Пора бы знать, кто ты есть

Состояние Жизни приходит тогда, когда  уверишься в своей конечности и уязвимости. Многие, побывавшие на войне, видели трупы, которые уже разложились, покрылись тёмной коркой насекомых и гнили. Всё ещё сохраняются очертания тела, но оно уже кусок гниющего мяса, подбитого горячим железом. А ведь совсем не так давно это нечто было человеком с мыслями, теми или иными, с волнениями, любовями, знаниями, помышлениями, целями. И в какой миг (в секунду это всё! ) целый мир человека порушился... Наверное, никто бы и не придал этому ценности, – в масштабах вселенной такие глупые вещи не просматриваются.  

Но в такие моменты юный солдат вдруг задумается – если сохранит ещё к тому моменту способность это делать, – и почувствует, как хрупок его собственный мир. Вот тогда в нём проснётся жизнь, своя, – та, которая единственная и в которой всё, и чёрное и белое, так хороши, ощутимы. Та жизнь, которую не прожил и утратил другой.  

Санька впервые увидел тело на пути к их местоположению на болотах, лежало в кустах. Он жадно всматривался в того, кто был не так давно человеком. Он бы перевернут лицом в грязь, весь ею измазан. Волосы засохли острыми иглами в серой глине. Та часть формы, что виделась, была цела, почти новая, чистая. И так Санька казалось это необычным, странным, будто бы кто-то прилёг от дикой усталости и уснул.  

– Вон, смотри, боец, – кивнул старшина, он нёс на плече автомат с вещмешком, – кимарит, сука.  

Старшина был из разряда опытных закалённых вояк, уже давно ведущих войну. С Чечни старшину отправили в Забайкальский округ, там он и был до недавнего времени. Такие матёрые сильные мужики, по которым иной раз и не сказать, чтоб сильны, или особо как-то выделяющиеся, почти всегда переживают тех, молодых. Почему-то судьба всегда так избирательно справедлива.  

Может, потому, что уже давно они, старые суровые воины, потеряли всё то, что было у молодых – всю весёлость, бодрость духа и тела, оптимизм, счастье, относимое к жизни. Потеряли любовь, её опьяняющее воздействие, а может быть, потеряли и саму жизнь.  

Во взгляде сержанта виделась ярость, вдруг вылезшая и показавшаяся. Та ярость, которую копят годами, и она с каждым разом всё растёт и растёт, и никогда, может быть, не исчезнет.  

Их третий отряд шёл тропами через болота, некогда занятые вражескими отрядами. Всюду валялись осколки от какой-то пластиковой аппаратуры, обгоревший дрон повис на тонких слабых ветках ивы, росшей на берегу. Эту местность очистили с помощью точечных обстрелов позиций с дальнобойных орудий, (всюду – развороченная земля) сегодня утром, и остатки отрядов вынуждены были отойти куда-то в лес.  Они, говорят, никогда не прибирают своих, отступая. Санька мог в этом убедиться.  

Он не так давно в части, необкуренный салага, надевший форму впервые за пять лет, что не служил в разведке. На дальнем востоке, где тогда была их часть, они занимались теорией, проходили обучение в ситуациях, создаваемых их командирами. Дикая полуглухая часть их располагала к разброду, но, как оказалось, тут было строго со всем, а с дедовщиной особенно. Весь в наградах ехал Санька оттуда, исхудавший, но счастливый.  

И за всё время он ни разу не видел убитого человека.  

Переходя по естественным мосткам, а где и  кочкам, где особо топко, Санька почти не оглядывался, но когда он отвлекался от мыслей, то редко когда не видел кого-то, кого подкосило осколками.  Когда приезжаешь в часть, то почему-то уверен, что все, кто приедут с тобой туда, в эти пункты, комиссии, места временного содержания – сильнее тебя. И не просто, а и увереннее, с более сильной волей.  Но это не так. Там все в душе чувствительны, в той или иной степени. Кто-то сильнее, это ясно, волевое состояние которых давно отделилось от места, от близких, и существует само по себе. От того они и знают, как вести себя. А многие так и вовсе слабые. Так что сила, в том числе и мысли, понимание себя – играют важные роли.  

– Эй, перекур. Перессать, поесть, – сказал командир их отряда, когда вышли на прогалину, где вовсю светило солнце, выбившиеся из-за деревьев.  

-Санек, закурить есть? – Серёга был весь бледен.  

– Серёга, выглядишь хуево, – тот вздохнул, всё прятал глазами, подкурил дешёвый паленый Мальборо от спички. Потом снял шапку, положил туда коробок и надел снова.  

– Видел? – сказал он, выпуская дым.  

– Видел.  

Слов больше не нашлось.  

Их командир сидел тут же и обсуждал дальнейшие пути следования. Ребята не лезли, перекусывали скудным пайком, не спеша пили воду из фляг и краем глаза всё смотрели на них и ждали объяснения дальнейших действий.  

– Вот с этой стороны обойти, если, – показывал на карте старшина, – тут обойдём, то позиции на вот этой горке, где эти суки наверняка засели, будут хорошо просматриваться, а нас будет прикрывать во-от этот лесок.  

– Не соглашусь. В эту сторону идут топкие болота, ещё хуже этого, глянь, – капитан поднялся и указал рукой, всё оглянулись тоже, – видишь, там какая херь творится, непролазная топь. А мы своим отрядцем, да ещё и в полном комплекте... нет, херня-дело.  

Связь с их штабом была утеряна около полутора часов назад. Рации попали под заглушку и оставались включенными, в надежде поймать хоть что-то. "На хохлов налетим, послушаем, что у них там играет, блять" – шутили.  

Расположения духа никто не терял. Каждый, тут побывавший, никогда не осудит каких-то моментов непроизвольного веселья, шутке, брошенной в порыве души. Это всё помогает отвлечься не умом, но – душой, от такого тяжкого дела. Война калечит не только тело, но и всё то внутри человека, что когда-то в нём росло, цвело, не давало покоя и называлось жизнью. Душа непроизвольно улыбается, грустной, тяжёлой улыбкой, когда вдруг кто-нибудь, пусть и суровый в жизни старшина, бросит несмешную штуку, и все поймут, что он хотел пошутить и от того только смеются.  

Санька думал. Думал о доме, как бы ни было. На войне вообще редко думают просто так, не строя каких-то планов и продвижений.  У него было время сейчас вдруг вспомнить о родных местах, откуда не так давно приехал.  

– О чём думаешь, молчишь? О доме? – будто слышал его мысли Серёга.  

– Как узнал? Сейчас уже и такие средства разведывания есть? Которые мысли читают?  

– Да нет, просто сам вот думаю, и вижу ты тоже сидишь весь надутый, грузный. Вот и подумал, что тоже поди о доме там...  

Серёга был из Сибири, настоящий суровый сибиряк. Он окончил военное училище, откуда его послали отрабатывать по контракту сначала в часть под Самару, а потом, как пошло всё – в Сирию. Там он, не привыкший к жаре, да и вообще видевший её раньше с месяц или полтора в году, да и та…, – совсем расплылся и первое время держался на ногах только на суровом мате прапорщика, с которым распределяли гуманитарную помощь. Через время там были организованы спецборты, их и охранял Серёга до отпуска. Пожил дома, говорит, с полгода и вот, снова стук в ворота и "та женщина" снова сунула в руки повестку, получила свою подпись и ушла.  

– Серёг, а девка у тебя была какая? – спросил вдруг Санька.  

– Девка? Ну ждёт там меня, Натахой звать. С ней со школы вместе.  

– Жена?  

– Да не, обещал жениться, как вернусь. А она вся в соплях, провожала меня. Говорю ей – «да чё ты, не реви», а она молча так меня обняла, крепко-крепко, и голову сжала так. Эх...  

– Хорошая у тебя жена будущая, точно. Раз так, и ревела там и всё остальное.  

– Но. У самого-то как? Есть кто?  

– Да нет.  

– Да или нет?  

– Нет, нету. Был влюблен, но пару раз всего, больше так, шлюхи одни были. А так... даже некомплект как-то, раз без бабы сюда поехал, – улыбнулся Санька.  

– Кому до чё, блять – сказал сидевший неподалёку на мешке Ванька, – сука, не знаем, куда дальше идти, чтобы нас не ебнули чем попало, а они всё о бабах.  

– Да пошёл ты, – улыбался Серёга и кинул шутя в него травы, которую всё рвал и перебирал в руках.  

– Ниче, выберемся, пацаны, я такой кутёж закачу, эх! Сниму хату, а лучше какой-нибудь дом, и чтоб с озером таким рядом, чтобы знаешь из баньки выбежать и сразу, как ошпаренный, р-раз туда, в воду. И чтобы девчоночки там со мной в бане были, попарил бы их там. И пьянка, много водки, виски, ещё чего-нибудь. Чтобы блять до небес шороху навёл.  

– О-о, класс, нас зови с собой.  

– Да нах ты там нужен?  

– Завидуй молча-а.  

Вся их небольшая компания как-то разом повеселела. Уже и забыли некоторые, где находятся, всё ещё не забыв мирной, спокойной счастливой жизни... а, может быть, и хорошо, что они её не забывают и помнят, что в силах и способны её отстоять.  

Капитан, старшина и лейтенант, который считался в их отряде рефреном и заключал итоговое решение, все отвлеклись и смотрели на смеявшихся солдат.  

– Э, – коротко и утробно окрикнул их старшина и бросил на каждого полу-суровый, полу-ненавистный взгляд, – весело стало?  

Молчание.  

– Решили, ребята, чуть подальше всё же пройтись, посмотреть, что да как там, – начал лейтенант, – но из леска выглядывать не станем, ни к чему эти риски. Тем более мы без связи, а эти могут сделать всё, что угодно, сами знаете.  

Они пошли дальше, не задерживаясь подолгу на одном месте. Как бы ни хотелось отдохнуть, повспоминать о прошлом, но надо, надо идти дальше. Идти, не останавливаться.  

Порошил снежок, это в сентябре-то! Весь лесок и болота им обсыпаны, тонко-тонко, сосны будто нарядились уже к новому году, к новому времени жизни. Сейчас хорошо. Тихо они шепчут, тронутые ветром, и этот шепот, их тихий разговор, сливается в большой, но тоже негромкий, будто бы вода в полноводном ключу без порогов.  

После войны остаётся одно – тихое молчание, и нарушить его боится любой, кто хоть как-то понимает его. Любой безудержный окрик, свист, да и просто разговор – неуважение к этой тишине.  

Некоторые заметки о том, что необходимо брать с собой в вещмешок. Важно! Надеюсь, многим поможет. Больно наблюдать людей с пустыми руками:  

– Термобельё. Желательно кофту теплую, кальсоны для поддевки. Щётки для одежды и обуви, крем для обуви;  

– Шапка флисовая/шерстяная, типа "презерватив", цвет зеленый/светлый (зима). Шапки – в них хорошо спички от влаги хранить. Обговаривали форму шапки, чтобы была возможность использовать их как балаклавы;  

– Ботинки трекинговые, кроссовки (можно попросить родственников отправить позже);  

– Носки 10-15 пар, трусы, майка – 5 пар, носки теплые. Два полотенца, три носовых платка, летнего белья (футболка). Комплект зимний могут выдать. Что-то выдадут;  

– Рыльно-мыльное: паста, щетки, мыльница дорожная. Крем и бритвы, лучше и зеркало + кусачки для ногтей;  

– Срально-чихальные наборы: Лапирамид, перекись, от простуды что-то. Лучше аптечку. Из автомобильной аптечки можно взять жгут, много лейкопластыря (мозоли);  

– Еды на сутки  – кормят плохо, едят всё своё, жарят шашлыки. Для еды – котелок, кружка, ложка, фляга пол-литровая;  

– Рюкзак 80 литров минимум;  

– Кнопочный телефон + power-банк;  

– Нож складной (маленький), кофе, сигареты (пригодятся на обмен);  

– Синей ручки пару штук, как и простых карандашей, ещё набор цветных тоже. Пять конвертов, файл с бумагой обычной, чистой. Нож перочинный и фонарик c комплектом батареек, иголку, нитки;  

– Часы влагозащищенные;  

Носков 3 пары минимум, 2 трусов и пару футболок. Носки – это самая главная вещь в гардеробе. Ноги сотрёшь, будешь не мобильный, прикончат. В бою самое главное – ноги. Более не нужно одежды, одно носишь – второе стираешь. В тылу. На передовой такой багаж излишен. Там даже носки не сменить, так как не снимаешь берцы сутками напролёт по причине, в случае чего, обуться не успеешь. Складной нож нахер не нужен, консервы можно и с помощью автомата открыть. А вот салфетки влажные необходимы. Какать хочет каждый.  

Телефон так же возможно будет бесполезен, так как связь сотовую глушат безбожно. Звонить только когда в тыл отошлют.  

Прокладки женские самые большие несколько пачек очень даже пригодятся вместо стелек. Ноги дольше сухими останутся. Кто не знает – спросите у жён, какие самые большие. Тампоны, на всякий случай. Тампон вставляется в пулевое отверстие, разбухает и придавливает стенки. Спальные мешки, или коврики теплые – то для заботы, тепла маломальского, никто ведь ничего не предоставит. Погода сырая, казармы для временного расположения построены быстро и могут течь, продуваться ветрами.  

Прибыть в военкомат вовремя. Отправляют в Елань, родственников туда не пускают, там 2-3 недели подготовка минимум.  

P. S. Оставлю так же небольшой очерк, который пусть послужит послесловием или обертоном к небольшому рассказу.  

Пугает, пугает огромное лицемерие. Жизни других обезумевшие, потерявшие рассудок люди готовы положить на плаху, нисколько глазом не поведя.  

Они все говорят и более того – требуют, чтобы все шли и защищали Родину – да именно этим громким словом, обычно не пользующимся в быту, они и бросаются легко, как бы не останавливая внимание на его высокой, тяжёлой сути. Но только за своего близкого они готовы это сделать, а вовсе не по страху за свою страну, или же по воодушевлению. Раз "мой" готовится, тогда и вы, вы тоже. Вы обязаны, раз мой обязан. Привязанность к себе, к своему, близкому, привыкшему, соседствует с двуличным, в своих целях присваемому обвинению в лжепатриотизме и предательстве.  

И так тонко, плотно сплетаются обычные, казалось бы, семейные и родственные вещи и судьба страны.  

Никто, ни один человек не должен принимать войну, как данность. Это бойня в любом случае, и если и преследуются какие-то тайные, неизвестные цели, кроме явных, выведенных на обложку лозунгом, то они тоже – античеловечны. Нет хорошего, только тьма жизней, страдания, мучения.  

Время очень серьезное, следует это понимать, несмотря ни на какие отвлекающие моменты. Но они обильны, к сожалению. Все те вещи, которыми как говорится, успокаивают, развлекают, заставляют забыть, – выглядят не просто неуместными в этой ситуации, а просто глупыми. Включите любой канал, зайдите на Ютуб или другой сервис, которым пользуетесь. По телевизору «широкое обсуждение», но – то "объяснение", как там выражаются. От перемены понятий факты не меняются, понимаете? Везде огромный разгул того же веселья, развлечений, общения, учебы, работы – всего того, что обычно для жизни. И вот те вещи, которые происходят, вливаются в общий этот стон и вколачивается человеку в уши. И он, бедолага, уже не понимает ничего, его как бы ударили обухом по голове, и после погладили и предложили чаю с печеньем. К сожалении, повторяю, к огромнейшему сожалению, понимания того, что происходит и на пороге чего стоим – ни у кого нет. Либо страх, либо точение клинков в ожидании призыва.  

Много бегут. Очень много бегут. На границах стоят целые толпы машин и народу, которые в давке пробираются к заветным воротам, где, как считается, будет безопасно. Это трусы, что сказать. Знаю одного офицера запаса, который окончил военную кафедру и при первой возможности скрылся в степях Казахстана и возвращаться не собирается, так как отследить его военкоматы не смогут. И чувствует ли он и его «соратники» какое-то терзание в душе, что бросили свою Родину в беде, не важно, в котором смысле понимать это слово. Пусть – в любом. Но то – страна, твоя страна, и находится она в тяжёлом, шатком положении, а ты, получается, её бросил. Кинул, оставил на произвол друзей, родных, всех и вся. И – убежал. И на чужбине там он, этот брошенный самим собой офицер станет жить, будто и не было ничего, не стыдясь и совестясь своего поступка.  

Человек стал как зверь. Люби его, корми, береги, и всё-равно он предаст.