Двойники

Игорь Шестков  

ДВОЙНИКИ  

В середине апреля произошло что-то непонятное. Зловещее. То, что рано или поздно коснется каждого из нас.  

Мне трудно писать. У меня дрожат руки и слезятся глаза.  

На пастбище неподалеку тяжело вздыхает корова. Еще неделю назад рядом с ней пасся ее теленок.  

Возможно это случилось – везде… во всей вселенной. Или – только со мной? Это самое страшное.  

Сухо трещат кузнечики. Как они пережили зиму? Наверное, ели песок.  

Бог ли решил поиграть с дьяволом в дурака. И проиграл. Или – просто пошел не с той карты. И все посыпалось… И теперь, тысяча лет пройдет… и ничего не изменится к лучшему. И ласточки больше не будут гнездиться. И монеты перестанут чеканить. И сливки сбивать.  

Я представил себя как другого человека, сидящего в кресле в полусвете старинной библиотеки. Стало до боли жаль прошедшую жизнь. Детство и отрочество провел в доме сумасшедшей старухи. Она все Шопена играла. И кашляла. Школа была ежедневным адом. В университете все было мертво как в морге. А в Германии гигантский крот высосал из воздуха весь кислород.  

…  

Однажды ночью, около трех, меня разбудил знакомый мужской голос.  

– Просыпайся, Гарри, хватит спать. Встань, подсыпь птице корма в кормушку и полей кактусы. Затем – посмотри в окно. Увидишь знамение, не трясись и не нервничай. Это приветствие братства святого Флориана. Спокойно подготовь себя к переменам. Купи раскладушку, теплое пальто, агатовую ступу и пестик. Пригодятся на Фобосе. Там созвездия трепещут скромно и таинственно. И чертополох цветет.  

– Что? Как трепещут? Где?  

Никто мне не ответил. Только крик цапли донесся с далекой запруды. И ржание лошадей из конюшни. У нас тут их много. Только и делают, что ржут. Ржут, траву щиплют. И на конском бильярде играют. В три шара.  

Я был очень удивлен – обычно я никаких голосов по ночам не слышу… сплю спокойно. Даже не ворочаюсь. Ворочаются те, у кого совесть не чиста. Должники, воры, алиментщики. А я никому ничего не должен. Помру тихо.  

К тому же у меня нет ни птиц, ни кактусов, только жуки-олени и бабочки – калликоры. Препарированные, на иголках. Получил по наследству от одного ночного сторожа.  

И на кой черт мне ступа? Черный перец толочь? От него катар желудка начаться может.  

И пальто мне не нужно, у меня куртка есть. С мигающей электрической надписью на спине – The Road To Hell – на фоне одноцветного портрета Криса Ри. Бедняга Крис.  

И раскладушка мне не нужна. Я гостей не принимаю. Некого принимать. Меня все забыли, и это к лучшему. Что я теперь? Чудовище. Отживший свое время тип.  

Самое худшее – сочувствие пополам с отвращением.  

Суставы ноют.  

Если бы ко мне вернулась она, моя добрая старушка, легкая как тень…  

Смахнул слезу, повздыхал, позевал, повертел перед зеркалом самому себе пальцем у виска, подошел к окну в спальной. Отдернул занавеску, уставился в темноту.  

Не заметил ничего достойного внимания. Никаких знамений. Одиннадцатиэтажные панельные дома… чахлая растительность… редкие лужи посверкивают, вчера дождик шел. Все окна темные, жильцы спят как сурки. Город укутан бледной темнотой.  

Хотел было уже лечь в кровать… но заметил что-то непонятное на газоне перед домом. Сначала мне показалось, что это полузасохший клен… но затем я понял, что это не дерево, а большая человеческая рука… метров шесть высотой… вылезла из земли. Как бы из кратера. Ладонь ее повернута ко мне. В середине ладони – глаз. Или звезда. Глаз этот открыт и пристально на меня смотрит. Из своей звездной бесконечности…  

Хоть бы раз мигнул, что ли.  

Ну вот… дожил и до галлюцинаций!  

Как, в сущности, коротка, бедна и абсурдна человеческая жизнь!  

Погоревал. Но чрезмерно большого значения не придал. Мало ли что ночью покажется… лег и заснул. Во сне ходил гуськом вместе с отрядом скаутов по заснеженным косогорам. Вожатый все время показывал рукой на что-то там, внизу, и говорил: А это, братцы, утонувшая в сумраке… атомная станция. Радиацию просто так, ложкой, не расхлебаешь. Попотеть придется. А вы расселись как сычи. На манеж, пожалуйте, на манеж! И в галоп, бездельники!  

…  

Утром открыл окно и внимательно осмотрел то место, где ночью из земляного кратера торчала рука. Ничего там не было. Трава и лужи. Пахло лопухами, крапивой и бензином. Я подумал: Вот, все и кончилось. Теперь побегут мирные дни и станут складываться в годы и десятилетия. А я буду неопределенно улыбаться и слушать их свист и треск, сидя у окна и куря черную сигарету с золотой полосочкой.  

К сожалению, рукой с звездным глазом дело не обошлось. Не пришлось мне послушать мирный свист времени. Поток его влился не в то русло. И упал темным водопадом в преисподнюю.  

Неуловимый морок опустился на город. В нем начали появляться двойники.  

Вначале – районов, улиц, зданий, а потом и людей.  

Архитектурные двойники вырастали как грибы после теплого дождика – на огромных незастроенных пустырях, оставшихся от разбомбленных в последнюю войну кварталов, на месте бывших дачных поселков. Жители города, особенно малоимущие, приветствовали появление новых жилых районов и не обращали внимания на то, что эти новостройки не обсуждались на всевозможных комиссиях, не планировались, не строились годами, а появлялись, обычно между двумя и тремя часами ночи – как будто из ничего. Отдельные новые дома – точные копии уже существующих – тоже вырастали как из-под земли по ночам. Там, где уже больше семидесяти лет ничего не было – в проемах между домами, на пустующей земле.  

В двойниках-домах жили люди-двойники.  

Мне казалось, что только я – один во всем скрежещущем и ревущем мегаполисе – осознаю, что в мире происходит что-то невероятное, чудовищное, грозящее всем нам скорым вырождением и гибелью.  

Уличные фонари в городе не светили вовсе. Автомобили исчезли. И велосипедисты.  

А пригородные парки так мягко благоухали фиалками. В мутно-молочном тумане мерцали и пропадали болотные огоньки.  

Вчера я видел на тротуаре крадущегося человека с собачьей головой. В руке его была сетка с баскетбольными мячами. Или это были тыквы? Не разобрал.  

…  

Лет десять назад недалеко от станции Цоо построили первый отель-небоскреб. Здание это, само по себе неплохое, уничтожило однако то особое, зыбкое западно-берлинское очарование, которым славилась площадь вокруг Гедехтнискирхе. Уничтожило своим размером, стилем. Всем тем, что оно репрезентировало.  

И вот, несколько дней назад – как всегда ночью – на незастроенном участке рядом с отелем вырос его двойник. Я был там через несколько дней после его появления. Приехал туда африканский терпкий шоколад купить в эко-магазине.  

Рядом с церковью разгуливали в ожидании приятных сюрпризов сотни людей. Никто из них на этот новый отель пальцем не показывал, не жестикулировал, не удивлялся. Зато хлоркой пахло сильно. И асбестом.  

Даже то, что рядом с одинаковыми, сделанными из розового стекла и хромированной стали, вращающимися дверями отелей-близнецов, топтались абсолютно одинаковые швейцары никого не удивляло. В одинаковых, хорошо выглаженных белых перчатках и черных цилиндрах. С одинаковыми холеными фальшиво-приветливыми физиономиями скучающих негодяев. С одинаковыми темными усами. Возможно, прохожие думали, что эти не усы, а часть обязательной форменной одежды.  

…  

В вагонах эс-бана мне все чаще попадались на глаза люди-двойники. Мрачные и синие как сфинксы. И коренные берлинцы, и беженцы-арабы, и турки, и циклопы. Одинаковые одноглазые люди в одинаковой одежде. Но никто, кроме меня, этого не замечал… или всем все равно?  

Только коричневые оборотни кривили свои страшные волчьи пасти.  

Однажды, прямо на моих глазах, два мужа-клона обменялись женами-клонами и не заметили этого. Разъехались так, как будто ничего не произошло. Только там, где это случилось, повисли в воздухе подозрительные пестрые ленточки.  

…  

Но больше всего меня поразил рассказ одного знакомого психиатра о происшествии в приемном отделении клиники Шарите.  

Ночью туда заявилась компания шумных цыган, взрослых и детей. Были среди них и скрипачи, и плясуньи, и барабанщики. И даже один шпагоглотатель.  

От встретившего их дежурного врача – они потребовали не медицинской помощи, а католического священника. Они хотели, чтобы священник провел – тут же, в приемном отделении – обряд изгнания дьявола из одной двенадцатилетней цыганочки, заявившей врачу на плохом немецком, что «к ней каждую ночь приходит черный дракон, кусает ее в живот, а потом заставляет ее часами отбивать с ним чечетку».  

Врач священника звать не стал, а с огромным трудом оторвал визжащую девочку от матери и отца и отвел к гинекологу (барабанщики бешено стучали, скрипачи скрипели, плясуньи плясали и трясли монистами, а шпагоглотатель так переживал, что подавился шпагой, ему пришлось оказывать первую помощь).  

Гинеколог раздел малышку и обследовал. Выяснил, что девочка регулярно подвергается сексуальном насилию. Вагинальному и анальному. И что она – беременна.  

Отец ее не стал отнекиваться, а честно признался, что каждую ночь совершает с дочерью половой акт… но «никогда не насилует ребенка, а действует лаской и нежностью». Кроме того, он «разрешает любить ее трем своим неженатым братьям и престарелому отцу-инвалиду».  

После того, как дежурный врач не без помощи прибывшей полиции отправил девочку в отделение закрытой психиатрии (это было единственной возможностью, изолировать ее от семьи хотя бы временно и подлечить), цыгане покинули приемное отделение. С угрозами, проклятиями и плевками в сторону врача. И барабанным боем.  

А через час или два в приемном отделении снова появились цыгане. Новые, но как две капли воды похожие на ушедших. С двойником-отцом и двойником-девочкой. С плясуньями и барабанщиками. Только вместо шпагоглотателя пришел жонглер. Все повторилось как в страшном сне.  

Больше всего в рассказе психиатра меня поразило не то, что взрослые мужчины делали с ребенком (бывает и хуже), а то, что он сказал в конце своего рассказа: Представляешь, два таких жутких случая за ночь – я даже не успел перекусить и выпить кофе. Уши до сих пор болят от проклятых барабанов.  

То, что в больницу приходили двойники, его вовсе не встревожило.  

…  

В околоземном космическом пространстве неожиданно появилась новая орбитальная станция. Которую никто не запускал. Она была точной копией уже существующей станции.  

Телевидение и другие поставщики новостей начали, как ни в чем ни бывало, давать в эфир и печатать репортажи о научных достижениях ученых, работающих на двух станциях в околоземном пространстве.  

На Алексе стали все чаще появляться целующиеся лесбиянки-близнецы.  

А знаменитая белая медведица Альфа в берлинском зоопарке родила медвежонка с шестью лапами.  

…  

Неделю назад рядом с Потсдамской площадью сама собой выросла новая телебашня, точная копия башни на Александерплатц. И тут же начала транслировать те же каналы, что и первая. Только вверх ногами. И это не было замечено ни прессой, ни публикой.  

Как не было замечено и то, что из могил в парке Сан-Суси вылезли четырнадцать легавых собак Фридриха Великого и провыли хором (я не шучу) ораторию Баха. После чего разбежались в разные стороны.  

Рядом с канцлершей в правительстве Германии вдруг забегала и затараторила вторая Меркель. Казалось бы, это должно было привнести в работу правительства хаос. Отнюдь! Они мирно разделили полномочия. Например, если первая, исконная Меркель, уезжала на две недели с официальным визитом в Индию, вторая Меркель – возглавляла заседания правительства в Берлине.  

Поговаривают, что есть еще две, но я не верю.  

В небе над нами уже давно летают три одинаковые Луны.  

А где-то между Юпитером и Сатурном астрономы обнаружили вторую Землю и даже обменялись с ее обитателями радиосообщениями. Те, далекие от солнца земляне, пожаловались на то, что там холодно и скучно. Страны европейского союза уже спорят о том, как будут распределены между ними новые беженцы.  

…  

Позавчера я, к своему вящему ужасу, обнаружил, что недалеко, за кладбищем, на заброшенном земельном участке стоит двойник моего дома.  

Нашей трехподъездной бетонной коробке – около сорока лет. Краска на стенах местами облупилась, швы между блоками обнажились. Двойник выглядел точно таким же сорокалетним бетонным ветераном, ни на год не моложе. И краска также облупилась и швы обнажились. Рядом с ним я испытал что-то вроде пространственного дежавю.  

Инстинктивно нашел глазами окна на седьмом этаже. Да, сомнений быть не может, занавески те же. Бежевые, с квадратиками. В окне спальни – оставленная там висеть с прошлого рождества – красная звезда.  

Решил, во что бы то ни стало, повидаться с самим собой.  

Но сразу зайти не решился.  

Меня остановил страх. Я боялся, что если мы посмотрим друг другу в глаза, то нарушится какой-то фундаментальный физический закон и… произойдет аннигиляция. Мы исчезнем или весь мир.  

Вчера переборол страх и пошел. Туда. К самому себе в гости.  

Был уверен, что мой двойник меня уже ждет.  

Как я и предполагал, мои ключи подошли и к подъездной двери и к квартирной.  

Вошел без звонка.  

Обстановка знакомая. Даже телевизор такой же. И ковер. И два кинжала на стене.  

…  

Он сидел в итальянском кожаном кресле и ел бронзово-красную грушу.  

Предложил мне жестами сесть в кресло напротив и полакомится сочной курагой, лежащей на блюде. Блюдо покоилось на изящном старинном столике эпохи рококо. У меня дома такого столика не было. Откуда он его взял?  

Двойник мой вызывающе посмотрел мне в глаза, явно для того, чтобы продемонстрировать мне необоснованность моих страхов, вытер губы и руки синим платком и заговорил высоким голосом.  

Вежливо, но холодновато, поприветствовал меня, а затем – чуть ли не полчаса уговаривал меня лететь с ним следующим рейсом на Фобос. Показывал уже купленные билеты. Расхваливал отель, пляжи и публику. Убеждал не забыть взять с собой раскладушку, теплое пальто и ступу. Говорил, что ступа пригодится для приготовления пряностей, потому что суп из бычьих хвостов без пряностей невозможно есть, а тамошние повара ничего в пряностях не понимают и путают иланг-иланг с агар-агаром. А на раскладушке он, так и быть, будет спать сам, потому что на двухместный номер не хватило денег, а отпуск на морском курорте нам обоим необходим как воздух.  

На кой черт мне теплое пальто в тропиках – он так и не объяснил.