В пансионате

В ПАНСИОНАТЕ  

ПИНГ-ПОНГ  

Мне двадцать лет. Я только что закончил гимназию. Учился плохо. Спасибо, не выгнали.  

Планов никаких. Охоты грызть гранит науки в университете – нет.  

Даже хобби у меня не было. Компьютерные игры я терпеть не мог. В кино и театр не ходил, скучно и дорого. Дискотеки меня пугали. После того, как меня избил в дискотеке один тип в ковбойской шляпе и кожаной куртке. И с золотой цепочкой на шее.  

Книги – фантастику, детективы и приключения – я перестал читать лет в 18. Выдумки и романтическая трепотня.  

Родные меня раздражали. Друзей не было. Чужие люди – приводили в ярость.  

Город, в котором мы жили – осточертел. Переезжать в другой город, бороться за жизнь и комфорт, работать, зарабатывать деньги – мне не хотелось.  

Катись всё к дьяволу!  

Машина была мне не нужна. Ведь экзамен на права я так и не смог сдать. Три раза пытался припарковаться на подземной стоянке. И каждый раз проваливался. А в пятикилометровом альпийском туннеле запаниковал и выехал на встречную полосу.  

По улицам нашего города я ездил на велосипеде.  

Деньги на шмотки мне давали родители.  

Ел то, что готовила мама.  

Меня, как и многих других, сводил с ума сексуальный голод.  

Но искать девушку – в кино, в кафе или в интернете – я боялся. А вдруг откажет? Они всегда мне отказывали. Хотя внешне я был ничего, носил шевелюру с пробором. Узкие брюки. И серебряное кольцо на мизинце. Нашел его на тротуаре. Подобрал и почистил. На внутренней стороне кольца были выгравированы цифры 233. И крестик. Что это означает, я понятия не имел.  

Посещать бордель я брезговал. Три раза в день занимался онанизмом. И никакой нечистой совести у меня не было. Никаких угрызений…  

Онанизм был для меня не только удовольствием и единственным возможным способом самоуспокоения, но и инструментом познания жизни. Какими только видами любви, какими изощренными извращениями я ни насладился! Но счастлив я не был. Я был бы рад познакомиться с милой сверстницей или женщиной старше меня. И разделить с ней радость обычного совокупления.  

Год назад я начал нюхать кокаин.  

Вы спросите, откуда я брал на него деньги? Продавал потихоньку книги из дедовской библиотеки.  

В один прекрасный день отец захотел полистать первое издание «Цветов зла» Бодлера. Искал-искал, не нашел. Потому что я его две недели назад продал.  

Отец почуял недоброе, осмотрел все наши книжные шкафы и обнаружил пропажу сотни полторы книг. Устроил страшный скандал, не удержался и дал мне пощечину, когда узнал, на что я потратил деньги.  

Ходил в антикварный магазин, говорил с владельцем, унижался, выкупил половину книг у антиквара и новых владельцев. Но вторая половина исчезла навсегда.  

Отец твердо решил наказать меня за мои проделки. Над тем, как это лучше сделать, он долго ломал голову. Даже с психологами консультировался. Кто-то посоветовал ему отправить меня в пансионат «для трудных молодых людей из зажиточного среднего класса», на перевоспитание «здоровой жизнью».  

Если я не соглашусь – отец обещал упрятать меня в частную психиатрическую клинику на год.  

Я согласился.  

На входе в пансионат я подписал обязательство добросовестно выполнять правила проживания и соблюдать распорядок дня. Получил ключ от моей комнаты. Удивился, когда узнал, что номер этой комнаты – 233.  

Я не верю в загадочные предзнаменования, дежавю, предчувствия, пророчества и прочие мнимые свидетельства нелинейности времени, но тут… Вот оно, колечко, на мизинце… а вот ключ. Номера-то одинаковые! Решил не придавать значения.  

Бегло осмотрел помещения первого этажа.  

В зале для игры в волейбол проходил какой-то важный матч. Трибуны были полны народу. И меня конечно тут же угораздило получить мячом по голове. Какой-то атлетический тип подал подачу в прыжке. Мяч попал мне в нос. Тут же из него закапала кровь. Я запрокинул голову.  

Публика смеялась, а мне было не до смеха. Во-первых, было больно, мяч этот проклятый довольно тяжёлый. И летел так быстро, как пушечное ядро. Во-вторых, – я опасался, что теперь меня будут тут звать – тот балбес, кому заехали мячом по носу через четверть часа после приезда.  

Мое опасение подтвердилось. Ничего, судьба и раньше выставляла меня шутом гороховым. Привык.  

Гулял по пансионату. Сколько тут оказывается милых девушек!  

Но что-то было не так.  

Ко мне постепенно пришла уверенность, что пансионат этот – не место для здоровой жизни молодежи, а что-то другое. Совсем, совсем другое.  

Что?  

Я явственно ощущал грозящую мне хорошо замаскированную опасность.  

Почему на стенах то и дело появлялись тени каких-то чудовищ?  

А под потолком летали зловещие темные птицы?  

Откуда то и дело доносились стоны и крики о помощи?  

Я видел и слышал все это, но не верил самому себе. Решил, что делаю из мухи слона.  

А зря.  

Вошел в свою комнату.  

Крохотное помещение. Койка, тумбочка, стенной шкаф.  

За окном – бескрайний еловый лес. И заснеженные горы на горизонте. Канада?  

На душе стало нехорошо. Захотелось тут же сбежать отсюда.  

Но в родном городе меня ждал озлобленный моими книжными подвигами отец и психиатрическая клиника, в которой я уже имел в прошлом удовольствие пролежать целый месяц. Туда отправил меня наш домашний врач, когда я заявил ему – мне было шестнадцать лет – что хочу перерезать себе горло, потому что жизнь невыносима и тошнотворна.  

Меня привязали к больничной койке, давали мне лекарства, от которых, казалось, изнутри горело тело, а в суставы и кости кто-то постоянно втыкал раскаленные иглы. Несколько раз меня бил резиновым шлангом садист-санитар. В общем душе меня деловито трогал за задницу другой санитар. Всовывал мне в анус свой заскорузлый указательный палец и дико хохотал при этом. Угрожал изнасиловать «по-настоящему». А главная врачиха грозила мне – если я и дальше буду утверждать, что жизнь невыносима и тошнотворна – перевести меня в подвальное отделение для буйных и безнадежных. Подвергнуть лечению электрошоком. И оставить в клинике навсегда.  

Я смог убедить врачей, что раскаялся в сказанном и больше и думать не хочу о самоубийстве. А хочу только поскорее вернуться в нашу славную гимназию. Мне поверили.  

Представляю, какую радостную рожу скорчила бы главрачиха, если бы узнала, что я нюхаю кокаин и не хочу учиться и работать. Залечила бы меня до смерти.  

Принял душ. Разобрал вещи. В стенном шкафу нашел большой подковообразный магнит, сломанную секс-куклу с натуралистически воссозданными половыми органами женщины, несколько разноцветных стеклянных треугольников и детскую погремушку в виде пениса. Постарался об этой находке не думать.  

Рассыпал на тумбочке, а затем втянул в себя носом белый порошок из последнего пакетика, который искусно зашил три дня назад в подкладку пиджака.  

Полегчало.  

Перед глазами побежали лимонные деревья на берегу Тирренского моря, белые, красные и желтые розы из розария Святого Франциска в Ассизи, пальмы на набережной Пасео-Маритимо и целый табун андалузских лошадей с роскошными гривами. Бросился их догонять и бежал, бежал…  

Расстегнул штаны… хотел получить свое удовольствие, вроде как пометить территорию. Но тут зазвонил мой комнатный телефон.  

Говорил со мной не живой человек, а робот.  

– Дорогой Антонио, от имени дирекции приветствую вас! Только что вы грубо нарушили правила проживания в нашем пансионате. Теперь вы обязаны совершить ритуальную прогулку по нашему подземному лабиринту. Ваша задача – проследовать от Золотых Ворот до выхода из лабиринта. По дороге – найти и символически убить Минотавра. Предупреждаю вас, отказ от прогулки повлечет за собой немедленную отправку вас по месту жительства. Счастливого отдыха в нашем оздоровительном пансионате!  

Хотел сказать что-то в свое оправдание, но трубка после прочитанной мне нотации мгновенно опустела.  

Домой возвращаться я не хотел. Отправился на поиски Золотых Ворот.  

Спустился на первый этаж. Спросил о том, где они, у проходившей мимо девушки, черноволосой милашки. Она показала мне направление очаровательным смуглым пальчиком, на котором было тоненькое колечко с синим камнем. Затем она тем же пальчиком показала на свой носик, озорно улыбнулась, открыв маленький ротик, в котором сияли перламутровые зубки. Ну вот, и она туда же.  

Хотел было ей представиться, но она упорхнула. Вечно я опаздываю.  

Ворота оказались обыкновенной дверью. А лабиринт – всего лишь длинным изломанным коридором.  

Рядом с входом заметил валяющийся на глиняном полу деревянный меч. Поднял его и взял в правую руку.  

И решительно зашагал. Как римский легионер.  

Где-то тут, за поворотом, меня ждало античное чудовище, которое мне предстоит символически прикончить деревянным мечом. И я шагал и шагал по полутемному коридору, пахнущему не драконами, а мышами.  

Что это означает – символически прикончить? Коснуться его волосатой груди мечом? Или проткнуть его мускулистую шею?  

Я не знал. Но опасался, что сам стану жертвой. И не символической.  

Минотавра я представлял себе по рисункам Пикассо, любимого художника моей матушки. Его офортами из «Сюиты Воллара» была завешена наша гостиная.  

Мать говорила, что Минотавр у Пикассо исполняет роль альтер эго мастера. Он и насильник, и любовник, патриций и плебей, человек и чудовище, убийца и жертва, Зевс и Рембрандт, атлант и беспомощный слепец, возбужденный сатир и разъяренный бык…  

Один раз Пикассо изобразил Минотавра в виде крылатого страшилища с обнаженной женской грудью.  

Коридор привел меня в зал.  

В одном из его углов стояла мраморная статуя. Из-за скудного освещения я не сразу узнал в ней Минотавра. Похожего на монстра с одного офорта из «Сюиты Воллара». Бородатого и гривастого, стоящего с поднятыми в экстазе победы руками на арене для боя быков. Рядом с синей, истекающей кровью лошадью, которую он только что продырявил.  

Пошел к статуе. Хотел ткнуть ее своим деревянным мечом.  

Но тут Минотавр ожил и двинулся мне навстречу. Раздувая широкие ноздри и сопя.  

Я неловко выставил вперед мое оружие и зажмурил от страха глаза. Ожидал, что этот силач убьет меня одним ударом своей мраморной лапы.  

Но этого не произошло.  

Вместо боли от удара я почувствовал, что кто-то бесцеремонно трогает меня за член. Открыв глаза, я увидел перед собой того самого санитара из клиники. На Минотавра он похож не был. Лысый, тупой, с ужасной обвисшей и сальной кожей. И омерзительным лицом негодяя. Он нагло лапал меня и хохотал. Также как тогда, в общем душе клиники.  

Странно, перед каменной статуей Минотавра я испытывал страх, а перед этим выродком – нет.  

Напрягся и ткнул его мечом в грудь. Так сильно, как мог.  

В тот момент, когда кончик меча коснулся его кожи, я заметил, что передо мной не санитар, а мой отец. Он молча стоял и укоризненно смотрел на меня.  

Потом произнес: Ты мой единственный сын. Мое дитя. Ты хочешь убить меня. Как ты мог так поступить со мной? Ты же знаешь, что библиотека моего отца – это единственное мое и мамино сокровище. Я мечтал передать его по наследству тебе. Как ты мог обменять Рабле и Сервантеса, Малларме и Верлена, Цвейга и Верхарна – на презренный дурманящий порошок для высокомерных слюнтяев и людей-пустышек.  

Упрек его задел меня, и я закричал ему в ответ: Ты не понимаешь, я и есть человек-пустышка. Слюнтяй и пустышка. Ни на что не годная пустышка. Высокомерный слюнтяй. Я твое и мамино порождение. Ваше среднее арифметическое. Но вы люди, а я пустышка и слюнтяй. И свою пустоту я не хочу заполнять той дрянью, которой наполнено все вокруг нас! Я задыхаюсь от смрада!  

Вдруг я почувствовал, что теряю сознание.  

Пришел в себя я в морге, на металлическом столе. На широком подносе лежали инструменты для вскрытия трупов. Некоторые из них были в крови.  

Рядом со мной стоял отец.  

Врач в наводящем на меня ужас резиновом фартуке опрашивал мою маму.  

– Вы уверены, что это ваш сын? Труп пролежал в зимнем лесу целую неделю. Возможно, его грызли животные. Отдельные части тела полиция так и не нашла.  

– Да, это он, наш мальчик. Мы думали, что его никогда не найдут.  

Отец подтвердил: Да, это наш Антонио. Подумать только, он перерезал себе горло в лесу моей опасной бритвой. Понятия не имею, что заставило его совершить это. Мы были с ним добры и заботливы. Собирались послать его в дорогой пансионат.  

Я хочу подать голос, хотя бы пошевелиться. Но у меня ничего не выходит.  

Вижу странную темную фигуру… мои родители и врач явно не видят ее. Фигура приближается ко мне. Это католический священник в сутане с белым воротничком. В золотых круглых очках. На его ногах вместо обуви – почему-то роликовые коньки. Его руки – в белых перчатках. Пытаюсь ему сказать, что я не умер… и что я хочу, чтобы он ушел.  

Священник покрывает мне лицо своим темным одеянием, и я проваливаюсь в огненное жерло ада.  

В шахте с раскаленными стенами. В пасти Сатаны…  

Приготовился к худшему. Сжал кулаки и пальцы на ногах, сгруппировался, превратил тело в пружину.  

Боялся, что сгорю заживо или разобьюсь при падении на дно ада.  

Ад я всегда представлял себе как освещенное лишь сполохами костров и пожарищ жуткое пространство на правой створке триптиха Босха «Сад наслаждений». Отец часто водил меня в Прадо и каждый раз подводил к этой картине.  

– Вот, сынок, – говорил он, – полюбуйся на то, что ждет грешников после смерти. Мучения без конца. Картежникам и игрокам в кости адские демоны продырявливают их нечистые руки острыми кинжалами. Видишь этого огромного кролика с багром? Он колет грешников его острием, цепляет их его крючьями и тащит в пекло. Или в ледяную реку. Видишь эту страшную реку, покрытую темным льдом? Посмотри на этого безрукого демона в правом нижнем углу картины. Вместе с свиньей-монашенкой он мучает душу недобросовестного адвоката, обманывавшего и обворовывавшего клиентов. Зеленый демон обнимает своими гадкими лапами душу распутницы, а души распутников демоны вешают на этой огромной виселице, души наследников, промотавших состояние родителей, пожирает эта адская синяя птичка, после чего они падают в колодец с нечистотами. Видишь рыцаря, которого терзают псы? Пожирают его внутренности? Он не верил в евхаристию и издевался над церковью. А души умерших, потративших свое бесценное время на Земле на бесплодное и бездарное музицирование, бесы мучают гигантскими музыкальными инструментами и нестерпимо громкой какофонией. Посмотри сюда, видишь, струны этой арфы проходят сквозь тело грешника, а тут бывший музыкант посажен в барабан, по которому барабанит бес. Демон в розовой одежде поет. Из его пасти вытягиваются ноты… и сами собой гравируются на ягодицах грешника.  

– Ты говоришь души-души, а это люди.  

– Ангелы дают умершим новые тела перед Страшным судом.  

– Значит когда-нибудь у каждого из нас начнется вторая жизнь?  

– Да. И эта вторая жизнь, жизнь в вечности, зависит от того, как человек себя вел в первой, обычной жизни.  

– Но ведь это несправедливо. Вечное наказание за короткую жизнь.  

– Вечное наказание или вечное блаженство! Ах, сынок. Босх нарисовал ад таким, каким его представили в своих проповедях попы в его родном городе Хертогенбосе. Детали и конструкции добавил от себя. Мастер. А как все на самом деле устроено, не знает никто.  

– А что думаешь ты?  

– Я думаю, что человек умирает, и все кончается. А то, что люди придумали про загробное наказание или вознаграждение – это только мечта, фантазия, фикция, попытка превратить наш мир – в что-то логичное, правильное, восстановить справедливость, которой на самом деле нет. Может быть, когда-нибудь в будущем люди смогут все это технически осуществить, тогда они сами построят и ад, и рай, и чистилище. А картины Босха – используют как описание проекта. Или как чертежи. Посмотри, рай тут тоже есть. На средней части триптиха. Но это не поповский рай, где все весь день поют и славят Господа, а народный, животный, ягодный, волшебный. Возможно, когда Босх писал эту картину, он втайне надеялся, что кто-то когда-то воплотит его мечту в жизнь…  

Падая в адскую пропасть, я вспоминал об этом разговоре с отцом. И страстно желал, чтобы судьи, прежде чем окончательно загнать меня в царство ужаса, хотя бы выслушали мои показания…  

Мелькнула мысль: А что, если этот пансионат – и есть одна из попыток самим построить что-то вроде Чистилища. Убежище для людей середины. Не слишком виновных. Но и не безгрешных. Обычных. Для таких, как я.  

А затем…  

Падение мое как-то само собой остановилось.  

Какое-то время еще я парил, пытаясь нащупать опору для ног.  

Испытание воздухом продолжалось не долго, а испытание огнем так и не началось.  

Я нашел ногами опору, но не мог понять, где я, перед глазами клубился подозрительный туман… Присел.  

Не сразу сообразил, что сижу по-турецки в зале с мраморной статуей и зачем-то кусаю себе пальцы. И лижу кровь.  

Встал. Поискал выход из зала. Нашел.  

И вот… я снова шагаю по полутемному коридору… и скоро, совсем скоро поднимаюсь по лестнице на первый этаж. Ищу туалетную комнату. Привожу себя в порядок. Сажусь в кресло. И блаженно закрываю глаза.  

Силы постепенно возвратились ко мне, а несносный санитар, врач в резиновом фартуке и ужасный священник на роликовых коньках постепенно выветрились из памяти. Как дым из помещения, в котором наконец потушили огонь и открыли окна.  

И я решил поиграть в настольный теннис.  

В зале, где располагались шесть столов для пинг-понга народу было не много. Подошел к одному из них. На нем играли две девушки-блондинки, похожие на идеальных красоток, предназначенных для создания новой человеческой расы, из кинофильма «Лунный странник». Вели себя красотки, впрочем, не высокомерно, «Оставь надежду навсегда» на их милых лобиках написано не было.  

Одеты они были в коротенькие шорты с манящими треугольными складочками посередине и легкие маечки, не скрывающие абрис их маленьких грудей и сморщенные розовые сосочки.  

– Можно мне тут тоже поиграть? С одной из вас.  

– Конечно. Подождите пока игра закончится. Играть будете с победительницей.  

– Прекрасно. Хотите, буду у вас судьей?  

– Не обязательно.  

Мы познакомились. Оказалось, девушки – подружки. Бывшие одноклассницы. Ту, которая была чуточку полнее и улыбчивее, звали Лаура, а другую, слегка застенчивую и томную – Эстела.  

Девушки были старожилами пансионата, жили тут уже больше трех месяцев.  

– Ну и как, нравится вам тут?  

Ответила мне Лаура, а Эстела только слегка покраснела. Видимо я, не желая того, своим банальным вопросом задел ее за живое. Она обвила прекрасными руками свои породистые узкие голени, как бы пряча как можно дальше и глубже от меня свое причинное место… молчала и то и дело грациозно поправляла короткие золотые кудри.  

– Тут прекрасно. Но, чтобы понять это, надо тут пожить. Просто пожить. Без планов, без претензий, без эйфорических ожиданий. Поиграть в пинг-понг, поплавать в бассейне, потанцевать, посмотреть на Сатурн в телескоп на крыше…  

– Сатурн – это здорово. Меня сегодня, прямо после приезда туда отправили. В лабиринт. На свидание с Минотавром.  

– Обычное дело. Многие тащат сюда с собой снежок или гашиш. Так их отучают.  

– Меня тоже как бы отучили. Заставили пережить… даже в морге продержали недолго. У меня был с собой только один пакетик. Больше все равно нет. Придется отвыкать…  

– Ну и хорошо. А радостей тут предостаточно и без кокаина. Посмотрите на нас. Неужели не хотите приударить за мной или Эстелой? Мы слаще этого глупого порошка, уверяю вас.  

После этих слов Лауры Эстела покраснела еще сильнее. И осуждающе посмотрела на подругу. А Лаура, решив видимо пошалить, на секунду задрала свою маечку. Тряхнула грудками и кокетливо посмотрела мне в глаза.  

В синеве ее глаз было что-то от кристаллического льда. Видел с корабля глетчер на Аляске.  

Я смутился, но виду не подал. Никто мне никогда так откровенно себя не предлагал. Позже я догадался, что слова милой Лауры вовсе не были предложением. И предназначались не мне.  

– А вы… обе… тоже побывали в лабиринте?  

– Ну да. Только это личное. Расскажу про себя, если станем друзьями. А Эстела, сами видите, у нас молчунья. Вышла оттуда вся мокрая от слез, но мне так до сих пор ничего не рассказала.  

Лаура метнула в сторону подруги ревнивый взгляд. Но тут же отвела глаза. Эстела пожала плечами.  

– Кстати, а как ваш нос, прошел? Это все наш Матео. Подает сильно, но часто – в публику. Некоторые думают, он это специально делает. На него уже жаловались.  

– Придется мне его застрелить. Нос теперь чешется.  

– Ладно уж, пощадите нашего капитана. Он еще пригодится.  

– Если вы настаиваете… От кого вы слышали? Про нос…  

– Не важно. Тут у нас новостей немного. Поделиться нечем. Нет ни радио, ни телевидения. Интернет запрещен. Потому что дирекция считает, что всемирная сеть стала сетью, в которую негативные силы поймали человечество. И сделали его от нее зависимым. Что-то в этом конечно есть. Нам с Эстелой поначалу было трудно без смартфонов. Отвыкли жить самостоятельно. Думать. Фантазировать. Мечтать. Но сейчас все это потихоньку возвращается.  

– Может быть расскажете мне поподробнее?  

– Боже мой, про что?  

– Про пансионат.  

– А что бы вы хотели узнать?  

– Вообще-то все. Я ведь чайник, да еще и с разбитым носом.  

– Вы кокетничаете. Это тут приветствуется. Расскажу, только хаотично, я иначе не умею.  

– Восхитительно! Начинайте.  

Вот, что Лаура мне рассказала.  

Девиз пансионата – Терпимость и Доброжелательство.  

Отдыхают тут молодые люди от 18 до 22 лет. Около трехсот человек.  

Отдыхающие – после заполнения анкет и подписи обязательств, регистрации и обыска на входе – практически не видят взрослых. Так все устроено. Молодые среди молодых.  

Обратиться в дирекцию с просьбой или жалобой можно только письменно. Для этого рядом с входом в концертный зал висит особый ящик. Бумагу и карандаш можно взять в библиотеке.  

Едят обитатели пансионата – в столовой самообслуживания. Тушёные овощи, рыбные блюда, крабы, креветки, хлеб, рис, супы, сыры, масло, творог, йогурт и фрукты. Мяса и сладостей нет. Каждый берет, что хочет и сколько хочет. Напитки – соки, минеральные воды, чай и какао.  

Живут все – в отдельных комнатах с туалетом и душем, спят на узких деревянных кроватях. Раз в неделю находят в стенных шкафах выстиранное и отглаженное постельное белье.  

Ходить в гости друг к другу не запрещается.  

Алкоголь, сигареты, наркотики, а также все, без исключения индивидуальные электронные приборы строго запрещены.  

Служба безопасности внимательно наблюдает за происходящим в пансионате. Пресекает любые формы травли или насилия.  

Согрешивших – предупреждают по внутренней связи и предлагают пройтись по подземному лабиринту. После третьего нарушения – нарушителя из пансионата выдворяют. Без грубости или злорадства. Скорее, с сожалением.  

Пансионат располагается в длинном и широком двухэтажном здании.  

Второй этаж занимают спальни и столовая.  

На первом этаже – спортзалы. Бассейн. Сауна. Библиотека. Концертный зал. Два кинотеатра. Медкабинет. Дискотека.  

Кроме того, на первом этаже имеются специальные комнаты, в которых можно уютно устроиться и побеседовать с друзьями или заняться любовью.  

Самое важное – из пансионата нельзя уйти. Покинуть пансионат могут только те, у кого кончился срок, указанный в путевке, или те, кого дирекция решила выгнать.  

Окна в пансионате не открываются. Стекла – пуленепробиваемые.  

Вид из окон каждый день меняется. Например, позавчера можно было наблюдать толпы пестрого народа на нью-йоркской Пятой авеню, вчера – дюны в Сахаре, бедуинов и верблюдов, а завтра возможно за окнами будет – безжизненный марсианский пейзаж с медленно ползущим по нему марсоходом.  

Никто из отдыхающих не знает, где пансионат находится.  

Покидающего пансионат усыпляют безвредным сонным газом, а будят уже дома.  

Для любителей утренних пробежек на первом этаже пансионата есть беговая дорожка длиной в километр.  

Надежная вентиляционная система снабжает обитателей пансионата свежим воздухом. Она же позволяет, по желанию дирекции, всех усыпить. По слухам – для проведения каких-то зловещих экспериментов, в которых будто бы принимают участие инопланетяне. Проговорив это, Лаура не выдержала и прыснула. Подчеркнула, что все подобные слухи относятся к категории «городских легенд».  

– На первый раз достаточно.  

– А что, есть еще что-нибудь? Жуткое или пикантное?  

– Жуткое и пикантное? Ээээ… вы что, Антонио, поклонник порно-хоррора?  

– А что это такое? Нет, что вы. Я обыкновенный человек. Скучный до отчаяния. Хотя рядом с вами…  

– Рядом с нами у вас вырастают крылья, и вы чувствуете себя Джеймсом Бондом. Не раз уже слышала.  

– Я же говорю, обыкновенный…  

– А кто вас научил так хорошо в пинг-понг играть?  

– Спасибо, что тему сменили. Как это ни невероятно, мой учитель математики в гимназии, Мануэль К, единственный нормальный среди наших учителей. Мы играли с ним на переменах. Он говорил, что у меня есть талант. Научил делать подрезку. И закручивать топ-спин. Но талант мой как-то сам собой рассосался. Последний раз брал ракетку в руки года три назад.  

– Что так?  

– Мануэля убили в уличной драке в Мадриде. Прямо на площади Солнца. У конной статуи. Что они не поделили… Отличный был учитель. И игрок превосходный.  

– Сочувствую. В наши времена подобная смерть – не редкость. У меня был кузен Бенито… астенический тип, не хороший, не плохой. Писал стихи, малевал, играл в студенческом театре в университете Саламанки. Так вот… представьте себе, он утонул на побережье во время Большой Фиесты. А когда тело вытащили, судебный врач обнаружил, что его убили, а потом бросили в воду. Его зарезали навахой. Средневековье какое-то. Вроде бы соперник…  

Мы болтали еще час. Эстела почти не участвовала в разговоре. Иногда вставляла два-три слова. Потом мы разошлись. Договорились встретиться в десять вечера в комнате «для дружеского общения».  

**************************  

Девушки пришли почти одновременно со мной. Вместо шорт и маек на них были воздушные короткие платьица едва прикрывающие трусики. На Эстеле – голубое, на Лауре – розовое.  

Эстела сразу заявила, что устала, просит ее извинить и оставить в покое. Забралась с ногами на роскошный кожаный диван, завернулась в плед и заснула.  

Лаура и я сидели на двух рядом стоящих креслах.  

Грандиозный электрокамин и классические натюрморты на стенах создавали иллюзию уюта и защищенности.  

Иногда Лаура гладила меня по голове и по плечам. Она явно наслаждалась возможностью легкого, не отягченного ревностью, необходимостью решать совместные проблемы и прочими обычными препятствиями, разговора. Видимо она любила поболтать… и пофлиртовать. Но глаза ее оставались холодными как лед.  

Разумеется, она мне нравилась. Меня тянуло к ней. Но у меня не было и в мыслях куртуазно признаваться ей в своей склонности или кидаться на нее со страстью тигра. Я тоже наслаждался редкой – для такого нелюдима и бобыля как я – возможностью поговорить наедине с милой доброжелательной сверстницей. Не имеющей, как мне тогда казалось – никакого особого интереса к моей особе.  

Лаура рассказала мне о счастливом детстве в симпатичном курортном городке недалеко от Барселоны. Не скрыла, что лесбиянка, «но не совсем и не навсегда». Рассказала о том, как долго терпеть не могла Эстелу, эту «занудную, фригидную зубрилу и молчунью», а потом вдруг втюрилась, «растаяла и прозрела». И обрела в ней верного интимного друга. Поведала мне о том, как потеряла из-за Эстелы любовь и уважение родителей, о том, как ее «чуть не убил» в приступе ярости влюбленный в нее одноклассник. Одноклассник этот позже хотел покончить жизнь самоубийством, но не покончил… и провел полгода в нашем пансионате.  

– Он, слава Богу, уехал домой до нашего приезда, и вероятно уже учится в Технической школе на юге Германии. Он всегда мечтал об этом. Учиться и играть в футбол в университетской сборной.  

– О чем он еще мечтал?  

– Стать известным архитектором. Работать по четырнадцать часов в сутки. Разбогатеть. А дома, чтобы его ждала жена с двумя очаровательными детьми. В идеально убранной вилле на берегу Боденского или Женевского озер. А в саду обязательно должны расти роскошные чайные розы. Между мраморных статуй и коринфских колонн. И дорожки должны быть посыпаны розовым песком. И чтобы дети и жена давали в субботние вечера домашние концерты. Играли бы струнные трио Боккерини…  

– Не так уж плохо. Будем надеяться на то, что он найдет в Мюнхене или Штутгарте привлекательную музыкальную немочку, подходящую для этой роли.  

– Я для всего этого явно не подхожу. Слишком строптива. И медведь на ухо наступил.  

– Из-за чего вас сюда послали?  

– Никто меня сюда не посылал. Я сама себя сюда послала. Мои родители уверены, что я работаю на экологической станции в Патагонии.  

– А ваши родители знают, что Эстела с вами?  

– Какой вы недогадливый. Конечно нет. Они надеются на то, что я встречу на жизненном пути и влюблюсь в симпатичного спортивного самца из обеспеченной семьи, будущего менеджера интернационального концерна или министра. Кстати, Эстела из очень состоятельной семьи, издавна владеющей медными рудниками в Аргентине. Живет в поместье километрах в тридцати от моего городка. Кажется, ее покойный дедушка – родственник Каудильо. Чуть ли не кузен. Ее карманных денег хватило на то, чтобы оплатить путевки для нас обеих в пансионат на год. Каждые две недели я посылаю родителям открытки с непонятным почтовым штемпелем и без обратного адреса. Дирекция пансионата понимает проблему и всячески содействует. И будет это и дальше делать, если я буду вести себя хорошо.  

– Чудеса!  

– Иногда случаются.  

– Вы упомянули о «городских легендах». А что тут говорят о лабиринте? Таинственней места я в своей жизни не видел. Волшебство какое-то. Черная магия.  

– Скорее белая. О лабиринте тут говорить не принято. Вроде как о веревке в доме повешенного.  

– Может все-таки что-то расскажете? Клянусь, я ничего никогда никому не скажу.  

– Ну вот, он уже клянется. Меня мама учила, клятвам мужчин не верить.  

– А меня мама учила не верить женским отказам.  

– Ээээ… А ты не такой болван, каким мне сначала показался.  

– А ты еще обаятельнее и красивее, чем показалась мне за пинг-понговским столом.  

– Лестью можно многого добиться, Антонио.  

– Особенно, если это и не лесть вовсе.  

Лаура поблагодарила меня неожиданно теплым взглядом. Обвила рукой мою голову и одарила сухим, но нежным поцелуем в губы. Я обнял ее, но она мягко отстранилась.  

– Ладно, ладно, уговорил. Так что ты на самом деле хочешь узнать про лабиринт? Про свой опыт я рассказывать не буду.  

– Ты общительная и сексапильная. Эти самые спортивные самцы наверняка рассказывали тебе о лабиринте. До того, как поняли своими бычьими головами, что вы с Эстелой – парочка. Готов спорить на пятьсот головок швейцарского сыра.  

– Тут ты попал в десятку. Месяца два назад здесь еще отдыхал некий Диего. Красивый парень из Каракаса. Огненный брюнет с страстными черными глазами. И походкой барса. Похож немного на Бандерас. Я немного с ним пококетничала, за что Эстела укусила меня в левую грудь и чуть не выцарапала мне глаза. Шрам виден до сих пор. Показать?  

– Покажи.  

Лаура, не жеманничая, показала. Да, следы зубов Эстелы невозможно было не заметить. Я тихонько тронул их губами и кончиком носа, и Лаура тут же запахнула свое воздушное платье. Так, как будто боялась, что ее подружка проснется и укусит ей и другую грудь.  

Спящая Эстела неожиданно открыла глаза и пробормотала: Я все видела. Прощаю и тебя и Антонио. Антонио, не поддавайся на ее чары, она превратит тебя в раба и будет ездить на тебе верхом по лабиринту.  

Это была кажется самая длинная фраза, которую я слышал из уст прекрасной Эстелы.  

– Может быть я только об этом и мечтаю.  

Никто на мои слова не отреагировал.  

Лаура продолжила.  

– Да, его отец… забыла… он был в окружении покойного Уго Чавеса. Наверное, левый коррупционер. Или мафиози. Парень связался с очень плохой компанией, семья решила удалить его на время из Каракаса. И послала в пансионат. Так вот этот самый Диего Бандерас рассказал мне заплетающимся от волнения языком о том, что он испытал в лабиринте. Могу тебе пересказать. Хотя и не исключаю, что половина – вранье. Диего собирался стать писателем. То есть – патологическим вруном. И да, я конечно кое-что уже забыла.  

– Ты тоже хочешь стать писателем?  

– Это не важно, важно, захочет ли какой-нибудь писатель стать мной. Пусть и захудалый.  

– Разве мы не договаривались, не слишком умничать?  

– Ты меня с кем-то перепутал, тронко.  

– Я весь внимание, дорогая сеньорита Лаура.  

– Ты притащил в оздоровительный пансионат белый порошок. А Диего умудрился так спрятать свой мобильный телефон, что его не нашли при обыске. Куда он его засунул? Партизан! Че Гевара. А в своей комнате он тут же разлегся на кровати и начал названивать своей оставшейся в Каракасе подружке. Сигнал не прошел. Но его попытку засекла наша служба безопасности. Ему позвонили – но не на мобильник, и попросили спуститься в подвал и пройти в лабиринт через Золотые ворота. И он спустился. И прошел. Нашел меч и, как мы все, зашагал по полутемному коридору. Не боясь встретить ни Минотавра, ни самого дьявола. Типичный мачо! Шел, шел и вдруг почувствовал, что в коридоре стало холодно. Он не успел удивиться… услышал, что кто-то тихим голосом зовет его по имени. Диего! Диего! Оглянулся и увидел позади себя… свою покойную, горячо любимую мать. Она скользила по воздуху и протягивала в нему свои тонкие полупрозрачные руки. Диего раскрыл объятья… но призрак… исчез так же внезапно, как и появился. Вместо него в коридоре изумленный Диего заметил детскую кроватку. В ней лежал… весь в крови… четырехмесячный эмбрион, выкидыш, сын… он трясся от холода и протягивал к Диего крохотные алебастровые ручки. Пораженный Диего хотел взять его на руки, согреть своим телом, но выкидыш на его глазах превратился в маленький скрюченный скелетик… А затем исчез вместе с кроваткой. Диего кое-как доплелся до зала. А там… там не было статуи Минотавра. Зато там стоял огромный открытый железный ящик. Ящик плохо пах. Из него доносились стоны и проклятья. Диего подошел к стенке ящика, встал на цыпочки и осторожно заглянул внутрь. То, что он там увидел, будет преследовать его до конца жизни. В ящике валялись, ползали и лазили друг через друга голые люди с отрубленными руками и ногами. Текла кровь. Раненые кричали, некоторые умоляли о помощи, другие проклинали или кусали соседей. Откусывали куски живой плоти. Это были солдаты с последней войны…  

– Уу, как жутко.  

– Продолжать, или достаточно?  

– Продолжай. Я люблю слушать страшные сказки на ночь.  

– Даже такие?  

– У сказок обычно хороший конец.  

– Ну что же, мучачо, ты сам захотел. Продолжу дозволенные речи.  

Неожиданно спящая Эстела опять подала голос.  

– Не верь ей, она все сама придумывает. Ловко комбинирует увиденные в хоррор-фильмах сцены.  

– Хочешь сама продолжить?  

– Нет, я буду дальше спать и видеть сон с участием Грейс Келли.  

– Кэри Грант… Лазурный берег… Хичкок?  

– Тьфу на тебя, не мешай спать.  

– Главное, не садись за руль! Осторожнее на поворотах!  

– Полегче! Закрой глаза, тебя Келли ждет!  

– Ты будешь продолжать?  

– Я должна собраться с мыслями. Поцелуй меня.  

– А как же Эстела и ее острые зубки?  

– Перетерпит.  

– И это услышала. Поцеловать Лауру разрешаю. Но затем поцелуй и меня.  

Расцеловал обеих. Сухо, по-братски. Но Эстела неожиданно проявила инициативу и всунула мне в рот свой влажный подвижный язычок. Откинула в сторону плед, притянула меня к себе и обхватила ногами. Штаны с меня стянула Лаура. Когда я в исступлении молотил Эстелу, она умело ласкала меня сзади и помогла не кончить сразу. А затем отдалась мне сама.  

Я ничего не понимал, и понимать не хотел. Никогда в жизни не был так счастлив. Несмотря на то, что Лаура и Эстела принялись после прелюдии со мной страстно ласкать друг друга.  

Темные птицы под потолком продолжали летать.  

Но криков о помощи я больше не слышал.  

На следующий день, после завтрака мы играли в пинг-понг. Девушки играли вдвоем против меня. Я старался им подыгрывать.  

Затем мы плавали в бассейне.  

Обедали.  

После обеда разошлись, чтобы спокойно поспать.  

А после ужина опять встретились в комнате для общения.  

На сей раз время даром терять не стали.  

ИСТОРИЯ ИСАБЕЛЬ  

– Трудно себе это представить, господин следователь, но в лабиринте я провела несколько лет. Ну… или мне показалось, что я провела там несколько лет. Ведь когда я вышла из лабиринта и посмотрела на часы, а потом сверилась с календарем, оказалось, что пробыла там только один час.  

Что это – наваждение, галлюцинация, гипноз… или вся наша жизнь не больше чем чья-то галлюцинация, намотанная как длинная нитка на стрелу времени? На все эти вопросы у меня ответов нет.  

– Продолжайте, прошу вас.  

– Я, как и все другие провинившиеся отдыхающие, вышла через Золотые ворота. Для многих других это была простая дверь, а для меня – откуда что берется – это были настоящие ворота из золота. Или из позолоченной меди. Размером с ворота Кармен. Но выглядели они фантастически. Сияли и манили удивительными формами и рельефами. И очутилась я не в душном подземном коридоре, а на свежем воздухе, в небогатом, крайне запущенном поместье, располагавшемся в долине между горными хребтами. На берегу озера. С заросшим колючками полем для выгона лошадей, фруктовыми садами с одичавшими деревьями, заброшенным огородом, маленьким цветником без цветов, с теплицами, в которых ничего не росло. И замком, построенном еще в тринадцатом веке тамплиерами. В период их наивысшего успеха. Задолго до ужасного конца. Замок этот с укрывшимися в нем рыцарями взяли тогда штурмом войска арагонского короля. Его разрушали и снова строили много веков. В результате от него остались только руины крепостных стен, несколько круглых башен, конюшня, лачуги для челяди, бесформенное двухэтажное здание с двенадцатью комнатами для хозяев и пристроенная к нему капелла. Все это отчаянно нуждалось в ремонте.  

От ворот к замку вела роскошная платановая аллея.  

На ветках платанов сидели большие черные птицы и молча смотрели на меня.  

Все в этом мире представлялось мне поначалу нереальным, призрачным. Я шла по алле, щипала себя за руку, дергала за ухо, протирала глаза… ничего не помогало. Наваждение не проходило. Наоборот, эта новая, невозможная реальность становилась все гуще, все тяжелее, пахучее и красочнее. Принимала меня в себя, как принимает в себя купальщика океан. Равнодушный к тому, жив человечек или уже умер. Мерящий время не минутами и часами, а геологическими эпохами.  

У входа в замок меня встретили три незнакомые мне женщины в старомодных цветастых одеждах. Они сердечно поприветствовали меня, называя новой госпожой, и тут же отвели в мою будущую спальню. С огромными, изъязвлёнными ржавчиной зеркалами в барочных рамах, ветхими комодами и ужасной скрипучей кроватью с балдахином, пахнущей клопами. Дали мне время спокойно осмотреться. Затем они провели меня в просторную ванную. Раздели и посадили в горячую ванну с фиалковой водой, вымыли, растерли душистым маслом, сделали мне маникюр и педикюр, причесали и облачили в подвенечное платье. Ноги обули в шелковые туфельки. Украсили голову короной с отшлифованными синими и зелеными стеклышками вместо сапфиров и изумрудов. И привели меня в капеллу, в которой нас уже ждали. Гости, священник и жених. Жених, понимаете!  

Некоторые витражи в окнах капеллы отсутствовали, под готическими сводами свободно летали голуби, главное распятие покосилось…  

Гости были похожи на уродливых персонажей с гравюр Хогарта.  

А священник – походил на состарившегося Франкенштейна.  

Нас обвенчали.  

Во время этой процедуры ожесточенно щипала себя, даже молилась, в надежде на то, что морок развеется. Нет, не развеялся.  

В суете и суматохе даже не разглядела моего новоиспеченного мужа.  

И вот… мы сидим за свадебным столом в большом зале замка. На стенах – дымят факелы. В помутневших от времени хрустальных бокалах шипит игристо-красное вино. Гости, сосредоточенно чавкая, едят салаты, телячьи отбивные и запеканку из гусиной печени с луком и чесноком.  

Представьте себе, господин следователь, я тоже все это ела! Хотя и твердо знала, что и гости, и запеканка, и сам замок – на самом деле не существуют.  

И жила потом в этом замке, вокруг которого бродили гуси и куры, два или три года! Жила полноценной жизнью. Доила коз. Слушала крик петуха на рассвете и уханье филина по ночам. Простужалась, выздоравливала. Заводила напольные часы с деревянной мадонной за стеклом. Спала с мужем. Бранилась с нерадивыми служанками.  

Забыла и о пансионате, и о лабиринте. Забыла свое прошлое. Забыла его.  

– Его? Многозначительно. Прежде чем вы расскажете о вашем муже и о жизни в замке, сделайте одолжение, расскажите о вашем прошлом, о том, почему вы приехали в пансионат. Ведь сюда просто так вроде бы не приезжали. Сюда или ссылали родители, или барышни и юноши сами в пансионате от кого-то скрывались.  

– Только, ради бога, не ждите каких-нибудь сенсаций. Я не внебрачная дочь Роберта Редфорда, не принадлежу к королевской семье, никого не убила и не соблазнила, я не проститутка и не наркоманка, отец и братья меня не насиловали в детстве, я не принадлежу к секте сатанистов, не целую черного козла в задницу и не пью кровь невинных младенцев.  

– А жаль, это упростило бы задачу. Так как же вы оказались в пансионате? Провалили выпускные экзамены?  

– Нет, нет, экзамены я сдала неплохо. И год отучилась на факультете философии и литературы в Сарагосе.  

– Вы меня заинтриговали. Вы идеальная будущая жена для обеспеченного мужа. Если конечно не начнете с голой грудью митинговать за равноправие женщин на улицах Мадрида.  

– Не хочу темнить. Я по уши влюбилась в профессора нашего факультета. Он преподает историю литературы. Специалист по Джойсу. А он на тридцать восемь лет меня старше. Женат. Имеет взрослых детей от двух браков и пятерых внуков. Сдуру все рассказала матери. Мать не стала меня ни ругать, ни успокаивать… Взяла у состоятельных родных в долг деньги и отправила меня сюда на девять месяцев. В надежде на то, что мое чувство пройдет и все само собой успокоится. Ослушаться матери я не смогла. Потому что люблю ее. Она воспитала меня с двумя братьями одна…  

– Таак. Это уже кое-что. Несчастная любовь. И все такое…  

– В том-то и дело, наша любовь не была такой уж несчастной. Как только он увидел, как я на него смотрю, тотчас все понял. Снял крохотную квартирку недалеко от кампуса. С двуспальной кроватью, большой ванной и кухонькой. Мы встречались там почти каждый день. Он здоровый, худой, спортивный человек. Несмотря на возраст. Любил меня до потери сознания. Мы оба были счастливы. То есть он был счастлив, а я бешено ревновала его к жене, детям, другим студенткам, даже к Джойсу. Ему это вначале льстило, потом надоело. Я вела себя как дура. Он охладел ко мне. Но не совсем. Использовал меня как живую куклу для регулярных половых сношений. Жена его часто болела. Я боролась за него, плакала, но изменить ничего не смогла. Отчаялась. И все рассказала матери. Так я оказалась в пансионате.  

– За что же вас в лабиринт-то послали?  

– Могли бы сами догадаться. Один особо одаренный студент-информатик, отправленный сюда родителями-консерваторами за гомосексуальные связи, так переделал мобильный телефон, нелегально провезенный в пансионат другим одаренным студентом, что его звонки не замечала всесильная служба безопасности. Оба гения решили сделать на этом небольшой гешефт. Я случайно узнала – и за пятьдесят евро позвонила своему любимому человеку. У меня были только две минуты. А он и говорить со мной не стал, сказал, что занят и позже перезвонит. Через несколько дней выяснилось, что служба безопасности все-таки засекла мой звонок. И меня вежливо послали в лабиринт.  

– Понятно. Ну что же, давайте продолжим. Вы кончили на гусиной печенке и отбивных.  

– Да-да. От этой чертовой запеканки у меня самой печень разболелась. В первую брачную ночь.  

– А когда вы по-настоящему рассмотрели своего мужа?  

– За пиршественным столом мы сидели рядом, и я могла рассмотреть только его руки. Мускулистые волосатые руки сильного мужчины. Могла расслышать его голос – низкий, тяжелый, скрипучий. Иногда он целовал меня в голое плечо и кололся бородой. Значит – бородатый.  

– А лицо?  

– Лицо его я разглядела позже. Страшное лицо. Римский нос. Яростные глаза. Взлохмаченные черные волосы. И борода от ушей до пупка. Черная с проседью, отливающей в синеву. И невероятных размеров усы. Тоже синеватые.  

– Приехали. Синяя борода!  

– Именно. Я тоже так подумала. И опять себя ущипнула.  

– Как-то неловко расспрашивать вас о первой брачной ночи.  

– Если неловко, то не расспрашивайте.  

– Ладно. Расскажите то, что считаете нужным. То, что может пролить хоть какой-то свет на ваше приключение в лабиринте и на то, что происходило эти годы в этом, так называемом, пансионате. Я уверен, что перед тем, как отправится в лабиринт, вы были – разумеется без вашего ведома – наркотизированы каким-то психотропным веществом. Галлюциногеном. Возможно вам незаметно подмешали что-то в минеральную воду, или в еду. Для профессионалов это не трудно. Зачем они это с вами сделали, мы выясним. Прошу вас, продолжайте и не стесняйтесь. То, что вам будет неприятно, мы с вами вместе из ваших показаний удалим. Или заменим общими фразами. Но я должен узнать правду. Какой бы она ни была ужасной или стыдной. В интересах следствия. Тысячи людей были обмануты и убиты! Никто не вернулся из пансионата живым. Тела кремировались, а родственникам говорили, что их отпрыск поехал в археологическую экспедицию в Бенин. Так что каждое ваше слово может оказаться решающим в разгадке тайны.  

– Прежде чем я расскажу о первой брачной ночи, я должна упомянуть одно важное обстоятельство.  

– Я весь внимание.  

– Еще до венчания и праздничной трапезы – я догадалась по говору служанок, по их одежде… что я попала в другую эпоху. В начало девятнадцатого века. Они говорили на старом языке. Многие мои слова они не понимали. Не имели понятия о автомобилях, электричестве, радио, телевидении. Как я позже выяснила, и представить себе не могли телефон, компьютер, поезд, спутник, обычную лампочку… Были убеждены, что Солнце, звезды и планеты вращаются вокруг Земли.  

– Может быть, это было хорошо подготовленной инсценировкой, обдуманным обманом? Для того, чтобы поразить ваше воображение, сбить с толку… чтобы было легче вами управлять?  

– Возможно. Но звучало все и выглядело – естественно. К тому же дальнейшая моя жизнь в замке – подтвердила мою догадку. В библиотеке на полках стояли только книги восемнадцатого века. И несколько книг самого начала века девятнадцатого. На стенах висели старинные почерневшие портреты. Мужчины в жабо. Никакого импрессионизма. Кухня без газа и электричества, разумеется без холодильника, микроволновки, миксера. Дровяные печи. Гигиена, мораль, разговоры – все допотопное. Белье служанки стирали вручную в крохотной речушке, впадающей в озеро. Мыло варили сами.  

По озеру плавали несколько маленьких парусных лодок. Это были рыбаки. Они приносили в замок свежую рыбу и подолгу торговались и переругивались с служанками. Я не понимала их речь.  

– Киношники, если у них достаточно средств, тоже способны создать подобную мнимую реальность.  

– Верно, верно, но эта реальность была не мнимой, а подлинной. Обитатели замка имели только смутное понятие о Французской Революции. Считали, что Наполеон – Антихрист. Об этом им рассказал старый священник, раз в два месяца заезжающий в поместье, чтобы поскорее отслужить укороченную мессу в капелле, получить свою серебряную монетку и десяток яиц и ускакать на своей тощей лошаденке. Боялись ведьм и колдунов. Боялись инквизицию. О грядущей войне с Францией и не догадывались.  

– Я все это не оспариваю, но моя работа вынуждает меня скептически относится к чудесам, и во всем стараться разглядеть человеческую волю, поступки реальных людей и их последствия. Простите, не обращайте на меня внимание.  

– Идиоткой мне тоже не хочется выглядеть.  

– Продолжайте, сеньорита Исабель. Идиоткой я вас не считаю. И все, что вы мне говорите – для меня крайне важно.  

– Итак… первая брачная ночь. Вынуждена вас разочаровать. Это конечно было нечто, но не то, что вы вероятно себе представили. Те же служанки надели на меня длинную полотняную белую рубашку. С прорезью… сами понимаете, где… И оставили меня в моей спальне. Ждала я, наверное, час или дольше. Вдруг в комнату, освещенную только лунным светом, вошел мой муж. Он был похож на ошалевшее привидение. На нем тоже была длинная, до пят, рубашка из белого полотна. И тоже с прорезью. А голова его, вся, как мне показалось, состояла из одной бороды, разросшейся во все стороны. И вверх тоже. Я видела только его сияющие глаза.  

Он взял меня за руку… Мы легли. Муж энергично раздвинул мне бедра и лег на меня. И, не сказав ни слова, проник, туда, куда хотел. Начал делать фрикции. Мне стало больно. Я пыталась оттолкнуть его. Безуспешно. Муж качал своей страшной головой и бормотал что-то, мне непонятное. Как будто творил заклинания. Через десять минут муж зарычал как дикий зверь и кончил. После этого, так и не сказав мне ни одного ласкового слова, даже не поцеловав, слез с меня, как наездник с лошади, и ушел к себе в спальню, все еще что-то бормоча. Неожиданно громко и саркастически рассмеялся. И хлопнул дверью так, что с зеркал посыпалась пыль.  

А я подмылась теплой водой из фаянсового кувшина. Служанка принесла цинковый тазик.  

Во время совокупления мне – и тогда и после – казалось, что за нами наблюдают. И не один и не два человека, а сотни, тысячи людей. Наблюдают, громко дышат и хихикают. Я даже слышала их громкое дыхание, их гнусное хихикание. Подумала, служанки за нами подглядывают. Но это были не они. Слышала и еще кое-что, о чем стесняюсь и упоминать. Догадайтесь сами.  

Потекли дни, похожие один на другой, как это пишут школьники в сочинениях, как две капли воды. В какой-то момент я потеряла счет неделям и месяцам.  

Иногда воспоминания, как летающие острова, проплывали мимо меня. И я видела лица матери и братьев. Они звали меня. И мне остро хотелось домой.  

– А вы не пробовали сбежать?  

– Эта мысль приходила мне в голову. Но в конце платановой аллеи – я много раз проверяла – не было никаких Золотых ворот, а были полуразвалившиеся чугунные ворота. Они были не заперты. Но уйти мне было некуда. Вокруг – только горы. И озеро. И денег у меня не было. Муж хранил деньги и ценные вещи в огромном сундуке, а ключ от него всегда носил на груди.  

Целый день я возилась в цветнике, каталась на лошади, глазела на горы и читала старые книги. Классику. Сервантеса, Кальдерона, Лопе де Вега…  

А мой муж… обычно охотился в окрестных горах. В любую погоду. Один, с единственной собакой. В остальное время – сидел в библиотеке и читал одну и ту же книгу – Библию на латыни. Водил пальцем по строчкам. И бормотал. Щипал свою бороду. Со мной он не разговаривал. А если я пыталась завести с ним беседу – рычал и замахивался на меня тем, что под руку попадалось…  

Разумеется, я смутно помнила сказку Шарля Пьеро. И подсознательно ждала отъезда мужа. Чувствовала… что-то произойдет.  

И это действительно произошло. Он уехал. А перед тем, как уехать, отдал мне ключи. Их было четырнадцать. Один от входной двери в замок, двенадцать – от двенадцати известных мне комнат.  

Я спросила его, от какого помещения четырнадцатый ключ. Тут он повел себя странно. Наклонился ко мне и тихо-тихо прошептал на ухо: Слушай внимательно. Играй комедию дальше, иначе и тебе и мне несдобровать. У них нет эмпатии.  

А потом добавил своим обычным низким скрипучим голосом: А четырнадцатый ключ – от особой комнаты. Туда нельзя заходить ни тебе, ни служанкам. Если ослушаешься, я сам – ууу-ууу – казню тебя лютой казнью.  

И ускакал на своем Буцефале.  

А я вдруг очнулась от летаргии. Все-все вспомнила и осознала. И чуть в обморок не брякнулась от ужаса.  

Потому что галлюцинация продолжалась. Наяву. Я все еще была пленницей непонятно кого или чего, находилась неизвестно где, непонятно в какой эпохе. Я была марионеткой в кукольном театре. Не знала, кто дергает меня за ниточки. И зачем.  

– Какой интересный поворот!  

– Ну да, поворот интересный. Но что, скажите, я должна была делать? Послать, как в сказке, одну из служанок за помощью к братьям? Куда? В Сарагосу двадцать первого столетия?  

– Ну и что же вы сделали?  

– Думала, думала, а потом пошла искать тринадцатую комнату в замке.  

Не нашла. Стала отодвигать шкафы, заглядывать за ковры и гобелены. Подняла облака пыли, распугала несчастных мышей. Служанки мои, кстати, когда поняли, что я ищу, убежали из замка и заперлись в своих каморках. Так испугались.  

Дверь в тринадцатую комнату я нашла в библиотеке. Как раз за теми напольными часами. С мадонной. Только теперь там, за стеклом, вместо мадонны стоял безносый демон с хвостиком и показывал лапой средний палец. С трудом отодвинула часы.  

Вставила ключ в замочную скважину. И тут – рука моя с ключом как будто одеревенела. Хочу повернуть ключ, но не могу, хоть убей. Взяла ключ левой рукой – та же история. Не могу повернуть. Что делать?  

Вы не поверите, повернула ключ ртом. Зубами. Получилось.  

Потянула дверь на себя. Открыла.  

За дверью сгустилась какая-то неестественно черная темнота. Как будто там не воздух, а жидкая тушь.  

Колени мои тряслись, все тело болело и меня не слушалось. Откуда-то сверху доносилось пение адского хора. Он явно приветствовал меня. На свой лад.  

В глубине комнаты неожиданно появились силуэты шести повешенных женщин. Седьмая веревка с петлей предназначалась мне. Видение появлялось и пропадало.  

Вытянула вперед руку с горящей свечой. Никакого эффекта. Свет от свечи не разлетался в разные стороны, как ему было положено, а круглился сферой.  

– Как такое возможно?  

– Спросите у Эйнштейна или у Нильса Бора. Откуда мне знать?  

Мной двигало (опять фраза из сочинения) мужество отчаяния. Я решила во что бы то ни стало доиграть свою роль в этой пьесе до конца. Попыталась шагнуть в эту страшную комнату. Не вышло. Не поднялась нога. Ни правая, ни левая.  

Я пришла в ярость. Пошла в кухню, выгребла из печи на медный поднос кучу тлеющих углей… И, не входя в чертову комнату, швырнула в нее угли.  

Что тут началось, вы и представить не можете, господин следователь! Трудно это описать. Угли залетали по этой черной комнате, как бабочки и стрекозы в жарком летнем саду. А падать и не собирались.  

А хор между тем запел что-то еще более тоскливое. Опять появились повешенные женщины. Я разглядела их вывалившиеся языки. Пустая петля манила.  

Пришлось прибегнуть к последнему средству. Не торопясь, я расставила в стороны стулья в библиотеке. С огромным трудом сдвинула в сторону стол – так, чтобы освободилось пространство для разбега. Затем, ни секунды не колеблясь, разбежалась и прыгнула в черную комнату.  

На сей раз получилось!  

И вот теперь… я находилась внутри незнакомого мне помещения. Почему-то не темного, а… тускло освещенного скрытыми от меня источниками света.  

Никаких повешенных тут не было.  

Все помещение – назвать его комнатой я не могу, потому что его пространство не было прямоугольным, даже не круглым… а пузырчатым – было заполнено неизвестными мне предметами, напоминающими декорации к научно-фантастическим фильмам. Выпуклые и вогнутые стены этого помещения и его круглящийся потолок были явно сделаны из стеклопластика. Они мерцали как глаза кошки в темноте.  

До меня потихоньку дошло, что я очевидно покинула замок. Но куда я попала? Назад в лабиринт? Или – в неизвестную мне часть пансионата? На эти вопросы я не могу ответить даже сейчас.  

– И не надо, просто доведите свой рассказ до конца, а я приобщу его к материалам дела.  

– Хорошо. Я не стала мучить себя размышлениями над предназначением разбросанных вокруг меня загадочных предметов. Заметила только, что они были скорее машинами, чем стульями, шкафами и столами. Некоторые из них неприятно вибрировали. Другие – тошнотворно медленно – меняли свою форму. Иногда предметы сами собой разделялись на части, иногда, наоборот, сливались в новый предмет. Или они были неизвестными науке формами жизни? С другой скоростью времени? На мое присутствие они никак не реагировали. Может, это были игрушки богов?  

Сама не знаю, как нашла выход из этого помещения.  

Окончательно пришла в себя на свежем воздухе. Вау…  

Вокруг меня возвышались те же горы, которые были видны из замка. На месте озера – густой дубовый лес. А на месте поместья и замка – стоял пансионат. Длинное, широкое, двухэтажное здание без окон. На крыше – металлические кубы и много изогнутых толстых труб. Я сразу его узнала, хотя никогда не видела его снаружи. Невдалеке от пансионата располагались несколько ангаров, похожих на разрезанные пополам шары. Из высоких цилиндрических построек доносился гул.  

Ко мне подошел сотрудник службы безопасности и вежливо попросил меня закрыть глаза. После чего он положил мне на плечи свои холодные руки.  

Через мгновение я оказалась в своей комнате в пансионате. Там все было по-прежнему.  

А через два месяца случилась катастрофа, подробности которой вам известны лучше, чем мне. Я чудом осталась в живых. Вот и вся история.  

– Видели ли вы когда-либо еще вашего мужа, Синюю Бороду?  

– Нет. К тому же уверена, что он всегда носил в замке маску с накладной бородой. Как он на самом деле выглядел, я не знаю. Возможно, он был отдыхающим в пансионате. Как и я. Попал в лабиринт, а затем, через Золотые ворота, в замок. И играл, как умел, свою роль. Кто-то принудил его к этому. И погиб во время катастрофы.  

– Все может быть. А что вы думаете о пансионате? Что он такое на самом деле?  

– Тут без инопланетян не обойтись. Или без будущего человечества… которое для нас, возможно, еще более чужое и непонятное, чем греи. Не знаю, кто, но кто-то очень технологически развитый, давно освоивший путешествия по времени и прочие штучки, решил развлечься. И построил пансионат для молодых людей начала двадцать первого века. Создал лабиринт для изощренного издевательства над «отдыхающими». Соорудил и то, что вышло из-под контроля и спровоцировало катастрофу. То, страшное место… лабиринт в лабиринте… в котором высшие существа проводили физическую и духовную вивисекцию и садистски убивали людей нашей эпохи. Они долго забавлялись в своем «пансионате». Но, в конце концов, что-то пошло не так.  

МИГУЭЛЬ  

Удивительное дело – о пансионате никогда ничего не писали в прессе. Не упоминали пансионат ни на радио, ни на телевидении. Видимо, существовало какое-то неписанное табу на подобную информацию. Или откуда-то была спущена соответствующая директива. На все медиа? Скопом?  

Даже уважающие себя блогеры-инфлюенсеры, день и ночь пишущие в мировой паутине о немыслимой чепухе, не упоминали пансионат ни словом, ни полусловом. А от обсуждения этой темы вежливо уходили.  

Кто-то высказал предположение, что все они просто боялись. Кого?  

И, как водится, чем дольше молчала пресса, тем жарче эту тему обсуждала почтенная публика.  

О пансионате постоянно ходили нелепые слухи.  

Потому, что никто толком не знал, что это за пансионат такой, и что в нем происходит. Отдохнувших в пансионате и вернувшихся – никто никогда не видел. Не видели, но рассказывали, что… знакомый знакомых, сценарист или продюсер – он, да, точно встречал… на вилле Ди Каприо… своего отдыхавшего в пансионате двоюродного племянника, и тот ему такое порассказал…  

Что именно… порассказал?  

Знатоки утверждали, что пансионат построили совместно западные и китайские фирмы специально по заказу пятисот богатейших семей планеты для отдыха и оздоровления их отпрысков.  

Что он находится где-то в дебрях Индостана, или в труднодоступном районе Новой Гвинеи, или на обратной стороне Луны.  

Что отдыхающих туда доставляет специально для этого сконструированный самолет или шатл.  

Говорили также, что там регулярно происходят чудеса. Преимущественно негативного характера. У мужчин вырастают бивни и рога. Или миролюбивый, добросердечный человек всего за несколько часов осваивает профессию палача.  

Что там за огромные деньги омолаживают стариков и старух. Омоложение происходит якобы после купания в крови невинных младенцев и в женском молоке верных католичек.  

Лечат безнадежных больных, выращивая в их организмах пилюлю бессмертия с помощью современных лазеров и шаманских ритуалов. Жертвуют богам подземного мира сердце черной собаки.  

Вызывают духов умерших и вступают с ними в непозволительные связи. Производят на свет гомункулов. И разглагольствуют с ними о смысле жизни.  

Превращают идиотов в гениев, пересаживая им мозги нобелевских лауреатов. Трупы лауреатов сжигают в передвижных крематориях.  

Что отдыхающие – в туристических и образовательных целях – путешествуют по времени. Активно участвуют в вакханалиях архаической Греции, посещают гладиаторские бои на аренах Древнего Рима и массовые казни еретиков в Испании шестнадцатого века.  

Особо заинтересованные индивидуумы утверждали… что обитатели пансионата наслаждаются всеми возможными сексуальными практиками, в том числе и строго запрещенными, и даже невообразимыми. И что руководят ими в этом постыдном деле какие-то гуру, с незапамятных времен живущие в священном городе, расположенном внутри знаменитой горы Кайлас в Тибете. Гуру эти якобы приносят в жертву Шиве молодых мальчиков, за что он посвящает их в неведомые обычным людям тайны сладострастья.  

Словом, бог знает, что только ни рассказывали.  

Мой дядя, получивший в наследство, как и мой отец, от моего американского деда немалое состояние, называвший себя шутливо «романтиком и эклектиком» уговаривал меня поехать туда на год, «пообщаться с подрастающей элитой мира и, не спеша, поразмышлять о своем месте во вселенной». Обещал оплатить путевку и убедить «эту старую плаксу, твою мамашу» отпустить меня и благословить на поездку.  

– Твой покойный отец, если бы не умер, обязательно послал бы тебя в это элитарное учреждение. После окончания школы тебе необходима пауза. Говорят, там есть загадочный лабиринт, в котором идущему по нему человеку открываются тайны мира… Кроме того, там можно завести нужные знакомства.  

На самом деле, как я узнал позже, дяде нужно было тогда во что бы то ни стало выпроводить меня куда-нибудь подальше, чтобы я не мешал ему совершать сделки с акциями отца, которыми он распоряжался до достижения мной двадцати одного года. Надо отдать дяде должное – хотя он и рисковал моим наследством, но после нескольких «досадных промахов», сорвал-таки куш и не только не пустил меня с матерью по миру, но и удвоил наше состояние, купил нам недвижимость с виноградниками в Тоскане и целую флотилию ржавых мексиканских рыболовных траулеров. Траулеры дядя получил вместо денег от какого-то дутого греческого миллиардера. Их правда пришлось вскоре продать по дешёвке – они стали нерентабельными после введенных Комиссией по рыболовству ограничений на ловлю трески и тунца в нашей акватории Тихого океана.  

Два хорошо одетых сотрудника службы безопасности пансионата усыпили меня специальным газом прямо в доме матери. После завтрака. В ее присутствии. Я сидел в кресле и допивал свой кофе.  

Багровая волна подхватила меня и потащила к голубому пляжу. Мягко опустила на сверкающую гальку и отпрянула. На ее место пришла другая и ласково умыла меня зеленоватой теплой водой. После этого я долго сидел на берегу и считал набегающие волны. Наблюдал за загорающими на пляже девушками в бикини.  

Проснулся я уже в пансионате, в комнате номер 399. Те же сотрудники службы безопасности поприветствовали меня, похлопали по плечу, посветили маленьким фонариком в зрачки, предложили выпить холодного чая, обыскали, нашли у меня в заднем кармане и изъяли мой смартфон, дали подписать какие-то бумаги и исчезли.  

Я остался в комнате один. Тело ломило, в ушах звенело, ничего не хотелось делать.  

Распахнул шторы. На тебе!  

Альпийские луга. Озеро синеет. Горы в снегу. А в середине хребта – торчит сломанный зуб Маттерхорна. Узнал, потому что с детства бредил горами и альпинизмом, но так и не решился подняться даже на Сан Горгонио.  

Решил, что пансионат – в Альпах. Обрадовался. По крутому склону побрели альпинисты с рюкзаками и ледорубами, крюки надежно впились в треснувшую плоть скалы, зашуршали веревки, засверкали темные очки.  

Да, я тогда еще не знал, что виды из окна – являются продуктом неуемной фантазии ответственного за специальные эффекты члена совета директоров. А за оконными стеклами установлены большие плазменные экраны. Как на океанских лайнерах, во внутренних каютах.  

*******************  

Марта бросила на пол свое круглое зеркальце, с которым никогда не расставалась, и убежала, как только услышала крики, донесшиеся до нас из соседнего спортзала, куда через вентиляционную систему засасывало дым. Пако и Рафаэль продолжали корчить из себя конкистадоров. Демонстративно молчали, презрительно посматривая по сторонам. Во что бы то ни стало хотели выиграть пари. Они не двигались с места, пока восковые куклы индейцев не запылали, и огонь не обжог им пятки. А затем удивительно быстро сбросили с себя рыцарские доспехи и ускакали как кенгуру. А я, как всегда, влип. Попался. Запутался в ремнях, поддерживающих наколенники, упал и чуть не сгорел заживо. В последний момент меня спасли пансионатские пожарники, бравые ребята в синих касках. Пожар потушили, испорченные куклы и мебель вынесли из зала. Рабочие тут же начали косметический ремонт.  

А меня отвели в мою комнату, посоветовали принять холодный душ и ждать звонка из дирекции. По дороге я расслышал, как один из сотрудников службы безопасности, молодой, тщедушный и белобрысый, прошептал другому, толстому, с лысиной и в летах: Таких идиотов, как эти трое, у нас, кажется, еще не было.  

Лысина ответила: С тех самых пор, как проклятый Конимар попытался в нашей столовой отпилить при всех этой красотке Трифине голову самодельной пилой.  

Белобрысый откликнулся: Да, помню, кровищи натекло… А нашу прекрасную троицу надо не в лабиринт посылать, а прямо в давилку. Иначе мы тут все сгорим.  

Через четверть часа я спустился в подвал. Золотые ворота представились мне порталом готического собора, с Мудрыми и Неразумными девами, Страстями Христовыми, историей Адама и Евы и пожирающей грешников пастью дьявола.  

И вот, иду я по лабиринту. Стены его – из подстриженного тиса. Метров пять высотой. Над моей головой – синее сверкающее небо.  

Иду без цели, плыву, как «пьяный корабль».  

Дохожу до тупика и обнаруживаю в нем… узенький проход. Для кролика?  

Не понимая, для чего и почему, встаю на четвереньки и пытаюсь пролезть через проход… куда? Не знаю.  

И натыкаюсь носом на квадратную дверь. На двери надпись мелом: Не открывай меня! Пожалеешь.  

Пьяный корабль не может думать и понимать, поэтому… бодаю дверь тупой башкой… она открывается, я протаскиваюсь вперед, встаю и… оказываюсь в ванной комнате нашей старой квартиры. Квартиры в Гаване, в которой моя семья жила до эмиграции.  

Я хорошо знаю, что сейчас произойдет. Но у меня нет сил на сопротивление…  

Смотрю на себя в большое запотевшее зеркало. Я стою голый, кудрявый, с мочалкой в руке. Мне никак не больше восьми лет.  

В нашей объемной ванне нежится в душистой пене мой давно умерший дедушка, отец моей матери, и громко поет. По профессии он композитор. Длинная его клиновидная борода дергается в ритме песни.  

Дед умудряется петь и одновременно курить сигару.  

– Ты хорошо намылил мочалку, Мигеле?  

– Да, дедушка.  

– Тогда приступай!  

Дед встает. Неровные куски пены виснут на его теле и противно колеблются.  

А я забираюсь на табуретку, иначе не достану, и начинаю тереть мочалкой его волосатую спину. Начинаю с шеи и постепенно спускаюсь.  

Дед просит тереть сильнее и стонет от удовольствия.  

У деда, несмотря на его семьдесят лет, талия, стройные юношеские бедра и крепкая розовая задница. Большие яйца болтаются в обвисшей мошонке. Раздвоенная головка члена красная как помидор.  

– Намыль мочалку еще раз и мой ниже.  

Повинуюсь и тру деду зад и бедра.  

– Теперь положи мочалку вот сюда, намыль руки и мой руками тут.  

Дед показывает рукой на свою заросшую седыми волосами промежность.  

Мне не приходит в голову ничего постыдного, я намыливаю руки и мою ему пах, анус, мошонку, член… деду это явно приятно, и он повторяет: Еще, еще, еще…  

Я замечаю, что его член стал толще и длиннее. Не понимаю, почему. Но чувствую, что через мои ладони из него в меня как будто вливается странное возбуждение. Это приносит мне удовольствие. Мой маленький детский пенис крепнет и встает. Дед замечает это, смеется и опять ложится в пену...  

– Хочешь погреться?  

– Да.  

– Садись на меня.  

И я сажусь на него. Прямо на его вставший член. Его член чиркает по моему заднепроходному отверстию и яичкам и остается у меня между бедрами. Дед забрасывает меня пеной. С головой. И начинает потихоньку совершать возвратно-поступательные движения. Его член трется о мои бедра. Я вижу в его глазах страсть, его руки крепко держат меня за плечи, его сигара отчаянно дымит.  

Мое возбуждение усиливается.  

Дед глухо стонет и оргазмирует. Сперму не видно из-за обильной пены.  

Я перестаю чувствовать бедрами крепость его члена.  

Дед намыливает мочалку, быстро моет меня, мы выходим из ванны.  

И вот… я опять иду по тисовому лабиринту.  

Да, все произошло так, как происходило почти два года каждое воскресное утро. Смею вас заверить, мой дедушка не был ни педофилом, ни гомосексуалистом. Любил бабушку. Имел несколько очаровательных любовниц. Ко мне относился заботливо. Никогда не повышал голос. Терпеливо учил меня импровизировать на пианино.  

В наших банных забавах дед никогда не переходил красную черту. Не брал мой член в руки, не целовал меня, не ласкал. И не просил ласкать его.  

Когда мне исполнилось десять, мы уехали в Штаты, а дед остался на Кубе. Он умер, когда мне было пятнадцать лет.  

Я шел и думал о том, что же лабиринт еще для меня приготовил. Как вдруг увидел стоящего у меня на пути быка. Бык ронял из пасти пену и рыл землю копытом.  

Подумал: Ага, это тот самый Минотавр. Что же мне делать?  

На боку у меня висела шпага в ножнах. Залихватски выхватил шпагу. Посмотрел на быка, готовящегося к атаке. И отбросил шпагу в сторону. Бык увидел это, с сожалением посмотрел на меня, и исчез.  

А на его месте появился механический мамонт. С крысиной головой. И пастью саблезубого тигра. Оранжевые его глаза горели ненавистью. Такого шпагой не прикончишь. Тут нужно что-то вроде базуки.  

И вот, в руках у меня заряженный противотанковый гранатомет. Осталось только навести и нажать на курок.  

Но я не сделал этого. Положил базуку на землю. Поднял руки.  

Мамонт посмотрел на меня печально и начал уменьшаться в размерах.  

Через несколько секунд превратился в мальчишку в шортах и ковбойке. Блондина с голубыми глазами, скошенной челкой и оттопыренными ушами. Мальчик этот дерзко смотрел мне в глаза.  

Признаться, я растерялся. Демонический подросток испугал меня больше быка и механического мамонта. Что-то в нем было не от мира сего…  

Я не мог оторвать взгляд от его голубых глаз. Пялился, пялился…  

Лицо мальчика начало изменяться. Нос вытянулся. Глаза потемнели. Волосы стали черными. Тело выросло.  

Передо мной стоял… Адольф Гитлер.  

Вообще-то я ожидал от лабиринта чего-то подобного. Но подготовлен к таким чудесам не был.  

Гитлер подошел ко мне, поздоровался, взял под руку и повел куда-то.  

Лабиринт превратился в немецкий город военного времени.  

Вечерело. По улице брели редкие прохожие. Усталые. Изможденные. С серыми лицами. Видимо, они возвращались домой с работы.  

Неожиданно заревела сирена. Воздушная тревога!  

Из многих домов выскакивали взрослые и дети с небольшими чемоданчиками или сумками. И быстро-быстро шагали в убежища.  

Через несколько минут мы услышали первые взрывы. Одно старинное здание рухнуло, подняв густое облако пыли. У двух других – загорелись покатые крыши.  

Мы прошли мимо трех лежащих неподвижно тел. Бабушка, дедушка и внучка в смешной красной шапочке. Их только что убило осколками.  

Фюрер подвел меня к отелю.  

Из-за выбоин на стенах, затемнения на окнах и валяющихся повсюду мешков с песком это шикарное здание выглядело заброшенным и жалким. Мы вошли в полутемное лобби. Администратором в нем работал очень старый человек, похожий на египетскую мумию. Он молча подал фюреру ключ от номера на третьем этаже.  

Мы поднялись по роскошной лестнице, покрытой персидским ковром. Стены украшали конные портреты прусских военных времен Фридриха Великого.  

В номере Гитлер быстро разделся, лег животом вниз на что-то вроде деревянного топчана и попросил меня привязать его к нему за руки и за ноги. Веревки валялись рядом с топчаном. Их явно часто использовали. Я подчинился, плохо понимая, что делаю.  

Гитлер предложил мне присесть в кресло. Я сел.  

Бомбардировка не прекращалась.  

С улицы доносились мощные удары. Здание пошатывалось. Иногда с потолка, покрытого античной лепниной, падала штукатурка.  

Тут в номер вошла женщина в дорогом платье и шляпке с страусиным пером. Золоченые пряжки на ее туфлях уютно посверкивали. Руки ее прятались в элегантной меховой муфте. Норка?  

Не сразу, но узнал в вошедшей Еву Браун. Видел фотографию в нашем школьном учебнике по истории Западной Европы. Гитлер и Браун с собаками в резиденции Бергхоф. Немецкая овчарка и английский терьер.  

Браун положила муфту на софу и, не торопясь, разделась. Посмотрела на меня кокетливо.  

Затем подняла одну из многочисленных розог, валявшихся рядом с топчаном, немного потренировалась и начала сечь фюрера. По спине, заду и пяткам.  

Гитлеру это очевидно нравилось. Он ёрничал, скулил, просил ее «не жалеть мальчика и бить крепче». А мне предложил расстегнуть ширинку, «внимательно наблюдать и наслаждаться».  

Сцена эта никакого наслаждения мне, однако не приносила. Скорее наоборот, мучила.  

Я бы с удовольствием послал ко всем чертям гнусного фюрера и его кралю и покинул бы отель, если бы… если бы я мог это сделать.  

И вот… госпожа Браун перестала пороть фюрера и развязала его.  

Он лег на спину, а она, расставив бедра, села над ним на корточки.  

Гитлер запричитал: Мамочка, милая, накорми меня! Накорми! Накорми!  

А Браун сказала строго: Мама кормит мальчика, только если мальчик – паинька. А когда мальчик паинька? Когда он лижет розочку!  

Фюрер высунул свой сивый язык мертвеца и начал исступленно лизать ее анус.  

– Еще! Еще! – умоляла она его.  

А затем пропела елейным тоном: А теперь мальчик откроет ротик… и получит порцию шоколадного муса.  

Фюрер открыл свою пасть, а его любовница начала медленно в нее испражняться.  

Запахло экскрементами. Я отвел глаза. Встал. Вышел из номера. Спустился в лобби. Не удержался, взглянул на старика-администратора. Как я мог принять его за человека? Это была кукла на шарнирах. С свастикой на рукаве.  

Покинул отель.  

Но оказался не на улице, а в лабиринте.  

ДИРИЖАБЛЬ  

Шагал и шагал между двумя зелеными стенами тиса. То и дело натыкался на тупики. Старался не психовать, принимать как должное. Какой лабиринт – без тупиков?  

Возвращался, лил олово, гадал на кофейной гуще… и шел другим путем. И через шесть минут стоял перед новым тупиком.  

Лабиринт не пугал меня. Зеленка!  

Я боялся не его, а того, что в нем со мной происходило.  

А происходило вот что: Что-то упрямо разлагало меня на множители… или на слагаемые… Расщепляло как полено.  

Безумный дровосек щепил и щепил своим острым топором мою душу, мою судьбу, мою жизнь.  

Стробоскопически высвечивались только отдельные сцены. Сцены из жизни, которую я еще не прожил. Было это то будущее, о котором говорил мой лукавый дядя, посылая меня в пансионат? Будущее, которое еще не поздно было изменить? Или… эти сцены были моими воспоминаниями? Настоящими или ложными?  

Вот поезд проехал. Откуда тут поезд? И вот… я еду в этом поезде. И не один, а в теплой компании сверстников. Мы едем отдыхать и заниматься серфингом на побережье Португалии и весело болтаем. Какие-то злые мальчишки, дети крестьян, бросают в поезд камни. Один камень с страшным треском вышибает наше стекло. Ранит моего друга. Я вижу пузырящуюся кровь на его пробитом колене. С тех пор он хромает.  

А теперь – я как будто в зоопарке. Веду за руку маленькую девочку. Дочку? Она вырывается и прыгает в бассейн с крокодилами. Я ловлю ее в воздухе. А потом выпрашивает у меня мороженое. Без шоколада. Я так люблю ее.  

Новая вспышка – ей уже пятнадцать. Она хочет черное пальто. Скрипя сердце даю жене деньги. Жена покупает дочери пальто, но та его не носит. Назло?  

В двадцать шесть лет дочка рожает сына, в сорок лечится от депрессии и винит во всем меня.  

Что это? Видения?  

Почему же все в них так реалистично, правдоподобно?  

Вот, я играю в карты с бандитами и шулерами. Проигрываю все, что у меня есть. Сбережения, дом, машину, страховку жены. Жена бросает меня. Я пытаюсь вымолить прощение. Напрасно. Ее новый муж – журналист. Они вместе уезжают жить в Лиму.  

Вот меня шантажирует и преследует мафия. И я – с огромным трудом – выслеживаю и убиваю ее главаря, хитрого и безжалостного Пабло. Меня ловят. Судят. На суде замечаю, что воротник судьи давно не стиран, а его ногти – не чисты. Так же как и совесть. Я в тюрьме. Меня бьют сокамерники и пытается насиловать охранник. Я долго выжидал, а затем перерезал ему горло самодельным ножом в прачечной. И меня не поймали, не осудили. Помню, как он хрипел и визжал.  

Вот я работаю в бюро на двадцать пятом этаже небоскреба в Сан-Франциско. Долго-долго. В отделе проходит реорганизация. Новый начальник увольняет меня, и мне приходится отдать банку купленный в кредит дом. Я уже стар и не способен на месть. Живу в крохотной квартире на окраине Мехико. Солнце палит нещадно. А у меня нет денег на кондиционер. В моей ванной ползают тараканы. Однажды я привел ко мне в квартиру малолетнюю проститутку-мулатку. Ее янтарные глаза были наполнены слезами. Она звала на помощь мать. Кричала, что ненавидит меня. Я жалел ее, презирал себя, но довел дело до конца.  

Вот мой близкий друг. Он у меня в гостях. Мы пьем и едим жареную утку. Он улыбается, он хвалит, он любит меня. Облизывает жирные пальцы. Через неделю я застаю его в постели с моей женой. Жена плачет, а он только ухмыляется. Я хочу убить их обоих. У меня есть револьвер и патроны. Но я не могу выстрелить в друга или в жену, бросаю револьвер на пол и сижу, опустив голову. Они решили, что я слабак.  

Да, в этой комнате в Боготе я хотел повеситься. Прикрепил веревку к крюку на потолке. Встал на стул. Надел петлю на голову. Но тут увидел попугая на соседской крыше. И неожиданно развеселился. Так смешно он прыгал, пытаясь разгрызть грецкий орех. Самоубийство пришлось отменить.  

Вот, я на концерте. Огромный хор исполняет «Военный Реквием» Бриттена. У меня текут слезы. С каких это пор я стал сентиментален? Зачем пошел на этот концерт? Я не понимаю и не люблю классическую музыку.  

Я заплакал, потому что увидел колонну мертвых военных, проходившую по воздуху прямо через зал. Они все шли и шли, роняя пальцы и глазные яблоки. Пока пел хор.  

************  

Здесь, в лабиринте, моя жизнь похожа на додекафоническую пьесу для рояля.  

А я сам – представляюсь себе разбитым зеркалом.  

Я иду, иду – от тупика до тупика. Собираю осколки самого себя. Я пазл.  

Видения преследуют меня.  

Я измотан, устал. Потерял чувство времени. Забыл свое настоящее имя… адрес… забыл, почему я тут…  

Мне страшно. Мне чудятся хтонические чудовища. Они хватают меня за ноги и тащат в свои подземные логова. Раздирают на части и жрут.  

Но я оживаю и иду дальше по лабиринту.  

Где ты, Ребека, солнце и радость моей жизни?  

Где твои нежные смуглые руки?  

Почему я не слышу твой звонкий смех?  

Кто притаился там, за этой кирпичной стеной?  

Чьи фиолетовые глаза следят за мной день и ночь?  

Почему никто не приготовит мне суп из фасоли?  

В одну из нечастых минут просветления я вспомнил мою ничем не примечательную одноклассницу, Бланку. Неуклюжую зануду и зубрилу. Неожиданно для всех она сошла с ума. Говорили – из-за страха перед выпускными экзаменами. Разбила дома зеркало. Разжевала и съела его осколки.  

Тут, в лабиринте, я ее понял. Нет, не экзамены стали причиной ее безумного поступка. Она испытала то же, что и я. Расщепление. И попыталась его остановить.  

Нет, нет – у меня никогда не было одноклассницы Бланки.  

А осколки зеркала съела прекрасная Элена, тонкая как травинка, беззащитная и ранимая. Когда я ее бросил.  

Она так любила меня, а у меня в сердце не было ничего, кроме эгоизма и похоти. Я заставил ее проституировать в Марселе, и она кончила свою жизнь в больнице для душевнобольных в пригороде Буэнос-Айреса.  

************  

Внезапно я услышал шум. Нежное и монотонное шуршание пропеллеров. Утробное урчание хорошо смазанных дизельных двигателей.  

Задрал голову. Бог мой, дирижабль!  

И не какой-нибудь, а знаменитый «Гинденбург»! С свастиками на хвосте. Правда, почему-то желтыми.  

Откуда он сюда прилетел? Из ада?  

Мне все равно. Лишь бы вырваться из лабиринта, из этой неестественной осколочной жизни. Из додекафонии.  

С дирижабля спустили канат. Поймал петлю. Влез в нее, как в ночную рубашку.  

Канат мягко оторвал меня от земли и понес вверх, как орел – Ганимеда. Прямо к открытому люку. Прежде чем влезть в люк, успел оглядеться. Зеленый лабиринт простирался до горизонта. Выбраться из него было невозможно.  

Внутри дирижабля меня встретили – капитан в смешной желтой униформе с погонами и в фуражке с огромной золотой кокардой и три полуобнаженные красавицы. Капитан, слегка запинаясь и жестикулируя, произнес краткую приветственную речь. Я был так ошарашен, что ничего не понял. Но кивал и вздрагивал. Вздрагивал и кивал.  

Девушки повесили мне на шею венок из цветов. Посадили в удобное кресло недалеко от окна. Предложили свежие фрукты и бокал шампанского.  

Никаких немцев на этом воздушном корабле не было. Команда состояла из приветливых азиатов, гортанный язык которых был мне непонятен.  

Сексапильные девушки не принадлежали к какой-то определенной расе… в них было что-то от калейдоскопа. Калейдоскопа нежности и красоты, который непрерывно вращался.  

Съел маленький калифорнийский банан. Полакомился инжиром, финиками и виноградом. Пригубил бокал, глотнул…  

А потом… полчаса любил одну за другой всех трех красавиц в их влажные рты, пахнущие плодами манго и свежестью.  

Решил, что очутился в летающем раю.  

Из окон дирижабля был видел только океан. Спокойный. Бескрайний. Синий как стиральный порошок.  

Не мог поверить, что все так чудесно. Спросил у девушек, какой нынче год.  

Оказалось – 1936-ой.  

– Месяц?  

– Май.  

– Шестое?  

– Да, господин.  

– Как долго еще лететь до Нью-Йорка?  

– Час. Посмотрим на Манхеттен, а затем полетим в Лейкхерст.  

Знаю, знаю… читал и фильм смотрел. Там нас ждет гроза. Значит мне суждено наслаждаться этим раем всего три-четыре часа. А потом придется принять огненную ванну и упасть на землю обгорелым трупом или золой.  

Что-то подсказывало мне, что мои прекрасные спутницы хорошо осведомлены о нашем будущем. Не удержался и спросил.  

– Водород взорвется?  

– Да, мой господин. Возникнет пожар. Вы погибнете.  

– Если ли возможность избежать катастрофы?  

– Нет, мой господин.  

– Почему бы нам не приземлиться где-нибудь еще? Завтра или через месяц?  

– Все предрешено. Ничего изменить нельзя. Вы сами заказали эту судьбу, милый господин.  

– Я ничего не заказывал. Тут какая-то путаница.  

На столике передо мной появилась бумага с красной печатью, договор, явно подписанный мной. Где и когда я его подписал?  

Бегло просмотрел текст. Действительно, на вопрос – какую смерть предпочитаете, я ответил так: Быструю, неожиданную, по возможности безболезненную. Например, при аварии дирижабля.  

Нашел дату подписания договора. 2050-й год.  

– Но это же будущее!  

– Дорогой господин, договор был проверен нашими юристами. Все составлено по правилам. Мы всегда ведем честную игру с нашими клиентами с Земли. Поэтому… используйте оставшиеся вам часы на что-либо приятное. Это умнее, чем затевать бессмысленные словесные препирательства с нами. Мы делаем все, что можем, для того, чтобы облегчить вам прощание с жизнью. Вы не сгорите живьем. Одна из алюминиевых балок ударит вас по голове и убьет на месте в тот момент, когда вы будете совершать коитус с одной из нас. Наши инженеры все предусмотрели. Вы не почувствуете на себе последствия взрыва, не увидите пожара. Вы ничего не поймете.  

– Успею, по крайней мере, кончить?  

– Нет господин, но вы будете в приятном ожиданье. Многие клиенты считают, что эти моменты слаще самого оргазма. Фирма обо всем подумала. Наш полет совершается только для вас одного. Посмотрите, уже видно Эмпайр-стейт-билдинг. И Рокфеллер-плаза.  

Тут мне в голову пришла идея.  

– Как вы думаете, нельзя ли упросить капитана сделать получасовую паузу – прямо над Ар-Си-Эй-Билдингом. Всю жизнь мечтал посмотреть на фреску Диего Риверы. Но не довелось.  

– Поговорить с капитаном можно. Только он вряд ли согласится.  

– Проводите меня к нему.  

Капитан принял меня и выслушал, не перебивая. А затем согласился. Сказал, что спустит меня на крышу здания в той же петле… Покружится над Манхеттеном, а через полчаса заберет меня оттуда же.  

– Не забывайте, дорогой Мигуэль, мы тут находимся инкогнито, так сказать. Для жителей Нью-Йорка и мы, и вы невидимы. Но это, вопреки законам физики, не помешает вам насладиться фреской. Если ее, конечно, еще не сбили со стен ревнивые капиталисты. Постарайтесь не вмешиваться в жизнь людей 1936-го года. Если вы все-таки это сделаете, то возможно все мы исчезнем, как говорил взбалмошный профессор с растрепанными волосами в известном фильме. Предупреждаю вас, потому что знаю ваши мысли… Жить вам осталось (капитан вынул из внутреннего кармана кителя золотые часы) ровно три часа, тридцать пять минут и сорок три секунды. Ангелы смерти уже тут, как вы вероятно заметили (он показал рукой на трех стоящих невдалеке девушек) и они заберут вас, что бы ни произошло. Но если вы сознательно нарушите договор, они возможно покажут вам свое истинное обличье…  

Девушки смущенно кивнули. Несколько криво. У одной из них вместо лица на мгновенье показалась козлиная морда дьявола. Увенчанная толстыми рогами.  

– Понял. Хотел бы только узнать, прежде чем окончательно смириться с судьбой, откуда вам известно точное время моей кончины?  

– Простите, дорогой мучачо, но время указано в договоре. Вот, смотрите.  

– Да, но тут указан не 1936-ой год, а 2063-ий.  

– Но мы и находимся в 2063-ем году. Сюда мы прибыли исключительно из декоративных соображений. Особая услуга. Временной скачок. Для придачи достоверности…  

– Не буду спорить. Но меня-то вы выловили своей петлей из лабиринта года 2010-го. Мне только двадцать лет.  

– Как это двадцать? Вам должно было несколько дней назад исполнится 73. Посмотрите на себя в зеркало. Вы старик. Хм… Давайте сделаем так: Я сейчас на всякий случай свяжусь с главной конторой фирмы. А вы пойдете с тремя нашими красавицами в специальный кабинет. Там есть все необходимое для отдыха души и тела, поверьте.  

Не удержался, посмотрел в зеркало в кабине капитана.  

И не узнал себя.  

Расплывшийся, лысый старик.  

Потухшие глаза.  

Обрюзгшее тело.  

Морщины.  

Страшилище!  

Позволил увести себя, раздеть и уложить на огромную кровать.  

Попросил девушек выйти из кабинета.  

Капитан говорил правду… за часы или дни, проведенные в лабиринте, я постарел на 53 года и не заметил этого. Превратился в урода, в пугало.  

И эти самые додекафонические ноты, эти осколки зеркала – были ничем иным, как реальными событиями моей жизни.  

Людьми, с которыми я встречался, которых любил, с которыми жил.  

Зданиями… в которых развлекался или работал. Которые видел из окна трамвая или автобуса.  

Ландшафтами…  

Неужели это действительно так? И от моей жизни, жизни… остались одни осколки? Ноты? Звуки? Слова?  

Или – не осталось ничего?  

Капитан, постучав, вошел в кабинет. Встал в позу. И что-то долго вещал… вращая масляными глазами и прижимая руки к груди. Заверял, убеждал, лопотал и хряпал.  

Я его не слушал. Ведь он был только говорящей куклой на шарнирах.  

Вежливо попросил его уйти и позвать девушек.  

Милашки разделись и легли рядом со мной. Грудки их пахли шампунем и ягодами.