Лобстер на крыше

Игорь Шестков  

ЛОБСТЕР НА КРЫШЕ  

Началось все с того, что я услышал какие-то странные звуки сверху. Шаги – не шаги, ползание – не ползание, не поймешь, что. Скрежет, топот, шуршание. И еще… как будто стоны грешников в аду.  

Громкие, режущие, неприятные звуки.  

Вначале услышал я, а потом и остальные. Все всполошились. И Селестина, и Рато, и Мети. Обычно у нас тихо. Рато запаниковала. Я видел, как ее узкая смуглая рука в малахитовом браслете судорожно схватилась за могучее плечо ее брата, за что она была вознаграждена ревнивым взглядом Селестины, держащейся за другое его плечо. Какие драмы разыгрываются оказывается у меня под носом!  

Мы живем на четвертом, последнем этаже дома, стало быть звуки эти доносились с оцинкованной крыши. Или с разверзшихся небес, из которых появились четыре всадника Апокалипсиса, что маловероятно.  

Чердака у нас нет. Может орел или гриф решили гнездо свить на крыше? Вороны или голуби так не шумят. Или енот на крышу забрался, а спуститься не может. Енот? Скорее медведь. Медведь? Медведь бы топал и ревел. Да и что ему на крыше делать? На скрипке играть и в барабан бить?  

Селестина попросила меня открыть люк на крышу и посмотреть, что там происходит. Люк этот находится на потолке, на лестничной клетке. К нему ведет вертикальная лестница. Узкая, неудобная. И ненадежная.  

Хотел пойти прямо в домашнем халате. Но Селестина заставила меня надеть брюки, носки и рубашку.  

– А вдруг тебя кто-нибудь увидит?  

– Ну и что, что увидит? Да и кто меня увидит, если на лестничной клетке – только одна дверь? В нашу квартиру.  

Соседи сюда редко поднимаются. Все они бирюки и вахлаки. Приходят только для того, чтобы поскандалить. У вас музыка всю ночь играла! И кто-то все время ногами топал. Спать не давал.  

А сами до трех ночи телевизор смотрят. Квизы для дебилов. Каждое слово слышно. И каждый хохоток.  

Полез по лестнице. Как бы не упасть… то-то все обрадуются, если я шею сверну. Нет, я им такой радости не доставлю. Фигушки.  

Почему Селестина Мети не попросила? Он и помоложе, и половчее, и посильнее. Всегда так. Лучший кусочек жареного мяса – всегда для Мети, иногда для его сестры, и никогда – для меня. А на крышу – я должен лезть. А я между прочим законный ее муж, а Мети кто? Седьмая вода на киселе. Цыган из Сирии. Беженец. Приплыл сюда вместе с сестрой якобы через Средиземное море на резиновой лодке. Чуть не утонул. Немецкое судно спасло. Черт бы побрал этих беженцев! Кто знает, кто они на самом деле и откуда. На Ближнем Востоке паспорт любой страны стоит не больше ста пятидесяти долларов.  

Война, политические преследования…  

Война давно закончилась. И кто и за что будет Мети и Рато преследовать? Кому они нужны? Они и слова этого – «политика» – не знают.  

Дурят немцев все, кому ни лень. Дурят.  

Селестина говорит: Ты сам был беженцем. И я была. Нам нельзя бросать в них камни.  

Да не бросаю я камни ни в кого.  

Хотя может и стоило бы. Найти булыжник потяжелее… и в темечко.  

Знаю я, кто они. Прекрасно знаю. Воры, обманщики и по совместительству тайные полюбовники моей жены, вот они кто. Ну да, от меня они все тщательно скрывают. А я делаю вид, что ничего такого тут не происходит. А они… как только я на прогулку в парк ухожу или на рыбалку уезжаю… Забираются втроем в нашу семейную кровать и совокупляются направо и налево. А со мной Селестина не спит больше. Так они ее обработали.  

– Милый, давай сделаем паузу. Мне надо покопаться в себе. Я запуталась.  

Конечно запуталась. Запутали тебя проклятые цыгане, которых ты тут против моей воли приютила. И пьют твою кровь. Только ты это не замечаешь.  

Пытался их выгнать. Стоит за них стеной.  

– Куда они пойдут? У них визы давно просрочены. Чтобы новые получить, надо к немецким чиновникам идти, стоять в очередях, объяснять, просить. А они гордые. Скорее побираться будут.  

Гордые? В то время, когда эта парочка еще не завладела душой и телом моей жены, – Рато готова была отдаться первому встречному за десять евро, а Мети предлагал мне ограбить вместе с ним детскую клинику...  

Ладно. Не хочу заводиться. А-то как бы чего не вышло. Приморю сгоряча обоих. Выпущу им их ядовитые потроха. Дадут пожизненное. Только этого не хватает. Жизнь и так дерьмо. А в тюрьме станет совсем плохо.  

С трудом приподнял тяжелую крышку люка. Присохла она, что ли? Сто лет никто не открывал, наверное. Еле протиснулся в люк, надо диету начинать, опять разжирел. Огляделся.  

Крыша у нас плоская, поэтому я сразу определил источник звуков. И испугался. Потому что по нашей крыше ползал, высоко подняв розоватые клешни и длинные красные усы, здоровенный лобстер. Пузыри гадкие пускал из пасти и по крыше хвостом бил.  

Да, не поверите… Метра полтора в длину чудовище!  

Откуда он тут взялся? Неужели, прилетел? Или кто-то его сюда специально приволок? Как? На вертолете?  

Лобстер увидел мою голову и тут же пополз ко мне, видимо хотел схватить меня правой огромной клешней за шею и обезглавить. Но я уже успел спуститься на лестницу и захлопнуть крышку люка. Слышал, как он пытается открыть люк. Скребёт и бьет в ярости по металлу клешнями.  

– Ты не поверишь, но у нас по крыше гигантский лобстер ползает.  

– Не пори чушь! Кто?  

– Лобстер, омар. Похож на обыкновенного речного рака, только раз в пятьдесят больше.  

– Оторви ему башку и в кастрюлю… деликатес. Мети и Рато, наверное, никогда не пробовали.  

– Ты меня не поняла. Оторвать башку мне, тебе или твоим цыганам – может он, лобстер на крыше. С легкостью. Он размером с теленка. Как бы через окно к нам не залез.  

– Не верю.  

– Ну так поднимись по лестнице сама, открой люк и посмотри. Только перед этим рыцарские доспехи одень. У тебя шейка тоненькая. И завещание напиши.  

– Издеваешься?  

– И не думаю. Все очень серьезно. Надо в полицию позвонить. Или пожарным. Пусть разбираются. Может, он из зоосада сбежал. Или из лаборатории. Мутант или что-то вроде того. Его там ищут, а он у нас на крыше рыщет.  

– Как серый волк?  

– Именно.  

– Не поверю, пока сама не увижу.  

– Не делай глупостей. Я не шучу. Это монстр.  

– Ненавижу твои садистские шуточки. Разговор окончен.  

– Хорошо. Открывай люк, дура. Лезь на крышу. И своих цыган прихвати с собой. Пусть он вас всех сожрет.  

– Шовинист и хам!  

– Дура!  

Ушел к себе, сел в кресло, зажмурил глаза и закрыл уши руками.  

Так распсиховался, что и про лобстера и его клешни забыл.  

Сколько же можно терпеть все это?  

Я никого ни к чему не принуждаю! Если хочет спать с цыганами, пусть спит. Но не тут. Это моя квартира!  

Моя. Я ее купил до того, как на Селестине женился. Ну да, не я, родители купили.  

Официальной владелицей до сих пор числится моя мать.  

Моя мать, а не ее. Ну и что, что у нее деменция?  

Селестина уже сто раз к ней подлизаться пыталась. Подарки дарила. Ухаживала. Уговаривала завещание переписать. Чтобы половина квартиры ей досталась. Или вся квартира! Сука! Больную женщину уламывала. Шептала, ваш сын мот и бабник. Он квартиру продаст и деньги в игорном доме спустит. Или в борделе. Вот же гадина!  

Ладно, ладно, ладно. Надо успокоиться, пока я что-нибудь ужасное не сделал.  

Выпил две рюмки синего ликера. Успокаивает и с миром примиряет. Знаю по опыту.  

Минут пять еще кипел, кулаки сжимал и зубами скрежетал, потом затих и задремал. Погрузился в нирвану. Само пространство меня по голове гладило большой белой рукой и ласкало. А время – мне на пианино Шопена играло, что твой Поллини, и от этой игры розовые лепестки с неба падали и ангелы прозрачные летали.  

И вот… иду я по улице. Знаю: Моя любимая жена ждет меня, не дождется. Никакого лобстера на крыше нет. Цыгане в Англию укатили. Мать от деменции излечилась. Войны закончились. Голод прекратился на планете. И вообще все распрекрасно. Даже климат в лучшую сторону изменился. Иду. Иду. Только дом наш никак не могу найти.  

Вот знакомая улица. Тут надо направо повернуть. Пройти мимо двух двадцатиэтажных башен лимонного цвета. В одной из них ресторан. Там мы с Селестиной ели когда-то аргентинские стейки. Толстые, сочные. В другой – зубной врач, к которому Селестина ходит. По ее словам, он ее давно домогается. Золотые горы сулит, злодей! Надо в полицию сообщить или шею ему намылить.  

Тут налево и в арку…  

Прошел арку, но к нашему дому не вышел, а попал в глухой двор без единого деревца. Ничего там, кроме асфальта, не было. Ни мусорных баков, ни песочниц для детей. С шести сторон смотрели на меня темные, обшарпанные стены с готическими башенками. Окон на этих стенах было немного, все они были маленькими, все были закрыты, свет нигде не горел. И главное – выйти из этого двора было невозможно. Арка, через которую я прошел, – исчезла, ни дверей в дом, ни проходов не было видно.  

А затем… стены эти, все шесть, стали расти. Двор превратился в шестигранный колодец. И я услышал усиленный эхом свист. Зловещий этот свист резал мне уши. Я понял, что долго не выдержу... Упал на колени и молился. Умолял неведомую силу прекратить пытку.  

Свист затих, и я услышал голоса.  

– Ну что, хватит с него для начала?  

– Пожалуй, хватит.  

И тотчас стены колодца пропали, и я оказался на залитой светом многолюдной и шумной городской площади. В центре ее на невысоком пьедестале помещался памятник. Автомобили объезжали его стороной, прохожие к нему не подходили.  

Неодолимая сила заставила меня подойти к памятнику и внимательно его рассмотреть.  

Памятник… не знаю, чему, кому. Или эта фигура не была памятником? А была кошмарным образцом современного искусства?  

Да, это была громадная гипсовая или алебастровая фигура обнаженной, лежащей на спине женщины. Ноги ее были согнуты в коленях и слегка расставлены. Груди походили на пирамиды, под мышками и на причинном месте – росли настоящие волосы, но не человеческие, конечно, а волосы гигантов или мастодонтов. Не знаю, зачем и почему, но я влез вначале на пьедестал, затем взобрался на эту фигуру и приблизился к ее лицу, слегка напоминавшему лицо моей Селестины. Меня поразило то, как оно было гладко. Мягкие, пластичные формы лба, носа, щек и подбородка незаметно переходили или перетекали друг в друга, как на лицах кисти Леонардо. Как будто мастер, создатель этой фигуры, владел техникой сфумато, только не для живописи, а для скульптуры.  

Радость и восхищение овладели мной. Я невольно начал гладить чудесные алебастровые уши, нежную шею, плечи, пальцы, живот.  

Неожиданно женщина-памятник открыла глаза. И глаза эти наполнились глубокой печалью. Из них покатились слезы. Каждая – с полведра.  

Я спрятался от наводнения в ее полуоткрытой алебастровой вагине, пахнущей селедкой.  

И проснулся.  

Вспомнил о лобстере на крыше и о том, что моя жена решила на него посмотреть. Испугался. Вскочил. Быстро обежал квартиру.  

Ни Селестины, ни Рато, ни Мети не нашел. Выбежал на лестничную площадку.  

Люк был открыт.  

Из него доносилось довольное чавканье чудовища…