Книжная лавка Рамбелиуса

Игорь Шестков  

КНИЖНАЯ ЛАВКА РАМБЕЛИУСА  

Сел в изнеможении на пол.  

А моя юная спутница вцепилась крепкими как грецкие орехи пальцами в непонятно откуда взявшиеся бордовые канаты, свисающие с потолка, и начала качаться на них как на качелях.  

Качалась, качалась и смеялась… и ее смех качался вместе с ней.  

Взлетала все выше и выше, видимо кто-то сильный там, на крыше, втягивал канаты через отверстие в потолке. И в конце концов растворилась в воздухе. Вместе с канатами. А я остался в зале один.  

Зал постепенно вернулся в свое прежнее состояние. Стены его покрылись внушающими страх демоническими фресками, тут и там как грибы на опушке леса после теплого дождя выросли статуи темных, адских богов. И статуи эти неприятно шевелили своими ужасными рогатыми головами с черными выпученными глазами и когтистыми руками-щупальцами, они шипели и грозили мне…  

Я встал и открыл первую попавшуюся на глаза дверь с маленькой табличкой «Книжная лавка Рамбелиуса». Надеялся на то, что там лучше, чем в зале.  

На двери кроме таблички висели волчья голова и кусок пергамента. Голова эта жутко поводила глазами, рычала и скалила клыки длиной с указательный палец взрослого мужчины. На пергаменте было что-то небрежно нацарапано красными чернилами, не разобрал, что.  

Я предвидел то, что меня ждет. Облегчения – это предвидение мне однако не принесло. Потому что я попал в ад, конструкцию из кривых зеркал и оживающих отражений. Ад, который сам и породил.  

Дверь с волчьей головой действительно вела в комнату, заставленную книжными шкафами. В нос ударил запах старой бумаги, клея и типографской краски.  

Книги, книги… от пола до потолка.  

Старинные фолианты в лоснящихся кожаных переплетах.  

Надувающие щеки собрания сочинений.  

Гордые отдельные тома.  

Таинственные свитки.  

Стопки из разрозненных рукописных и графических листов.  

Письма и открытки, которых когда-то ждали с замиранием сердца поколения влюбленных, радующие детские души и души старых коллекционеров кляссеры, потерянные фотоальбомы умерших…  

Навсегда уходящий от рвущегося в электронную пустоту обезумевшего человечества уютный бумажный мир, в котором я прожил свою жизнь.  

Суррогат вечности, превращающийся у всех на глазах в прах.  

Карточный домик, ставший обузой для его обитателей.  

Да, бумага хорошо горит… Но все хранящиеся в электронном виде тексты, картинки, фильмы, как показал опыт, «горят» еще лучше. Исчезают навсегда, не оставив по себе никаких следов.  

Один клик и… нет больше ни Чехова, ни Диккенса, ни бабушки, ни дедушки, ни Амаркорда, ни Заводного Апельсина. Есть только их универсальный заменитель-полуфабрикат – искусственный интеллект, незаменимый протез для тех, у кого собственные головы пустые.  

В середине комнаты стоял длинный стол, на котором лежали почерневшие от времени магические книги, черепа рептилий и кошек, многочисленные сделанные из меди, латуни и серебра предметы непонятного назначения, старомодные часы, лунный глобус, акушерские щипцы, яшмовые и нефритовые шары, искусно вырезанные из дерева и слоновой кости фигурки, кивающие фарфоровыми головками статуэтки святых…  

В большой реторте сидел в миниатюрном кресле похожий на белую крысу с усталым человеческим лицом гомункул. Гомункул все время бормотал что-то себе под нос и пытался грызть стекло своими крошечными зубками. Я слышал скрип.  

За столом стоял могучий, голый до пояса старик с седой бородой и такой же растительностью на груди, в поношенных джинсах и ковбойской шляпе, видимо сам Рамбелиус. Кожа его на руках и плечах была сплошь покрыта татуировками, я узнал Христа, Будду, Маркса, Ленина, Гитлера и Сталина… кроме того, там были в изобилии представлены черепа, мотоциклы, якоря, русалки и буквы Фиванского алфавита.  

Лицо его показалось мне знакомым. Кто это? Неужели?  

Рядом с ним переминались с ноги на ногу две его помощницы… или наложницы… обнаженные пожилые женщины. Наготы своей они не стеснялись, может быть потому, что тела их прекрасно сохранились, смуглая, отдающая в синеву кожа не была дряблой, животы не висели, на ягодицах, ногах и руках не было заметно целлюлита. На их пальцах посверкивали кольца с голубыми камнями. Их зубы сверкали как искусственные жемчуга.  

Сдобные старушки… Ведьмы естественно.  

Когда я вошел в книжную лавку, ее обитатели пристально и недобро на меня посмотрели. Старик почмокал, посвистел, подергал себя за бороду и прорычал: Тебе что тут надо, нежить пуэрториканская? Ограбить нас задумал? Проваливай.  

Ленин на его плече скорчил гнусную рожу, а Гитлер показал язык.  

Старик хлопнул в ладоши, и тут же в его мускулистых руках откуда ни возьмись появился длинный обоюдоострый меч. Старик поводил этой тяжелой штуковиной у меня перед носом, а затем легонько уколол меня остриём меча в грудь, как раз там, где находится сердце. Я замер. Почувствовал, как из ранки закапала кровь. А старик повторил: Так что тебе тут надо, самый мелкий из всех бесов? Будешь молчать, я тебя продырявлю.  

– Он может, он такой! – беззвучно прошептал бородатый Маркс на животе старика.  

– Он обязательно продырявит, – добавил Сталин, – а надо было бы тебя расстрелять, как бешеную собаку. Колись, гаденыш, зачем пришел.  

– Умоляю вас, не убивайте меня, любезный Рамбелиус! Я человек безобидный, хотел только поискать в лавке одну книгу… да-с одну книгу.  

– Не слушайте его, мой повелитель, – неожиданно пропищал гомункул, – он врет! Я его давно знаю, книги его не интересуют, он признает только дыбу, виселицу и гильотину, любит кнут и плети, тот еще гуманист, тарзанутый кобёл.  

– Конечно врет. От страха, – поддакнули хором голые ведьмы, – от страха все врут. Безобидный он… Тарзанутый, тарзанутый!  

– Говори, человечек, какую книгу ты хотел найти у меня! Автор, название…  

– Ее автор – Гонорий Великий. А называется она «Гримуар Гонория». Всего навсего.  

Старик смягчился, посмотрел на меня почти беззлобно, отвел меч в сторону.  

– Сдается мне, ты прекрасно знаешь, что эта книга, известная и под другими названиями, не сохранилась. И упомянул ты ее только для того, чтобы я тебя не проколол насквозь. Ловко отвертелся! Знаешь, что я не могу продырявить читателя. Ноблесс оближ, как говорил один известный литературный герой. Кстати, если хочешь, могу тебя с ним познакомить. Надеюсь, у него сегодня хорошее настроение, вчера ему шкуру пробили на дуэли, пришлось зашивать. Такой проказник. Бретёр, настоящий бретёр. И жулик к тому же. Неделю назад пытался продать мне театральный бинокль с треснувшей линзой. Утверждал, что это тот самый бинокль. Реликвия романа, так сказать. Позвать его?  

– Прошу вас, не сейчас. Только Бегемота тут не хватает…  

– Что же, хорошо… ты своего добился… а теперь расскажи нам, что ты тут ищешь на самом деле. Зачем пришел.  

– Честно говоря, дорогой Рамбелиус, я полагал, что у вас в лавке можно найти любую книгу. Мы же не в Стрэнде на Бродвее и не в Дуссманне на Фридрихштрассе. Вот, смотрите, тут пылятся неизданные листы Бердслея, если я не ошибаюсь, все четыреста, а тут – манускрипты Элефантиды, которые по словам Святония использовал как справочное пособие престарелый Тиберий. А ведь и те, и другие тоже якобы «не сохранились до наших дней».  

– Ладно, ладно, не нужно рассусоливать очевидности, это скучно. Что бы ты хотел прочитать у Гонория?  

– Я слышал, что у него приведено полное заклинание для освобождения из темницы.  

– Вот как? Заклинание? И ты веришь, что оно тебе поможет? Из какой же темницы ты хочешь освободиться? Неужели из храма задумал сбежать?  

– Задумал.  

– Но ты ведь, насколько я понимаю, тут находишься добровольно. И не месяц и не день, а уже сто сорок с лишним лет. И документик в архиве хранится, здесь недалеко, в подвале. С твоей подписью. Красненькой. Ввиду твоего скорого появления мы его к дверке гвоздиком приколотили, ха-ха. Чтобы ты о нем не забывал. Видел?  

– Видел. И оценил вашу заботу. Когда-нибудь отплачу сторицей.  

– Ага… отплатишь. Кому? Мне?  

– И вам, и всем…  

– Похоже, ты совсем слетел с катушек. Так что же тебе надо, дерзкий бастрюк?  

– Хочу дожить свою жизнь на воле, в Миранде. Без чудес и без ужасов. И… в середине двадцатого века.  

– Так-так. Дожить жизнь… простительная тавтология. А кто тебе сказал, что у тебя есть какая-то жизнь вне храма? Твое земное время давно истекло. Истеклоо! Вот, посмотри.  

Рамбелиус взял со стола старинные карманные часы луковицей, открыл крышку и показал мне изумрудного цвета циферблат с множеством золотых циферок. Вместо времени эти часы показывали годы, месяцы и дни, оставшиеся человеку. У меня от страха упало в пятки сердце. Потому что все три стрелки показывали на зеро.  

– Ха-ха-ха, – тяжело, с бульканием и хрипами захохотал Рамбелиус, и все его татуированные морды захохотали вместе с ним. Особенно неистовстовал, непонятно почему, обычно печальный до суровости и тихий Иисус с ягненком на шее. Ягненок кстати тоже хохотал.  

– Он видите ли желает жить без чудес и без ужасов, – простонали, хохоча, и ведьмы и гомункул в унисон, – не верьте ему, наш добрый повелитель! Это ловушка. На самом деле он хочет разрушить храм! До нас дошли слухи. Каналья! Никто и никогда не выходил отсюда, потому что у храма нет выхода. Стрелу времени не повернуть. Нет, нет, нет! И он это прекрасно знает. Продырявьте его, пока не поздно! Посмотрите, воришка Гарри норовит украсть у нас первое издание «Бойни» Альфреда Кубина. С дарственной надписью. Он уже тянет к альбому свои загребущие руки.  

Мои руки действительно тянулись к этому альбому, который я и не мечтал когда-либо увидеть, хотя я и не хотел этого. Видимо, проклятые чертовки имели власть над моим телом и с удовольствием этой властью пользовались.  

Рамбелиус, книжный демон, явно наслаждался происходящим. Губы его растянулись в недоброй улыбке, разноцветные глаза светились зеленым и винным бордовым.  

Гомункул бился в экстазе в своей реторте.  

А две старухи прыгали как пинг-понговские шарики и пускали из ушей мыльные пузыри. Их груди…  

Неожиданно заревели невидимые быки, зарычали медведи, застонали кликуши и декорации вокруг меня переменились. Помещение осталось прежним, но шкафы и книги исчезли. На стенах появились многочисленные портреты неизвестных мне пожилых людей. Все они улыбались и скалили крупные здоровые зубы. Пожалуй, слишком крупные…  

Улыбки их были нехороши. Многобещающие улыбки. И обещали они что-то такое, чего надо было любыми способами избежать.  

Исчезли и Рамбелиус и реторта с гомункулом. А две старые чертовки превратились в одну полную миловидную женщину. Молочницу. С рыжими волосами, курносым носом и огромными грудями, выпирающими из обтягивающего ее необозримые телеса шнурованного корсета бежевого цвета.  

Хорошо тому на свете, кто с молочницей живет…  

На столе перед молочницей лежали горы творога и сливочного масла. По ним совершали свои восхождения миниатюрные альпинисты в пестрых одеждах.  

Стояло и громадное, как море, ведро, в которое молочница прямо из ничего, из пустого пространства лила тремя широкими струями пенящееся, жирное молоко. Ниагара!  

В ведре плавали современные туристические лайнеры и яхты.  

– Не хотите ли попить свежего молочка, молодой человек? Прямо из-под коровы. Светопреставление, а не молоко. Апокалипсис. Или, может быть, творожка отведаете? Рассыпчатый как песок Сахары. Губки оближите. Маслица не хотите? Сладкого как алжирский мармелад.  

Не успел я поблагодарить и отказаться, как молочница подошла ко мне, взяла меня под руку и повела куда-то. Сопротивляться я не мог и не хотел. Подвела к большой ванной, полной золотистого сливочного масла… мгновенно раздела и помогла мне улечься. А сама села рядом на табуретку и начала втирать мне в кожу масло.  

Никогда в жизни я не испытывал подобного блаженства. Мне казалось, что я стал масляным человеком. Мучающие меня уже много лет, то возникающие, то отпускающие боли во всем теле – прошли. Я ощутил прилив энергии и радость. Закрыл глаза и забылся.  

Смутно помню, как молочница, раздевшись, легла рядом со мной и то, что мы с ней делали… в ванне с маслом. Хорошо помню только бабочек, облепивших нас, когда мы из ванны вылезли. Бабочки очистили наши тела от масла, и мы легли на широкую водяную кровать, которая тут же начала неприятно булькать. Молочница обняла меня, и я тут же заснул. Мне приснился сон молодого человека, я был влюблен в черноволосую красавицу и искал ее в незнакомом городе, переплывал узкие каналы, забирался на крутые лестницы, бегал по крышам, пробивался через толпы странных существ, вовсе не похожих на людей. Ходили они на трех ногах и смотрели на мир восемью глазами-колесами.  

Очнулся я все в той же комнате, внутреннее убранство которой опять изменилось. Со стен исчезли портреты. Теперь на стенах висели на металлических крюках разделанные трупы людей. Головы, зады, ноги, туловища… страшные, окровавленные, без кожи.  

Я лежал на длинном, грубо сделанном дубовом столе. Мне было холодно и больно. Встать и уйти я не мог. Не мог пошевелиться. Не мог кричать, не мог даже шептать.  

Рядом со мной хлопотал мясник, тучный мужчина лет сорока, страдающий одышкой, с грубым и тупым лицом и короткими, уродливыми волосатыми руками. Кожа его лоснилась. В правой руке он держал длинный нож, а в левой – топор.  

Рядом с ним стояла пожилая женщина, одна из тех синекожих ведьм, которые беседовали со мной в книжной лавке.  

Говорил мясник, женщина слушала. Иногда он легонько касался ножом больших синих сосков ее груди, а она беззвучно хихикала, поводила плечами и осторожно отводила нож от своего тела рукой.  

– Видите ли, Лю, это самый лучший товар. Посмотрите, какой жирненький. Масляный. Парной. Еще живой… Его и разделывать не надо, срезайте мясо на отбивные прямо так… слоями сантиметра в два толщиной – и сразу на хорошо разогретую сковороду, смазанную его же желтым жиром из подбрюшья. Чтобы соки не вышли. Начните с ягодиц, потом срезайте с бедер и голеней. Затем переходите к животу и спинке. Ну и руки конечно… Голову можете затушить с морковью. Многие обожают язык и глазки. Не забудьте щедро посолить и поперчить. Да, забыл сказать, мозги можно отдельно приготовить. Рецепт простой…  

– А что с остатками делать? С внутренностями, костями, сухожилиями, венами, зубами… Выбросить?  

– Нет, зачем добру пропадать. Внутренности можете мелко порубить и зажарить с луком. На стол подавать лучше всего со свежими помидорами. Остатки положите в таз и несите сюда, проверну все сквозь мясорубку, пойдет на корм для Цербера.  

– Представляете, он заявился к нам в магазин и заявил, что собирается покинуть храм. Какой наглец! Книгу какую-то у нас искал, с заклинаниями.  

– А я-то все думал, за что же его на живодерню отправили. Я его помню. В театре работал. Палачом. Сколько людей на тот свет отправил! А теперь сам под топор попал. Пользовался доверием тех, наверху… И публика его любила. Смачно работал. Не был сухарем. Хотя последнее время – ослабел, слезлив стал, да гугнив. Да, еще… ребрышки можете на гриль пустить. И пальчики. В самый раз.  

– И ведь знал же, с кем говорит… так самому и выпалил в лицо. Его и послали в молочную, чтобы молочка попил и в масле полежал. Он, злодей, от молока отказался, а в масло лег. Вместе с молочницей. Разнежились, котятки, замяукали. Потом заснули. Его связали и сюда приволокли. А ее – уже второй час маркиз на конюшне порет.  

– Маркиз это любит. Так выпорет, что крылья вырастут на заднице. Так вы когда его отсюда заберете? Скоропортящийся товар. Если раздумали брать… у меня покупателей много.  

– Что вы, что вы, барон, вот ваши сребреники. Как договаривались, ровно тридцать пять. Только помогите мне его на тележку переложить, а то еще убежит, если ему ноги развязать.  

Лю отвезла меня на тележке мясника в кухню ведьм-лилиток, там надо мной вдосталь поглумились проклятые чертовки. Прокололи мне кожу на животе. У меня в запасе однако оставался один трюк, которому в свое время научил меня шевалье.  

После первого прикосновения разделочного ножа к моим ягодицам я успешно дематериализовался… и вновь оказался в зале с страшными фресками и темными скульптурами.  

На сей раз зал был хорошо освещен и полон гостей.  

Я заметил Дон Жуана в кимоно и темной полумаске, сверкающего доспехами Ахилла вместе со своим неразлучным спутником Патроклом, Джеймса Бонда во фраке и с пистолетом, большую группу высокомерных женихов Пенелопы, лермонтовского Демона, беседующего с Воландом, около которого расположилась его свита (кот мне подмигнул, а Фагот нахмурился), Федора Достоевского под руку с собственным литературным героем, игроком, зачарованно смотрящим на крутящуюся рулетку, Боба Хайта с губной гармошкой, по прозвищу Медведь, Алена Делона с черной собакой, Франсиско Гойю с мольбертом и, как мне показалось, самого Вельзевула, повелителя мух, играющего в домино с магистром тамплиеров де Моле и его мучителем королем Франции Филиппом Красивым.  

Кстати о мухах. Как только я…