Наша старая башня

— Не кирпич, а увалень старческий, нудный, — отозвался Рома, рыская рукой по конструкции.  

Трое молодых парней в военной форме копались на пустыре, разбирали остатки бывшего водовода. Все они — Костя, Макс и Рома взялись за дело буквально после срочки, их чуть ли не с автобуса стащил предприимчивый абхаз, предложивший солидную сумму.  

На месте должны были отстроить новенький языковой центр — модерное здание в стекле и под камерами наблюдения. Занимались они этим почти половину весны и дошли сейчас до главного блюда. Среди сухой поросли, костяных придавленных кустарников и всеобщей песчаности стояла одинока башенка. Бывшая водопроводная башня покрошилась ещё лет пять назад во время аномальной бури, тогда же кубарем с её вершины слетел и бак, жестяной цилиндр. Части его, что не растащили, рыжей скорлупой ещё кое-где торчали из земли.  

Местную водопроводную сеть модернизировали по кредиту от Европейского банка, вымученного чиновниками. Всё старое, что не подлежало восстановлению или улучшению, пустили по бюрократическим корням, пока дело не дошло до полулегальных предпринимателей, вроде абхаза. Тому следовало пустить кровь изношенному пустырю, кое-как облагородить, вытащить из-под земельки весь дряхлый металл и сдать площадку городу. Тот бы получил сумму от еврейской общины, что и задумал Центр. Проще простого, все в выигрыше.  

Так среди пустыньки и начали работать парни: запал от армии ещё остался, баб хотелось, отдыха, хотелось всего и побольше. Нужны были опостылые деньги. Работка оказалась как раз под умения друзей: что-то развалить, но аккуратно, вынести ненужное, мышцы размять да горб напрячь. Дело шло, доллар авансом стабильно выплачивался, оставалось за малым — разобрать кирпичную башню, что осталось — метра четыре.  

Задачу эту умельцы откладывали до последнего дня, после неё — всё, последний конвертик и по домам и кабакам. Настал туманный четверг, парни себе позволили собраться аж к обеду, благо, погода располагала. С самого утра горели ртутью тучи, дулись, вынашивая дождь: вода — то не проблема, жара бы испортила день, загнала бы в наливайку неподалёку. Оттуда уже и после дождя не выйдешь, трясина пенистая затянет, сухарик-язычёк не пустит.  

Дождь так и не пошёл, облака окуклились и мертвецки зависли в небе — пугали и только. Парни залезли по дряхлым выступам на трубу и стали разбирать с верха. Кирпич почти ничто не держало, хватало плотного тычка ладонью и тот летел вниз.  

— В смысле увалень, Ром? Ты чего? — Максим перекинул руки через мареновый кирпич, остановился. Кисти его смотрели прямо в пустоту трубы; он ими вертел, разминал от усталости.  

Костя расшатал ещё один кирпич, сдул в сторону грязную крошку, и тоже остановился. Друзья пересматривались.  

— Ну, я к тому, что уложили его здесь, так он и стоял, рассыпался и вон во что превратился, — Рома с досадой стукнул по каменной плоскости — никакой крепкости.  

— Так это ж этот, кирпич, ты чего ожидал? — Максим приподнял редкую светлую бровь, он ничего не понимал.  

— Так-то оно так, конечно, но зачем строить, если всё равно рухнет… — Рома уже и сам не понимал, куда ведёт. Понятно же зачем строить.  

Вот только его как-то грузило окружение, меланхолило всего от вида попорченного пустыря. Будто они втроём и всё, пустота. Ещё и темень погодная всё кладбищенски красила. Вдалеке только горбики пятиэтажек с малюсенькими оконцами и головки строительных кранов — не по себе. Хотелось пространство забить.  

— Как зачем?! — вдруг включился Костя. Он карикатурно отвёл голову назад, глаза выпучил, глянул с презрением. — На время, потом новые. Вечных элементов ещё это, не придумали. Ты тю-тю? Думай же, а!  

Костя сплюнул в черноту трубы победителем, знайкой. Потом осмотрелся по сторонам, следующие кирпичи совсем без энтузиазма сорвал, в руках помял, покрошил. Одумался.  

— Знаешь, могли бы и из чего-то покрепче сделать, тут согласен. На кой кирпич? Он же вон — трухля. Видел на Сайван, там новые полимеры, — слово он произнёс слишком правильно, видно, выучивал, — делать научились. В раз сто твёрже железа. Из таких бы было всё тут, мы б не пригодились…  

— Плохо бы тогда было… Не пригодились, конечно… А на кой *? Я и так тут… — Максим во внутренностях своих запутался, запнулся. Редкая иссиня в гремучих тучах нагоняла решимости, он продолжил, — я знаете как не хочу чтобы всё… всё это кончалось! Работа эта. Дальше куда нам. Мне куда?!  

В строю, в казарме, даже на пробежке — за Максом друзья такого не замечали. Чувства в нём всегда было много, иногда даже за края, но всегда весёлого, бодрого. Чтобы так грустить в открытую, такого точно никогда. Все чуть, для вида, помолчали. Рома и Костя от неуклюжести стали качаться на башенке — серая прослойка цемента сыпалась на их одинаковую форму.  

— Почему «куда»? Домой. Ты же хотел. Дни ночами отсчитывал, не спал. Помню какие у тебя синяки были перед дембелем, — Рома говорил спокойно, стараясь друга успокоить.  

— Не знаю, зачем считал. Просто так, от скуки. Что оставалось?.. — Макс голову ещё пуще прежнего опустил, загнул, на глаза не хотел показываться.  

— Да, я тоже считал. Просто так, наверное. Зато сейчас, вот закончим, и хоть куда глаза глядят. Может… — Рома всё думал выводить идею на свет или нет. Решился. — Может дело своё потом, не хочешь? Мы уже вон сколько умеем.  

Все заново осмотрели пустырь. С высоты, хоть такой, казался настолько безлюдным, что стоило бы его заселять, облагораживать. Их работа — всё лишнее убрали.  

— Я ж даже это, языков не знаю, не учил в своё время, про… — искренне выругался Макс, с досадой, на себя. — Куда мне дело. Я и по жизни такой вот, как сейчас. Необязательный, во.  

— В смысле?  

— В прямом. Вот какой я на пробежке был? В середине! А по стрельбе? Туда же! Я же знаешь, даже в шахматы играл когда-то, на уровень страны пробрался. И какой, спросишь? Сам знаешь: пятидесятый! Вот он весь я, — Макс начинал дрожать. Хотел слезть к чёрту с башенки, но только куда идти? Всё ровно, плоско, не спрячешься. Решил продолжить, но уже со стержнем:  

— Пацаны, нравилось мне тут работать с вами, ей-богу. Втроём. Дело и по уму, и по силе, и кэш хороший. Мне теперь некуда идти, домой ни ногой, там хуже казармы — улей, бля, токсичный.  

— Квартиру снимай, — включился Костя. Его лицо застыло в серьезности, без оттенка былой недалёкости. Такая метаморфоза располагала: Константин казался старшим братом из села, прошедшим многое, с житейским опытом.  

— И сниму. А дальше… Похуй, короче, выгребу. Давайте это вот…  

Друзья уважили, ни слова больше, ни намёка. Только работали. Костя музыку включил, под погоду, с завываниями голосистой певицы и под барабаны. Через час растолкали метра два кирпичных, оставалась половина, но там уже проще, с земли доставали.  

Час от часу кирпич, что парни выкорчевали, подальше гуськом оттащат, скинут в овражек. Пыль поднимется, степная ящерка по песку зашуршит и спрячется.  

Тут ненароком заглянули в полость башенки — ахнули. Там на дне, на таком же кирпичном, среди грязи и вдавленных временем окурков, в гнилых озерцах тухлой дождевой воды обосновалось тело. Скрючившись, в форме эмбриона, будто кто-то уложил эту здоровую массу спать и забыл разбудить. Куртка на теле — кожа, вещь — только потускнела, стянулась от влаги, но совсем не расстроилась. Спортивки когда-то махрово-синие облепили ноги, что осталось, перемешались с трупиком. Волосы ещё лепили череп, обвалакивали, не сходили.  

Парни сначала было отступились, закурили. Ещё раз. И ещё. Обдумали. Решили работу до конца довести. Кирпич окончательно раздробили, аккуратно, стараясь на тело не покрошить — снова за час управились.  

Стоят, смотрят, что делать? Лежит тут давненько, не день-два. Страхом совсем не веет, только тоской. Опять курят, но все за спиной его, со сторону лица переходить не хотят.  

— Надо в органы, вызывать, пусть наряд пришлют, — начал Рома. Пожевал сигаретку, сплюнул, — можно и анонимно.  

— А как? С телефона, но не представиться? Там вычисляют быстро, — Костя начал идею топить. Видно, было у него решение, но друзей к нему готовил.  

— А как тогда? Нахер? Забить? — Макс вступился за эмбрион, нахмурился.  

— Чего сразу нахер. Может, с будки телефонной какой, не представляться.  

— Ты где такой телефон последний раз видел?  

— В Одессе, — извернулся Костя, — такие стоят, люди пользуются.  

Курить уже сил не было — решили действовать. Рома набрал три цифры, отошёл в сторонку, начал объясняться. Руками вертел, тёр лоб, то присядет, то снова встанет, внимательно слушал. Вернулся к друзьям: «Ждать сказали».  

И ждали друзья. Расселись подальше, но чтобы тело из виду не терять: за ним ехали уже. Видеть его тоже как-то не хотелось. Припали на железных листах, что от бака остались. Сколько он воды хранил, теперь приходится песком наедаться. Вот уже и башни, стержня бака, нет.  

— Это бандит какой-то, — начал грубо Костя, — а мы к ментам. Кого ещё в водонапорную скинут? В кожанке!  

— Может, и барсетку где-то ещё видел, — Макс шутил, играючи, — ну, тогда точной бандюган, кровавый. Рэкетир! Мы ж в девяностых, конечно!  

— А кто тогда?  

— Да откуда я знаю! — Максим уже явно сердился, — Но сказать нужно, а то кто мы? Всё равно уже всё сделали, спешить некуда.  

Так они и сидели. Думали за пивом сходить, но тут приедут и вопросы будут. Решили после всего уже в кафе поехать или караоке, расслабиться. Каждый по-своему думал о страшной находке, каждый бы по-разному поступил, но повели себя, суммарно, по морали. Дождались наряда, второго — всё рассказали как было. И про работу на пустыре пришлось обмолвиться, про водовод. В итоге отпустили. Мужик, здоровый, с щетиной, фуражку в руках помял и как-то через силу, стесняясь, предложил: «… может, психолог кому нужен? Говорите... »  

Психолог был без надобности. Парни разъехались, ни в какое караоке не попали — всем хотелось отдохнуть. Абхаз по итогу кинул, последнюю плату припрятал, но разбираться смысла не было — прибьёт, ментов припомнит.  

Парней периодически на допрос вызывали, такой, для проформы, время уточнить, когда мужика того нашли, при каких обстоятельствах. Оказался это техник, лез пьяный чинить — упал, да там дед и помер. Никто не искал его — все про него забыли.  

А потом резко органы донимать перестали. Пробили через знакомых: через три дня из морга тело техника пропало... Потеряли, а по документам и не было — выкрутились. Так история и кончилась.  

До конца весны и всё лето их дружба только крепчала. Каждый в чём мог другому открылся: про страхи, волнения, любовные затыки. Смогли они друг в друге найти окончательную поддержку. А потом всё тихо-мирно сошло на нет, все разъехались по свету, обжились.  

Макс обосновался под Николаевом, на юге, открыл свою ферму по выращиванию креветок — дело шло прилично, в Испании даже с женой бывал. Детей в частную школу отправили. Креветки вещь дорогая и редкая.  

Рома всё-таки попал в столицу, как и мечтал с детства, разжился фотоаппаратом и моделями. Щёлкал и свадьбы, а потом и ню-невест. С ним скандал даже произошел на почве харассмента, но это лет в сорок — выкрутился.  

Один только Костя так и остался в родном городке. Читать стал много, про науку, открытия, полимеры и тихоходок, про оптические иллюзии и выращивание органов. Время шло, у него в голове бурлило, пенились идеи, диалоги рисовались. Решился да и написал сам книгу. Фантастический роман про любовь и космос. Правда, рукопись не взлетела, может с метафорами перегрузил, а может наоборот.  

Один он остался, но совсем не жалел, даже умиротворение в быту нашёл. Полюбилось со временем Косте то место, тот пустырь — стал приходить чаще. Никакой Центр там так и не построили: сначала кризис, потом власть сменилась, а скоро и совсем забыли о проекте.  

Только Костя продолжал захаживать в эту пустыньку, бродил, думал, пыль гонял. На ногах весь сорняк собирал: и василёк синий, и фиалку гремучую, и гулявник жёлтоголовый — только без запаха всё, земельное, ломкое.  

Глядел Костя в небо, искал кого-то. В лучиках солнца, летом в кисейных сливках облаков, зимой в объёмных чернеющих тучах, в дни погожие и ветреные. Костя даже в бурю серную всматривался и думал. Думал и не мог никак понять, на кой ту башню давно строили, если он и так разрушилась, трухля.