Квартирник

Казалось, конфетная дымка обступила Серёжу, когда он забежал от пятничного рабочего зноя на квартирник к другу. Дверь ему открыл мутный парень с голым торсом и неопрятной, заросшей редким волосом впадиной в районе солнечного сплетения.  

— Костя! — отозвался открывший, похлопал Серёжу по плечу и зашагал вглубь квартиры, — можешь не разуваться.  

Серёжа зашёл внутрь и принялся раздеваться. Прихожая здесь была частью задымлённого коридора, вся увешана и забросана лёгкими сарафанами, футболками в рыбью сеточку, фланелевыми рубашками, устлана горками шлёпанцев, вьетнамок и босоножек.  

Поначалу парень, не встретив ни знакомых, ни хозяина квартиры, решил осмотреться. В конце коридора, из широкого зала, ухали и завывали на разных языках парни и девушки – судя по одежде, интеллигенция. Серёжа невольно подслушал их беседы и из обрывков сложил первое впечатление. Резво попивали из стаканов разношерстные гуманитарии с идеями модерна, редкий, отличающийся от других технарь, считающий всё неформульное низменным, и прочий образованный сброд со смежных факультетов. Напавшая на него при входе сладкая дымка была сожжёнными карамельными сигариллами «Трамонтана» с разноцветными фильтрами.  

Высокие гости завалили залу вполне закономерно, ведь кухню, сырую даже летом, мутную от копоти и пропахшую потом, облепили пьянчуги с курсов постарше, магистры и один кандидатник с пышной шевелюрой. Широкий балкон с гамаком заняли жаждущие жизни и свежего ветра с моря музыканты, спальню же — один из с одной из.  

Несмотря ни на какое деление и разброд, люди продолжали курсировать меж комнатами, общаться, толкаться в коридорах, заводить знакомства. Уже с блестящими глазами девушки фотографировались со здоровыми домашними пальмами в объёмных глиняных горшках или в обнимку со сложенными в кучу бутылками из-под ягодного вина. Новоиспеченные приятели жали руки, добротно обшучивали неугодных гостей, выслушивали невероятные истории друг-друга.  

Именно такой, живой, пьяно-малиновой квартира предстала перед уставшим Серёжей. Сержем он стал уже в объятиях сложношагающего, хмельного хозяина квартиры Плюшкина, который вышел встретить лучшего друга. Он шагал по ковру, накренившись вперёд, при этом давя на пятки, часто махал руками, когда знакомил Сержа-брата-моего с каждым встречным и выдавал себя подчистую: пил с самого утра. Представив Сержа всем, лучший друг удалился стеречь имущество и лакать кубинские ликёры из заначки отца. Серж же вначале застенчиво, но со временем всё стройнее изображал себя в кои-то веки отдыхающим молодчиком — он ещё этим утром доделал дела в столице и прыгнул на поезд на курорт к другу — и обозначил себя смурным, но метким шутником и принялся отдыхать. Скоро он совсем раззнакомился, кривясь, рванул штрафную, запыхтел и растёкся в плавных беседах.  

После четвёртого мелкокалиберного стаканчика пива Серж уже встречал вечер в морском городке под гитару и ссоры с магистрами на кухне. Дневная горечь летнего солнца сеялась где-то там, за горизонтом, из окон слышались набиравшие силу стывшие хлюпанья волн, начинало навязчиво нести игольной прохладой сквозь форточки. Морской вечер всегда трезвил, навевал новое Сержу. Он скоро незаметно покинул компанию под спор о фиктивности радиоуглеродного анализа медного наконечника из давно забытого греческого полиса.  

В коридоре его остановил Плюшкин и попытался изъясниться, то ли мяукая, то ли мыча:  

— Я это, чего звал? — вопросительно начал он, — а-а-а, точно. Это всё вечеринка по поводу отъезда. Моего. В понедельник самолёт во Францию, Париж. Родители организовали. Не хочешь это, со мной? Они на двоих взяли, не переживай.  

— Нет, дорогой, у меня работа, куда там. Но если что…  

— Да понял я, не проблема. Хорошо! Кого-то другого возьму. Здесь, — Плюшкин раскинул руки и попытался сделать оборот, качнулся, устал — здесь друзей полно. Ты отдыхай, ещё поболтаем.  

Серж пошёл бродить дальше. Прежде чем выбрать новые знакомства, парень прошерстил свободные комнатки квартиры. Последний раз к другу он заезжал ещё три года назад, до того, как номер был отдан в единоличное пользование Плюшкину богатым отцом. Теперь же всё помещение было заставлены различными колкими выпадами в сторону современного декора: в одной пустой спальне, возле провалившейся кровати без простыней, стояло худое чучело борзой левретки в коричневых тонах, там же каталась по полу дубовая кадка из-под коньяка, вся в золотистой оплётке и порезах. В коридоре, оставшись ранее незамеченным, расположился увесистый бердыш высотой по грудь Сержа, с затупленным лезвием и из неизвестного чёрного дерева. Повсюду были натыканы миловидные дешёвые вазы, статуэтки коней, стеклянные шары с искусственной лазурью внутри и многое другое.  

Серж сделал выбор и таки остался в зале. Гости сбились в комнате, обосновались поудобнее. Высокий Марк расположился в молочном тёртом кожаном кресле, Аннушка в белёсом сарафанчике держала осанку на кубичном пуфике, рыжая Рита глазела на всех сверху, облокотившись на крошащийся бетонный подоконник, тянула большим пальцем ноги заплатку колготок. Ещё две девчонки свои лососевые крученные сандалии предпочли не снимать, увидев по приходу мокро-бурый плис советского ковра. Сейчас уже они сидели и корили себя за бомондскую выходку, прятали обувку под стулья, стесняясь черных чулок и голубеньких лоло-носочков более свободных дам.  

На софе развалились двужильный Гена из спортзала Плюшкина, стриженный под «тройку» блондин, чьи волосы почти не угадывались на светлом черепе. Рядом грузный, горбящийся технарь стоял и боялся присесть, показав свою слабость.  

Серж уселся на решётчатый деревянный стул и скоро раззнакомился и с этой компанией.  

— Я сама давно знакома с Мишей, — резво начала Рита, — мы вместе на первом курсе кормили лебедей во время совместной поездки на озёра. Он тогда рассказал о специфике оканья и ыканья местных народов.  

— И какие особенности? — поинтересовалась Анушка.  

— Ой, невероятные, это слушать надо! Там же местный дядька устроил мне поездку по озеру с Плюшиным… Мишей. Такую романтичную.  

— И как всё прошло? — стараясь скрыть интерес, таки включилась девушка в сандалях, тоненькая, хрупкая на вид.  

— Так себе, — Рита на секунду загрустила и начала стопой бередить ломтикам лопнувшего линолеума, нервно мяла его лопухи в углу, — ему стало плохо. Морская болезнь. Думаю, — уже уверенней продолжила она, — Миша тоже очень этому расстроился.  

Рита выгнулась на подоконнике, казалось, невольно взгрустнула и отпустила нить беседы.  

— А мы с ним его первую сотку выжали, я страховал, ха, — прямо уселся Гена и заулыбался, — он пыхтел, а я говорю: «Давай-давай, не ссать! » и Миха выжал. Красный, потный, вены дуются, а я смотрю вниз, а он улыбается сквозь это всё как дитя.  

— Он всегда сильным был. И без зала, — с уколом уточнил долговязый Марк, расправил плечи, показывая, мол рост важен не меньше мышц.  

— Да, а я его натаскал. Когда пришёл, он был во, — Гена показал мизинец и недолго покрутил, — но с характером. А теперь совсем бугай.  

Тут из коридора вынырнул, шатаясь, сам Плюшкин. Он аккуратно обошёл кофейный столик, где стояли все стаканчики в вином и коньяком, и, опираясь на плечи гостей, подошёл к Сержу.  

— Да-да-да, — весело прикрикнул Миша, — делал сотню. А это, между прочим, по четыре блина и этот… гриф! Без Генки-то куда я. Он мне и диету прописал, — Плюшкин довольно похлопал по бицепсу, — мастер!  

— Теперь на массе разгоняешься медленней, ха, — Марк возник рядом и закинул руку на шею Миши, — зато удар какой стал, у-у-у! Девятки, шведой режет, такие плюхи! Одно удовольствие мяч катать.  

— Есть такое, да, — безучастно отозвался Плюшкин, — там это, пиццу привезли. Полетели, давайте, разбираем.  

Серж тогда-то и вспомнил, что последний раз ел около трёх часов дня: перехватил бутерброд с брынзой и ветчиной, запивая почти прозрачным чаем с глыбками сахарка на дне, жевал быстро и не смакуя. Они срочно въезжали в санитарную зону, и скоро надо было выходить. Не хватало его душе сейчас чего-то мягкого и мясистого, желудок вроде требовал перченную, жаренную и вкусную улитку, только бы без привкуса морепродукта. Пицца была бы в самый раз.  

Вся юрба отлетела в коридор, дождалась оплаты и прильнула к стенам кухни, поедая треугольные кусочки, кто два, кто три-четыре. После трапезы красивое, с жирными лицами, сборище израсходовало пару пачек салфеток, оккупировало ненадолго ванну и с новыми сытыми силами вернулось в зал.  

— Ой, спасибо, давно я столько мучного не ела, но нужно же иногда себе позволять, — до этого молчавшая Маша тонким голосом обратилась к Плюшкину и резво провернулась на игровом кресле.  

Хоть она почти не говорила, но ещё с самых сборов привлекала к себе внимание. Опрятная блондинка с копеечным носом в редких веснушках, со взбитой великой грудью, в броском дорогом платье — сейчас, пока в вельвете струйном кружилась она на кресле, никто не смел её перебить.  

— Я худею, понимаешь, но сегодня решилась, — рассмеялась Маша, — ой, мне бы только дай повод объесться!  

— Понимаю, все мы так, — Миша заулыбался ей в ответ, — но меня контролируют. Вот этот бритый, — Плюшкин посмотрел на Гену и тоже рассмеялся.  

— Эх, меня бы кто… контролировал. Везёт тебе... — Маша резко запнулась, перевела взгляд в сторону и начала тихонько мычать.  

— Что такое? Нормально? Эй!? — все в комнате начали заволновались, повскакивали с мест и бросились к девушке.  

После нескольких спазмов в горле, выпучив слезящиеся глаза, Маша ыкнула, открыла рот и выпустила длиннющую жёлто-красную струю. Рвота облила шкаф, сундучок, пустила длинный мазок по настенному ковру, оставила кляксу на шторах, распласталась по ногам некоторых гостей и резко прекратилась.  

Маша так же сидела, расставив ноги, прикрывала ладонью мокрые, блестящие губы и дрожала. Тут же кто-то из парней положил руку ей на плечо и принялся утешать, твердить, что всё нормально и такое бывает. В эту же секунду, задравший на кровать ноги Гена закряхтел, ыкнул и вырвал. Слабее, опрятнее, лишь немного горчичным всплеском обдал опаловые носочки в сандалиях. Стоявший дальше всех технарь в момент скрючился ещё больше обычного, надул щёки и внёс посильную лепту: пустил собственный склизкий водопад на ноги и завалился на спину, глубоко вздыхая. К фестивалю скоро присоединились и другие, со вздутыми венами, одышкой, сопливые и краснющие от стыда….  

… Ночь в курортном городе встречали потные, с тряпками и вёдрами, почти протрезвевшие трое гостей и сам Плюшкин. Настенный дорогой персидский ковёр был свёрнут и потеснился на балконе с дремлющими музыкантами. Кресла да и всю мебель, какую можно было сдвинуть — сдвинули в единственный нетронутый месивом угол комнаты. Одна только кремовая штора осталась висеть на своём месте, вся вымытая снизу темнела от воды, а первоначальный вышитый узор растворился до утра.  

Ещё вечером все больные были снабжены таблеткой, успокоением и такси комфорт-класса до дома. Коллективная невероятно рациональная мысль прибежавших на интересные звуки магистров заключалась в следующем: первая сама дала желудку слабину, а остальные оказались впечатлительными и пошло-поехало.  

Сейчас же домывали паркет Плюшкин и Серёжа, вёдра им носили, меняли тряпки и лили моющее оставшиеся Рита и одна блондинка в сандалиях. Все устали и скоро развалились полукругом на вымытом полу с бутылкой красного вина. Беседы текли задорно, без прикрас. Вся спесь после ночной уборки из друзей вылетела прочь, вслед за запахом уксуса и химического яблока. Красное раззадорило и девушки окрасились в милых сапожников, бросили подбирать слова — все смеялись до слёз и выпячивали придурь. Когда же дамы улетучились в уборную, друзья, хохоча, стянули белые простыни, скрутили и оделись в аболлы. Тут Серж и предложил сыграть:  

— Постой же, шутки ради, давай исчезнем. Нет-нет, мы оба — не забавно. Знаю! Вдохни поглубже и залезь за шторы. Сиди ты тихо, не дыша. А я, игриво, когда прекрасные умытые вернутся, скажу, что дёру дал ты безудержно.  

— Вот смеху будет, верно, поддержу. Как будто в театре мы устроились, ей-богу… О, слышу я: идут.  

Плюшкин прячется за шторами, входят Рита.  

— Подруга спать ушла, устала, накидалась. А где же Миша?  

— Вот был он здесь, секунду — нет уже. Бежал, поганец, прочь с квартиры грязной.  

— Что? Куда?  

— Подальше. Мне он шепнул на ухо, что в Марсель. Его железный птах, чей вылет был устроен на наделе, сместился в пользу завтрашнего дня. Был он таков, сам без одежды, метнулся вон и прихватил лишь евро, успев поспешно бросить: «Всё, бывай! »  

— Не может быть!  

— Увы, уже случилось.  

— Не врешь ли ты, как любит всякий из столицы?  

— Зачем мне, к выгоде какой? Ты лучше мне ответь, я точно слышал дёрганье и смех, что из нужно́го места так гремели, как картечь. Что с той белявкой синеглазой?  

— Такие вещи спрашивать у дам, что только вышли с кафельного бора, не очень-то с руки. Коль я сказала, что ушла, то значит есть девчачие причины.  

— Не уж-то тоже прорвалась?  

— Ах, грубо как и неэтично.  

— Да будет так. А Миша всё же был таков — не вру я.  

— Вот сука! А я же, я!  

— А что ты?  

— Как же я могла?!  

— Ты что?  

— Я — дура!  

— Отчего же?  

— Да как же я могла? И всё напрасно!  

— Объяснись!  

— Я расскажу, ведь весь момент утерян. Прознав о месте лишнем на карете лунной, я долго мысли не томя, приобрела по наставлению комрадов, проверенное средство для блева́. Экстракт, мне верилось, безвредный, я тишком по стаканам разлила.  

— Не может быть!  

— Увы, уже случилось.  

— Как же так, когда?  

— Когда все весело загрызли тесто с мясом, не помня и себя от сырного экстаза, я в зал, сюда же, пробралась и всем соперникам добавила нектар.  

— Соперникам?  

— Всем-всем. Пришли сюда, уродцы, по заказу, искать местечко — метафорично и буквально — под крылом. Стремилася орава, прилипалы, укутать Плюшкина в оковы лестного обмана. Вот я и не дала!  

— Ну, собиралась хоть?  

— В таком ключе же да, конечно! Вот только ты б ушёл.  

— Хитра!  

Из-за штор появляется Плюшкин.  

— Игра-то не игра, коль ставки не важны. Сейчас же на кону моё сердечное здоровье. Как ты могла так поступить со мной? Ты, Рита, повторила все ошибки ивритского народа!  

— Ах, здесь ты, это ли не шутка! Да-да, всё шутка, ха, фанфары!  

— Шутка! Едва ли.  

— Я знала, знала, что стоишь ты там, и на Серёжину уловку мигом поддалась. Хотела вызвать я негодованье, а после юмор развенчать!  

— Ты врешь!  

— Отнюдь!  

— Проверим сумку?  

— Не стоит, право, хохму в обыск превращать.  

— А я проверю!  

— Не посмеешь! Запрещаю!  

— Силой отберу.  

— Ты полоумный.  

— Полоумный это вот кто: кто верит в кротость волка, в честность конского барышника, в любовь мальчика и полагается на клятвы изменниц.  

— Так говорил Шекспир! Здесь нет твоих идей.  

— Моя квартира — мои законы.  

— Я вызову полицию.  

— Валяй.  

Начинается возня. Плюшкин пытается забрать сумку, Серж его удерживает, Рита её не отдаёт и кричит. С парней спадают одеяния, они остаются в привычной одежде.  

— Отдай же, сука!  

— Не имеешь права, я ничего не сделала, — кричит Рита.  

— Да пошла она на хуй! — отозвался пришедший на крики, сонный, стоящий в дверях кандидатник, — хули её слушать?!  

— И то верно, ну её, — вмешался Серёжа.  

— Vox populi vox Dei, — медленно проговорил после недолго молчания Плюшкин и сунул ей в руки её же сумку, — Пиздуй.  

— Дай хоть на такси!  

— Обломок малый златого Тельца — всё тот же идол. Так пиздуй ни с чем!  

Через несколько дней, уже кроша́ податливую скорлупку варёного яйца, Серёжа возвращался на поезде с курорта в родную столицу. Кое-как запивая увесистое мясо всё таким же прозрачным чаем, ломая хлеб, почёсывая сгоревшие плечи, он ещё с неостывшей весёлой жаждой вспоминал закончившийся отдых. А по приезду, на вокзале, только сойдя на перрон, он искренне рассмеялся. Плюшкин сбросил фото, как они с кандидатником Стасом братаются под Триумфальной аркой.