Апрельское солнышко вздымалось над крошечным селом, что носило большое название Судьбинкино. Среди необъятной тайги и старинных холмов населённый пункт стоял уже больше сотни лет. Поколения сменяли друг друга, но традиции непременно сосуществовали рука об руку с местными жителями. Иначе никто и никак представить Судьбинкино не мог.
По грунтовой дороге, держа за спиной синий рюкзак, шагал мальчишка семи лет. Словно солдат, как учил отец, он смотрел строго прямо, выше нос, чтобы не опозорить дом перед соседями. То и дело он негромко повторял стишок, выученный к сегодняшнему уроку. На счастливом лице виднелась не только улыбка. В нём светилась жизнь и жил свет. Судьбинкино состояло из трёх улиц, и, даст Бог, на них стояла хотя бы сотня домов. Потому от школы до дома мальчик ходил быстро. Хотя и неохотно.
Ветхий и погнувшийся, одинокий деревянный дом стоял в конце Молодёжной. Открыв дверь во двор, ребенок приблизился к дому. Из домашнего нутра доносилось рычанье и гавканье. Это был глава семейства — когда-то молодой, красивый и перспективный мужчина. Пару месяцев назад ему стукнуло тридцать семь. Вместе с молодостью в пыль стёрлись и планы, и мечты, и даже надежда.
— Я дома, — заперев за собой скрипучую дверцу, заговорил мальчишка.
Но внимание на него обратили не сразу. Тучный мужчина ходил из стороны в сторону и, добавляя к каждой фразе одно крепкое словцо, безостановочно нажимал на сенсор телефона пухлыми пальцами. Маленькая, худенькая женщина сидела на стульчике в углу гостевой комнаты. Нервными движениями она вытирала лицо синеньким ситцевым платочком. Вдруг ее взгляд обратился к сыну.
— Вовочка пришел, — прошептала женщина, глядя на мужа.
Проведя платочком по солёным щекам, она стала немного живее.
— Что получил, сынок? Пятерочку? — женщина не без труда поднялась и начала переставлять ноги, направляясь в сторону ребенка.
— Да! — сверкнув улыбкой, отрезал Вова.
— Ну что, папа, поздравляй сына.
— Ага. Молодец.
Мужчина продолжил барабанить по телефону. А края его лица, словно бумага под порывом ветра, начали подрагивать. Казалось, оно было не под стать мужчине: что-то лишнее, ненужное и безобразное, как кривые швы на дорогой кукле или сгнивший слог у когда-то успешного автора.
— Папа не в настроении, — сняв рюкзак с сына, объяснила женщина.
— Папа всегда такой, мам, — невинно заметил Вова, сняв обувь.
Мужчина исподлобья взглянул на женщину с ребенком. Душераздирающий взор. Словно голодная собака оценивала возможность вцепиться в проходящих мимо цыплят.
— Пойдем на кухню, расскажешь, как прошел день, — без промедления предложила мама мальчика.
Кухня была маленькой. Там помещался крошечный стол, пара стульев, плита и холодильник. Дрожащими руками женщина принялась за хозяйство: поставила чайник, необычно толстыми полосочками нарезала колбаску, хлебушек, сложила бутербродики и поставила кушанье перед сыном, после чего села перед ним. С кухни зал, где сидел отец, видно не было. В такие моменты дом превращался в уголок спокойствия — самый настоящий детский шалаш. Правда, как и шалаш, защита была до боли мнимой и эфемерной.
— Рассказывай. Похвалили сегодня?
— По математике четыре получил, — кушая доложил Вова.
— Хорошо, — улыбнулась женщина.
— На английском не спрашивали. Да и я не очень хотел, — рассмеялся мальчик.
— Английский нужен. С ним на работу могут взять и в город, и даже в другую страну.
— Это куда? — спросил Вова.
— Никуда! — донеслось с соседней комнаты. — Какой город? Его бы в ПГТ кто взял со своими Пушкиными да Есенинами. Тьфу.
Женщина махнула рукой на слова мужа. Малыш лишь улыбнулся и продолжил кушать. Он любил бутерброды мамы: они были необыкновенно маленькими, вкусными и родными. Вова называл их корабликами.
— А как стишок? —спросила женщина.
Вова ждал этого вопроса целый день. Не боясь осуждения со стороны отца, он с особым наслаждением начал делиться тем, как получил пять и как его похвалила учительница.
— Лучше всех рассказал?
— Мария Павловна сказала, что я отличился. Хочешь, расскажу? — поднявшись со стула, Вова встал в центре кухни.
Из зала послышалось недовольное цыканье. Но мальчика это не остановило: его лицо стало серьезнее обычного, а глаза наполнились недетской осознанностью.
— Константин Бальмонт «Осень».
Поспевает брусника,
Стали дни холоднее.
И от птичьего крика
В сердце только грустнее...
Однако не успел Вова продолжить, как на кухню вошёл отец. Тяжёлым боком он оттолкнул сына со своего пути, открыл холодильник и достал пиво.
— А Юрка Скворцов со своим сынком на рыбалку ездит. Ровесник твой, — мужчина сердито смотрел на Вову, упавшего на пол. Мальчик, еле сдерживая слёзы, убежал в свою комнату.
— Миша, — с обидой и отвращением заговорила женщина, — я тебе сколько раз говорила? Ему нравятся стихотворения. Хоть бы раз как отец себя повёл.
— Меня с детства отец на поля водил. Я физически развит был, постоять за себя мог. А он? — с усмешкой произнёс глава семейства. — Он со своими стишками чего добьётся?
— Ребёнок стремится к чему-то. Сам ведь знаешь...
— Не хочу слушать этой ерунды в своём доме, Вер. Один хрен будет по-моему. Со следующей недели будет в школу на бокс ходить, а бабской фигни я слушать не буду, — он вышел с кухни и пошёл в зал.
Оставшись на кухне одна, Вера заплакала. Она понимала, что переубедить мужа нельзя. Спор никогда ни к чему не приводил. Разве что к обвинениям и побоям. А менять что-то уже поздно. Слишком поздно. Вовочка тем временем закрылся в комнате. Мальчик не мог понять, почему отец так относился к его интересам.
***
Судьбинкино жило. Но не цвело. С каждым новым годом молодёжь всё чаще переезжала в ближайший город, чтобы найти своё счастье. Некоторым удавалось встать на ноги, найти работу, любимого человека и себя. Остальные же возвращались ни с чем. Село уже давным-давно потеряло сельское хозяйство. Оставались лишь подработки в ПГТ, которые могли разве что прокормить пару ртов.
Вера уже несколько недель не могла подняться с кровати. Причиной этому стала тяжёлая болезнь. Вовочке было всего тринадцать, но он уже понимал, что совсем скоро он останется один. Один с отцом. Михаил не проявлял эмоций и любви к жене. Впрочем, к сыну он тоже не был особо добр. Исключениями являлись достижения сына в боксе.
То был вторник. Дым серыми нитями столбился над деревенскими крышами. На горизонте показался Вова. Он добрался до дома, вошёл внутрь, не привлекая к себе внимания.
Услышав лёгкий скрип, Михаил вышел в прихожую и, глядя на сына, кивнул.
— Ну как?
— Золото, — рассказал Вова.
Произносил он это без эмоций, словно отчёт. Мальчик знал, что отец ждал именно такого результата. Долгими стараниями у него начало кое-что получаться. Впрочем, душа все равно лежала к другому.
— Вот! Вот! Расскажу об этом Юрке. Вот локти искусает. Молодец!
Вовочка разулся, снял курточку и направился к себе. Проходя мимо маминой комнаты, он мельком заглянул внутрь. Мертвенно бледная и исхудавшая, Вера лежала в постели. Михаил запрещал сыну подходить к женщине, объясняя, что ей плохо. Сама Вера редко приходила в себя. Зачастую она спала или подолгу рассматривала картину, на которой была изображена большая изумрудная волна, накрывающая крошечный корабль.
Через час, когда стемнело, Михаил закрыл комнату жены. Он ощущал волнение, ведь наступил долгожданный момент его жизни. Глава семейства начал гордиться своим сыном, видеть в нем нечто возвышенное, высокое и далёкое. Постучавшись в дверь сына, он услышал шорохи.
— Да, пап? — взволнованно отозвался мальчик.
— Ты занят? — мужчина открыл дверь.
— Уроки делаю.
— Подойди на кухню, как освободишься.
Сидя за столом, Вова ощутил холод, пробежавшийся мурашками по всему телу. На полу, под его ногами, лежала тетрадка, в которой он писал собственные стихи. Он верил, что это — его будущее. Но рассказывать родителю об этом он не хотел по понятным причинам. Спрятав сочинённые стихотворения, он направился на кухню.
На столе стояла бутылка горькой и блюдце с маринованными огурцами. Грузный и поплывший, мужчина сидел над рюмкой, разговаривая с самим собой. Его взгляд был направлен к собственной тени.
— Вова, — не поднимая глаз, заговорил отец, — в ногах правды нет, садись.
Вова с неохотой сел. Раньше отец не звал его на разговор просто так. Но повода ругаться у них не было. По крайней мере, последние несколько месяцев все было спокойно: в школе все было стабильно на «удовлетворительно», что устраивало отца, а по хозяйству всем не так давно занималась Вера.
— Да, пап?
Свет падал на мужчину сверху вниз. Почти все лицо было в тени. Кроме неровных швов на лбу. Они еле заметными лоскутами свисали на его морщины. Казалось, если потянуть за них, то лицо вот-вот спадет.
— Мы редко с тобой общаемся, — в голосе мужчины слышалось искреннее огорчение. — Я с твоим дедом, Царство Небесное, тоже общался мало. А знаешь почему?
Мальчик посмотрел прямо в опустешённые глаза родителя.
— Не слушался я его. Хотел в Москву уехать, спортом заняться профессионально. Мечта молодости — из деревенского стойла в столичную академию. Он мне с самого начала объяснял, дескать, не надо. За ум берись — лесопилку осваивай. В деревне всегда мужик головой будет. Но я не слушал его. Благо, быстро ум на место встал после ремня отцовского. Жаль силы все на меня потратил да помер.
Мужчина рассмеялся, затем налил в рюмку водки, выпил, закусил и выпрямился.
— Но ты и без ремня понял меня. Сейчас спорт закаляет. А если пробьёшься вперёд, тебе и машину, и квартиру подарят. Деревня, сам видишь, не приносит уже денег.
Вова был удивлён: впервые без претензий и злобы отец открыл перед ним свою душу.
***
В доме было тепло. За большим раскладным столом в зале собрались самые близкие родственники. На невзрачной серенькой скатерти стояли бутылки с самогоном и упаковочки с отечественными конфетами. Однако повод всему этому был несладкий — пять лет миновало со смерти Веры. Пять лет Вова с отцом живут рука об руку в умирающем Судьбинкино.
— Вера, как бы я с ней не ругался, была хорошей женщиной, — говорил Михаил.
— Хорошей была, — подхватил кто-то.
— Царство Небесное ей.
Все влили в себя по третьей рюмке и перекрестились. Вова сидел рядом с отцом — крепкий, высокий, слегка смуглый. Восемнадцатилетний юноша был знаменит на весь район, ведь полгода назад он стал чемпионом области. В селе спортсменов не было. Последний раз похвастаться такими результатами мог только Михаил.
— Вова совсем большой уже. Вера бы им гордилась.
— Сын — гордость моя, моё лицо. Ничего больше не осталось, — мужчина вытер слёзы с глаз и налил себе горькой. — Вчера звонили с города, предлагают в академию забрать бесплатно.
— Что решили?
— Конечно поедет, тут и разговоров не было. Месяц остался.
— А это уже хорошо. Выпьем?
— Выпьем, конечно, — неуклюжей рукой Михаил налил гостям выпить.
Вова не пил. Как в шутку говорил отец, культуре употребления спиртных напитков нужно учиться. «Это тебе не перчатками по лбу давать».
— Вов, — заговорил гость, — а ты стихи не пишешь больше? Вера рассказывала при жизни, что...
Михаил хмуро взглянул на сына.
— Нет. Бросил дурь эту. Сейчас стране нужны спортсмены, чтобы американцев опустить наконец.
— Правильно, мои слова! — все рассмеялись и потянули к самогону.
Когда гости разошлись, Вова помог отцу прибраться и заперся в комнате. На мгновение он взялся за листок с ручкой, открыл душу и попытался излить всё в стихе. Он чувствовал всё то, что было необходимо поэту — радость за отца, тревогу за будущее и горе за уходящее. Но в голове не было ни единой рифмы или хотя бы нужного слова. Вова уже не мог писать. Словно это было чуждым, искусственным и ненастоящим.
***
Перед отъездом в город Михаил вновь собрал гостей у себя. В этот раз алкоголя почти не было, а среди пришедших сидел районный хирург — Иоанн Павлович. Сорок лет практики из шестидесяти прожитых, все знали, что только он может взяться за такое нелёгкое дело.
— Вова, заходи.
Юноша вошёл в дом. После бани его тело было распаренным и чистым. Он был почти готов к поездке. Оставалось лишь благословение отца.
— Как вы помните, мы собрались здесь, чтобы проводить моего сына во взрослую жизнь, — с улыбкой на лице заговорил Михаил. — Этот путь прошли мой дед, мой отец и я сам. Весь мой род, что жил в Судьбинкино, проходил его. Теперь и Вова станет настоящим мужчиной.
Парень волновался, но понимал, что так надо, ведь отец отдал всю жизнь ради этого момента, все свои годы. Вова не мог его подвести.
— Ложитесь, — Иоанн Павлович подготовил стол для отца и сына.
Гости сидели в разных углах комнаты и молча смотрели на происходящее. Парень залез на скатерть и лёг на спину. Рядом с ним расположился Михаил. Он не мог перестать улыбаться.
— Ох, дорогой, личико-то уже совсем негоже.
— Ничего, обновится. Есть кому носить! — донеслось с дивана.
— И то верно, мил-то будет сорванец, — добавили из угла.
— Дышите глубже и не шевелитесь, — врач достал из саквояжа скальпель и медленно поднёс к лицу Михаила.
Когда острие коснулось старого шва, лоскуты начали вылезать один за другим, словно черви из перегноя. Медленно Иоанн Павлович начал снимать с Михаила лицо. Кровь игривыми змейками охватила ноздри, уши и рот лежащего. Глаза наполнились слезами — то было мгновение радости.
Когда врач сделал последний надрез, мужчина остался без лица. На голове было лишь красное месиво из мышц и сосудов. Однако даже без кожи и губ оно продолжало показывать всевозможную радость.
— Дышит? — спросили из толпы, собравшейся в доме.
Иоанн Павлович нагнулся и подставил ухо к дыркам, находящимся на месте пропавшего носа.
— Успокоился.
— Царство Небесное, — проговорили гости в один голос.
Вова лежал рядом с окровавленным телом отца. На мгновение он вспомнил свои стихотворения и маму. В эту же секунду он хотел отречься от мечты отца, но что-то ему мешало. Над глазами повис красный скальпель.
— Вовочка, дышите глубже.
Авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице.