Длинный дождь

— Стекло опустить, дверь разблокировать, и без глупостей мне, — необычайно миловидной наружности девушка чеканила все слова уверено, с расстановкой, постукивая в такт стволом потертого обреза о дверь машины.  

В старенькой БМВ сверкнули глаза молодого парня — признак болезни, нехватки витаминов. Он медленно опустил ладони на кожзамовый руль. Его взгляд метался от лица незнакомки до бережно уложенного на соседнем сидении мальца под пледом-пончо, лишенным за годы остатка ворса.  

— Я вас понял, я вас принял, — начал с задором он, опуская стекло, — доброе утро, к тому же.  

— У меня уж точно, — ухмыльнулась девушка, — точно-точно. Я Кэти, к слову. А ты...  

— Эй, вы потом любезностями обменяемся, как ограбим юношу, — бородатый мужчина рывком оказался у авто и нехотя наставил свой револьвер на торчащую голову парня, — доча, сколько раз тебе повторять, будь начеку. Всегда. Мало ли что может случиться.  

— Пап, ты видел его вообще, он безобидный, — Кэти с силой приставила к голове водителя ржавеющий ствол, — не первый день грабим!  

— Уверена?! — бородач поддернул стволом блестящего револьвера щеку жертвы, — а если у него под рулём парочка стволов? Вытащил и выстрелил по твоим красивым рукам, по пуле в запястье, ну или куда там попадет, и все, моя любимая Кэти — обуза отца. Этого хочешь?  

Девушка сморщила свое прекрасное лицо и прихватила за щеки парня, сжав их бантиком.  

— Я же красивая, верно? Ты сам мне это сто раз говорил. Я смогу стать падшей женщиной. Ну, шлюхой. Это тело, — она указала концом обреза в район живота, — сможет себя прокормить!  

— Да как ты... — мужчина закинул руку с револьвером на крышу авто, — да кому вообще нужна баба без рук? Извращенцам? Хочешь только с ними работать?  

— Знаете, — начал с опаской парень из салона, — люди любят необычное. Особенно после того, что произошло со всеми нами, после этого Дождя. Все всё уже давно понимают по-другому.  

— Вот, слышишь, папаня, — Кэти отпустила водителя и с нежностью похлопала его по щеке, — он молодой, ему виднее.  

— Да-да, из тебя бы вышла отменная шлюха, точно вам говорю, — юноша с надеждой посмотрел в глаза нападавших и осекся, наткнувшись на суровый взгляд отца, — ну, наверное.  

— Ха-ха, смелый, нравишься мне, — отец нагнулся на уровень глаз парня, — и он мне нравится. Спит, поди. Брат?  

— Нет. Он из приюта, что там, за рогом. Мать была чокнутая, как мне сказали. Из этой секты "Чуда".  

— Ох, не очень ему пришлось. Ну ладно, не дави на жалость бедного старика, езжай уже. И помни про мою доброту. А мы ещё кого заарканим, тут к вечеру много извратов будет. Слишком, наверное...  

Машина гнала, брыкалась под наездником-временем, который стегал ее ежечасно, заставляя чередовать галоп и рысцу на разных передачах, и главное — заставлял работать постоянно. Она устала, это точно. Значит, весь подкапотный ропот был адресован наружу, к земле, придорожному сорняку, щели в щебне, но не наезднику — он не услышит. Он меняет и корёжит все, к чему дотягиваются его тонкие пальцы, но не слышит криков ничьих.  

Белокурый паренёк проснулся от звуков Дождя, глухо бьющегося обо все элементы машины. Дворники не справлялись — не на тот рассчитаны вес. Он вяло развел розоватые дольки губ, зевнул и уткнулся носом в дверное стекло, ошпаривая его дыханием. Пончо шерстяной лавиной сползло к ногам малыша.  

— Знаешь, Тадзи, — начал парень за рулём, — я тут подумал, ты ведь не застал обычного дождя, с его колющим утренним запахом, замкнутой духотой, как в комнате с трёхдневной вечеринкой, и все в таком духе, ты же родился уже позже. Это правда странно. Интересно, это грустно — или ты новый человек, оторвавшийся от нас?  

— Во время, — мальчик сжал подвернутые вовнутрь губки и прищурился, сосредоточившись на парне, — мне как-то сказали, что я родился как раз в то утро, в четыре часа четыре минуты, тогда же он пошел впервые. Не у нас, а где-то в Мала... Майлаз… Малайзии, вот. Я вышел в день чуда, мне мама говорила.  

— Дорогой, твоя мать считала чудом то, что не объясняется наукой. Но то, что произошло, это не чудо, совсем. Запомни и никогда так никому не говори. Тебя, — он, осекшись, всё-таки перевел взгляд на Тадзи и взял его за муслиновую ладонь, — тебя не поймут. То, что сейчас за окном, это не нормально. Так не было никогда раньше.  

— Но теперь же будет всегда, значит, нормально?  

— Может быть. Станет. Но мы, люди "до", вряд ли так посчитаем. Ты даже не представляешь всю абсурдность этого.  

Его опрятное, гладкое лицо, с носом горбинкой растянулось в улыбке. Маленькие гусенички бровей вздернулись и, казалось, разошлись, разминулись в лесу морщин.  

О кузов, стёкла, крышу продолжали с неясным шлепком и стуком биться полониевые стержни мужской любви, впервые посыпавшиеся с неба 10 лет назад. Они пурпурными кольями хлюпались на землю, отскакивали, брыкались мальком на безводье и оставались лежать на земле. На любой вкус и цвет: большие, маленькие, средние, черные, белые, скукоженные или даже кривые. Потеря Гильгамеша возвращалась людям даром с три короба, сверх меры. В самом редком исключении есть исключение, оттесняющее уже и до того непонятное. Это раздвинуло рамки пониманий и одновременных непониманий всего и вся да упора. Пошлого, неестественного и жуткого упора.  

— Скажи, — кулачки ребенка, ещё не выросшие до мужской лапы-наковальни, забавно сжались и легли на грудь мальчика, — а у взрослых, у мужчин, "они" пропадают, а потом падают?  

— Нет, совсем нет. Ничего не изменилось здесь, на дорогах, в городах или лесах, и даже у на... — парень осёкся и на мгновение растерялся, кончики губ его убежали в ямки улыбки, — хах, хотел сказать, что и мы не изменились. А ведь мы-то как раз и поменялись, под стать обстоятельствам. Но не телом!  

— А откуда они берутся? Нам в приюте рассказывали о небе, что синее оно из-за приломок света, и там разные шарики есть. Падает оттуда?  

— Не шарики, а шары. Атмосферы. Там, правда, их до жути много, но это не связано. В первые годы, не знаю, может, кто-то ещё и сейчас, учёные постоянно летали туда, брали замеры, но ни-че-го. Как сейчас помню, там тропо-, страто-, мезосферы, но берутся они не оттуда. А из воздуха. И каждый раз по-разному. Они как у людей, но не наши.  

— Не знаю, они смешные. Падают, шлёпают по земле, как змейки. Или гусенички.  

— Ты... — водитель поморщился.  

Слишком не так, как надо. Он всегда считал себя той овечкой, которая подговорит других обдумать, а может, и скинуть устаревшего пастора. А сейчас, удивительно, агнец ведёт стадо, рой мысли.  

— Нам выходить, мы приехали, — неожиданно грубо выпалил парень, но не подал виду, что взволнован, и мягко затормозил у большого дома, — бери зонтик.  

Тадзи вытащил с заднего сиденья увесистый зонтик с уплотнённой тканью, покрытый темной марлей и с дополнительными алюминиевыми прутьями, идущими корневищем от ручки — чтобы больше выдерживал.  

Они вышли и уверено посеменили к крыльцу домины. На мертвой яблоне у качели на газоне виднелись застрявшие в ветках телесные грибки. Они бесстыдно повисли, вялые и обмякшие, — блестевшие заревом от крупиц льда, облепивших весь неактивный ствол.  

Оказавшись в помещении, парень украдкой поприветствовал маленьких домочадцев и убежал вверх по скрипучей лестнице, сбросив по пути пальто. Вокруг брошенного мальчики тотчас повозникали ребята его возраста: мальчики и девочки — кто в платьях, кто в грубых брюках. Они обступили ребенка, принялись рассматривать его, оценивать. Но новый объект не реагировал, не испугался, а только подошёл к окну и впился глазами в звездопад мужского начала, в этот интимный град и не мог оторваться глаз, не моргал, боясь пропустить отдельного лилово-розового представителя...  

— Мы тут добрые все, мы вместе, — шепнул ему на ухо подошедший паренёк, — все будет нормально. Ты главное с ним не спорь, он только кажется таким... хорошим. Это сначала. Потом он покажет кое-что, сделает кое-что с твоим те...  

Но Тадзи не слушал абсолютно ничего, он был готов на всё, потому ему было плевать со своей юношеской колокольни. Сейчас он думал о словах в машине, что "Они" — как настоящие. Что это тоже ведь мясо, а в его приюте все голодают до тупой боли и пухлости...