Берегиня

Пока бойкий прибой медленно бился о берег, пеной журчал между сбившейся серой гальки, пока волны наматывали терпкие водоросли, Душан медленно бродил, радуясь добрым звукам воды, и смотрел, не отрываясь, под ноги. Мальчик обычно прибегал к морю под вечер, когда все дела были сделаны и семья отдыхала. Он первым делом бежал к воде, снимал обувки и ступал по затопленному только песку, штамповал образы стоп: следами то солнце изобразит, то звезду, то дерево, если успеет до волны. Душан мог скакать подолгу, пока не уставал и не понимал, что большего из песка ему точно не изобразить. Ничего такого, что не съели бы волны прозрачного, пенного неба. Мальчик обычно уставал ко времени, когда становилось уже совсем темно — его белокурые, золотистые, с льняными просветами волосы, вся неопрятная заросшая голова теряла свет в отражении вечерней воды. Тогда он бросал старания и поднимался выше по берегу. Всюду в ряды, через промежутки, в холодном вечернем песке были скомканы сети иссушенных водорослей. Эти хрусткие, бурые, ломкие ряды то поднимались из-за горок песка, то под ними пропадали. Пахли они топким морем в заливе, погибшим и высохшим на солнце крабом, блёсткой мелкой сельдью в казане и присевшей на деревянную сваю чайкой — здесь пахло морем, здесь и до самых хат деревни несло прибоем.  

Обычно в темень Душан брал корзину, расстёгивал лёгкую рубаху, чтобы ветер с силой трепал крепкую детскую кожу — непременно нужна была борьба со стихией — и шёл вдоль мертвых водорослей. Он в свои тринадцать лет почти изо дня в день, если не мешала жуткая непогода, болезнь или работа, обхаживал берег в поиске прибывающих костных сокровищ. Даже в ночь, когда темень будто сбивалась в небе и твердела, прибивая всякий отблеск от воды, мальчик продолжал выискивать заброшенные ракушки.  

Тонкие, перламутровые, остроносые сами блестели в лунном свете и давались в руки. Стоило стать плоской стопой на иссушенные водоросли, как они тут же впивались осторожно, выдавали себя. Те, что округленные в носу, с щербинкой, были побольше и тоже без труда оказывались в его руках. Но настоящий интерес представляли слоеные ракушки, как их называл Душан. Приходивший через деревню старец как-то объяснил, что это чудо — такой себе панцирь для водного слизняка, рапан. Его найти было сложнее, такой почти никогда не путался в водорослях, обычно он зарывался в песок полностью. Обнаружить удавалась рапан или во вспаханом стопой песке или рассмотрев его гладкий костяной скелет, что получалось очень редко. Так Душан мог ходить часами, высматривая тренированными очами каждый лунный перелив и шарахаясь на каждый необычный хруст. Мальчик медленно шёл, раздумывал о воде, об отце, иногда, когда был уж очень удачный улов, о боге, о брате и никогда до этого лета не грустил. В дни траурные, конечно, в дни потерь и дни, когда плакала мать, он также плакал, но сам в себе и за самого себя никогда не расстраивался. Всегда Душану хватало этого бесконечного пляжа, каприза погоды, себя, чтобы плодить детское счастье.  

После таких прогулок, утром они случались или вечером, мальчик сгребал сокровища по карманам, аккуратно укладывал в плетёное лукошко и отправлялся домой. Там Душан рассматривал ракушки, расставлял по полу и улыбка не сходила с его лица до сна. Никто никогда не ходил по той части пола: все родные знали об увлечении сына и боялись сломать его игрушки. Их мальчик раскладывал в углу, возле стоявшего мелкого дубового идола берегине.  

Душан любил, чтобы все располагалось красиво, точ-в-точ как у природы, без изъянов. Ракушки он выкладывал то в стрелку, указывающую на идол, то обкладывал его полукругом, то рисовал своими игрушками исходящие от полена лучи. Мать часто рассказывала, что берегиня — это высокая кpылатая дева, что заботится о посевах и о дожде для их вечных нив. Мальчик не совсем понимал, как именно дева о них заботится, как защищает. Не как отец и мать его самого, не с дубиной, тогда как бы она сама с ними справилась? Но он чувствовал, что и родитель не носит с собой вечно меч, и нет его у семьи, но он сам как-то выходил защищённый от всего. Для себя Душан усвоил, что берегиня их родитель, а её деревянный идол вроде чего-то необходимого и нужного, но непонятного.  

Когда мальчик наиграется, он всегда чинно собирает все ракушки и несёт на улицу, сбрасывает на шуршащую кучу, а после выметает весь нанесенный пляжный песок. Только редкому панцирю рапана удавалось задержать возле кровати Душана на пару дней. Нужен он был, чтобы проснувшись, мальчик вспоминал о счастье минувшего дня и снова ходил с улыбкой.  

На четырнадцатый год парень, в обычную жару, шатаясь среди хат деревни, встретил группку таких же мальцов. Юрба светлых, запечённых в темных лбах и спаленных белёсых волосах борзым солнцем облепила мальчика. Главный среди них, щербатый здоровый Добрыня разулыбался Душану и заговорил с ним.  

— С нами будешь? В петушки! — парнишка говорил и прыгал на одной ноге, разглядывая нового друга с ног до головы, — не боись!  

— Я не люблю толкаться, — стесняясь ответил Душан, — давай в другое во что?  

Добрыня не спешил отвечать: на полных его щеках растянулись широкие тёмно-кремовые родинки от лукавства, он всё хотел пободаться с новеньким.  

— А во что ж тогда?  

— В ракушки, — быстро, дожидаясь вопроса заявил мальчик, — мне не жалко.  

Душан достал из карманов две жмени и рассыпал перед ничего не понимающим детьми.  

— Возьми любую, и я любую возьму. А потом мы их носиками сведём и каждый со своей стороны толкать будет. Только смотри: или двумя пальцами большими, или ладонью. Только так.  

Всё сборище тут же расхватало те что побольше и принялось давить, сталкивать, выжимать одну в другую ракушки. Треск и гам стоял среди детворы, хрустели носики, шли трещины, одна ломалось и с пола тут же поднималась следующая перламутровая жертва, а крошка от побежденной сметалась подальше. Чаще, конечно, побеждал Душан, ведь знал какая красивая, какая блестит, а какая из них самая крепкая.  

Так пролетело яркое лето: в новых забавах, знакомствах, открытиях. К осени же всё пошло прахом от непонятных, мальчику, вещей. Сначала Душан заметил, что что-то изменилось в его новых друзьях, в их отношении, в их встречах и прощаниях. После он наконец понял, что и сам за лето стал другим, понимал вещи немного иначе. Последним, выбившим его из колеи стало открытие, что изменилось село. Люди совсем иначе стали вести себя. Народ чаще стал закрывать двери, меньше хохотать и петь на пляжах и у дорог, все теперь как-то закрылись в себе и реже общались. Потом в доме появился здоровый топор, который отец выменял на много-много шкур.  

Однажды вечером в окрестности случился пожар. Сгорел дом через улицу. Детей у той семьи не было, поэтому Душану никогда не удавалось погостить там. Пожар, говорили, поднялся из-за молнии, что ударила прямо в крышу. Хата извелась скоро, ведь никто не вышел из соседских тушить, не носил воду, только несколько перехожих глядели на пожарище с улицы. Тогда мать сказала Душану, что это ничего, что всегда бывает. Но всю ночь он слышал, как родители говорили о новом боге, о каре его. Мать защищала берегинь, просила верить в них до конца, а отец твердил, что новому веры больше. В него веруют уже все в окрестностях, каждое село. Берегинь не унизили, просто сплавили по рекам к морю. Но мать была непреклонна, схватила полено и подняла над головой. Тогда-то отец и сдался, примирился и всю ночь сидел во дворе да точил топор.  

На следующий день рано утром отец и брат собрались, взяли еды и пошли по домам соседей. К обеду собрали несколько дюжин людей, все с топорами и копьями, да и ушли куда-то. Не было их несколько недель, а за это время много чего необычного случилось в селе. По ночам на дома, на поля и луга сыпались груды камней, с гулом, со страхом. Говаривали, что новый бог мечет валуны за неверие. Мать в такие дни находила Душана, крепко обнимала и рассказывала, как было раньше.  

— Тогда ещё, когда я мала была, бывало, каждую весну над нами собирались тучи. Светлые, в прорехах от чистых лучей — их берегини слали для нас. И бывало из таких туч на землю, в леса, на поляны, падали новоpожденные белки и оленята, что и нам и волкам праздник. Тогда добро было...  

Душан слушал всё, истории, сказы о гноме из-под печи, о ветчине, о гуляше и покойно засыпал с матерью. И снилась ему пряха Среча, вся тонкая, с золотыми волосами и сильными, бойкими руками. И покатым носом, и зелёными глазами. И пряла она его судьбу добрую, светлую, а он стеклодувом вырос и родителей сам оберегал.  

В один дождливый тёмный день вернулись соседи. Косые, еле шли, без узелков и топоров. Среди них и отец, побитый, изорванный. Вошёл в хату сам, без сына, и присел у дверей.  

Мать тогда не плакала, а просто кричала. Недолго кричала, быстро отошла, окаменела и поспешила убрать полено из главной комнаты. Снесла идол подпол, утёрла мелкие слёзы и велела Душану идти к плотнику просить новый изваять....... Прошли годы в селе и целые жизни в голове у Душана. Он окреп, завяз в мышцах и силе. Держал хату, когда отец слёг, когда мать устала. Устала она уже давно, бросила говаривать сказки, удивлять едой. Только оживала на день, когда чтила сына. Тогда уходила в лес, искала живность всякую и оставляла разные дары. Новый бог того не требовал, потому она ходила одна, без Душана, без соседей. А они-то все опять разговорились, открылись, братались и вместе тушили хаты коль что.  

Только Душан снова хаживал один-одинешенек. Пляж окутали белые плиты в честь нового бога, а тот отблагодарил и пустил новое устье к селу. Там и соль водилась, мужики добывали день напролёт, богатели. Бог же ещё и под час обмолота яровых являл чудо и воздвигал по рекам себе ледяные церкви. Туда никто идти не смел, но с берегу диву давались от его величия.  

После того село росло и люди организовались, стали копать pвы под фyндаменты новых стен. Соседи множились, дороги ширились и сам Душан огрубел и вырос. Так и шло время, пока в их дом не вернулся старец, что когда-то поведал ему о рапанах. Жухлый, сохлый Игорь взялся лечить отца, но потребовал от Душана одно подношение. Велел парню собрать пожитки, одежды и двинуть к другим старцам на гору, чтобы знание перенять. Говаривал, мол сам стар слишком стал и нужен приемник. Может, Душан и не двинулся, да только заметил, что неделю пожил с ними Игорь, каждодневно с матерью толки имел, а та аж расцвела, зарумянилась. Может, посланник бога какой, думал Душан, и решился. Выбрал самое нужное и ушел в путь-дорогу, долгую и опасную. Сказал старец найти на горе далёкой мудреца по прозвищу Психолог и учится у него всему-всему, только не бояться. Не испугался дебелый Душан и отправился в далёкие горы. Реки тем временем, пока странствовал юнец, зацвели и разлились, а вода час от часу выплёскивала останки потопленных идолов.