Заваривая апокалипсис

Чайник засвистел, издав пронзительный, режущий звук, который, казалось, вторил крикам умирающих. Пятнадцатилетний мальчик с глазами, в которых застыла печаль тысячи закатов, смотрел, как рушится мир, из разбитого окна. Он сделал долгую, медленную затяжку. Дым клубился, призрачно-серый на фоне багрового апокалиптического неба.  

«Я завариваю чай, пока люди умирают. Завариваю чай, пока мир горит в огне», — пробормотал он низким монотонным голосом. Мальчика звали Дима, и он оказался в ловушке в созданном им самим тихом аду. Дима верил в гневного Бога, Бога, который наслаждался страданиями смертных. Бога, который отнял у него всё. Его дом. Его семью. Его мир.  

Квартира, когда-то наполненная жизнью и теплом, теперь лежала в руинах. Стены были голыми, без обоев, как будто само здание поглотило горе. Когда-то отполированные половицы теперь были расколоты, став жертвами какого-то невидимого катаклизма.  

Он сделал ещё один глоток чая, и тёплая жидкость ненадолго согрела его. Снаружи царил хаос. Воздух трещал от звуков разрушения — звон бьющегося стекла, грохот рушащихся зданий, испуганные крики тех, кто ещё был жив. Мир разваливался на части, а Дима был сторонним наблюдателем, оцепеневшим от разворачивающейся катастрофы.  

Он вспомнил свой дом, место, где звучал смех и проходили семейные ужины. Запах маминой стряпни, приятная тяжесть отцовской руки на плече, игривый хаос младшей сестры. Всё исчезло. Растаяло без следа. Воспоминание, фантомная конечность, причиняло невыносимую боль. Бог забрал их всех.  

«Я завариваю чай, пока кто-то меня судит. И пока в сухой асфальт вбивают свою боль», — прошептал он, и его голос едва был слышен в этом шуме. Дима чувствовал тяжесть осуждения не только со стороны предполагаемого Бога, но и со стороны всего мира. Он чувствовал взгляды, осуждение в глазах тех, кто выжил. Он был изгоем, парией, ответственным за собственное отчаяние.  

Он затушил сигарету, и огонёк превратился в мерцающий маячок в сгущающейся темноте. Он поднялся со своего импровизированного трона из обломков, его движения были медленными и размеренными. Он подошёл к окну, глядя на открывшуюся перед ним картину, и на его лице застыла маска безразличия.  

«Дом всегда был слишком тёплым. А паркет слишком хрупким для ног», — прошептал он, и в его словах прозвучала горькая ирония. Мир, подумал он, был хрупкой конструкцией, уязвимой для прихотей жестокого и капризного божества.  

Земля содрогнулась, по руинам прошла дрожь. Он знал, что это конец. Финальная сцена. Окончательное возмездие. Он почувствовал знакомое чувство страха, сосущую пустоту в животе.  

Чайник снова засвистел, пронзительно вскрикнув на фоне оглушительного крещендо апокалипсиса.  

«Остался лишь кусок стола у окна. Поставлю чайник, чёрт знает, как ударит трещина. Разделив пополам красивый, ничтожный мирок. Разметав по Вселенной куски полотна, на котором он был нарисован», — сказал он, и в его голосе зазвучала ритмичная мелодия.  

Дима налил чай в треснувшую керамическую кружку, и пар поднялся, словно призрачная молитва. Он сел на край разбитого окна, ветер трепал его волосы, разнося запах пыли и разрушений.  

«Я завариваю чай, ведь кофе ни к чему. Я завариваю чай, достаю сигару и курю сколько хочу», — пробормотал он. Эти слова были щитом, способом отгородиться от всепоглощающего ужаса, который грозил поглотить его.  

Он закурил сигару, и её насыщенный аромат на мгновение принёс ему удовольствие. Он смотрел, как люди в отчаянии и безумии бежали, их лица искажались от страха. Они были не более чем муравьями, снующими по умирающей земле.  

«Пламя вырывается из-под земли. Кто-то пытается бежать, но ноги подкашиваются от ужаса. Он не задаётся вопросом: кому он вообще нужен сейчас? Только небо цвета крови задушит нас в своих объятиях». Он наблюдал за ними, за людьми, спасающимися от огня и рушащихся зданий, с отстранённым любопытством.  

«И всё кажется таким ненужным. И всё кажется таким неважным. И мир опустился в кипящую лужу. Такой он бумажный». Он принял конец. Он перестал чувствовать боль. Он перестал чувствовать что-либо вообще. Земля задрожала у него под ногами. Открылась пропасть, обнажив огненную бездну. Мир разваливался на части.  

«Я завариваю чай, пока люди умирают. Завариваю чай, пока мир горит. Я завариваю чай, пока кто-то меня судит. И пока в сухой асфальт вбивают свою боль». Он сделал последний глоток чая. Чай был тёплым.  

«Сотри печаль со щёк, не беспокойся о вещах. Всё равно придёт к концу всё, что кто-то смог начать. И вот не ровен час, когда Атлант не удержит на плечах. Свой вечный груз, а мы будем молчать». Он улыбнулся, мимолётно и криво.  

«И вот настал этот прекрасный момент. Ведь к нему всё и сводилось на протяжении стольких веков. Вряд ли кто-то сейчас испытывает гнев. И вряд ли кому-то не хватает банкнот». Он наконец-то был свободен.  

«И все, кто не умер, уже чувствуют смерть. От трещин в полу убегают в окно. А те, кто всё понял, стоят, замерев. И в последний раз чувствуют в сердце любовь». Он видел в крахе мира шанс обрести покой.  

Воздух наполнился дымом и пеплом. Он наблюдал, как последние остатки цивилизации рассыпаются в прах.  

«И всё сложное стало простым. А простое вдруг стало сложным. И кто-то вдруг почувствовал стыд. За всю жизнь, прожитую так бессмысленно». Он знал, что был неправ. Он судил слишком строго.  

«Мосты рушатся в реки. Прохожий уходит под землю. Забавно, но чай всё ещё не остыл. Самый вкусный из тех, что он пил, прямо до дрожи». Его слова эхом отозвались в катаклизме.  

Земля под его ногами, казалось, дрожала, и он вот-вот должен был упасть. Он посмотрел на пепельно-серое небо, и на его губах застыла последняя отчаянная молитва.  

«Фундамент дома пробивают волны из недр. Окна вылетают внутрь, и рушатся все стены». Его зрение начало угасать. Звуки разрушения стали тише, отдаленнее.  

“Я делаю глоток, выдыхаю страх и смелость. Ведь в конце концов я окажусь там, где окажемся все мы. ”  

Мир растворился в бурлящей бездне — последний момент апокалипсиса. Мальчик падал.  

“Последний толчок разрывает планету. Я что-то пропел, сам не понимая о чём. Бог закрыл ноты, сложил пюпитр. Люди сыграли. Занавес. Титры.