И передайте кем-то из ваших людей, или любым из путников, кто будет ехать в Лондон, чтобы тот передал пакет хозяину таверны «Усталый путник». Я в свое время зайду к нему, справлюсь, нет ли мне писем, и тогда все и произойдет. Жду от вас послание!  

– Хорошо, господин. Но… Кому адресовать письмо? Что написать на нем? Как хозяин таверны узнает, что письмо именно вам?  

– Да… Верно… Напишите «Биллу Харду».  

Понимая, что в этот деле не желательно выставлять на показ свое настоящее имя, Сайлас не придумал ничего лучшего, как назвать первое пришедшее ему на ум имя. Им оказалось имя почему-то вдруг вспомнившегося Принглу в этот миг предводителя бандитской шайки, с которой в свое время Сайлас грабил одиноких путников на дорогах Англии.  

– Хорошо, господин, я так и поступлю.  

– Буду ждать!  

С этими словами Прингл хлестнул лошадь и вскоре скрылся вдали по дороге, ведущей в сторону Лондона.  

9.  

Девятнадцатого декабря 1648 года из замка Херст выехал отряд, состоящий из двухсот всадников. В их числе были и Мартин Сунтон с Джеймсом Уокером, и уже знакомыми нами кавалеристами, принимавших участие в освобождении Элизабет во время событий на постоялом дворе мистера Гэнтера. Перед этой поездкой Кромвель вновь позвал к себе обоих друзей, попроси выйти всех остальных, и вновь, оставшись наедине, с глазу на глаз, попросил Мартина и Джеймса подстраховать все, что будет происходить во время предстоящего похода.  

– Прошу и требую, друзья мои, – тихо, но властно и торжественно говорил Кромвель, – чтобы вы отдавали себе отчет в том, о столь важной миссии идет речь. Принято решение о том, чтобы перевести короля из замка Херст в Виндзорский замок. Надеюсь, вы понимаете, что ставки вокруг короля сейчас как никогда велики, поэтому возможен заговор, попытки освободить короля в пути. И речь идет не только о вторжении извне. Я верею своим людям, полностью полагаюсь на полковника Гаррисона и многим других, кто проявил себя. Отныне, исполнение всех самых важных и ответственных дел я доверяю только самым надежным людям. Остальные отсеялись. Остались лучшие из лучших. Но, тем не менее, для подстраховки, все же хочу, чтобы вы, будучи, внутри общего отряда, как бы со стороны присматривали за всем и всеми, контролировали их. В случае чего… Конечно, нужно в первую очередь обо всем информировать меня лично. Но, ежели меня не будет поблизости, а ситуация будет требовать незамедлительного разрешения, я уполномачиваю вас, на самые решительные действия. Но командовать общим отрядом будет, конечно, полковник Гаррисон. Прошу это учитывать, помнить об этом, не нарушать субординации, чтобы не получилось путаницы. Мой приказ понятен?  

– Понятен, господин генерал! Все будет исполнено! Можете на нас положиться!  

После разговора с Кромвелем Мартин как бы разрывался надвое, терзаясь мыслями, не зная, как поступить. С одной стороны он искренне уважал Кромвеля как смелого, решительного, действенного человека, поэтому столь же искренне хотел честно служить ему, не подводя его ни в чем, и не обманывая. Но, в то же время, ему не менее, если не более, были дороги отец и Нэд Бакстер, которые в данной ситуации были совершенно по другую сторону незримых баррикад, и в данном конкретном случае страстно бы желали обратного. То есть, организовать королю побег, спасти его он надвигающейся беды. Угодить в данном случае и одной, и второй стороне Мартин не мог. В природе существуют вещи взаимоисключающие. Это как раз тот случай.  

Но душевные терзания юноши были недолгими. Как бы не уважал он Кромвеля, юноша понимал, что не поставить в известность отца и Нэда о том, что предстоит, и о том, что он, Мартин, будет принимать участии в конвоировании короля в Виндзорский замок, он не мог. Мало того, он не сомневался, что и от него, Мартина, во время побега короля, если такая попытка будет предпринята, потребуются какие-то конкретные действия, чтобы способствовать побегу. Юноша понимал, что его помощь в побеге будет неоценима. Ведь он, находясь внутри «своих», имеющих доступ к королю, может сделать гораздо больше, чем отец, Нэд и их люди, которым, в лучшем случае, придется следовать за караваном, сопровождавшим короля, но не приближаться к нему близко.  

Понимая, что дорога каждая минута, Мартину удалось в тот же вечер отлучиться, встретиться с отцом и Нэдом, и все им рассказать. Говорил юноша скороговоркой, он спешил, ему не хотелось, чтобы его долгое отсутствие вызвало подозрение.  

– Я не знаю, – сокрушался Мартин, – как нам следует поступить. Я буду думать, и, возможно, что-то придумаю. И вы, разумеется, ломайте головы, определяйтесь, как быть. Об одном прошу вас. Умоляю! Ни в коем случае не предпринимайте силовую попытку освобождения короля! Весь отряд, и я в том числе, будем вынуждены открыть огонь. Меня пугает даже одна мысль о том, что я могу стрелять в людей, в числе которых можете быть и вы. Нет! И еще раз нет! Если так, то я вообще отказываюсь участвовать в этом деле!  

– Да успокойся, мой мальчик. – Нед ласково положил руку на плечо Мартина. – Ни о каком силовом нападении не может быть и речи! Это категорически исключается. Уверяю тебя! Речь будет идти исключительно о каком-то хитром плане, при котором мы сможем освободить короля только благодаря хитрому ходу, ловкому обману, или еще чем-то в этом роде. Не более того.  

– Хорошо. И я подумаю об этом, и вы подумайте над тем, каким образом я смогу передавать вам информацию по поводу того, что происходит в отряде, а, главное, каким путем мы будем продвигаться дальше. Думаю, что это очень важно. Путь будет неблизким. Мы будем где-то, наверное, останавливаться на постой. Вот для этого, чтобы определяться, в зависимости от того, как будут развиваться ситуация, мы и должны как-то встречаться, обмениваться информацией. Я могу, конечно, во время остановок на ночь, отходить где-то от лагеря, как будто по нужде, но не знаю, как это будет выглядеть, и как будут такие отлучки восприняты теми, рядом с кем я буду. Может, такие возможности будут полностью исключены.  

– Мы подумаем, Мартин.  

– Я тоже уже думал над этим, но ни к чему определенному пока не пришел. Хотел предложить вам идею, чтобы я выбрасывал по пути следования нашей колонны пустые бутылки определенной формы, в которые улаживал бы записки, где все бы описывал. Но это и рискованно, (а вдруг бутылка и записка попадет в чужие руки, и я буду изобличен), и не практично. Не будете же вы все врем ехать, и только то и делать, что рассматривать обочины дорог. Да и бутылку можно не заметить. Нет! Не будем терять время на глупости. Выход один. За время длительного пути мы непременно будем останавливаться для отдыха, и по другим причинам. Кто-то из ваших людей должен подойти ко мне, и обратиться при помощи какого-то условного знака. К примеру. Он, как бы между прочим, может спросить: «А что, служивый, поди устал от дальней дороги-то? Короли да парламенты не мирятся, а вам из-за них покоя нет». Я, чтобы дать понять, что иду на контакт, должен ответить: «Да уж. Теперь приходится из-за них в седлах трястись». Фразы, возможно, и глупые, но в данном случае они таковыми и должны быть. Чтобы не привлекать внимание тех, кто, возможно, окажется поблизости. После этого ваш человек может сказать мне все, что нужно. Я тоже, в свою очередь, передам ему ту важную информацию, которая за это время, возможно, мне станет известной.  

– О! Не взирая на свой юный возраст, ты, Мартин, я вижу, в плане смекалки больше соображаешь, чем многие, кто гораздо старше и опытнее тебя. Хорошая идея! Скорее всего, что именно так и будем держать связь. Но, как мне кажется, тот человек, с которым ты будешь выходить на контакт, должен быть чем-то приметным. Не для всех, а для тебя. Чтобы и ты, увидев его, не оставался в окружении своих коллег, куда переговорщику труднее будет добраться, а как бы двинулся навстречу ему. Понятно, что делать это нужно не нарочито, а как бы между прочим. Словно ты передвигаешься по территории вашей стоянки по каким-то личным делам, и этот незнакомец подвернется на твоем пути как будто бы случайно. Таким условным знаком может быть повязка… Да! Повязка на глазу. Повязка из темной ткани на правом глазу! Это будет и тебе заметно, и не выделит его из толпы других. Понятно, что эту повязку заметят на нем и другие, но они, конечно же, не придадут, в отличие от тебя, этой детали никакого внимания.  

– Да, – согласился Мартин, – это облегчит наш контакт с переговорщиком. Но как он меня выделит из огромного отряда других военных? Мне тоже повязку на глаз?  

Добродушная улыбка на лице юноши свидетельствовала от ом, что он просто иронизирует, шутит.  

– Ценю твое чувство юмора, Мартин, но все же дело серьезное, и давайте во всем подойдем к нему серьезно. Ты будешь узнан. Поскольку, тот старичок, что подойдет к тебе и дряхлым голосом заговорит о том, что король с парламентом не мирятся, будет вовсе и не старичок. А я или Эндрю, переодетый в лохмотья старика.  

– Здорово! Хорошо придумано! Но… Наша встреча за время пути может быть не одна. Мои постоянные встречи с одноглазым стариком могут вызвать подозрение. Вам нужно будет менять и облик, и условный знак. То есть на следующий раз вместо повязки должно быть что-то иное  

– Да ты, мой друг, делаешь просто потрясающие успехи! Я как раз хотел предложить то же самое. Мартин, в тебе пропадает талант неординарного стратега.  

– Почему пропадает? Вот я его как раз и применяю.  

– Хорошо. О других условных знаках подумаем. Я могу их называть тебе при каждой встрече.  

– Лучше сразу. Боюсь, что потом у нас будет мало время для разговоров. Чтобы не привлекать излишнего внимания и подозрений нам следует обмениваться парой-тройкой самых важных фраз. Для бесед и объяснений там времени, наверное, не будет.  

– Да, и тут ты прав! Стареем мы с тобой, Эндрю, стареем… У молодой поросли ныне куда лучше дела со смекалкой и сообразительностью. Но ничего, и мы еще попыхтим! Вот выручим короля, докажем, что у нас тоже еще есть порох в пороховницах.  

Мартин поступил очень благоразумно, встретившись в отцом и Недом Бакстером сразу же, не отлаживая это дело на потом. И не ошибся. Поскольку уже на следующее утро он с Джеймсом Уокером и отрядом по команде Кромвеля отправились на юг к замку Херст. Долго скучать без дела им там не пришлось. Спустя несколько дней, а именно 19 декабря, и произошло то, с чего мы начали повествование настоящей главы. Вооруженный до зубов отряд из двухсот всадников отправился из замка Херст в северном направлении. Цель была одна, но очень важная: доставать короля в Виндзорский замок.  

У Карла было немало сторонников и приверженцев, поэтому мысль спасти венценосца приходила в голову, конечно же, не только Неду Бакстеру и Эндрю Сунтону. Знакомый нам принц Руперт со своим летучим флотом на всех парусах мчался к южному побережью Англии, чтобы напасть на замок с моря и освободить короля. Увы… Всегда стремительный принц на этот раз опоздал. Когда они прибыли, замок был уже пуст…  

Безвозвратно канули в Лету те времена, когда короля сопровождала его огромнейшая свита. Ныне при Карле был всего один-единственный человек – его слуга Герберт. Только у них двоих, в отличие от многочисленных солдат, окружавших их, не было с собой оружия.  

Пока отряд двигался по территории Южной Англии, происходили события, которые заставляли сжиматься сердце Мартина от горечи, и осознавать, настолько трагическими являются события, свидетелем которых ему, Мартину, приходиться сейчас быть. Повторимся, мысленно юноша был на стороне Кромвеля, восхищаясь его личным мужеством и умом, но, в то же время, понимал, что и король является личностью не менее неординарной. Король есть король. Этим все сказано. Божий помазанник, наместник Господа на земле. За всю историю существования человечества, и у него, Мартина, лично, и у его отцов, дедов и прадедов, вырабатывалось стойкое понятие к тому, что перед королем нужно приклоняться. А тут вдруг пред ясны очи Мартина стает картина, где король унижен и подавлен. Смятение чувств…  

Революция, а затем и гражданская война, поделила некогда единый народ, веками живший одной, общей идеологией, на два лагеря. Враждующих лагеря. В этом и состоит феномен революций. Все просто в ситуации, когда на страну нападает чужеземный враг и все в едином порыве объединяются, чтобы дать отпор чужеземцам. Во времена революций приходит время торжества абсурда. Когда смешивается все, идеалы, понятия добра и зала, хорошего и плохого. Когда родные, самые близкие люди, проникаются идеями и лозунгами разных вождей, оказываются по разные стороны баррикад, когда «брат идет на брата»…  

Это, конечно, обобщенный взгляд на ситуацию, но все же. За время путешествия по Южной Англии Мартин ни раз ставал свидетелем сцен, которые красноречиво демонстрировали, настолько сильно революция расколола общество, настолько разными были взгляды людей, проживающих в одной стране, бок о бок, на общую для всех ситуацию.  

За время долгого пути отряд то и дело останавливался в городишках, где всадники обедали и отдыхали. Людская молва разнесла весть о передвижении короля, поэтому в такие минуты собирались огромные толпы людей. И дворян, и простых людей. Редко это были просто зеваки. В основном это были те, кто или искренне сочувствовал королю, или из кожи вон лез, чтобы выкриками выразить свою злобу. Много было и тех, кто желал излечиться. Многие, в основном темные и необразованные селяне, искренне верили, что прикосновение руки Божьего помазанника исцеляет болезни. Поэтому и вели к нему хромых и увечных, несли золотушных детей, слепо веря, что прикосновение короля избавит их от золотухи.  

Мартин с болью в сердце смотрели и на эту картину, и на то, как охранники то и дело отгоняли толпу.  

В один из таких моментов он и услышал рядом с собой скрипучий старческий голос:  

– А что, служивый, поди устал от дальней дороги-то? Короли да парламенты не мирятся, а вам из-за них покоя нет.  

Оглядевшись, что поблизости нет никого, кто бы мог их услышать, даже не оглядываясь в сторону старика, как бы разговаривая сам с собой, Мартин промолвил:  

– Да уж. Теперь приходится из-за них в седлах трястись.  

– Есть важные вести?  

– Почтит никаких. Только одно. Невольно подслушал разговор командиров, и из их слов понял, что мы будем заезжать в поместье лорда Ньюберга и останавливаться там. Думаю, вам нужно что-то придумать и все подготовить к побегу короля именно в то время, когда отряд остановится в этом поместье.  

– Хорошо. Спасибо. Будь готов к дальнейшим указаниям.  

Только сейчас Мартин, узнав, что это голос Неда, и понимая, что разговаривает с ним, краем глаза взглянул на собеседника.  

– А повязка-то где?  

– Пока обошелся без нее. Оставим ее на тот случай, когда подобраться к тебе будет не так легко, как сейчас. Прощай.  

Примерно на полпути новый отряд всадников присоединился к кавалькаде, сопровождавшей короля. Мартин сразу же обратил внимание на человека, возглавляющего этот отряд. Высокий и статный офицер, великолепно вооруженный, в бархатном берете и пунцовом шарфе, опоясывающим стройную талию, в колете из буйловолой кожи. Вероятно, это и есть упомянутый Кромвелем полковник Гаррисон, – подумалось Мартину. Так оно и оказалось.  

Обратил внимание на полковника и Карл. Еще во время ньюпортовских переговоров ему доложили, что именно полковник Гаррисон хочет убыть короля. Именно этот полковник в свое время первым назвал венценосца «Человеком Кровавым». Естественно, король относился к Гаррисону с опасением, но, в то же время, открытое и честное лицо полковника подталкивало короля к разговору. Выбрав момент, когда вокруг почти не было никого, а лишь молодой солдат, который, скорее всего, не слышит их, Карл обратился к Гаррисону:  

– Я слышал, что вы участвуете в заговоре, имеющим целью меня убить.  

– О, не беспокойтесь! – Учтиво ответил тот. – У членов парламента достаточно чести и справедливости, чтобы не прибегать к таким грязным способам. Если они и решат что-либо относительно вас, то это будет сделано открыто, судом, на глазах всего мира.  

Мартину, (а тем одиноким солдатом, вертящимся рядом и подслушивающим их разговор, был именно он), очень хотелось дослушать до конца, о чем говорят эти двое. Но именно в это время он заметил в стороне старика с черной повязкой на правом глазу. Понимая, что нужно с максимальной пользой использовать ситуацию, (ведь в любое время командиры могут дать команду отправляться в дальнейший путь), Мартин тут же направился в сторону старика, всем своим видом показывая, что он просто прогуливается, разминает ноги и тело после долгого сидения в седле. Увидев, что одноглазый старик, мимо которого он в эту минуту проходил, уронил свой кривой и сучковатый посох, с помощью которого передвигался, и никак не мог нагнуться, чтобы поднять его с земли, юноша подошел, поднял посох и протянул его старцу.  

– Да воздаться тебе, добрая душа, за твою доброту. – Начал старик скрипучим голосом, но тут же, видя, что поблизости никого нет, и никто их не слушает, скороговоркой продолжил. – Не будем терять время. Слушай меня внимательно. В конюшне лорда Ньюберга в данный момент находится самый быстрый в Англии рысак. Не доезжая до поместья лорда, конь короля должен захромать! Взамен его королю предложат этого рысака. На нем король без труда сможет ускакать от любой погони. Нужно что-то сделать, чтобы конь короля захромал! Одна из версий – незаметно для всех поранить ногу королевского коня шилом. Вот, возьми, спрячь.  

Нед незаметно сунул в карман камзола Мартина шило.  

– О, Господи! – Огорчился Мартин. – У меня рука не поднимется ранить несчастную лошадь.  

– Это нужно сделать! Иного выхода нет. Может, стоит просто ударить тяжелым камнем по ноге лошади, по самой косточке, чтобы и следов умышленного ранения не было, и коня при этом вывести из строя. Это ведь временно. Не убиваем же мы лошадь, она потом поправится, боль от ушиба пройдет. Но как-то ведь из ситуации нужно выходить. Может, что-то другое придумай, или мы придумаем. Нужно, чтобы и ты не пострадал в этом деле, чтобы все сделать не при свидетелях, чтобы на тебя не пало подозрение. Мы ни в коем случае не хотим тобой рисковать. Если у тебя не будет удобного момента для этого, не делай ничего. Может, когда процессия прибудет в поместье графа, и расположится на подворье, мы сами сделаем что-то, чтобы лошадь короля захромала. Или что-то иное придумаем. Но, в любом случае, воспользоваться рысаком нужно будет. Грех не использовать эту возможность.  

– Хорошо.  

– И еще. Король должен знать, что именно мы задумали, и подыграть нам в нашем плане. Ему должно быть известно, что он пересядет на самую быструю лошадь Англии, и что именно он, а не кто-то другой, должен будет, уличив удобный момент, пришпорить лошадь, и ускакать от преследователей. Доступ сейчас к королю есть только у тебя. Постарайся поговорить с ним.  

– Я это сделаю непременно.  

– Пока все. Да храни Господь нас и короля.  

Последующую часть пути Мартин то и дело выбирал момент, чтобы хоть на короткое время переговорить с королем и передать ему на словах план предстоящего побега. Увы, такой момент все никак не подворачивался. Если раньше и случалось, что король, оставаясь, конечно, под общим присмотром, все же оставался как бы наедине, то есть совсем уж рядом с ним никого не было, то сейчас кто-то непременно терся возле короля.  

Мартин досадовал. А тут еще и терзающие его душу сомнения. Мы уже говорили, что юноша искренне уважал Кромвеля, поэтому сейчас его очень смущало то, что он идет против этого человека. Тот ему доверил присмотр за пленником, чтобы тот не совершил побег, да никто из охраны не помог ему в этом, а теперь выходит так, что именно он, Мартин, сам же способствует этому побегу.  

На одном из привалов, когда юноша мучился такими вот терзаниями, и досадовал, что к королю снова невозможно подойти, к Мартину и подсел Джеймс Уокер.  

– Скучаешь?  

– Отдыхаю, – грустно ответил Мартин.  

– Ты же не забывай подглядывать за неблагонадежными, как этого и требовал от нас генерал.  

Мартин на мгновение застыл. Эти слова он расценил как тот факт, что друг раскусил его, догадался о его планах в осуществлении побега, и теперь иронизировал над ним по этому поводу.  

– Ты что имеешь в виду? – Осторожно спросил Мартин.  

– Да то и имею, что мы сюда представлены для того, чтобы присматривать за своими же. А не подумал ли ты о том, что кто-то из них тоже специально включен в отряд, чтобы тоже присматривать за остальными, в том числе и за нами?  

Мартин на минуту задумался.  

– Да, такое возможно… Я об этом как-то и не думал… А почему ты об этом заговорил?  

– Просто так. Размышляю вслух. Когда ко мне кто-то подходит и доверительно нашептывает на ушко, что кто-то, мол, такой-сякой, я не очень поспешаю одобрительно кивать ему в ответ, и соглашаться. Потому как понимаю, такой человек запросто может подойти к другому, и тому так же нашептывать на ушко какие-то сплетни, гнусности и гадости, но теперь уже обо мне.  

Снова томительная пауза.  

– Да, ты прав. Но все же не пойму, почему ты завел об этом разговор. Это все каким-то образом касается меня?  

– Ну, что ты, дружище?! Как ты можешь так говорить? Причем здесь ты?! Из-за тебя я любого готов проткнуть шпагой. Тебя я искренне уважаю. Как столь же искренне уважаю и генерала. Это я просто иронизирую над его приказам следить за всеми и вся. Просто смотрю на все происходящее и все больше убеждаюсь – не все так однозначно в этом деле. Тут трудно понять, кто прав, кто нет. Вернее, здесь вообще нет ни правых, ни тех, кто не прав. Все правы по-своему. Все по-разному смотрят на ситуацию, каждый руководствуется своими идеалами. Это в понятии одних Карл – предатель, развязавший кровопролитие. Но в понимании короля – это он пострадавшая сторона. Это на его вековые права и привилегии и посягнул парламент, который фактически и подтолкнул к началу войны. Так что еще неизвестно, кто кого должен привлекать к ответу.  

Мартин сидел, ошарашенный услышанным, не зная, что ответить.  

– Ладно, не грусти, друг! – Джеймс доверительно положил руку на плечо Мартина. – Все хорошо! Ты не подумай, что я замышляю какую-то гнусность, и не хочу исполнять приказа генерала. Нет! Я буду искренне верен ему, буду столь же искренне выполнять его приказы, но, в то же время, оставляю за собой право иметь личное мнение на все происходящее. Сейчас мне, если быть полностью откровенным, больше всего жалко короля. Если все завершиться самым печальным для него образом, то это будет величайшая… Это будет несправедливо.  

Караван продолжил путь, а слова Джеймса все еще звучали в ушах Мартина. Наш герой был рад, что друг излил ему душу в самый подходящий для этого момент. Именно тогда, когда Мартин сомневался, стоит ли ему делать то, что он надумал сделать. Исповедь друга стала стимулом для младшего Сунтона. Мартину придавало силы то, что не он один сомневается в правильности того, что происходит вокруг. Что не он один жалеет короля. Но, если другие просто сочувствуют Карлу, то у Мартина есть возможность помочь ему конкретными действиями. Оставалось только сожалеть, что пока возможность помочь так и оставалась возможностью, не перерастающей в конкретное действие.  

Но во время следующей стоянки все изменилось. Увидев, что поблизости с королем никого не было, Мартин подошел к нему, и скороговоркой выложил все, что передал ему Нед. Понятно, что королю нужно было какое-то время, чтобы переосмыслить услышанное. Но он на удивление Мартина нашелся быстро, почти тут же ответив Мартину:  

– А стоит ли доверять вам, юноша? Не лазутчик ли вы моих недругов? Не западня ли это для меня?  

– Нет, Ваше Величество. Мы искренне хотим помочь вам. Вы меня должны помнить. Я уже имел честь разговаривать с вами. Я – сын Эндрю Сунтона, который в свое время вместе с Недом Бакстером спали вас от заговора во время премьеры в театре «Белая лилия».  

– О! Да! Припоминаю…  

– Вы непременно должны помочь нам в осуществлении вашего же побега. Пока для этого есть возможность. Боюсь, что потом, когда мы прибудем на место, охрана настолько усилится, что такой случай уже не представиться. Будет печально, если дело дойдет до суда над вами.  

– Да, я, конечно, подыграю вам в этой игре. Понимая, что лично вам, юноша, опасно приближаться к моей лошади, это может вызвать подозрения, я сам позабочусь о том, чтобы моя лошадь как будто бы захромала. Я откажусь на ней далее ехать, ссылаясь на то, что езда на ней стала невыносимой. Тихо! К нам идет Гаррисон!  

Сердце Мартина сжалось в дурном предчувствии. Всем было известно, настолько радикально и враждебно тот настроен против короля, поэтому трудно было угадать, как он отнесется к факту того, что солдат его отряда заговорил с врагом. Ситуация казалась безвыходной. Мартин мысленно искал ответ, на возможный вопрос Гаррисона, зачем тот подошел к королю, о чем они говорили. И тут вдруг Мартина выручил сам король, который нарочито громко, не таясь, словно они так и говорили с Мартином до того, как подошел полковник и застыл в позе ожидания, как бы говоря, продолжайте говорить, я послушаю, о чем вы тут судачите, продолжил:  

– Зря вы, юноша, так негодуете в мой адрес и злорадствуете по поводу того, что меня ждет неизбежный суд. Я просто не верю, что такое может быть! Это будет беспрецедентный, из ряда вон выходящий случай. Такого просто не может быть ни при каких обстоятельствах! Только раз в мировой истории был нанесен беспрецедентный удар по монархии. Шестьдесят лет назад суд английских пэров и английской королевы разбирал дело заблудшей овцы – Марии Стюарт. Но ее судила сестра-королева, равная ей по рангу, судила за прелюбодеяние, за соучастие в мужеубийстве и покушении на ее, королевы, власть. Сейчас же в отношении меня затевается немыслимое! Подданные, люди низшего сословия, вассалы без роду и племени, собрались судить своего суверена, отца и владыку. Божьего помазанника! Какой суд осмелится судить короля? По какому праву?! Нет, юноша, ваше злорадство неуместно. Этого просто не будет. Мне же приходится только сожалеть, что мои подданные, в вашем, юноша, лице, столь неуважительны к своему королю. Радоваться в этой ситуации может только полковник Гаррисон, будучи довольным, что его солдаты столь же рьяно разделяют радикальные взгляды своего командира. Грустно все это… Ступайте, юноша. Я прощаю вам вашу дерзость. Да хранит вас Господь.  

– Разрешите идти, господин полковник? – Виновато взглянул на своего командира Мартин.  

– Разрешаю. – Не обращая на Мартина никакого внимания, молвил полковник, сосредотачиваясь на короле. – Напрасно вы тешите себя мыслями, что…  

Дальнейшего Мартин уже не слышал. Да и не нужно ему было слышать то, что скажет полковник королю. Во-первых, слова эти были легко предсказуемы, а во-вторых, все это теперь имело далеко второстепенное значение. Главное, что Мартин без малейшего ущерба для себя, без лишних подозрений со стороны полковника, выпутался из затруднительной ситуации. Спасибо королю, который проявил находчивость, и ловко сбил с толку Гаррисона. Очень важно, что в качестве отвлекающей темы для разговора король выбрал не рассуждение о погоде или что-то иное, что могло вызвать подозрение. А именинно ту тему, что и Мартина в глазах полковника возвеличила (тому, конечно, будет импонировать, что его подопечные разделяют его взгляды), и всецело переключила внимание полковника на диалог с королем. Дав возможность тому поскорее забыть о Мартине. Что в данном случае было важнее всего. И для Мартина, и для короля.  

Мало того! Король сам предложил решить вопрос со своей лошадью, что еще больше упрощало дело и не заставляло юношу лишний раз рисковать.  

Вскоре отряд прибыл в поместье графа Ньюберга. Мартин не сводил глаз с короля и, главное, с его коня. Видимо тот отложил осуществление плана до прибытия в поместье, чтобы уже там все и решилось. Тем более там, во время стоянки, у Карла будет больше возможности сделать то, что он задумал.  

Не успели всадники спешиться, как Мартин заметил какую-то крестьянку, которая начала вертеться вокруг него, и в ее движениях, как показалась юноше, угадывались какие-то знакомые движения. Смутно догадываясь о том, что происходит, юноша, взяв свою лошадь под узду, и последовал к месту, где кавалеристы привязывали лошадей, не просто так, а стараясь пройти именно мимо этой крестьянки. Та, когда Мартин проходил мимо, быстро молвила:  

– Все отменяется! Рысак накануне повредил ногу. Все провалилось…  

При иных обстоятельствах Мартин удивился бы смекалке Нэда, умудрившегося переодеться в одежду крестьянки, но сейчас, расстроенный услышанным, и, понимая, что нужно предупредить короля, тут же переключился на другие мысли. Где король?! А, вот он! И даже не взирая на то, что в подозрительной близости от Карла был его слуга, который мог услышать слова Мартина, юноша, проводя свою лошадь рядом со спешившимся королем, быстро шепнул ему:  

– Рысак накануне повредил ногу. Все отменяется.  

Все последующее время Мартин не находил себе покоя. Казалось бы, все было задумано неплохо, но… Пока стояли на постое в поместье графа, юноша был начеку, предполагая, что заговорщиками будет предпринята какая-то иная попытка освобождения короля. И, как бы это не было рискованно, юноша внутренне настроил себя, что, если понадобиться, он вмешается в развитие событий. Ели это даже будет представлять опасность лично для него, Мартина, но поможет побегу короля, он готов будет пойти на крайности, лишь бы спасти Карла. Мартин почему-то был уверен, что потом, когда прибудут на место, организовать новый побег королю будут крайне сложно. Если вообще возможно. Ведь не было никакого сомнения в том, что там охрана короля ужесточится.  

Так оно и произошло. Когда 23 декабря отряд прибыл в Виндзорский замок, короля сразу же поместили там под двойной охраной. В инструкциях коменданту замка говорилось, что стража вокруг замка и покоев короля должна зорко нести службу днем и ночью. При  

этом один из офицеров непременно должен днем и ночью находится рядом с королем. Всевозможные свидания были категорически запрещены. Прогулка разрешалась только на террасе замка. Из города решительно удалились все «злонамеренные», подозреваемые в роялистских симпатиях, все бродяги и бездельники, которые могли бы устроить смуту и помочь королю бежать.  

Когда Карл узнал от Мартина, что побег при помощи рыска провалился, он не долго пребывал в расстроенных чувствах. Переезд из угрюмого и сырого каменного мешка, которым был для него замок Херст, в комфортабельный Виндзорский замок, поначалу наполнял его сердце надеждой. Ему верилось, что ситуация переменится, ему предоставят там свиту, и с ним, с Кролем Стюартом, начнут новые переговоры. Увы, произошедшее далее недвусмысленно давала ему понять, что ситуация для него неимоверно усложнилась, что незримая петля вокруг его шеи все сильнее затягивается. Сердце короля наполнилось дурными предчувствиями.  

10.  

Немая сцена. Так можно охарактеризовать момент, когда старики вновь увидели на пороге своего дома «знакомого незнакомца». В отличии от первых визитов этого господина в их дом, сейчас они понимали, что пришел он не зря. Он непременно принес какие-то вести об их сыне! Ведь просто так приходить ему сюда уже не было никакого смысла. Все, что они знали о судьбе Гарольда, старики рассказали, дали гостью образец его почерка. Теперь пришел черед говорить и действовать этому господину. Если бы ему нечего было сказать, то он просто не явился бы в этот дом. Но, коль он здесь, то, значит, он принес какую-то весть о сыне. Но какую?! Хорошую или… Нет! О худшем старики и думать не хотели. Но понимали, что могут услышать всякое. Именно поэтому на этот раз из их уст не срывались радостные возгласы приветствия при виде гостя. Говорить этим измученным людям мешало волнение. Их сознание сверлила одна и та жен мыль: что же скажет гость?! Что последует за его первыми же словами? Неудержимая радость или…  

На стариков страшно было смотреть. Выражение их лиц говорило обо всем! Если бы в тот миг рядом находился кто-то из великих портретистов мира сего, он, вне всякого сомнения, смог бы создать шедевр. Но нужно было бы не только перенести на холст вид глубоких морщин, старческих выцветавших глаз, запавших глубоко в глазницах. Для признания полного гения художника, ему желательно было бы сделать то, что сделал в свое время великий Леонардо да Винчи. Он не просто искусно запечатлел на холсте правильные черты лица миловидной девушки. Ее глаза, щеки, губы. Но и «вложил» в эти губы такую таинственную и «достоверную» улыбку, что и многие века спустя специалисты будут восхищаться: как великому мастеру удалось запечатлеть на «не живом» холсте, прозаическом куске ткани, столь достоверную «живую» улыбку, которая всем кажется настоящей?! Вот и здесь, художнику желательно было бы изобразить на холсте не просто запавшие старческие глаза, но и «вложить» в них все те эмоции, что излучали эти взгляды в данную минуту. Если бы этот портретист был гением, то он, конечно, знал бы каким мазком, каким тончайшим оттенком краски, каким движением руки и кисти, нанести на зрачки стариков на этой картине тот слой «материала», который потом «ожил» бы, «засветился» на холсте той энергией, какая буквально излучалась от стариков в данную минуту. Сгоравших от нетерпения услышать от гостья именно то, что им так хочется услышать.  

– Садитесь! Садитесь, дорогие и не волнуйтесь!  

Гость, видя страдания этих людей, и, понимая, что нельзя более томить их неизвестностью, усадил стариков на табуреты и тут же начал:  

– Понимаю, что вы ждете от меня вестей о вашем сыне, поэтому не буду вас томить и сразу же перейду к делу. Итак! Вот письмо от вашего сына! Можете посмотреть!  

– Живой…  

Старик сумел выдавить из себя всего одно лишь слово, но оно значило для него в эту минуту больше, чем все иные слова, существующее в этом бренном мире, вместе взятые. Он вновь, как и во время предыдущего визита гостя, упал перед ним на колени, сделал движение, чтобы обхватить его ноги, и осыпать словами благодарности. Но незнакомец тут же пресек эту попытку, подхватил старика под руки, вновь усадил на табурет и вложил ему в руку письмо.  

– Не стоит благодарностей, не стоит! Я сделал все, что мог, что велела мне сделать моя совесть… – В этом моменте гость как бы осекся на полуслове, но тут же нашелся и продолжил. – Вот письмо от вашего сына! Посмотрите! Это самое главное! А благодарность – это дело десятое! Прочтите, прочтите, что он пишет!  

Старик поднес лист бумаги ближе к глазам, и, рассматривая написанное, приговаривал:  

– Вы, наверное, насмехаетесь надо мною, господин. Как же я могу прочесть письмо? Куда уж нам… Мы всю жизнь работали, не обучены мы ни грамоте, ни письму… Это Гарольд только смог овладеть этой премудростью. Да, его рука! Его почерк! Гарольд! Сынок! Кровинушка!  

И старик принялся лихорадочно целовать бумагу, вернее, то, что было на ней написано. Понять эмоции старика вполне можно. Он как бы прикасался к сыну, к тому, к чему совсем недавно касалась его рука. Гость подошел к хозяину дома, взял у него с рук письмо, прислонил старика к себе, и долго гладил по голове, спине, плечам, успокаивая и приговаривая:  

– Все хорошо. Все будет хорошо! Томительное ожидание позади. Все будет хорошо. Если позволите, я прочту вам то, что написал Гарольд.  

И, вновь присев на табурет, стал читать:  

– Уважаемый мистер Ренс, – гость поднял голову. – Это я. – И тут же продолжил. – Дорогие мои матушка и отец! Огромное спасибо также и тем людям, которые разыскали меня, и передали ваше послание. Письмо от вас было для меня полной неожиданностью. В первую очередь покорнейше прошу вас, родители, простить меня, что за все это время не подал весточки о себе. Причин тому – множество, и сейчас не место и не время все объяснять. Когда вернусь – непременно обо всем расскажу подробно. Это не оправдывает меня, но у меня действительно сейчас очень горячая пора. Подтверждением этому служит и то обстоятельство, что и раньше, и в данную минуту я также очень занят, является и тот факт, что я, увы, вновь отправляюсь в длительное плавание. Одно плавание сменяет предыдущее, и все развивается настолько быстро, что я за все это время никак не мог вырваться домой хоть на минуту. Вот и теперь, уж и не знаю, когда мы возвратимся их похода. Одно знаю – не скоро. Но, даю честное слово, что когда наше путешествие  

завершится, я непременно навещу вас, дорогие мои матушка и отец, чтобы обнять вас, и успокоить, что у меня все хорошо.  

Чтец на мгновение перевел дыхание, и ту же продолжил оглашение письма:  

– А пока покорнейше прошу вас поступить так, как предлагает это сделать мистер Ренс. В том доме, куда он хочет вас определить, за вами действительно будет постоянный уход, там вы будете в тепле и уюте. А когда я вернусь, мы потом решим, как нам быть в дальнейшем. А пока, очень вас прошу, положитесь на мистера Ренса. Бог свидетель, что он человек доброй души, коль так заботится о нашей семье. Его письмо нашло меня вдали от дома, поэтому я не могу бросить свои дала, и вернутся домой. Но я обязательно вернусь! И все это время, пока я буду в длительном плавании, меня будут согревать мысль, что вы в тепле и уюте. Еще раз прошу и умоляю: положитесь на мистера Ренса.  

С нижайшим поклоном, и с чувством сыновей любови и благодарности к вам, мои дорогие родители, за все, что вы для меня сделали. За ваши бессонные ночи над моей колыбелью, за все то тепло и ласку, что вы мне дарили. С благодарностью и вам, мистер Ренс, что проявили участь к судьбе нашей семьи. Ваш Гарольд.  

Мистер Ренс протянул письмо старику:  

– Вот, возьмите, пусть это послание будет вам подтверждением того, что ваш сын жив и здоров. И это главное! Меня тоже смущает, что плавание его будет длинным, и он вернется не скоро. Я понимаю, что вам хочется поскорее увидеть и обнять его. И пусть мои последующие слова не покажутся вам крамольными, но я уверен, что это, то есть, ваша встреча, теперь не главное. Главное, что он жив и здоров. Скажите откровенно, положа руку на сердце. Во время долгих лет ожидания вашего сына, да и тогда, когда я первый раз преступил порог вашего дома, для вас самой страшной была мысль узнать о судьбе сына что-то плохое, непоправимое. Уверен, что вы в то время готовы были бы все отдать лишь только за то, чтобы узнать, что ваш сын жив и здоров. Все остальное – это уже детали. Так что теперь вы узнали главное, и пусть отныне душа ваша будет спокойной.  

Гость поднялся.  

– Считаю очень резонным совет вашего сына послушать меня, и отправится в дом, о котором я вам говорил. Туда, где вы будете окружены теплом, уютом и заботой. Предлагаю сейчас же, не медля, поехать со мной.  

И, видя недоуменные взгляды стариков, добавил:  

– Место у меня в коляске есть и для вас двоих. Можете взять с собой самые ценные вещи. Или те, что наиболее дороги вашему сердцу. За дом свой не беспокойтесь. Мои люди за ним присмотрят, сделают ремонт. Да решайтесь же! Поедем! Ведь это просьба вашего сына! Неужели вы его ослушаетесь?!  

Остаток дня прошел для стариков словно в сказочном сне. За это время им было оказано столько внимания, ласки и заботы, что, наверное, и сотой доли такого уважения они не испытывали в свой адрес от чужих людей за всю свою предыдущую долгую жизнь.  

Вечером они, чистые, помытые, ухоженные, сытно накормленные, в чистом новеньком белье, легли в чистую белоснежную постель, и долго не могли уснуть, оглядывая при свете свечей, стоявших на прикроватной тумбочке, уютные стены своего нового жилища. Старик то и дело подносил к глазам лежавшее у него на сердце письмо от сына, долго всматривался в написанное. Он не понимал сути написанного, изложенного в письме. Но отдавал себе отчет в том, что почерк знакомый, до боли родной, который говорил ему о главном. Что сын жив и здоров, что он вот совсем недавно писал эти строки. Ранее старик, томимый неизвестностью о судьбе сына, считал бы подобное послание от сына даром небес, чем-то нереальным и фантастическим. Теперь все стало реальностью, их с женой мечты сбылись.  

– Господи! – Прошептал старик. – Ты услышал наши молитвы! Ты вернул нам нашего сыночка! Спасибо тебе, Господи! Да светится имя твое!  

Старик загасил свечи, обнял жену, покрепче прижал ее к себе и поцеловал в щеку. И тут же ощутил на губах влагу. Это были ее слезы. Слезы радости и умиления. Уснули старики с видом умиротворенности и спокойствия на лицах…  

–----  

Вечером следующего дня в одной из комнат миссис Далси сидели двое. Они долго молчали, иногда поднимая сосуд и отправляя его содержимое в себя с тихими словами: «Успокой, Господи, их души».  

– Вот так они, господин Сунтон, и умерли. Во сне. Видели бы вы их лица! Они излучали умиротворенность, спокойствие, даже счастье. Говорят: «Умри с миром». Именно с миром в своих сердцах и мыслях они и умерли.  

Сунтон тяжело вздохнул.  

– Именно ради этого, миссис Далси, я и задумал свой обман. Да простит меня Господь за мои прегрешения! Каюсь, взял грех на душу, обманул стариков. Но не зря существует определение «святая ложь». Может, этим я сам себя успокаиваю и оправдываю свой неблаговидный поступок, но все же считаю, что поступил верно. Было бы хуже, если бы старики умерли от горя и неопределенности за судьбу сына, терзаемые тем, что случилось непоправимое. Они бы все равно рано или поздно умерли в душевных мучениях и в горе. Я же сделал так, что в мир иной они ушли умиротворенными и спокойными. Стало быть, определение «святая ложь» имеет право на существование? Да простит мне Господь мое прегрешение! Вторично прошу прощения у него, милосердного. Пусть простит и за то, что я невольно втянул в эту игру и Мартина, который вновь воспользовался услугами монаха-отшельника, умеющего искусно подделывать любую руку. Этот монах плут, которых свет не видывал, но в данном случае он, наверное, помог совершить доброе дело.  

Эндрю долго молчал, уткнувшись безучастным взором в одну точку.  

– Удивительнейшим образом все же устроен человек. Как сильно развит в нем родительский инстинкт. Иногда бездетные пары берут себе на воспитание детей. Казалось бы, чужие дети. Но они, приемные родители, дарят им свое тепло, ласку, внимание, тратят на них время, деньги, здоровья, отдавая им всего себя, без остатка. Повторю, чужим детям! А что уж говорить о своей кровинушке, о своей плоти и крови?! Знали бы дети, столь они дороги для их родителей! Да, дети тоже уважают родителей, но эта любовь не соизмерима с тем, как трепетно отец и мать относятся к своим детям. Друзья могут предать, жена может изменить или уйти к другому. Вчерашние единомышленники в политических играх или компаньоны по предпринимательству могут схитрить, обмануть, предать, задумать против тебя заговор или упечь в тюрьму. Родители же никогда не предадут своих детей. Они будут рядом с ними и в радости, и в горе. Они будут носить узелки с передачами в тюрьму, если, не приведи Господи, их дети окажутся в тюремных застенках. Будут считать дни, недели, месяцы, а то и годы, терпеливо дожидаясь свидания с сыновьями или момента их освобождения. Если, не дай Бог, ребенок безнадежно заболеет, останется без рук, ног, они не отойдут от его постели, будут ухаживать, заботится, успокаивать, поддерживать. Будут отдавать своей кровинушке всю свою душу, всего себя, до последнего своего часа, пока окончательно не закроются их глаза… Любовь родителей – это одна из величайших таинств природы. Это один из сильнейших, если не самый сильный, инстинкт человека.  

Эндрю сделал паузу, тяжело вздохнул и продолжил:  

– Я видел, как эти люди любят своего сына. И, хотя это вполне естественное чувство для людей, все же был поражен тем, настолько сильной является их любовь. Настолько остро и болезненно они переживают неопределенность по поводу участи сына. Жив ли он, что с ним. Я видел их глаза… В них читалась не просто просьба. Они излучали мольбу, отчаянную просьбу не говорить им о самом страшном. Я не мог им это сказать… Я не простил бы себе, если бы они умерли в тот же миг. Умерили от горя и отчаяния. Да, я понимаю, что в итоге все завершилось все той же неизбежной смертью. Но это была другая смерть. Они умерли с умиротворением в сердце. Они были людьми очень преклонного возраста, они прожили очень долгую жизнь. Все мы тленны… Все мы рано или поздно уходим в мир иной. Дай Бог всем нам дожить до их возраста.  

Эндрю потянулся к кубку с вином.  

– Да… Все эти мои размышления, конечно, попытка оправдания. Я грешен… Но, Бог свидетель, я хотел скрасить последний период жизни этих людей. Да простит меня Господь, за мои прегрешения. Упокой, Господи, их души…  

11.  

Некогда блистательный королевский замок Уайтхолл, напичканный драгоценными картинами, шикарной французской мебелью, заморскими коврами и изысканными амфорами, напоминал ныне некую смесь солдатской казармы и государственного учреждения. Сюда, в самую «горячую точку», центр главных событий, перебрались из своих домов члены парламента, а также офицеры амии: Айртон, Флитвуд, Гаррисон, Хетчинсон, Ледло, Ингольдсби. В этих комнатах собирался армейский совет, сюда приходили левеллеры для обсуждения с офицерами «Народного соглашения». Жили все в сумасшедшем темпе, спали периодически и кратковременно, иногда днем, располагаясь в роскошных королевских постелях под балдахинами.  

Столица в это время напоминала военный лагерь перед решающим сражением. Старшие офицеры днем заседали в палате, а ночью – в совете армии, здесь, в Уайтхолле. Но все словесные дебаты, в том числе и обсуждения «Народного соглашения», ни к каким существенным результатам пока не приводили. Агитаторы снова и снова призывали допустить народ к управлению государством, но тщетно. Это и не удивительно. Ведь большинство в совете составляли «шелковые индепенденты». Их слова звучали дружнее и громче, они «гнули» ту линию, которая им была более выгодной. Четкие и ясные требования уравнителей как бы растворялись в блудословии их оппонентов, только напускавшим словесного тумана, в котором и таяли выдвигаемые требования. Видя, безрезультатность их попыток прийти к компромиссу, обеими сторонами было принято решение предоставить этот вопрос на рассмотрение в парламент. Но там, как это принято в любом бюрократическом заведении, все было отложено «на потом», в связи с приближающимся судом над королем.  

Народ, видя такое развитие событий, заволновался. Речи и призывы проповедников становились все более громкими и угрожающими. «Горе тебе, земля, – срывалось с их негодующих уст, – когда царь твой – дитя! »  

Для Оливера Кромвеля это были потрясающе важные дни. Он со всей ясностью понимал, что решающий час для Карла Стюарта пробил. Но мучительные сомнения и терзания, конечно же, разрывали надвое его душу. С одной стороны – сознание того, что суд нам монархом категорически неизбежен. Со второй – нужно было найти оправдания тому, что неминуемо должно было свершиться. Оправдания и перед собой, своей совестью, и перед народом и историей.  

С этой целью Кромвель несколько раз тайно посещает в тюрьме лорда Гамильтона. Да, именно того самого лорда, который совсем недавно сражался против него, Кромвеля, во главе шотландских войск. Как хотелось Оливеру добиться от Гамильтона признания, что это именно король пригласил его войти с войском в Англию. Ну, хотя бы, на худой конец, его ближайшие советники, т. е. роялистские лорды. Тогда бы Кромвель мог бы без малейших угрызений совести начинать суд над венценосцем, зная, что обвинение против него имеет достаточную юридическую силу. Ведь приглашение в Англию иностранных войск – это тягчайшее преступление против своей страны!  

Увы, но Гамильтон был непреклонен. Даже перед лицом неминуемой смерти этот отважный и честный человек категорически отказался выдавать союзников.  

А в это же самое время двое друзей, Кадоген Эктон и Джонас Бекуотер, седлали своих лошадей, чтобы продолжить свой путь. Они были в прекрасном расположении духа. Накануне они целый день провели в седлах, порядком устали, поэтому любезно воспользовались возможностью хорошенько выспаться и восстановить свои силы. Остановившись в одном из придорожных постоялых дворов, они, будучи людьми доброжелательными, не жалели в адрес хозяина дома лестных слов. И блюда, которые он им подал на ужин, были очень вкусными, и комнаты уютные, и спалось в них хорошо. И измученные накануне долгой дорогой лошади выглядели поутру бодрыми и хорошо накормленными. Друзья искренне не жалели хвалебных слов в адрес хозяина, и тому, видимо, было приятно слушать, как его клиенты похвально отзываются и о его работе, и о его доме, в постройку и содержание которого он вложил немало труда, времени и души.  

Когда друзья были уже в седлах и собирались пришпорить лошадей, к ним подошел хозяин дома. До сего часа решительный и разговорчивый, ведущий себя в общении с этими двоими очень непринужденно и даже по-дружески, теперь хозяин дома нерешительно топтался на месте, словно не зная, с чего начать.  

– Извините, господа, – наконец-то начал он. – По вашему разговору я так понял, что вы сейчас направляетесь в Лондон.  

– Именно так! – Весело и бодро молвил Эктон. – Столица ждет нас! Там сейчас вершатся великие события! Там нас ждут много славных дел.  

– Тогда, возможно… Если это вас не затруднит… Если нужно, я заплачу. У меня просто нет возможности самому вырваться в столицу. Все дела, клиенты, им нужно уделять внимание.  

– Говорите, какое у вас дело. А то наши лошади уже рвутся в дорогу.  

– Если вы будете так добры… Если это вас не затруднит. Коль вы будете в Лондоне… Не смогли бы вы передать вот этот пакет хозяину таверны «Усталый путник».  

– Я знаю эту таверну! – Как всегда бодро молвил вечно не унывающий Эктон. – Пару раз заходил туда, чтобы пропустить кружечку вина. Славное винцо там подавали! Правда, давно это было. Хорошо, давайте конвент! Ничего платить нам за эту услугу не нужно. В благодарность за это в следующий раз, когда мы здесь остановимся, вы столь же гостеприимно встретите нас, да накормите столь же вкусной телятиной.  

– Непременно, господа, непременно! – Затараторил обрадовавшийся хозяин. – Заезжайте! Буду вам искренне рад!  

Эктон взял протянутый ему пакет, практически не глядя на него, чисто инстинктивно сунул в карман и пришпорил лошадь. То же самое сделал и его друг.  

День был погожий, дорога хорошая, поэтому время в пути пролетело для наших путешественников почти незаметно. Когда друзья уже скакали по улочкам столицы, и оговаривали план своих дальнейших действий, Кадоген вдруг встрепенулся:  

– Погоди! Я совершенно забыл о пакете! Мы как раз проезжаем мимо этой таверны. Вон она вдали, видишь? Занеси, пожалуйста, и отдай хозяину. Меня ждет куча дел, я буду торопиться.  

Достав из кармана пакет Эктон, протягивая его другу, чисто инстинктивно взглянул на надпись на пакете. Скорее всего, что он даже и не думал читать, что там написано. Ему было абсолютно безразлично, кому адресовано письмо. Но вдруг лицо его переменилось, и он тут же отдернул руку назад, поднес конверт к глазам, чтобы лучше прочесть надпись. Джоанс, который уже протянул руку, чтобы взять у друга пакет, видя, как вмиг преобразилось и посуровело лицо Кадогена, понял, что произошло что-то серьезное.  

– «Биллу Харду»… – Леденящим голосом прочитал надпись на пакете Эктон. – Не может быть! Неужели это он?!  

Джоансу очень интересно было знать, что же это за Хард такой, одно упоминание о котором вызвало у его друга такие ассоциации. Но он пока молчал, понимая, что тот и сам, скорее всего, расскажет о причине своего удивления. Да и нужно было Эктону дать какое-то время, чтобы прийти в себя. Уж больно большим было потрясение, которое он в эти минуты испытывал.  

– Как долго я тебя искал…- Злобно, сквозь зубы, прошептал Кадоген, вертя пакет в руках, и ища место, где можно было бы его раскрыть, не нарушая целостности упаковки. Видя, что такое невозможно, он решительным движением бесцеремонно раскрыл пакет и принялся читать написанное. – «Господин! Я вспомнил, где и при каких обстоятельствах, я видел ту даму, о участии которой в известном нам двоим деле, вы поначалу не были осведомлены. Обстоятельства эти настолько необычны, таинственны и важны, что я не могу доверить эту тайну бумаге. Приезжайте, я вам лично все расскажу».  

Желваки на щеках Эктона играли, он молчал, перечитывал письмо, обдумывал происходящее и принимал решения.  

– Прослушай, Джонанс, – собравшись с мыслями, решительно молвил он. – Ежели ты мне являешься настоящим другом… А я слепо верю, что это именно так! А ели так, то ты не должен отказать мне в моей просьбе. Ты должен как можно быстрее, сегодня, завтра, послезавтра, в ближайшие дни, отправиться вновь на этот постоялый двор и выудить у хозяина все, что ему известно об этом Билле Харде! Если он не будет говорить, то приставь каналье к виску дуло пистолета! Он должен все рассказать!  

Бэкуотер был слегка ошарашен таким развитием событий.  

– Уж и не знаю, что ответить. – Растерянно молвил он. – Думаю, для начала ты должен объясниться. Что это за Билл Хард, и почему одно только упоминание его имени у тебя вызвало такую реакцию.  

– Да, конечно, – словно в задумчивости промолвил Эктон, все еще перечитывая письмо, и вертя его, надеясь где-то найти какую-нибудь приписку или условный знак. – Это именно тот Билл Хард! Когда-то… Это было в графстве Глостершир, близ Динского леса… На меня в пути напала банда разбойников. Отъявленные негодяи, выискивающие одиноких путников, подло нападавшие все вместе, большой гурьбой, на одного… Подло и низко! Их жертвы, конечно же, в одиночку не могли оказывать им достойное сопротивление. Ты же меня знаешь. Не сочти за браваду, но мало найдется таких, кто мог бы превзойти меня в бесшабашности и смелости. Даже тогда, когда они напали на меня, меня не смутило, что я один, а их много. Господь свидетель! Я разметал многих негодяев, нескольких проткнул шпагой, некоторых, когда шпагу выбили у меня из рук, ударами кулаков уложил наземь, иных обратил в бегство. Но один из них все же успел предательски нанести мне удар по голове.  

Рассказчик от негодования сжал губы. Было видно, что воспоминания об этом случае и сейчас, многие годы спустя, вызывают негодования в душе Эктона.  

– Ты пойми меня правильно, друг! – Продолжил разгоряченный рассказчик. – В своей жизни я был в не малых переделках. Я без робости о последствиях разоблачал заговоры, не боясь мести сильных мира сего, которых я изобличил. Я вместе с Кромвелем скакал на неприятеля, ничуть не смущаясь, что противник превосходит нас в численности и силе, и последствия могу быть плачевными. Я… У меня была масса моментов, когда я сражался с противником в открытом и честном бою, и из всех, казалось бы, самых невероятных ситуаций, неизменно выходил победителем. Я никогда не соглашался с бытуемым мнением, что шрамы украшают мужчину. Каждый шрам – это свидетельство о пропущенном ударе, о пусть и небольшом, локальном, но все же поражении. После моих многочисленных стычек никогда не оставалось не то, что шрама, даже ни единой царапины! Но тот, кто подло нанес мне удар дубинкой… У меня до сих пор млеет левая рука и иногда едва ли не отнимается левая сторона тела. Левый глаз у меня с тот поры практически не видит. Может, потому, что этот мерзавец обрушил свою дубину на левую часть моей головы…  

Рассказчик перевел дух, пытаясь успокоить себя.  

– Позже я навел справки и узнал, что в тех местах тогда орудовала банда негодяев под предводительством некого Билла Харда. Чует, ой чует мое сердце, что этот Билл Хард, которому адресован этот пакет, и тот негодяй, – это один и тот же человек! Я должен разыскать его! Я непременно должен воздать ему по заслугам! Будет так!  

– Хорошо, Кадоген. Я понимаю тебя. Это действительно нельзя оставлять безнаказанным. Коль у нас появилась возможность ухватиться за край ниточки, ведущей к Харду, ею, конечно же, нужно воспользоваться. Я ближайшее время непременно отправлюсь к хозяину постоялого двора.  

– Спасибо тебе, Джоанс! Но будь с ним решительным! Мы достаточно были с ним любезными. Сейчас, ежели то потребуется, ты можешь прибегнуть к самым радикальным мерам. Эх, мне бы самому с ним поговорить! Но, ничего. Это не обязательно. Я верю, что ты сам с ним справишься. Да и не нужен мне пока хозяин постоялого двора. Мне нужен Билл Хард! Вот с ним-то я поговорю лично! А для того, чтобы это поскорее случилось, ты и должен разузнать у умельца хорошего приготовления телятины, где можно найти этого Харда! Удачи, Джоанс!  

– Прощай, Кадоген! Жди меня с вестями.  

12.  

Восемнадцатого декабря имело место секретное совещание Кромвеля с лидерами парламента и партии. На следующие день он принял их в Уайтхолле. Принял, лежа в королевской постели! В предыдущей главе мы уже упоминали о том, что многие лидеры партии переселились сюда же, и опочивали в королевских покоях на кроватях с балдахинами. Это еще один штрих к нашим рассуждениям о том, что революции затеваются для того, чтобы новые «зады» воссели на тронах тех, кто был ими низвергнут…  

Кромвель все еще колебался. Он все еще не мог определиться, как ему быть. В случаях, когда речь заходила о суде над королем, он требовал в первую очередь судить лордов Норича, Кэпелла и других преступников, развязавших вторую гражданскую войну. Кромвель продолжал находиться в нерешительности. Двадцать пятого декабря он предлагает сохранить королю жизнь. Если тот, конечно, примет предложенные ему условия. Оливер осознавал, что если допустит суд над королем, а, уж тем более, и его казнь, то создаст тем самым опаснейший прецедент. Отныне ни один монарх не может быть спокойным за свою власть и даже за свою жизнь. Он тянул столько можно с принятием окончательного решения, но на него наступали, от него требовали результата. На него наседали и офицеры, подталкиваемые армией, и парламентские республиканцы. Тот же Генри Мартен и Ледло. Давление было настолько сильным, что он решился.  

Двадцать шестого декабря он выходит на трибуну и говорит перед палатой определяющие сова:  

– Если бы кто раньше предложил бы свергнуть короля и его потомков, я бы счел его величайшим предателем и бунтовщиком. Но Проведение возложило это на нас. И мне не остается ничего, кроме как подчинится воле Божьей. Хотя я не готов еще высказать вам свое мнение по этому поводу.  

Кромвель не хотел брать на себя ответственность за неслыханное дело – суд над сувереном, Божьим помазанником. С молоком матери святые для него убеждения не позволяли ему стать цареубийцей. Потому он и старался прибегать к словоблудию, слаться то на Проведение, то на Господа, поворачивая дело так, чтобы все выглядело, словно это не он, Кромвель, а некие высшие силы так решили, а ему бедолаге ничего не остается делать, как покорно смерится с неизбежным.  

Это все происходило в Уайтхолле и в парламенте. А в доме Каннигема в это время происходили не столь исторические, но не менее интересные события.  

– Вот так обстоят дела, господин Каннингем.  

Принглу, после долгого рассказа, можно было бы перевести дух, дать своему хозяину переосмыслить услышанное. Ведь по слегка растерянному лицу Джозефа нетрудно было понять, что тот, если не ошарашен, то уж точно озадачен, услышанным. Но Сайласу очень хотелось «забить гвоздь в крышку гроба», не просто направить размышления Каннингема в нужное ему, Принглу, русло. А твердо и бесповоротно «вложить в мозги» своего хозяина мысль, что все обстоит именно так, а не иначе.  

– Возмутительно, уважаемый господин Каннингем, что этот безусый юнец, мальчишка, водит вас за нос. Не может быть прощения ему за то, что посмел обмануть вас. Это нужно же было до такого додуматься! Говорить неправду такому уважаемому человеку, как вы, господин Каннингем! Вы непременно должны отныне закрыть дорогу в свой дом этому мерзавцу. Отныне его нога не имеет права переступить дом этого святого дома. Да, и, к тому же, вы не должны отныне допускать того, чтобы этот наглец продолжал…  

– Хорошо, Сайлас. Благодарю за прилежно исполненное задание. Ступай.  

По задумчивому виду Джозефа слаживалось впечатление, что он не только не слушает своего собеседника, но даже не замечает его присутствия. Это очень смущало Сайласа, но, в то же время, прекрасно зная норов своего хозяина, он понимал: донимать его лишними «охами» и «ахами» – себе дороже. Однако желание извлечь максимум из этого разговора было огромным, поэтому он, благоразумно делая вид, что уже уходит, все же, как бы на ходу, позволил себе самую важную для себя реплику:  

– Извините, господин Каннингем. Самое последнее. Весь Лондон полнится слухами о том, как генерал Кромвель делает решительные действия, чтобы привлечь к справедливому ответу этого негодяя короля. Будет очень логично, уважаемый господин Каннингем, если вы вновь походатайствуете о том, чтобы я снова оказался в услужении у Кромвеля. Будучи рядом с ним, я бы мог, уважаемый господин Каннингем, конфедициально, лично вам, докладывать всю важную информацию, которая будет мне известна. Вы уж не сомневайтесь в моей старательности. Я из кожи вон вылезу, чтобы разведать для вас побольше тайн. Вы только что сами убедились, как прилежно я исполнил ваше приказание, и вывел на чистую воду этого лгунишку, который имеет наглость проявлять какие-то знаки внимания вашей дочери. Я…  

– Хорошо, – все таким же задумчивым голосом молвил Каннингем. – Я в ближайшее время собираюсь с визитом к Кромвелю. Возьму и тебя с собой. А пока что… Разыщи-ка мне, любезный, Стэнли Вуда, и скажи, что я тот час жду его у себя.  

– Слушаюсь, господин!  

Прингл тут же поспешил выполнять приказание своего патрона, в душе ликуя, что своей ловкой выдумкой с отсутствием дыры в стене, что свидетельствовала о ложности похищения госпожи Каннингем, он и хозяина к себе расположил, и, скорее всего, устранил с пути, ведущему к сердцу Джейн, опаснейшего конкурента. Понятно, что никакие муки совести в это время не грызли душу Сайласа, что он так подло «подставил» Мартина. Наоборот! Прингл искренне восхищался собой, своей смекалкой Он выглядел в своих глазах неким героем, полководцем, выигравшим важное сражение. Также радовался и тому, что, возможно, вновь окажется в близком окружении Кромвеля. В его глазах это была несомненная ступенька вверх по служебной лестнице. Он и перед Каннингемом «спинку прогнет», и перед Кромвелем постарается проявить усердие и прилежание, втиснуться в его доверие.  

– Вы звали меня, господин Каннингем?  

– А, Стэнли? Да, звал, садись. Садись, садись! Тут нужно поседеть, размыслить, как быть в этой ситуации… Что-то не ладно во всем этом деле…  

Вуд долго и внимательно слушал рассказ своего хозяина. По опыту Стэнли чувствовал, что сейчас не тот момент, когда нужно просто тупо исполнить приказ хозяина. Бывали моменты, что Джозеф как бы советовался со своими подчиненными. Это случалось в минуты, когда всесильный Канннингем не знал, как поступить в данной ситуации, и был рад любой здравой мысли и подсказки со стороны своих верных исполнителей. Подтверждением его душевных терзаний стали заключительные слова хозяина:  

– Я потому и хочу послать тебя, Стэнли, в этот постоялый двор, чтобы ты все там выяснил окончательно. Нужно непременно пролить свет да данное дело, поскольку лично я запутался в нем окончательно. С одной стороны я верею в искренность рассказа юноши, спасшего госпожу Каннингем. С другой стороны, вроде, и Прингл тоже все складно рассказывает. Непременно проверь, есть ли действительно то пресловутое отверстие в стене, через которое, якобы, этот юноша подслушал разговор заговорщиков. Если отверстия нет, то это действительно подтверждает то, что он подговорил своих дружков, чтобы те похитили госпожу, и он, якобы, ее потом героически вызволил. С этим все понятно. Как и с отверстием в стене, которое он просто и незатейливо выдумал, чтобы придать правдивости и логическое объяснение всему происшедшему. Меня гораздо больше беспокоит иное.  

Рассказчик тяжело вздохнул и потер в задумчивости подбородок.  

– Меня крайне озадачило присутствие в этом деле некой загадочной дамы. По словам Прингла – она была. Но почему до этого никто не упомянул об участии в похищении этой дамы?! Если молчание этого юноши еще можно как-то понять, ведь он скрывал все, что связано с инсценированным им похищением, то поведение Элизабет ставит меня просто в тупик! Если эта таинственная женщина также принимала участие в похищении моей супруги, почему она ни словом не обмолвилась об этой загадочной персоне?!  

Каннингем снова сделал молчаливую паузу:  

– Понимаю, что проще об этом спросить у нее самой. Но… Вдруг все это связано с чем-то таким, о чем Элизабет сознательно не хочет мне говорить? Нет! Я хочу обо всем доведаться из других источников, все дважды перепроверить, сопоставить, а потом уж заставлю держать ответ за свою ложь и этого юношу, и, возможно, свою жену. Поэтому в твоем лице вижу последнюю инстанцию, которая расставит все точки в этом деле. Отправляйся-ка, любезнейший, в этот постоялый двор, осмотри стену, и, главное, хорошенько поговори с хозяином. Если увидишь, что он врет или что-то скрывает, прижми его к стене! Выуди у него признания силой! Уж не мне этому тебя учить. Ты это умеешь. И когда все разузнаешь – жду скорейшего твоего возвращения с ответом. А чтобы тебе было легче разыскать комнату, в стене которой, якобы, находится отверстие, принеси-ка бумагу и чернила, я нарисую план размещения этой комнаты.  

Вскоре Стэнли Вуд уже скакал по дороге к постоялому двору мистера Гэнтера.  

По прибытию на место гость пожелал, чтобы хозяин постоялого двора самолично провел его на второй этаж. И не просто в любую из свободных комнат, а именно в ту, которую укажет гость.  

Гэнтер услужливо бросился выполнять просьбу очередного клиента без всякой задней мысли, поскольку особо важные гости постоялого двора иногда желают, чтобы они имели дело лично с хозяином. Но, когда новоиспеченный постоялец достал из кармана листок и начал рассматривать начертанный на нем план второго этажа, у Гэнтера неприятно кольнуло в сердце от дурного предчувствия. Он прекрасно помнил, что именно с такой, на первый взгляд, безвинной детали, началось недавнее посещение этого дома неким господином, который потом принес Гэнтеру немало волнений. Теперь его сознание волновала одна мысль: какую же комнату попросит себе новый гость? Если ту же самую, то это, вне всякого сомнения, не простое совпадение. Гость шел по коридору второго этажа с видом хозяина положения, а настоящий хозяин дома в это время покорно следовал за ним, ожидая приказаний. Постоялец то и дело заглядывал в чертеж и тут же бросал взгляд на двери комнат, мимо которых проходил, и снова заглядывал в чертеж. Наконец он остановился.  

– Вот эта комната!  

Самые худшие опасения Гэнтера подтвердились. Это была именно та комната, о которой он в это время думал. В принципе, еще ничего страшного не произошло. Но бедолага Гэнтер так морально «накрутил» себя, что стоило только Вуду указать на дверь нужной эму комнаты, как физиономия бедолаги вмиг превратилась в некое «вещественное доказательство» того, словно он только что он совершил какое-то тягчайшее преступление. Хитрый и наблюдательный Вудс вмиг заметил волнение на лице Гентера и легкое дрожание в руках. Выводы были сделаны тут же, молниеносно. С откуда ему было знать, что известный ему Сайлас Прингл, который в доме Каннингема, невзирая на родство с ним, имел далеко не высокий статус, здесь перед Гэнтером разыграл фарс, в котором выставил себя чуть ли не вершителем человеческих судеб. Едва ли не главой некого тайного ордена, который благородно сражается с темной силой из другого ордена. И эта сила спит и видит, как бы поскорее добраться до хозяина постоялого двора, который имел неосторожность проделать в стене дыру, через которую и «просочилась» какая-то важная государственная тайна. И, хотя Билл Хард, (вспомним, именно так представился Гэнтеру Прингл), обещал замять дело, но у него, видимо, ничего не поучилось. В эту минуту хозяин дома несколько не сомневался, что новоприбывший – никто иной, как тот, который стоит «по другую сторону заговора». Заговора, раскрытому «благодаря» отверстию в стене. Поэтому этот незнакомец и явился сюда для того, чтобы «замести следы», и, возможно, убрать лишних свидетелей. Любого, кто мог бы что-то взболтнуть относительно этого дела. Видя суровое, волевое и даже злобное лицо постояльца, Гэнтер всем своим нутром чувствовал, что на этого человека не подействуют отговорки, мол, ничего не знаю, да просьбы о пощаде.  

Хозяин дома сразу же решил избрать тактику отрицания, тем более, что дыра в стене была заделана сразу по убытию Прингла. Сейчас голову Гэнтера сверлила только одна мысль: говорить: ничего не знаю, ни о какой дыре в стене ранее и слыхом не слыхивал! Все отрицать, прикидываться дурачком! И новый постоялец, ничего от него не добившись, рано или поздно от него отстанет.  

Наивный Гэньнр! Он пока еще даже не представлял, с кем имеет дело и на что способен этот человек.  

Лишь только они вошли в комнату, Вудс тут же внимательно ее осмотрел. Даже первого, белого взгляда, ему хватило, чтобы увидеть то, на что, можно не сомневаться, никто иной не обратил бы никакого внимания. Стены почти не отличались одна от другой, но острый взгляд Стэнли сразу же обратил внимание, что, если три остальные стены были «не первой свежести», то четвертая, перстенек, отделявший этот десятый номер от одиннадцатого, выглядел свежее. Такое ощущение, словно эту стену недавно подвергли, пусть и небольшому, но все же ремонту.  

Это открытие заинтриговало Вудса даже больше, чем волнение хозяина дома. Подходя к картине и намереваясь заглянуть под нее, Стэнли не сомневался, что не увидит там никакой дыры. Собственно, об этом он знал и ранее. Из слов Каннингема, который руководствовался донесением Прингла. Но, видя волнение Гэнтера, и факт ремонта стены, Вудс теперь нисколько не сомневался, что таинственная дыра в этой стене раньше непременно существовала!  

Получив задание от своего хозяина, Вудс поначалу отнесся к нему с прохладцей. Да, он, конечно же, непременно выполнит приказа своего патрона, которому верою и правдою служит не один год. Он, конечно, поедет в этот чертов постоялый двор, взглянет на него, на комнату, на стену, в которой, был уверен, нет никакой дыры. Да и все дело, в целом, как казалось Вудсу, выеденного яйца не стоит. Какой-то мальчишка инсценировал похищение госпожи Каннингем, да и дело с концом! Юноше, видите ли, захотелось завоевать сердце своей возлюбленной, вот он и подговорил дружков похитить мать девушки, чтобы потом, якобы, героически спасти ее. Правда, там, по словам Прингла, фигурировала еще какая-то таинственная дама, но это, думалось Вудсу, тоже какая-то выдумка. Теперь же, азартный и горячий Вудс, почувствовал, каким приятным теплом разбегается по телу сознание того, что сейчас, возможно, его ожидает любимая работенка. Уж больно любил он в подвалах дома своего хозяина развязывать языки тем, кто поначалу пытался что-то скрыть. Как любил Вудс развязывать им языки! У него просто дух захватывало от мысли, как се6йчас этот простофиля начнет нечто ему плести несусветное, наивно полагая, что пустой отговоркой сможет легко отвертеться от него, от самого Вудса!  

– Да-а-а… – Иронично улыбнулся Стэнли, прилаживая на место отодвинутую картину. – Я и не сомневался, что ее там уже нет. Так же, как и не сомневаюсь, что она совсем недавно там была.  

– О чем это вы? – Гэнтер начал было реализовывать «в жизнь» ранее задуманную практику. Но потом решил: зачем ему перед кем-то оправдываться, если проще будет благоразумно ретироваться. – Ну да, ладно. Размышляйте о своем, отдыхайте с дороги. А я пойду. Нужно новых гостей встречать.  

И, словно ни в чем не бывало, направился к двери.  

Но в следующее же мгновение произошло то, чего хозяин дома никак не ожидал. Гость проявил завидную сноровку, буквально в два прыжка оказался у двери, закрыл собой выход, небрежно достал из-за пояса кинжал, и столь же вальяжно, нарочито лениво, поднес острие к горлу Гэнтера.  

– Да ты, мил человек, я вижу, совсем глуп. Не понимаешь, наивная твоя душа, с кем имеешь дело. Садись! Садись и рассказывай.  

Ловким движением левой руки Вудс подставил стул под Гэнтера и чуть сильнее надавил кончиком клинка, держащего в правой руке, на кадык жертвы. Тому ничего не оставалось сделать, как инстинктивно попятился назад, и тут же рухнуть на стул.  

– Что? Что я должен рассказывать? – Пытаясь овладеть собой, пробормотал бедолага.  

– Все! Все, что знаешь по поводу дыры в стене, по поводу того, кто и что в нее подслушивал, кто ее заделал и зачем. Что за таинственная дама фигурировала в деле похищения и спасения уважаемой госпожи? Похищение, которое имело место быть совсем недавно в этом доме. Вернее, на подворье дома. Говори все, что знаешь!  

Гэнтер был в полнейшем замешательстве. Он не знал, как ему поступить. Желание все отрицать, и с тупым выражением лица твердить до бесконечности «Ничего не знаю! » было огромным. Но, в то же время, всем своим нутром он чувствовал, что перед ним не просто тот человек, кто можно одурачить. Перед ним тот, кто может за обман жестоко наказать. Очень жестоко. И, хотя Гэнтера заедало то обстоятельство, что это он, Гэнтер, является хозяином дома, а не этот наглый постоялец, но в то же время он понимал, что отнюдь не является хозяином положения. Поэтому нужно было как-то выкручиваться из ситуации.  

– О какой дыре в стене вы говорите? У меня все стены в порядке. Ежели какие-то не горазды… То я сразу же приказываю сделать ремонт…  

– Стоп! Так не пойдет! – Вудс взял второй стул, поставил его напротив Гэнтера, сел, и уставился на него в упор. – Давай договоримся так. Я внимательно слушаю твой правдивый рассказ. Правдивый! Как только я слышу в твоих словах фальшь, и понимаю, что ты мне врешь, я, в наказание за это… Не знаю, что уж и придумать… Делаю легкий тычок кинжалом тебе в грудь, ногу, куда угодно. Ежели это повториться вторично, делаю сильный удар. Наношу рану, отрезаю палец и т. д. Если ты в третий раз позволишь себе одурачить меня, я без малейших угрызений совести тебя убью! Договорились?  

Сказал это постоялец так обыденно, даже с ленцой, что у Гэнтера только от одного только осознания того, что убийство для этого человека, по всей видимости, является обыденным делом, заставило в страхе запаниковать: как же быть?! В такой пиковой для себя ситуации бедолага принял весьма не глупое решение: рассказать правду. Именно правду, ничего не выдумывая и не приукрашивая. Тем более, что никакой вины он за собой не чувствовал.  

И Гэнтер начал свой рассказ. Говорил все, что рассказал Принглу. Говорил он искренне, а потому и спокойно. Неспешный рассказ как бы убаюкал его, и он слегка успокоился. Однако внутренне рассказчик понимал, что его чистосердечная исповедь должна закончится на том месте, на каком она закончилась для Прингла. Далее все рассказывать этому злобному незнакомцу все и начистоту, не стоило. Задурманенный выдумкой Прингла о заговоре, Гэнтер бы уверен, что этот незнакомец и есть одним из тех, кто затевал заговор. Поэтому крайне глупо и опасно со стороны Гэнетра будет даже одно только упоминание о заговоре. Этим Гэнетр как бы подтвердит тот факт, что ему известно о заговоре. Этим он подпишет себе смертный приговор. Какому заговорщику хочется, чтобы о его тайне знали многие? О ней не должен знать никто! Во все времена заговорщики убивали нежелательных свидетелей и тех, кому, пусть даже ненароком, становилась известна их тайна. Так почему теперь этот вероломец должен делать ему, Гэнтеру, исключение? Нет! Вот тут уж действительно отступать некуда. Тут действительно нужно прикидываться тем, кто «ничего не знаю, моя хата с краю».  

– Вот такая вот история, уважаемый господин, приключилась по поводу мнимого или настоящего похищения упомянутой вами знатной дамы. А кто она такая, и кто такая та, вторая дама, что также принимала участие в этом деле, вы уж извините, я не знаю. Я вообще, Богом клянусь, знать не знал, что было какое-то похищение. Узнал лишь потом, спустя какое-то время, когда к нам в гости пожаловал какой-то господин. Он, так же, как и вы, попросил поселить его в нужную ему комнату. Так же, как и вы, он держал в руках чертеж с планом второго этажа, и тоже показал на эту же дверь. Тоже хотел поселиться в эту же комнату. Это именно он начал интересоваться упомянутыми мною только что событиями. Это от него я узнал, что было похищение и освобождение. Настоящее или мнимое. Так что все я вам рассказал, господин, чистосердечно, как на исповеди.  

– Все?! Ты начинаешь злить меня! А о дыре в стене ты почему не упомянул ни слова?!  

– Ах, да… Дыра была… Этот господин, только лишь переступил порог комнаты, сразу же бросился смотреть дыру. Я… Я сам о ней не знал, и был крайне удивлен. Кто ее сделал… Кто ее проковырял в стене – ума не приложу! Может, забавы ради. В детстве, помню, мы подглядывали… Гм… Это, наверное кто-то баловства ради, по несмышлености.  

Рассказчик растерянно развел руками, изобразил на лице мину ангела небесного, сокрушенно вздохнул и умолк. Как бы говоря, мол, я все сказал.  

– Да что же я это из тебя, паршивец, должен по одному слову вытягивать?! Что же ты умолк?! Видит Бог – не хотел я применять свой клинок, да, скорее всего, придется.  

– Помилуйте! За что?!  

– За то, что ты, мил человек, юлишь, и не говоришь мне всего.  

– Да что вы! Как на духу! Всю правду сказал!  

– Всю? А стена?! Почему она вдруг стала без дыры и свежее отремонтированной?! Что ты, подлец, скрыть хотел?!  

Гэнтер интуитивно чувствовал, что можно все «валить» на Прингла, потому и не придумал ничего лучшего, как найти такое объяснение:  

– Это все он! Он, господин! Тот, который приезжал после похищения, расспрашивал о нем и о дыре. Это он, говорит, мол, заделай дыру. Может он, бестия, посоветовал это с каким-то умыслом, а, может, и без всякой задней мысли, по простоте душевной. Мол, не гоже, что в комнатах, что постояльцам сдаются, дыры есть. Я всегда исправно исполняю все просьбы наших гостей. Непременно делаю все, чтобы им удобно и уютно у нас было. Чтобы слава о постоялом дворе мистера Гэнтера ширилась, и к нам еще больше приезжало людей на постой. Я и без того иногда делаю небольшие ремонты в доме. А тут – дыра… Конечно, я непременно воспользовался советом этого господина и приказал заделать дыру и отремонтировать всю стену.  

Видя недоуменный взгляд собеседника Гэнетар слегка съежился:  

– Почему вы на меня так смотрите? Я все сказал. Богом клянусь, что так все и было.  

Хозяин дома приготовился к худшему. Сейчас он уже жалел, что обманул гостя насчет того, что не знает, с откуда в стене появилась дыра. Этот демон, наверное, знает не только о том, что эти именно он, Гэнтер, умышленно сделал в стене дыру, но еще и твердо уверен, что сделал он ее специально для того, чтобы подслушать сведения о пресловутом заговоре.  

– Возможно… Возможно, все действительно именно так и было. – К радости Гэнтера в голосе гостя звучала не злоба или угроза, чего он ожидал, а некая неопределенность и даже растерянность. – Но где логика?! Почему же он доложил Каннинге… Почему же он сказал, что дыры в стене не было, если сам видел ее и знал, что она есть?! Ведь так?  

– Да… – Робко отозвался Гэнтер. – Он сам же и приказал ее заделать.  

– Да еще и сам посоветовал скрыть дыру… Зачем?  

Хозяин дома не знал, как ему поступить. Внутренне он чувствовал, что гроза миновала, что постоялец, скорее всего, мысленно переключился на другого, и теперь его, Гэнетра оставит в покое. Понимая, что нужно использовать благоприятное положение и поскорее улепетывать из этой комнаты, над которой словно навис какой-то рок, он дипломатично прокашлялся:  

– Извините, господин, но вы же сами видите, что я сказал всю правду, как на духу. Позвольте мне идти. За окном все сильнее сгущаются сумерки, в это время многие заезжают на постой. Сейчас для нас как раз горячее время и нужно встречать и селить постояльцев. Я пойду…  

И Гэнтер начал бочком пятится к дверям, остерегаясь повелительного окрика постояльца и приказа никуда не уходить. Но тот, видимо, погрузился в свои размышления, или действительно посчитал, что хозяин дома сказал все, что знает, и теперь от него нет никакого проку, и он может уходить, поэтому никак не реагировал на уход того. Еще несколько минут назад перепуганному Гэнтеру казалось, что он уже никогда не выйдет из этой комнаты, что безумный постоялец пустит в ход свой страшный клинок. Во время всей беседы бедолага краем глаза поглядывал на дверь, и мысленно ему казалось, что нет большего счастья, чем открыть эту дверь, перешагнуть через порог и поскорее удалится от этой Богом проклятой комнаты и от этого одержимого дьяволом постояльца. И вот то, что минуту назад казалось несбыточной мечтой, теперь уже было фактически реальностью. Осталось протянуть руку, толкнуть дверь и быстрее ретироваться. Видя, что постоялец все еще продолжает размышлять над услышанным, Гэентер расценил его молчание как согласие на уход, поэтому, обрадовавшись, решил на прощание бросить тому успокаивающую фразу:  

– Да воздаться вам, господин, за то, что вы великодушно поверили тому, что я здесь абсолютно не при чем. А зачем он срывает факт того, что знал о дыре, да еще и посоветовал заделать ее, то уж лучше разыщи и спросите у самого Билли Харда.  

Уж сколько раз твердили миру: «Язык мой – враг моя! » Уйди Гэнтер сейчас молча, на том бы все и завершилось. Но роковые слова, увы, были уже сказаны. Он уже открыл дверь и почти сделал шаг, чтобы выйти из комнаты, как постоялец в один прыжок настиг бедолагу, стал в проеме дверей, заслоняя ему выгод, и молча указал пальцем на стул. По взволнованному и напряженному лицу оппонента Гэентер понял, что все далеко не закончено, и худшее, возможно, его ожидает впереди.  

– Это что еще за такой Билли Хард? Кто это?!  

– Как кто? Этот тот господин, что расспрашивал о похищении, советовал заделать дыру…  

– Билли Хард?! С чего ты взял, что это был именно Билли Хард? А не Сайлас Прингл, Джек Рэгель, Генри Брефф или кто-либо еще?!  

– Как «с чего взял»? Он сам так представился… А что?  

Постоялец начал нервно расхаживать взад-вперед по комнате:  

– Что-то здесь не так! Чует мое сердце, что что-то здесь не так!  

– Господин! Богом клянусь, что все так и было! Почему вы мне не верите? Он именно так и назвался. Вам это имя о чем-то говорит?  

– Нет. Мне это имя абсолютно ничего не говорит! Мне хорошо знакомо совсем другое имя. Настоящее имя этого… Как ты говоришь, «господина». Почему он так назвался? Что за этим кроется?  

Гость нервно ходил взад-вперед мимо оторопелого хозяина, потом вдруг резко подскочил к нему, приставил к горлу острие кинжала и процедил сквозь зубы:  

– Послушай. Твоя жизнь для меня абсолютно ничего не стоит. Чует мое сердце, что ты дурачишь меня. Ежели ты сейчас не расскажешь все, начистоту, я пущу вход клинок. Я сделаю это!  

Гэнтер был в состоянии паники:  

– Я ничего не знаю, господин! Я все сказал! Богом клянусь!  

В это время вдали коридора послышался громкий женский голос:  

– Мистер Гэнтер! Мистер Гэнетр!  

В глазах бедолаги мелькнул лучик надежды:  

– Меня зовут. Я сейчас.  

Гэнтер попытался поднялся, но тут же был остановлен. Кинжал исчез с «поля боя», зато в дело пошла рука. Крепкая рука легла на плечо бедолаги, и сильно сжала его.  

– Слушай меня внимательно, мистер торопыга. Сейчас ты выглянешь из дверей, скажешь, что ты занят, пусть обходятся без тебя. И снова возвратишься назад в комнату. Мы продолжим наш разговор. Не вздумай глупить! Я буду рядом.  

Видя агрессивный настрой постояльца, Гэнтер не стал ему перечить. Он выглянул из дверей и окликнул звавшую его женщину:  

– Я занят, Мэри! Обойдитесь без меня!  

– Да, но здесь новоприбывший господин непременно требует встречи именно с вами. Ему нужно поговорить лично с вами.  

– Хорошо! Я подойду к нему, когда освобожусь. Я освобожусь совсем скоро. Пусть подождет немного. Пока поселите его сами. Я совсем скоро. В какой комнате он будет?  

– Я поселю его в соседнюю. Одиннадцатую комнату.  

– Хорошо. Если меня долго не будет, то пусть он зайдет ко мне сюда, в десятую комнату.  

Гэнтер закрыл дверь и вернулся на свое место. Но настроение у него теперь было чуть веселее. Он чувствовал некую подстраховку. Ему верилось, что теперь, при таком развитии событий, этот злобный постоялец не позволит себе радикальных крайностей.  

Но не тут-то было! Гость лишь злобно ухмыльнулся:  

– Ты что, думаешь, что умнее меня? Ты что это за комедию устроил? Ты что, думаешь, что этот мистер спасет тебя? Да я его вместе с тобой на тот свет отправлю! Если он всунет свой паршивый нос не в свое дело. Говори лучше, что за тайна кроется да всем этим? Что это за Билли Хард такой появился у нас и что он задумал?  

Хозяин дома уже не знал, чем угодить этой назойливой мухе.  

– Я же сказал вам, господин, что первый и последний раз видел этого мистера. Да разве же я виноват, что он посоветовал заделать эту чертову дыру в стене, да что его зовут Биллом Хардом?! Ну, представился он так! Ну, что я должен был делать при этих словах?! Имя, как имя. Я на него даже и внимания-то не обратил.  

В это время дверь приотворилась, и в комнату заглянула горничная:  

– Так вы уж, мистер Гэнтер, не забудьте зайти в соседнюю комнату к постояльцу. Уж больно он просит. Говорит, что хочет поговорить по поводу письма, что вы передали через него и его друга в Лондон какому-то Биллу Харду.  

Дверь так же быстро и закрылась, как и открылась, а в комнате в это время воцарилась классическая «немая сцена». Если в природе существует понятие «звенящая тишина», то она как раз в это время и «звенела» в этой комнате. На Гэнтера в эту минуту страшно было смотреть. Растерянность, подавленность, страх. Все это читалось и на лице бедолаги, и, особенно, в его глазах. Постоялец же, наоборот, пребывал в состоянии эйфории.  

– Ой, как интересно! Вот это развитее событий! «Я ничего не знаю, господин! Я все сказал! Богом клянусь! » Да… Боюсь, что сказано далеко не все. Далеко не все! Да…  

Гость, что называется, смаковал момент.  

– Ну что же. Не будем жестокими. Не будем заставлять этого господина томиться в ожидании. Прямо сейчас и посетим его. И поговорим и по поводу Билли Харда, и по поводу письма. Ой, что я говорю! Письма, естественно, никакого не было. Никому ничего ты не писал, и ничего ни о каком письме не знаешь. Да, святая овечка. Сейчас для тебя начнется самое интересное. Пойдем.  

Наглый постоялец устремился к двери, увлекая за собой оторопелого хозяина дома. Тихонько отрыв дверь, Вудс столь же осторожно выглянул в коридор, и, убедившись, что горничная уже ушла и коридор пуст, решительно направился в соседнюю комнату.  

Новый постоялец как раз обживал комнату: раскладывал вещи, поправлял постель. Увидев хозяина дома, он радушно шагнул ему навстречу:  

– Вот и хорошо, мистер Гэнтер, что вы так рано освободились. Я специально приехал к вам, чтобы поговорить… Постойте. А кто этот господин? Я желаю поговорить с вами наедине.  

– Да вы не волнуйтесь! – Лицо Вудса излучало умиротворение и доброжелательность. – Я хороший друг мистера Гэнтера. У нас с ним нет никаких секретов. Я, если можно так выразится, душеприказчик господина Гэнтера. Помогаю ему советами, всячески поддерживаю его. Так что можете меня не стесняться. Говорите, милые вы мои. Беседуйте между собой о мистере Билли Харде, я посижу в сторонке и не буду вам мешать.  

Гость недоуменно посмотрел на хозяина дома. Если бы даже тот и кивнул головой в знак согласия, мол, да это мой друг, и можешь при нем говорить все, что угодно, он все равно не хотел бы обговаривать этот вопрос при свидетелях. А тут еще и о многом говорящий внешний вид Гэнтера. Стоило гостью лишь только взглянуть на него, как по его подавленному и растерянному состоянию, он в первую же секунду понял, что что-то здесь не так. Он пристально посмотрел на Вудса, потом снова на Гэнтера. Комментарии были излишни.  

– Прошу покинуть мою комнату, мистер! – Твердо и решительно молвил гость, не менее твердым взглядом меряя Вудса с головы до ног. – Я желаю говорить с мистером Гэнетром наедине.  

– А я желаю, чтобы вы говорили при мне.  

– А я желаю, милостивый государь, чтобы вы немедля покинули мою комнату!  

Аргументом для нового постояльца служил не только повышенный тон его твердого голоса, но и характерное движение руки. Свою правую руку он положил на рукоять своей шпаги. Было совершенно очевидно, что перед Вудсом находится не блеющий ягненком Гэнтер, а человек твердой воли и характера, умеющий постоять за себя.  

Но, при всем при этом, новый постоялец, хотя и понимал, что имеет дело с наглым и упорным соперником, но до конца не осознавал, кому он осмелился бросить вызов. Ибо Вудса вполне можно было бы назвать машиной убийства. И эти свои навыки он, конечно же, должен применить и в данном случае.  

– Ну, что же… – Задумчиво молвил Вудс. – Может, я действительно не прав. Хорошо, я ухожу.  

Поднявшись со стула, он, опустив голову, с покорным видом, направился к двери. Новый постоялец, удовлетворившись тем, что одержал победу в этой словесной дуэли, убрал руку с рукояти шпаги. Именно в это время Вудс, который как раз проходил мимо своего оппонента, сделал прыжок поразительной ловкости, буквально одним толчком ноги преодолев расстояние, что было между ними. Одновременно с этим он столь же ловким движением руки выхватил из-за пояса небольшой кусок веревки, лихим взмахом накинул ее удавкой на шею несчастного и начал его душить. Вудс обхватил своего соперника сзади одновременно и руками, и ногами, валя жертву на пол. И в то же время, что есть силы, тянул удавку на себя. Чем сильнее он это делал, тем быстрее ускорял минуту логической развязки. Соперник был здоровым и сильным человеком, и поначалу даже и верить не хотел, что он не выпутается из этой ситуации. Он остервенело вырывался, но, чем сильнее он это делал, тем больше сам же способствовал тому, что от этих движений удавка на его шее затягивалась все крепче, принося еще более невыносимую боль, и все сильнее перекрывая доступ спасительного воздуха в легкие. Хватка Вудса была просто смертельной. Из нее невозможно было вырваться. Тем более, что он искусно применил какой-то хитрый прием захвата соперника, с заламыванием рук, при котором, чем сильнее пытался вырываться оппонент, тем большую боль он сам же себе и причинял.  

Все закончилось неизбежным финалом. Тело бедолаги обмякло, какое-тол время еще подергалось в судорожных конвульсиях, и в итоге безвольной плетью зависло на руках убийцы. Вудс ловким движением подхватил на руки труп, уложил его на кровать, прикрыл пледом.  

– О! Такой вид, что он как будто бы умер во сне. Правда, виден след от веревки на шее, но его, возможно, никто и не заметит. Для всех будет очевидным тот факт, что он умер во сне. Ведь так? – Иронически улыбаясь, Вудс посмотрел на ошарашенного свидетеля преступления. – Благодарю за то, что ты за это время не предпринял попытку к побегу. Это очень благоразумно с твоей стороны. А теперь пойдем в мою комнату. Продолжим нашу занимательную беседу.  

Гэнтер настолько был потрясен происходящим, что только сейчас до него дошло то, что за это время, пока убийца душил свою жертву и был занят, он, Гэнтер, мог воспользоваться возможностью улизнуть из комнаты, побежать на первый этаж, и там, в холле, где обычно бывает немало людей, поднять переполох. Увы, но время было безнадежно упущено, и бедолаге ничего не оставалось делать, как под присмотром своего мучителя вновь вернуться назад в его комнату.  

– Ну, теперь, надеюсь, ты, мил человек, понимаешь, что шутить со мной не стоит. Что, если ты не расскажешь мне всю правду, то с тобой случиться то же, что и с этим… – Он кивнул в сторону перестенка между комнатами. – Он ведь тоже грудь выпячивал, гонор хотел показать. А видишь, чем закончилось. Поверь, у меня большой опыт отправки в лучший из миров тех, кто упорствует. Убил я его не только из-за его дерзости. Что само по себе недопустимо. Перечить мне – это… – Рассказчик иронически улыбнулся. – А еще и для того, чтобы продемонстрировать тебе, что тебя может ожидать, если ты не будешь говорить. Только помни! Одно неверное слово – и ты покойник! Говори!  

– Я… Я… – Было видно, что бедолага и готов говорить, да от растерянности никак не мог собраться с мыслями. – Я все скажу, все! Я действительно рассказал вам честно почти все, что знаю. Не сказал только о последнем, что, думал, не имеет особого значения. Этот Билл Хард… Этот человек, что назвался Биллом Хардом, уезжая, попросил меня, что, если я вспомню какие-то детали этого похищения, или эту таинственную даму, что принимала в нем участие, то заплатит мне… Он заплатит мне вознаграждение, если я каким-то образом сообщу ему о этом. Я ему еще во время той первой и единственно встречи сказал, что у меня есть подозрение, что я видел где-то раньше эту даму. Но где и когда – убей не помню! Но через несколько дней я вспомнил! В это время как раз этот человек, – Гэнтер покосился в сторону комнаты, где находился труп, – и его друг завтракали в гостиной моего дома, и я, обслуживая их, невольно услышал с их разговора, что они после завтрака тот же час отправляются в Лондон. Я написал письмо Биллу Харду, где просил его приехать, чтобы я рассказал ему о том, что вспомнил по данному делу. И все! Я вручил этой двоице только конверт, на котором была надпись «Биллу Харду». И все! Более никого отношения к этому делу они не имеют. Как и я к ним. Я их видел впервые в жизни! Я не знаю, зачем этот человек вернулся вновь и о чем он хотел со мной поговорить. Все! Я честно все рассказал! Богом клянусь!  

– Все?  

– Богом клянусь, что все рассказал, как на духу, господин!  

– Ты знаешь, мне все-таки непременно придется тебя убить. Да, да. За твою удивительнейшую способность говорить много, ни о чем, умалчивая при этом о главном! И это не впервые за время нашего разговора. Вот и сейчас ты вновь извергаешь словесный понос, не говоря о главном! Так кто же все-таки была та таинственная дама?!  

– Ах, да… – Рассказчик замялся. – Я действительно не знаю, как ее зовут, но….  

– Что?! Снова юлишь, бестия?! Хотя мне хочется выведать из тебя максимум информации, но я, видит Бог, махну на все рукой, и удавлю тебя прямо сейчас. Чтобы ты не издевался надо мной, не строил из себя простачка, и не считал меня за дурачка.  

– Нет, нет! Господин! Я говорю все честно! Я вспомнил, где ее видел и при каких обстоятельствах. Но как ее зовут, я действительно не знаю. Это было несколько лет назад, когда в моем доме на несколько дней поселился некто, назвавшийся поначалу мистером Грэхемом, но позже выяснилось, что его зовут… Кажется, Эндрю Сунтон.  

– Что?! – Глаза Вудса сделались большими от удивления. – Эндрю Сунтон?! Как тесен мир! Сколько сюрпризов в один вечер! Веселый вечерок! Продолжай!  

Гэнтера, который уже понемногу начал приходить в себя, ждал новый психологический удар. Он вновь понял, что сболтнул нечто лишнее, и теперь не знал, как ему поступить.  

– Я вижу, что вы знаете этого Сунтона. Он что, ваш хороший знакомый, друг?  

– Это не имеет значения! Продолжай, каналья! Не тяни время!  

Вудс глубоко ошибался. Для павшего духом Гэнтера это имело очень большое значение. Он был сейчас в очень затруднительном положении. Он просто не знал, как ему быть. А вдруг окажется, что Сунтон был этому настырному постояльцу хорошим другом? Тогда дальнейший правдивый рассказ Гэнтра будет направлен против него же самого. Ведь нетрудно догадаться, как отреагирует этот злобный человек на тот факт, что его лучший друг был предан.  

– Но все же, скажите, господин. Этот Сунтон для вас друг или враг?  

– Еще одно слово, и я осуществлю свою угрозу! Ты должен говорить правду! В не зависимости ни от чего! Говори! Не доводи меня до греха!  

– Да, да, конечно. Этот Сунтон все расспрашивал меня о тюрьме Элиот, что находится поблизости, все осматривал окрестности этой тюрьмы да что-то вынюхивал. Я понял, что он хочет организовать побег своему другу, который находится в этой тюрьме. Я сказал ему, что у меня знакомый, некто Додд. Он служит надзирателем в этой тюрьме. Пообещал помочь ему с побегом. Мы были с Доддом в связке. То есть, между нами был договор. Я находил простачков, которые хотели организовать из тюрьмы побег своих дружков, сводил их с Доддом, говоря, что он служит там надзирателем и может, якобы, помочь с побегом. Но на самом деле… То есть… Господи! Что я такое говорю?! Я был не при чем. Этот мой знакомый не помог, а, наоборот, помешал побегу. Оказалось, что тот узник, которого хотел вызволить Сунтон, некий опасный преступник, справедливого наказания которому строжайше требовала некая влиятельная дама из столицы. Узнав об этом, она специально приехала, чтобы самолично порадоваться тому, что сорвался побег ее врага. Я тогда видел ее почти мельком, но теперь вот вспомнил. Эта таинственная дама, что участвовала недавно в похищении знатной госпожи, это была именно она! Точно!  

Гэнтер перевел дух после долгой тирады.  

– Это практически все, что я знаю. Мне действительно незнакомо ее имя. Я все сказал, господин. Богом кляну… Я все казал. Честно говорю.  

Вудс в это время, казалось, уже не обращал никакого внимания на Гэнтера. Он поднялся, и, нервно расхаживая по комнате, о чем-то раздумывал, бесконечно повторяя: «Да… Интересное дельце! Очень интересное! » Наконец он остановился:  

– Слушай! Я порядком изголодался. Прикажи, чтобы мне подали сюда телятины, вина, ну, и что там у вас еще есть.  

– Хорошо! Сию минуту! Я мигом!  

И обрадовавшийся тому, что появилась возможность улизнуть из этой ненавистной ему комнаты, Гэнтер вскочил со стула и проворно бросился к двери. Но его тут же остановил властный окрик:  

– Постой! Ты никуда не уходишь! Ты с порога этой комнаты позовешь кого-то из своих людей, прикажешь подать сюда ужин, а сам будешь оставаться здесь. Уйдешь только тогда, когда я позволю. А может, и не уйдешь. Уж больно много ты знаешь. Мне наверное, проще будет сделать с тобой то же, что и с этим, который за стеной.  

При этих словах потерявший чувство меры Вудс издевательски расхохотался и вальяжно откинулся на спинку стула.  

Это был ключевой момент! Тут Вудс, что называется, хватил лишку. Одной-единственной фразой он подписал себе приговор. Фразой глупой, абсолютно не нужной, сказанной просто так, выпендрежа ради. Ему уже сейчас было понятно, что Гэнтер сказал все, что знал. Что ничего нового от него узнать уже не возможно, поэтому можно было уже сейчас отпускать его на все четыре стороны. Но Вудс, что называется, вошел в раж. Ему нравилось, что этот человек преклоняется перед ним, заискивает, боится его. Но мы-то с вами знаем, что этот человек далеко не так прост и безобиден, как это может показаться из всей этой эпопеи разговора с Вудсом. Это сейчас, видя, что перед ним сила, и что не логично лезть на рожон, Гэнтер применил тактику эдакого дурачка, который со всем соглашался и пресмыкался перед сильным.  

Но Гэнетер может быть совершенно иным. Совершенно! Злым, подлым, холодным, расчетливым. Вспомним, с каким хладнокровием он предал доверившегося ему Эндрю Сунтона. Если Вудс все свои злодеяния осуществлял с помощью силы и нахрапа, то Гэнтер руководствовался скрытностью, желанием и умением творить свои делишки тайно, исподтишка. Та же, к примеру, дыра в стене. Действительно ли она была проделана им забавы ради, как он это объяснил Принглу? Не один ли это из методов привычной для Гэнтера грязной игры.  

Как бы там не было, но неосторожно оброненная Вудсом фраза превратила Гэнтера из жертвы в охотника. Подозревая, что намек постояльца на то, что Гэнетр уже никогда не выйдет из этой комнаты живым, может быть реальной угрозой его жизни, и, понимая, что нужно что-то предпринимать, чтобы спастись, загнанный в угол зверь в следующее же мгновение знал, как ему следует поступить. Внутри Гэнтера был запущен зловещий механизм, который уже нельзя было остановить. Сейчас нужно было только реализовать то, что он задумал.  

Стоя в дверях комнаты, он во весь голос позвал горничную. Видя, что никто не отвечает, он позвал еще громче. Напрасно Вудс следил за тем, чтобы тот не пустился в бега. Наоборот, Гэнтеру как раз хотелось оставаться именно в этой комнате, чтобы довести до логического завершения задуманное. Нужно было отдавать должок. Постоялец достаточно поиздевался над ним. Нужно было платить той же монетой.  

Наконец-то в коридоре послышались приближающиеся шаги.  

– Вы звали меня, мистер Гэнетр?  

– Да, Мэри. Принеси-ка сюда, прямо в комнату, ужин для господина. Телятины, вина, и что-нибудь еще, что у нас есть. Да не скупись! Лучшие блюда давай! Доброй души постоялец нам попался. Мы так мило беседуем. И далее будем беседовать, так что не тревожьте нас. Правда, я немного замерз. Совсем немного. Но все же принеси-ка мне заодно и мой камзол, что висит у изголовья моей постели. Я накину его на плечи. Согреюсь.  

– Хорошо, мистер Гэнтер. Я сейчас.  

Через некоторое время горничная заглянула в комнату:  

– Все уже почти готово, заканчивают подогревать телятину, я сейчас подам блюда. А пока, чтобы вы не мерзли, мистер Гэнтер, я принесла вам ваш камзол.  

– Благодарствую, Мэри. Благодарствую, дитя мое, за твою заботу обо мне, стрике.  

Когда совсем скоро Мэри снова вошла в комнату, держа в руках поднос, уставленный блюдами, навстречу ей шагнул хозяин дома, уже одетый в камзол. Он тут же взял у нее с рук поднос:  

– Я сам, Мэри, поухаживаю за нашим дорогим гостем. – Сказал он, ставя поднос на один из стульев, что находился за спиной постояльца. – А ты пока, Мэри, познакомься с этим удивительнейшим человеком. Мы будем гордиться, что такой постоялец останавливался у нас. Милейший человек! Мэри, познакомься с ним, пожми его руку.  

За это время, пока Гэнтер, что называется, «заговаривал зубы» постояльцу, он нее только говорил. Он еще и действовал. Причем, умело, быстро и расторопно. Стоя к дверям, постояльцу и горничной левым боком, он незаметно достал из правого кармана камзола уже давно заранее приготовленный им небольшой пакетик с порошком, и столь же умело одним махом высыпал этот порошок в кружку с вином. Все это время он боковым зрением наблюдал за постояльцам, не видит ли тот его махинаций. Нет, тот всецело был поглощен тем, что уклонялся от назойливого желания горничной пожать ему руку. В конце-концов он не выдержал, взял ее под локоть, и не грубо, деликатно, выпроводил из комнаты, и закрыл за ней дверь.  

– Назойливая бестия!  

Сказано это было без зала. Было видно, что Вудс пребывал в неком расслабленном и умиротворенном состоянии. То ли он уже устал от злобных нападок на своего оппонента, то ли мудро посчитал, что уже все от него добился, дело фактически сделано, стало быть, можно расслабиться. И приступить к поглощению пищи, которая к тому времени уже стояла у него на столе. Аппетитные запахи, распространившиеся по комнате, еще больше успокаивали нашего «героя», поэтому он тут же приступил к трапезе.  

– Ай, да хороша у тебя телятина, хозяин! Ай да хороша! Да, видимо зря я донимал тебя. Дело ты свое знаешь отменно. Встречать и угощать гостей можешь. Это у тебя получается хорошо. А вот тайнами да интригами тебе далее не советую заниматься. Это не твое. Тут нужно иметь хитрость да сноровку. А ты ничтожный безвольный человек. Не получится из тебя интригана. Ой, не получится.  

И едок продолжал аппетитно уплетать телятину, столь же аппетитно запивая ее вином. Думаю, излишне говорить читателям о том, с каким вниманием, восторгом и ликованием в душе Гэнтер наблюдал за тем, как очередная порция отравленной жидкости отправлялась в желудок обреченной жертвы. Гэнтер знал, что яд действует не моментально, а спустя какое-то время. Но это уже не имело ровным счетом никакого значения. Дало сделано! Яд внутри организма! И уж не столь важно настолько рано или поздно наступит смерть. Главное, что этот наглец, так вольно обращавшийся с ним, Гэнтером, так унижавший его, будет наказан. Посмотрим, думалось Гэнтеру, кто тут ничтожный и безвольный человек. Наступал миг триумфа уже для него, для хозяина дома. Почему, собственно, наступал?! Он уже наступил! Гэнтер уже сейчас испытывал чувство неимоверной эйфории от того, что «совершается справедливое возмездие».  

– Хороша, ай, да хороша телятина! – В очередной раз удовлетворительно крякнул едок, переводя дух. – Хорошо, ступай. Придешь потом, заберешь все, что будет недоедено. Чтобы я тут не спал рядом с объедками.  

– Я могу идти?  

– Да, ступай. Но помни! Тот господин, что там, умер просто во сне. Скорее всего, от какой-то болезни. Если хоть одной душе станет известно то, о чем мы говорили, и свидетелем чего ты был, поверь мне, я наброшу удавку и на твою шею. Ступай!  

Если бы Вудс был не столь увлеченный приемом пищи, был чуть внимательнее и обратил внимание на хозяина дома, он бы заметил разительную разницу в его поведении. Тот уже не «прогибал спинку» перед ним. Не заискивал, не был подавленным и растерянным. Он покидал комнату твердым шагом и с высоко поднятой головой. Напрасно Вудс мнил себя победителем этой некой дуэли с хозяином постоялого вора. Именно Гэнтер покидал комнату с чувством и видом победителя.  

13.  

Нед Бакстер и Эндрю Сунтон очень болезненно переживали неудачу в попытке организовать побег короля с поместья лорда Ньюберга. Досадуя, они меньше всего винили в случившемся хваленного рысака, без которого этот побег в итоге оказался невозможен, и который так некстати повредил ногу в самый неподходящий момент. Мысленно они винили себя и только себя. Вспомним, какие грандиозные планы своего возвращения строили они в первой главе этого тома. Их заокеанские мытарства были в прошлом, впереди предстояло возвращение в столицу, их воспаленное воображение рисовало массу планов. После стольких лет бездействия их переполняло желание действовать, мстить, разоблачать злодеев, возвращать свое имущество и доброе имя, и, конечно же, выручать из беды короля. В итоге получилось так, что со всего этого весьма не короткого списка они сумели что-то сделать лишь только касаемо последнего пункта. То есть, короля. Друзья мысленно находили массу причин оправдания своих неудач. Вопрос спасения короля действительно был первоочередным и не требовал отлагательств. Поскольку, если здесь промедлить, и упустить момент, то случится непоправимое. Если случится то, что пока казалось немыслимым, и во что до сих пор друзья категорически не верили, (т. е. планы Кромвеля казнить короля станут реально свершившимся фактом), то уже ничего нельзя будут сделать и поправить после того, как палач исполнит свою работу. Поэтому они зациклились именно на этом вопросе, и не корили себя за то, что пока не приступили к планам мести главным своим обидчикам: леди Кэлвертон и Каннингему. Друзья были твердо уверены, что интриганка от них и так никуда не денется, а что касается Каннингема, то, если бы и была возможность поквитаться с ним, они бы, вне всякого сомнения, отложили бы планы своей мести до того времени, когда что-либо бы прояснилось в этом весьма запутанном деле. Нед и Эндрю не хотели причинять боль Джейн и Элизабет, которые при всех антипатиях к этому человеку за его дела и поступки, все же не убили в себе любовь к нему как к отцу и мужу. Да и отношения Мартина с Джейн становились все более близкими, в свете чего ситуация с Каннингемом и с позицией того, как относится к нему, становилась все более запутанной.  

Можно было бы преступить и к реализации еще одного, не менее важного, вопроса. Т. е. возвращении своего имущества и своего доброго имени. Эндрю мог бы вернутся в семью, в свой дом, к Люси, а Нед явится к леди Кэлвертон и твердо стукнуть кулаком по столу, с требованием возвратить ему его родной дом, в котором она так вероломно поселилась. Но друзьям явно было выгодно пока оставаться инкогнито. Тот факт, что об их пребывании в столицу никто здесь не осведомлен, намного упрощает их действия по поводу спасения короля. Да и по поводу мести леди Кэлвертон. Удар этой коварной интриганке будет более болезненным и неожиданным, если он будет произведен внезапно, когда она этого никак не будет ожидать.  

Друзьям, конечно же, для реализации их планов по организации побега короля, да и для жизни в целом, требовались средства. Здесь, казалось бы, тоже логичным шагом виделось бы их личное участие обоих в своем бизнесе. Но в данной ситуации с этим также можно было бы повременить. Ведь многие заводы и фабрики, принадлежавшие им, так и продолжали оставаться в их собственности. С той лишь разницей, что ими пока управляли доверенные и близкие им люди. Понятно, что и Нед, и Эндрю тайно встречались с руководителями своих предприятий, знакомились с ходом дел на них, вносили коррективы, советы, пожелания и требования, тем самым негласно руководя своим бизнесом, но лично при этом оставаясь пока в тени. Понятно, что и финансовую поддержку от руководителей они также получали в нужном им объеме.  

Все хорошо. Плохо одно: пока ничего, из того, что они с таким восторгом и надеждой планировали, не было реализовано. Ничего! Да и что, собственно, реализовывать, если за все это время было предпринято только две попытки организовать побег короля. Всего лишь две! И оба раза – «выстрел в пустоту»…  

Нужно было срочно что-то придумать. Естественно, речь идет о спасении короля. Все остальное – потом! Трижды – потом! Все может подождать. Вопрос с королем – нет! Двадцать третьего декабря палата общин постановила создать комитет для привлечения короля к судебной ответственности! Механизм, имеющий особенность не вращаться в обратном направлении, был запущен! Божий помазанник, суверен по «Божественному праву» привлекался к открытому суду за свои якобы преступления. Дело неуклонно шло к суду и казни!  

И Нед, и Эндрю не находили себе места. Нужно было что-то предпринимать. Причем, чем скорее, тем лучше. Поскольку промедление в данном случае действительно смерти подобно. Смерти короля. Нужно было не просто придумать нечто, что уже было. Нужно все задумать, организовать и реализовать так, чтобы уж не этот раз, в отличии от первых двух случаев, прокола не было ни при каких обстоятельствах. Ибо следующей, четвертой попытки, уже может и не быть. На нее просто не останется времени.  

Особенно мучительно терзался в это время в раздумьях Нэд. В их связке с Эндрю тот всегда был ведущим, а не ведомым. Все привыкли, что самым сообразительным и активным всегда был Нед, поэтому и ждали от него каких-то идей. Сейчас же все получалось так, что даже Мартин, совсем юный, не умудренный жизненным опытом, фактически мальчишка, предпринимал что-то, и действовал гораздо активнее, чем он, Нед. Поэтому теперь Бакстер не находил себе покоя ни днем, ни ночью, понимая, что именно он должен что-то придумать, чтобы спасти ситуацию.  

И однажды его осенило! Он вскочил в явном возбуждении:  

– Одевайся, дружине Эндрю! Отправляемся в путь!  

– Это куда же? – Недоуменно посмотрел тот на друга.  

– Расскажу все потом. Дорога не близкая, в пути у нас будет время все обговорить и обсудить!  

Вскоре двое всадников уже скакали по дороге, ведущей в сторону Оксфорда.  

– Не томи, Нед, – промолвил Эндрю, когда столица осталась позади, и они оказались на почти безлюдной дороге. Теперь ничто и никто не мешали их разговору. – Ты ведь понимаешь, что мне интересно узнать, что же ты придумал. Рассказывай!  

– Да, понимаю, потому и не стану ходить вокруг да около, а сразу изложу суть дела. Вспомни, как при помощи Спенса Гарвея нам удалось совершить побег из тюрьмы Элиот. Как мы отправились к нему в деревушку, находящуюся недалеко от тюрьмы, как он взял с собой свою семью и мы направились в Бристоль к моему знакомому Годфри Фаулеру. Как потом отправились на его «Скитальце» к острову Вилсона за сокровищами.  

– Да, я, конечно же, помню, как это было. Прекрасно помню.  

– Верю, что помнишь. Но я столь же и уверен, что ты, в прочем, как и многие другие, не обратил внимание на одно обстоятельство, что тогда бросилось мен в глаза. Тогда я сразу же забыл о нем, полагая, что это не имеет никакого значения. Но теперь в нашем деле этот человек сможет сыграть ключевую роль.  

– Ты ведь говорил, что не будешь ходить вокруг да около, и сразу же перейдешь к делу. А сам начинаешь словоблудие. Что ты имеешь в виду, говоря об обстоятельстве, что тогда тебе бросилось в глаза. И кто этот человек, кто может сыграть ключевую роль в нашем деле?  

– Конечно, скажу, дружище! Но сначала ответь. Слышал ли ты о том, что у любого человека на этой земле может быть двойник. Речь идет не о родственниках. Просто случается так, что в одно и то же время, живут, иногда далеко друг от дружки, в разных странах, а, может, и на разных материках, люди, совершенно не знающие один другого, не подозревающие в существование своего повторения, но, в то же время, как две капли воды похожи друг на дружку?  

Пауза в ответе Эндрю длилась лишь секунду:  

– Слышал, конечно. Да об этом и спрашивать не стоило, ведь это ни какое-то гениальное открытие с твоей стороны. Думаю, об этом давно было известно.  

– Да, но о том, что я сейчас скажу, действительно мало кто знает. Может, даже никто не знает. Вернее, его-то, конечно, видели его односельчане, но они, живя уединенно в своем заброшенном селении, не имея особой возможности с него выбраться и побывать в столице, вряд ли могли лично увидеть того, на сходство с которым могли бы обратить внимание.  

– Как все сложно ты говоришь!  

– Без такого предисловия ты не вникнул бы в суть дела. А теперь перехожу к главному. Когда мы улизнули из тюрьмы, то сразу же направились в деревушку к Спенгсу Гарвею. Там мы были недолго. Подозревая, что может быть погоня, Спенс быстро собрал семью, самые ценные и дорогие сердцу вещи, мы сели на повозку и отправились в сторону Бристоля. В этой крохотной захудалой деревушке мы пробыли всего ничего, совсем немного времени. Селение настолько маленькое, и там так мало жителей, что мы за время своего пребывания там, почти никого не встретили. Почти… Но один прохожий… Уверен, что никто из вас не обратил на него внимания. Да и я поначалу тоже. Чего уж тут обращать внимание на ходячую кучу лохмотьев. Я только лишь бегло скользнул взглядом по его лицу. Но и этого короткого мгновения мне хватило, чтобы с удивлением заметить, настолько внешне похож этот оборванец с… С кем бы ты думал?  

– Ума не приложу!  

– А вот теперь держись покрепче в седле. Теперь я не буду ходить вокруг да около, а сразу же назову того, чьим двойником является этот простолюдин. Итак! Король Англии Карл Стюарт!  

Услышанное было настолько необычным, что Эндрю даже остановил лошадь.  

– Э, нет, – вмешался в дело Нед. – Терять времени нам как раз и не нужно. Продолжим путь, заодно и обговорим план действий. Надеюсь, этой одной фразой я сразу же открыл тебе все вои карты. Думаю, тебе с этой минуту совершенно понятно, что я задумал. Но обсудить, конечно же, есть что. Я пока лишь только задумал сам факт замены короля на этого простака. Я пока не знаю, как это сделать, где, при каких обстоятельствах. Давай думать вместе. Нужно выбрать такой момент, чтобы все было наверняка. Иначе второго такого шанса у нас не будет.  

Друзья подождали, пока мимо них проследует встречная группа путешественников, и продолжили свой разговор.  

– Я понимаю, – излагал свои мысли Нед, – что немного забегаю наперед. Понятно, что нужно в первую очередь отыскать этого двойника. Надеюсь, с этим проблем не будет, поскольку такому бедняку, дальше своего селения, нос совать нет никакого резона. Больше шансов того, что он умер от нужды, лишений или болезней, но все же будем верить, что этого не произошло. Более трудным видится решение другого вопроса. Как упросить или заставить этого человека заменить собой короля? Думаю, тут решающую роль могут сыграть деньги. Люди, пребывающие в крайней нужде, готовы согласиться на все, даже на крайности. Вспомним историю с Россом, который ради того, чтобы спасти своего больного сына, думаю, готов был не только на то, что мы ему предложили. Он и душу готов был нам отдать. Здесь разговор о душе не идет. Я, конечно, допускаю мысль, что можно было бы все организовать так, чтобы этот двойник заменил короля на эшафоте во время казни. Но до этого нельзя доводить. Подмену нужно сделать раньше, и все сделать так, чтобы король успел покинуть пределы не только столицы, но и страны до того времени, пока подмена будет обнаружена.  

Вновь небольшая пауза, вызванная встречей с одиноким, или отсталым от предыдущей группы путником.  

– Не мнение важен и третий вопрос. Нужно будет обучить этого простолюдина каким-то, пусть самым элементарным, манерам достойного поведения. Даже если речь не идет о том, чтобы осуществить замену на длительное время. Где двойник должен был бы изображать из себя короля, с его манерами и стилем поведения. Даже если речь идет о простой замене, на короткое время, только лишь для того, чтобы дать королю сбежать. Все равно этот простолюдин должен вести себя так, чтобы не вызвать подозрение, к примеру, у тех же охранников. Если он будет сгорбленный, будет пугаться каждого движения и будет вести себя словно загнанный зверь, даже самый необразованный охранник поймет, что это не король и поднимет переполох. Двойника нужно подготовить, обучить азам приличного поведения, изысканным манерам. Знаю, что это дело не одной минуты, что с чувством собственного достоинства нужно родиться. Но мы будем работать с ним день и ночь, и, надеюсь, подготовим.  

Нед немного перевел дух после долгой тирады.  

– Но и это не все. Впереди – главное. И самое трудное. Как совершить подмену? Знаю, что охрана вокруг короля не просто усиленная, а такая, что… Эх, если бы эта мысль пришла мне в голову раньше! Настолько проще это было бы сделать тогда, когда доступ к Карлу был почти свободным. Но, что уж теперь об этом говорить. Вот в этом вопросе давай пока не дубеем ставить точку. Я свои наброски сделаю, ты свои. Потом изложим свои планы, выберем наилучший. Посоветуемся с Мартином. Юный возраст, свежие мыли. Он иногда предлагает настолько умные вещи, что и нам с тобой можно у него поучиться. Молодость! Очень надеюсь, что он к тому времени не только не утратит своих позиций в плане доверия со стороны Кромвеля, близости и к нему, и к королю, я имею в виду охрану короля, но и укрепит их. Чем больше будут Мартину доверять в вопросе охраны короля, чем ближе он будет, скажем так, «близок к телу» Карла, тем больше будет у нас шансов совершить подмену этих самых тел, имею в виду тело двойника, и помочь королю совершить побег. Да, понимаю, что при этом мы ставим твоего сына в такое положение, что он может себе нажить врага в лице Кромвеля, но… Другого выхода, боюсь нет. Тем более, что и Мартин согласен идти на любые жертвы ради победы в нашей общей идее. Вижу, что этой идеей проникся и он. Вот такие мои предварительные размышления.  

Так в разговорах незаметно пролетало время.  

– Ты знаешь, Нед, – с грустью в голосе молвил Эндрю. – Я помню эту дорогу. И чем ближе мы приближаемся к тюрьме Элиот, а к ней уже осталось не так много пути, тем большая ностальгия овладевает моей душой. Ведь именно с отсюда, с этих мест, с того момента, как нам удалось вырваться из застенков этой тюрьмы, и началась развязка той удивительной истории с заговором над королем, которая завершилась феерической премьерой в театре «Белая лилия». Ведь именно здесь и произошло наше знакомство.  

– Да, дружище, я помню, что благодаря именно тебе я тогда оказался на воле. Не прояви ты участие ко мне, тогда совершенно незнакомому тебе человеку, не поступи столь порядочно, как это сделал ты, все бы осталось на своих местах. Я, возможно, к этому времени уже окочурился бы в сырых застенках этой чертовой тюрьмы. Не было бы ни того, что мы задумали при поддержке миссис Далси, ни… Многого чего бы не было. Не было бы и всего того, что сейчас происходит вокруг. Не было бы ни революции, ни войны, ведь король стал бы жертвой заговора еще тогда, когда его судьбу решали Драббер и леди Кэлвертон. Удивительная штука – история! Вот мы только что проехали развилку дорог. Мы могли поехать по иной дороге. Но нам бы ничего не помешало, если бы мы поняли, что поначалу ошибочно свернули не в том направлении, вернутся назад, и продолжить свой путь. Верный путь. В истории же этого ничего нет. Там нет права на повторный выбор или на ошибку. Там, коль сделано нечто, то уже ничего обратно вернуть нельзя. Событие произошло, и его уже никак нельзя вычеркнуть из того, что было. Оно было, и все тут! А, ежели оно еще и повлекло за собой какие-то последствия, возможно, очень важные и судьбоносные, или вереницу иных событий, тоже повлиявших на ход истории, то… Что я говорю, все и так понятно. – И. после паузы. – Но… Все равно удивительно.  

Некоторое время друзья ехали молча.  

– Да, – нарушил молчание Эндрю, – я помню, как мы вторично посетили эту тюрьму. Я помню ошарашенное лицо начальника тюрьмы, когда он увидел, что из королевской кареты вышел не только король, но и я! Он, вне всякого сомнения, узнал меня. Я помню, как открылась дверь камеры, в которой томилась Люси. Как она, бедняжка, обрадовалась освобождению! Как мне приятно было, что рядом со мной в этот момент стоял и король. В этот миг в ее глазах я выглядел не только ее спасителем, но еще и близким другом короля. Который специально приехал вместе со мной, чтобы освободить ее. Я чувствовал себя героем, мне было очень приятно. Мне потому сейчас и хочется помочь королю, что он тоже сделал мне определенные услуги, если можно так сказать. Да и само понятие, как верность своему королю, для меня это не пустой звук. Мы непременно должны помочь Карлу выпутаться из этой передряги. Смогли же мы это сделать тогда, когда он, из-за заговора Драббера и Кэлвертон также был на волосок от смерти. Может, и на этот раз успех тоже будет сопутствовать нам. Хотя, сейчас, конечно же, все намного сложнее. Но твоя задумка с двойником и с подменой, очень интересна. Очень хочется верить, что мы по этому поводу что-то придумаем.  

Друзья снова немного помолчали. Лишь только дыхание лошадей и удары их копыт о землю нарушали тишину, царящую над безлюдной дорогой.  

– Наше путешествие понемногу подходит к концу, – отозвался Нед. – Вскоре, надеюсь, мы увидим вдали верхушки башен тюрьмы Элиот. Но, в то же время, и день, как видишь, тоже подходит к концу. Сумерки, вроде бы, только начинают надвигаться, но зимой они обычно наступают очень стремительно. Так что скоро наступит ночь. А ночью, да еще зимой, продолжать путь – большая глупость. И, хотя до селения, где мы будем искать двойника короля, тоже недалеко, все же останавливаться там на ночь не логично. Нас там никто не знает. Стучаться посреди ночи в дверь развалюхи какого-нибудь бедняка – это тоже не выход. Так что лучше всего будет остановиться в ближайшем постоялом дворе. А это и будет двор мистера Гэнтера. Я помню, как ты рассказывал о нем, и о его участии в моем спасении из тюрьмы.  

– Да, уж… Помню его помощь. Хотя… Я не уверен, что он был в сговоре с этим Доддом. Может, трактирщик искренне хотел помочь мне, свел меня со знакомым ему охранником тюрьмы, а тот взял, да и предал меня. Гэнтер, повторяю, может, и не причем. Но, если откровенно, мне не хотелось бы останавливаться на ночь в этом доме. Уж больно неприятные минуты с ним связаны. Не знаю, как это объяснить. Какое-то дурное предчувствие. Да и кто знает, как поведет себя Гэнтер, если узнает меня. Может, у него действительно налажена связь с руководством тюрьмы, и он помогает отправлять туда тех, кто… Наподобие меня. Кто-то пытается организовать побег из застенков своих друзей, а в итоге, благодаря тому же Гэнтеру, сам оказывается по другую сторону тюремных стен.  

– Да, может быть всякое. Зря боятся, конечно, не нужно, но разумная осторожность в данном деле, согласен с тобой, никогда не бывает лишней. Меньше всего сейчас хотел бы вновь оказаться в застенках этой чертовой тюрьмы. Нас ждет масса дел! Нам некогда отлеживать бока в этой тюрьме. Нет! Мы будем осторожны. Будем обращаться насчет поселения не к самому хозяину, а к его работникам. Да и пышные усы и бороды мы ведь с тобой не зря отрастили! Ежели нас в родном Лондоне пока никто не узнает, что уж говорить за этот постоялый двор. Где ты был давно, да и то, можно сказать, мельком. Все будет хорошо! А селится у Гэнетра придется. Смотри, вокруг уже почтит темно. Выбора-то у нас нет.  

Вскоре над пустынной дорогой почти воцарилась ночь. Возможно, если бы все это происходило в теплый летний вечер, ситуация не выглядела бы столь удручающей. А так… Было и без того сыро и холодно, а тут еще и поднялся ветер, который, пусть не стремительно, но все же усиливался. Стали все более часто звучать очень пронзительные и неприятные на слух крики ночных птиц. Сюда можно было бы добавить отдаленный вой ночных хищников, и получилась бы полная картина ситуации, когда малым детям на теплой печи рассказывают сказки-страшилки, а те сжимаются в комок от страха и ужаса. Наши герои были далеко не детьми, да и люди они были мужественные, но, тем не менее, обстановка, что их сейчас окружала, была действительно, мягко говоря, неуютной. Поэтому оба искренне обрадовались, когда увидели вдали светящиеся окна постоялого двора.  

Оставив в конюшне лошадей, друзья поспешили в дом. В холе за столиками сидели, пусть и не многочисленные, но и далеко не одинокие постояльцы. Кто ужинал молча, кто в компании, кто в уединении, кто в сопровождении шумного разговора. Все, как обычно, в таком месте и в такое время. Оглядевшись, что хозяина постоялого двора в холе нет, друзья, прежде, чем попросить комнату, и провести их наверх, пожелали немного перекусить с дороги. Услужливая работница дома была очень доброжелательна. Сразу же уделила внимание новоприбывшим. Вскоре на их столе уже стояли горячие блюда.  

– Вот это радушный прием! – Весело молвил Нед, радуясь, что утомительная поездка осталась позади, а впереди их ожидает сытный ужин да теплая постель. – Благодарю вас за такую расторопность. Надеюсь, когда мы закончим трапезу, задержек с комнатой так же не будет?  

– Конечно, нет, господин! – Столь же веселым и бодрым тоном ответила работница постоялого двора, расставляя перед гостями миски с едой. – Я буду следить за вами. Как только вы закончите, я тот час проведу вас в вашу комнату.  

– Благодарствую!  

Пока друзья ели, они мало обращали внимание на разговоры и пересуды, что слышались с разных сторон. Каждый обговаривал что-то свое, близкое ему. Неда и Эндрю сейчас в голове было то, чем никак не стоило делиться с незнакомыми людьми, поэтому они вели себя уединенно, ели молча.  

Когда закончили, оба стали искать глазами работницу, чтобы дать ей знак. Мол, мы поужинали, проведи нас в комнату. Она была пока занята, обслуживая другой столик. Именно в это время по лестнице, ведущий со второго этажа, начал спускаться человек, в котором Эндрю сразу же узнал хозяина дома.  

– О! Мистер Гэнтер! – Радостно воскликнула работница. – Наконец-то вы освободились! Разговорчивый же вам попался собеседник, коль вы так долго с ним беседовали. Кстати, а к тому господину, что я его поселила в соседней одиннадцатой комнате, вы заходили? Уж больно он просил, хотел вас увидеть.  

– Да, Мери, заходил. Все хорошо.  

В это время работница обернулась, и увидела, что Нед и Эндрю уже управились с ужином.  

– О! Новоприбывшие уже поужинали, а я так занята! Не могли бы вы, мистер Гэнтер, заняться ими, – она указала на нашу двоицу, – и провести их наверх, предоставить им комнату.  

– Хорошо, Мери. Занимайся постояльцами здесь, а я проведу господ наверх. Кстати, отнеси-ка на место мой камзол. – Сказал хозяин, снимая его, и протягивая своей работнице. – Я уже согрелся и мне не холодно. – И повернулся к Неду и Эндрю. – Пойдемте, господа. Комната ждет вас.  

Нед на эту «перемену декораций» не обратил особого внимания. Эндрю, напротив, внутренне расстроился, что в дело вмешался хозяин дома. А вдруг он его узнает? Это может и не иметь последствий. Но где гарантия, что этот факт не станет причиной того, что все повернется в совершенно иное, непредсказуемое русло?  

Нед громко и искренне поблагодарил работницу за вкусный ужин. Эндрю предпочел отмолчаться, чтобы не дать Гэнтеру шанса узнать его по голосу. Поднявшись на второй этаж, хозяин провел их в одну из комнат, пропустил вперед гостей, потом зашел сам, тщательно прикрыл за собой дверь, и только тогда, когда ставил подсвечник со свечами на стол, негромким голосом сказал:  

– Вот, господа. Двенадцатая комната, очень уютная и удобная. Надеюсь, ничего не помещает вашему отдыху и сну, и завтра вы сможете продолжить свой путь далее.  

Эндрю показалось, что здесь, на втором этаже, хозяин стал вести себя иначе. Если там, внизу, в холле, он говорил громко и вел себя расковано, то здесь почему-то начал говорить тихо, едва не шепотом. Да и движения его, как казалось Сунтону, стали какие-то более осторожные, словно он боялся, чтобы чего-то не опрокинуть или еще как-то выдать свое присутствие. Словно за стеной, или где-то поблизости, находился некто, перед кем Гэнтер не хотел бы афишировать свое присутствие здесь. Но в следующее же мгновение Эндрю поругал себя за излишнюю подозрительность. Возможно, упомянутый Мери господин из соседней одиннадцатой комнаты уже отошел ко сну, и учтивый хозяин не хотел тревожить его сон. Ведь время уже было позднее, а ночью в месте, где спят люди, шуметь и громко говорить – не значит делать правильно.  

– Благодарю вас, хозяин. – Молвил Нед, рассматривая комнату. – Здесь действительно очень уютно. Вы очень учтивы.  

– Я очень рад, что угодил вам. Покойной ночи, господа.  

И, не дождавшись ответа, Гэнтер сделал шаг к двери, чтобы покинуть комнату. Но именно в этот миг невдалеке, совсем рядом, послышался стук резко распахнувшееся двери, а вслед за ним и отборная брань:  

– Эй, Гэнтер! Где ты, каналья?! Чем это ты меня, плут, накормил?!  

Хозяин дома застыл в неловкой позе, с протянутой к ручке двери рукой. Было совершенно понятно, что он не хочет выходить из комнаты, не желая попасть на глаза буйному постояльцу.  

– Где ты, пес?! – Не унимался дебошир. – Не прячься, я найду тебя!  

Шум приближающихся шагов свидетельствовал о том, что буйный господин движется в верном направлении. Грохот открывающейся двери, прозвучавший совсем рядом, служил фактом того, что он, в поисках того, кого искал, заглянул в соседнюю, одиннадцатую комнату.  

– Здесь тебя нет. Здесь только тот, кого я уже отправил на тот свет. Сейчас и тебя, паршивец, отправлю, чтобы ты не кормил меня всякой бурдой, от какой у меня разболелся живот.  

Еще несколько шагов и в следующее мгновение с шумом распахнулась дверь, в которой находились герои нашего повествования.  

– А! Вот ты где! Чем же это ты, пес, кормишь своих постояльцев? Пулю захотел?!  

И, достав из-за пояса пистолет, хотел двинуться на Гэнтера, но, бросив взгляд на Неда и Эндрю, сразу же переменился в лице.  

– О! Кого я вижу! Удивительный вечер! Сколько неожиданностей в течении одного вечера! Ты что, Гэнтер, не узнал того, кого, судя по твоему же рассказу, предал и отправил за застенки тюрьмы Элиот? Это же глубокоуважаемый мистер Эндрю Сунтон!  

Сердце Эндрю сжалось в дурном предчувствии.  

– Не удивительно, Гэнтер, что ты его не узнал. Бороду отпустил, усы. Но они не скроют от меня главного. Глаз! Я всегда помню глаза своих жертв. Они очень выразительны! В них – страх, немая мольба о пощаде. А что еще иное может быть, когда человек знает, что его сейчас будут пытать, мучить, ему будет невыносимо больно, его ожидает мучительная смерть? Хотя, помню, ты тогда вел себя достойно. Не ползал на четвереньках, не молило о пощаде. Ты хоть помнишь-то меня, Сунтон? Имя палача Стэнли Вуда тебе о чем-либо говорит?  

Только сейчас стало понятно, настолько прав был Эндрю, говоря, что не хочет останавливаться в этом постоялом дворе, поскольку его мучают дурные предчувствия. Сейчас они сбывались. Ситуация становилась угрожающей. В эту минуту Вудс полностью забыл о Гэнтере, надвигаясь на Эндрю, все выше поднимая руку с пистолетом, словно готовясь к выстрелу.  

Но именно в этот момент произошло неожиданное. Вудс вдруг вздрогнул всем телом, да так сильно, словно внутри его пронзила какая-то ужасная, неимоверной силы, боль. Маска угрозы и самоуверенности на лице Стэнли вдруг сменилась гримасой страха и ужаса. Стремительное превращение палача в жертву было очень разительным, поэтому и впечатляющим. Было совершенно очевидно, что его пронзила какая-то страшная догадка. Он медленно повернулся к Гэнтеру:  

– Да это не просто плохая пища, от которой расстроился желудок… Ты что, пес, мне яда подсыпал?!  

Лицо Гэнтера, и эмоции, выражаемые им, были такой же «открытой книгой», по которой можно было все читать, как и лицо Вудса. Было совершенно понятно, что догадка Стэнли оказалась непреклонной истиной.  

– Ах, ты ж, пес!  

Одним движением Стэнли засунул за пояс пистолет, выхватил удавку, лихо накинул ее на шею Гэнтера, резко потянул ее на себя, и при этом оба они рухнули на пол.  

Это было необычайное и редкое зрелище. Оба одновременно являлись и палачом, и жертвой. Оба агонизировали. Оба из последних сил пытались сделать то, на что в это время были способны. Гэнтер – вырваться, Вудс – успеть забрать на тот свет вместе с собой и своего обидчика. Успеть прежде, чем силы оставят его, хватка ослабнет, жертва освободится, и останется безнаказанной.  

И все же последнее слово в этом споре осталось за опытным Вудсом. Это был последний смертный приговор, который палач привел в исполнение в своей карьере. Все-тики он поставил точку в этой смертельной дуэли между этими двумя людьми, успев провести «ход в ответ».  

Нед и Эндрю долго и молча стояли, глядя на два безжизненных тела, лежащих на полу. Жалости не было. И один, и второй в свое время совершили нечто, из-за чего нашим друзьям, особенно Эндрю, никак не хотелось убиваться от горя по поводу незавидной кончины этой двоицы. Сейчас наших героев больше волновало другое. Как лучше выйти из данной ситуации? Спуститься вниз, сесть на лошадей и ускакать в ночь? Но тогда все подумают, что они причастны к этим смертям.  

Наверное, лучше спуститься вниз, позвать работников постоялого двора и все им объяснить. Ведь совершенно очевидно, что эти двое лишили жизни один другого, и кто-то иной, со стороны, здесь явно не при чем.  

Впрочем, все остальное было уже не столь существенно. После того, как Вудс шел на Эндрю с пистолетом в руке, когда, казалось, произойдет самое непоправимое, все иное, что теперь есть и будет в стенах этого дома, друзьям казалось мышиной возней. Нужно поскорее забыть обо всем, и думать о том важном деле, ради которого они направились в эти края.  

14.  

Все, что происходило сейчас в столице, свидетельствовало о том, что суд над королем неуклонно приближался, и из предположений, понемногу превращался в реальность. Огромнейшее количество петиций, гневно требовавших возмездия и осуждения, сыпались со всех сторон. Под натиском этих посланий, и под напором гневно скандирующего народа, палата общин первого января 1649 года приняла постановление: «Карл Стюарт задался целью полностью уничтожить древние и основные законы и права этой нации. И ввести вместо них произвольное и титаническое правление. Ради чего он и развязал ужасную войну против парламента и народа. Войну, которая опустошила страну, истощила казну, приостановила полезные занятия и торговлю. И стоила жизни многом тысячам людей. Посему король должен быть привлечен к ответу перед специальной судебной палатой, состоящей из 150 членов, назначенных настоящим парламентом, под представительством двух верховных судей». Был оглашен список этого Верховного суда справедливости. А руководить ими должны были главные судьи королевства – Сент-Джон, Ролл и Уилд.  

Но не зря народ придумывает пословицы, типа: «Легко слово молвится, да не легко дело делается». Так произошло и в данном случае. Как только стало известно об этом постановлении палаты общин, сразу же у большинства членов Верховного суда возникли срочные, и весьма неотложные дела в отдаленных поместьях. Нетрудно догадаться, что речь идет о депутатах палаты общин, являющихся зажиточными сквайрами, и тех, кто оставался верен парламенту пэров. Началось повальное и паническое бегство из столицы кандидатов в судьи. Поспешно уехали юристы Уайтлок, Селден, Улдрингтон. Те, в чих советах с первую очередь нуждался совет армии для определения формы обвинения и судебной процедуры. Поспешно отбыли из столицы и не состоявшиеся главные судьи – Ролл, Сент-Джон, Уилд.  

Во все времена, во всех странах, иногда случается нечто подобное. Когда сильные мира сего оказываются не такими уж сильными, и им, оказавшимся между двух огней, хочется соблюдать нейтральность, и не наживать себе врагов, как с одной, так и с другой стороны, и также очень не хочется делать шаг, который может оказаться в итоге проигрышным. В таких случаях эти люди прибегают к неизменно испытанному методу. Какому? Их, до этого момента вполне крепких и здоровых, вдруг начинают поголовно косить какие-то страшные болезни, и они поспешно слегают в постель. Так случилось и на этот раз. «Заболевшие» боялись и короля, которого они должны были судить, и народа, в глазах которого они могли впасть в немилость, если открыто откажутся исполнять то, чего требовала толпа.  

Для тех, кто «жаждал крови» короля, существовал еще одно препятствие. Для того, чтобы постановление палаты общин приобрело силу закона, требовалось одобрение этого документа со стороны палаты лордов. Нетрудно догадаться, что никто из лордов такого одобрения не дал. Граф Манчестер заявил, что только король имеет законное право созывать или распускать парламент, поэтому формулировка, вменяемая в вину королю, что он, якобы, «изменил парламенту», является просто абсурдной. Граф Нортумберленд по этому поводу также добавил, что это еще неизвестно, кто первый развязал войну, король или же сам парламент. Лорд Денби в сердцах воскликнул, что, если даже его разорвут на куски, он не станет участвовать в этом позорном и бесславном деле. В итоге палата лордов, в составе двенадцати человек, второго января единогласно отвергла ордонанс о привлечении короля к суду, и отложила заседание на неделю.  

Нетрудно догадаться, что горячие головы из палаты общин, которые уже успели войти в раж и не могли остановиться, желая «жажды крови», в ответ на это четвертого января приняли три резолюции, ставших в последствии знаменитыми: «1. Народ, находящийся под предводительством Божьим, является источником всякой справедливой власти. 2. Общины Англии, собранные в парламенте, будучи избранны народом, и представляя его, имеют высшую власть в государстве. 3. То, что общины объявят законом в парламенте, должно иметь силу закона, хотя бы ни король, ни лорды согласились на это».  

Ловкие формулировки, не правда ли? В смекалке и умении выстраивать слова и фразы в нужном порядке, их авторам не откажешь. Все сформулировано настолько хорошо, что любой, кто посмеет что-то произнести против написанного, будет выглядеть глупцом. Ведь все сказано верно, честно и справедливо. Но это только с одной стороны, Ежели на все это взглянуть с другой стороны, то ситуация выглядит не просто грустно, а даже трагически. Этими тремя пунктами, образно говоря, одним росчерком пера, в одно мгновение, был вмиг разрушен привычный государственный порядок, который до этого момента оставался незыблемым на протяжении многих веков!!!  

Народ, и только народ являлся отныне источником всякой власти. По существу этот акт низвергал монархию и устанавливал в Англии республику.  

Далее события начали развиваться еще более стремительно. Королеве было отказано в свидании с мужем. Он был лишен большей части своей свиты: лакеев, придворных, пажей. Незыблемые обычаи дворцового этикета перестали соблюдаться. Обед ему стали подавать в непокрытых блюдах. Никто не отведывал пищу, прежде, чем подать ее королю. Никто не становился перед ним на колено…  

Чтобы как-то выйти из ситуации, было решено сократить число членов Верховного суда до 135 человек. А кворум определялся доселе невиданно смешной цифрой – двадцать. Организаторы суда понимали, что им будет очень трудно найти охотников суда над королем. Первым в списке судей теперь значился Фэрфакс, вторым – Кромвель, третьим – Айртон.  

Но и при таком положении дел бегство членов суда из столицы продолжалось. Уезжали и республиканцы. Некоторые, как, к примеру, Джон Лилберн, разуверились в демократизме высших офицеров. Иные, как, к примеру, Генри Вэн, были крайне не согласны с насилием над парламентом, который устроил Прайд. Иные не без основания опасались установления и разгула военной диктатуры.  

Справедливости ради нужно сказать, что в парламент, наряду с петициями, требовавших расправы над королем, приходили послания совершенно противоположного характера. Были и протесты. Попытки призывов не устраивать суда над Карлом предпринимали и французский посланник, и представитель Шотландии, и пресвитерианские проповедники, и роялистские памфлетисты. Столица буквально «разрывалась» от противоречивых слухов, сплетен, предположений и догадок: чем же все в итоге закончится?  

Именно в один из таких неспокойных дней Мартин выкроил свободную минуту, чтобы посетить дом Каннингемов. Проведать Элизабет, увидится с Джейн. Обе встречи были эмоциональными. Элизабет была искренне рада приходу Мартина, а уж говорить о том, что Джейн была на седьмом небе от счастья при встрече с любимым, уж и вовсе не приходится. Все трое весело щебетали, буквально без умолку. Элизабет к тому времени полностью поправилась после простуды и нервных потрясений, пережитых во время похищения. Ни об этом случае, ни о чем-либо ином, плохом, троица старалась не говорить. Они относительно давно не виделись, порядком соскучились друг за дружкой, поэтому говорили только о хорошем. В комнате, где они сидели, властвовала чистая, спокойна, доброжелательная атмосфера. До того момента, пока домой не возвратился хозяин дома...  

Каннингем и без того был в плохом расположении духа, а тут еще и, прибыв домой, вмиг пришел в ярость после того, как поговорил со своим слугой, только что вернувшегося с поездки в постоялый двор мистера Гэнтера. Каннигем был очень удивлен и озадачен тем, что Вуд, всегда проворный и решительный, всегда молниеносно исполняющий приказы своего хозяина, на этот раз словно в воду канул. Подождав несколько дней, и поняв, что произошло нечто, не совсем обычное, Джозеф вновь отправил в постоялый двор одного из своих слуг, чтобы узнать, где Вудс, почему так долго не возвращается, и что там, в этом постоялом дворе, собственно, происходит.  

Если бы был жив Гэнетр, он, наверное, сильно бы удивился, увидев за столь короткий промежуток времени третьего по счету постояльца, который бы шагал по коридору второго этажа с одним и тем же чертежом, обозначающим расположение комнат, и просил бы его поселить в одну и ту же, десятую комнату!  

Но, увы, столь ожидаемая беседа посланника Каннингема с Вудсом и с Гэнтером, не состоялась. Так как беседовать-то было не с кем. Потрясенному от удивления посланнику ничего не оставалось, как выслушать волнительный и сбивчивый рассказ работницы постоялого двора о том, что случилось совсем недавно и с ее хозяином, и с его убийцей. Который, судя по описанию новоприбывшего, и есть тот, которого он разыскивает. Бедолага не знал, как ему поступить. Ясно было лишь только то, что ничего не было ясно. Фактически приходилось возвращаться с задания, что называется, с пустыми руками. Сообразив, что нужно привезти хозяину хоть какой-то результат, слуга заглянул за картину, висящую на стене. Отметив, что дыры в стене нет, он с этой вестью и возвратился к хозяину. Заметим, что этот человек был не столь наблюдательным, как Вудс, и совершенно не обратил внимание на то, что стена была недавно отремонтирована. Поэтому доложил своему патрону об отсутствие дыры в стене, как о совершенно твердом и незыблемом факте. Каннингем и без того был удручен вестью о нелепой и непонятной смерти своего верного слуги Стэнли Вуда, а тут еще и подтвержденный вторично, (после предыдущего доклада Прингла), факт того, что в стене нет никакой дыры, еще более разозлил самолюбивого Каннингема. Что какой-то мальчишка посмел себе обмануть его, Джозефа, и солгать о какой-то дыре в стене! Чертыхаясь, хозяин решительно шел к себе в дом, мысленно представляя, как он рано или поздно встретится с этим юным обманщиком, и изольет на нем весь свой гнев. И за обман с дырой, и за смерть Вудса. Хотя к этой смерти, юноша, наверное, отношения не имел, но злость разъяренному Каннингему хотелось согнать именно на нем. И вдруг, он заходит в комнату, и видит перед собой Мартина!!!  

– О! – Обрадовалась Элизабет. – Очень хорошо, что теперь мы будем все вместе! Я рада, что…  

– Не будем мы вместе! Прошу всех прокинуть эту комнату! А этого лживого юношу прошу остаться!  

Все оцепенели от столь неожиданного поворота событий. Первой пришла в себя Элизабет:  

– Что значат эти слова? – Голос ее звучал сдавлено.  

– А то и значат, громогласным, не терпящим возражения, голосом молвил Джозеф, что все должны покинуть комнату! Я хочу поговорить с этим…  

– С кем?  

– Я не намерен ничего вам объяснять! Это я жду объяснений! Покиньте комнату!  

– Нет! Мы никуда не уйдем! Это мы ждем объяснений, почему в наш адрес позволен такой тон!  

Казалось, Каннингем сейчас взорвется еще большим гневом. Но Джейн, памятуя, что на жену хозяин дома имел привычку повышать голос, а на дочь – никогда, и, понимая, что в такой момент именно она может сгладить конфликт, принялась спасать ситуацию:  

– Нет, отец! Мы никуда не уйдем. Пока не услышим объяснений. Почему в адрес Мартина, который сделал для нашей семьи столь много добра, был допущен такой тон.  

Раздосадованный хозяин дома, привыкший, что все и всегда в этом доме беспрекословно и незамедлительно выполняли любые его приказания, хотел было вспылить еще больше, но, осознав, что сейчас предприняла попытку образумить его не жена, с которой он всегда мало считался, а дочь, хорошим отношением которой к себе он очень дорожил, он не посмел действовать напролом. А только лишь нахмурил брови.  

– Этот мальчишка… Этот безусый юнец… Посмел обмануть меня!  

– Как? О чем вообще идет речь? Что происходит?!  

Джозеф не хотел сдаваться. Желваки его в гневе продолжали играть.  

– Он обманул меня! Он обманул всех! Он инсценировал похищение Элизабет! Похищение, которого не было! Он специально все подстроил, чтобы сделать вид, что спас твою мать, Джейн. Чтобы этим, якобы геройским поступком, завоевать твое сердце.  

Далее последовала классическая «немая сцена». Если бы Каннингем на этом остановился, то это, возможно, не вызвало бы столь рьяную бурю возмущения со стороны Элизабет. Но на свою беду он продолжил наступление:  

– Именно поэтому я требую, чтобы все вышли из комнаты, и я мог выслушать объяснение этого… Подлого и низкого человека!  

– Что!!! – Казалось, стены дома еще не слышали из уст Элизабет столь громких и негодующих слов. – Это Мартин подлый и низкий человек?! Это от него требуются объяснения?! Это от вас, милостивый государь, требуются объяснения! Это что же за непомерная наглость такая?! Принести семье этого человека сколько горя, и теперь требовать от него объяснений! Это вы, милостивый государь, должны объясниться, и рассказать, как вы, поступив крайне подло, отняли у Мартина отца, приказали его убить, присвоили себе ценности и деньги, принадлежащие не вам, господин вор и убийца, а семе Мартина!  

Каннингем был обескуражен столь потрясающей атакой в свой адрес.  

– Это не он, а вы, милостивый государь, – в гневе продолжала Элизабет, – должны не выгонять нас с Джейн, а объяснить нам, как вы могли предать нашу семью, и обменять нас, свою жену и свою дочь, на любовницу. Да, да, не смотрите на меня так! Ради увлечения к этой жестокой, злобной и страшной женщине, вы принесли горе и в наш дом. Сейчас вы такой гордый, грозный и требовательный, а перед этой интриганкой были жалким ягненком, исполняя ее прихоти. В том числе и помогли осуществить ее подлый план, в результате которого я была отправлена на мучение на этот проклятый Богом Барбадос. Это же нужно было додуматься! Мол, забочусь о тебе, дражайшая супруга, отправляю тебя на лечение! Бред! Меня, здоровую, под этим глупым предлогом, оторвать от семьи, от родной дочери! Как это подло! Что уж говорить об этой мерзавке Кэлвертон, если родной супруг предал жену и обрек ее на такое!  

По лицу Каннингема было видно, что он сильно смущен таким напором:  

– Так ведь на лечение… Доктора советовали…  

– Лечение?! А знаете ли вы, милостивый государь, какое лечение меня там ожидало?! Все это время, что меня не было, я не лечилась, пользуясь, как вы говорили, «благоприятным климатом», дыша свежим и морским воздухом во время прогулок по морскому побережью, а томилась в сырых застенках местной тюрьмы, дыша тяжелым и спертым воздухом тюремного подземелья.  

– Что? – Почти взревел Джозеф. – Какая тюрьма?! А проживание в уютном доме гостеприимного…  

– Этот «гостеприимный» был чистейшей выдумкой коварной интриганки. Его просто выдумала леди Кэлвертон! Как я не разыскивал его на острове, о таком господине никто никогда не слышал. Это был обман с ее стороны. Чтобы убрать со своего пути соперницу в моем лице. А родной муж, вместо того, чтобы заступиться за свою супругу, обрек ее на страдания. Ради того, чтобы угодить любовнице! Вот где применимы ваши слова «подлость» и «низость». Адресуйте их себе, а ни Мартину!  

Джозеф был подавлен:  

– Ничего не понимаю… Но ведь и Джейн подтвердила, что на острове…  

– На острове твоя так горячо любимая тобою дочь так же томилась в тюремных застенках! В той же тюрьме, что и я!  

– Что-о-о?! – Лицо Каннингема было перекошено. – Что за бред?! Джейн! Скажи матери, чтобы он так не шутила.  

– Она не шутит, отец. Я, ваша любимая дочь, к которой вы относитесь с такой любовью, и на которую не даете упасть даже пылинке, на Барбадосе, получается, по вашей же милости, томилась в ужасных тюремных застенках, страдая от голода, холода, страха и унижения.  

– Не может быть… – Каннингем, что называется, «поплыл».  

– Может! Так было! – Продолжала разгоряченная девушка. – И неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы ни Мартин. Человек, который спас нас. Человек, перед которым вы должны стоять на коленях и благодарить его за все то, что он сделал для нашей семьи. Человек, который не обозлился из-за того, что вы разрушали его семью. Посягнули на состояние отца Мартина, его доброе имя, его жизнь. Вместо того, чтобы мстить, этот гордый, сильный и благородный юноша, наоборот, помогает нашей семье, защищает ее, покровительствует. А вы обзываете его такими словами… Как это подло и низко… Упрекаете его, что он завоевывает мое доверие. Наверное, видите в нем того, кто желает обольстить знатную и богатую невесту. Все наоборот! Это я горжусь, что меня судьба свела с таким человеком! Это я хочу завоевать его сердце! Гм... Надеюсь, и он мое тоже…  

Каннингем был в совершенной растерянности:  

– Да… Но… Позвольте! Только что мне вторично доложили, что никакой дыры в стене того постоялого двора, где Мартин, якобы, подслушал разговор злодеев, похитивших Элизабет, нет! Стало быть, он все это выдумал. Или инсценировал это похищение. Умолчал об участие в той инсценировке некой загадочной дамы…  

– Инсценировка?! – Вновь взорвалась негодованием Элизабет. – Загадочная дама? А знаете, милостивый государь, кто был эта дама? Знаете, что она мне говорила, как угрожала, как обращалась со мной, и какую участь для меня готовила? Это была неугомонная ваша любовница! Которая, видимо, не успокоится, покуда не изживет со света всю нашу семью!  

И Элизабет принялась рассказывать. Рассказывать все, что касалось и ее недавнего похищения, и ее мытарств на Барбадосе. Похвально, что эта исстрадавшаяся женщина, которая пережила так много горя, и в душе которой накопилась так много обид, сейчас, выплескивая их наружу, делая для себя некую эмоциональную разрядку, все же не потеряла чувства меры и ни слова ни сказала, ни о Неде Бакстере, ни о Эндрю Сунтоне, ни о многих иных вещах, о которых Каннингему не полагалось знать.  

Когда Элизабет закончила, в комнате долго властвовала тишина. Все молчали. Все смотрели на хозяина дома, понимая, что они сказали все, что могли, и теперь должны услышать то, что в ответ скажет он. Но было видно, что, после всего услышанного, он был не в состоянии говорить. Не нужно было обладать особой наблюдательностью и аналитическим складом ума, чтобы, глядя на Джозефа, понимать: он сейчас находится в состоянии прострации. В таких случаях у человека обычно спрашивают, как его зовут, и где он находится. Это понимала и наша троица, Элизабет, Джейн и Мартин. И терпеливо ждала, пока тот придет в себя. Все они также понимали, что продолжать далее что-либо доказывать ему, равносильно забивать гвоздь в крышку его гроба.  

Наконец он начал подавать «первые признаки жизни»:  

– Да… Я вижу, что вы смотрите на меня… Я понимаю, что вы ждете от меня ответа… Но… Все это так неожиданно. Так все запутано, сложно. Я должен прийти в себя. Я непременно должен все обдумать. Не наседайте на меня, прошу вас. Мы непременно еще поговорим об этом, даю слово. Сейчас же мне нужно собраться с мыслями. Переосмыслить все.  

– Хорошо. – Мартин поднялся. – Надеюсь, у меня еще будет возможность побывать в этом доме. Тогда мы непременно поговорим. Пока же мне нужно идти. Я вырвался к вам всего лишь на короткое время. Дела! Сейчас у Кромвеля горячая пора, а я среди первых его помощников. Так что и мне долго рассиживаться некогда. Прощайте, все. Прощайте, господин Каннингем. Даю вам честное и благородное слово, что во время похищения вашей жены все было именно так, слово в слово, как и вам рассказал. Я бы не посмел обманывать вас. Я лишь не упомянул об участии в этом деле леди Кэлвертон. Об этом меня попросила ваша супруга. Я не посмел ее ослушаться. Прощайте.  

Джейн бросилась провожать Мартина. Поскольку юноша торопился, расставание было горячим, но недолгим. В передней они расстались. Выйдя во двор, юноша вскочил в седло ожидавшей его лошади, и направился к воротам. Выехав за переделы ворот, Мартин увидел невдалеке двух бродяг, слоняющихся у ограды, и наблюдавших за тем, кто выезжает из ворот. Увидев всадника, они оживились, и сделали шаг навстречу, тем самым, как бы останавливая его. Мартин придержал лошадь. Те, видимо, кого-то выжидали. Поскольку, пристально взглянув в лицо всадника, и сообразив, что это нет от, кого они ждали, сделали шаг назад.  

– Извините, мистер. Мы ошиблись. Мы поджидаем здесь другого господина.  

– А я не ошибся. – Добродушно сказал всадник, слезая с лошади, и беря ее под узды. – Если мне не изменяет память, вас зовут Грет и Том?  

Оба, как по мановению волшебной палочки, вскинули вверх от удивления брови.  

– Да… – Нерешительно молвил один из них, не зная, чего ожидать от этого господина, который их узнал. – А нам память изменяет… Покорнейше просим прощения, но лично я не припоминаю, где мы виделись ранее.  

– А вспомни-ка подземелье, куда я в свое время заглянул, чтобы хоть что-нибудь узнать о судьбе своего пропавшего отца, Эндрю Сунтона.  

Лица обоих пройдох, которые были до этого момента напряженные, вмиг повеселели.  

– Конечно, помним! Тебя, кажется, зовут Мартин.  

– Да. Мартин. Я помню, как вы тогда заступились за мены от Задиры-Мака. Так что я ваш должник.  

– Так в чем же дело?! – Не полез в карман за словом охочий до разговоров Грет. – Мы не откажемся, ели долг будет возвращен прямо сейчас. Желательно, в виде звенящих монет!  

– Да уж, – уныло поддакнул Том. – Сейчас лишняя монета там бы не помешала. Мы сейчас как раз на мели. Из-за этого мы и явились сюда, чтобы выловить некого щегла, который когда-то уговорил нас помочь ему инсценировать похищение его дамы сердца. Давно стоим. Да и не первый раз приходим. А его все нет. А потрусить мошну этого щегла стоило бы.  

– Стоп! – Вдруг оживился Мартин. – А ну-ка расскажите мне поподробнее об этом щегле, и о том похищении, или инсценировке, о котором вы говорите.  

– Это, вообще-то, как я понимаю, тайна, – замялся Грет. – Этому щеглу, думаю, не хотелось бы узнать, что его тайна станет известна тем, от кого он ее скрывает. Он и тогда, когда подговаривал нас, все загадками говорил, путал. Было видно, что он хотел все сделать тайно, чтобы никто не узнал правду, чтобы все считали, что это было на самом деле ограбление и именно он спас эту дамочку.  

– Но нас не проведешь! – Подхватил рассказ друга Том. – Мы калачи тертые! Мы сразу сообразили, что этого хвастунишку можно будет потом шантажировать и вымогать у него деньги за молчание. Понимая, что после его героического «спасения», ха!, этот «герой» доставит «спасенную» домой, мы тайком проследили за ее каретой. Она, карета, да и этот щегол тоже, тогда въехали вот в эти ворота. Вот теперь, когда мы на мели, мы и пришли сюда, чтобы, возможно, взять в оборот этого простака.  

– Мне очень важно, чтобы вы рассказали мне об этом щегле, и о этом похищении. Вернее, инсценировке. – Твердо молвил Мартин.  

– Э, нет! Это ведь тайна! Мы и так взболтнули лишнее, сказав тебе об этом. Но это лишь лично тебе, по старой дружбе.  

– Но, ежели вы на мели, и очень нуждаетесь в деньгах, то какая, к чертям, вам разница, кто вам заплатит этим монеты. Этот щегол или я. Я заплачу! Рассказывайте!  

– Э-э-э… Все зависит от того, сколько ты заплатишь.  

– А сколько нужно?  

– Чем больше, тем лучше!  

– Этого достаточно? – Мартин полез в карман, достал горсть монет, и высыпал их на протянутые ладони Грета.  

– Вполне! – Обрадовался тот щедрой плате. – Раз так, то слушай все, как было.  

Чем больше говорил Грет, тем больше округлялись от удивления глаза Мартина. Ему невольно вспомнилась как Прингл, желая «прогнуть спинку» перед Каннингемом, обвинял Мартина в инсценировке спасения Элизабет, зазывая факт инсценировки вершиной подлости и цинизма. А сам видите, что вытворяет! Вот тебе и «борец с подлостью».  

Когда общение с Гретом и Томом закончилось, и Мартин, вновь вскочив в седло лошади, поскакал в место, куда торопился, всю дорогу он дивился услышанному, и размышлял, как лучше всего использовать ставшую известной ему тайну.  

15.  

Восьмого января 1649 года невероятное стало реальностью. Если раньше одна только мысль о суде над королем казалась крамольной и нереальной, то в этот день сие стало свершившимся фактом. В этот день, в два часа пополудни, в Расписной палате Вестминстера собрался Верховный суд справедливости. Зловещие часы начали не менее зловещий отсчет времени, ведущему к непоправимому.  

Когда-то Расписная палата была спальней Генриха III Плантагенета и славилась богато разукрашенной стенной росписью, изображающей библейские сцены и жития святых. Именно сюда Елизавета осенью 1558 года привела судьей, обвинивших Марию Стюарт в мужеубийстве и осудительной связи. Именно эти стены услышали в адрес заключенной шотландской королевы предварительный приговор: «Виновна! »  

Увы, истории свойственно повторятся. Судя по развитию событий, теперь, век спустя, эти же станы имели шанс услышать примерно те же слова приговора и в адрес другой венценосной особы.  

Впрочем, стены-то были уже далеко не те. Во времена революций, в минуты, когда в порыве общей вакханалии хочется все крушить и ломать на своем пути, очень уместен ор песен, типа: «Весь мир мы РАЗРУШИМ ДО ОСНОВАНЬЯ». Да, можно к этой фразе прибавить благородное: «А затем, мы наш, мы новый мир построим! » Очень похвальное стремление построить что-либо новое. Но резонно напрашивается вопрос: а зачем, собственно, разрушать старое? Заметим, не самое худшее! Коль не тобою, милок, оно построено, то какого черта ты тянешь свои ручонки с целью разрешения всего этого?!  

Уместно упомянуть тему «революционной разрухи» и в нашем случае. Мы уже говорили о том, как бывшие роскошные спальни Карла Стюарта ныне фактически превратились в казарменные помещения. Нечто подобное происходило и с этой старинной палатой Вестминстера. Золото и пурпур красок давно выцвели, скульптуры вдоль оконных проемов полупились и осыпалась…  

Зал освещал огонь огромного камина, да неисчислимое множество свечей в канделябрах, пламя которых часто вздрагивало от бесконечного движения многочисленных клерков, которые то входили, то выходили из зала, сновали по нему туда-сюда. Судить короля в этот первый день суда отважились пятьдесят три человека. Нетрудно догадаться, что эти люди были членами «очищенной» палаты, да армейские офицеры. Среди них – «кромвелевские полковники»: Прайд, Гаррисон, Уолли, Хьюсон, Оки, Хортон, Гоффе, Ивер.  

Эти люди, с важными минами на лицах, величаво восседали в своих креслах, осознавая свою историческую миссию. Они понимали, что им предстоит не только вершить судьбу короля, но и всей истории Англии.  

В процитированной выше революционной песне были также и такие слова: «Кто был НИКЕМ, тот станет – ВСЕМ! » Ух, как метко сказано! Прожил человек большую часть своей унылой жизни, ничем особым себя не проявил. Не жил, а существовал, прозябая в заброшенной деревушке, ковыряясь в земле и навозе. Действительно, был НИКЕМ. Но в вихре революционных перемен стремительно начал продвигаться по «служебной лестнице», быстро перейдя из статуса «пушечного мяса», (а затем и полевого командира), в ранг того, кто решает судьбу нации, кто действительно, без всякой иронии, отныне является ВСЕМ.  

Но незыблемым законам революций то же самое произошло и теперь. Марию Стюарт судила королева, равная ей по рангу. Ладно, то был исключительный случай. Но всегда членами суда, тем более Верховного, были люди авторитетнейшие, уважаемые, знатные, с безупречной родословной и репутацией. А теперь обратите внимание на то, кто судил короля Карла Стюарта. Прайд – бывший возчик, Ивер и Хортон – слуги, Гаррисон – клерк. Под стать им был и председатель суда, некто Джон Брэдшоу, бывший судья из Честера, человек абсолютно безликий, ничем себя ранее не проявивший. Ему выдали великолепную алую мантию, и шляпу с высокой тульей. (В нее предусмотрительный судья подложил стальные пластины! ) «Что можно ожидать от такого суда?!» – сокрушенно качали головами роялисты, да те, кто хоть немного разбирался в юридических тонкостях. Некоторые только смущенно поживали плечами, понимая, что теперь вряд ли что уже можно изменить.  

Девятого января избранный судом сарджент под торжественные звуки труб прочел народу в Вестминстер-холле, а затем в Чипсайде и на Старой бирже прокламации, приглашающие свидетелей обвинения против короля явится в Расписную палату и дать показания. Вскоре стало известно, что для открытого процесса был избран Вестимнстер-холл – самый большой общественный зал в королевстве. Его тут же стали приспосабливать под работу суда. У южной стены зала начали возводиться амфитеатром скамьи для судей. Эту «рабочую» часть его площади ограждали два параллельно идущих от стены к стене барьера. За ним должна была находиться публика. Для более богатых зрителей по бокам зала воздвигались галереи. Сюда начали продавать билеты только избранным. Вдумайтесь! Продавались билеты!!! Это на такое-то «развлекательное шоу-зрелище»! У вас улаживается это в голове? У автора этих строк – нет.  

А пока шли эти приготовления, в столице продолжалась вереница уже известных нам событий.  

Кадоген Эктон, удивленный тем, что его друг Джоанс Бэкуотер так долго не возвращается с поездки в постоялый двор мистера Гэнетра, попросил еще одного своего друга Джона Томпсона, съездить туда вторично, чтобы побольше разузнать у хозяина постоялого двора о этом чертовом Билле Харде, да и узнать о судьбе Бэкуотера.  

Томпсон взялся за дело решительно, твердо веря, что, стоит только ему переступить порог дома Гэнтера, как сразу же все чудеснейшим образом прояснится. Но в итоге его ждал полный конфуз. Все не только не прояснилось, но и запуталось еще больше. Произошедшая не так давно чреда загадочных смертей все еще продолжала оставаться темой номер один в этом доме. Поэтому, стоило только Дожону начать расспросы по поводу того, как бы ему видеться с мистером Гэнтером, да как узнать о судьбе такого-то господина, который должен был останавливаться здесь в такой-то день, как работницы постоялого двора тут же стали наперебой щебетать ему о том, какое необычайное, загадочное и необъяснимое происшествие здесь произошло. Рассказ о нелепой смерти хозяина дома, и не менее загадочной кончины того, кто его убивал, сам по себе был удручающим, и любой человек, имеющий чувство сострадания и жалости, расстроился бы после таких слов. А тут еще и рассказ о смерти третьего человека, ни в чем не повинного постояльца. Та смерть выглядела еще более нелепо и необъяснимо. Если эти двое, по всей видимости, из-за чего-то повздорили между собой, в результате чего и возникла потасовка, в пылу которой драчуны и отправили друг дружку на тот свет, еще как-то можно было объяснить, то смерть совершенно постороннего человека, мирно спящего в постели в соседней комнате, вообще не подлежала какому-то логическому объяснению.  

Но особым ужасом для Джона было то, что, судя по описаниям говорливых женщин, этот несчастный был ни кем иным, как Джоансом Бэкуотером! Томпсон был лично знаком с ним, понимал, что этот здоровый и крепкий человек не мог умереть не от болезней, ни от нападений, поскольку мог постоять за себя, и дать ответ любому нападавшему. Все еще надеясь, что это какое-то недоразумение, и Джоанс непременно жив, Томпсон долго еще всех расспрашивал, да наводил всевозможные справки. Увы, обстоятельства были выше его. В Лондон он вернулся ни с чем.  

Нетрудно догадаться, что Кадоген был ошарашен вестями, принесшими Томпсоном, не менее, нежели тот сам. Мало того, что он неожиданно, глупо и нелепо лишился хорошего и верного друга, так, к тому же, единственная ниточка, ведущая к этому «Злому Року», в лице этого чертового Билла Харда, окончательно оборвалась. Мы уже говорили о том, что этот Хард, со своей смертоносной дубиной, нанесший контузию своей жертве, для Кадогена был самым ненавистным врагом. Еще бы! Никогда в жизни, и ни от кого Эктон не получал такого предательского удара. В прямом и переносном смысле этого слова. Удара, который на всю оставшуюся жизнь оставил Кадогена полу калекой. Естественно, желание отомстить негодяю, нанесшему увечья, переполняло мстителя. А тут еще и весть о смерти друга. Разгоряченное воображение Эктона вмиг стало рисовать догадки, при которых Билл Хард виделся виновником всего происшедшего. Да, это ничем и никем не подтверждено, но Кадогену верилось, что это именно так. Возможно, он просто хотел в это верить, ведь сила внушения – вещь сильная, но это не меняет дела. В любом случае Хард должен быть наказан! А уж сейчас, после смерти Джоанса, этот негодяй непременно должен понести справедливое наказание.  

Но как его отыскать?! В этом на данный момент состояла главная сложность. Гэнтера уже нет в живых, он ничего не расскажет. Оставалась единственная «ниточка», ведущая к Харду, за которую теперь нужно держаться особо бережно. Ибо других вариантов и путей нет. Таверна «Усталый путник»! Именно ее хозяину просил Гэнтер передать этот пакет. Может, трактирщик что-то знает о Харде и расскажет о нем? Эктон был настолько решительно настроен, что, отложив все дела, тут же отправился в таверну. Прихватив с собой Томпсона.  

Переступив порог «Усталого путника» Кадоген и Джон увидели перед собой картину, типичную для любой таверны. Относительно большой зал, но с низким потолком, был уставлен столами, за которыми то тут, та там, сидели завсегдатае этого заведения, и занимались тем, чем, собственно, и должны были заниматься. Впрочем, здесь были не только завсегдатае. Достаточного было беглого взгляда и элементарной наблюдательности, чтобы понять, кто здесь есть кто. Вид некоторых одиноких посетителей, которые торопливо отправляли внутрь себя пищу, абсолютно не обращая никакого внимание на то, что творится вокруг, красноречиво свидетельствовал о том, что эти люди заглянули сюда с целью просто перекусить, и ничего более. Совершенно иную картину представлял из себя «пейзаж» из нескольких шумных выпивох, на столах которых вина находилось гораздо больше, чем закусок. Нетрудно было догадаться, что эти «прожигатели жизни» занимались здесь не чем иным, как этим самым «прожиганием». Были и такие, кто сидел одиноко, забившись где-то в угол, подальше от всех, угрюмо молчал, и тупо смотрел на полупустую кружку с вином, одиноко стоявшую у него на столе. Это те, кто, поссорившись со своей «второй половиной», или в случае иных жизненных неудач», не «закатывали рукава» и не предпринимали каких-то решительных действий, чтобы исправить ситуацию к лучшему, а сдавались на волю обстоятельств, и «плыли по течению», шли по пути наименьшего сопротивления, т. е., заливал горе вином. Увы, таких, живущих по принципу «Весь мир – бардак, один я – хороший», сокрушающихся о том, что их, белых и пушистых», «непризнанных гениев», никто не понимает и не поддерживает, а только норовит побольнее «ущипнуть», во всем мире и во все времена было огромное множество. И все они, при этом, видят решение проблемы в одном, но твердом и неизменном, по их мнению, выходе – залить горе вином. К величайшей радости хозяина этой таверны и иных питейных заведений. Будут меняться века, научные и производственные технологии, величайшие умы эпох создадут революцию в мире механизмов и машин, огромная масса руководителей, служащих и рабочих будут трудиться в этой сфере и преумножать свои капиталы. Но всегда, во все времена будут и те, кто пределом жизненных мечтаний будет видеть возможность «сообразить на троих».  

Увы, недалеко отстанут от представителей «сильного пола» и дамы. Некоторые будут проявлять завидное усердие, чтобы добиться вершин в бизнесе, творчестве, в этой жизни вообще. Некоторые представители «слабого пола» окажутся далеко не «слабаками», станут руководителями огромных предприятий и даже стран. Но, в то же время, по примеру своих «сильных» коллег, всегда и везде будет масса тех, кто будет идти по «проторенной дорожке». Зачем «гореть, как свеча», «сжигая» себя на работе, в семье, на производстве, чего-то добиваться долее значимого? Можно удовлетвориться и малым. Всего лишь в нужное время, в нужном месте и перед нужным клиентом «раздвинуть ножки». Нет, они не думают о том, что подаренная за «труды праведные» безделица, в принципе значит то же самое, что дешевое зеркальце, лоскут пестрой такни или иная побрякушка для дикаря, полученные им из рук конкистадора. Они будут думать совершенно иначе, расценивать это как успех, жизненное благо.  

Увы, так устроен этот мир и вряд ли что изменится в этом плане в обозримом будущем. Ибо всегда были, есть и будут сильные и слабые, умные и глупые, трудолюбивые и ленивые, смекалистые и несообразительные, богатые и бедные, ведомые и ведущие, полководцы и «пушечное мясо», те, кто бросает в толпу, склонившуюся перед ним в поклоне, обглоданную кость, и те, кто готов кричать до хрипоты: «Привилегии парламенту! » ради того, чтобы им бросили эту кость…  

Кадоген Эктон был сильным человеком. Он не желал сдаваться ни в каких жизненных ситуациях. Вот и сейчас, понимая, что у него появилась возможность разыскать и наказать своего давнего обидчика, он был уверен, что сделает все, чтобы это непременно произошло. Подойдя к трактирщику, он спросил:  

– Извините, мистер. Я хочу спросить у вас: вы хозяина этой таврены?  

– Да, господин. Слушаю вас.  

– Я бы хотел с вами поговорить. Об очень важном для меня деле. Поговорить отдельно, без лишних слушателей. Могли бы мы присесть за какой-нибудь столик? У вас есть кому заменить вас?  

– Обычно я самолично неизменно нахожусь за стойкой, но, если дело действительно важное, я сейчас попрошу заменить меня одну из своих помощниц. Присядьте вон за тот столик. Я сейчас подойду.  

Кадогену очень понравилось, что хозяин таверны оказался общительным человеком. Это было хорошим знаком, и Эктон надеялся, что тот и дальше будет таким же сговорчивым, и много чего расскажет о персоне, интересующей Кадогена. Однако, к большому его огорчению, разговор сразу же пошел в том русле, которого более всего опасался наш «следопыт».  

– А почему именно меня вы расспрашиваете о этом… Как вы сказали? Билле Харде? Ведь я впервые слышу это имя. – Искренне удивился трактирщик на первый же вопрос гостя.  

По вмиг опечалившемуся лицу посетителя, было видно, что тот очень огорчен таким ответом. Но сдаваться так легко и так быстро, он, конечно же, и не думал.  

– Все дело в том, – начал он, – что хозяин постоялого двора, в котором мы останавливались накануне, узнав, что мы едем в Лондон, передал нам вот этот пакет. – Эктон положил его на стол перед трактирщиком. – Он попросил нас занести это послание в трактир «Усталый путник» и передать трактирщику. На конверте, как видите, написано, что адресовано оно «Биллу Харду». Стало быть, вы с ним знакомы. Иначе, как вы можете передать это письмо тому, кого не знаете. Или вы сами являетесь этим Билом Хардом?  

Трактирщик умиротворенно улыбнулся:  

– Кажется, я начинаю понимать, в чем суть дела. Все дело в том, господин, что постояльцы устроили в моей таверне нечто, что сделало из меня некого гонца-глашатая. Как бы это получше сказать? Все началось с того, что один посетитель оставил у меня, ну, не письмо, скорее, записку. И просил передать тому, кто о ней спросит. Дальше все возрастало, словно снежный ком. Сейчас многие оставляют мне всевозможные письма, и я отдаю их тем, кто спрашивает, мол, нет ли на такое-то имя письма или иного послания. Дошло до того, что я начал зарабатывать на этой своеобразной забаве своих клиентов. Прежде, чем отдать письмо, начал требовать… Просить за это мзду. Небольшую, чисто символическую. Это плата за мои, пусть не большие, хлопоты.  

Кадоген все еще сидел, с явно опечаленным лицом, будучи расстроенным из-за того, что фактически не получил ответ на своей вопрос. Ответ, который он так жаждал услышать. Трактирщик, видя это, попытался как можно, успокоить его:  

– Поверьте мне, господин. Я говорю чистую правду. Могу показать вам – у меня и сейчас лежат несколько посланий. Некоторые из них забирают сразу, а некоторые давно лежат, но их никто не спрашивает.  

Эта фраза не столько успокоила Кадогена, сколько опечалила. А что, если и это письмо будет лежать бесконечно долго невостребованным? Но сдаваться он не хотел.  

– Хорошо! Коль так все произошло. Тогда вот мой план. Я передаю вам письмо вам. Пусть оно лежит у вас до того времени, пока за ним не придет человек, и не спросит письмо на имя Билли Харда. Может, это будет он сам, но не исключаю, что он может послать кого-то из своих подельщиков. Вот тут-то и нужно придумать нечто, чтобы ни в коем случае не дать улизнуть этому человеку! Вы как-то обязательно должны предупредить нас об этом, чтобы мы успели задержать лазутчика.  

Над столом нависла неловкая молчаливая пауза. Видимо, и сам рассказчик понял, что сказал что-то не то. Трактирщик понял это быстрее него:  

– И как же я предупрежу? Брошу все, и пойду разыскивать вас по всему Лондону? – И, после паузы, добавил. – От получателя письма за это время и след простынет…  

Эктон понимал, что трактирщик прав, поэтому и не возражал, лихорадочно соображая, как же поступить.  

– Хорошо! Сделаем так! Все время, пока работает таверна, от открытия, до закрытия, постоянно в этом зале будет сидеть мой человек. Как только кто-то явится за этим письмом, вы непременно должны будете предупредить об этом моего человека. Отрыто, иди дать условный знак. Об этом договоримся потом. Но главное иное. Мы не должны упустить этого человека! Джон! – Кадоген повернулся к своему другу. – Прошу и умоляю тебя сейчас же остаться здесь, и начать нести этот, возможно, утомительный своеобразный караул. Понимаю, что эта просьба не обрадует тебя. Но я заверяю, что и тебе, Джон, и вам, мистер трактирщик, я непременно заплачу. Очень щедро заплачу! Если мы не провороним получателя сего письма. Я потом буду прислать тебе Джон, кого-то на замену. Пока давайте начнем с этого. Вы согласны?  

– А мне что, – сразу же отозвался хозяин таверны. – Мне это не утомительно. Хотя и, возможно, рискованно. Ведь, настолько я понял, речь идет, я имею в виду получателя сего письма, о людях, занимающихся черными делами. Поэтому, если плата действительно будет щедрой, то я, конечно, согласен. А вот другу вашему, скорее всего, придется томиться от безделья. А оно иногда угнетает больше, чем тяжелый труд. Так что, в первую очередь договаривайтесь со своим другом. Что ответит он.  

Эктон повернулся к своему другу:  

– Что скажешь, Джон?  

По медлительности с ответом и по явно не радостному лицу Томпсона было понятно, что он не очень-то рад идее своего друга.  

– Я человек действа. Неусидчивый сам по себе. К тому же, дела иногда настолько подгоняют, что и присесть иногда некогда. А тут сиднем сидеть целый день… Боюсь, что, при всем уважении, я просто не выдержу. – И. после паузы, добавил. – Я понимаю, что сейчас заменить меня просто неким. Сейчас я, конечно же, останусь. Но очень прошу, и искренне требую! Обязательно нужно найти мне замену.  

По оживленному лицу Эктона было видно, что он обрадован решением друга:  

– Хорошо, старый, добрый друг! Спасибо тебе! Я непременно сейчас же займусь поиском людей, которые будут здесь сменять друг дружку. Но это должны быть не проходимцы с большой дороги, бездельники, которым, казалось бы, делать нечего, и они без труда могли точно так же скоротать свое время ни где-то, а здесь. Это должны быть надежные люди. Не просто надежные, а умеющие держать шпагу в руке. Ведь этот негодяй может оказать сопротивление. Нужно быть готовым ко всему.  

– Что касается меня, то шпага всегда при мне, и я всегда знаю, как с ней обращаться. Так что во мне можно быть уверенным. Что касается других, то тут, конечно, нужно выбирать не кого попадя.  

– Хорошо! – Кадоген слегка стукнул ладошкой по столу, как бы подытоживая разговор. – На том и порешили! Вот вам, мистер трактирщик, письмо. Очень прошу вас сразу же… Слышите? Сразу же дать знать Джону, или любому иному из моих людей, кто будет его менять, знак о том, что вот явился тот человек, который спросил о письме. Ты же, Джон, занимай удобное для себя место где-то в уголке, чтобы тебе хорошо были видны и зал, и стойка за которой находится трактирщик, и он сам, да, и дверь, что бы ты мог контролировать, кто входит, а, главное, выходит. Чтобы твое присутствие не вызывало лишних подозрений, закажи что-нибудь, и делай вид, что сидишь себе спокойно, попиваешь винцо, да и размышляешь уединенно о чем-то своем. Вот тебе деньги на эти заказы. Возьмите и вы, как залог будущего поощрения за вашу помощь нам в этом деле.  

И Эктон отсчитал какую-то часть денег и другу, и трактирщику.  

На том и расстались.  

Потекли долгие и томительные дни ожидания. Трактирщик исполнял свою обычную каждодневную работу, а люди Эктона, периодически сменяли друг дружку, томились за столиком, в темном уголке залы, ожидая условный сигнал от трактирщика. Дни сменялись один за другим. За письмом никто не заходил…  

16.  

С недавних пор возле Кромвеля неотступно дежурил кто-то из офицеров. За это время Мартин настолько сблизился с Оливером, что и ему также поручалось такое важное дежурство. В такие минуты, будучи особенно близко к генералу, видя бешенный темп жизни этого человека, Мартин все глубже понимал, что сейчас для Англии значил этот человек.  

Формально Армейский совет возглавлял главнокомандующий парламентской армией генерал Томас Ферфакс. Наследник крупного поместья на севере Англии лорд Ферфакс был профессиональным военным. Командуя армией «нового образца» он делал свое солдатское дело тщательно и добросовестно. Однако, за складом своего характера он был человеком, далеким от политики. Тем более, политики революционной. Сражаясь против короля, в душе он, тем не менее, был роялистом. Это и показали дальнейшие события. Самое большое, что в его понятии должна была сделать революция, это – «проучить» короля. Не более! Он и не помышлял в этой «учебе» заходить излишне далеко. Председательствуя, как это обязывала должность, на заседаниях Военного совета, Ферфакс по обыкновению хранил мудрое молчание. В стенах совета бушевали нешуточные политические страсти, от имении армии составлялись петиции парламенту, Томас по необходимости все это подписывал, требовал ответа, но, в то же время, ему было абсолютно безразлично то, что так сильно волновало в это время других. Его больше заботила армия, и вопросы, связанные с ней: постой солдат, снаряжение, жалование в армии.  

Главным вдохновителем и вершителем всего и вся во время Великой Английской революции семнадцатого века в историю вошел именно Оливер Кромвель. Формально будучи по должности вторым человеком в парламентской армии, на самом деле Кромвель был однозначно истинным предводителем революции, ее гением.  

Столь же консервативный в социальном плане, как и Ферфакс, лендлорд Кромвель, вопреки своим личным монархическим симпатиям, в отличии от Ферфакса, был гениальным политиком. Он не только тонко осознавал игру сил, но и умело и твердо направлял ее в наиболее выгодное русло. И в дни революции, и во время войны, и в час подготовки к суду, и во время него, Кромвель был, есть и будет поистине душой всех событий.  

Вот и теперь, Кромвель был не просто сильно занят. Мартин наблюдал то, к чему применима пословица «Вертится, как белка в колесе». Кромвелю нужно было участвовать в заседаниях трех органов: Совета армии, парламента и Верховного суда. Коль он сделал свой выбор, и взялся за организацию суда над королем, то и здесь он применил свою решимость и хватку. Он вел переговоры с пресвитерианами из Сити. Их, если не удаться склонить на вою сторону, нужно было, хотя бы, нейтрализовать. Он твердо настаивал на открытом ведении процесса. Кромвелю было очень важно, чтобы народ видел, что в зале суда будет твориться не заговор, а совершаться справедливое правосудие. Особо горячие головы из палаты общин предлагали ему упразднить палату лордов.  

– Да вы сошли с ума! – Искренне дивился тот. – Вы хотите восстановить против себя пэров именно сейчас, когда нам нужен с ними самый тесный союз?!  

Умело он отводил в сторону и одинокие нападки, как, к примеру, самонадеянного графского сынка Сиднея, заявившего, что король, дескать, не может быть судим никаким судом, поскольку, если судить и казнить короля, то народное возмущение стареет с лица Англии и судей, и новую власть. На что Оливер разгорячено ответил:  

– Никто и пальцем не пошевелит! Уверяю вас: мы снесем эту голову вместе с короной!  

Он знал, что говорит. Какое может быть народное возмущение против казни короля, если все и вся у кабинетах Кромвеля усыпано петициями, присланными со всех уголков Англии, с настойчивыми требованиями расправиться с кролем за его прегрешения. Эти петиции множились день ото дня. Голоса недовольных, с твердым требованием справедливой «вендетты», звучали все громче!  

Исключительно благоприятной также была и международная обстановка. Главный союзник Карла – Франция, сама была расколота и потрясаема Фрондой. Королева-регентша уже успела бежать из Парижа вместе с малолетним королем. Лувр опустел. Генриетте-Марии не на кого было опереться. Оставалась холодной к настойчивым просьбам принца Уэльского о помощи и Голландия. Она все тянула, выжидая. Ей не очень-то хотелось ввязываться в чужую распрю.  

Что касается флота принца Руперта, то он был очень жалок, чтобы решиться на попытку освободить короля. Исключительно благоприятное время, когда король находился на доступном с моря острове Уайте, было безнадежно и глупо потеряно. Теперь король был заперт под семью замками, тщательно охраняем. Малочисленный руперский флот теперь был бессилен.  

Теперь все решал Кромвель. В глазах многих он был единственным, самым достойным и могучим антиподом Карлу. Республиканцы и левеллеры смотрели на него с надеждой. Роялисты – с ненавистью и страхом. Поняли значимость и весомость фигуры Кромвеля и иностранные державы. Шли бумаги от голландских Генеральных штатов, с рекомендацией новых послов, шли иные письма, бумаги и документы от руководств и представительств иных держав. И фактически все они были адресованы не королю, не парламенту, не Совету армии, а лично ему – Оливеру Кромвелю!  

Такой ритм жизни, вне всякого сомнения, изматывал генерала. Даже, учитывая его потрясающую работоспособность и выносливость, происходило то, что можно назвать «работой на износ». Нашему герою, вне всякого сомнения, требовались хоть какие-то передышки, возможности, что называется, перевести дух.  

В этот день как раз возле Кромвеля дежурил Мартин. Юноша видел, что его патрон едва ли не на грани нервного срыва. Приказ генерала своему подчиненному был краток, но более чем убедителен и понятен:  

– Прошу и требую! Никого не пускать ко мне, и не говорить, где я нахожусь!  

И с этим словами он надолго закрылся у себя. Большую часть времени Мартин успешно «отбивал атаки» тех, кто «кровь из носу» хотел добиться аудиенции генерала. Но наступил момент, когда совершенно неожиданно пред «ясны очи» Мартина предстал проситель, которому он просто не мог отказать.  

Мартин осторожно постучал в дверь.  

– Я ведь приказал меня не тревожить! Уже и дома покоя нет! Кто посме…  

Оливер осекся на полуслове. Рядом с Мартином стоял полковник Джон Кромвель!!! Его кузен! Как он здесь мог оказаться?! Ведь по информации Оливера тот сейчас находился в Голландии! С «врагами»-роялистами!  

Чувства смешались в душе хозяина кабинета. С одной стороны – родственник. С другой – посланник вражеского лагеря. Нужно было действовать дипломатично. Оливеру ничего не оставалось делать, как поступить тактично – просто сухо поклонится.  

– Генерал, – начал кузен, снимая шляпу, прижимая ее к груди и низко склоняясь. – Я хотел бы сказать вам несколько слов наедине. У меня дело чрезвычайной важности.  

Оливер сделал шаг в сторону, и пропустить гостя в кабинет.  

– Генерал, с волнением в голосе начал Джон Кромвель. – Я буду с вами откровенным. Не знаю, согласитесь ли вы со мной… – От волнения у него перехватывало дух. Он понимал, что сейчас может решиться многое. Очень многое. – То, что вот-вот должно свершиться с королем, – это же величайшая гнусность! Я только что из-за границы. Там смотрят на это с отвращением!  

Хозяин кабинета отвернулся и сделал несколько шагов в сторону. Он словно хотел увеличить расстояние между собой и простелем. На душе было разочарование. Родственник всего лишь оказался очередным ходатаем по делу короля.  

– Генерал! – Сдавленный голос родственника звучал все более волнительно, но в то же время, настойчиво. – Я никогда, даже в страшном сне, не могу себе представить, что вы будете участвовать в таком не Богоугодном деле. Вы ведь всегда уверяли, что не хотите ему вредя. Вы ведь уверяли…  

– Полковник! – Сурово прервал его Оливер. – Это не моя воля, это воля армии. Да, когда-то я говорил… Однако, времена меняются. Проведение решило иначе. Вы видите, я один, я в скорби. Я пощусь и молюсь за короля. Но вернуть все вспять мы, увы, не можем.  

Гость понимал, что кредит времени и доверия со стороны генерала к нему ограничен. Что тот в любое время сможет воскликнуть: «Довольно! » и указать на дверь. После этого доказывать что-либо генералу будет уже невозможно. Поэтому нужно выкладывать все козыри сразу же, пока тот еще его слушает. Джон, видя открытую дверь, и стоящего в глубине соседней комнаты Мартина, подслушивающего разговор, подошел к двери, плотно прикрыл ее, снова подошел к Оливеру, очень близко, почти вплотную, и горячее начал шептать ему, едва ли не прямо в ухо:  

– Кузен! Мой дорогой кузен! Сейчас не время попусту тратить слова! Поймите же вы это! Посмотрите сюда! – Он перевернул шляпу тульей вниз и стал отрывать подкладку. – Вот! Смотрите!  

То, что он достал из-под подкладки, развернул перед Оливером и поднес к самым его глазам, было, по существу, чистым листом бумаги. Кромвель недоуменно пожал плечами:  

– Что это?  

– Да смотрите же! Вы узнаете эту подпись внизу? Да! Да! Чарльз Рекс! Именно так всегда подписывался Его Величество! А эта подпись вам известна?  

Прыгающий от волнения палец указал на имя принца Уэльского.  

– А эту печать вы видите? Это государственная печать Англии! Теперь решайте. – От волнения голос полковника сделался совсем сиплым. – Решайте! В вашей власти написать на этом листе любые условия, на которых вы согласны сохранить жизнь королю. Понимаете, любые! От вас сейчас зависит все! В вашей власти сейчас возможность осчастливить и себя самого, и всех ваших детей. Да, что детей?! Всех ваших потомков, на веки вечные, всех близких и родственников!  

Казалось, перед такими аргументами просто невозможно будет устоять.  

– Но, если вы откажетесь… Берегитесь! Когда-то ваш предок сменил скромную фамилию Вильямс на славное имя Кромвелей. Смотрите, как бы вас не заставили сменить фамилию еще раз. Потому, если это случится… Надеюсь, вы понимает, о чем я говорю. И на вас лично, и на потомков ваших, падет такое бесчестье, которое ничто не смоет! Решайте!  

В комнате наступила долгая томительная пауза. Оливер был ошеломлен. Казалось, часы долгих и томительных смятений, терзаний и принятий мучительных решений давно уже позади. Все давно определено! Ан, нет! Ему снова нужно делать выбор! Да до каких же пор это может продолжаться?!  

– Кузен. – Голос Оливера звучал не так решительно, как прежде, куда мягче. Это обнадеживало просителя. – Оставьте меня сейчас самого. Я непременно должен подумать. Идите сейчас к себе в гостиницу и ждите до вечера. Не ложитесь спать, пока не получите ответа, Мне нужно подумать и посоветоваться.  

Стоит ли говорить, в каком волнительном ожидании нервно мерил шагами Джон Кромвель номер комнаты в гостинице, где он остановился. Чем сильнее день перерастал в вечер, а вечер в ночь, тем сильнее было его волнение. Было около часа ночи, когда в дверь наконец-то постучали. В сильном волнении, когда казалось, сердце сейчас выскочит у него из груди, понимая, что в эту минут решится все и вся, он открыл дверь. На пороге стоял незнакомый офицер.  

– Вы можете идти спать полковник, – кратко сказал он. – И спите спокойно: ответа не будет. Совет офицеров обратился к Богу и вынес решение. Король должен умереть…  

…Мартин в эти дни был в чем-то похож на своего командира. Нет, ему не приходилось принимать столь масштабных и исторических решений, как его патрону. Но и его жизнь была наполнена бесконечными терзаниями и сомнениями. Он так же постоянно находился на «перекрестке дорог», и точно так же постоянно должен был принимать решения, делать выбор. Он метался между двух огней. Ему искренне хотелось служить верой и правдой своему командиру, Оливеру Кромвелю, которого Мартин вполне искренне считал великим человеком. Но ему, в не меньшей степени, хотелось помогать иному делу, общему для него, его отца, Неда Бакстара, короля. Уж слишком дороги ему были эти люди, слишком много они пережили вместе, слишком глубоко он проникся чаяниями и идеями этих людей, чтобы теперь отказываться от помощи им. Увы, но помощь эта была специфическая. В мире существуют вещи, понятия и поступки взаимоисключающие. Это был как раз тот случай. В этой ситуации нельзя было угодить и одним, и другим. Нужно было примыкать или к одной, или ко второй стороне. Ведь совершенно понятно, что, если Мартин поможет Эндрю и Неду осуществить побег короля, то совершенно очевидно, что в лице Оливера Кромвеля, не взирая на все их предыдущие хорошие отношения, он наживет лютого врага. Стоит ли говорить о том, что юноше крайне не хотелось видеть в рядах своих врагов именно того, кого он боготворил. Но компромисса быть не могло! Или так, или иначе! Третьего не дано!  

Мы уже рассуждали на тему, сколь специфической штукой является любая революция и любая гражданская война. Когда речь идет не о ситуации, (к примеру, о войне, в которой отражаешь нападение чужеземных захватчиков), когда все понятно и предсказуемо, когда решения принимаются без сомнений, где четко видно, где враги, а где свои, где добро, где зло. В гражданской войне – полное «смятение чувств». Вот это «смятение» сейчас и происходило и в голове, и в душе Мартина.  

Юноша видел, что «петля на шее» короля затягивается все туже. Однако Мартина не радовало то, что он был «в первых рядах» тех, кто вершил суд над королем. Совсем молодой парень, с еще не совсем укрепленной психикой, и, конечно же, не умудренный жизненным опытом, тем не менее, в отличии от многих «седовласых», понимал, что сейчас он причастен к тому, чему, спустя годы, не будет гордиться, а чего, наоборот, будет стыдиться. Ибо, при всех возможных грехах короля, его казнь – это несоизмеримо больший грех, чем размолвки Карла с парламентом, неуступчивость в дележе привилегий и т. д. Как ни крути – король не обычный из смертных. Он – наместник Бога на земле, Божий помазанник. И «рубить» ему голову, как обычному преступнику, злодею, вору – это не укладывалось в понимании юноши. Возле любой королевской особы всегда вертится целый сном слуг, лакеев, пажей, которые пылинке не дают упасть на тело венценосца. А тут вдруг выходит на эшафот палач, который наверняка является человеком невежественным и неграмотным, низшего сословия, может, грязный и немытый, и… отсекает «топором мясника» голову суверена…  

Это было выше понимания Мартина. Потому он, невзирая на привязанность к Кромвелю, искренне верил, что, помогая Эндрю и Неду с побегом короля, не делает что-то предосудительное, (передает своего командира), а, наоборот, совершает геройский и благородный поступок. Спасает жизнь королю.  

Юноша почти постоянно находится в распоряжении Кромвеля, но иногда, в свободные часы, посещал «тайный приют», в котором все это время жили Сунтон-старший и Нед Бакстер. Узнавал, какие у них новости, и как идет подготовка к побегу. Идея с двойником была воспринята Мартином, как очень смелая, и даже гениальная. Но настолько она будет возможна в плане реализации, вот в чем вопрос! Юноша понимал, что сделать подмену, будет не просто сложно. Это будет почти невозможно. Но что-то придумать, разработать механизм, как это сделать, и попытаться это осуществить, конечно же, можно и нужно!  

Реализация этой смелой идеи едва не сорвалась в самом ее начале. Успей тогда, в доме Гэнетра, Вудс впустить пулю в Эндрю Сунтона, прежде, чем на него начал действовать яд, все бы сорвалось. Но в итоге, все вышло так, что наши друзья обошлись «легким испугом». Ну, не совсем одним только испугом. Прибавим к нему еще три трупа.  

Но в итоге все завершилось тем, что на следующий день наши герои настойчиво обходили все дома в селении, где Нед когда-то увидел человека, внешне очень похожего на короля. Поиски усложнялись тем, что друзья не могли объяснить сельчанам, кого они, собственно, ищут. Ходить по селению, заглядывать на подворья и стучаться в дома, говоря, что мы, мол, ищем двойника Карла Стюарта, было, кончено, глупо. Поэтому наша двоица придумала безобидную оговорку, что они, мол, разыскивают на щедро оплачиваемую работу человека, который им подойдет. Поэтому и хотят видеть всех жителей этого селения.  

Чем больше они посещали домов, не находя того, кого искали, тем печальней становились лица наших героев. Хитрый ход, на который они теперь возлагали так много надежд, сейчас рушился на их глазах, еще фактически не начавшись.  

Было от чего падать духом. Ведь наши герои обошли практически почти все дома в селении, но результата, увы, до сих пор не было. Энтузиазма в душах нашей двоицы становилось все меньше, раздражения – все больше. Нед проклинал обстоятельства, досадуя и предполагая, что человека, которого он тогда видел, или уже нет в селении, или вообще нет в живых. Эндрю, в свою очередь, стал подозревать, что его друг тогда, после побега из тюрьмы Элиот, возможно, в пылу эмоций и спешки, просто обознался. Принял желаемое за действительное. Может, того человека, которого Нед ранее принял за двойника короля, они сегодня уже видели. Но сейчас, в спокойной и будничной обстановке, вблизи, а не издалека, как это было в первые раз, этот человек вовсе не был похож на Карла.  

Как бы там ни было, друзья продолжали одним за другим переступать порог очередного дома в селении. А их, этих домов, повторяем, осталось совсем немного. Круг замыкался. План, который поначалу виделся гениальным, сейчас превращался в мыльный пузырь. Очередной стук в дверь, посещение очередной дома-развалюхи, встреча с очередным хозяином этого «дворца», и очередное разочарование.  

Всю свою жизнь Нед практически полностью (за исключением известных нам похождений по другую сторону Атлантики) прожил в столице. Будучи человеком не бедным, он все это время был окружен роскошью и достатком. Да, иногда он отправлялся по делам в города, находящиеся в достаточном отдалении от Лондона, проезжая за время своих путешествий небольшие города и поселения. Но это был тот случай, когда они, т. е. селения, служили просто некой декорацией во время его путешествия, и не более того. Он совершенно не обращал внимания на то, какими были дома, что стояли справа или слева от дороги, по которой он проезжал. Добротными были эти дома, или жалкими лачугами.  

Теперь же, он не просто подходил близко к этим домам, но и, заглянув внутрь, и увидев, как живут люди под крышами этих, с позволения сказать, «домов», Нед поразился потрясающей нищете, которая окружала жизнь этих людей. Вспомним, что Нед и в тюрьме побывал, и в иных передрягах, поэтому, будучи далеко не мальчиком и не глупым и наивным человеком, он понимал, что в мире есть немало ситуаций, когда жизнь человека превращается в ад. Как, к примеру, у галерных рабов, узников тюрем и т. д. Но Нед при этом прекрасно понимал, что в этом случае мы имеем дело с ситуациями, когда человек попадает в экстремальные, пиковые, необычные ситуации. Но ведь в обычной своей жизни каждый законопослушный человек, не преступник и не военнопленный, а нормальный гражданин своего Отечества, проживающий в своем доме, в кругу семьи и привычного уклада жизни, должен и жить прилично, достойно, как это подсказывает здравый смысл. Но сейчас, глядя на этот «привычный уклад жизни», Бакстер поражался, какой ужасной может быть «обратная сторона медали» его родного Отечества – старушки-Англии.  

Беспросветная бедность этих людей, которых они сейчас посещали, просто поражала. И, хотя в это время нужно было думать о главной цели своего визита в это селение, все же Неда подспудно не покидала навязчивая мысль – как же по разному проживают свой жизненный путь, отведенный им Создателем, люди, живущие на этой трижды грешной земле, в этом трижды несовершенном мире. Кто-то стремится достичь вершин богатства, кто-то покорить вершины карьеры, кто-то пытается возглавить руководство города, кто-то – покорить страны. Кто-то вносит разнообразие, в свою далеко и без того явно не скучную жизнь, участием в бесконечных весельях, гуляниях и пирушках на блистательных балах, кто-то «коротает досуг» на царских охотах, которые, помимо азарта во время преследования добычи, в итоге также превращаются в пирушку, только под открытым небом, на свежем воздухе. Что даже еще более романтично, чем «привычный» бал во дворце. Каким ужасным фактом, думалось в это время Неду, является то, что вот эти люди, никогда не «откусят» даже кроху от упомянутого выше «пирога», а всю свою жизнь, всю, без остатка, от начала до конца, проведет в этом заброшенном Богом селении, коротая свой век в этих жалких лачугах! Лишь этот унылый уклад жизни, все, и не более, – это, и только одно это, будет окружать этих людей от рождения до смерти! От одной только мыли о том, что на месте этих несчастных, мог оказаться и он, Неду становилось страшно. А еще говорят, что любое существо на земле, созданное Богом, будь то человек или букашка, равные перед Богом! И это – равность?!  

Вот она, очередная лачуга, очередной земляной пол, очередная «первобытная» утварь в доме, вместо нормальной мебели, очередные лохмотья на этих несчастных, вместо мало-мальски приличной одежды, очередное опечаленное и осунувшиеся лицо хозяина, который на этот раз встретил их не в дверях, (на стук открыла хозяйка дома), а лежа в постели. Наверное, этот бедолага был болен, коль и с постели не может встать. Да, видно, что лицо болезненное, что на лице… Господи! Так ведь это же лицо короля! Наконец-то! Нашли!!!  

Нед победоносно взглянул на Эндрю, тот на него. Друзья поняли один другого без слов. По веселым искоркам в глазах было понятно, что оба они ликуют. И, хотя оба понимали, что сделан только первый шаг, и до окончания задуманного еще ой какой длинный путь, все же могли позволить себе «празднование» в этом маленьком промежуточном успехе. Ведь оба уже мысленно смирились с тем, что им не удастся найти двойника короля, и вот наконец-то такой долгожданный и желанный поворот дела! Было отчего возликовать в душе.  

Но пока только в душе! Ни в коем случае не нужно было навредить делу, испортив все преждевременными словами и высказываниями. Главного, а именно: какая участь уготовлена ему в недалеком будущем, этот человек пока что не должен был знать. Нед начал издалека:  

– Скажите, мистер, как вас зовут? – Молвил он, подходя ближе к кровати, на которой лежал хозяин.  

Тот был искренне удивлен такому почтительному уважению. Было видно, что он к таковому не привык.  

– Джон Хоуп, – медленно, растягивая слова, сказал тот, с опаской поглядывая то на одного, то на второго гостя. – А что?  

– Мы хотим помочь вам, мистер Хоуп, – продолжил Нед. – Мы видим, что вы сейчас в затруднительном положении, поэтому хотим вам помочь. Да совершенно очевидно, что вы, как я понимаю, больны, поэтому вас немедля нужно показать врачам. Мы с моим другом как раз едем в Лондон, и сочтем за честь оказать вам услугу, взяв с собой. Будем надеяться, что столичные лекари быстро поставят вас на ноги.  

– Но… – Бедолага не знал, что сказать. – Я, конечно… Спасибо вам, но… – Он растерянно посмотрел на жену, что стояла невдалеке, и была столь же удивлена всему происходящему, как и ее муж, как бы ища у нее поддержки и понимания. – Я, конечно, и рад бы, но… Почему вы мне хотите помочь, господин…  

– Деккен. Меня зовут Джордж Деккен. А моего друга – Томас Хоуард. Нам долго пришлось бы объяснять вам, почему мы хотим искренне помочь вам. Сейчас не время и не место. Нужно поскорее помочь вам. Иначе этот холод и сырость, эти условия, что вас окружают, окончательно вас сгонят в могилу. Вы уж простите, Бога ради, за такие слова. Но, ради того, чтобы это не произошло, мы и предлагаем вам помощь.  

Тот был в явном замешательстве.  

– Спасибо, конечно, что хотите помочь, но… Тереза, – он взглянул на жену, – что ты скажешь?  

– А тут и говорить нечего, – Нед решил опередить события, не допустить, чтобы ситуация вышла из-под контроля, ведь от непредсказуемых жен можно ждать всего. – Миссис Терезу мы тоже возьмем с собой. Если она, конечно, не против. Да и вообще! Стоит ли вам и далее прозябать в этой лачуге? Мы вам определим место, где вы будете жить в Лондоне. Там вам будет гораздо лучше, поверьте мне.  

Бедолаге казалось, что главное его удивление уже позади, но этот незнакомец преподносил ему все новые сюрпризы.  

– Жить в Лондоне? – Потрясенно переспросил он. – На время лечения, или вообще?  

– Нет, не на время лечения, – твердо молвил Нед. – Мы купим дом для вашей семьи. Нет, это не будут хоромы, это будет небольшой, но добротный дом, не сравнимый с этой лачугой, где вы будете проживать в тепле и уюте. Там, уж поверьте мне, не будет ни такой сырости, ни такого холода, как здесь. Решайтесь! Ну же!  

В эти минуты больной, казалось, забыл о своей болезни, а только лишь успевал «проглатывать пилюли», которые ему «преподносил» экзотический гость.  

– Не знаю… Не знаю, господин Деккен. Все так нежданно… Тереза, что ты скажешь?  

– Да тут ей и говорить нечего! – Нед продолжал гнуть свою линию. – И вашей жене, мистер Хоуп, будет там легче. – И, видимо, что-то решив для себя, тут же добавил. – Пока вас лекари будут ставить на ноги, мы покажем миссис Терезе нечто, что ее заинтересует. Мы покажем ей того, кому мы в свое время помогли так же, как сейчас хотим помочь вам. Сейчас у этого человека… Впрочем, не только у него, а у его семьи, жены и сына, есть свое дело, они являются хозяевами переспевающей таверны, которая приносит им немалый доход. Когда мы в свое время преступили порог его дома, там все было примерно так, как здесь, у вас. Они были в отчаянном положении. Они уже начали было оплакивать неизлечимого, как им казалось, сына. В итоге все завершилось… Впрочем, они сами расскажут это вам. Вернее, расскажут миссис Терезе, а вы в это время будете лечиться. Вам сейчас нужно в первую очередь думать о своем здоровье. И ни о чем более. Ибо в данный момент для вас нет ничего более важного. Так решайтесь же!  

Супружеская чета вновь переглянулась.  

– Все этот так, – наконец-то подала голос и хозяйка дома, – но бросать вот так свой дом… Ведь он денег стоит…  

Во все времена мужчины считали, что они сильнее, умнее, расчетливее своих жен. Что они всему в доме голова. Но женщины всеми своими мыслями, действиями, поступками все это время продолжали утверждать, а, главное, на практике подтверждать, что все обстоит с точностью до наоборот. Именно они проявляют большую смекалку и хватку, когда дело касается семьи, и всего, что с ней связано. Автору этих строк не раз приходилось бывать свидетелем ситуаций, подтверждающих это. К примеру. Хочет супружеская пара купить какую-то вещь, уже и оплатила ее. Но продавец дает им явно испорченный товар, говоря, что другого просто нет. Это, мол, последней экземпляр. Мужчины, как правило, тут же соглашаются. Мол, ну, что делать, нет, так нет. И так пойдет. Но женщина не была бы женщиной, если бы не повела себя так, как это произошло дальше. «Взяв руки под боки» и застыв в вызывающей позе, дама тут же обрушила на торговца свой гнев. Мол, почему это мы должны брать вещь с повреждением, пусть и небольшим, если мы заплатили деньги за целую вещь, без всяких повреждений! Мол, или давайте нам новую, не поврежденную вещь, или я сейчас позову вашего хозяина, да и вообще устрою такое, что места вам буде мало. Тот, видя, что не стоит связываться с этой «чертовой бабой», тут же выносит другую, уже целую и неповрежеднную вещь! Вот тебе и «последняя, других нет»! Оказывается, не последняя была вещица-то! И цела-целехонька!  

Примерно такую же смекалку проявил в данной ситуации и Тереза. Казалось бы: глухое и забитое селение, темная и необразованная селянка, я «коммерческая жилка», как видите, при всем при этом, у нее не хуже, чем у заправского бизнесмена. Это ее муж готов был согласится на любые условия, все бросить просто так, и последовать за своими благодетелями в столицу. Но «темная» женщина рассудила иначе. Зачем просто так бросать дом, пусть он и трижды плохой, коль можно за него выгадать какую-то сумму. Коль эти господа такие добрые и такие щедрые, то, может, что-то уплатят за дом?  

– Мне жалко оставлять свой дом, – напустила она на лицо опечаленную гримасу. – Как же можно бросить его без присмотра? – И чрез мгновение снова недвусмысленно добавила. – Он ведь денег стоит…  

Расчет плутовки оказался верным. Нед быстро «клюнул на наживку»:  

– А сколько, миссис Тереза, может стоить ваш дом? Какую сумму вы за него хотели бы получить?  

– Ну… Не знаю…  

Было видно, что внутри ее боролись и глупость со здравым рассудком, и жадность с чувством меры. Видя, что сейчас в ее руках может оказать то, чего она давно не держала, то есть деньги, она хотели и получить их побольше, и, в то же время, понимала, что непомерной жадностью может испортить все дело. Эти щедрые богачи и так пообещали им такую помощь, упускать какую было просто глупо. Поэтому сейчас смерти подобно было доводить их до такого состояния, что они, услышав непомерно высокую сумму, названную ею, просто развернуться и молча уйдут. Такого поворота событий, после такого много обещающего и перспективного начла, бедная женщина не пережила бы.  

– Не знаю я… Как вы думаете, сколько он может стоить? – И тут же, спохватившись, добавила. – Это наш родной дом, к которому мы привыкли, который нам дорог, который…  

– Этого хватит?  

Нед достал из кармана деньги и дал ей в руки. Она тут же начала их пересчитывать, и чем дольше она это делала, тем сильнее от волнения и перевозбуждения тряслись ее пальцы, тем неистовей горел в ее глазах огонь куража. Те же искорки восторга брызгали и из глаз Джона, наблюдавшего за женой. Хозяйка даже не досчитала деньги до конца, сказала: «Этого достаточно! », и быстро отправила «скарб» в какой-то незримый карман, который был спрятан в многочисленных складках ее деревенских платьев да хозяйственных передников.  

– Вот и хорошо! – радостно молвил Нед. – Я так понимаю, что мы договорились, и все вместе может собираться в дорогу. Ведь так?  

Помогая собирать супружеской чете их скромные пожитки, которые могли без труда поместиться в одном «узле», Нед и Эндрю незаметно для хозяев радостно переглядывались. Их задумка, которая поначалу казалась совершенно фантастической и не реализуемой, сейчас начала понемногу воплощаться в реальность.  

17.  

Все в Лондоне говорило о том, что суд над королем не за горами. В Расписанной палате оговаривались и обсуждались последние детали и тонкости предстоящего процесса. Было принято решение перевести узника в дом сэра Роберта Коттона. Этот дом примыкал непосредственно к зданию Вестминстера, поэтому было очень удобно во время предстоящего судебного процесса доставлять подсудимого не издалека, а конвоировать его от места, которое находится, как говорится, «в двух шагах» от залы заседания судей.  

Девятнадцатого января Мартину вновь, (как и в случае с разговора Кромвеля со своим кузеном), посчастливилось оказаться в нужное время в нужном месте, чтобы стать свидетелем исторических событий, и того, что так долго и усердно историки потом будут описывать с точностью до малейшей детали. Ибо наступало время кульминационного момента. Некий финал, к которому шли долго и терпеливо. Но, если в «отборочных турах» много рутины и серости, которые, возможно, не интересны большинству, то любому «финалу» любого действа всегда заранее уготовлено место в истории. Вот в этот, обычный, казалось бы, день, и пошел отсчет первых минут предстоящего грандиозного финала, а котором будут помнить и много веков спустя!  

К Виндзорскому замку была подана карата с шестеркой лошадей. По обеим сторонам дороги до внешних ворот замка стояли шеренги мушкетеров. Не успела карета покинуть замок, как ее тут же окружил отряд кавалеристов под командованием Гаррисона. Когда короля доставили к Темзе, его тут же перевели на поджидавшую у берега баржу. Движение по реке было также не увеселительной прогулкой. Были предусмотрены и приняты все возможные и невозможные меры предосторожности. За все время следования баржи по Темзе ее сопровождали боты с немалым количеством солдат на борту.  

У пристани Коттона узника высадили на берег. Там его уже поджидали две сомкнутых шеренги пехотинцев, мимо которых он сейчас и проследует к месту своего последнего заточения. Мартин, затаив дыхание, наблюдая за всем, отдавал себе отчет в том, настолько драматичной была ошибка с упущенным временем, когда короля почти никто не охранял, и удобный миг для его побега был безнадежно упущен. Сейчас попытка освободить его силой, выглядела практически нереальной. Даже в самом процессе транспортировки узника к дому, где он должен находиться во время суда, все было продумано до мелочей. Да и само расположение дома было очень удобным. И не только потому, что дом Коттона примыкал к зданию, в котором будет проходить суд. Даже сами подходы к дому, куда они сейчас направлялись, были расположены так, что не было ни единого «слабого звена», такого места, где бы, во время транспортировки узника, удобней всего было бы возможным спасителям предпринять попытку и таки его вызволить. Не было такого места! Даже здесь, в завершающей стадии транспортировки, все было словно одним целым. Сэр Роберт Коттон имел не только выгодно расположенный дом, но и все иное, что к нему причиталось. И даже более того! Сад в его доме выходил не куда-нибудь, а прямо к Темзе! И пристань на Темзе напротив его дома, была фактически его! Узнику некуда было деваться! Вот его вывели из баржи на пристать, вот впереди сад Коттона, а вон невдалеке и его дом. Сейчас Карл проследует сквозь сомкнутые шеренги пехотинцев, войдет в дом, за ним захлопнется двери, и.. И все! Начнется по настоящему «последний отсчет».  

Понимал это и сам узник. Мартин с болью в душе смотрел на его лицо, на котором было все написано. Развивавшиеся волосы уныло свисали вдоль щек, лицо было буквально серым…  

Окна Расписной палаты, в которой Кромвель с единомышленниками оговаривали последние детали предстоящего суда над королем, выходили в сад Коттона. Увидев, что прибыл король, Оливер подошел к окну и поразился драматизму происходящего перед его взором момента. Король уныло шел между двумя шеренгами солдат, и от того факта, что у этого человека, перед которым Оливер всю свою жизнь свято преклонялся, теперь не было и малой доли былого величия, Кромвелю стало еще грустнее. Даже невзирая на нынешние антипатию к Карлу, Оливер, тем не менее, побледнел, и почувствовал, как у него больно сжало сердце в груди.  

– Господа! – Сказал он, поворачиваясь к судьям. – Он идет! Он идет сюда! Вот теперь мы должны свершить то дело, на которое смотрит вся страна! Мы должны решить теперь же, какой ответ мы дадим королю, когда он предстанет пред нами. Ибо первым, и в этом нет никакого сомнения, его вопрос будет таковым: какой властью, и по каким полномочиям мы его судим?  

На некоторое время в помещении зависла гнетущая тишина.  

– Именем общин, – отозвался кто-то. И собранного парламента, и всего доброго народа Англии!  

Дверь за спиной короля захлопнулась. Именно этот дом был избран в качестве местопребывания подсудимого на время суда. Отныне охрану дома несли двести пехотинцев и отряд кавалерии! Ни о какой силовой попытке вызволить из плена короля с этой минуты не могло быть и речи…  

Все знали, что на следующий день, двадцатого января 1649 года начнется историческое событие – суд на королем Англии Карлом Стюартом. Знали об этом и Нед с Эндрю, как и то, что в зал суда в качестве зрителей будут допущены все желающие. Упустить такой момент друзья не могли. До этого момента близкий «доступ к телу» короля был только у Мартина. Сейчас же такая возможность представлялась и им. Они понимали, что король во время этого действа будут строжайше охраняться и подойти к нему совсем близко, а уж тем более, задумать во время суда побег, будет невозможно. Да они и не планировали это! Они давно не видели короля. Им, в первую очередь, хотелось как можно ближе посмотреть на него, в чем он одет, как ведет себя, еще раз обратить внимание на движения и манеры венценосца, и, главное, на лицо. Им очень хотелось знать, не изменился ли король внешне, не осунулся, не изменил ли что-то в своем внешнем облике. Это было чрезвычайно важно! Сейчас у них в руках находился двойник Карла, из которого они должны были «лепить» образ, как можно более реально похожего на оригинал. Вот для того, чтобы лучшее, не по чьим-то рассказам, а самолично, увидеть, каким на данный момент есть этот оригинал, друзья и решили во что бы то не стало в этот день непременно быть «в данный момент в данном месте».  

Да, эта причина была главной, но, смеем предположить, не только это. Толпу в этот день к Расписной палате гнало еще и простое любопытство. Не каждый день такое бывает, не каждый день судят венценосную особу! Последний раз такое было восемьдесят дет назад! Зачем ждать еще восемьдесят, если можно прямо сегодня, прямо сейчас «прикоснуться к истории».  

Не грех было и нашим героям проявить эту чисто человеческую слабость. Но все же, дело здесь далеко не в простом любопытстве. Если бы даже их и не озарила идея с двойником и возможной заменой, все равно и Нед, и Эндрю непременно направились бы в этот день в этот зал, и причиной тому было бы далеко не праздное любопытство. Просто этих людей связывали известные нам события, друзья до сих пор питали к королю едва ли не сыновни чувства, поэтому они пришли бы сюда в этот непростой для него час, даже ради моральной поддержки, простого человеческого сочувствия.  

Около двух часов пополудни широченные двери Вестминстер-холла распахнулись, и в них хлынула толпа. Было дозволено пускать всех, без различия пола, возраста и состояний. Эта разношерстная публика вмиг заполнила зал до отказа. Бакстер и Сунтон (отдельно друг от дружки, в целях конспирации) расположились на галереях, где восседала местная знать, иностранные послы. И хотя это был далеко не карнавал, поразительно было то, что многие были в масках!  

Пока в зале царило торжественное молчание и все затаили дыхание в ожидании начала действа, Нед и Эндрю сразу же принялись пристально осматривать все вокруг. На специальном помосте, временно сооруженном в Вестминстер-холле, на скамьях, оббитых красным сукном, восседали шестьдесят семь судей. Несколькими минутами ранее эти люди вошли в зал, предшествуемые двадцатью стражами, вооруженными алебардами, и клерками, несшими меч и скипетр – знаки высшей власти. Их положили на стол, покрытый ковром. Оббитое темно-красным бархатом кресло председателя суда стояло на возвышении. С обеих сторон располагались кресла двух его помощников – Уильяма Сея и Джона Лесли. Все трое были в черных судейских мантиях. Перед ними находился стол секретаря. Несколько поодаль, оббитое алым бархатом, напротив председателя, спиной к залу, стояло кресло для подсудимого. Публику от помоста отделяли два деревянных барьера, между которыми стояли вооруженные солдаты. По обеим сторонам помоста, над ним, были устроены галереи для знатных господ, среди которых, как мы уже говорили, были и Бакстер с Сунтоном.  

Сначала был зачитан акт парламента, согласно которому суд получил свои полномочия. Затем председатель суда Бредшоу велел привести обвиняемого. В ожидании его секретарь приступил к перекличке членов суда. Первым было названо имя Бредшоу, вторым – Ферфакса. В ответ последовало молчание, поскольку генерала в зале не оказалось. А далее последовало то, что потом будут «смаковать» историки и много веков спустя. Дама, сидевшая невдалеке от Неда, на лице которой была маска, вдруг громко, на весь зал, крикнула:  

– Он слишком умен, чтобы явится сюда!  

Сильная фраза! Потрясающе сильная! Не зря потом это выражение станет знаменитым. И хотя, повторяем, на женщине была маска, все долгались, а многие просто узнали ее по голосу, что это была леди Фэрфакс.  

Обычно творят политику сильные мира сего, а их «половинки» остаются в тени. Иногда и они пытаются «засветиться». Бывает, что это выходит у них настолько бездарно, что они и сами позорятся, и позорят этим своих мужей. Вспомним, как жена одного политика во время подобной революции тоже решил «толкнуть тронную речь», но, выйдя перед многотысячной толпой, сказала всего одну фразу про «наколотые апельсины», которая была настолько абсурдной, что и спустя многие годы люди, чтобы привести пример беспредельной человеческой глупости, упоминали эти «апельсины». Здесь же тоже бала произнесена всего одна-единственная фраза, но она, наоборот, вызывает восхищение.  

Вскоре раздались тяжелые шаги и позвякивание оружия: на помост вышли двенадцать стражников, а за ними, в сопровождении офицеров, – король. Нед почувствовал, как учащенно забилось его сердце при виде короля. Он был одет с ног до головы во все черное. Черной была и шляпа, которую он демонстративно не снял, в знак презрения к суду. Он шел важно и прямо. Усвоенная с детства величавая осанка и чувство собственного достоинства не изменяли ему и в этот, трудный для него час. Окинув судей строгим взглядом, он сел, так и не сняв шляпы. Затем, словно что-то вспомнив, приподнялся и оглядел замерший в ожидании зал. Это была необычная минута. Среди этой многотысячной толпы не было ни единого человека, кто бы в это время не смотрел на него. В этих взглядах было все: жалость, ненависть, равнодушие, простое любопытство. Но, как бы кто к кому не относился, фактом в этот момент было то, что, хотя король и садился в сейчас в такое не желаемое для него кресло, он оставался суверенном для всех тех, кто его в это время окружал. Он, образно говоря, был их отцом, они – его детьми. Не всегда дети уважительно относятся к своим родителям. Иногда детишки приносят родителю такую боль, что и чужие люди до такого не додумаются. Сию незавидную часу сполна испил и автор этих срок. Понятно, что жизнь каждого человека – это не сплошной праздник с радостями и весельями. Она, жизнь, также состоит из горечей и печалей, из конфликтов и разборок, больших и малых. Говорят, в жизни всегда есть место для подвига. Согласен, но в нем еще больше находится места для предательства, подлости и мерзости. Увы, эта «стезя» для человека больше привлекательна. Тут больше места для «полета фантазии». Вы обратили внимание, что, какие бы благородные поступки не делали положительные герои нашего повествования, со стороны эти действа выглядят не столь эффектно, как, к примеру, подлые замыслы и черные делишки леди Кэлвертон. О! Тут широкое поле для фантазии! На этом «поприще» гораздо проще, а, главное, легче проявить себя. Почему-то люди, когда, к примеру, лишаются рассудка, или в минуты гнева или ярости, или иного переизбытка эмоций, не хватают в руки лопату и не вскапывают огород старику соседу, с целью помочь ему, немощному, и сделать тем самым доброе дело. Нет! В такие минуты люди стараются все ломать и крушить на своем пути. Так проще. Так легче.  

То же самое касается и любых конфликтов, в том числе и семейных. Что уж говорить за детей-подростков, которые в этом возрасте, из-за переизбытка гоноглобина, который «бьет по мозгам», и мешает соображать по-людски, если даже и «хранительница домашнего очага», вместо того, чтобы спасти этот очаг, найти пути к примирению и миру, из кожи вон лезет, чтобы этот, долгие годы такой милый и уютный, очаг разрушить, окончательно и бесповоротно. Печально, когда самые близкие тебе люди, единственный сын, (коль мы начали говорить за детей), бесконечно родной и любимый, приносит тебе печали и горя больше, чем все твои недоброжелатели, вместе взятые, за все предыдущие годы твоей жизни.  

Артист на сцене, в минуты, когда он доносит свое творчество до того, кому он его адресует, имеет возможность, своей игрой, эмоциями, горящим взглядом и надрывным голосом как-то донести до зрителя то, что творится у него на душе. Зрители могут видеть в этом актере его личную трагедию, которая не прописана в сценарии, они имеют возможность увидеть игру, «выданную» актером не ради зарплаты или «куска хлеба», а лицезреть настоящие эмоции, созерцать настоящее горе на лице актера.  

Увы, (или к счастью), ремесло писателя таких возможностей его общения с читателями не предусматривает. Такое, при «общении на расстоянии», не предусмотрено. Читатель, увлеченный повествованием, сопереживает за судьбу героев книги. Ему невдомек, что творилось в душе автора в то время, когда он «излаживал на бумагу» эти строки. И никому не ведомо, что человек переживал в это время душевные терзания, боль и горе, возможно, не меньшее, если не большее, чем герои его книги. Это страшно, когда мир, бывший до сего момента, таким прекрасным, вдруг перевернулся. Когда все, дела и поступки, отношения и все иное, вдруг стали перевернутыми вверх ногами. Когда все долгие и тщательные попытки прервать этот театр абсурда снова и снова заканчиваются безрезультатно. Когда вместо веселого смеха и добрых глаз близких тебе людей, видишь вечно хмурое и каменное лицо и ледяной взгляд, который ничем нельзя растопить. Когда, исчерпав все возможные и невозможные способы вернутся из «перевернутого» мира идиотизма в мир обычных отношений, где все у всех в порядке с головой, начинаешь думать о единственном, но страшном выходе, из которого уже никогда не будет возврата…  

Страшно все это. Люди, когда узнают о драмах других, слепо верят, что это может случиться с кем угодно, но только не с ними. Увы, но это далеко не так. Никто ни от чего не застрахован. Все может быть, все! Если бы мне раньше сказали, что в моей жизни будет то, что происходит сейчас, в эти минуты, и что длится уже давно, я бы просто не поверил. Я бы иронически рассмеялся в лицо этому «провидцу». Поскольку такого просто не может быть! Ни при каких обстоятельствах! Ибо для этого должен перевернуться мир. Увы, он, оказывается, способен переворачиваться…  

Извини, дорогой читатель, за такое «лирическое» отступление. Знаю, что нельзя «злоупотреблять служебным положением» и смешивать личную жизнь с «производством». Я прочел много книг, но таких «отступлений» от темы, честно говоря, не встречал. Ну, что же, дай Бог, чтобы я был первым и единственным. Ибо никому из своих собратьев по перу не желаю, чтобы их творчество давалось им такой ценой. Когда не видишь написанных строчек от бесконечно катящихся из глаз слез. Когда, то и дело ходишь умывать лицо от этих слез, приходишь в себя, вновь садишься за написание романа, но новый поток слез, снова гонит тебя к умывальнику. Когда…  

Когда хочется что-то седлать с собой, но останавливает желание закончить начатую трилогию, дабы не оставить незавершенным дело.  

Когда переживаешь, не пробьет ли час очередного инфаркта, который может стать роковым, раньше, нежели дело будет закончено. Когда удивляешься, как могут самые близкие люди, зная о перенесенном тяжелом обширном инфаркте, вместо того, чтобы уберечь от волнений, делать все, чтобы приблизить этот печальный час.  

Когда отрываешься от написания романа, и смотришь на многочисленные портреты единственного сына, которыми обвешаны все стены над письменным столом. Когда в сотый, в тысячный, в миллионный раз задаешься вопросом, на который нет, и, наверное, никогда не будет ответа. Как можно, в ответ на бесконечно глубокую и безгранично жгучую любовь ответить предательством и подлостью?  

Возможно, именно такие мысли переполняли короля в это трудный для него час, когда он бросил взор на своих «детей». И эти люди будут сейчас его судить! Как я понимаю тебя, Карл! Как я понимаю твои чувства! Ты ждешь извинений от тех, кто тебя предал, а все происходит с точностью до наоборот! Это они видят себя в роли твоего судьи. Удивительное «единение душ» автора и его литературного героя! Удивительное совпадение кульминационных точек. У Карла путь, ведший к этому дню, длился не один год. Предыстория революции, революция, война… И вот она – развязка. У автора тоже «тлеющий очаг» «дымился» примерно пять последних лет. И именно сейчас мой личный «театр абсурда» достиг, как мне кажется, своего апогея…  

Оглядев зал, Карл опустился в кресло.  

Понимая, что настал его час, встал председатель суда Бердшоу, и начал свою речь:  

– Карл Стюарт, король Англии. Общины Англии, собранные в парламенте, в соответствии со своим долгом перед справедливостью, перед Богом, нацией, и перед самим собою, в соответствии с властью, которая им доверена народом, учредили эту высшую палату правосудия, перед которой вы предстали. Выслушайте предъявленное вам обвинение.  

Со своего мест поднялся обвинитель Джон Кук и, хотел было начать читать обвинение, как король решил прервать его:  

– Постойте!  

Карл протянул трость и дотронулся до плеча обвинителя серебренным набалдашником. Кук резко обернулся. От этого движения тяжелый набалдашник соскочил с кончика трости, с грохотом упал на деревянный помост, и покатился по доскам. Воцарилась неловкая пауза. В былые времена любой, окажись он подле короля, счел бы за честь нагнуться, и подать венценосцу этот чертов набалдашник. Но сейчас никто даже не пошевелился! Король помедлил, и сам нагнулся за набалдашником. Зал сдавленным криком отреагировал на неслыханное унижение венценосца.  

– Дурное предзнаменование для короля, – услышал Бакстер от кого-то, кто сидел недалеко от него.  

Кук быстро оправившись от потрясения, начал читать обвинительный акт:  

– Милорды! Именем общин Англии и всего народа страны я обвиняю присутствующего здесь Карла Стюарта в государственной измене. Именем общин Англии я желаю, чтобы обвинение было зачитано.  

И Кук, как это обычно происходит во время всех судебных слушаний, монотонным голосом начал зачитывать пункты обвинения. Главные пункты гласили: «Как король Англии, Карл был наделен ограниченной властью управления страной в согласии с законами, и не иначе! Однако, он возымел коварную цель учредить и присвоить себе неограниченную и титаническую власть. Дабы управлять по произволу, уничтожив права и привилегии народа. Преследуя эту цель, он изменнически и зло умышленно объявил войну парламенту и народу, в нем представленному».  

Немало места в своей речи обвинитель удели и одному из главных козырей обвинения – подготовке «иноземного вторжения» в Англию. Указывал обвинитель также и на преступность развязывания Карлом второй гражданской войны.  

– И все это принималось с единственной целью – отстаивания личного интереса! Произвола и претензии для прерогативы для себя и королевской фамилии. В ущерб публичному интересу, общему праву, свободе, справедливости и миру народа этой страны! Карл виновен за все измены, убийства, насилия, пожары, грабежи и убытки, причиненные нации в указанных войнах! Именем народа Англии Карл Стюарт призывается к ответу как тиран, изменник, публичный и беспощадный враг английского государства.  

Чернь слушала обвинителя, раскрыв рты, и принимала все сказанное за «чистую монету». Собственно, по иному и быть не могло. Ведь толпа во все времена была, есть и будет оставаться тем «пластилином», из которого люди, с задатками «ведомого», будут лепить из этих «ведущих» нужные им «фигурки». Особенно ярко это проявляется во время предвыборных компаний. Не подлежит не малейшему сомнению тот неоспоримый факт, что рвущиеся к власти лидеры воспринимают «электорат» как некое быдло, стадо неких существ, которым можно нести всякую чушь, лишь бы эта чушь выглядела «сладкой» в глазах и умах тех, кому она предназначена. Можно нести все, даже самую несусветную чушь, лишь бы «запудрить мозги» «серой массе» народа, которая за них и проголосует. И, что самое интересное, они, эти «ведущие», искренне правы. «Ведомые» из кожи вон лезут, чтобы столь же искренне доказать «ведущим», что таки да, мы являемся безмозглым тупым стадом, не способным здраво рассуждать.  

Автор не удержится от соблазна привести в пример выборы, которые проходят сейчас в его старине в данную минуту. Среди всех кандидатов, выделяется один, который был уже раннее при власти, и который сделал для страны столько вреда и горя, как никто из его предшественников. Но именно он больше всего, на награбленные раннее у этой же страны деньги, вдет самую обширную предвыборную компанию, давая народу самые глупые и идиотские обещания, и именно он больше всего набирает голосов, проходя во второй тур голосования вместе с другим, не менее «колоритным» кандидатом. И это не удивительно. Ведь он делает расчет на выбор низшего сословия, да на жителей сельской местности, на людей преклонного возраста, которые в силу своего недалекого ума и недальновидности не могут соображать, что они творят, и кого выбирают. Эта «темень» и составляет большую часть избирателей, эта «масса» и приносит успех рвущемуся к власти вору и подлецу.  

И что самое интересное. Бывает, что просто не из кого выбирать. Здесь же появляется новый лидер, который просто поражает своей открытостью, честностью, порядочностью. Радуясь, что в кои века появился такой человек, способный сделать так, чтобы все в стране начало происходить по-людски, за него голосуют все те, кто способен соображать: бизнесмены, интеллигенция, предприниматели, ученые и т. д. Увы, их меньше. Представителей «серой массы» несоизмеримо больше. И их кандидат проигрывает.  

Еще как-то можно понять тех, у кого при власти вора и самого появится возможность воровать. Примечательно объяснение одного моего знакомого. Говорит, я голосовал за «А». Ведь когда он был при власти, я пользовался ситуацией, что при нем была всеобщая безнаказанность за всеобщее воровство. Да, страну разоряли и доводили до разрушения. Но и я при этом воровал и обогащался. Сейчас, при новой власти все по-честному, нужно работать, а не воровать. Выбираю его, поскольку хочу, чтобы все вернулось вновь.  

Повторяю, таких людей еще как-то можно понять. Но ведь масса темных старушек голосуют за этого пресловутого «А», в силу своей беспросветной томности и невежества не ведая, что они творят.  

Слово «народ», казалось бы, звучит гордо, но просто нельзя не поражаться некому феномену, что порождает этот народ. Каждый из нас в отдельности искренне считает, что он человек далеко не глупый. Каждый себя уважат, и это, естественно, правильно. Но почему, когда все мы не по отдельности, а превращаемся в «народ», а затем и в «толпу» начинаем представлять некую «субстанцию», которой просто грех не использовать в своих корыстных целях всевозможным политиками махинаторам разных мастей и уровней. Взять, к примеру, те же финансовые пирамиды. Люди, способные хоть мало-мальски соображать, понимают, что манящая к себе «золотая мышеловка» именно мышеловкой и является. И ничем более! Ибо, как можно предлагать проценты, намного выше процентов любой рентабельности. Понятно, что это обман! Но огромные массы народа, вся страна, целая многомиллионная нация, с упорством, достойным лучшего применения, с тупым выражением на лицах, лезут к окошкам касс «дутых компаний», наивно отдают свои кровные, с таким трудом заработанные, в ответ получают лишь клочок прозаической бумаги…  

На первый раз людям можно простить их наивность. В силу своего недалекого ума они просто не могли предусмотреть ситуацию и понять, что им отведена незавидная роль «лохов», и что они, ни при каких раскладах, ничего не получат. Но ведь самое интересное заключается в том, что проходят годы, десятилетия, стана то и дело сотрясается от разоблачения все новых и новых финансовых пирамид, а желающих наивно нести и отдавать проходимцам свои кровно заработанные, стает не меньше. Сегодня одни, растирая сопли, плачут в интервью, мол, верните мои последние, что я вам доверил, поскольку из-за вас я по своей наивности и глупости оказался на старости лет без кола и двора и без куска хлеба. А завтра другие, которые видели все это, но не сделали выводов для себя, лезут в очередной «хомут», чтобы потом распустить очередные сопли! Удивительный феномен! Удивительнейший! Не применяйте слово «народ» в восторженных эпитетах. Тут все не так однозначно. Народ состоит из разных людей.  

Примером тому было и то, что сейчас происходило в Вестминстер-холле. Многотысячная толпа простолюдин, наполнявшая зал, в едином порыве «проглотила», приготовленную им Куком, «пилюлю». В силу своего, соответствующего их уровню, ума, искренне посчитав, коль обвинитель так говорит, то, значит, так оно и есть на самом деле. Ай, какой нехорошей, король! Ату его! К ответу его!  

Но сидящий на галерее Нед Бакстер, как и, вне всякого сомнения, многие из тех, кто сидели там же, и имели способность, в отличии от заполнившего зал стада, соображать, понимали, что все далеко не так однозначно в этом деле. Нед не просто дивился тому, как те, кто устроил над ним судилище, сшили все белыми нитками. Он даже иронически улыбался тому, в какую «пеструю обвертку» они вложили это обвинение. Ибо Нед понимал, что за нескончаемым потомком многократного и помпезного упоминания слова «народ», и ссылок на него, на самом деле за этими привычными и обкатанными фразами о свободе, справедливости и мире, предназначенными для ушей простаков, на самом деле крылось совершенно иное. Просто кто-то не мог простить Карлу Стюарту того, что он слишком открыто вторгся в права класса имущих. Карл имел неосторожность затронуть их ДЕНЕЖНЫЙ ИНТНРЕС! Все! Вот истинная причина того, что крылось за гневными формулировками о тирании, изменах, и прочих грехах короля!  

Подтверждением того, что так думает не только Нед, но и другие, умеющие способность соображать, люди, послужил выкрик с галереи все той же леди Фэрфакс, которая ранее, упомянутой нами фразой, доказала, что она способна на свое личное, достойное мнение. После того, как обвинитель закончил свою речь, зал вновь услышал с галереи ее громкий выкрик:  

– Это ложь! Ни половина, ни даже четверть народа Англии не согласны с этим! Оливер Кромвель – негодяй и предатель!  

Начальник стражи тут же отреагировал:  

– Стреляйте в нее!  

Но смелая и героическая женщина, которая одними только этими коротким фразами вошла в историю как человек, который просто не может не вызывать к себе уважение, видимо, пришла сюда не одна. Ее тут же окружили люди, что были рядом с ней, и поспешили вывести ее из зала.  

Когда волнение, вызванное этой заминкой, улеглось, Бредшоу обратился к королю:  

– Сер, вы выслушали обвинение. Суд ждет от вас ответа.  

Важность происходящего сейчас момента подтвердил тот факт, что всю жизнь заикающийся король, под влиянием внутреннего напряжения, вдруг заговорил почти не заикаясь:  

– Я хотел бы знать, какой властью я призван сюда? То есть, я имел в виду, какой законной властью? Еще недавно я вел переговоры на острове Уайт с обеими палатами парламента, и мне доверяли. Мы почти решили все условия мира. Повторяю! Я желал бы знать, какой властью, я разумею законную власть, а не власть разбойников и воров, я вырван оттуда и привезен сюда?  

Вспомним слова Кромвеля, которые он сказал в Расписной палате, видя, как вели пленника по саду Коттона в его дом. Те, кто судил короля, были готовы к такому вопросу. У них уже был заранее приготовленный ответ:  

– Властью и именем народа Англии, который избрал вас королем! – Торжественно и гордо «выдал на гора» приготовленную «заготовку» Бредшоу.  

– Я отвергаю это, сэр! – Не менее подчеркнуто произнес и Карл. Он был достойным сыном Якова I, убежденного защитника теории божественного происхождения королевской власти. Эту теорию, развитую и обоснованную в трактатах отца, Карл знал так же хорошо, как и слова молебна. – Англия никогда не был выбранной монархией! Она была наследственной монархией на протяжении последней тысячи лет! Покажите мне законные основания вашего суда, опирающиеся на слова Божьи, Писание или конституцию королевства. Тогда я и отвечу на ваш вопрос.  

Удивительнейшая способность времени, которое, по всем законам, не должно возвращаться вспять, на этот раз «дала сбой». Все повторилось! Восемьдесят лет спустя! Слово в слово! Великая королева Елизавета, отставившая перед шотландскими лордами суверенитет Марии Стюарт, выразилась практически так же!  

– Помните! – продолжал Карл. – Я ваш король! Ваш ЗАКОННЫЙ король! Мои полномочия, унаследованные по закону, вручены мне самим Богом. Я не предам их, отвечая незаконной власти. Я нахожусь не в качестве признающего власть суда. Я не вижу палаты лордов, которая, вместе с общинами, составляет парламент.  

В этот момент Бердшоу понял, какую большую оплошность он допустил. Во все времена те, кто хотел навязать кому-то свое мнение или свою волю, просто обязан был говорить сам, говорить долго, настойчиво и без умолку, чтобы все понимали, что дело обстоит именно так, а не иначе. Стоит только дать высказаться противоположной стороне – это чревато! Люди увидят другую точку зрения, поймут, что не вся в этом деле так однозначно. Чтобы избежать этого интриганы во все времена прибегали к самому простому и самому надежному методу – просто не давали своему оппоненту возможности говорить. А говорили сами. Вот и теперь Бердшоу досадовал, что дал возможность обвиняемому так долго говорить, что при этом тот успел «выложить» свой главный «козырь». Который теперь стал очевидным для всех. Действительно, никогда еще до этого момента, ни по каким существующим законам монархического государства, народ не судил своего короля. И никакой суд, с точки зрения этих законов, не мог быть правомочен.  

Нужно было как-то выходить из ситуации, и Бердшоу на это парировал:  

– Сэр, вы задали вопрос, и вам ответили. Теперь суд ожидает от вас определенного ответа. Для вас, может быть, наши полномочия неудовлетворительны, но мы знаем, что они основаны на воле Бога и народа Англии.  

– При чем здесь чья-то воля?! – Искренне удивился король. – Существует определенный, раз и навсегда определенный порядок вещей! Человек не вправе нарушать его!  

Видя, что король сейчас может взять ситуацию в свои руки, и, чтобы избежать этого, Бредшоу не нашел ничего лучшего, чем применить упомянутый нами выше способ. Самый простой и прозаический. Чтобы закрыть королю рот, и не дать сказать ему иные точки зрения, которые еще ярче подтвердят неправомочность того судилища, что устроили над венценосцем, Бредшоу поступил просто «гениально» – он приказал удалить подсудимого из зала! И объявил, что заседание суда отложено до понедельника.  

Видя, что незримая черта, за которой от них требовалась тишина и порядок, осталась позади, а впереди открывалась возможность делать то, на что способна толпа, для красноречия именуемая народом, публика прибегал к тому, что она так любит делать. Поднялся невообразимый галдеж, среди которого громче всего звучали слова: «Справедливости! Справедливости! » и «Правосудия! Правосудия! »  

Поняв, что час «зрелища» закончился, все начали расходиться. На этом можно было бы поставить точку в событиях этого дня, справедливо полагая, что самое интересное, что могло случиться в этот день, уже позади. С одной стороны это действительно так. Но, в то же время, далеко не так. Очень далеко не так! Ибо просто нельзя не упомянуть об одном обстоятельстве. Вернее, об одном человеке. И хотя мы давно уже не упоминали о нем в последних главах этого романа, он, тем не менее, не единожды играл немалую роль в событиях нашей эпопеи. Не просто немалую, а иногда ключевую роль! И кто знает, может этой личности суждено не только вновь вклиниться в ход текущих событий, а и кардинально повлиять на их течение. И не просто, повторимся, повлиять, а неимоверным образом перевернуть все с ног на голову! А может, и не перевернет. Но нет никакого сомнения в том, что этот человек очень даже и очень способен сделать такое.  

Так кто же этот таинственный персонаж, которого мы так долго не упоминали в своем повествовании, но который, как утверждает автор, способен творить чудеса в плане вероломного вмешательства в вялотекущее течение сюжетной линии книги? А вы как думаете? Кто это? Кто у нас «на всякие выдумки горазд»?  

Да, вы правы! Просим любить и жаловать! После некого «затишья» на «поле действия» выходит незабвенный мастер интриг, провокаций и подлостей, живущий под знаменами нетленного девиза «Что бы такого сделать плохого?!», небезызвестная леди Кэлвертон!  

Она, конечно же, тоже была в числе тех, кто пришел воочию посмотреть на суд над королем. Она просто не могла не прийти! Мы уже не раз говорили о том, как страстно мечтала эта дама за годы своего пребывания в Тауэре дожить до того момента, чтобы «вернуть долги», и отомстить «по полной программе» тем, кого искренне считала своими самыми лютыми врагами, главными обидчиками, из-за которых она и терпит лишения. Это известная нам троица: Эндрю Сунтон, Нед Бакстер и кроль Англии Карл Стюарт. Все трое перечислены в порядке нарастания гнева нашей «справедливой» мстительницы. Король стоял на вершине этой пирамиды, он вызывал к себе наибольший гнев леди. Не упускала она возможности поквитаться и с первыми двоими, Эндрю и Недом. Ее люди рыскали везде по Лондону, все «вынюхивали», да и она сама наводила справки об этих двоих. Увы, пока никаких конкретных сведений о Неде и Эндрю не было. Нет, если вы подумаете, что наша дама смирилась с таким положением вещей и махнула рукой на нашу двоицу, то вы, конечно же, глубочайше ошибаетесь. Если даже мир вдруг изменится, и все люди в одночасье станут братьями, все при встречах будут только лишь обниматься и целоваться, наступит всеобщая идиллия, где не будет места злу, а лишь тотальное торжество добра, наша дама, наверное, даже находясь на сметном одре, на вопрос о ее последнем желании, наверняка скажет, что жизнь она прожила не зря, всем врагам она «насолила», но ей было бы спокойней умереть, зная, что и Сунтон с Бакстером тоже «получили свое». Что тут поделать. Так устроен мир, так устроена немалая часть людей. Все глобальные достижения человечества для них несоизмеримо малы по сравнению с личными обидами, склоками и неприязнью. Так было, так есть, и так будет всегда…  

Но, чем неотвратимей приближался час суда над королем, тем меньше мстительная леди думала о первой двоице, и тем сильнее ее мысли были заняты третьим персонажем, Карлом. Будучи человеком неглупым она понимала, что эта двоица от нее и так никуда не денется. А коль все слаживается так, что развязка, казавшаяся ранее нереальной, то есть, суд над королем, все более принимает реальные очертания, то грех не уделить все свободное время приближению этого сладостного для нее мига. В застенках Тауэра для опечаленной узницы власть короля казалась безграничной и бесконечной. И вот теперь немыслимое становится мыслимым, нереальное – реальным, несбыточное – сбывается! Вот она, наивысшая степень наслаждения! Знать, что твой главный обидчик будет наказан!  

Поначалу, как мы уже писали об этом, наша активистка не упускала случая, чтобы не встретится с Кромвелем, и не нашептать ему на ушко о том, какой Карл негодяй, и настолько сильно он заслуживает самого сурового наказания. Но потом, видя, что события идут своим чередом, и что путь венценосца неизменно придет его в зал суда, а затем и на помост с плахой, наша героиня успокоилась, справедливо полагая, что теперь ей и «жилы рвать» не нужно. Все свершиться само собой, даже без ее участия.  

Хотя, впрочем, этот факт и радовал, и, в то же время, огорчал ее. Леди была из тех, кто любит и хочет быть в числе первых, тех, кто творит историю, а не наблюдает за этим со стороны. Ей хотелось самой быть и судьей над королем, и его палачом. Жаль, очень жаль, что в свое время завершился неудачей их с Драббером гениальный план. Тогда, в театре «Белая лилия», у нее самой был шанс «наступить сверху ногой» на тело поверженного короля, и самой, вместе с Драббером, занять его место. Увы, не пришлось. Теперь за нее это делают другие.  

Упустить момент, чтобы не полюбоваться видом «поверженного» противника, не позлорадствовать, глядя на его подавленный вид, она, конечно же, не могла. Пусть бы сейчас грянул гром, и из небес стал извергаться неиссякаемый ливень, пусть начали бы падать с неба огромные камни, пусть весь мир перевернулся бы вверх тормашками, но наша мстительница все равно пришла бы на суд, которого так долго и так страстно ждала.  

Она специально похлопотала, чтобы обеспечить себе место на галерее поближе к месту, где стояло кресло для подсудимого. Ей хотелось лучше рассмотреть лицо своего врага и больше насладится его растерянным и удрученным видом. А в том, что этот вид будет непременно именно таким, в это леди нисколько не сомневалась. Впрочем, это было и так понятно. Станет ли радоваться другой, на месте, короля, в такой, незавидной для него ситуации.  

Но спешила наша героиня на суд не только ради этого. А вы как думаете, еще ради чего?  

Как бы это объяснить? Есть у каждого человека на земле место, (зачастую это родные места), и даже конкретная «точка», родительский дом, могила отца, матери, любимой жены или ребенка, куда человека тянет, словно магнитом, какая-то непреодолимая сила, с которой просто невозможно бороться. Бывает, убежал узник из тюрьмы, и нигде его не могут найти. Но… К примеру, правоохранители знают, что за время, пока он сидел в тюрьме, у его жены, которую он безумно любит, родился сын. Понятно, что новоиспеченный отец по известной причине его еще ни разу не видел. Правоохранители устраивают наблюдение за домом жены, понимая, что рано или поздно «основной инстинкт» приведет беглеца к этому месту.  

То же самое с могилами близких людей. Или с похоронами. Узнав, что умер самый дорогой ему человек в этом мире, тот, который скрывается от всех и вся, как привило, не устоит перед соблазном прийти на похороны, и, даже, находясь далеко в сторонке, переодетый и загримированный, все же отдаст свой святой долг перед «вечностью», и лично проводит в последний путь дорогого ему человека.  

Именно на нечто подобное и рассчитывала леди Кэлвертон, думая о Эндрю Сунтоне и Неде Бакстере. Видя, что те практически бесследно исчезли из Лондона, и не исключая возможности того, что обоих уже давно нет в живых, сообразительная дама резонно полагала, что, если они живы, то и их тоже, как и ее саму, непреодолимая сила потянет к месту суда над королем. Их так же, как и леди Кэлвертон, связывали с Карлом былые бурные события, и этой двоице, конечно же, захочется быть в нужное время, в нужном месте в такой судьбоносный для короля час.  

Слыша по разговорам, что многие собираются прийти на суд в масках, решила прибегнуть к этому приему и леди. Но вовсе по другой причине. Она поначалу не то, что не хотела прятать лицо за маской, а, наоборот, хотела сесть поближе к королю и издевательски смеяться ему в лицо. И чтобы он непременно это видел! Она нисколько не сомневалась, что испытывала бы истинное наслаждение, видя, что он мучится, наблюдая победоносный триумф той, которую в свое время страшно обидел. Леди Кэлвертон очень хотелось, чтобы король, пусть даже мылено, корил себя за былой грех, и мучился от того, что проиграл битву этой даме.  

Но потом решила спрятать лицо за маской, чтобы лучше было «со стороны» наблюдать за Сунтоном и Бакстером. Если те таки появятся в зале суда. Те могли для неузнаваемости изменится, отрастить бороды и усы, а наша дама не могла позволить себе такой «детали», поэтому, чтобы оставаться для этой двоицы невидимой, она и решила прибегнуть к помощи маски.  

А оставаться «невидимой» для этих двух своих недоброжелателей, нашей даме ох как хотелось. Она понимала, что для дальнейшей стратегии борьбы с этой двоицей, ей очень выгодно, если они будут у нее «на ладони», а те, в свою очередь, о ее, леди Кэлвертон, присутствии, даже и подозревать не будут! А ведь она будет находиться рядом! То обстоятельств, что многие явились на суд в масках, сильно сыграло на руку нашей интриганке.  

Поначалу она, хотя и очень внимательно осматривала лица тех, кто был в зале, не могла разглядеть знакомые черты лиц нужных ей людей. До того момента, пока своим выкриком леди Фэрфакс не привлекала всеобщее внимание зала к своей персоне. И тут-то интриганка заметила недалеко от госпожи Фэрфакс, сидящей в окружении друзей, одинокого господина, который явно сидел один, ни с кем не общался и вел себя обособленно. На лице этого человека красовалась пышная борода, и не менее пышные усы, за которыми невозможно было разглядеть истинные черты лица этого человека. Но что-то в этом человеке привлекло ее внимание. Эта фигура, осанка, специфические движения – все это ей что-то напоминало. Все это она видела и раньше.  

Потом она не раз поглядывал на эту трибуну, и убеждалась, что этот бородач не кто иной, как Нед Басктер! Это открытие настолько поразило ее, что теперь она о Карле думала даже меньше, чем о Бакстере! Теперь ее отношение к положению вещей поменялось с точностью до наоборот! Если раньше она полагала, что Сунтон и Бакстер от нее никуда не денутся, а главное – поквитаться с королем, то теперь Карл уже был в статусе того, судьба которого была практически предопределена. Поэтому насчет него и волноваться отныне было не зачем. А вот Неда и Эндрю она уже начала было причислять к числу тех, кто уже не является жильцом на этом свете. И хотя, она искренне желала смерти этим двоим, все же ее брала досада, что отправил их в мир иной кто-то, а не лично она сама. Теперь же, видя Неда, нашей интриганкой овладел нешуточный азарт. Она так истосковалась за интригами, подглядыванием, выслеживанием и т. д., а тут вдруг представляется такая прекрасная возможность! Ух, как это здорово!  

Правда, ее смущало то, что рядом с Бакстером не было Сунтона. Возможно, тот действительно уже «не жилец»? Как знать, как знать. А, может, все это только конспирация? Может, Сунтон сел в другом месте, чтобы их не видели рядом?  

Все это нетрудно проверить. Ее верные люди, как всегда, были у нее под рукой, и она, конечно же, сразу же дала им задание следить за этим бородачем. И не просто следить, а выжать из этой слежки как можно больше пользы. В первую очередь, проследить, где будет конечный пункт путешествия этого человека, после того, как он выйдет из зала суда. Было бы высшей удачей узнать, где находиться «кубло» нынешних ее недругов, где они живут, где они прячутся.  

И все же она пока сомневалась – а действительно ли это Бакстер? Поэтому и ждала момента, чтобы по окончанию судилища незаметно приблизится к этому человеку. Леди Кэлветнон не была бы сама собой, если бы не сделала это. И сделала это так, что не вызвала у «наблюдаемого объекта» ни малейшего подозрения. Что и не удивительно, ведь она была в маске. Да и толпа людей была достаточная, чтобы в этой толчее остаться незамеченной.  

Пусть она взглянула на него не в упор, а со стороны, но, увидев его глаза, интриганка поняла – это он! В это время она была похожа на собаку-ищейку, взявшую след. Ее люди и без того были уже предупреждены, а сейчас она еще и дала дополнительный знак, мол, да, это он, начинайте слежку. Но азарт и возбуждение были настолько сильными, что она сама еще некоторое время проследовала вслед за Недом, не в состоянии преодолеть в себе желание продлить миг упоения, вызванный преследованием.  

И ее настойчивость бал вознаграждена. Каким огромнейшим был прилив радости в ее душе, когда она увидела, как через некоторое время к Неду присоединился еще один бородач. В нем она, хотя и с трудом, узнала Эндрю Сунтона!!!  

Не придумали еще люди слов, которыми можно было бы описать ее душевный восторг! Мыши сбегаются в мышеловку! Лучше не придумаешь! Вот теперь нужно подумать, как все увязать вместе! И «выдать на-гора» такое «представление», чтобы резонанс в столице был не меньший, чем знаменитые события в театре «Белая лилия» во время пресловутой «Премьеры века», которая в свое время всколыхнула весь Лондон. Нынешняя «Премьера» по замыслу интриганки должна была намного превзойти свою предшественницу.  

18.  

После первого дня судилища над королем для членов суда создалось довольно затруднительное положение. С одной стороны они, во что бы то ни стало, хотели сохранить неприкосновенным существующее королевское право. Но, как ни странно, они должны были именем этого же права осудить короля. Человека, власть которого венчала это право!!! Налицо присутствовал факт абсурдности, некого замкнутого круга, из которого не было выхода. Социальный консерватизм судей логически привел их к явному и непримиримому противоречию с их благими, как им казалось, намерениями, и смелым революционным шагом – публичным судом над законным монархом.  

У короля, казалось бы, были более весомые аргументы. С позиции существующего права он не может быть судим ни одним из судов государства.  

Если король будет продолжать молчать, то это могло завершиться срывом суда. Не могут быть заслушаны подготовленные свидетели обвинения, нельзя будет произнести антимонархическую речь обвинителю. Судьям любой ценой нужно было продолжить публичную процедуру суда, создать хотя бы видимость разбирательства. Именно поэтому те, кто затеял суд над королем, любой ценой старались «направить течение в нужное русло».  

На следующем заседании суда, которое состоялось в понедельник 22 января, в самом начале судебного заседания король был строжайше предупрежден, что его молчание будет расцениваться, как признание вины. Понимая, что «обет молчания» может обернуться для него боком, Карлу ничего не оставалось делать, как начать говорить:  

– Если бы речь шла только обо мне, я ограничился бы сделанным в первый день заявлением о незаконности этого суда. Но дело не только во мне. Речь идет о свободах и правах народа Англии.  

Памятуя о своей оплошности в первый день суда, и понимая, что подсудимому нельзя давать полной свободы слова, Бредшоу напряженно слушал, ища уязвимое место в речи короля.  

– Сэр, – уличив момент, наконец-то прервал монолог короля Бредшоу, – мы не позволим вам оспаривать власть Верховного суда справедливости. Суд заседает здесь по воле нижней палаты, перед которой вы ответственны.  

– Нет! Я отвергаю это! – Решительно заявил Карл. – Назовите мне хотя бы один прецедент! Разве подобное когда-нибудь происходило в Англии?!  

Все понимали, что король был абсолютно прав. Прецедентов действительно не существовало. Все, что свершалось сейчас в стенах Вестминстер-холла, свершалось действительно впервые. Поданные сами, на открытом процессе, судили своего суверена!  

Старое право было на стороне короля! Бредшоу понимал, что сейчас снова может повториться ситуация, как в первый день суда. Чтобы не дать королю говорить, «рулевой» судилища не нашел ничего лучшего, как снова закрыть рот венценосцу:  

– О том, сколь великим другом прав и свобод народа вы являетесь, пусть судит вся Англия и весь мир. О намерениях человека говорят его дела. И ваши намерения запечатлели кровавые следы по всей стране.  

И с этими словами закрыл заседание!  

На следующий день на заседание суда явилось рекордное количество членов палаты – семьдесят один человек. Это немногим более половины ее состава. Посредине стены, у которой стояли судейские скамьи, был прибит щит с изображением креста святого Георгия – национального символа Англии. Король, как и в прошлые дни, явился в парадной черной одежде и занял свое место. Тот час же поднялся обвинитель Кук и обратился к Бердшоу:  

– Милорд. Палата общин, верховная власть и юрисдикция этого королевства декларировали виновность короля. Истинность предъявленного ему обвинения ясна, как кристалл, как свет солнца, как полдень. Если же суд еще не удовлетворен, я прошу выслушать показания свидетелей. С тем, чтобы всемерно ускорить приговор.  

После этого Бердшоу снова и снова убеждал подсудимого ответить по существу предъявленного ему обвинения:  

– Поймите! Суд может утвердить свою власть простым объявлением своего приговора. Но он дает вам последнюю возможность признать или отрицать свою вину.  

Король был непреклонен. Он все отчетливее стал понимать, что накинутая на его шею петля с каждым днем и каждым часом затягивается все туже, что печальная для него развязка этой драмы станет, скорее всего, неизбежной, поэтому и решил до конца сыграть роль мученика во имя принципа неограниченной власти короля:  

– Для меня невозможно признать новый суд, о котором я никогда ранее не слышал. Я – ваш король! И какой пример я подал бы подданным… До тех пор, пока не буду убежден, что этот суд не противоречит законам королевства, я не могу отвечать на ваши вопросы.  

– Напоминаю вам, – прервал короля Бредшоу, – что вы находитесь перед судом, и должны с этим считаться!  

– Я вижу, что нахожусь перед силой.  

Видя, что диалог может зайти слишком далеко, Бредшоу вновь прервал заседание…  

Два последующих дня были посвящены допросам свидетелей. В Расписной палате специальная комиссия допросила 33 свидетеля.  

Пока кипели страсти под видавшими виды дубовыми балками Вестминстер-холла, наконец-то сдвинулись с мертвой точки и события в таверне «Усталый путник». А до этого момента дело действительно текло уныло и уже начало вызывать раздражение и у Джона Томпсона, и у тех, кто сменял его на этой необычной «вахте». Гости в таверне сменялись один за другим, но того, ради которого они и «протирали штаны» на деревянных стульях да лавках за столиками в таверне, все никак не было.  

Этот день был для Томпсона обычным. Очередное «дежурство» в таверне, очередные посетители, очередные лица незнакомцев, которые раздражали нашего героя все больше и больше, очередная трата времени в унылых стенах этого трижды прокрытого «Усталого путника». Как это все надоело! Джон в эти минуты твердо решил: все! Баста! Это будет его последнее дежурство в этой чертовой таверне! Завтра же он скажет Кадогену, что ноги его здесь больше не будет, в этом трижды проклятом заведении! Пусть ищет, кого хочет, но он, Джон, попусту прожигать дни здесь просто не намерен. Этого чертового Билла Харда, скорее всего, вообще не существует! Это бред какой-то, выдумка! Если он реальное лицо, и если ему так нужно это письмо, почему он за все это время не соизволил за ним прийти?!  

Господи, как скучно и нудно! Сидеть на одном месте, ничего не делать, изнывать от безделья, и ждать неизвестно чего. Тут невольно на сон потянет. Махнуть бы на все рукой, прислонить голову к стене, отключится, находясь в этом уютном уголке зала, от всего, что происходит вокруг, да и вздремнуть маленько. А почему бы и нет? На сон действительно клонит. А смотреть все равно не на что. Никакого Харда нет и не будет! Только лишь бесконечный поток этих пропитых рож, которым в этой жизни только и надо, что залить очередную порцию вина в желудок, да что-то лепетать потом своим пьяным языком. Джон и сам раньше был не прочь пропустить кружечку, но редко, только лишь «по случаю», да в хорошей компании. Сейчас же, наблюдая за всеми посетителями таверны, он дивился: как люди могут менять все жизненные ценности на элементарное «заливание пасти». Можно еще понять того, к кому действительно подходит определение «Усталый путник». Человек, проголодавшись в пути, зашел в таверну, чтобы немного отдохнуть, перевести дух, подкрепиться, а заодно и кружечку пропустить. К сытной пище небольшая порция вина будет не лишней. Но за дни, приведенные в таверне, Джон стал свидетелем того, как немалая часть людей деградирует, и стает слугами и даже рабами «зеленого змия». Основную часть посетителей этого питейного заведения действительно можно назвать прожигателями жизни. Некоторые здесь могут просидеть весь день, и основная цель, которая влечет их сюда, и удерживает их здесь, это бесконечные возлияния. Почти никаких закусок, а только лишь вино, вино и еще раз вино.  

Джон был поражен – какая бесцельная трата времени! Кто-то в этой жизни старался чего-то добиться, а пределом мечтаний для этих завсегдатаев таврены было одно – поскорее захмелеть, и отгородиться пеленой хмельного дурмана от всего мира, от его страстей, радостей и печалей. Иногда в таверну приходили жены, зная, где можно найти своего благоверного. Некоторые, по горькому опыту зная, что муж ее не послушает, брали с собой детишек. У Джона сердце обливалось кровью при виде душещипательной сцены, когда малое дитя, наивными глазенками глядя на родителя, осторожно тянет его за рукав, мол, пойдем, отец, домой. На улице уже вечер, поздно. На что разгоряченный спиртными парами «глава семейства» отвечает бранью. Мол, ты, никчемная женщина, указываешь мне, главе семейства! Да еще и ребенка привела! И при этом невдомек этому «главе», что настоящий кормилец семейства, трудился бы в это время на поле или на заводе или фабрике, чтобы прокормить это самое семейство, а не «прокисать» с утра до вечера в хмельном угаре.  

Такие сцены настолько потрясали Джона, что ему казалось, что он никогда в жизни более к вину даже не прикоснется.  

Но это речь о вине, а вот сон – это дело хорошее. Почему бы и не прикорнуть немного, пока все равно заняться нечем. И Джон впервые за все дни своей вахты в таверне позволил себе немного расслабиться…  

– Мистер, вы меня слышите, мистер? Вы что, спите?  

От неожиданности Джон встрепенулся, прогоняя сон, и взглянул перед собой. Его тряс за плечо хозяин таверны.  

– Да! Что? – Это все, что смог вдавить из себя Томпсон, еще не придя в себя после сна.  

– А почему вы не пошли вслед за ним? – Последовал вопрос трактирщика.  

– За кем?  

– Да за этим Билом Хардом..  

– Что?! – Джон вскочил на ноги, – Он был?!  

– Да, приходил. Спросил о конверте. Я незаметно подал вам знак, что это он. И, как мне показалось, вы ответили кивком головы, что поняли меня.  

– Где он?!  

– Ушел… Давно уже… Я думал, что вы пойдете за ним вслед, выследите его. Смотрю, а вы все сидите. Вот и подошел к вам.  

– Так что же вы, каналья, меня сразу не разбудили, видя, что я не пошел за ним?!  

– Так ведь он сразу никуда и не уходил. Он взял кружечку винца, пошел за столик, который находился почти рядом с вашим столиком. Долго сидел, попивая вино и читая письмо. Я думал, вы за ним наблюдаете, поэтому пока ничего и не предпринимаете. Но когда увидел, что он ушел, а вы продолжаете сидеть, понял, что что-то тут не так. Как же можно было спать-то, ежели…  

– Как он из себя выглядит?! Во что одет?!  

– Да обычно, почти как все…  

Трактирщик стал описывать внешность посетителя, и во что он был одет. Но Джон, не дослушав его до конца, едва ли не бегом устремился к выходу, надеясь, что еще увидит того, поискав в округе таверны. Однако, хотя он и оббежал всю территорию вокруг таврены, и даже заглянул в ближайшие улочки, человека, подходящего под описание трактирщика, ему увидеть не удалось.  

Джон был в отчаянии. Час назад все происходящее казалось ему детской игрой. Он планировал отбыть последнее свое дежурство, явится к Эктону и отчитать его, как мальчишку, по полной программе. Мол, что это ты в детские игры играешь, гоняясь за каким-то призрачным Хардом, которого, скорее всего, вообще не существует на белом свете. Сейчас же Джон не знал, как будет смотреть в глаза другу. Тот ему доверил такое важно дело, а он, как мальчишка, уснул… В самый неподходящий для этого момент! Томпсону хотелось выть от досады. Все эти дни он долго и терпеливо нес свою службу. Нес добросовестно, за всем наблюдая, не теряя бдительности. И надо же такому случиться, что именно в тот момент, когда он впервые прикорнул, на короткое, как ему показалось, время, именно в этот момент и случилось то, ради чего все эти дни не один только он, а и другие друзья Кадогена Эктона, несли вахту в этой таверне! И скажите после этого, что в мире не существует некого феномена, которому люди дали определение: «закон подлости», (или «закон пакости»)?! Он, конечно же, был, есть и будет. Наверняка у каждого из нас в жизни бывали случаи, (и не единожды! ), когда мы ставали свидетелями настолько невероятных стечений обстоятельств, что невольно хотелось воскликнуть: «А еще говорят, что пушечное ядро два раза в одну воронку не попадает»…  

Понимая, что продолжать далее сидеть в этой таверне, отныне теряет всякий смысл, Джон не придумал ничего лучшего, чем отправиться «с повинной головой» к Эктону. Тот выслушал друга молча. По игравшим в его глазах огонькам, (а на щеках – желвакам), было видно, что ему хочется разразиться бранью, но он не сделал этого. Впрочем, этого и не требовалось. Джон сам прекрасно понимал, что он натворил. Он не только перечеркнул труд многих людей, которые также, как и Томпсон, днями и ночами томились в ожидании адресата письма, но и упустил из рук ниточку, (которую уже держал в руках Эктон), ведущую к самому злейшему врагу в его жизни.  

Окончив свой рассказ, Джон умолк, продолжая стоять, и ожидая реакции друга. Тот некоторое время помолчал, потом стукнул с досады ладошкой по столу.  

– Что уже теперь сожалеть, что все так вышло. Случилось то, что случилось. Из этого и будем выходить. Но сдаваться я не намерен. Я все равно разыщу этого мерзавца!  

Через некоторое время Кадоген уже был в таверне и подробно расспрашивал у ее хозяина все о человеке, приходившем за конвертом. Во что он был одет, какими были его манеры, к какому сословию он принадлежит, как он выглядит. Тот долго объяснял необычному посетителю, который ничего не заказывал, не приносил доход заведению, а только отвлекал трактирщика от работы. Но он видел, настолько расстроенным был гость по поводу того, что удалось упустить получателя письма, поэтому решил помочь ему.  

– Послушайте, господин, – молвил трактирщик. – Зачем я буду вам рассказывать, если мы можем все сделать по-другому. Как не описывай человека, но вряд ли по обрывкам фраз можно представить его лицо. Говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Я когда-то очень серьезно увлекался рисованием. Думаю, я смогу вполне сносно нарисовать лицо этого человека.  

Глаза Кадогена округлились от удивления.  

– Это будет прекрасно! – Вскрикнул он. – Сейчас же садитесь и рисуйте! Понимаю, понимаю, что отвлекаю вас от работы. Но я щедро заплачу, поверьте мне!  

Пока трактирщик рисовал, Эктон вел себя так, словно сидел на раскаленной до бела сковородке. Он нервно ходил взад-вперед по залу, иногда порывался, чтобы зайти сзади к трактирщику, и через плечо взглянуть, что же там у него получается. По нему было видно, что соблазн сделать это, был огромным. Но он всякий раз сдерживал себя. Было видно, что с силой воли у человека все в порядке. И не только с этим чувством. Все черты характера, присущие настоящим мужчинам, были, как говорится, при нем. Чувство мести, возможно, не самое лучшее из эмоций, которым подвластен человек, но так могут рассуждать те, кто не был жутко обижен, кто не стал калекой из-за жадности и подлости какого-то мерзавца. Справедливое возмездие не выглядело в глазах Эктона пороком. Наоборот. Он искренне считал, что с его стороны было бы истинным проявлением глупости и трусости, если бы он простил этого негодяя. Нет! Зло должно быть наказуемо! Иначе грош цена и добру, и всему остальному, что существует в этом мире. Ибо зло, если его не пресечь, будет и далее сеять свои семена, принося новые беды и горя новым и новым людям. Это он, Эктон, тогда на лестной дороге мог дать отпор этим подлым грабителям, это он сейчас проявляет выдержку и терпение, чтобы выследить и наказать предводителя этих негодяев. Но ведь сколько раз они нападали на беззащитные жертвы, которые в силу своего мягкого характера или физической слабости не могли дать отпор насилию. Сколько еще таких жертв может быть, и столько еще принесут людям горя эти негодяи, если он, Кадоген, их сейчас не остановит?! Нет! Не на того напали! Они узнают, кто такой Эктон! Этот Билл Хард ответит за те увечья, что он нанес!  

– Вот, господин, смотрите. Думаю, очень похоже. Выглядел он примерно так.  

И с этими словами трактирщик протянул гостью листок с результатами своих творческих изысков. Проникшись важностью момента, Эктон брал этот ничем, казалось бы, непримечательный листок бумаги из рук трактирщика, словно какую-то дорогую и хрупкую вазу. Которую, ни в коем случае, нельзя было уронить и разбить.  

Он поднес листок к глазам, взглянул на рисунок, и в тот же миг его лицо преобразилось.  

– Это он!!!  

Волнение было настолько огромным, что его голос вдруг стал сиплым. Хотя никаких предпосылок к таким «мутациям», казалось бы, не было. Взгляд был настолько выразительным, что, если бы в душе хозяина таверны больше жил художник, а не трактирщик, он бы, вне всякого сомнения, отбросил бы в сторону все свои закуски да вина, и принялся бы рисовать портрет Эктона. Приговаривая, мол, какой типаж! Он просто не имел права пропустить такой момент.  

Но, если бы он даже и захотел это сделать, гость не предоставил бы ему такую возможность. Ибо он тут же щедро расплатился с трактирщиком, процедил сквозь зубы: «Я найду его! Костями лягу! Из-под земли вырою, но найду! », и поспешно удалился…  

19.  

Двадцать четвертого и двадцать пятого января заседаний в Вестминстер-холле не происходило. В эти дни в Расписной палате допрашивались свидетели. Всего было опрошено тридцать три свидетеля. Их выслушивала выделенная судом специальная комиссия. Почти весь день среды ушел на выслушивание свидетелей, а в четверг их показания были зачитаны на публичном заседании суда. Несколько жителей Ноттингема рассказали о том, как в 1642 году в знак объявления Карлом войны парламенту, в этом городе был поднят королевский штандарт. Некий Ричард Бломфорд, лондонский ткач, служивший в парламентском войске под командованием графа Эскесса, сообщил, что он видел, как солдаты короля грабили захваченных пленных. В присутствии короля! Крестьянин из Рэтленда поведал о том, что после взятия королевскими войсками города Лейстера в присутствии короля началась поголовная резня взятых в плен защитников города. Когда один из королевских офицеров призвал к тому, чтобы прекратилось это насилие, Карл сделал ему замечание: «Меня мало беспокоит, если их будет вырезано в три раза больше. Они мои враги! » Другие свидетели дали показания, что они видели короля на поле боя в доспехах, участвующим в сражении. Эти показания были особенно важны для суда! Получалось, что король лично принимал участие в войне против своего народа, и лично убивал своих подданных! Это уже не король, а тиран и убийца!  

Издаваемые в те дни газеты уделяли много места пересказам свидетелей, и многие, читая это, еще больше проникались смыслом звучавших вокруг призывов: «Справедливости! Казни! »  

Прониклись этими призывами и шестьдесят два члена суда, собравшихся в пятницу в Расписной палате. Карл был признан «тираном, предателем и убийцей, открытым врагом английского государства». Членами суда было принято решение, что король приговаривается к смерти «путем отсечения головы от тела».  

Незримая (пока что незримая) петля вокруг шеи Карла затянулась окончательно. Зловещий механизм, запущенный уже давно, сейчас достиг таких оборотов, что сила инерции уже не даст ему остановиться, если бы даже этого кто-то захотел очень сильно.  

А таких было немало. Да, много было тех, кто горлопанил: «Казни! », но еще больше было и таких, кто вел яростную агитацию против суда над королем. Как в самом Лондоне, так и за его пределами. В основном это были роялисты и пресвитериане. Проповедники Принс и Уокер, находясь в тюрьме, умудрились издать памфлеты, полные ненависти к армии. Именно она, в понятии авторов, была главной виновницей суда над королем. Иные клирики делали то же самое в ежедневных устных проповедях, в церковных приходах, на улицах и площадях. Даже в рядах самой армии появились в эти дни колеблющиеся. Некий майор Уайт обратился с открытым письмом на имя Фэрфакса, в котором выражалось глубочайшее сомнение в том, что король может быть судим.  

Было также огромное количество желающих повлиять на ход событий из-за переделов старушки – Англии. Флот племянника короля, принца Руперта, состоявший из четырнадцати кораблей, крейсировал у британских берегов. От имени французского короля был опубликован манифест, который гневно осуждал судебный процесс над королем Англии. Однако, внутренние распри и неопределенность в самой Франции мешали более эффективному вмешательству в события. Генеральные штаты Голландии направили в Лондон двух своих послов с просьбой отмены суда. Несколько представителей крупной английской знати обратились к парламенту и знати с той же просьбой  

Случилось то, что обычно и происходит во время любых революций и гражданских войн. Страна раскололась надвое! Одна часть народа поддерживает одну «правду», вторая часть – вторую «правду». Именно это и происходит сейчас в той стране, в которой проживает автор этой книги, и в то же время, когда он пишет эти строки.  

Вообще удивительно, как события тех далеких дней, так тесно переплетаются с тем, что происходит сейчас, спустя фактически четыре столетия! Если брать в целом, то вызывает удивление сам факт того, что серию книг о морских приключениях, о кругосветных плаваниях, о далеких походах по морях и океанах, написал автор, проживающий в «сухопутной» стране, который «живого» океана и в глаза-то никогда не видел! Но возьмем конкретно эту трилогию. Почему человека вдруг заинтересовали события четырех вековой давности?! Почему он вдруг проникся событиями, к которым он, по большому счету, должен быть равнодушным? Не присутствует ли здесь некая мистическая сила, как, к примеру, в истории с написанием книги «Разрушенный рай». Мы уже рассуждали об этом раннее на страницах данной трилогии. Здесь также масса случайных (или не случайных) совпадений. Сколько раз бывало, что автор, описывая в очередной главе очередные события, указывает, сие происходит такого-то числа такого-то года. Понятно, что годы не могут совпасть, ведь, повторимся, описываемые в книге события, и время, когда авто писал эту трилогию, разделают четыре столетия. Но с конкретными датами творилось что-то невообразимое. Сколько раз бывало, что автор, указывая в тексте, что описываемые в каждой конкретной главе события происходят такого-то числа, такого-то месяца, вдруг, с удивлением для себя обнаруживает, что в то время, когда он пишет эту главу, на действующем календаре также указанно именно это число и этот месяц!  

И это далеко не все! Судьбы многих героев книги не просто перекликаются с судьбами тех, кто живет рядом с автором. Иногда они поразительно похожи! Мало того, сам автор в немалой мере на себе пережил все волнения, связанные с революциями, сам был участником бурных событий. На страницах его романа бушевали страсти далекой Английской буржуазной революции, а сам он, отвлекаясь от написания романа, самолично принимал участие в другой, не менее известной «оранжевой» революции, которая отнюдь не мелкого провинциального масштаба, а охватила всю страну, потрясла весь мир!  

И страна также делилась пополам, половину народа страны поддерживала одену силу, вторая – вторую. Об этом невозможно пересказать словами. Это нужно увидеть воочию, пережить все это. Когда исконно привычный уклад жизни рушится, когда люди бросают свои места работы и учебы, идут на площади, скандируют лозунги. Когда в некогда дружной семье едва ли не возникает драка, в моменты, когда домочадцы, приверженцы разных противоборствующих сторон, пытаются выяснить, чья же правда «правдивее». Когда на одной городской площади собираются люди старшего поколения, куда их, едва ли не силком, «под расписку», пригнали их начальники, угрожая, что если не придут, их уволят с работы, чтобы те создали видимость массовки для поддержки силы, которая находится у власти, и которая не хочет упустить ее из рук. А на второй площади, находящейся совсем рядом, собирается молодежь, студенты, те, кто хочет перемен к лучшему, кому надоело процветающие вокруг воровство, беззаконие, беспредел.  

Говорил, говорю, и не устану повторять, что те, кто находится «наверху», одним миром мазаны. Они мало чем отличаются друг от дружки, и вся их «мышиная возня» в отнюдь не мышиных, а государственных масштабах сдвоится к одному – не потерять места «у корыта» (кормушки), или наоборот, завоевать это место.  

Но это отнюдь не относится к людям. Многие в такие кульминационные мгновения и проходят «проверку на вшивость». В такие минуты, когда нужно не на «печи» лежать, да лениво дремать, а принимать конкретные решения, и проверяется, что чего стоит. Одни не хотят терять «тепленькое местечко» на работе или службе, вторые просто хотят «прогнуть спинку» перед тем, кто, по их мнению, останется при власти, и чью милость можно завоевать этим «прогибом».  

Но революции тем и примечательны, что дают возможность проявить себя тем, чья совесть не позволяет стоять в общем хоре и шаблонно скандировать: «Одобрямс! » Непременно найдутся те, кто «пойдет на баррикады», кто не променивает советь на теплые местечка и приличные оклады. Автор этих строк человек скромный и не публичный. Меньше всего ему хотелось бы афишировать себя, а, уж тем более, идеализировать. Но где-то в глубине души он отдает себе отчет в том, что в исторические для своей страны минуты он е прятался за спинами других, не «шестерил». Всего лишь короткий эпизод, из многих, что во времена «оранжевой» революции сотрясали и страну, и город, котором жил автор. Одна из площадей города. Заполненная многотысячной толпой. Перед трибуной все руководство города и области. Скоро начнется прямая трансляция на всю страну. На трибуну один за одним выходят ораторы, проявляющие чудеса лести, в виде хвалебных од существующей власти, и обрушивающие потоки гнева и брани в адрес оппонентов, которые в это же время митинговали на другой, соседней городской площади.  

В потоке этого словоблудия ваш покорный слуга просит организаторов митинга позволить и ему сказать пару строк. Те, ничего не подозревая, пропускают его на трибуну. «Тронная речь» была очень короткой:  

– Кого же вы осуждаете? На той, соседней площади, ваши же дети, ваши сыновья и дочери. И пришли они туда по велению совести и сердца. В отличии от вас, которые приходя сюда, спрашивают, у кого списки, где можно отметиться, что вы пришли, что вы выполнили приказ своих начальников, пригнавших вас сюда, словно стадо. Между собой вы перешептываетесь, что эта воровская власть уже всех «достала», а выходите на трибуну и «вылизываете зад» этой трижды никчемной власти. Променяли свою совесть на теплые местечки, которые не хотите потерять. А еще и осуждаете сейчас в своих речех своих детей, которые в эти минуты там, на соседней площади. За что вы их осуждаете? Они оказались в сто раз честнее и порядочнее, чем вы. Пусть вам будет стыдно перед вашими детьми!  

Сказанное настолько разительно отличалось от того, что было произнесено с этой трибуны ранее, что многотысячная толпа буквально оцепенела от неожиданности. На площади, которая до этого шумела и бурлила, стояла гробовая тишина! Толпа оцепенела от столь неслыханной наглости!  

Да, многие расценили этот порыв души именно так. Из-за чего «вероотступник» и лишился места в одном из уважаемых учреждений областного уровня. Но были и те, кто при встрече на городских улицах между собой перешептывались, мол, это и есть тот смельчак, что потряс тогда площадь возле театра.  

Автор ни в коем случае не жалеет о том, что совершил. Не взирая не на потерянное место работы в теплом и уютном кабинете, ни на что иное. Помню невольно подслушанный разговор двух девушек. Когда одна из них, с неистово горящими от любви глазами, не столько перечисляла иные достоинства своего парня, в которого была безумно влюблена, сколько акцентировал свои слова на том, что он не серая личность, он неординарный человек, он (при этом она придала своему голосу нотки торжественности), «способен на поступок! » Вот и этим конкретным примером, в числе многих иных, автор доказал самому себе, что он способен на такой поступок. Что с некоторыми человеческими качествами, которыми он наделяет героев своих книг, у него самого все в порядке.  

Во времена революций «проверку на вшивость» проходят не только отдельные личности, а и весь народ в целом, вся нация! Чем примечательна «оранжевая» революция и ее итоги? Произошла она в стране, которая гораздо менее развита, нежели та же Англия и иные могущественные капиталистические страны. Как много людей в моей стране с завистью смотрят на «запад», восхищаясь этими странами, неистово ругая свою державу, и считая своих соотечественников едва ли не людьми второго сорта. По сравнению с жителями высокоразвитых стран запада. Но вот что интересно. Лично меня не просто удивляет, а шокирует, что в странах того же хваленного запада, в нередких случаях каких-то терний, иногда столь мелких, что они и яйца выеденного не стоят, народ не придумывает ничего лучшего, как выходить на улицы своих городов, идти по них, вся круша и сжигая на своем пути! В моей же стране, пусть и трижды противоречивой, но от этого не менее любимой, во время такой масштабного и грандиозного потрясения, коим была «оранжевая» революция, не просто не был никто не убит и ничего не сожжено, даже ни единой царапины никто не получил!!! У нас хватило ума и порядочности поменять власть и устои, разрешить колоссальный конфликт противоречий в обществе, мирно и по-людски. Да мы в сто, в тысячу раз порядочнее и умнее тех, кому «в рот заглядываем»!!!  

Моя страна испытание своим «Судным днем» прошла! Как пройдет «проверку на вшивость» народ Англии?  

Впрочем, это проверка не только для народа, но и для ее лидеров. Оправдывают ли лидеры ожидания народа, которые ради него шли на баррикады? Невольно снова хочется привести в пример результаты «оранжевой» революции. Тогда таки «добро» победило «зло». Люди на своих руках вынесли и усадили на «трон» того, в ком видели свое спасение и надежды на лучшую жизнь. Вступая на пост руководителя страны и принимая присягу перед народом, лидер рассыпал обещания, как отныне при нем хорошо заживет народ. И вот прошло пять лет… Пришло время новых выборов и час подводить итоги. И что же мы получили? Да более бездарного, глупого, тупого (в прямом смысле слова! ) правителя трудно даже представить! И так думаю не только я. Результаты всенародного голосования, которое прошло несколько дней назад, красноречиво подтвердили это. Им (бывшим главой государства, который «занял у Сирка очи», чтобы снова пойти на новые выборы), было набрано настолько мизерное количество голосов избирателей, что иначе, как неслыханным унижением, эти результаты и назвать-то невозможно!  

Тогда, когда он рвался к власти, им, как и многими другими в подобных ситуациях, двигало одно: лишь бы занять вожделенное место на «троне», а там – хоть трава не расти. В такие минуты человек не думает, что эта вершина хотя и является безусловным успехом, которая покоряется далеко не всем, но пребывание на ней отнюдь не вечное. Что придет время, когда нужно будет «занимать у Сирка очи», и давать отчет перед народом и перед историей.  

Каким будет этот отчет у Кромвеля? Ежели он таки добьется своего, и таки придет к власти, то, что останется за его «спиной», после его «царствования»? Какой суд совести (а, возможно, и не только совести) будет судить его за шаги, которые потомки расценят, возможно, не менее, а то и более преступными, нежели те, за которые он сейчас судит короля. Люди так устроены, что в минуты, когда им «попадает в руки» кусочек власти, они, упоенные этой властью, теряют контроль над собой, чувствуют вседозволенность, искренне считают, что могут творить все, что угодно, и никто при этом не станет им перчить. Да, пока они у власти, в их руках силы правопорядка и армии, они действительно практически недосягаемы для правосудия. Но ведь даже глупец понимает, что ничто и никогда не длится бесконечно. Интересно, задумываются ли сейчас Кромвель, Бердшоу, члены суда и многие из тех, кто планирует обагрить свои руки кровью короля, что придет время и им придется отвечать за эту пролитую кровь точно так же, как они сейчас требуют ответа за подобное от короля. Давайте немного пофантазируем и представим, что пройдут года, и сын Карла I окажется на «родительском престоле». Понятно, что он непременно захочет устроить суд над «цареубийцами». Нетрудно догадаться, что громогласные и уверенные голоса тех, кто сейчас зачитывает гневные приговоры королю, превратятся в жалкий овечье блеяние, и каждый будет из кожи вон лезть, чтобы придумать какую-то правдоподобную легенду о том, что он, дескать, вовсе и не причем. Они искренне не хотел казни над королем, каждый из них отказывался это делать, но его, бедолагу, невинную непорочную душу, заставляли. Да уж, психология тех, кто оставляет совесть дома на полке, и спешит куда-то, чтобы «отметиться в списке», и не потерять «тепленькое местечко», не изменилось и спустя четыре столетия! Увы, так устроен мир…  

Однако, не будем забегать вперед событий. Повторяем, наши фантазии насчет грядущего «Божьего суда» для тех, кто сейчас сам чинил суд над королем, являются только лишь фантазией, ловким ходом писателя, и не более того.  

В субботу, двадцать седьмого января, предстояло оглашение приговора. В связи с этим суд вновь был открыт для публики, поэтому Вестминстер-холл вновь был полон народа.  

Каждый из вас наверняка задаться вопросом: а присутствовали ли вновь в зале Нед Бакстер и Эндрю Сунтон? Хороший вопрос. Коль уж на открытии они были, то сейчас, в день, когда окончательно будет решена судьба короля, им, как говориться, сам Бог велел быть. Все верно, все так, да не совсем. Чтобы все окончательно понять, нам нужно вернуться к событиям, случившимся по окончанию первого дня суда над королем.  

Все же не зря наши друзья в целях безопасности разделились, и сидели на галереях не вместе. Это дало возможность Эндрю, который покидал Вестимнстер-холл на немалом удалении от Неда, заметить, как «по пятам» Бакстера следовали некая дама, и еще несколько человек. Эндрю видел, как она что-то шептала им на ушко, как те утвердительно кивали головами, и устремились вслед за Недом. И, хотя дама была в маске, по фигуре, осанке, походке, манере поведения, и манере отдавать приказ своим подданным, Сунтон-старший сразу же понял, что это леди Кэлвертон!!! Если у Эндрю было время подумать, он бы успел сообразить, как и друга предупредить об опасности, и самому не «светиться». Не зря говорят, что «у страха глаза велики». В критические минуты люди в первую очередь думают о возможности самого худшего для себя исхода. Поэтому и стараются предпринять максимально возможные меры для своего спасения. И это, конечно же, правильно.  

Так поступил и Эндрю. Ему показалось, что мстительная интриганка, выследив Нед, отдала своим людям приказ убить его! Не более, и не менее! А в такой ситуации, когда нужно спасть друга, и, когда каждая секунда дорога, желание не «засветиться» лично, отходит на второй план. Что Сунтон и сделал. В душе он паниковал, но здравый рассудок не покидал его. Он понимал, что если он прямо сейчас броситься со всех ног да Недом, то сделает еще хуже. Бегущий человек всегда привлекает внимание. Эти действия Эндрю могут послужить неким раздражителем для людей, начавших преследовать Неда. Это можно сравнить с ситуацией, когда бродячая собака лает на вас, но не нападает, выдерживая расстояние. Но, стоит только вам начать убегать от нее – все! Погоня обеспечена! Даже если собака будет ленивая, сытая, хромая, кривая, любая, но, если увидит, что от нее убегают, обязательно броситься в погоню!  

Так и здесь. Эндрю был уверен, что, если он побежит за Недом, то преследуемые тут же бросятся в погоню, настигнут жертву, и обрушат на нее удары своих шпаг. Поэтому Сунтон постарался сделать все незаметно. Он быстро настиг друга, просто идя быстрой походкой, шепнул ему на ухо, что люди леди Кэлвертон преследуют его, посоветует, что им нужно как можно быстрее раствориться в толпе. Пока она (толпа) еще продолжала оставаться настолько большой, что в ней легко можно было затеряться.  

Что друзья и сделали. И, как им показалось, это им удалось. Даже уже тогда, когда толчея была позади, и они передвигались по пустынным улочкам, оба много раз меняли направление движения, много раз юркали в совершенно неожиданные и узкие проходы, соединяющие эти улочки, много раз оглядывались назад, чтобы убедиться, никто ли их не преследует. Каждый раз результат был одним и тем же: никто подозрительный, кто мог бы являться их преследователем, замечен не был.  

Немного успокоившись и переведя дух, друзья (каждый по отдельности) еще долго петляли по улицам города, еще много раз оглядывались назад, убеждаясь, что их таки действительно никто не преследует, и лишь потом только вернулись в дом друзей Нэда, где они сейчас проживали.  

Но в тот вечер оба долго не ложились спать. И не только потому, что обговаривали события суда над королем. Они снова и снова досадовали на себя и не могли простить себе такую оплошность, что так глупо и нелепо раскрыли перед своим главным противником, леди Кэлвертон, свое присутствие. Теперь стратегия их отношений с интриганкой разительно менялась. Теперь не у них была возможность со стороны незамеченными наблюдать за леди Кэлветрон и ее действиями, твердо веря, что та даже не подозревает об их существовании, а наоборот!  

Как оба ругали себя за такую оплошность! Тогда они спешили занять места на галерее, воспринимая сей факт, как нечто, само собою разумеющееся. Эти места были для людей их уровня и их достатка. Они мыслили категориями людей своего сословия. Ну, не придет же в голову любому из нас в голову мысль, в случае затруднения с жильем, отправиться ночевать в какой-нибудь подвал и уснуть там на голом полу и на куче какого-нибудь грязного тряпья! Подложив под голову место подушки обернутый тряпьем кусок камня! А людям опустившимся, без определенного места жительства, такие «хоромы» кажутся пятизвездочным отелем! Понимаю, что это глупое сравнение. Такое вам, уверен, и в голову не придет. Как не пришла в голову Неду и Эндрю мысль о том, что отнюдь не глупая интриганка могла предположить появлении двух своих «незримых» врагов в этот день и в этом месте, и предположила, что они могут быть именно на галереях, предназначенных для людей уровня Бакстера и Сунтона. Так оно в итоге и оказалось. И вот эта наивная, но в итоге роковая ошибка, теперь могла им дорого обойтись. Очень дорого.  

Сейчас друзья на все лады корили себя за то, что черт их понес на галереи. Где их появление было и более ожидаемое для их врагов, и места там было намного меньше, чем в зале. Тех, кто был на галереях, было легче рассмотреть, чем ту огромную массу простолюдин, которые толпились посреди зала. В такой огромной массе народа никакая леди Кэлветрон их не заметила бы! Ну почему они поперлись на галереи, а не попытались скрыть свое присутствие среди толпы?! Такой вопрос, а, вместе с ним, и ответ напрашивался сам собой, еще перед первым днем заседания суда! Друзья вновь и вновь корили себя за эту оплошность, но изменить что-либо было уже невозможно.  

Однако, опускать руки нельзя было ни в коем случае. Наши герои все же были преисполнены страстным желанием довести задуманное до логического завершения. Желание спасти короля, сделать все возможное и невозможное, чтобы уберечь его шею от плахи, было огромнейшим. И руководствовались они сейчас не только благими намерениям. Ведь желание спасти жизнь человека в любой ситуации вызывает искреннее уважение. Но ими еще и двигал вполне не шуточный азарт. Сколько раз у них уже срывались подобные попытки, поэтому сейчас они пытались доказать самим себе, что они чего-то в этом плане стоят. Что они способны хоть с очередной попытки, но все же довести дело до логического конца.  

Работа с Джоном Хоупом, двойником короля, продолжалась день и ночь. Нед и Эндрю «муштровали» его едва ли не круглые сутки! Они раз за разом показывали Хоупу каждое движение короля, его манеры двигаться, его осанку, когда он сидит, показывали, как король обычно ведет себя. Когда ему кто-то что-то дает в руки, и, наоборот, когда тот кому-то что-то передает из своих рук. Друзья сотни раз демонстрировали Джону, как ходит король, и тысячи раз просили его повторить эту походку.  

Надо отдать должное Хоупу, который, невзирая на свое отнюдь не высокое происхождение, и, казалось бы, беспробудную деревенскую темноту и безграмотность, оказался трудолюбивым и способным учеником. Он молча, без возмущения, вновь и вновь повторял то, что от него требовали, и друзья с радостью убеждались, что любой урок он усваивает отменно! У него получалось!  

Друзья радовались успехам своего ученика, но, в то же время понимали, что было бы очень ни лишне, ели бы он «теоретические» занятия подкрепил «практическими». То есть, не только смотрел бы на тех, (Неда и Эндрю), кто копирует походку и движения короля, а воочию увидел его, (Карла), своими глазами посмотрел, как тот ходит, ведет себя, общается и т. д. Нетрудно догадаться, что сейчас единственным, доступным для этого местом, был Вестминстер-холл. Мысль провести туда Хоупа напрашивалась сама собой. Если бы не досадный «прокол» во время первого дня заседания суда. Теперь все неимоверно усложнялось. Неимоверно! Ведь друзья нисколько не сомневались, что теперь и глаза леди Кэлвертон, и глаза многочисленных слуг интриганки, будут следить не столько за королем, сколько искать по залу Неда Бакстера и Эндрю Сунтона.  

Однако, на карту было поставлено слишком много, поэтому отказываться от задуманного друзья не могли и не хотели. Но на этот раз они действовали иначе. Они не только сами переделись в одежды простолюдинов, но и облачили в такой же «наряд» и Хоупа, и двух друзей Неда, которые были представлены к Джону и должны были не отходить от него вовремя всего заседания суда. Со стороны все должно было выглядеть так, словно эта троица являются друзьями, и они пришли вместе, чтобы поглазеть на действо. Нед и Эндрю при этом должны были находиться далеко в стороне. Нед – сам по себе, Эндрю – сам по себе. Эти группы должны были вести себя обособлено. На случай, если кто-то будет замечен недругами, то остальные при этом будут оставаться неузнанными.  

Понятно, что теперь в друзей и мысли не было, чтобы разместиться на галереях. Толпа простолюдин – вот что для них было сейчас актуально. Вот где лучше всего было смотреть на все, и в то же время не афишировать себя. Правда, с тех мест, где находился простой люд, все происходящее было не столь хорошо видно, (и слышно), как с галерей. Но выхода у наших друзей не было. Они нисколько не сомневались, что отправься они снова на галереи, как тут же будут узнаны наблюдательной леди Кэлвертон. Стоит ли говорить о том, что для похода в Вестминстер-холл лицо Джона Хоупа также снабдили «дополнительной» бутафорной бородой и пышными усами, чтобы никто не мог заметить его сходство с королем.  

Все было приготовлено, и в субботний день двадцать седьмого января 1649 года наши герои, вместе с толпой иных зевак, хлынули в открывающиеся ворота Вестминстер-холла. Как только Карл появился в зале, Джон сразу же прикипел к нему взглядом. Первым было потрясение от того, что король, которого он раньше никогда не видел, действительно был похож на него, как две капли воды. Простолюдину, все жизнь уныло просуществовавшему в глухой забитой деревеньке глубинки Англии, хотелось визжать от восторга, что он, Джон Хоуп, так похож на Божьего помазанника, короля Англии! Но Джон хорошо помнила подробный «инструктаж» своих наставников перед визитом в Вестминстер-холл. Да и сам, без нравоучений Неда и Эндрю, понимал, что сейчас ему нужно вести себя так, чтобы никто не обращал на него, Джона, ни малейшего внимания. Поэтому жадно впитывал в себя все, что видел и слышал.  

А видеть и слышать на этот раз, к счастью для Джона и его наставников, было что. Обычно король проходил к своему креслу, установленному, как мы уже говорили, лицом к судьями, но, увы, для наших заговорщиков, спиной к зрителям, садился в него, и потом уже Джон мало что мог видеть. Но на этот раз король неожиданно не сел в свое кресло! Он вдруг затеял словесную перепалку с Бредшоу, оставаясь при этом стоять! Благодаря этому у Джона появилась возможность видеть короля не мельком, как его об этом и предупреждали наставники, (когда король идет к своему месту, и покидает зал), а довольно долго наблюдать все движения, короля, слышать его голос, наблюдать его эмоции за все время, пока он стоя пререкался с Бердшоу. Не воспользоваться таким «подарком судьбы» было бы глупо, поэтому Джон максимально напряг свои слух и зрение, чтобы нечего не упустить, ни одной малейшей детали.  

– Сэр, – обратился король к Бердшоу. – Позвольте мне сказать одно слово. Я надеюсь, что не подам повода прервать меня. Только одно слово!  

– Но, сэр, вас выслушают в свое время, – был ответ. – Выслушайте сначала суд.  

– Я желаю, чтобы меня выслушали! – Король настаивал. – Это касается того, что собирается сказать суд. Поспешный приговор потом уже невозможно будет отменить.  

– Вас выслушают до вынесения приговора. Господа, – Бредшоу обратился к залу. – Обвиняемый уже несколько раз представал здесь перед судом, чтобы ответить за свои тяжкие преступления, известные всей стране. Однако он упорно не желал признавать свою вину. Приговор ему уже вынесен. Но мы согласны предоставить ему слово, если он не будет подвергать сомнению законность суда.  

Понимая, что король может сказать сейчас что-то важное, весь зал устремил на него взор и моментально притих.  

– Я желаю, – торжественным голосом сказал король, – чтобы меня выслушали лорды и общины в полном составе. Я хочу сделать им одно предложение, которое гораздо важнее для мира королевства для свободы моих подданных, нежели для моего собственного спасения.  

Все заволновались: что за предложение? Что задумал король? Может, он хочет отречься от престола в пользу своего сына? Или предложить новые, более радикальные условия мира? А, может быть, это очередная уловка?  

Черни было невдомек, но, изощренные в юридических тонкостях члены суда прекрасно понимали, что просьба короля отрицает их правомочность не прямо, а косвенно. Тем не менее, слова Карла тронули сердца многих, и среди членов суда появились сомневающиеся и колеблющиеся. Среди самих же судьей стал нарастать шепот, а один из них не выдержал и «поведал миру» крик своей души:  

– Что же у нас, сердце из камня?! Люди мы или нет?! Пусть я поплачусь жизнью, но дайте мне сказать!  

Это был полковник Даунс. Автор этих строк не знает, каким был жизненный путь этого человека, до данного момента, и каким он будет после него. Это же в полной мере относится и к леди Фэрфакс. Я знаком с ними только лишь по тем фразам, которые (фразы) известны теперь и вам. Казалось бы – всего лишь слова, но как важно то, где и когда они были сказаны, в какой ситуации, какие последствия они могли повлечь за собой для тех, кто их говорил, какого огромного гражданского и чисто человеческого мужества они требовали от людей, что их говорили. Это не так просто, в минуту всеобщего «Одобрямса! », когда тысячи «спинок» услужливо «прогнуты» в одну сторону, а из этой тысячи находится один, кто не действует по чьей-то указке, или «по списку», а поступает так, как велит ему совесть.  

Эти выкрики – краткий эпизод, одно мгновение в длинной жизни леди Фэрфакс и полковника Даунса. Своего рода короткая вспышка. Но эта вспышка получилась настолько яркой, что и спустя четыре столетия мы знаем, что на этой грешной земле жили вот такие два человека, такие яркие личности, которые, уходя на заседания суда, не оставляли дома на полке свою совесть, свою честь, свое понятие о благородстве и чести.  

Всего лишь одни выкрик… Одна фраза… Одно слово… Но иногда оно значит очень и очень много.  

Мне сейчас невольно вспоминается интервью с одним человеком, который достиг в жизни очень многого, стал известным, преуспевающим и уважаемым человеком. Меня в его рассказе поразила история о том, как он однажды попал в затруднительную ситуацию. Все было настолько плохо, что он уже думал о том, чтобы свести счеты с жизнью, «Кинули» партнеры по бизнесу, ушла жена, переели близкие друзья. Жить не хотелось. Все отвернулись, вест мир! И вдруг он слышит слова: «Мама, смотри. Какой грязный и небритый дядя, в мятой одежде. Наверное, пьяница какой-то». На что мать ответила: «Нет, доченька. Это не пьяница. Видно, что это хороший человек. Ему просто сейчас очень плохо».  

Всего лишь одна-единственная фраза!!! Но что она тогда значила для человека! В минуту, когда отвернулись все, весь мир, нашлась одна-единственная душа, которая поняла, поддержала, вернула к жизни!!!  

Нечто подобное сейчас произошло и в этом зале. В час, когда король, стоя у последней смертной черты, взывал к судьям, к залу, словами, взглядом, с мольбой о понимании и поддержке, но в ответ видел лишь недобрые взгляды судей, да скандирование от бывших своих «детей»: «Казни! », нашелся всего один, один-единственный человек, который протянул королю «руку помощи»: «Что у нас, сердце из камня?! Люди мы, или нет?!»  

Свой исторический шанс полковник Даунс не упустил. Свою проверку на вшивость он прошел. Прошел, не замарав чести…  

– Вы в своем уме?! – Кромвель, сидевший перед Даунсом, резко повернулся. – О чем вы думаете, полковник?! Вы что, не можете сидеть спокойно?!  

– Нет, не могу! – Дуанс вскочил. – Милорды! Послушайтесь своей совести! Не отвергайте просьбы арестанта! Я прошу суд удалиться на совещание!  

В зале поднялся невероятный шум. Судьи в нерешительности переглянулись, поднялись, и вышли в соседнюю комнату для совещания.  

Кромвель сразу же набросился на Даунса:  

– Кто вам позволил нарушить ход заседания?! Вы что, не понимаете, что имеете дело с самым жестоким, самым кровавым из людей! Его ни в коем случае не нужно щадить! Не нужно потакать его упрямству! Нельзя верить ни единому его слову! Вы хотите спасти своего старого господина?! Сознавайтесь!  

Кромвель был сильно рассержен и весь свой гнев выплеснул на полковника. Тот приводил в ответ свои аргументы, говорил дерзко, с вызовом. Такого Кромвель стерпеть не мог.  

– Довольно! – Резко оборвал он Даунса. – Я не желаю слушать разглагольствования этого человека, с неустойчивой психикой! Вернемся в зал, и исполним свой долг!  

Авторитет Крмвеля был непререкаемым. И хотя пререкания и обсуждения длились еще примерно с полчаса, все же судьям ничего не оставалось делать, как вернуться в зал, и вновь занять свои места. Однако, в зал вернулись только пятьдесят девять членов суда.  

Глаза короля светились пусть и небольшой, но надеждой. Он все еще надеялся на чудо. Впрочем, что ему оставалось делать. Утопающий рад ухватиться и за соломинку, движимый извечным инстинктом сохранения жизни. Для Карла сейчас такой спасительной соломинкой виделась надежда на то, что члены суда изменят свое решение.  

Увы, с первых же слов своей речи Бредшоу заявил, что суд отвергает требование короля…  

И хотя затем Бердшоу произнес длинную речь, полную юридических терминов, ссылок на библию, и событий времен Эдуарда II, Ричарда II, Марии Стюрат, упавший духом король понимал, что главные слова уже практически сказаны.  

– Существует договор, – чеканил Бердшоу монотонным голосом, – заключенный между королем и его народом, и он накладывает обязательства на обе стороны. Долг суверена – защищать свой народ. Долг народа – верность суверену. Ежели король однажды вероломно нарушил клятву и свои же обязательства, то этим он уничтожил свой суверенитет.  

Король то и дело вскакивал, пытался протестовать или отвечать на заданные ему вопросы. Но Бредшоу умело гнул свою линию. Тактика его была уже привычной, испробованной, не дающей осечек. Теперь он уже знал, что для того, чтобы не выпускать инициативу из своих рук, нужно побольше говорить самому, и ни в коем случае не давать это сделать противной стороне.  

– Были ли вы, – обращался он к королю, – защитником Англии, кем вы по должности обязаны были являться, или ее врагом и разорителем, пусть судит вся Англия и весь мир.  

Карл попытался ответить, но Бредшоу тут же продолжил свою тираду, в которой излагал исторические и юридические основания приговора. Они содержали стройное учение о народе, как источнике всякой власти в государстве. О короле, как должностном лице, ответственным перед народом, его избравшим. О праве народа не только восстать против короля, превратившегося в тирана, но, если он будет обстоятельствами принужден к этому, то и убить его!  

Бердшоу, сам того не ведая, посеял семя, которое вскоре даст обильные плоды. Он как бы обобщил, сформулировал и обнародовал некое учение, под знаменем которого потом будут штурмовать абсолютизм не в одной только Англии. Но именно здесь и сейчас оно стала знаменем революции, которая в эти минуты была фактически ее апогеем.  

– Мы сейчас творим величайшее дело справедливости! Если нам даже суждено будет погибнуть, творя его, мы, милостью Божьей, не отступимся от него!  

Такими были заключительные слова обвинительной речи, провозглашенной Бредшоу.  

Король вновь попытался что-то сказать, но наш «оратор», продолжая держать в руках ситуацию, и понимая, что пришло время оглашения самого приговора, повысил голос и начал громко оглашать приговор:  

– Упомянутый Карл Стюарт, как тиран, изменник, убийца и публичный враг, присуждается к смертной казни, путем отсечения головы от туловища!  

Карл побледнел. Он понимал, что в эту минуту свершилось все. Рухнули все, даже самые призрачные его чаяния и надежды. С отрезвляющей для себя ясностью он понял, что теперь что-либо изменить будет уже невозможно.  

В знак своего одобрения приговору члены суда встали. Карл тоже вскочил, обращаясь к Бредшоу:  

– Так вы дадите мне слово, сэр?!  

Ага! Как раз тот случай! Станет давать тот слову оппоненту, когда он поставил такую эффектную точку в деле, и чувствовал себя героем-триумфатором. Любое слово или аргумент короля могли смахнуть с Бредшоу этот лоск. Он, конечно же, и не собирался давать слово своему оппоненту.  

– Сэр, вы не можете быть выслушаны, – ответил судья, собирая бумаги, и намереваясь покинуть свое рабочее место.  

– Не могу, сер? – Кара вновь начал заикаться.  

– С вашего позволения нет, сэр. Стража! Уведите арестанта.  

– Но позвольте! – Смертельная бледность покрыла лицо короля. – Я не могу разговаривать после приговора?! С вашего позволения, сэр, я могу говорить после любого приговора…  

«Сэр» остался равнодушным к крикам отчаяния приговоренного к смерти. Он просто повернулся к нему спиной. Солдаты окружили короля и начали с применением силы уводить из зала.  

Во время этого, пусть и короткого пути, Карл видел множество лиц, которые злорадно ухмылялись. Кто-то злорадствовал молча, кто-то рвал глотку от криков «Казни! » Это был тот момент, когда кто-то не просто одолел соперника, а и ставит на него, (уже агонизирующего, но понимающего, что происходит), подошву своего сапога. Чтобы подчеркнуть этим свое величие, и еще больше унизить поверженного соперника. Добавив ему к физической боли, еще и изрядную долю боли душевной.  

Мы уже упоминали о ситуациях, когда от человека в одночасье отворачиваются все, и друзья, и недруги, весь мир. В эту минуту Карл испил сию горькую чашу до дна.  

20.  

Весь остаток дня, что прошел после суда, Нед, Эндрю, и Джон Томпсон фактически не проронили ни слова. Столь подавленным было их состояние. Казалось бы, говорить было о чем. Нужно было расспросить двойника короля, пошла ли впрок ему «практика», заметил ли он в движении и поведении короля нечто такое, что ему об этом не было известно раннее, и что он теперь возьмет себе на «вооружение». Но все это пока что просто не шло в голову. Настолько сильным было потрясение после увиденного и услышанного.  

Утром следующего дня, когда все трое собрались вместе, чтобы таки обговорить текущее положение дел и наметить план на будущее, Джон не стал выслушивать, как это обычно происходило, наставлений и нравоучений своих наставников, а начал говорить первым. Притом, первая же его фраза повергла Неда и Эндрю в шок:  

– Я хочу умереть вместо короля.  

В комнате зависла звенящая тишина.  

– Да, я хочу не просто заменить его на какое-то время, пока подмена не будет обнаружена… Я, это… Я готов и взойти вместо него на эшафот. И принять вместо него смерть. Чтобы никто ничего так и не узнал. Что это был ни он, а я…  

Друзья все еще продолжали молчать, осмысливая услышанное.  

– Вы это серьезно, Джон? – Первым нарушил тишину Нед.  

– Да, мистер Деккен.  

Не будем забывать, что при первом знакомстве в целях конспирации Нед представился двойнику короля Джорджом Деккеном, а Эндрю – Томасом Хоуардом. Эти имена так «прилипли» к нашим друзьям, что Джон Томпсон так и продолжал называть их именно так.  

– Но… – Нед не знал, какие слова сейчас уместны. – Вы отдаете себе отчет в том, на что решаетесь.  

– Да, – не раздумывая ответил Джон. – Если он умрет, это будет смерть мученика, смерть которой можно гордиться. Я хочу принять на себя эту смерть. Жизнь короля важнее для нации, нежели моя, трижды никчемная жизнь…  

В комнате еще какое-то время царствовало безмолвие.  

– Поймите нас правильно, Джон, – вмешался в разговор Эндрю. – Ваш поступок однозначно героический и заслуживает безусловного уважения. Но… С одной стороны такой поворот событий, если говорить откровенно, был бы, конечно, гениальным выходом из ситуации. При таком раскладе появилось бы обширное поле для маневров. Все считали бы, кто короля уже нет в живых, не опасались бы его, что дало бы ему более благоприятные возможности, действуя инкогнито, отправиться за океан, собрать силы, и возвратиться в Англию с ответным ударом по своим обидчикам. Но это, опять-таки, повторюсь, с одной стороны. С другой стороны… На чаше весов находится ваша собственная жизнь. – Эндрю какое-то время помолчал. – И мы с моим другом никогда не простили бы себе, что стали причиной вашей смерти. Лично я не хочу, чтобы этот грех был на мне.  

– О чем вы говорите?! – Искренне удивился Джон. – При чем здесь вы?! Я, и только я сам решился на это! Не присваивайте себе мою будущую славу! Я сам, слышите, я сам решился на это! Слава мученика, погибшего за великое дело, будет принадлежать мне! Слышите?!  

Друзья были в легкой растерянности.  

– Да… – Нед не знал, какие слова подобрать. – Все это так, но… Ваше решение действительно заслуживает глубочайшего уважения. Глубочайшего! Но вы должны до конца понимать, на что решаетесь. Ведь речь идет о непоправимом. Потом уже ничего нельзя будет изменить. Пусть вы не молоды, но у вас впереди немалый кусок жизни. Разве вам не жалко будет расставаться с этим миром?  

– Не жалко! Поскольку нет впереди этого куска жизни…  

Нед и Эндрю в недоумении взглянули на Джона.  

– Что вы имеете в виду?  

– А то и имею, что я все равно не жилец на этом свете. Я по себе чувствую, что болезнь моя серьезная и жить мне осталось недолго. А тут еще и лекарь, который меня осматривал, и у которого я, тайком от вас, расспрашивал о своей болезни, сказал что… Одним словом, я все равно умру. Днем раньше, днем позже, какая, к дьяволу, разница. Буду где-то похоронен, как последняя бродячая собака, и никто обо мне не вспомнит. А так у меня есть шанс сделать доброе дело, войти в историю. Я всю жизнь прожил в нищете и забвении. Пусть я неграмотный и… Но я, все равно, понимаю, что это мой шанс. Там, в моей деревушке, его бы не было. Если бы вы не явились, я бы уже к этому времени лежал бы, наверное, среди других обитателей нашего деревенского погоста. Доктор, нанятый вами, за что вам огромное спасибо, поставил меня на ноги, но я-то чувствую, что это не надолго. Я чувствую, как болезнь изнутри пожирает меня…  

В комнате снова на какое-то время воцарилась тишина. Нашим друзьям просто нечего было на это ответь Джону.  

– И еще. – Продолжил тот. – Я следил не только за походкой и движением короля. Я видел его лицо, его взгляд. Для меня, моих родителей и знакомых, король всегда был кем-то, наподобие Бога. В моих глазах он был некой святыней, пред которой я преклонялся. Я всегда представлял его величественным и небесным. Но вчера… Бледное лицо, растерянный взгляд… Я помню его взгляд… Взгляд обреченного, преданного человека. Все отвернулись от него, все!  

Джон вдруг со всей силы стукнул кулаком по крышке стола, за которым сидел. Нед и Эндрю оцепенели. Такого они от Джона, всегда спокойного и покладистого, никак не ожидали.  

– Вы знаете, что мне больше всего запомнилось из событий вчерашнего дня? – Джон, что называется, вошел в азарт. – Тот человек, который крикнул слова в защиту короля. Все в зале, все ополчились против короля, а он был один, один-единственный, кто протянул ему руку помощи. Я тоже хочу протянуть… Пусть это будет последний поступок в моей жизни, но он будет стоить всех тех иных унылых дней моего серого существования в моей деревушке. И не перечьте мне! Коль вы сами говорите, что так будет лучше для всех, то так, тому и быть! Спите спокойно! Пусть совесть ваша будет чиста! Я сам принял такое решение. Вы здесь не при чем.  

На следующий день в жизни Джона Томпсона произошло еще одно не рядовое событие. После долгой разлуки у него появилась возможность вновь увидеть свою жену. От переизбытка эмоций и впечатлений рот у нее не закрывался ни на минуту! Она рассказывала, как люди этих уважаемых господ, которые сейчас являться лучшими друзьями ее мужа, на специальном рейсе корабля доставили ее во Францию, где она имела встречу с неким Россом, владельцем преуспевающей таврены «Приют морских историй».  

Он рассказал, как когда-то был в безвыходной ситуации, и весь мир поблек в его глазах. Но явились вот эти господа, которые сейчас рядом с Джоном, и не только спасли его, Росса, сына от неминуемой, казалось бы, смерти, но и подарили им во Франции таверну, которая теперь дает им немалый доход, и позволяет жить безбедно.  

– Так что этим господам, Джон, можно доверять. – На эмоциях она подытожила свой длинный монолог. – Уж и не знаю, какую услугу просят тебя оказать эти уважаемые люди, но уверенна, что их нужно послушаться. Они не обманут и не подведут.  

Джон, Нед и Эндрю переглянулись между собой. Тереза недоуменно посмотрела на них:  

– Вы от меня что-то скрываете?  

– Пока скрываем, – ответил Нед после некоторой паузы, понимая, что чем больше они будут ее, паузу, растягивать, тем больше будут пугать женщину. – Пока не завершим то, что надумали. Поскольку в целях безопасности, чтобы никто не проболтался и не выдал наш секрет, пока что действительно желательно, чтобы никто ничего ни о чем не знал. Но, уверяем вас, ничего, так сказать, смертельного, мы для вашего мужа не придумали. Однако вчера он нас огорошил предложением, которое, смею предположить, вы миссис Тереза, можете не одобрить. Нам бы сейчас с другом в самый раз выйти, и оставить вас наедине, чтобы мистер Томпсон сам смог с вами объясниться, но, просим простить, не сможем этого сделать. Нужно сохранять тайну. Говорите при нас, Джон. Можете сказать главную суть того, что вы решили, но, надеюсь, вы понимаете, вы не должны раскрывать всего дела в целом. Для пользы дела миссис Тереза пока не должна знать о том, что мы задумали.  

– Нет, пока ничего я говорить ей не буду. Извини, Тереза, но хочу оградить тебя от лишних волнений. Скажу одно, то, что я решил, является моим решением, и только моим. Мои уважаемые друзья здесь абсолютно не при чем. Все будет хорошо, Тереза! Уверяю тебя! Скажите, – Джон повернулся к Неду и Эндрю, – а возможна ли ситуация, что вы все то, что планировали дать мне, за мою услугу, смогли бы дать не только моей жене, но и моему брату. Это два самых близких человека, которые есть у меня.  

– Конечно, мистер Томпсон. – Ответил Нед. – Это ваше право, ваш выбор.  

– И снова выбор… – Задумчиво протянул Джон. – Господи! Какое наступило время! Выбор делают все, выбор делает страна, нация… Час, когда все принимают решения. Зачастую глобальные, исторические. В удивительное время мы с вами живем!  

Да, страна действительно жила выбором.  

Выбор должны были делать и судьи. Да, приговор был сформулирован и оглашен перед народом. Но он вступит в силу лишь только тогда, когда под ним будут собраны подписи судей. Вот тут-то и начали возникать трудности. Нетрудно догадаться, что многим судьям было просто страшно ставить свое имя под смертным приговором королю. Ведь одно дело молча подняться, вместе со всеми, в знак согласия с вынесением приговора, и совершенно иное, увековечить свое имя на этом неоднозначным для Англии, и для потомков, документе.  

Против казни английского монарха открыто и твердо выступали Генеральные штаты Голландии, шотландское правительство Аргайла, Король Франции Людовик XIV. В парламент, совет армии, суд, Кромвелю, Фэрфаксу нескончаемым потоком текли реки писем, с просьбами, мольбами и яростными требованиями отменить приговор. А протестующие памфлеты появлялись даже не ежедневно, а едва ли не ежечасно!  

Лорд Фэрфакс, с неистовым блеском в глазах, умолял членов суда, если не оправдать короля полностью, то, хотя бы, смягчить приговор. Ведь если суверен будет казнен, предполагал Фэрфакс, то появится очень большая вероятность возникновения новой гражданской войны!  

Однако, ничто не могло поколебать решительности кромвелевских «воевод». Его офицеры и на войне решали все спорные вопросы «с шашкой наголо», и теперь, даже в мирное время, хотели все решить одним махом, наскоком, одним «кавалерийским налетом», просто не желая утруждать себя рассуждениями о том, что теперь все можно было бы решить и в более спокойной, не «кровожадной» обстановке. Полковники Оки, Уолли, Гоффе, Гаррисон, Хортон, Ивер, Прайд, Хетчинсон, без малейших угрызений совести, первыми подписали приговор.  

Впрочем, справедливости ради, мы с вами, и, в первую очередь, автор этих строк, не вправе применять определение «кровожадность» в оценке их действий. Ибо не нам с вами их судить. Они, в отличии от автора, сидящего в уютной комнате за письменным столом, рисковали жизнью, смотрели в глаза смерти, идя на бой с силами, которые возглавлял король. Это мы с высоты нашего времени и своего цивилизованного восприятия окружающего смотрим на ситуацию по-своему. Но каждый человек в этом мире должен понимать, что его мнение ни в коем случае не является истиной в последней инстанции. Каждый вправе смотреть на ситуацию по-своему, и никто не вправе осуждать его за то, что он имеет именно такое, а не иное мнение. Ми ведь можем понять чувства матерей, лишившихся родных кровинушек, во время суда над серийным маньяком, который оборвал более полусотни еще толком-то и не начавшихся детских жизней. Они не только искренне желают убийце смерти, но и сами готовы разорвать его на клочки. Извините за однозначно глупое сравнение. Но ведь я уверен, что многие из читателей были бы на стороне приведенных мною в пример матерей, и искренне одобрили бы их поступок, если бы те позволили себе даже учинить самосуд. Так почему мы гневно осуждаем офицеров, которые не на словах, а на деле, видели кровь, у которых во время военных действий гражданской войны на руках умирали их друзья, а, возможно, и родственники?  

Вот в этом-то и заключается парадокс и феномен гражданских войн и даже мирных, казалось бы, революций. Весь их трагизм в том, что в них нет, и не может быть ни тех, кто «прав», ни тех, кто «не прав». Каждый по-своему прав, и искренне верит в то, что он совершает благое дело. Да, пройдут года, и человек, переоценив ценности, или увидев то, чем все завершилось, может сказать, мол, я тогда был не прав. Или были не правы те, кто призывал меня под свои знамена. Но в тот момент, когда все совершалось, человек-то искренне верил в идеалы, за которые боролся. Я ведь приводил вам пример, когда сам лично «вышел на баррикады» во время «своей» революции, искренне считая, что творю благое дело. Пройдет всего лишь несколько лет, я своими глазами увижу, какие «завоевания революции» подарил своему народу тот, кого я, в числе других, таких, как я, на своих руках вознес его на вершину, и задамся немым вопросом: «И ради этого тупого дурня я лишился работы, карьеры и многого иного?!»  

Но это будет потом. Когда «час испытаний» пройдет и мы, «лежа на печи», будем уже с холодной головой и трезвым рассудком взирать с высоты своих лет и мудрости на случившееся. Но очень важно, что именно в этот «час», многие поступили именно так. Ведь было много и тех, кто и при одной революции, и при другой, и при одних правителях, и при других, будет руководствоваться не своим горящим сердцем, разумом и совестью, а трезвым расчетом: кто выиграет и придет к власти, пред тем и нужно «прогнуться».  

Как бы мы не симпатизировали королю, и как бы не относились к напористости Кромвеля, но смею предположить, что упомянутыми выше полковниками вряд ли двигало желание угодить Оливеру. Я даже не применяю здесь иронических изысков, типа «прогнуть спинку». Ибо по отношению к этим, возможно, мужественным офицерам, слепо верящим в свои идеалы, и не словами, а делом, внедряя их, повторимся, даже на поле брани, рискуя, жизнью, такие определения звучали бы кощунственно. Вряд ли можно сомневаться в том, что подписывали они приговор человеку, стоявшим у главе войска, против которого они сражались, полковники думали о том, чтобы угодить Кромвелю. Нет! Они слепо верили, что вершат благое дело, что принимают решение в вышей степени справедливое.  

И все же, при всем уважении к любому мнению, запланированная смерть являлась необычной. Вдумайтесь одно только словосочетание, которое вырвалось у автора случайно, непроизвольно, но оно и дает ответ на то, почему все выглядит необычно. «Запланированная смерть»…  

В свое время один человек «выбросил» на обсуждение народу вопрос, который, с одной стороны, казался абсурдным. Мол, если бы вам сказали, что вот сейчас будет умерщвлена вот эта конкретная девочка, то не состоялась бы такая-то конкретная, (Вторая Мировая), самая кровопролитная в истории человечества война, и, тем самым, были бы сохранены миллионы человеческих судеб. Практически не единый человек не дал положительный ответ! Казалось бы: вещи несопоставимые! Не улаживающиеся в разуме! На одной чаше весов – всего лишь одна человеческая жизнь, а на второй – миллионы! На вполне резонный вопрос: «Почему! », многие, не обладающие даром красноречия, отвечали сбивчиво, но общая мысль всех была практически одинаковой. На войне у каждого будет шанс сохранить свою жизнь. Эта же девочка такого шанса будет лишена…  

Такой шанс сейчас отбирали и у Карла.  

Можно бесконечно долго рассуждать о парадоксах в вопросе войн и смертей. Казалось бы, любая жизнь одинаково ценна, и нет никакой разницы, каким образом и при каких обстоятельствах человек ее лишился. Ему будет одинаково обидно лишаться жизни, сама агония будет одинаково болезненна для каждого, независимо от того, при каких обстоятельствах и кто оборвал его жизнь. Поразительно, но не все так просто. Почему об одном резонансном убийстве всего лишь (Боже! Что я говорю?! Разве можно здесь применять слова «всего лишь»?!) одного человека, пишут все газеты мира и о нем не устают говорить и много лет, а то и веков спустя, а о сводках с боевых действий, где полегли на поле брани тысячи, а то и десятки тысяч, бойцов, говорят коротко, буквально одной строкой?! Соизмеримо ли это?!  

Увы, пусть звучит это трижды кощунственно, но все в этом трижды несовершенном мире, не так просто. Понимаю, что это глупые, что это чрезвычайно глупые рассуждения автора, но мне хочется, чтобы мы взглянули на предстоящую смерть короля Англии со всех позиций.  

Один человек лишил жизни всего другого человека, и понес за это высшую меру наказания – смертную казнь. И в придачу – клеймо убийцы. Второй лишил на поле брани жизни стольких солдат из войска неприятеля, что даже подумать страшно!  

Но ему, вместо «высшей меры» и клейма «Убийца! », – почет, уважение, медали, ордена, почетное звание ветерана такой-то войны! Как же так, следуя логике, удивитесь вы?! Ведь эти люди, которые пролегли на поле брани, на поле брани тоже хотели жить?! Любая человеческая жизнь – бесценна! Да, но я привел вам пример не из практики каких-то диких кровожадных племен. Нет! Любая цивилизованная страна с уважением относиться к своим ветеранам.  

Вот такая, трижды глупая, четырежды абсурдная «арифметика» и логика, но такие расклады специально привожу вам в пример, чтобы показать, настолько неоднозначной была ситуация с предстоящей процедурой лишения жизни отнюдь не ординарного человека. Лишать не на поле брани, а прилюдно, при огромном скоплении народа, устроив из этого самое что ни на есть настоящее зрелище, некое шоу. Были народы, (к примеру, викинги), где считалось, что для мужчины нет более бесславного унижения, чем умереть без меча в руке! А вот теперь представьте, какую «собачью смерть» готовили для гордого короля все эти «подписанты»… И, исходя из этого, не сильно ругайте автора за его наивные рассуждения, приведенные выше.  

Без малейших угрызений совести «подмахивали» бумагу с приговором не только полковники, но и парламентские республиканцы: лорд Грей, Мартен, Ледло и многие другие. Но многих приходилось не просто уговаривать, а даже заставлять силой! «Отступники» никак не решались засвидетельствовать свое согласие под приговором, поэтому старались под любым предлогом увильнуть от этой «повинности». Видя такой поворот событий, Кромвель решил сам взять дело в свои руки.  

Он явился в палату общин, и стала сразу же убеждать подписать приговор тех членов палаты, которые также одновременно являлись и членами суда. Он был не просто крайне возбужден, с ним творилось что-то невероятное. Он громко и нервно говорил, столь же громко смеялся. Многих приводило в недоумение то, как он паясничал. В глазах тех, с кем он общался в этот день, поведение Кромвеля выглядело безумным, и даже кощунственным. К примеру, он подписался под приговором третьим, и при этом зачем-то измазал чернилами лицо Генри Мартена. Тот отплатил ему той же монетой. С таким вот, запачканным лицом, Оливер начал обходить и других членов суда, не только упрашивая их подписать приговор, но даже угрожая, а и иногда и издеваясь! Действовал он шумно, напористо, глаза его лихорадочно блестели! Нечеловеческое нервозное напряжение, в котором пребывал Кромвель все последнее время, теперь вот выплескивалось в такой своеобразной нервной «разрядке».  

А понедельник неугомонный Кромвель вновь является в палату общин, чтобы продолжить «стричь бороды» тем, кто еще не подписал вожделенную бумагу. Один из членов палаты, всего лишь на минутку заглянувший туда, увидев Оливера, принял отчаянную попытку поспешно и незаметно удалиться, но не тут-то было!  

– О нет! – Громогласным голосом остановил его Кромвель. – Тот, кто пришел сюда, должен немедля поставить свою подпись! Я прошу и требую! Чтобы вы, милостивый государь, сейчас же поставили свою подпись!  

Бедолаге ничего не оставалось делать, как подчиниться напору главного «цареубийцы».  

Такая же незавидная участь постигла и Ингольдеби. Кромвель подбежал к нему, схватил его за руку, с применением силы потащил к столу, на котором лежал приговор, вложил перо в пальцы бедолаги, и, громко смеясь, начал при это рукой «пленника» выводить по бумаге: «Ричард Ингольдеби». При этом еще и приговаривал:  

– Хотя вы, плут, скрывались от меня все это время, но теперь-то вы точно должны подписать эту бумагу! Так же, как и все мы!  

Тем временем Кадоген Эктон не мог успокоиться после того, как этот чертов Билл Хард улизнул из его рук. Можно было сейчас, конечно, чертыхаться в адрес Джона Томпсона, который допустил такую детскую оплошность, да что толку. Кадоген понимал, что делу этим не поможешь, поэтому сейчас самым логичным было – придумать что-то такое, как бы можно было выйти из ситуации, и таки не упустить из рук нить, которая все же может привести Эктона к своему врагу.  

Сейчас, многократно думая о случившемся, и анализируя все, что произошло, Кадоген ругал себя за то, что еще тогда, в самом начале всей этой истории с письмом Харду, не придумал ничего такого, что значительно упростило бы ситуацию. К примеру, «подредактировать» текст письма. Хард ведь не знал, что написано в письме, ему адресованном. Ведь можно было, подделав почерк хозяина постоялого двора, написать, мол, явись-ка ты, уважаемый Билл Хард, срочно по такому-то адресу. И указать адрес кто-то из верных людей Кадогена, проживающего здесь же, в Лондоне. Этот разбойник сам пришел бы по указанному адресу, а другу Эктона ничего не оставалось бы делать, как передать пленника, еще «тепленького» в руки мстителю. Почему он, Эктон, не подумал об этом раньше?!  

И что делать теперь?! Следуя логике, Хард, прочитав в письме, что хозяина постоялого двора просит его приехать к нему снова, чтобы тот поведал ему о каких-то важных новостях, направится к хозяину постоялого двора. Хард вряд ли знает, что того уже нет в живых. Но это ведь не меняет дело! Главное, чтобы жертва явилась в постоялый двор, а там люди Кадогена уж постараются на этот раз не упустить его.  

И Эктон не придумывает ничего лучшего, как этих же людей, кто нес «вахту» в таверне «Усталый путник», послать в постоялый двор мистера Гэнтера. В том числе и Томпсона, которому теперь, после случившегося, неудобно было отказываться от дальнейшего участия в этом деле. Нужно было, наоборот, своим вниманием и усердием искупить вину перед другом.  

Со «сменой дислокации» для «стражей дозора» по сути, ничего не менялось. Они делали все, то же самое, что и в Лондоне, с той лишь разницей, что место «боевого дежурства» теперь находилось далеко от столицы. Кадоген обеспечил их средствами не только в качестве платы за старания, но в эту суму также входила оплата за проживание и питание «дозорных». Эктон шел на любые расходы, одержимый навязчивой идеей все же разыскать своего давнего обидчика, и наказать его! По большому счету, дальнейшая жизнь мстителя не зависела от того, будет найдет и наказан Билл Хард, или нет. Но так уж устроен человек. Ежели он вобьет себе что-то в голову, то «накрутит» этим сам себя же до такой степени, что, как говориться, «света белого перед собой не видит», лишь бы только удовлетворить свои амбиции и достичь желанного. В такие минуту «идущему к цели» кажется, что сам факт достижения задуманной цели – это уже величайшего благо, некое великое дело справедливости, которое принесет в итоге только положительный результат. В таких случаях «упоенные погоней» входят в такой азарт, что совершенно не допускают даже мысли о том, что такой желанный и сладостный для них момент, когда они таки настигнут свою жертву, схватят, и «крепко зажмут ее в своих зубах», в итоге может сыграть с ними злую шутку…  

21.  

До рокового момента оставалось все меньше и меньше времени. Пусть и с огромнейшим трудом, но Кромвелю все же удалось собрать под приговором пятьдесят девять подписей. Так что на этом этапе жаждущему крови «цареубийце» можно было поставить точку. И переходить ко второму. Что он и сделал. На площади перед Уайтхоллом начали громко стучать молотки: сооружался помост для казни! Его, как и саму плаху, оббили черным сукном. Коль судебный процесс над королем, размышлял Кромвель, был открытым, то и казнь должна быть всенародной.  

Но Оливеру нужно было сделать еще один, не менее тяжелый, шаг. Как свадьба не может обойтись без жениха и невесты, так и для казни обязательно присутствие не только того, кто положит голову на плаху, но и того, кто эту голову отсечет. Нетрудно догадаться, что, коль уж среди судей почти не было желающих поставить свою подпись под смертным приговором, то и среди палачей не нашлось ни единого, кто согласился бы взять на себя самую ответственною и незавидную роль в этой неслыханной казни!  

Ранним утром тридцатого января в одну из комнат Уайтхолла, где Айртон и Гаррисон еще не отошли ото сна после бессонной ночи, решительным шагом вошел Кромвель в сопровождении нескольких офицеров. Один из них сказал:  

– Нужно приготовить приказ палачу.  

Еще сонная двоица удивленно смотрела на неожиданных гостей.  

– Полковник! – Это Кромвель обратился к Ханксу. – Вам следует сделать это. Так значится в решении суда.  

Тот, хотя и прекрасно знал, что генерал категорически не терпит возражений, но, тем не менее, стал яростно отказываться. Причем, отказ был настолько напористым, что все присутствующие затаили дыхание, ожидая, чем же все это закончится. Все смотрели на Кромвеля в ожидании бури. Однако тот, молчаливо посмотрев на Ханкса, решительно шагнул к маленькому столику с письменным прибором, стоявшему у двери, взял лист бумаги, и стал писать. В комнате царствовала звенящая тишина. Все ждали развязки. И она наступила. Кромвель, закончив писать, подал перо другому офицеру, Хэкеру.  

– Подпишите вы, полковник. Не будем полагаться на такого упрямого и ненадежного малого.  

Тот на мгновение застыл от неожиданности, но, чувствуя на себе взгляды всех присутствующих, и слыша рядом ритмическое дыхание возбужденного Кромвеля, молча взял перо, наклонился, застыл на какое-то мгновение, и, опять-таки ни сказав ни слова, поставил свою подпись… Выбор был сделан. Два человека, в одинаковом воинском звании, одинаково много сделавшие для революции, в одинаковой для обоих ситуации, в минуту «проверки на вшивость» сделали два, совершенно разных выбора! Это к слову о наших рассуждениях насчет «прогиба спины» и «оставленной дома на полке совести». Каждый считает (зачастую искренне считает! ), что он поступает верно. Но не зря говорят, что время все рассудит. Вот перед вами красноречивый пример этого.  

Этот день чрезвычайно был насыщен событиями. В этот день произойдет многое. Очень многое. В этот день многие будут делать свой выбор. Решающий выбор. Делал его и Мартин…  

Мы, признаться, уже давненько не упоминали о нем на старицах нашей книги. А ведь именно он, только он, и никто, кроме него, может решительным образом повлиять на ход главных событий этого повествования. Ибо, ни у кого иного, кроме него, такой возможности просто не будет. Я имею в виду помощь в организации побега короля. А именно: возможности заменить короля на его двойника. Не будем вновь применять остроту насчет того, что свадьбы без жениха быть не может. И так понятно, что для того, чтобы поменять короля на кого-либо, нужен был «быть в наличии» сам король. Как минимум – доступ к нему. Чтобы Мартин мог изложить тому задуманный план, и чтобы сам король подыграл своим спасителям в задуманном им плане, ибо без согласия и личной помощи короля, подмена представлялась невозможной.  

Все так, да вот беда. Венцом всего плана был момент, когда Мартину вновь доверят охранять короля, и только тогда у него появиться возможность, уличив момент, пусть даже вкратце, изложить Карлу суть задуманного, и то, что тот сам, в свою очередь, должен предпринять, чтобы реализация задуманного была возможной.  

Все так, да вот беда: Мартину все никак не удавалось попасть в число охранников, кто в эти последние дни перед казнью охранял бы приговоренного, и имел возможность быть рядом с ним. Нервы у заговорщиков были на пределе. Волновались все, и сам Мартин, и Нед с Эндрю, и двойник короля, и тот узкий круг друзей Мартина, которые были посвящены в дело, и которые могли, в случае чего, подстраховать и помочь. Увы, «доступа к телу» пока не было. Все рушилось! Дней оставалось все меньше, и меньше. День проходил за днем, час, когда все окажется уже лишним, и ничего изменить будет уже невозможно, приближался с ужасающей неотвратимостью. Паника все больше и больше овладевала заговорщиками. И, чем меньше оставалось до «часа Х», тем высшим был градус накала страстей и степень отчаяния. Вот до казни осталось всего лишь два, дня, вот всего лишь день, вот тот, день казни, наступил!!!  

Мы можем только представить, настолько огромным было отчаяние наших героев. Как было обидно! Все так гениально придумать, разыскать двойника, подготовить его, продумать детали подмены одного другим, казалось бы, предусмотреть все, до мельчайших деталей, пройти такой длинный и тернистый путь, но в самом конце, когда осталось сделать всего лишь шаг, даже полшага, не получить возможности сделать эти жалкие полшага…  

Увы, так бывает в жизни, так иногда слаживаются обстоятельства, против которых человек, трижды всесильный, не может сделать абсолютно ничего.  

Утром в день, когда казнь должна была состояться, Нед, Эндрю и Джон Хоуп с отрезвляющей для них ясностью поняли, что фактически уже все потеряно. Сделать что-либо за такое короткое время будет невозможно. Но они все же решили исполнять свои, прописанные заранее, роли до конца. Не стану здесь приводить примеры случаев, когда люди, даже видя, что заранее продуманный план рушится, все равно действуют по плану на тот случай, ежели с помощью какого-то, пусть и невероятного чуда, все наладиться и события «вернуться в свое русло», все не рассыпаться из-за этого сбоя, а пойдет своим чередом. Поскольку люди, причастные к выполнению задания, не опустят при сбое от безысходности руки, а будут, что называется, «бдить», поэтому, если «процесс пойдет дальше», в грядущей цепочке событий те, от которых зависит многое, будут оставаться на своих местах, и способствовать тому, чтобы все прошло по заранее задуманному плану.  

Так и в нашем случае. Друзья продолжали нести свою «вахту», хотя были в абсолютном неведении, как там дела у Мартина. Стоит ли ожидать от него то, что чего так все ждут. Раньше он выкраивал время и наведывался в «место дислоцирования» заговорщиков. Сообщал, что намечается то-то и то-то. И Нед с Эндрю уже знали, что делать, и как пустить. Но, чем ближе надвигался час казни, тем реже у Мартина появлялась возможность выкраивать эту самую свободную минутку. Уж больно напряженной была обстановка, уж слишком повышенной была «боевая готовность» всех, кто имел какое-то отношение к королю, к его охране, к тому, что сейчас происходило вокруг этого громкого дела.  

Последние дни Мартин вообще перестал появляться! Это обескураживало заговорщиков, но они пока что не падали духом. Ведь такое очные встречи с ним, по большому счету, не очень-то были и нужны. Он получил свои инструкции, и те инструкции, что он должен при случае передать королю. Нед, Эндрю и Джон, в свою очередь, знали, где находиться, и что делать им. Как говорится, все были по своим местах, все было подготовлено и «заряжено». Осталось только «нажать на курок». Увы, но время долгожданного «выстрела» все никак не наступало. Разные мысли роились в головах нашей троицы, но они понимали, что причиной этому, скорее всего, осечка в пункте «при случае передать инструкции королю». Вот именно этот «случай», скорее всего, никак не мог подвернуться под руку Мартину. И хотя все понимали, что винить юношу за это ни в коем случае нельзя, что ему просто не предоставляется такая возможность, все равно это не меняло дела. Результата-то, такого нужного и желанного, как раз и не было! Не зря люди придумывают афоризмы, типа того, что человек должен не искать оправдания, почему он не сделал какое-то дело, и, сцепив зубы, искать способы и пути, возможные и трижды невозможные, чтобы порученное ему дело все же реализовать! Иногда речь идет о настолько важным делах, что все иное просто блекнет по сравнению с одним, но самым главным, обстоятельством – результатом!  

Понимал это и Мартин. Потому и вел себя так, словно у него «земля горела» под ногами. Увы, но этот был именно тот случай, когда успех зависел не от количество проявленного усердия. Наоборот, ели бы он сейчас сильно активно напрашивался охранять короля, да еще и быть, при этом, «ближе к телу» пленника, это могло бы вызвать подозрение. Противоречивость ситуации заключалась в том, что огромнейшее желание к действию, бушевавшее внутри юноше, и стремившееся вырваться наружу, нужно было не реализовывать, а, наоборот, подавлять в себе! Здесь нужно было уповать на долю случая, на везение. Предоставят ли командиры Мартина, а вместе с ними и небесные силы да везение, возможность охранять короля до того, пока такая возможность теоретически и практически еще существует. Ведь совершенно понятно, что после того, как приговор будет приведен в исполнение, стражники останутся «безработными».  

Вот мы тут позволяем себе шутить, а Мартину в те дни было не до шуточек. Особенно в последний день, день казни. Все! Утро казни настало, а вместе с ним и час наивысшей точки отчаяния для Мартина. Все рушилось… И, чем выше поднималось утреннее солнце над горизонтом, тем ниже опускались от бессилия руки человека, как мечтавшего совершить доброе дело, принять личное участие в богоугодном поступке – спасению жизни Божьего помазанника. Увы, казалось, теперь уже все, безнадежно и окончательно потеряно.  

Но… Говорят: «В жизни всегда есть место подвигу». Хотелось бы добавить: «И чуду тоже». Именно такое чудо и произошло, в момент, когда Мартин этого уже не ожидал. Мы уже были свидетелями того, как с утра пораньше Кромвель посетил в Уайтхолле Айртона и Гаррисона. Поверьте, в этот, такой насыщенный для Оливера день, он, благодаря своей неимоверной подвижности и сумасшедшему темпу жизни, посетит еще много мест, и решит еще множество дел. Случилось так, что в это утро он проследовал мимо тех, кто готовился к смене караула по охране пленника номер один. Увидев генерала, солдаты вскочили со своих мест, отдавая дань уважения командиру. Но Кромвель следовал дальше, не замедляя быстрых шагов, торопясь по очередному делу, казалось, не обращая никакого внимания на солдат. Но, проходя мимо Мартин, он вдруг остановился.  

– Что, мой старый, верный и добрый друг, – неожиданно обратился он к Мартину, – остаешься все так же верен нашему общему делу?  

– Да, мой генерал! – Инстинктивно ответил юноша. Но в следующее же мгновение, молниеносно сообразив, что это, может быть, и есть его шанс, которым просто глупо не воспользоваться, добавил. – Я горжусь тем, что и в смертельные минуты сражений воевал с вами бок о бок, обращая неприятеля в бегство, и теперь, когда предводитель неприятельских войск вскоре станет перед справедливым ответом, хочу быть снова в самой гуще событий, там, где наиболее горячо. Вы же сами говорили, что восхищены тем, что в дни сражений я не прятался за спинами других. Вот и сейчас хочу быть наиболее полезным в наиболее ответственные моменты.  

– Хорошо говоришь, солдат! Знаю, что ты умеешь не только говорить, но и дело делать. Отменно делать свое дело! Горжусь тем, что именно с такими людьми я совершил такое большое дело! Точку которому мы сегодня и поставим!  

Кромвель похлопал Мартин по плесу, и быстрым шагом последовал дальше.  

Этот эпизод, несомненно, сыграл ключевую роль в том, что произошло далее. На командира караула этот эпизод, видимо, произвел неизгладимое впечатление. Он даже позавидовал, что он, командир, не находится в такой милости у генерала, как этот рядовой солдат, с которым Кромвель повелся как со старым и добрым другом. Он разговаривал с ним не как начальник с подчиненным, а как с равным себе другом! Поэтому потом, когда пришло время расставлять людей по местах, во время охраны пленника, командир караула поставил Мартина ни где-то «на задворках», на дальних подступах к дому Коттона, а доверил самую «горячую точку» – комнату перед покоями короля!!! Сложилась не просто благоприятная, а исключительно благоприятная ситуация! Теперь Мартин мог не только двумя словами переброситься с королем, о чем он рад был мечтать еще совсем недавно, но и обстоятельно повторить с ним, толково, а не в спешке, все объяснить.  

Чем Мартин тут же, не откладывая на потом, понимая, что счет идет на минуты, воспользовался. Он постучался в дверь к королю:  

– Ваше Величество! Мне нужно срочно поговорить с вами! Это очень важно!  

Тот уже и забыл, когда охрана общалась с ним, да еще и так учтиво. Он, конечно же, тут же открыл дверь на стук. Мартин, понимая, что для длинных предисловий времени нет, тут же перешел г лавному:  

– Простите меня, Ваше Величество, но прошу доверять мне, и всему, что я скажу. Меня зовут Мартин Сунтон. Вы должны помнить меня. А уж тем более моего отца, Эндрю Сунтона, и его друга, Неда Бакстера, которые когда-то спасли вам жизнь, в то время, когда на премьере в театре «Белая лилия» леди Кэлвертон со своим пособником хотела совершить против вас заговор. Это я говорю к тому, чтобы вы поняли, что вас никто не собирается дурачить, и все то, что я сейчас скажу очень серьезно.  

– Да, юноша, я помню и тот заговор, и тех людей, что помогли мне. Я доверяю вам. Говорите.  

– Сейчас мой отец и мистер Бакстер хотят снова спасти вас. В любой момент кто-то может зайти сюда, кто может помешать нам, поэтому я сейчас же излагаю все, что задумали ваши спасители, и что, а это главное, должны сделать вы, чтобы подыграть в этом спектакле, и помочь вашим друзьям вас же и спасти.  

– Я слушаю…  

В голосе короля слышалось волнение. Минуту назад он понимал, что до момента его казни остаются считанные часы, и, казалось, уже никто и ничто в этом мире не смогут помочь ему. И вдруг, совершенно неожиданно, в самую, казалось бы, неподходящую минуту, и от того, от кого меньше всего можно ожидать помощи (ведь охрана для того и существует, чтобы препятствовать побегу, а не способствовать ему), появляется луч надежды на спасение.  

– Итак. Отец и мистер Бакстер разыскали где-то в глубинке Англии человека, очень похожего на вас. Очень! Как две капли воды! Они тайком привезли его в Лондон, тайком обучали всем вашим манерам, как двигаться, вести себя, копировали вашу походку и т. д. Как уверяют мой отец и мистер Бакстер этот ваш двойник почти в совершенстве успел овладеть всеми этими приемами, и теперь вполне может заменить вас, так, что никто при этом и не заметит подмены. И главное – ваш двойник согласен заменить вас в этот непростой час! Как вы понимаете, этим обстоятельством просто невозможно не воспользоваться!  

От волнения у Мартина пересохло в горле, и он позволил себе на мгновение перевести дух.  

– Итак, вот то, что требуется от вас в данную минуту. Вы сейчас поднимает шум, и требуете, что не желаете предстать перед Создателем в таком виде. Вы будете настойчиво требовать, чтобы сюда к вам немедля доставили вашего цирюльника. Укажите, что он живет по такому-то адресу. Вот адрес. Держите. На этом клочке бумаги адрес написан разборчивым почерком, чтобы вы не могли ничего не напутать. Если даже вам будут оказывать, то погрозитесь, что устроите скандал и здесь, и на эшафоте, что будете сопротивляться, не давая себя в руки палачу. Не уставайте твердить, что желаете предстать перед Создателем в опрятном виде и некто не вправе отказать вам в этой вашей последней просьбе. Возможно, что ваши палачи не захотят скандала, и уступят вам.  

Мартин перевел дух.  

– Надеюсь, вы понимаете, что по этому адресу будет находиться ваш двойник, который уже подготовлен к этому. Чтобы те, кто пойдет за ним, не увидели его сходство с вами, на нем будут клееные пышные усы и столь же пышная борода. Ваш двойник давно уже ждет вас по указанному на листочке адресу. Там же мой отец и мистер Бакстер, которые исполняют роль помощников цирюльника. Они также загримированы и соответственно одеты. Но вряд ли кому-то еще, кроме цирюльника, то есть, вашего двойника, будет дозволено прибыть вместе с ним к вам в апартаменты, и присутствовать рядом с вами. Поэтому контакт у вас будет только с этим человеком, который вас и заменит.  

Мартин снова перевел дух.  

– И теперь последнее, и, возможно, самое главное. Ежели кто-то будут присутствовать в комнате, где вас будет стричь, цирюльник, гневайтесь, что вас больше всего в жизни раздражает, когда во время стрижки кто-то, как говорится, стоит у вас над головой. Под любым предлогом требуйте, чтобы вы остались с цирюльником одни в комнате. Вот тогда и наступит заключительная, и возможно, самая ответственная часть реализации плана побега. Вы должны поменяться с цирюльником одеждами! А еще он снимет себя и нацепит на вас свои накладные бороду и усы. Будем полагаться и на его умение, и на вашу рассудительность. После обмена посмотрите в зеркало, все ли достаточно незаметно, не бросаются ли в глаза какие-то несоответствия?  

У короля в это время, возможно, и были какие-то вопросы к Мартину, но он понимал, что сейчас намного больше все зависит не от того, что скажет он, король, а что поведает ему этот смелый и сообразительный юноша. Потому-то и молча и терпеливо слушал все, что тот ему говорил.  

– Надеюсь, вы понимаете, что с той поры, как облачились в одежды цирюльника, должны будете вести себя так, словно вы – это он. Придется сделать несколько движений, присущих цирюльникам, имитируя, что вы заканчивает стрижку. Ваш двойник, следуя к вам, будет как можно больше молчать, и вы старайтесь меньше говорить, что бы не выдать себя голосом. Или, в случае крайней нужды, постарайтесь изменить голос. Ну, вроде бы и все. Остальное – по ситуации. Об остальном, что ожидает вас, расскажут потом мой отце и мистер Бакстер, которые будут ждать вас по указанному на листе адресу. Это в том случае, если кто-то из стражников, кто привел сюда цирюльника, будет сопровождать его, то есть вас, обратно в цирюльню. Если же вы увидите, что вас никто не сопровождает, то направляйтесь сразу же в лондонский порт, к причальной стенке номер три, у которой вас будут ожидать судно. Они и доставит вас немедля к берегам Франции. Но все это уже будет потом. Главное – вырваться с этих стен. Есть вопросы?  

– Нет. Все понятно. Сейчас действительно важнее всего вырваться из этих стен.  

– Вы готовы?  

– Да!  

– Итак, я иду звать старшего караула, с вестью, что вы собираетесь сделать какое-то важное заявление. Я могу идти?  

– Да, мой мальчик. Спасибо тебе! Да благословит тебя Господь!  

– Дай Бог и вам удачи в реализации того, что мы задумали.  

Нетрудно догадаться, что после того, как Мартин позвал старшего караула, и тот выслушал от пленника его требование, начался, если не переполох, то, мягко говоря, нештатная ситуация. Мартин и не сомневался в том, что его непосредственный начальник не возьмет на себя такую ответственность, и не решить просьбу узника без разрешения на то свыше. Прибыло несколько «высоких чинов», но все они также склонялись к тому, чтобы окончательное решение принял Кромвель. Но тот был, что называться, в бегах, поэтому его никак не могли найти. Прибывали все новые «чины», а пленник, тем временем, буйствовал еще решительней. Чтобы не терять время, и на случай, ели таки одобрение на исполнение последнего желания приговоренного к смерти будет одобрено, кто-то из командиров велел послать за цирюльником, по указанному королем адресу. Когда его доставили, сердце у Мартина начало биться учащенно. Он, как никто другой из тех, кто его окружал, понимал, как близко к своей реализации находится то, что было задумано, но вида, конечно, не подавал. Цирюльник повел себя так, как и должен был повести: в ожидании дальнейших приказаний, он присел на один из стульев и смерено ждал приказаний.  

Кромвеля все никак не могли найти. Карл буйствовал все сильнее, грозясь устроить такое, что он опозорит и Кромвеля, и всех иных «цареубийц» на всю Европу. Он грозился «разбить плаху» о голову палача, устроить буйство на эшафоте, извергать оскорбительные выкрики в адрес Кромвеля и суда.  

– Дайте мне возможность очистить свое тело пред встречей с Создателем, и я отблагодарю вас за то, что вы пошли навстречу моей просьбе. Я тихло и смиренно шагну на помост, не пророню ни единого слова, буду смиренным.  

– Да черт с ним, – промолвил кто-то из «чинов», такие желанные ушей Мартина слова. – Пусть цирюльник подстрижет ему немного бороду и усы. Все равно вскоре палач подстрижет их вместе с головой.  

Присутствующее дружно прыснули смехом от удачной, по их мнению, шутки, и это всех расслабило. «Добро» на стрижку королю было дадено!!!  

Мартину казалось, что сердце сейчас выскочит у него из груди. Все слаживалось настолько благоприятно, что раньше это тяжело было даже представить. Случилось то, чего больше всего хотел Мартин: цирюльник с королем остались в комнате одни!!! Об этом даже никого не нужно было просить, это произошло само собой!  

Пока цирюльник «подстригал» короля, Мартин места не находил себе на своем «посту». Через открытую дверь было слышно, как в соседней комнате о чем-то шумно и беззаботно переговаривались между собой «чины», явившееся в связи с необычной просьбой короля.  

От перевозбуждения Мартин не мог успокоиться. Какое это чудо, что все так получилось, что возможность побега стала столь реальной. Впрочем, о чем мы говорим?! Какая возможность побега?! О какой возможности мы говорим, думалось юноше, если факт побега стал практически реальностью! Дело-то ведь практически сделано! Сейчас из покоев короля выйдет «цирюльник», тобеш, сам король, переодетый в другие одежды, и удалится восвояси. Что будет потом – это уже, как говорится, трава не расти! Ежели потом двойник короля и допустит какую-то ошибку, это будет иметь уже вторичное значение. Сунтон-старший и Нед Бакстер к тому времени постараются сделать все, чтобы персона короля была уже в пределах недосягаемости. Дело практически сделано!  

Правда, пришло время смены караула. Было очень досадно. Мартину хотелось быть на этом посту до последнего, посмотреть, как уйдет король, и как потом, когда наступит час «Х», выйдет вместо него двойник короля, переодетый в одежды настоящего Карла. Но, что тут поделать, думалось Мартину, который видел, что его уже идут сменять на посту. Главное, что Мартин уже сделал свое дело. Теперь, все может происходить и без его, Мартина, участия. Тот, который сменит его, ведь ни о чем не будет знать. Тому останется только проводить взглядом уходящего цирюльника, да потом, когда придут за королем, чтобы «проводить его в последний путь», проследовать вместе со всеми. Новый охранник, который сейчас сменит Мартина, уже никак не сможет повлиять на ход событий. Дело сделано! Все! Все позади! Можно со спокойной душой уступать свой пост своему приемнику.  

– Поскольку ваш командир, солдат, – сказал суровый на вид военный, – срочно занят какими-то неотложными делами, то смену стражи произвожу я, командир караула, который вас сменяет. Прошу передать пост моему подчиненному.  

«Слушаюсь! » – начал было чеканить Мартин, обращаясь к командиру, и переводя взгляд на своего приемника, как только лишь взглянув на его лицо, сразу же осекся на полуслове. Перед ним стоял Сайлас Прингл!  

Классическая немая пауза завершилась тем, что Прингл измерил Мартина уничижительным взглядом с ног до головы, презрительно ухмыльнулся. И обратился к своему командиру:  

– Если позволите, мы останемся вдвоем охранять пленника. Нам двоим есть о чем поговорить.  

Тот на мгновение замялся, но тут же ответил:  

– Хорошо. Чтобы смотрели в два раза зорче!  

– Непременно! – Весело ответил Сайлас, но тут же сменил дружеский тон на враждебный. Видя, что командир удалился, он небрежным движением подвинул к себе стоявший рядом стул, сел на него, вытянув вперед ноги, и откинулся на спинку стула. – Ну, что же ты, касатик, стоишь? Садись, поговорим. Думаю, ты понимаешь, что нам есть с тобой о чем поговорить?  

Мартину очень хотелось уже сейчас наказать этого напыщенного щегла за его браваду, но он понимал, что сейчас ни время, и не место. Если сейчас между ними может возникнуть ссора, которая помешает побегу короля, то ничем иным, как преступлением, назвать свою несдержанность Мартин не сможет. Поэтому мысленно для себя он решил: делать все, лишь бы сгладить ситуацию. Поэтому и заговорил с ним примеряющим тоном:  

– А почему, собственно, ты разговариваешь со мной таким тоном? Что, я давал для этого повод?  

Самодовольная рожа Прингла, и до этого момента расплывающаяся в ухмылке, сейчас и вовсе превратилась в подобие некого «расплывшегося киселя».  

– Ты еще спрашиваешь? А то и сам не знаешь.  

На этого кривляку в эти минуты было просто противно смотреть. Но Мартин продолжал сдерживаться.  

– Какова причина такой неприязни ко мне с твоей стороны? Я ведь не сделал тебе ничего дурного? Ничего у тебя не украл, не отнял.  

– Не отнял?! А Джейн?!  

– Что Джейн?  

– Не ты ли ее у меня отнял?!  

– О-о-о, да мы сейчас сведем все к банальному разбирательству из-за сердца дамы. Не время, и не место. И это в то время, когда происходят такие исторические события… Поговорим потом. Прощай!  

– Да нет, никуда ты не уйдешь, пока я не позволю. Ведь говорить будем не о Джейн, а о упомянутом тобою историческом событии, которое ты хочешь изменить.  

Мартин повернулся, и, уже собрался уходить, но последние слова заставили его остаться. Можно было сделать вид, что он не услышал, и удалиться, но… Если догадка Мартина окажется верной, и слова Прингла значат именно то, как их расценил Мартин, то уходить, конечно же, не следовало. В такой ситуации нужно было во что бы то ни стало «тушить пожар».  

– Что ты имеешь в виду?  

– А то и имею, что сейчас ты у меня в кулаке. Сейчас я решаю, казнить тебя, или миловать. Поскольку мне известна твоя тайна, сейчас ты на коленях будешь ползать у меня в ногах, умоляя, чтобы я тебя не выдал. Что, уже начал волноваться, да? Сердечко, небось, колотится в груди, а?  

Мартин был в растерянности. Он не знал, как ему поступить. С одной сторону намек можно было расценить так, что Прингл каким-то непостижимым образом доведался о заговоре с подменой короля двойником, и теперь шантажирует своего соперника по амурным делам. Но, с другой стороны, этот недалекий умом тупица, никак не мог узнать о заговоре. Поэтому ни в коем случае нельзя было Мартину сейчас поддаваться на провокацию и самому себя разоблачать. Нужно было непременно все узнать точно, а потом уже и действовать, в зависимости от ситуации.  

– Давай так, – пытался спасти ситуацию Мартин, – ты мне толком и понятно объяснишь, что ты имеешь в виду, рассыпая эти странные намеки, и что ты, собственно, от меня хочешь. И только потом я буду отвечать на твои вопросы.  

– Да, отвечать тебе, касатик, конечно, придется. И не только предо мной. А и перед Кромвелем, перед всей Англией. За свое злодейство. – Прингл растянул свою улыбку в очередной раз, увеличив ее до невероятных, не естественных размеров. – Неужто ты думал, что я не стану за тобой следить. За тобой, человеком, который является для меня врагом номер один!  

Понемногу ситуация вырисовывалась. Пусть этой сейчас казалось Мартину трижды невероятным, но, судя по намекам этого задаваки, тот, скорее всего, узнал, о заговоре с подменой короля. Позволить всему задуманному сорваться сейчас, когда дело практически еже бывало сделано?! Нет! Этого Сунтон-младший допустить не мог. И, как не противно было ему сейчас смотреть на неприятную рожу этого низкого человека, и столь же мерзко слушать от него не менее мерзкие речи, нужно было всеми силами воли зажать в кулак сове самолюбие и чувство возмущения. И делать все, возможное и невозможное, чтобы как-то утихомирить Прингла, и не позволить ему сорвать задуманное.  

– Я же просил говорить не намеками, а понятно. Перестань дурить! Если ты сейчас успокоишься, я обещаю, что по завершению всей этой истории мы непременно сядем, и разберемся в спокойной обстановке, во всех наших взаимоотношениях. Соберемся втроем, ты, я и Джейн.  

Нет, Мартин не торговал Джейн. Он, даже в такой ситуации, не смог бы себе этого позволить. Он говорил искренне. Действительно, нужно давно было поговорить с Принглом, и объяснить ему, что у него шансов нет, поэтому ему и не стоит надеяться на завоевание сердца Джейн, и зря не обольщаться по этому поводу. Наоборот, такой разговор нужно было затеять давно. Произойди это, и Сайлас, возможно, успокоился, и не стал бы выслеживать Мартина. Что теперь вот и привело к таким ужасным последствиям. Нет, пока это последствия не стали ужасными. Пока они только угрожающие. Но, ежели сейчас этот тупица при всех раскроет секрет заговорщиков, все рухнет. Вот тогда последствия действительно будут катастрофическими.  

– Я, ты и Джейн?! – Прингл скорчил мину, словно он давиться от смеха. – Не обольщайся, глупышка. Твое время ушло. Беседовать с Джейн мы будем вдвоем, сами, без тебя. Тебя, к тому времени, уже, возможно, и в живых-то не будет. Тебе, изменнику, возможно, отсекут голову, как и тому, кого ты пытаешься спасти. Нет, мне выгоднее не договариваться с тобой, а вообще убрать тебя с дороги. В прямом смысле слова. Устранить физически. Чтобы ты уже никогда не стоял между мной и Джейн.  

Вот теперь все было предельно ясно. Нужно было предпринимать все, что угодно, упрашивать Прингла, договариваться, угрожать, шантажировать, устранять, но только не дать ему раскрыть заговор. Да, и устранять, в прямом понимании этого слова, в том числе. Ибо, как для Прингла действительно было лучшим выходом из ситуации было физически устранить конкурента, чтобы он никогда уже не смог встать между ним, Сайласом, и Джейн, так и Мартину было выгодно, «навечно закрыть рот» своему врагу.  

Однако, Мартин попытался предпринять последнюю попытку, чтобы договориться с оппонентом «по хорошему»:  

– Хорошо, давай поступим так. Заключим джентльменское соглашение. Ты знаешь кукую-то мою тайну. Правда, какая именно это тайна, ты упорно не говоришь. Но махнем на это рукой. Допустим, у меня действительно есть тайна. Но и мне ведомо о твоей тайне. Я не хочу, чтобы ты разглашал мой секрет, а ты, уж тем более, не захочешь, чтобы я стал раскрывать твой. В этом и заключается суть нашего договора. Ты сейчас молча сидишь, и несешь дежурство, не вмешиваясь в ситуацию, а я никогда, нигде и никому не расскажу о твоем неблаговидном поступке.  

– О, да ты, чтобы сохранить свою паршивую шкуру, начинаешь выдумывать Бог весть что! У меня нет никаких секретов! Я – честный человек! И все поступки мои – благородные! В том числе и мое стремление вывести на чистую воду тебя! Что я сейчас и сделаю!  

Прингл поднялся. Мартин понял, что с этого момента счет пошел ни на минуты, а на секунды. Нужно было действовать.  

– Постой! Я скажу тебе, о каком твоем неблаговидном поступке я расскажу Джейн, если ты сейчас что-то начнешь предпринимать. О том, как ты, подлая твоя душонка, подкупил бродяг, чтобы они инсценировали нападение на Джейн. Якобы с целью простого уличного грабежа. А ты, такой гордый и благородный, якобы спас ее от нападавших. Джейн, если узнает, каким низким способом ты пытался завевать ее сердце, даже разговаривать после этого с тобой не станет.  

– Что?! – Лицо Прингла, до этого расплывающееся в ехидной ухмылке, вмиг посуровело. – Вот теперь ты действительно нужен мне только мертвым, и никаким более!  

С этими словами Прингл выхватил из-за пояса пистолет, и направил его на Мартина.  

– Даже не думай делать хотя бы одно, неверное движение. Уверен, ты понимаешь, что мне, после этих твоих слов, выгоднее застрелить тебя прямо сейчас, не дожидаясь разбирательств, чтобы ты не смог ляпнуть Джейн своим поганым языком то, что ты сейчас сказал. Стража!!!  

Последний выкрик Сайласа звучал, как приговор. Теперь обратного отсчета механизма, запущенного этим выкриком, уже не было. Мартин прекрасно понимал, что дверь в соседнюю комнату, где о чем-то судачили «высокие чины», были открыты, и те, конечно же, услышали громкий зов Прингла. Как и следовало ожидать, через мгновение в этих дверях появились несколько человек:  

– Что случилось?  

– Позовите, пожалуйста, командира караула. Срочно!  

Кто-то, видя готовый к применению пистолет, и понимая, что происходит нечто, из ряда вон выходящее, бросился на поиски командира караула. Иные, не зная, что ожидать от человека, держащего на взводе оружие, робко перетаптывались с ноги на ногу в том помещении, в котором находились. Не решаясь зайти в комнату, где разворачивались основные события.  

– Ну, что, попался, касатик?  

Прингл, продолжая держать направленный на Мартина пистолет, вернулся за стол, сел на стул, и, положив ноги на стол, с видом триумфатора ожидал прибытие командира караула. Чувство эйфории мешало ему трезво мыслить. Он не отдавал себе отчета в том, что не следовало перед своим непосредственным начальником представать в таком вальяжном виде. Да и перед «высокими чинами» тоже. Но Сайлас и сейчас, после нескольких лет проживания в столице, мыслил все теми же мерами провинциала, выросшего и сформировавшегося характером в далекой глубинке Англии. Он смотрел на мир своим взглядом, и мерил жизнь и поступки своими мерками. Как и в случае с инсценировкой нападения на Джейн, ему нравилось купаться в лучах славы, смакуя лавры героя-освободителя, так и сейчас ему всем своим видом хотелось продемонстрировать всем, и подчеркнуть, каким героем является он, Сайла Прингл, который сейчас, в эту минуту совершил героический поступок.  

– Да, что случилось? – В комнату торопливым шагом вошел старший караула, в состав которого входил Мартин. Это был непосредственный начальник не Прингла, а Мартина. – Сумасшедший день! Все кувырком. Все куда-то спешат, всех кто-то куда-то вызывают. При смене караула меня заменял мой коллега, и делал работу за меня, теперь его вызвали с отчетом, и мне приходится делать работу за него. Так что случилось?  

Старый солдат сделал еще несколько шагов к столу и вдруг, замер, словно парализованный, с гримасой удивления и потрясения на лице:  

– Билл Хард???!!!  

Это нужно было видеть! Самодовольное лицо Прингла, уже примерявшего на себе лавры победителя, и, приготовившегося принимать поздравления с героическим поступком, вдруг вмиг преобразилось. Не поддается описанию степень ужаса, которым моментально исказилось его лицо. Перемена был настолько разительной, что на бедолагу Сайласа было просто больно смотреть.  

– Наконец-то я тебя нашел…  

Выражение лица начальника караула было совершенно противоположное. Весь его вид как бы говорил: «Дайте мне хотя бы за его горло подержаться! »  

Понятно, что Мартину было невдомек, что связывало ранее этих двух людей, и почему их встреча вызвала у обоих столь сильное потрясение. Но, в то же время, юноша понимал, что, в ситуации, которая мгновение назад, казалась ему безнадежной, появился шанс на спасение. Не воспользоваться им Мартин просто не мог. Понимал он и то, что сейчас пройдет первое оцепенение, и Прингл во всеуслышание проронит роковые для Мартина (и для короля) слова. Поэтому нужно было «закрыть рот» Сайласу до того, как он начнет говорить. Нужно было что-то предпринимать, пока такая возможность была. И Мартин придумал, как выйти из ситуации.  

Видя, что те сейчас «сверлят взглядом» друг дружку, и не обращают никакого внимания на Мартина, он незаметно достал из кармана первый, подвернувшийся ему под руку предмет, и уронил его на пол. Движимый инстинктом, начальник караула повернулся, чтобы посмотреть, что там упало. В эту минуту Мартин выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в Прингла.  

Выстрелом того отбросило назад, ножка стула подломилась, и он с грохотом рухнул на пол.  

Мартин, понимая, что от него срочно нужно объяснения, тут же громко произнес:  

– Как только вы повернулись к нему спиной, мистер Эктон, мне показалось, что он делает резкое движение, чтобы выстрелить вам в спину. Я спасал вашу, жизнь, командир. Извините, за возможную поспешность в моих действиях. Но счет шел на секунды. Нужно было спасть ситуацию. И вашу жизнь.  

Кадоген Эктон, (а это был именно он!!! ), подошел ближе к агонизирующему Принглу. Зашли в комнату и те, кто был в соседнем помещении и теперь осмелился подойти ближе. Видно было, что Прингл пытался что-то сказать, но лишь только шевелил губами. Рука неловко дернулась в сторону двери, за которой цирюльник в это время «наводил марафет» королю. Лишь один Мартин понимал смысл этого движения. Сайлас, видимо, из последних сил пытался предупредить всех о заговоре, но у него для этого уже не было сил.  

– Что здесь произошло? – строго спросил Кадоген.  

– Этот мерзавец предложил мне устроить побег королю. Сулил всякие блага. Я, конечно, пойти на это не мог и сказал, что сейчас разоблачу его. Он, наверное, хотел все представить в ином свете. Не знаю, что было у него в голове. Но я предполагаю, что это низкий и подлый человек.  

– А я не только предполагаю, – сказал Эктон, – но и точно знаю, что это действительно подлый и низкий человек.  

Прингл, хотя и агонизировал, но сознание не покинуло его. Он слышал то, что говорят о нем. Его в эти минуты мучила не только физическая, но и душевная боль. Ему хотелось закричать, мол, что вы такое говорите?! Я хотел сделать доброе дело, раскрыть заговор, а вы со мной так поступили!  

Эх, следовало бы Приглу в этот миг вспомнить о покойном Гарольде Йорке. Который тоже направлялся в каюту, где гранились сокровища, доставляемые с острова Вилсона в Англию, с добрыми намерениями. Желанием плотничать. Как его об этом и просил Прингл. Но этот же Прингл выстрелил ему в спину, и Йорк также умирал, видя и слыша перед смертью, что происходит вокруг, переполняемый желанием разоблачить главного виновника всего происходящего, но так и не сумевшего это сделать из-за агонии и смерти. То же самое происходило и теперь. Сайлас получил сполна той же монетой, которой он «заплатил» и Гарольду Йорку. Зло Прингла, посеянное им ранее, вернулось к нему в том же обличии.  

В это время в комнату забежал непосредственный начальник Прингла.  

– Как же вы доверили такое важное место такому пройдохе?! – С укором спросил его Эктон.  

– Да он, вроде бы, вызывал доверие. За него у самого генерала просил какой-то важный господин. Он доводился ему родным дядей. Кто бы мог подумать…  

В это время отворилась дверь покоев короля, из которой вышел цирюльник. Учтиво уклонившись, мол, дело сделано, он направился к выходу. Его, наверное, кто-то должен был проводить, но во всеобщей сумятице, вызванной стрельбой, внимание к цирюльнику ослабло. Да и Мартин, хотя ему очень хотелось посмотреть вслед «цирюльнику», понимая, что это уже не цирюльник, а король, решил до конца сыграть свою роль, чтобы еще больше отвлечь внимание всех присутствующих от уходящего цирюльника.  

– Смотрите, – сказал Мартин, как можно громче, чтобы обратить внимание на себя, – этот смертник шевелит губами. Может, он хочет перед смертью, сказать что-то важное. Возможно, перед смертью он хочет очистить душу, покаяться, и назвать своих сообщников?  

Мартин наклонился над умирающим:  

– Ты желаешь назвать своих сообщников в заговоре? Да? Говори!  

Тот из последних сил беззвучно шевелил губами.  

Мартин стал на колени, и склонился над умирающим так низко, что буквально поднес свое ухо к его губам. Длилось это несколько секунд. По их истечению юноша понял, что жизнь покинула тело его недавнего оппонента окончательно. Он поднялся и застыл с грустным видом на лице. Все взоры был обращены к нему. Но он пока молчал. Он не знал, как ему поступить. Понятно, что из губ умирающего он не услышал ни единого слова. О чем можно было честно сейчас признаться, поставив окончательную точку в этом деле. Однако, Мартину в друг пришла экспромтом в голову сумасбродная идея. Он вдруг сообразил, а почему бы из этого, одного-единственного выстрела, ему не выжать максимум пользы. Себя, благодаря меткому попаданию. Он спас. И дело, которое они задумали тоже. Получилось так, что он заодно и устранил с дороги Прингла, который бы, возможно, еще долго путался у них с Джейн под ногами, и принес бы немало переживаний в их отношения своими интригами и пакостями. Но почему не использовать эту историю с еще одной пользой?  

– Так он что-либо сказал, или нет? – Наконец не выдержал кто-то.  

– Да… – Задумчиво молвил Мартин. – Но… – Он делал эту паузу не только для того, чтобы набить себе цену. Он искренне был в смятении, стоит ли оглашать то, что он задумал. – Он назвал одно имя, но… Мне, наверное, послышалось…  

Разгоряченные интригой окружающие не хотели ждать, пока закончится очередная молчаливая пауза Мартина. Кто-то, особо невыдержанный, вновь поторопил юношу:  

– Так что же он сказал, говорите скорее!  

– Нет, – твердо ответил Мартин, – я, наверное, ослышался. Уж больно известное имя было названо… Влиятельной дамы. Нельзя из-за моего, возможно, плохого слуха, зря наводить на нее напраслину. Прошу вас, сейчас не место и не время что-то выяснять. Сейчас, и все мы об этом знаем, должно произойти иное, намного важнее, события. Потом, когда страсти улягутся, можно будет вернуться к этому вопросу. Командир! Мистер Эктон, поддержите меня, пожалуйста, в этом вопросе.  

В это время послышался шум приближающихся шагов. Это шла не просто смена караула. Это приближалась процессия за «телом» короля. Грянул час казни, и для этого нужен был «жених», без которого «свадьба» не могла состояться. Все засуетились, все забыли о Мартине. Только теперь юноша мог вздохнуть с облегчением. Уж кто-то, а он прекрасно понимал, что ему довелось пережить за поседение часы, когда неуемная радость в душе сменялась безысходным отчаянием. Эти часы были насыщенны таким неимоверным количеством спрессованных эмоций и иных чувств, что приходится только удивляться, как молодая неокрепшая душа юноши справилась с такой нагрузкой, которую не каждый взрослый, умудренный жизненным опытом, мужчина смог бы перенести. Впрочем, такое с Мартином происходило не впервые, и он и раньше умудрялся находить выход из безвыходных, казалось бы, ситуаций.  

Итак, впереди предстояла кульминация. Для Англии наступил Судный день.  

22.  

День 30 января 1649 года выдался на удивление морозным. Водная гладь Темзы покрылась льдом. Около двух часов пополудни жители столицы, зная о предстоящем зрелище, стали подтягиваться к площади, с трех сторон огражденной зданиями королевского дворца Уайтхолл. Площадь стремительно заполнялась разношерстной публикой. Вскоре также были заняты и балконы и крыши близлежащих домов. Кто был моложе, да половчее, взбирался на ветви деревьев и на уличные фонари.  

Кто-то молча и со страхом погладывал на оббитые черной тканью эшафот и плаху. Их вид являл собою удручающее зрелище. Кто-то, более сердобольный, смотрел на все происходящее молча, горевал в душе, понимая драматичность момента. Вторые, из разряда тех, кто будет жить долго, поскольку никогда «не берет ничего дурного в голову, а тяжелого в руки», едва ли не с равнодушием на лице судачили о чем-то с теми, кто оказался рядом с ними. Во время городских праздников, бывает, горожане собираются на городской площади, судачат о чем-то, сплетничают, праздно «прожигая» время. Многие я явились сюда именно за возможностью «почесать язык», да поглазеет на дармовое зрелище.  

Однако, не все в этой толпе были таковыми. Может, на фоне этой разношерстной и равнодушной толпы «заинтересованных лиц» было не много, очень не много, но они были. Из их числа хотим выделить ту, у которой от ожидания того, что должно было произойти, просто захватывало дух. Она, скажем так, трусилось всем телом от перенапряжения, таким невыносимым для нее было ожидание момента, которого она так долго ждала, и который, наконец-то должен был сейчас произойти. То, что все эти годы для нее было нереальным, теперь стало реальностью. Нетрудно догадаться, что речь идет о леди Кэлвертон.  

Это был ее звездный час! Это был миг ее триумфа! Одно дело плести интриги, делать шаги, даже небольшие, к достижению цели, и второе дело, когда цель уже достигнута, и осталось только поставить точку. Да какую точку! Тот громкий резонанс, который вызывала премьера в театре «Белая лилия», не может сравниться с тем, какой резонанс уже вызвала, и вызовет еще, вот эта «точка», которая ставится сейчас, в эти минуты.  

Да, тогда ее враги чувствовали себя триумфаторами. Но тот их «триумф», конечно же, не может идти, как искренне считала интриганка, ни в какие сравнения, с тем триумфом, которой она испытывает сейчас. Смеется тот, кто смеется последним. Последней рассмеется своему обидчику в лицо она, леди Кэлветон!  

Именно для этого, чтобы быть поближе к центру событий, наша героиня и пришла на место пораньше. Чтобы занять местечко поближе к эшафоту. Если на суд она явилась в маске. Чтобы скрыть свое лицо, то сейчас о применении этой маски не было и речи! Ибо она помешала бы интриганке совершить задуманное. Ей хотелось не просто порадоваться смерти своего врага. Многие женщины и в наше время руководствуются принципом «сделать побольнее». А тут вообще был исключительный случай. Интриганке очень хотелось, чтобы король в самый последний для себя миг видел перед эшафотом ее, леди Кэлвертон, ликующую и торжествующею. Она страстно желала позлорадствовать, рассмеяться ему в лицо, мол, ну что, чья взяла?! Мол, кто из нас, в конце концов, победил?  

Ей и невдомек было, что король, скорее всего, о какой-то там леди Кэлвертон уж давно и забыл. А, ежели и помнил, то меньше всего мог и хотел думать о ней в данную минуту. Но заслепленная яростью мстительница пребывала в таком состоянии, что не могла и не хотела об это думать. Ей казалось, что, коль она спит и видит, как бы отомстить королю, да сжить его со свету, то и тот, с утра и до вечера ни чем ином не думает, как о леди Кэлвертон. Увы, такой удел всех мстителей. В равной степени это относится и к ревнивцам. Это именно те «сферы деятельности» человека, которые мешают здраво мыслить, которые приводят к тому, что в их мозгах «западет клямка», и все иное, что может «западать». Так устроена психика человека. Это лишь тогда, когда твориться добрые дела, он может позволить себе, поразмыслить, трезво посмотреть на все, (и на себя в том числе), со стороны. Он может даже задуматься, и отменить свое решение. То есть не обременять себя заботами, связанными с совершение доброго дела. Но, как только дело касается злых дел, особенно связанных с местью, то ни о каком контроле своих действий, ни о каких взглядах на себя со стороны, ни о каком переосмыслении своих действий, а уж тем более о том, чтобы отменить задуманное, не может быть и речи! Ибо месть заслепляет глаза, затуманивает рассудок, делает все, чтобы запущенный механизм уже не мог остановиться ни при каких обстоятельствах.  

В два часа пополудни на площади появился король, одетый во все черное, в сопровождении усиленного военного конвоя. Помост тут же был окружение несколькими шеренгами кавалерии, отделившей место казни от зрителей.  

Среди охранников был и Мартин. Он очень досадовал, что ему досталось очень неудобное место, едва ли не максимально отдаленное от эпицентра событий. То есть, от центра помоста и плахи, куда отныне были устремлены взгляды всех и вся в Лондоне, и, образно говоря, в Англии. Юноше, конечно же, хотелось все получше видеть и слышать. Но причиной этому было отнюдь не праздное любопытство. Мартин понимал, что хотя, по сути дела, главное в их заговоре по освобождению короля, было сделано, все же было важно, чтобы факт подмены короля двойником был раскрыт как можно позднее. А то и вообще не раскрыт никогда. Ведь, если факт подмены будет обнаружен прямо сейчас, все и вся будут подняты на ноги, будут даны приказания перекрыть все дороги и пути, и, конечно же, все будут стараться разыскать и настигнуть беглецов. Поэтому Мартин с замирание сердца наблюдал за всем, что происходило вокруг. Слышать, впрочем, то, что, возможно, будет говориться на помосте, он не мог. Собственно, как многие из зрителей. Поскольку все они оказались вдали от помоста. Было совершенно очевидно, что, ежели что-то и будет произнесено на помосте, то это будут слышать только палачи да стражники. Те, кто находится ближе к плахе. А вот наблюдать за всем Мартин, конечно же, мог. Что он и делал. Он не просто наблюдал. Он буквально жадно впитывал в себя все, что происходило на помосте. Ибо он понимал, что нельзя не пропустить ничего, ни малейшего движения. Ибо сейчас происходит кульминация. То, что будет потом многократно описываться историками.  

Карл вышел на помост прямо из окна Банкетного зала. В сопровождении эпископа Джексона, избранного им в духовники, и нескольких офицеров. Там уже его ожидали палач и его помощник. Оба были одеты в черное. Оба были в костюмах моряков. Оба были в париках, с накладными (приклеенными) усами и бородой. Но и этого было мало – их лица также были спрятаны и под масками.  

Король сразу же обратил внимание, что плаха слишком низкая. Чтобы положить на нее голову, ему придется наклоняться очень низко.  

– Это специально, – спросила жертва у палача, – чтобы еще сильнее унизить меня?  

– Так надо, сер.  

Ответ палача был короток. Ему как-то неудобно было объяснять королю, что это сделано специально для того, что в таком положении палачу будет легче работать в случае сопротивления жертвы. На этот случай также в пол помоста возле плахи были установлены специальные железные крюки.  

Приговоренный вынул из кармана сложенный вчетверо листок и, изредка заглядывая в него, произнес короткую речь. Он говорил о своей невиновности, обвинял парламент в развязывании войны, а армию – в применении грубой силы. Свою вину признал лишь в том, что допустил казнь графа Страффорда. Он искренне уверял, что стоит за народную свободу, однако заметил, что не дело подданных участвовать в управлении государством. Король говорил как милостивый монарх, как бы наставляя своих подданных, как неразумных малых детей. Весь его вид как бы демонстрировал, что он знает, что власть дана ему свыше, и не его вина, что ее у него отнимают таким жестоким образом.  

Эта уверенность давала ему силы сохранить королевское достоинство и сейчас, в такой непростой для него свой смертный час. Он был вторым, после Марии Стюарт, из венчанных королей, кто принужден был склонить голову на плаху. День, повторяем, был очень холодным. Морозный ветер налетал порывами, заставляя глаза короля слезиться. Хотя, кто знает, возможно, природа этих слез была совершенно иной.  

– Я умираю, – были последними слова обреченного, – за свободу… Я мученик за народ…  

Толпа, хотя и притихла, но не слышала ни единого слова короля. Никто, кроме ближайшей стражи не услышал этих слов.  

Завершив свою прощальную речь, приговоренный с помощью епископа убрал свои длинные поседевшие волосы под шапочку, снял плащ, опустился на колени, положил голову на плаху, и, после короткой молитвы, вытянул руки вперед. Это был знак палачу, что он готов к смерти.  

Толпа замерла. Сейчас произойдет главное. То, что еще недавно казалось невероятным. То, что опечалит одних, и заставит их задуматься о бренности жизни и о том, правильно ли поступили смертные, подвинувшие к столь незавидной участи своего суверена. То, что заставит злорадствовать других. Как, к примеру, леди Кэлвептон, которая в эту минуту то и дело приподнималась на кончики пальцев ног, да со всех сил вытягивала шею, чтобы не прозевать желанный миг. Ее очень огорчало то, что прибывшая в начале казни кавалерия оттеснила зрителей, в том числе и ее, подальше от эшафота. Поэтому получилось так, что она в итоге лишена была возможности подойти поближе к королю, и рассмеяться ему в лицо. Как на это она рассчитывал в самом начале. Но, что уж теперь поделать, – успокаивала она себя. Главное, что ее обидчик сейчас будет наказан. До этого, такого желанного для леди Кэлвертон момента, оставались считанные мгновения.  

Все затаили дыхание. Палач занес топор над шеей жертвы. Напряжение толпы достигло своего апогея.  

Палач одним ловким ударом топора отсеет от туловища голову.  

Помощник палача подхватил голову и высоко поднял ее над головой.  

– Вот голова изменника! – Громко провозгласил он.  

Всеобщий вскрик, похожий и на стон, и на вздох, в едином порыве прозвучал над площадью.  

Крупные капли крови учащенно падали на помост, обильно орошая его. Несколько человек, прорвав оцепление, бросились к помосту, чтобы омочить свои платки в королевской крови. Кавалеристы тут же принялись исправлять свою оплошность и оттеснять толпу от эшафота. Вскоре площадь опустела…  

Покидала площади и леди Кэлвертон, чувствуя, как учащенно бьется ее сердце.  

Учащенно билось сердце и у Мартина. Он не мог совладать со своими эмоциями, радуясь тому, что короля таки удалось спасти. И сделать это удалось в самый последний момент! Как все удачно сошлось! Ведь могли же сегодня с утра поставить Мартина охранять короля где-то в отдаленном кругу оцепления, за пределами дома, в котором содержался пленник. Ан нет! Пост был доверен в доме, да еще тот, который был ближе всего к королю, и который позволил все реализовать, как и было задумано. Правда, в дело вмешался этот треклятый Прингл, но о нем Мартин в это время думал меньше всего. Получилось так, что Сайлас не только не помешал задуманному, но еще и в какой-то мере помог осуществлению задуманного. Ведь внимание многих в то время, когда переодетый цирюльником король покидал комнату, были обращены не на него, а на агонизирующего Прингла. Да и лично для Мартина все выглядело сейчас неплохо. Раньше Мартину казалось, что стоит только ему подсобить побегу, как участие его, Мартина, в этом деле, станет очевидным, и он в лице Кромвеля и его людей не просто наживет себе лютого врага, но и будет в таком положении, что ему тоже придется покидать переделы Англии. Чтобы сохранить себе жизнь. Но, вроде бы, никто ничего не заметил. А благодаря Принглу Мартин может еще и выглядеть неким героем, что предотвратил возможную попытку побега. Мало того. Если даже вдруг будет обнаружена подмена короля двойником, (ну, мало ли, может, кто-то, осматривая труп, обратит на что-то внимание, и усомнится, что это труп именно короля), и все зададутся вопросом, когда де могло это произойти, и кто помог королю с побегом, то можно будет все валить на Прингла. Учитывая, что тот уже ничего не может сказать, то это очень удобный повод для того, чтобы «спрятать концы в воду».  

Но Мартину хотелось выжать из ситуации максимум, и впутать в планы побега и леди Кэлвертон. Его удивляло, что отец и мистер Бакстер, который раньше восхищал Мартина своей активностью и пронырством, теперь до сих пор ничего не предприняли, чтобы наказать главного врага – леди Кэлветон. После случая с Принглом, и после того, как Мартин инсценировал, что услышал последние слова умирающего, который проболтался о свеем подельнике, Сунтон-младший твердо был намерен повернуть дело так, чтобы направить опалу Кромвеля на эту интриганку. Ради этого Марти и остался здесь, а не отправился, как они договаривались ранее, вслед за королем, чтобы вместе со всеми покинуть Англию.  

Все мысли Мартина сейчас занимало только одно: настолько далеко успели удалиться беглецы от Лондона? Лишь бы только ничего не произошло, никто не обратил на них внимание, и они могли бы спокойно покинуть пределы страны. Мартин представлял, как пройдет время, и король вернется на родину с войском и поквитается со своими обидчиками. Юноша представлял, какой шок вызовет «воскрешение из мертвых» человека, которого все считали мертвым! Все! Ведь свидетелем тому была многолюдная толпа, заполнившая площадь.  

Не исключал Марти и другого, хотя менее вероятного, хода развития событий. А что если Карл, плюнув на все, уединится инкогнито в какой-нибудь стране, проживет в мире и спокойствии на берегу какого-нибудь теплого моря, попивая вечерами чаек на террасе своего дома, и ухмыляясь, как он одурачил весь мир. Пройдут года и столетия, историки изведут немало чернил и тонн бумаги, чтобы описывать момент казни короля Англии Карла Стюарта, не ведая о том, что на самом деле король не был казнен, и прожил остаток своей жизни, пусть не с размахом королевских почестей, но, тем не менее, в тепле и уюте, будучи сытым и счастливым.  

Как вам такая концовка нашей трилогии?! Лихо, да? Впечатляющая точка в истории героев нашей книги, которые взяли в конце повествования, ни много, нимало, да и изменили ход истории!!!  

Кто хочет, чтобы книга закончилась именно на этом, может спокойно захлопывать ее, не утруждать себя прочтением последней главы, и радоваться, что все так благополучно завершилось. Ежели на уроке истории, во время изучения итогов Великой английской буржуазной революции семнадцатого века, учитель начнет вам рассказывать, как в достопамятный день 30 января 1649 года итогом революции стала казнь короля, вы смело можете «заткнуть за пояс» учителя, и блеснуть перед ним своей эрудицией. Мол, о чем вы говорите, милейший?! И вы еще называете себя учителем истории????!!! Послушайте меня! Король в этот день был не казнен, а оставался живым и здоровым, к тому же, довольно упитанным, и, радуясь жизни, преспокойно следовал к берегам Франции. Одноклассники после такого вашего вызова учителю истории и научного открытия посмотрят на вас с восхищением.  

Но тот, кто хочет убедиться, что даже после такой впечатляющей точки, в этой книге еще может остаться место для еще более впечатляющего многоточия, тот может с интересом приступить к чтению последней, заключительной главы этой трилогии.  

22.  

Эндрю Сунтон не находил себе места. Он то и дело выглядывал в окошечко, в надежде увидеть приближающийся силуэт короля. Естественно, облаченного в «маскарад», ведь свои пышные накладные усы и бороду Джон Томпсон отдаст ему во время «стрижки» короля.  

Это утро, вне всякого сомнения, было знаковым для Сунтона-старшего и Неда Бакстера. В это утро их напряжение, и без того «терзавшие их души» последние несколько дней, сейчас достигло апогея. Ведь все понимали, что сегодня пополудни совершится казнь, поэтому, коль уж не получится подменить короля его двойником до обеда, то все, задуманное ими, окончательно рухнет, и уже ничего невозможно будет изменить. Внутренне друзья понимали, что уже все и давно безнадежно потеряно. Коль уж за такой длительный строк у Мартина не было возможности сделать то, что от него требовалось, то выглядело совершенно невероятным, что она появится в самый последний момент, буквально за считанные часы до казни.  

Но произошло именно так! Каким же огромным было потрясение друзей, когда к ним в эту «конурку», арендованную друзьями на время, и укрепивших перед входом дощечку с надпись «Цирюльня», явилась группа стражников, и объявила, что они явились с целью препроводить в известное место цирюльника, который должен привести в порядок известную особу.  

С этой минуты сердца троих людей, что находились в это время в цирюльне, начали работать учащенно. Томпсон поднялся в ответ на визит неожиданных гостей, учтиво поклонился, сказал, что он верно служит своему призванию, и готов оказать свои услуги мастера любому господину, кто опрятен и относится к своему внешнему виду очень щепетильно. Джон умелыми движениями собрал инструменты, уложил их в сумку, и через минуту уже стоял перед гостями, говоря, что он готов следовать за ними.  

Когда процессия удалилась, Эндрю и Сунтон поняли, что теперь настал и их черед действовать. Их план был прост. Эндрю оставался дежурить в этой коморке, на случай, если король придет именно сюда. Ведь именно этот адрес был указан в записке, которую Мартин должен был передать пленнику. Это место было выбрано на тот случай, если стражи окажутся столь «любезными», что вновь проводят цирюльника туда, с откуда они его забирали. То есть, руководствуясь народной мудростью «Положи – где взял», приведут короля, переодетого в одежду и грим Томпсона, снова в эту цирюльню. На этот случай друзьями был припасен первый вариант побега. Они долго искали, но специально сняли на время именно эту комнатушку, у которой было неимоверно выгодное расположение. В дальнем уголке этой комнатушки имелся некий черный ход, который выходил в своеобразный проходной двор, ведущий на соседнюю улицу, расположенную ниже. Там беглецов должен ожидать экипаж с резвыми лошадями, который тут же помчит их по суходолу к южному побережью Англии, где близ Уэртинга в специально обусловленном месте, их должно дожидаться судно.  

Все было продумано до мелочей. Если тройка наших друзей могла все последние дни сидеть в этой коморке и дожидаться удобного момента, то постоянно торчащий на одном месте экипаж, никуда не двигающийся, мог вызвать подозрение. Поэтому на противоположной стороне улицы, почти напротив вывески «Цирюльня», постоянно сидели, сменяя друг дружку, кто-то из друзей Неда, и следили за окнами цирюльни. Как только в ее правом окошечке появлялась ярко синего цвета занавеска, это был сигнал к тому, что механизм побега с этой минуты запущен. С момента появления этой занавески необходимости и далее сидеть в этом наблюдательном пункте у друзей Неда уже не было. Они должны были не спеша, чтобы не вызывать ни у кого подозрение, направится к расположенной недалече конюшне, запрячь упомянутую выше коляску, подъехать на расположенную ниже цирюльни улицу, занять заранее обусловленное место и ждать.  

Все это было задумано, повторимся, на тот случай, если сбежавший пленник направится именно к цирюльне.  

Но был и другой план. Ведь эта «точка» могла сыграть и плохую роль при побеге. Допустим, у короля все получилось, он облачился в одежды двойника, вышел из своих палат, покинул дом, который до этого служил ему темницей, и, никем не сопровождаемый, направился по указанному в записке адресу к липовой цирюльне. Но допустим, может случится так, что вскоре подмена короля будет замечена. В первую очередь погоня устремится не куда-нибудь, а именно к цирюльне! Поэтому, на случай, если сделавшего свое дело, и после этого ставшего никому не нужным цирюльника никто не будет сопровождать, король, конечно же, сразу же должен последовать в лондонский порт, к причальной стенке номер три. Там его будет дожидаться судно, которое тут же отправится к берегам Франции.  

Чтобы держать руку на пульсе событий, и быть именно там, где они в этом время больше всего нужны, два друга и решили разделиться. Когда Томпсон ушел в сопровождении стражников, Нед выждал еще какое-то время, похлопал друга по плечу, они обнялись, благословили один другого на чудачу, и с этими словами Нед направился в порт. Отныне местом томительного ожидания для Бакстера будет судно, пришвартованное у причальной стенки.  

В отличие от первого дня суда, друзей сейчас не влекло туда, куда было устремлено внимание едва ли не всех жителей столицы. Оба понимали, что их присутствие сейчас намного важнее не там, на площади перед Уайтхоллом, а здесь, у каждого на своем посту. И свою вахту каждый должен был нести до последнего. Ведь нужно было ожидать возвращения не только короля, но и Мартина. Было совершенно очевидно, что, если даже у Мартина и получится то, что они задумали, и он передаст королю план побега, то юноша ни в коем случае не должен все бросать, и мчаться вслед за Карлом, чтобы вместе с ними и с иными заговорщиками, отправится в Францию. Поспешное исчезновение юноши, к тому же, если он будут продолжать нести дежурство у двери короля, вернее, теперь уже его двойника, однозначно вызовет подозрение и переполох. Мартину, пусть это и будут сопряжено с риском для него, нужно было играть свою роль до конца. И не оставлять место действий до тех пор, пока его присутствие у «тела» короля не будет вызвано необходимостью. Проще говоря, когда он окажется в таком положении, когда на него, Мартина, уже никто не будет обращать внимание. Именно тогда, когда юноша убедиться, что свое дело он сделал, и вышел из игры окончательно, когда он сменится при смене караула, и на него уже никто не будет обращать внимание, вот тогда он и может незаметно и тихонько проследовать или к цирюльне, или в порт. Вот для того, чтобы эти две «точки» работали до последнего момента, Эндрю и Нед и должны были оставаться на своих местах при любых раскладах. Если Мартин явится в цирюльню и увидит, что там уже никого нет, то должен понять, что беглец явился именно сюда, и именно с соседней улицы они на экипаже ударились в бега. Тогда он смело может направляться в порт, зная, что там его ждет корабль. И наоборот. Ежели, прибыв вначале в порт, он не увидит там известное ему судно, значит, король уже на пути к Франции, а Мартину нужно следовать к цирюльне, чтобы воспользоваться поджидавшим экипажем. И на нем отправится на юг страны, где у берега, близ Уэртинга в специально обусловленном месте, дежурило второе судно.  

Заговорщики искренне верили, что в их тщательно продуманном механизме побега все предусмотрено. Сомнение было в одном, что Мартину не удаться донести до короля план побега. Но теперь, когда стало ясно, что это случилось, все заняли свои «боевые позиции, надеясь, что все пройдет благополучно.  

Нужно ли говорить о том, как волновался Эндрю. Его душу терзали переживания не только за короля, но и за сына. Удастся ли тому «выйти сухим из воды»? Получится ли у него незаметно для других улизнуть со «стана неприятеля», и примчаться сюда, где его ждут друзья и поддержка?  

Чем больше проходило времени, и никто не появлялся, тем сильнее болело сердце Эндрю, щемящее от дурных предчувствий. Самые худшие предположения, которые он сначала решительно отгонял от себя, сейчас все более назойливо овладевали им. Бедолага уже начал корить себя за то, что ввязался в это дело. Вернее, за то, что впутал в это дело сына. Единственного сына, горячо и безумно любимого. Да, спасти короля Эндрю безумно хотелось, но на незримой чаше человеческих ценностей жизнь родного единственного сына значила для упавшего в отчаяние отца несоизмеримо больше, нежели жизнь иного человека. Пусть это даже был сам король.  

Эндрю с самого начала не хотел впутывать в это дело сына, но ситуация, при которой без помощи Мартина осуществить побег Карла было никак невозможно, все же склонила чашу весов на сторону того, чтобы юноша все же принял участие в задуманном. Тем более, что он сам этого страстно желал. В юности, особенно мальчишки, многие склонны к совершению подвигов. Не стал исключением и Мартин. Хотя, конечно, и он, так же, как и его отец, терзался сомнениями, взвешивая все «за», и «против». Да, на чаше весов, под условным названием «против», было тоже немало. И не только личная безопасность и карьера. Ведь при Кромвеле Марти много чего достиг, и мог бы при нем же проложить свое восхождение по карьерной лестнице. Но об этом Мартин думал меньше всего. Его больше смущало то, что в случае побега из Англии, он лишался возможности ведется с Джейн. Вот что для него было самым болезненным. Вот что заставило его придумать историю с подслушанным именем «леди Кэлвертон» из уст умирающего Прингла. Ему хотелось наказать обидчицу Джейн и ее матери. О любимой он думал и продолжал думать больше, чем о своей личной безопасности. Именно поэтому он, освободившись от дежурства у дверей покоев короля, не «сделал ноги» под шумок всеобщей сумятицы, вызванной препровождением короля к месту казни, а остался «на своем боевом посту». И планировал оставаться и дальше, пока не раскрутит громкое дело с участием леди Кэлвертон в заговоре, и не поможет упрятать эту интриганку за решетку. Именно этого заслуживает это исчадие ада за свои прегрешения за сломанные судьбы Джейн и ее матери.  

Однако, Эндрю обо всех этих коллизиях не знал. Он видел, что никто не возвращается, и это доводило его до исступления. И вдруг….  

Сердце Сунтона-старшего начало биться в груди с неимоверной силой, когда он увидел того, кого так страстно ждал. К дверям цирюльни быстрой походкой шел человек, в знакомой Эндрю одежде, обличенный в знакомые клееные бороду и усы. Эндрю готов был кричать во всю мощь легких от переизбытка эмоций – значит, все получилось! Подмена состоялась, и Карл, облаченный в камуфляж Томпсона, теперь спешит к конечной точке своего побега!  

Эндрю распахнул перед ним двери коморки:  

– Заходите, Ваше Величество! Какое счастье, что все удалось! Экипаж ждет нас! Не будем терять время! Следуйте за мной!  

Но, изнеможенный от быстрой ходьбы человек, не последовал за своим спасителем. Он устало рухнул на стоявшую рядом лавочку, стал, тяжело дыша, переводить дух, и тут же протянул Эндрю какую-то бумагу. Тот инстинктивно взял ее, развернул и начал читать. Чем дольше он читал, тем сильнее серело его лицо. В эти минуты на Эндрю невозможно было смотреть.  

Дочитав письмо до конца, о растерянно взглянул на тяжело дышащего человека:  

– А, как же…  

При это он взглянул на своего собеседника, увидел его глаза, и… И все понял…  

Собрав остатки сил, выдавил из себя:  

– А как Мартин? Что с ним?  

Сказано это была едва ли не «загробным» голосом, словно он звучал с того света.  

– С ним все в порядке. Он жив и здоров. Мне показалось, что никто вокруг даже не догадывался, что он к чему-то причастен. Остальное расскажу потом. Сейчас нужно действовать. Что будем делать? – Таким был ответ.  

Эндрю все еще приходил в себя после перенесенного шока.  

– Думаю, нужно советоваться с Недом. Иного я не вижу. Едем к нему.  

Быстро проследовав через проходной двор, двоица столь же расторопно села в поджидавшую их коляску, и приказала кучеру следовать в порт, к причалу номер три.  

Нетрудно догадаться, что и Нед все это время, также, как и Эндрю, не находил себе места, в ожидании развязки. Он то и дело поглядывал в ту сторону, с откуда должен был появиться тот, кого он так ждал. Но увы, все это время никого не было. Однако повода для паники пока не находилось. Дорога Томпсона к дому Коттона, время, отведенное на «стрижку», путь следования короля от Уайтхолла к пристани. На все это требовалось время. Но чем больше его уходило, тем больше повода появлялось для волнений. Поначалу Нед изредка поглядывал в окно каюты судна, а теперь не отходил от него совсем. Увидев подъехавший экипаж, и людей вышедших из него, Нед со всех ног бросился на палубу, чтобы встретить их.  

– Проходите, проходите, Ваше Величество, – суетился Нед подавая руку спутнику Сунтона, и помогая ему подняться на палубу. – Слава Господу, что все прошло удачно. Я сию же минуту прикажу поднять паруса. Правда, мороз едва все не испортил, и…  

– Не мельтеши, Нед, – оборвал его Эндрю. – Давай зайдем в каюту и поговорим.  

Слова друга, а, главное, то, каким голосом все это было сказано, заставили Неда заволноваться. Но, он все еще находился «на своей волне», все еще пребывал в плену эйфории, связанной с тем, что побег короля удался, поэтому и не до конца понимал, что значат слова Эндрю и его тон.  

Они зашли в каюту. Эндрю протянул Бакстеру листок бумаги. Оба гостя корабля сели, а Нед, все еще продолжая стоять, быстро развернул лист бумаги и принялся читать вслух:  

– «Ну, что, уважаемые заговорщики. Чья взяла? Вы, наверное, радовались, когда в театре «Белая лилия» устроили свой спектакль. Наверняка чувствовали себя триумфаторами. Поди, насмехались надо мной. Но не зря говорят, что смеется тот, кто слететься последним. Теперь над вами смеюсь я. Теперь я разыграла свой спектакль, в котором вам отведена роль глупых простачков».  

Нед тупо посмотрел перед собой:  

– Ничего не понимаю… Что это?  

Но, не дождавшись ответа, продолжил чтение:  

– «Я бы давно растерла вас, сравняла с землей, но вы от меня и так никуда не денетесь. Мне хотелось, чтобы вы помучились. И страдания ваши начнутся с этой минуты, когда вы поймете, что вы полное ничтожество. Мучайтесь, терзайтесь! Мысль о том, что вы сейчас в шоке, доставляет мне истинное наслаждение. На сием разрешите откланяться. Но встрече во втором отделении нашего спектакля. Моего спектакля, моей премьеры, которая, учитывая то, что сейчас происходит на площади перед Уайтхоллом, затмила по своему эффекту ту жалкую премьеру века, что вы устроили когда-то в театре «Белая лилия». Согласитесь, что мой ход оказался куда более эффектными и болезненным, нежели ваш. С нижайшим поклоном, леди Кэлвертон».  

Нед беспомощно опустил руку, все еще продолжая держать в руку письмо, и тупо смотрел впереди себя. Взгляд его был явно затуманенным. Было видно, что сейчас он находился в состоянии прострации, и мало что соображал. Уж больно болезненным для него было падение из небес на грешную землю.  

Наконец-то он совладел с собой и с видом явного недоумения посмотрел на нашу двоицу, сидевшую перед ним.  

– Это как же… Это что же происходит? Что это за письмо? Как оно к нам попало? Ваше Величество….  

Да, шок, конечно, был огромным. Иначе как объяснить, что всегда сообразительный и сосредоточенный Нед Бакстер сейчас уподобился малому дитяти, не соображающему, что происходит вокруг. Уж пора было бы, собственно, и сообразить, что происходит, а он все еще обращался к спутнику Сунтона «Ваше Величество». А «Его Величество», тем временем, пока Нед читал письмо, снял накладные усы и бороду, и отложил в сторону. Теперь же Нед, увидев гостя без грима, сразу же понял, кто перед ним.  

– Что?! – Оторопело выпучил глаза Нед. – Томпсон?! А где же…  

И при этих словах инстинктивно посмотрел в сторону того района города, где должна была находиться площадь, с установленным на ней эшафотом. Всем, находящимся в каюте, было совершенно понятно, что сейчас было именно такое время суток, что казнь на площади или уже состоялась, или происходила как раз в эти минуты. Теперь, даже при самых невероятных обстоятельствах, никто из друзей уже не мог повлиять на ход событий. И спасти короля. Как бы сильно это ему не хотелось.  

Потрясение для Неда было столь огромным, что ноги буквально не держали его. Он в изнеможении рухнул на первый же, подвернувшийся, на его пути предмет, на который он мог присесть. Эндрю, видя состояние друга, и понимая, что ему нужно объяснить все, повернулся к Джону:  

– Думаю сейчас самое время, мой друг, объяснить мистеру Бакстеру, то, о чем вы бегло рассказали мне. Да я и сам хотел бы услышать более подробно, как же развивались события, после ого, как вы ушли вместе с людьми, которые явились за вами.  

Джон, видя состояние Неда, и сам понимал, что от него требуются объяснения. И он начал свой нехитрый рассказ:  

– Ну… Что сказать? Вначале все шло по плану. Меня провели к королю. Никто ничего не заподозрил. Перед входом в покои короля я увидел вашего сына, мистер Сунтон. Видать, ему была доверена охрана как раз возле покоев короля, вот у Мартина и появилась возможность передать королю наш план. Когда те, кто привел меня, завели меня в покои короля, я думал, что они там и останутся. И мы не сможем поменяться одеждами. Но на наше счастье они, увидев, что я готовлю инструменты для стрижки короля, вышли, оставив нас одних. Если бы вы видели, как обрадовался в эту минуту король! Он на радостях едва ли не обнимал меня! Было видно, что он безумно был рад спасению в минуты, когда, казалось, уже ничего и никто его не спасет. Как он, бедняжка, радовался…  

Джон тяжело вздохнул, отвел взгляд в сторону, но тут же продолжил.  

– Мы уже хотели начать обмениваться одеждами, как вдруг за спиной я послышал легкий шум. Обернувшись, я увидел незнакомца. Его появление было полной неожиданностью и для короля. Он весь застыл от неожиданности, и оторопело смотрел на невесть с откуда взявшегося верзилу. В покоях короля или была какая-то задняя дверь, или он за шторой прятался, но его появление было очень неожиданным. Он шел с видом хозяина положения, ехидно ухмылялся. Подойдя к столу, сел, и взгромоздил ноги на стол!!! Он словно нарочно пытался огорчить и унизить короля. Ну что, говорил он, обрадовались спасению, Ваше Величество?! Ловко, говорит, задумано. И у вас, заговорщиков, возможно, все бы и вышло, если бы не существовала на свете благороднейшей дамы, которая считает долгом чести отдать королю причитающийся должок. Недоумение на лице короля свидетельствовало о том, что он не понимает, о чем идет речь, и о какой даме говорится. Но незнакомца не нужно было упрашивать назвать ее имя. Как я потом понял, именно для этого он сюда и явился. Чтобы сделать королю побольнее.  

Томпсон снова тяжело вздохнул. Было видно, что его самого сильно задело за живое то, чему он стал свидетелем в покоях короля.  

– Вспомните, продолжил незнакомец, как в свое время вы обидели благороднейшую даму, невинное святое существо, которая по вашей милости после известных вам событий, томилась в застенках Тауэра. Вспомните нашумевшую премьеру в театре «Белая лилия», после которой вы мою госпожу, прекрасного человека, упекли за решетку Тауэра. Вы еще не забыли ее имя? Так я напомню! Леди Кэлвертон!  

Эндрю показалось, что Нед слегка вздрогнул при этих словах.  

– Я ожидал, – продолжал Джон, – что при этих словах король переменится в лице, его лицо исказит ужас, при упоминании имени его злейшего врага. Но по выражению лица короля, по недоумению в его взгляде, тот поначалу даже не мог вспомнить, о ком идет речь. Видимо то, о чем говорил незнакомец, произошло давно, что король успел и подзабыть об этом. Но та дама, получается, явно не забыла. Он говорил и говорил, тон его был все более злобным. Он злорадствовал, что теперь его хозяйка возвращает должок королю. Говорит, мол, моя хозяйка не стала сразу же раскрывать заговор. Она, говорит, хотела сделать побольнее вам, Ваше Величество. Чтобы еще более горьким было ваше разочарование после того, как спасение, казалось, было совсем близко. Незнакомец смеялся, мол, хозяйка сказала, что непременно будет присутствовать на казни, что постарается занять место поближе к эшафоту, чтобы заглядывать в лицо вам, Ваше Величество, и видеть в нем растерянность, страх и огорчение из-за того, что спасение, которое было так реально, не состоялось. Хозяйка говорит, что ей будет доставлять истинное удовольствие, что этому спасению помешала именно она, леди Кэлвертон.  

В каюте властвовала угнетающая тишина. Все были подавлены услышанным.  

– Потом этот человек обратился и ко мне. Говорит, мол, хотя моя глупая голова тоже достойна того, чтобы быть отсеченной топором палача, все же леди Кэлвертон благодушно отпускает меня, чтобы я передал своим хозяевам, то есть, вам, что и вас ждет нечто подобное. Что и вам леди отдаст должок не менее эффектно, как это она сделала с королем. Вы уж простите, что я дословно передаю эти его слова, которые, вижу, вам неприятны.  

Нед и Энлрю старались не смотреть на Томпсона и друг на друга. В глазах Джона они позицировали себя некими влиятельными людьми, которые могли многое, в том числе и обеспечить безбедную жизнь семье Томпсона, если он согласится на сотрудничество. Сейчас же все выглядело так, что оба смотрелись как две мелкие жалкие букашки, которые какая-то дама собирается растереть по полу.  

– И вдруг, в эту минуту, – продолжал Джон, – за дверьми послышался выстрел. Я, грешным делом, подумал о самом худшем. Вы уж простите меня, – рассказчик повернулся к Сунтону, – но я ужаснулся в тот миг от мысли, что это пострадал ваш сын от того, что помог в заговоре. Но оказалось, что неожиданным он был не только для нас с королем, но и для незнакомца. Он вскочил, глаза его растеряно стали бегать вокруг, он не мог сосредоточиться. Он считал, что они нарушили наши планы, а то, что задумали они, проходит гладко. Однако, прозвучавший выстрел говорил о том, что и в их плане было не все так хорошо. Произошел какой-то сбой, который они не планировали. Этого выстрела просто не должно было быть. Незнакомец какое-то время раздумывал, потом достал пистолет, направил его на меня, и приказал, чтобы я собирал свои инструменты и уходил. Причем, уходил так, словно ничего и не произошло. Как будто я постриг короля, закончил свое дело и спокойно ухожу с чувством выполненного долга. Мне, видя направленное на меня дуло пистолета, ничего не оставалось делать, как подчинится. Я видел, как растерянно смотрел на меня король. Было такое ощущение, что ему хотелось протянуть ко мне руку, дотронутся до плеча, мол, не уходи. Давай все же поменяемся одеждами и вместо тебя уйду я. Да, его разочарование было огромным…  

Джон снова тяжело вздохнул.  

– Когда я вышел из покоев короля, то первым делом попытался найти взглядом Мартина. Я очень боялся, что эта пуля… Ну, вы понимаете. Сердце мое екнуло, когда я сразу же увидел лежащего на полу человека. По-видимому, это и была жертва пули. К моей радости я отметил, что это был не Мартин. И тут же увидел его. Он склонился над пострадавшим, словно хотел определить, жив ли тот. Это окончательно меня успокоило. Я ведь боялся увидеть его связанным, что говорило бы о том, что мальчик был разоблачен. Но, судя по тому, как он вел себя, и как вели себя окружающие рядом с ним, Мартин чувствовал себя хозяином положения, и ни о каком его разоблачении в тот миг не могло идти и речи. Если бы я долго стоял, и глазел на все, то это могло бы вызвать подозрение. Поэтому я спокойно направился к выходу, словно все, происходящее вокруг, меня совершенно не касается. Поначалу несколько охранников устремились ко мне, как только я вышел с двери, и я уже думал, что они сейчас схватят меня под руки и уличат в заговоре. Но было видно, что внимание всех было увлечено тем, кто лежал на полу, а до меня у них не было никакого дела. Охранники провели меня только до выхода из здания, и, после того, как мы прошли все линии оцепления здания, они вернулись назад, а я был предоставлен сам себе. Ну… Я тут же поспешил назад. Чтобы обо все рассказать вам. Это все, что я знаю, и что могу рассказать вам.  

Рассказчик умолк, переводя дух после длинной тирады, ожидая, что сейчас скажут Нед или Эндрю. Но оба молчали. Может, потому, что сильно были ошарашены услышанным, а, возможно, и потому, что в этой ситуации, собственно, не о чем было говорить. Все было ясно и без слов. Они проиграли. Можно было бесконечно долго винить себя за то, что, увлекшись спасением короля, друзья оставили на потом вопрос с леди Кэлвретон. Не подумав о том, что сама интриганка при этом не будет оставаться сторонним наблюдателем. Что она может поступить совершенно иначе, что она не станет оставлять Неда и Эндрю на потом, (как они ее), а возжелает «это блюдо» к своему столу сейчас, в сию минуту. И короля тоже. И, если за себя наши друзья еще могли побороться, то «первое блюдо» – несчастного короля, можно было уже смело вычеркивать из «меню».  

Непростые минуты сейчас переживали Нед и Эндрю. Это был не просто миг поражения. Это был час, когда нужно было делать выбор. Позади – огромный пройденный путь. Впереди – перекресток дорог. По какой пойти? Каков выбрать путь? Куда ступить, чтобы не ошибиться. Ведь от того, к какому решению они сейчас придут, каков план дальнейших действий выберут, зависит очень многое.  

Всем нам иногда приходится быть в роли тех, кто стоит на раздорожье и выбирает свой путь. Особенно этот вопрос актуален во времена революций. Это время некого апогея, когда даже те, кто обычно «лежит на печи», проявляет активность, и старается в большей или меньшей мере в силу своих возможностей повалять на ход истории. Мы уже рассуждал о тех, кто «идет на баррикады», кто искренне верит в какую-то идею, примыкая к числу ее сторонников. В такие минуты люди искренне верят, что они правы, а их оппоненты глубоко заблуждаются. Но нет, и не может быть гарантии в том, что по пришествию какого-то времени люди не взглянут на себя, на свои поступки, и на все происходящее иными глазами. Все, все перемешано в этом котле противоречий. Здесь трудно определить, кто прав, кто нет. Я уже говорил вам о том, как несколько лет назад в моей стране тоже происходила грандиозная революция, потрясшая весь мир. Я рассказывал, как сам «шел на баррикады», чтобы «усадить на трон» человека, который тогда виделся мне воплощением справедливости и благородства. Тогда народ, в том числе и я, помогли ему победить «зло» и таки усадили его на трон! Сейчас, по пришествию срока, отведенного ему на «царство», не только я, но и вся страна, убедились, что такого глупца еще не было, и вряд ли будет среди правителей моей страны. Это подтвердили недавние выборы главы государства, где «царь» набрал позорные четыре процента голосов избирателей. Это красноречивая оценка его «царствования».  

Среди кандидатов на пост нового главы страны были многие, в том числе и молодые, амбициозные, умные и толковые лидеры. Можно было только радоваться, что появились те, кто может привести страну к процветанию, после долгих лет правления тех, кто разграблял страну и приводил ее в упадок. Однако, результаты первого тура голосования вызвали шок не только у меня. Больше всех голосов набрали те двое, кто больше всего принес горя своей стране! Ладно бы, люди поверили обещаниям новых лидеров. Но ведь эти двое уже были у власти, оба разрушили страну до такой степени, что даже страшно сравнивать то, что было до их правления, с тем, что творится сейчас. Но именно они вдвоем выходят во второй тур голосования!  

Говорят, из двух зол выбирают меньшее. Так и я был уверен, что из этих двоих выберут, образно говоря, «А», но ни в коем случае, ни «Я». Но вот несколько дней назад состоялись повторные выборы, и выбирают именно его!!! Человека, против тирании которого насколько лет назад восстала вся страна, вышла на улицы, взрывалась от негодования! Мыслимо ли такое!  

Я сейчас нахожусь в состоянии такой же прострации, как и Нед с Эндрю. Мне трудно поверить в реальность происходящего. Перед моими глазами стоят старушки, которые подходят к урне для голосования, бросают в нее бюллетень за «Я», долго крестятся, кланяются перед урной для голосования, и приговаривают, мол, сделай так, Господи, чтобы «Я» победил! Даже наблюдатель за выборами со стороны «Я», который, казалось бы, должен «землю грызть», чтобы его кандидат в президенты победил на выборах, грустно покачал головой: «Наивные старики… Они, глупые, верят, что это все всерьез, и что он будет думать не о себе, а о народе…»  

Для моей страны ее Судный День еще не закончился. Он продолжается и в эти минуты, когда проигравшая сторона не определилась, признавать свое поражение, или нет, давать ли толчок новому витку революции или нет. Когда страна вновь расколота пополам, на «своих» и «чужих». Когда бабушка спрашивает у дочери не о здоровье только-только родившегося внука, а о том, что она, бабушка, с утра до вечера молится, чтобы победу «Я» не оспорили в суде, и он таки в итоге победил! Не зря говорят о революциях, что это то время, когда брат готов идти на брата. Сказано это, конечно, с большой натяжкой, но я действительно на полном серьезе боюсь что-то говорить против «Я» при брате или его детях. Брат, с которым мы безумно дружны, в ситуации, когда кто-то что-то говорит против «Я», преображается, едва ли не готов взять топор в руки, чтобы доказать всем и вся, что «Я» – это едва ли не пришествие Христа на землю. Вариант, при котором можно просто смолчать, в этой ситуации не катит на за какие коврижки! Он принадлежит к числу тех, кто готов умереть, но доказать свою правоту. Феномен революций настолько силен, что он кружит головы всем, даже бесконечно честным, порядочным и хорошим людям, каковым является и мой родной брат.  

Для Англии Судный День также не закончился. Страна и ее новый лидер все еще стояли перед выбором, как быть далее.  

Кромвель не присутствовал на площади во время казни. Все это время, вместе с несколькими приближенными офицерами, он был погружен в молитву…  

После казни тело короля положили в Банкетном зале. Это был торжественный пиршественный зал, видевшим на своем веку много веселых и блистательных трапез...  

В ночь после казни лорд Саутгемптон со своим другом сидели в глубокой задумчивости возле гроба. В два часа ночи, по лестнице, ведущей из внутренних покоев, послышались медленные шаги. Кто-то поднимался в Банкетный зал. Дверь отворилась, и в помещение вошел человек, с ног до головы закутанный в плащ. Он подошел к телу, и долго стоял над ним, глядя в лицо казенного. Затем сокрушительно покачал головой, и лорд Саутгемптон услышал тяжелый вздох и задумчивые слова: «Жестокая необходимость». Лорд вздрогнул. Он узнал голос Кромвеля. Постояв еще какое-то время у гроба, человек в плаще повернулся, и столь же медленно удалился.  

Смерть короля, как и во времена революции и гражданской войны, вновь расколола страну на два лагеря. Одни одобряли казнь, говорили, что она совершенна по праву, называли сие «великим плодом войны», «славным делом справедливости». Другие, напортив, пребывали в шоке.  

Легальные и нелегальные печатные листки вмиг разнесли по всей стране весть о случившемся. Впечатление от этого события было громадным. Жителям удаленных от столицы графств трудно было поверить в реальность случившегося. Приведем красноречивый пример реакции одного из жителей Йоркшира на казнь короля: «Сосед, встречая соседа на улице, с трудом с ним заговаривает. И это не столько от ужаса перед совершившимся, сколько от удивления, что такое неслыханное дело вообще могло произойти! »  

Казнь Карла отныне развеяла миф о неприкосновенности, о надмирной значимости монаршей особы. Великий прецедент был создан! Он и послужил примером для тех, кто потом казнит Людовика XVI и Марию-Антуанетту. Не будь этого «почина», идеалы республики, возможно, никогда не смогли бы овладеть сознанием народов. Старый, живший веками, иерархический миропорядок был сокрушен.  

Карла казнили как короля, однако и после его казни Англия все еще продолжала оставаться монархией. Тем самым существовала юридическая возможность для сторонников короля немедля провозгласить королем наследника короны, Принца Уэльского – будущего Карла II. Парламент вовремя спохватился, и буквально в день казни вотировал соответствующий билль. В этот день палата общин объявила государственным преступником всякого, кто станет провозглашать наследником престола любого, из потомков Карла Стюарта. (Лорд-мэр столицы, известный своими роялистскими симпатиями, отказался его провозгласить). Зловещее проклятие тяготело над родом Стюартов. Ныне пришло время ему осуществиться.  

Шестого февраля была упразднена палата лордов.  

Седьмого февраля последовал знаменитый билль: «Опытом доказано, и вследствие того палатой объявляется, что королевское звание на этой земле бесполезно, тягостно и опасно для свободы, безопасности и блага народного. Поэтому оно отменяется».  

Фактически это означало провозглашение республики. На новой государственной печати вместо профиля короля были изображены крест и арфа – геральдические символы Англии и Ирландии. И стояла подпись: «В первый год свободы, милостью божьей восстановленной».  

Казалось бы, в этом великом потрясении, что пережила Англия, можно было бы поставить точку. И в Великом Приключении, что пережили герои нашей трилогии, тоже. Да и в нашей книге в целом, думаю, тоже пришло время поставить логическую точку. Ведь сейчас самый раз подвести итог под неким действительно колоссальным пластом истории, что произошел и со страной с целом, и с нашими героями в частности. Но я ведь говорил, что Судный День для Англии далеко не закончился. Дальше последуют не менее невероятные события и в жизни страны, и в жизни наших героев. И будет еще одна кульминация, которая тоже достойна того, чтобы стать завершением очередной книги. Почему мы считаем, что финалом истории нужно считать суд над королем? А почему не суд над теми, кто судил Карла?! Ведь «царствование» любого правителя никогда не бывает вечным. Пройдет время, и сын Карла I Карл II окажется на родительском престоле. Будет затеян не менее громкий суд над теми, кто сейчас судил короля.  

Будет много чего интересного.  

Я понимаю, что читателям очень хотелось бы знать, каковыми будут дальнейшие судьбы наших героев. Воссоединятся ли сердца Мартина и Джейн? Вернули ли должок наши друзья неутомимой интриганке и т. д.  

Не обещаю, что вновь «возьмусь за перо», чтобы продолжить рассказ о приключениях полюбившихся вам героев. Честно говоря, не думаю об этом, так как в планах желание засесть за написания других романов, в том числе и о дальнейших приключениях славного мальчугана Джимми, полюбившегося вам по книгам «Так начинают великие» и «Потомок Нострадамуса». Сразу же, как поставлю точку в этом романе, приступаю к работе над книгой «Сокровища острова Хогартов», которая является продолжением описания похождения Джимми.  

Но умом, конечно, понимаю, что следовало бы продолжить эпопею о продолжении похождений героев «Судного дня». Однако, все это будет потом.  

Пока же разрешите поставить толчку в этом повествовании.  

Жаль расставаться с вами, читатели. За это время мы с вами, включая и героев нашей книги, успели подружиться.  

Я уже не раз выражал свою мысль, что каждый раз, когда я ставлю последнюю точку в очередном романе, испытываю ностальгические, ни с чем не сравнимые чувства. Словно я навечно расстаюсь с реальными, родными и близким мне людьми, с которыми успел подружиться, сблизится душой и телом. Если книги – это дети автора, то герои этой книги, конечно же, являются для него столь же «родными кровинушками». Ко всему привыкаешь, «прикипаешь душой». Моя работа над этой эпопей (роман «Премьера века» и последующие за ней три тома «Судного дня») продолжалась несколько лет. Ставя точку в одной книге, я верил, что потом приступлю к работе со следующей, и вновь «увижусь» с полюбившимися мне героями. Ведь нетрудно догадаться, что автор живет, радуется и страдает вместе с героями своих книг. Но допустим, что я никогда уже не вернусь к написанию этой книги. Жизнью героев «Судного дня» я жил несколько последних лет. Казалось, что это «родство» будет продолжаться вечно.  

Мне сейчас почему-то вспомнилась моя мама и то, как она меня провожала. Когда закончилось мое босоногое беззаботное сельское девство, я уехал жить и работать в город. И, как бы у меня все там чудесно не слаживалось, я непременно наведывался в отчий дом, чтобы проведать родителей. Я понимал, что они без меня скучают, поэтому и дарил им и себе частые встречи. Пройдут годы, и я пойму, настолько острой могли быть их тоска по мне. Пойму, когда сам окажусь в их ситуации. Когда уйдет из дома повзрослевший сын, кода я буду не просто плакать, а, ходить по комнате сына, и буквально завывать от тоски и безысходности. Когда буду ложиться на его кровать, утыкаться лицом в его подушку, целовать ее, долго и безутешно плакать, приговаривая: «Сынок, милый, любимый, как без тебя плохо…»  

Но это будет потом. А пока я сам в роли сына, покинувшего отчее «гнездо». Все помню. Как радовались моему приезду отец и мать, как садились мы под ветвистым деревом во дворе и долго, до поздней ночи, говорили без конца о жизни. Но особо мне запомнилась вот какая картина. Жили мы на краю села. И. каждый раз, когда я уезжал, старая мать выходила на край села, и долго-долго махала мне вслед. Уже можно было уходить, а она, превращающаяся в крохотный силуэт, точку вдали на горизонте, все еще продолжала стоять.  

Мне казалось, что умиротворяющая взор картина, от которой комок подкатывается к горлу, и к уголку глаз набегает слеза, добрая слеза, казалось, будет длиться вечно…  

Но пришел момент, когда всего этого, что длилось годами, которому, казалось, не будет конца, не стало. Ни радостных встреч, ни душевных разговоров под ветвистым деревом. А только лишь склоненная в молчании голова перед мраморными обелисками, с которых на тебя смотрят такие родные и близкие, некогда живые, а увековеченные в мраморе лица. И каждый раз, после приезда на день памяти усопших в село, я, уезжая назад в город, каждый раз оглядываюсь назад, на край села, с щемящим чувством в душе, вспоминая картину, когда я видел у дороги до боли родной силуэт…  

Казалось, так же бесконечно будут длиться и мои встречи – расставаниями с героями «Судного дня». Но чувствую, что мы никогда уже не встретимся… Я практически уверен, что эта точка является последней, и я вряд ли когда вновь засяду за продолжение описания дальнейшего жизненного пути героев «Судного дня».  

Пример с одиноко стоящей на краю села матерью привел случайно, для сравнения того, что и встреча с героями этой трилогии для меня не будет длиться вечно. Но теперь понял, что на этот, случайно приведенный пример, можно посмотреть по-иному. Вот они – настоящее человеческие ценности! Вот перед чем и перед кем нужно преклоняться, а не перед урной, с избирательским бюллетенем, где ты минутой раньше поставил отметку напротив фамилии человека, который и тысячной доли не стоит того, что значат для тебя родные, близкие, друзья, знакомые, те, кто действительно любят тебя. Никакие революции, никакие лозунги, говорливые лидеры и вся эта мишура не заменят общечеловеческих ценностей.  

Я всегда любил повторять: пусть человек достиг неимоверных высот в карьере, бизнесе, в чем угодно, пусть он занимает самые солидные кресла в самых солидных кабинетах, но, ежели могилы его родители поросли дикорастущей травой, а ему, увлеченному карьерой, все некогда приехать в родные места, чтобы проведать усопших отца и мать, да привести в порядок их могилки, то никакие вершины карьеры, пусть даже самые высокие, не стоя того, чтобы они давались такой ценой.  

Все это сполна можно отнести и к революциям. Вся эта мишура уляжется, все лозунги осточертеют, лидеры, ради которых вы «рвали свое сердце» забудут о вас на второй же день после своего «пришествия» на трон, а общечеловеческие ценности останутся. Не лидеров вы должны выбирать, которые один подлее другого. Не идти в бой на смерть с криком: «Привилегии парламенту», не думая о своих детях, которые, в случае вашей смерти, останутся без кормильца.  

Судный день он не только во время революций. Он в каждом из нас в мгновения, когда мы делаем выбор. И, в зависимости от того, что мы выберем, и будут слагаться песни, с нехитрыми, но емкими, словами: «Мгновенья раздают кому – позор, кому – бесславье, а кому – бессмертие! »