Сентиментальность

Дома снова был ремонт. Я мучительно избавлялся от скопившегося барахла.  

— А ну отдавай давай! – Моя девушка потянула на себя старую пижаму, в которую я вцепился. – Ты ж её два года как не носишь!  

— Виола, ну как! – Я был возмущён и растерян. – Её ведь ещё можно носить! Подарить кому-то! Память, в конце-то концов!  

— Ну и сколько раз за эти два года ты о ней вспомнил? – насмешливо спросило моё чудо.  

— Это не важно, главное, что у меня есть такая возможность!  

— Ой, опять это твоё «я храню барахло, чтобы оно было, когда понадобится». – Виола ослабила хватку. – Ты ведь понимаешь, что вместо него мог бы хранить более полезные – а главное – новые вещи?  

Свежесть и соль, которыми пахла Виола, оживили мою понурую комнатушку. Набившие оскомину шкаф, кровать, стол, ковёр и полки, пыльно-унылой расцветки, потонули в этой сочной прохладе. Виола возвышалась надо мной, сидевшим на коленях рядом с внушительной кучей хлама.  

— Понимаю... Но что ж, получается, у всего есть срок годности? Покупаешь вещь, тратишь деньги, на которые тратишь силы и время, а затем избавляешься от неё просто потому, что надоела? – Я без радости рассматривал кучу своей разнообразной рухляди. Открытки, безделушки, книги, плакаты, пришедшие в негодность предметы обихода. У входа на меня пугающей чернотой взирал раскрытый мешок для мусора.  

— А зачем тебе хранить то, что уже надоело? Устарело? Больше тебе не нужно? — Виола убрала одну руку с пижамы и выудила из кучи хлама компьютерную мышь без колёсика. – Вот зачем тебе это?  

— Виола! – воскликнул я, – как ты не понимаешь? Ведь именно этой мышкой я выиграл свой первый турнир по шахматам!  

— Ладно, ладно, а это? – Девушка достала из кучи фигурку слона из чёрного дерева с отломавшимся хоботком.  

— Это подарок куратора группы в институте, сувенир из ЮАР. Настоящее чёрное дерево!  

Виола продолжала вытаскивать всякую рухлядь из кучи.  

— Мой первый билет на ночной сеанс в кино.  

— Колёсики от велосипеда, на котором я учился кататься.  

— Пробка от шампанского от коллег по работе.  

— Мои первые стихи на салфетке!  

— Коллекция почти счастливых билетов!  

— Коробка тех самых конфет от тебя!  

Я смотрел на свою девушку снизу вверх щенячьими глазами.  

— Это всё – воспоминания. Чувства. Эмоции, – сказал я жалобно.  

— Да, они были. – Голос Виолы звучал очень мягко. – Но они мешают тем, что будут. Свято место пусто не бывает, ты же знаешь.  

Я совсем обмяк. Виола, воспользовавшись этим, рывком потянула на себя пижаму и вырвала её из моих рук.  

— Эй! Не так быстро!  

— Учись избавляться от барахла!  

***  

Виола живёт в Португалии, на берегу Атлантического океана, и подрабатывает аниматором где возьмут. Я живу по уши в Восточной Европе, в постсоветском пространстве, и работаю сисадмином.  

Вместе мы ведём небольшой блог об искусстве – я сочиняю патетичные стишки и небольшие истории, а она рисует к ним иллюстрации. Хоть он не приносит никакого дохода, мы любим этот блог и растим его, как сына.  

— Знаешь, – мы спускались по разбитым ступенькам подземного перехода, – каждый раз удивляюсь, насколько здесь у тебя спокойно и тихо.  

— Что-то не так в тишине и спокойствии? – Я потянул руку вверх, и Виола, поддавшись, легко перепрыгнула очередную выбоину на лестнице.  

— Этот город будто кому-то снится. – Виола посерьёзнела. – Люди сонные, будто в коматозе, цвета тусклые, темп жизни такой неторопливый, что аж саму в сон клонит. Здесь было бы прекрасно состариваться, но уж никак не жить.  

Мы шли через переходную тьму. Мимо, как призраки, проходили по своим делам люди, стираясь из памяти прежде, чем скрыться из виду.  

— Кому же он тогда снится? – спросил я.  

— Тебе. – Виола остановилась и внимательно посмотрела мне прямо в глаза. Синие огни её глаз горят в сырой темноте, как посадочные.  

***  

Я еду обратно в автобусе из аэропорта. Только что проводил Виолу. Взгляд размыт, толпа людей, которые ко мне жмутся, кажется бесконечно далёкой.  

Я не хочу ничего видеть и слышать. Нет сил возвращаться к повседневным делам, к проторенным дорожкам, фразам, знакомствам. Без купола свежести, который создаёт вокруг себя моя девушка, город взаправду кажется сонным царством, серым и пустым, в котором застыло всё – даже время.  

Я добираюсь до квартиры и плюхаюсь на кровать. Вечер, темно: не разглядеть цветовой гаммы, зато ясно видна новая, непривычная расстановка мебели. В воздухе витает солёный атлантический бриз.  

***  

С утра просыпаюсь полным сил и спросонья не узнаю очертания своей комнаты. С приездом Виолы квартира преображается, хоть ремонт и сугубо косметический: мы просто передвигаем мебель и выкидываем рухлядь, от которой у меня самого не хватает духу избавиться. Так и сейчас – я уже не могу вспомнить, каких важных вещей у меня больше нет, а взгляд задорно оббегает обновлённый интерьер. Странно – запах Виолы отчётливо слышен, хотя ему не за что цепляться.  

Еду до работы на общественном транспорте и с интересом рассматриваю окружающих. Поникшие лица неумело скрывают различные степени невроза, но я-то знаю, что все они – люди, такие же, как и я. У каждого, несомненно, есть свой эмоциональный мир, и, разумеется, причины прижиматься, наступать на ноги, не мыться по утрам. Вот тоскующий столяр сидит, расставив колени, а вот уставшая писательница эротической прозы ругает посмевшего присесть школьника.  

Перед глазами проносятся знакомые пейзажи – жилые многоэтажки, бизнес-центры, кофейни, памятники культуры. Всё это я видел множество раз, и они мало чем друг от друга отличаются, но сегодня я вглядываюсь в каждое здание, и в голове возникают его история и образ – отдельные от остальных, уникальные. Вот школа, в которой я учился, вот спортивный блок моего университета, вот дом, в котором проживал друг моего детства.  

Мой офис располагается на улице имени поэта, которого народная культура преподносит как чуть ли не единственного поэта за всю историю страны. Серьёзно, я проходил его в начальной школе, как и моя мать и моя бабушка, а памятники с его бюстом понаставлены почти на каждой улице города. Он, конечно, был личностью незаурядной, да и вещи писал любопытные, но вокруг него так пляшут, словно тут больше никто выдающийся не жил. Мне всегда казалось это странным.  

Моя контора занимается распространением постельного белья на другом конце земного шара. Выгоднее содержать головной офис вне страны – меньше возни с налогами и прочим авторским правом, а мы и рады.  

Особенно я. Нашёл куда пристроить университетскую корочку, особо не утруждаясь. Стабильность!  

Возле входа курит мой коллега, Виктор – от слова «победа». Он сам при случае любит об этом напоминать – родился в годовщину окончания прошлой мировой войны. Витя славный парень, и единственный здесь, чьи шутки меня веселят. От него, например, я впервые узнал, что инцест – дело семейное. Он любит это всячески обыгрывать, и каждый раз получается по-разному.  

— Смотрел новый сезон «Игры Престолов»? – спрашивает меня Витя.  

Конечно смотрел, Витя. Мы перебрасываемся несколькими фразами, затем заходим в офис – готовиться к новому рабочему дню.  

Работаем. Ко мне здесь относятся как к мелкому божеству – только я знаю, как запустить принтер или убрать синий экран. Поэтому я держусь с коллегами на некой дистанции, хотя наши беседы за обедом проходят на дружелюбной волне.  

Выполняю рабочие обязанности по мере их поступления, параллельно создавая черновой вариант очередного стиха. Воздух свеж и прохладен – то ли от кондиционера, то ли от запаха Виолы, который по какой-то причине всё ещё не выветрился. Тоскую по ней.  

Но только вечером понимаю, насколько. И без того неторопливый темп города к вечеру замедляется, и я, зевая, спешу домой. Дома я ставлю воду для макарон и списываюсь со своим чудом. Делимся прошедшим днём: у моей девушки стабильная охапка интересных историй, у меня стабильное ничерта. Сегодня в отеле, где она подрабатывает, нет дискотеки, и ей даже разрешили доесть остатки со шведского стола. Соль и свежесть витают по моей комнате, оживляя блеклую мебель и разгоняя духоту.  

Делюсь написанным за сегодня стихом – удивительно, но Виола сделала набросок картины по нему ещё до того, как о нём узнала. Так здорово — мы мыслим и чувствуем одно и то же, даже если находимся очень далеко друг от друга.  

Прощаемся. Сон подступает к векам, и я выключаю свет. Чувствую себя живым и счастливым.  

***  

Тоскующие столяры всё так же не моются и наступают на ноги.  

Здания всё так же усердно маскируются под одно и то же.  

Виктор всё так же от слова «победа», а инцест всё так же дело семейное.  

Я всё так же спешу домой уставшим и всё так же тоскую по Виоле, пытаясь заполнить эту тоску разговорами по вечерам и творчеством.  

Свежесть и соль постепенно блекнут, уступая место особому, душному городскому мороку.  

***  

Еду зажатым между завсегдатаями общественного транспорта, на моём ботинке стоит грузная женщина с квадратной челюстью, спящая на ходу. Уже дважды я просил её не наступать на меня: оба раза она вздрагивала, недовольно глядела на меня, убирала ногу и погружалась обратно в дрёму, в которой, в ходе движения, снова наступала мне на ногу, пачкая обувь.  

Это обстоятельство сегодня необыкновенно раздражает. Я прекрасно понимаю, что с утра настроение далеко от хорошего, но ведь все мы люди! Где уважение, вежливость, человечность в конце концов? Почему я не брезгую думать о комфорте других? Но, кажется, каждый здесь дремлет, не обращая внимания на окружающих.  

Одинаковая планировка зданий вгоняет в сон и меня, в ту же болезненную дрёму. Здания кажутся ледяными скульптурами, ненастоящими и хрупкими. Вот только я знаю, что сделаны они из бетона, который никогда не растает.  

Витя как обычно жизнерадостен с утра, и в ходе нашей беседы он снова обыгрывает свою любимую шутку. Я смеюсь только из вежливости: на самом деле мне совсем не смешно. Нет, дело вовсе не в шутке – он как всегда оригинален.  

Как всегда.  

Одно и то же. Вот в чём дело.  

Коллеги лениво перебрасываются словами, кондиционер разгоняет душный морок, заменяя его искусственной свежестью. Работы немного, и я сижу над черновиком новой истории. Переделываю его несколько раз. Не получается. Вслушиваюсь в болтовню коллег: разговор идёт буквально ни о чём. Скука.  

От духоты и скуки я начинаю клевать носом, но эта дрёма из тех, которые не прибавляют, а отнимают силы. В процессе наблюдаю смутные отрывки, похожие на сны. Не могу их разобрать, но явно ощущаю, что в них я – живой и счастливый.  

Вечером я доползаю до квартиры и падаю мешком на кровать. Сегодня Виола весь день не выходит на связь – видимо, не до интернета – и разросшуюся чёрную дыру в груди не заполнит ничто.  

Наверняка она сегодня видела акулу или плавала с аквалангом или ночевала прямо на пляже, завернувшись в спальный мешок, потому что больше негде. Она живёт.  

При этом, не имея постоянной работы и стабильной уверенности в будущем, Виола умудряется доставать деньги на билет ко мне. А я? Что я? Почему я, имея все возможности, к ней ни разу не летал? Почему я до сих пор не уехал отсюда насовсем?  

Тут же появилось множество причин. У меня недостаточно денег. Я не так хорошо знаю язык. Здесь я точно знаю, что будет завтра. Здесь я нужен людям. Здесь я вырос.  

Пожалуй, последнее держит меня больше всего прочего. Здесь прошло моё детство, моя юность, дома и улицы именно этого города видели сокровенные моменты моей жизни. Без него я не стал бы таким, каким стал сейчас.  

Я огляделся. На стене висит облезлый коврик магнитного дартса – подарок отца на мой четвёртый юбилей. На столе стоит пустая банка газировки с примечательным ценником по акции – «22. 22». Неподалёку от неё валяются смятые счастливые билетики, скопившиеся за это время.  

В конце концов, у меня есть возможность жить здесь так, как мне хочется. И я ей не пользуюсь, ведь мне и без того неплохо живётся. Просто я не замечаю этого. Да, пожалуй, так и есть.  

И даже хорошо, что Виола иногда прилетает сюда и вдыхает в меня жизнь. И снова. И снова.  

Она делает так уже два года.  

И все эти два года я даже думаю об одном и том же. Но, должно быть, я слишком сентиментален.  

Дрёма, в которой я пребывал весь день, перетекает в сон. Я закрываю глаза и отключаюсь.  

Душно.  

***  

Одно и то же.  

Одно и то же.  

Одно.  

И то же.  

Я опять еду на работу в спящем троллейбусе, сонный, соображаю слабо. Опять прижат к инертным, пахнущим потом и чесноком телам.  

Тут я понимаю кое-что.  

Что это не тоскующие столяры и не эротические писатели, а просто мебель в человеческом обличье, навроде тумбочек. И то на фоне тумбочек они заметно проигрывают, потому что тумбочки не хамят, не дышат перегаром и занимают меньше места.  

Перед глазами проносится одно и то же серое здание из цельного бетонного блока. Знаете, как когда программа зависает, и вы двигаете её окно курсором, а оно оставляет за собой след из сотни копий. Никаких отличий, особенностей. Глазу не за что уцепиться, и остаётся только засыпать.  

Я прохожу мимо недавно нанятого парня и Вити, который объясняет новичку, что значит его имя. Слышу смех новенького из-за очередного варианта фирменной Витиной шутки. Не здороваясь с ними, иду дальше.  

На автомате выполняю поручения, между ними сижу в удушливой прострации, оцепенении. Даже не открываю блокнот для черновика. В последнее время наш блог держится одними усилиями Виолы – у меня не получается напрягать воображение, чтобы что-то создать. Совсем не выходит думать.  

Я сплю наяву и вижу, как мы с Виолой перекатываемся в обнимку по белым мраморным пляжам Португалии. Вот только стоит мне приоткрыть слипшиеся глаза, как я оказываюсь в душном офисе с Витей за соседним столом.  

Вечером решаюсь прогуляться. Прохладно, но затхло. Душный морок, что витает в воздухе, можно видеть, как почти прозрачную белую дымку.  

Прохожу через аллею. Выступают уличные барды, звучат песни из золотой акустической классики. Вокруг выступающих собралась толпа, которая подпевает и наслаждается очередным вечером. Они собираются здесь каждую неделю и поют одни и те же песни, но этого вполне достаточно, чтобы скрасить вечер.  

Выхожу на главную улицу города. Она не очень широка, но и узкой её не назвать. У Виолы есть привычка: там, у себя, она измеряет все места шириной этой улицы. «Смотри, яхта как две главные улицы! Пляж как пятьдесят главных улиц! » Так она меряет моим городом, как лекалом, всё, что ей встречается.  

Иду неспешно, по венам разливается усталость. Город шелестит листьями, проезжающими машинами, голосами вышедших на прогулку людей. Усыпляет.  

Вижу памятник тому самому поэту и, широко зевая, подхожу к нему. Я читал его биографию: жил-то он, на самом деле, не здесь – эмигрировал. Очень любил Родину, но предпочитал делать это издалека.  

И я давно понимаю, почему. Этот город стирает, как ластик, выпивает, как пачку сока, растворяет, как таблетку, в себе. Сонное царство, сонное и пустое, в котором нет места стремлениям. Вечное послесловие истории под названием «жизнь», в котором больше ничего не произойдёт.  

В меня врезается какой-то мужчина в пальто и шляпе. Не извинившись и даже не подняв голову, он медленно идёт дальше. Мягко трещат сверчки, скрываясь где-то в зелени кустов или синеве сумерек или серости зданий. Неизвестно где – всё сливается в одну тошнотворную массу.  

Завтра приезжает Виола.  

***  

— Опять накопил барахла, – Виола стоит на пороге комнаты, уперев руки в бока, – ты всё такой же балбес.  

Блеклые цвета моей комнаты, кажется, отражают излучаемый Виолой свет, и сами становятся тёплыми и насыщенными. Я смотрю на своё темноволосое чудо и понимаю, как же по нему соскучился.  

— Ну что, как и всегда? – Виола широко улыбнулась. – Я – страшный прокурор, а ты – глупенький адвокат для своего хлама?  

Послушно выхожу из комнаты на кухню, прикрывая спиной улыбку. Иду за мешком для мусора. Виола пока не знает, что я задумал, – надеюсь, не выдам себя раньше времени.  

Когда я вернулся, в центре комнаты уже была свалена куча моих бесценных вещей-воспоминаний.  

Виола поднимает с кучи свёрнутый в рулон дартс.  

— Ну, мне дать тебе время на исповедь или... – глумливо начинает она, но замолкает, увидев в паре сантиметров от своего лица моё. Я сжимаю в руке пакет для мусора и гляжу в её синие глубокие глаза на загоревшем лице, на эти инкрустированные в бронзу сапфиры, и не могу сдержать дурацкой улыбки.  

Резко отворачиваюсь и подхожу к куче.  

— Ты что... – скептически произносит моя девушка.  

Стою к ней спиной и улыбаюсь во весь рот. Серая куча всяких лохмотьев, тряпья, скарба, мусора кажется такой жалкой, такой тошнотворной.  

—... повзрослел?  

Чёрт. Всё-таки выдал себя.  

Сгребаю в охапку какие-то сломанные, но очень важные вещи и скармливаю их мешку.  

— Да быть такого не может. – Я энергично складываю вещи в мешок, пока Виола стоит рядом как громом сражённая. – Да ты их высыпешь потом обратно.  

— Не-а, – я свалил в мешок громоздкие песочные часы с тёмно-зелёным песком. Они с грохотом и треском разбились.  

Виола несмело присоединяется ко мне. Мы вместе берёмся за бывшие когда-то важными вещи и бросаем их в чёрную пластиковую бездну. Куча постепенно уменьшается, пока от неё совсем ничего не остаётся.  

Мы молчим, глядя на переполненный мешок. Чуть погодя, Виола восклицает:  

— Ужас! Как же ты теперь без своей памяти и чувств, мистер Сентиментальность?  

— Так и это ещё не всё. — Я пытаюсь быть серьёзным, но улыбка расползается сама по себе.  

— Я что-то забыла?.. — Виола было оглядывается, но я хватаю её за запястье.  

— Город.  

— Город?  

— Этот город. Он как старая пижама.  

Мы смотрим друг на друга не отрываясь где-то четыре минуты кряду. Свежесть и соль, сама эссенция гордого океана наполняет мою комнатку.  

— Ну наконец-то.  

***  

— Знаешь, какая мысль до сих пор не даёт мне покоя? Если город мне снится, то всё разлетится в песок или рухнет, как картонное, когда я уеду, то есть проснусь.  

Мы лежали прямо на песке, закинув друг на друга ноги. Была ночь — чёрная, беззвёздная, в контраст плато пляжа из белого мраморного песка.  

Вскоре после моего отлёта в моей стране началась гражданская война — одна область решила провозгласить независимость и устроила покушение на президента. Это событие пробудило Восточную Европу — подобное не происходило целую половину столетия.  

— Ведь так и правда случилось.  

— Но если ты проснулся, — Виола положила ладонь мне на щёку, — какое тебе уже дело до сна?  

Океан мягко шипит, его чёрные волны ленно прибивают к берегу. Если бы не бледная лунная дорожка и движение волн, было бы не отличить от неба.  

Уже неделю мы живём на мои накопления, как настоящие туристы. Мы завтракаем мидиями, обедаем лобстерами с ананасами, а ужинаем океаническим бризом. Мы восхищались богатым историческим наследием этого городка, ассистировали приезжему фокуснику, уплывали на яхте так далеко, что исчезал вид берега. Даже раз устроили поэтический вечер на открытом воздухе: я читал свои стихотворения, криво переведённые гугл-переводчиком на португальский, а Виола показывала свои картины на большом экране авто-кинотеатра. Местные остались в восторге.  

Скоро деньги закончатся, и начнётся борьба за выживание. Иногда нам будет нечего есть. Но мы справимся.  

Потому что мы живы.  

— И правда. — Я кладу ладонь на щеку Виолы. Она внимательно на меня смотрит; её глаза горят в ночи. — Никакого.  

Мы смеёмся, прижимаемся друг к другу и, счастливые, начинаем кататься по песку. Всего-то нужно было сделать рывок.  

Избавиться от барахла.  

И проснуться.  

***  

И как же сильно я надеюсь, что всё это явь, а не сон в удушливом офисе.  

И что мне не придётся засыпать снова.