Деменция

Д Е М Е Н Ц И Я  

(пародия)  

ЭЛЬК  

Ехал на трехколесном велосипеде для взрослых. Тяжелом. Неуклюжем. Велосипед дребезжал, скулил и трещал. Приходилось останавливаться, поднимать его и опускать, не обращая внимания на его протесты. Потому что колеса попадали как в капканы – в коварные продольные грязные выбоины в асфальте и там застревали.  

Стершиеся от времени ручные тормоза не работали, дырявое плетеное сидение травмировало зад, ржавая цепь то и дело со скрежетом слетала с главной шестеренки-звезды. Ехал я очень медленно, глядел по сторонам и представлял себе, что сижу на сломанном механическом осле. Держусь руками за его огромные волосатые уши. Осел ревет, пускает ветры, но везет.  

По самому дну ада.  

Странно, из всех окон на меня смотрели неизвестные мне существа с круглыми сапфировыми глазами и с антеннами-присосками на головах, а по тротуарам разгуливали животные… вараны и слоны. Людей я не видел, а слонов… сотни… Они поднимали хоботы и трубили. Бивни их были покрыты сусальным золотом. А все вараны были гуттаперчевыми. Скалили зубы и высовывали длинные раздвоенные языки.  

Надо было конечно золотишко прибрать к рукам, только как?  

Слоны, как и мамонты, животные упрямые и своевольные. Добровольно золото не отдадут. Живут несколько тысяч лет. Врагов – затаптывают. Просто так подойти и содрать с бивня слона золото – невозможно. Слон обидится. И затопчет. Надо было попробовать их перехитрить. Как Суворов перехитрил Юсуф-пашу в битве последнего с армией принца Кобургского. Главное – быстрота и глазомер. Незаметно подкрасться сбоку. И – хвать слонягу за бивень. И тянуть…  

Нет… так ни разу и не решился. Хитрости во мне – как воды в море, а мужества нет вовсе.  

Или это не слоны и вараны, а неизвестные мне обитатели нижнего мира?  

Нет, это всего лишь газовые фонари. У фонарей нет ни хоботов, ни бивней. Ни когтистых лап, ни оскаленных зубов. Зато есть щупальца, которыми они ощупывают недра Земли. Ищут нефть и газ. Все теперь ищут нефть и газ. Энергетический кризис, ничего не поделаешь. Рост цен.  

Может в теннис поиграть? С кем? Со слоном или с гуттаперчевым вараном?  

Уже несколько часов еду, но ни одного корта не видел. Или я по кругу езжу? А все корты столпились где-то посередине. Как зеваки вокруг лужи крови на бульваре. Или наоборот, разбежались как галактики по окраинам вселенной и парят в своем ледяном одиночестве?  

Корты… вы где… ау! Есть под вами нефть? Или только могилы, земляные черви и кроты?  

Так давно не видел цветущих одуванчиков, что кажется, их и нет вовсе на свете.  

Куда я ехал?  

Иногда я терял свою цель из вида и ехал просто так. Вперед. Крутил педали. И меня терзало чувство неопределенности. И в горле першило.  

В остальное время я твердо знал, что еду домой. Ищу многоэтажный дом, в котором находится моя квартира. На седьмом этаже. Квартиру эту я снял неделю назад. Выбросил мебель, оставшуюся от предыдущего жильца. Содрал старомодные обои со стен. Чистил, красил. Травил тараканов на кухне. Похоже и сам отравился. Мерещится все время что-то. Ужасы всякие.  

А сегодня утром… или это было вчера вечером? Или год назад?  

Переехал в новое жилье. Что было потом – не помню.  

Помню только, что сидел на полу, смотрел на голые стены и видел на них давно забытые картины. Навсегда ушедших из моей жизни людей. Тосковал…  

Потом не выдержал и вышел из дома… решил купить что-нибудь съестное. Помогает от тоски. Например – хлеб, сливочное масло и пастеризованное молоко. И сыр Рокфор. Можно и сосиску куриную прихватить. С горчицей.  

На улице дул холодный ветер… пахнуло морем и мне захотелось свежей рыбки. Отправился на край города в рыбный магазин. Туда, где ты сам выбираешь рыбу, плавающую в колоссальном вонючем аквариуме. Продавец-ловкач ловит ее сачком, отрезает ей голову, вспарывает кривым ножом ее брюхо, выбрасывает красно-синие внутренности и пузырь, на котором колеблется капелька крови… заворачивает оставшееся в газету.  

Купил рыбу, пошел домой. И, представьте себе, заблудился. И рыбу потерял. Не знаю, где. Зашел в неизвестный мне район. Каналы, каналы, как в Гамбурге, вода – как черные чернила, а вдоль каналов – одинаковые шестиэтажные здания. Старинные. Бывшие портовые склады.  

Ни машин, ни людей, ни магазинов. Даже слоны исчезли, не говоря уже о варанах.  

Только в каналах иногда показываются чьи-то бледные лица. Утопленники?  

Фонари светили светло-зеленоватым светом. Где-то далеко-далеко дрожало и мерцало зарево… ревела сирена. Полиция? Скорая помощь? Или воздушная тревога? Доносились и раскаты грома. И гарь. Или это взрывы? Над моей головой пролетели три черных вертолета, похожие на дьявольских стрекоз. По набережной медленно полз непонятно откуда тут взявшийся танк.  

Тревожно. Брел, брел…  

А через час или два вдруг понял, что еду на велосипеде. По мостовой! Трах-тарарах! Ужас!  

Не было у меня велосипеда. Рыба была, а велосипеда не было. Неужели… рыба – без головы и без внутренностей – превратилась в трехколесный велосипед? Сама собой? Пожалела меня? Всякое бывает. Вспомнил сказку про корыто.  

Или я украл где-то велосипед? Я могу взять, если плохо лежит.  

Или позаимствовал. Где?  

В женской школе для трудных подростков.  

Помню, увидел вывеску и сразу вошел. С рыбой под мышкой.  

Заинтриговало. Думал там бордель. А там действительно – школа!  

На стене в вестибюле – портреты лучших учениц и заслуженных учителей. Ученицы миленькие такие, сексапильные, с антеннами-присосками на головках, похожих на луковички… а у учителей морды как у сенбернаров. Они на своих портретах лаяли, пытались выпрыгнуть из рам, царапали стекла когтями. Может запах рыбы учуяли. Едят собаки рыбу? Не знаю.  

Не успел войти, как ко мне со всех ног побежали школьницы-подростки. Трудные. Обступили и давай меня гладить. Не подумайте чего… Только по голове.  

Гладить, причитать и подмигивать. Спрашивали: А где твои антенны?  

Я ответил: У меня нет антенн на голове. Таким уж уродился. Зачем вы мне подмигиваете? Я ваших знаков не понимаю.  

Они только смеялись. Некоторые, впрочем, показали мне свои розовые…  

Я к такому приему не привык, растерялся естественно. А они взяли меня под руки и повели в школьный драмкружок. Открыли высокие двери и втолкнули в какую-то полутемную комнату.  

Неужели они приняли меня за кого-то другого? За Жана Маре или Луи де Фюнеса. Но я не похож ни на того, ни на другого. Я немного похож на Пола Ньюмана. В его молодые годы. Но никто кроме меня этого не замечает. Увы.  

Вначале я думал, в этой комнате и нет никого, но потом разглядел два стула, стоящие один напротив другого на небольшой сцене и женщину средних лет, сидящую на одном из них. Лицо ее тоже слегка напоминало морду сенбернара…  

Она жестами пригласила меня сесть на другой стул.  

Поднялся на сцену, сел.  

Женщина впилась в меня взглядом. Раскрыла пасть. Тихо зарычала. Залаяла.  

Мне стало страшно. Вдруг бросится на меня и искусает?  

Стал демонстративно смотреть на стены. На них висели большие портреты известных драматургов и актеров. Покрытые густым слоем пыли. Узнал Гольдони. Или это был Бомарше? И в них тоже сквозило что-то пёсье. Несмотря на парики.  

С трудом выдавил из себя: Мне кажется, вы все тут принимаете меня за кого-то другого. Вы что, ждете какую-то важную птицу? Смею вас заверить, я зашел в вашу школу случайно. К драматическому искусству отношения не имею. В театре был последний раз лет двадцать пять назад. В саксонской провинции. Помню, давали современную пьесу. «Красавицу Сельфинью». Или «Семьсот семьдесят семь оргазмов ублюдка Джимми». Полуголые актеры истерично орали друг на друга. Орали, орали. Потом молчали. Излучали ауру. Потели. Ползали. Хрюкали. Совокуплялись. Потом опять орали. Часа два. Затем пьеса кончилась. До семисот семидесяти семи явно не дошли. Аплодисменты были жидкие. В зале сидели несколько критиков и журналистов, родственники и друзья актерского состава. Да, была еще любовница режиссера. Красотка с очень коротко остриженной головкой, похожей на гриб. С двумя спутниками, боксерами-близнецами. Все трое смотрели друг на друга, высовывали языки, рыгали и неприятно дергались.  

– Как мило вы рассказываете. Гав-гав. Да, да, мы ждали. Вас. Мы ждали вас. Ждали. Гав! Наконец-то, маэстро. Наконец-то вы пришли. Теперь все-все будет иначе. Нас ждет долгожданный успех. Возможно, нас даже пригласят на фестиваль в Верону. А я так давно не гуляла и не приседала по малым делам на набережной Адидже.  

Голос у женщины был сиплый, с рычащими глубоко внутри драконами. От него у меня сразу заболели уши и заныло в мошонке.  

– Маэстро… Меня? Меня вы ждать не могли. Меня никто нигде не ждет. Я – Эльк. Каждый. Любой. Он. Я человек-местоимение.  

– Он? Вы не любой, вы наш! Гав-гав-гав. Мы ждали вас, мастер Эльк. Многие годы. И вот вы тут. И я имею честь предложить вам главную роль в нашей новой постановке.  

– Что хотите поставить?  

– Прекрасную пьесу. «Свадьба броненосцев на острове Бо». Имя автора вам ничего не скажет. Из лучшего британского питомника.  

– Бог с ним, с автором. Может расскажете, очень кратко – содержание.  

– Конечно, конечно. Слушайте. Гав-гав-гав...  

Вернулся домой часа в два ночи. И получил сюрприз. Довольно неприятный.  

Расскажу по порядку.  

Прежде всего – не знаю, как и почему, но дом, в котором я живу, стал двухэтажным. Из башни превратился в лежащий на пузе кирпич. Сплющился.  

Но это – еще полбеды.  

В доме-кирпиче была всего одна квартира. Двухкомнатная. Моя. На втором этаже. Квартиру эту я не без труда нашел, входная дверь была заперта… но у меня в кармане лежал ключ.  

Внутри квартиры все было так, как до моего ухода.  

Звенящая пустота, по которой бродили призраки прошлого.  

Я опять увидел силуэт отца, умершего шестьдесят лет назад, услышал кряхтение бабушки, нелепо погибшей в лифте собственного дома, вынужден был выслушивать снова и снова нотации моего строгого деда-начальника, мне опять пришлось отбиваться от наскоков хулиганов, непонятно как прилетевших сюда из города моего детства, передо мной промелькнули – только промелькнули, но как же это мерзко – вечно мрачные, всем недовольные физиономии коллег по работе, еще хуже – тошнотворные лица вождей страны, в которой мне посчастливилось родиться, я видел тени межконтинентальных ракет, с помощью которых они хотели уничтожить жизнь на Земле…  

Я слышал эхо последних стонов в больницах моего города, шепот умирающих в ущельях Гиндукуша, ощутил еще и еще раз дуновение смерти… от кремля… от кремля.  

В оставшейся части дома было что-то вроде общежития. В его больших открытых помещениях жили… уроды. Я так и не смог понять, живые ли это люди или собрание мертвецов. Все они были обнажены. Напоминали обитателей острова Моро.  

Больше всего там было женщин и детей, но были и мужчины. С серыми лицами, покрытыми волдырями. Вместо волос на их головах, подмышками и на лобках росли сорная трава и грибы-поганки. На коже – царапины, ранки, синяки. Глаз у этих существ не было. Носы – как у обезьян.  

Они лежали на толстых поролоновых матрасах. Сидели на стульях и как будто смотрели в потолок, пытались что-то готовить на открытых кухнях, мылись сами или мыли детей, стирали белье в цинковых ваннах, о чем-то хлопотали, пели, выли, перебранивались, совокуплялись. Все со всеми, независимо от пола и возраста.  

Пациенты лепрозория? Беженцы? Или их ожившие после смерти тела?  

Когда они меня учуяли и догадались, что я не из их числа… несколько женщин видимо возомнили черт знает что…  

И повисли на мне… как приклеились. Целовали меня в засос, льнули, прижимались интимными местами, что-то страстно шептали, изображали внезапно нахлынувшую страсть. И, несмотря на мои вежливые, но настойчивые просьбы, не хотели от меня отлепляться.  

Пришлось применить грубую силу, чтобы освободиться от их назойливых прикосновений. Тела их пахли мазутом. Во рту – не было зубов. Треугольные ногти были черными.  

Принял душ, растерся полотенцем, сел на пол, подремал. Попытался объяснить самому себе метаморфозу, произошедшую с домом, но не мог ничего придумать.  

Волшебство? Иллюзия?  

Или возрастное искажение восприятия действительности? Деменция? Ведь я старик.  

Никто не мог перестроить дом за время моего отсутствия. И никакого волшебства, способного на такое, не существует. Зато я мог запросто забыть настоящий размер дома и внушить себе все, что угодно.  

Но эти странные существа… беженцы… или бог их знает, кто…  

Не мог же я снять квартиру в общежитии для беженцев, прокаженных или выходцев с того света. Это было бы безумием! Ведь я трус, мизантроп и расист. Не могу терпеть шума и криков. И к тому же страшно брезглив.  

Из-за входной двери все еще доносился рев возбужденной толпы. В дверь то и дело стучали, ее царапали, резали ножами, рядом с ней орали, стонали, визжали…  

Не удержался, посмотрел в глазок.  

Ожидал увидеть там этих ужасных безглазых женщин, готовых броситься на меня и высосать из меня все соки, как только я покину свое убежище.  

Но нет, женщин за дверью не было. Там меня действительно ждали, но не женщины… а проклятые гуттаперчевые вараны. Похожие на горилл. Или это были левиафаны? Они скалили свои огромные зубы и высовывали из пастей длиннющие лиловые языки, с которых на пол скатывалась ядовитая слюна.  

Через какое-то время шум затих.  

Посмотрел еще раз в глазок. Вараны исчезли! Что же я увидел?  

Такого быть не может. Он?  

Я увидел хорошо знакомого мне человека. Имени его я не знал. Не знал, кто он, но был твердо уверен в том, что он много раз по своей прихоти изменял мою судьбу.  

Что ему от меня надо?  

ДИНАРИЙ КЕСАРЯ  

Ко мне в квартиру вошли два человека... мгновение назад бывшие одним существом. Да, тем самым, крупным мужчиной в длинном черном пальто.  

Я с трудом верил собственным глазам. Кусал себе пальцы, но это не помогло. Как он разделился?  

Один высокий, другой среднего роста.  

Эти люди тоже были моими старыми знакомыми. Часть моей жизни прошла в тесном контакте с ними. Но как я ни напрягал память, не мог вспомнить, ни как их зовут, ни где, когда и при каких обстоятельствах я общался с ними.  

Внешне они походили на Панурга и брата Жана.  

Если вы непременно хотите их себе представить, найдите иллюстрации Густава Доре к «Гаргантюа и Пантагрюэлю».  

– Проходите господа, садитесь на пол. Мебель я еще не купил…  

– Не купил, и никогда не купите. Если вы нам не поможете, то вообще больше ничего не купите, – саркастически заметил Панург и улыбнулся без всякой иронии, скорее печально.  

– Да, да, не купите. Ничего. Никогда, – сокрушенно добавил брат Жан и сложил свои мускулистые руки на груди, как молящийся.  

Панург подмигнул мне и заявил: Мебели нет, но мы-то тут…  

И мебель тут же появилась. Три удобных кресла и круглый стол между ними.  

Еще через мгновение – мы все уже сидели за этим столом и пили холодное саке из прозрачных стаканчиков.  

Панург пил саке маленькими глоточками, наслаждался. Брат Жан выпил стаканчик одним духом. Налил себе еще один из затейливой керамической бутылочки в форме вазы. На боку вазы были изображены лесистая равнина, горы и летящий дьявол, похожий на иероглиф.  

Панург смаковал. Брат Жан пил как прорва.  

Пауза тянулась и тянулась.  

Я слышал, как булькает в животе у брата Жана.  

Казалось, мои гости вовсе не желают со мной общаться.  

Мое терпение лопнуло.  

– Разрешите спросить… чем обязан вашему появлению в моей квартире? Чем могу служить, господа?  

– Браво, браво, господин хороший. Решили прямо так рубануть… в моей квартире… чем могу служить… Благородная прямота.  

Говоря это, Панург барабанил по своему животу. Я узнал ритм «Болеро» Равеля. Брат Жан тоже забарабанил. Волосатыми короткими пальцами по столу. Мне показалось, что началось землетрясение. А в моей голове неожиданно заиграл симфонический оркестр.  

– Что, больно? Бедняжка… – пробурчал Панург. Кивнул, и оркестр в моей голове играть перестал.  

– Я тоже не люблю, когда громко играют, – доверительно проговорил брат Жан.  

Панург решил показать, кто тут главный. Дернул бровью и начал загибать длинные пальцы: Начнем с того, что это не ваша квартира. Это вообще не квартира. Хотите посмотреть, где мы с вами на самом деле находимся? Хотите увидеть заросшее полынью поле размером с вашу Европу? Хотите заглянуть в зияющую бездну вместо неба? Узнать тайну постыдного будущего вашей цивилизации, так усердно занимающейся саморазрушением?  

– Не надо, прошу вас.  

– И служить нам, милостивый государь, вы не в состоянии.  

– Надеюсь, вы не собираетесь карать меня за использование стандартных фигур речи?  

– Не собираемся, но можем… Можем покарать за все что угодно! Скажите спасибо за то, что мы вас до сих пор терпим. Кое кто предлагал нам превратить вас в навозного жука. Или раздеть, обмазать медом и посадить в муравейник. Или на кол, – веско добавил брат Жан.  

Решил не раздражать попусту моих гостей и помалкивать. Говорить только если спрашивают.  

– Золотое правило! – одобрил Панург, очевидно читающий мои мысли.  

– Только не надейтесь. Ни на что не надейтесь, сударь мой, – медленно проговорил брат Жан, – говорите вы или молчите, мне абсолютно все равно. Вы бездельник, обжора, эгоист, рукоблудник и позер… вы хуже навозного жука, тот хотя бы навозные шарики катает, а вы катаете только свое брюхо… Кстати, куда вы дели украденный вами в школе для трудных подростков велосипед? Отвечайте, когда вас спрашивают!  

– Я не помню.  

– Они не помнят! – брат Жан неожиданно рассвирепел, сжал громадные бугристые кулаки и заорал так громко, что зазвенели стекла в окнах, – раздавлю тебя как мокрицу! Глаз на жопу натяну!  

Панург с явным удовольствием наблюдал за происходящим. Прихлебывал свое саке.  

Потом все-таки вмешался.  

– Не будем горячиться, господа! Речь не идет о каком-то дурацком велосипеде. Можете оставить его себе.  

Брат Жан тут же успокоился и начал поддакивать: Да, вовсе не о велосипеде. Чихать мы хотели на ваш трехколесный велосипед. На все велосипеды на свете. Нам вообще на все чихать.  

Тут брат Жан громко чихнул. Как будто молнией ударил.  

Панург поправил приятеля: Но кое на что нам не чихать. Очень даже не чихать! Вы, наверное, подумали, что мы циники и нигилисты. Вломились к вам, посадили вас на стул и начали грозить… А на самом деле…  

– А на самом деле, – продолжил брат Жан бархатным голосом, – мы романтики и вегетарианцы. Мухи не обидим. Просто работа у нас тяжелая. Целыми днями приходится общаться с разными подонками, увещевать их, пытаться пробудить в них человечность. Мы ее пробуждаем – изо всех сил, а она не пробуждается. Вот вы, например, наверняка уже давно догадались, что мы ищем, что хотим от вас. Но строите из себя идиота… виляете… раздражаете попусту. Ответьте нам честно только на один вопрос. Где вы ее спрятали? Мы проверим. И уйдем. И позволим вам еще столетия бродить между каналами, кататься на велосипеде и покупать свежую рыбу. Подарим вам килограмм сусального золота. Восстановим ваш дом и уберем из него несчастных уродов. Даже варанов прогоним с улиц. Им тут не место.  

Я попытался внести в дело ясность.  

– Господа, это все замечательно, но клянусь вам коронами двенадцати цезарей, я не знаю, о чем вы говорите. Я нигде и никогда и ни от кого – не прятал «ее». Понятия не имею, что или кого вы имеете в виду. Вы легко читаете мои мысли – и знаете, что я не лгу. Зачем же вы меня мучаете? Если вы скажете мне, о чем идет речь, я возможно что-то и вспомню.  

Панург покачал головой, затем сказал брату Жану: Кажется, он действительно все забыл. Возможно, его укусил варан. А у варанов слюна ядовитая.  

Брат Жан откликнулся: Забыл, забыл… Они все забывают. Время стирает их память как ластик карандашный рисунок, а они этого и не замечают.  

– Что же, тогда перейдем к плану Б. Я нашел кое-что в архиве.  

– Именно, именно к плану Б. Покажем ему черно-бееелое кино.  

В глазах моих померкло. На мгновение я потерял себя, но тут же очнулся… в маленьком уютном кинозале.  

Недалеко от меня сидели, вальяжно развалясь, мои гости. Панург курил длинную серебряного цвета ароматизированную сигарету и пускал лиловые кольца. Брат Жан жадно поедал попкорн из бумажного ведёрка. Больше в зале никого не было.  

Невидимый киномеханик включил проектор. Застрекотала пленка. На экране появилось бежево-оранжевое, дрожащее изображение.  

Двое мужчин сидели за небольшим столиком и пили пиво.  

– Рееезкость! – завопил брат Жан.  

Я сразу узнал одного из мужчин. Потому что это был я. Вылитый Пол Ньюман в «Нобелевской премии».  

А кто был моим собутыльником?  

Вспомнил! Милош, сотрудник отдела нумизматики. Сцена эта происходила в начале девяностых, я работал тогда в музее Боде. Фотографировал картины и пластику и обрабатывал фотографии. Платили мне мало, но публично не унижали.  

Распивали пиво мы в последний день моей работы. Точнее – в последние полчаса.  

Я пил радлер, а мой визави – настоящий праздрой.  

Маленький подслеповатый чех Милош, говорящий по-немецки с пражским акцентом, был единственным сотрудником музея, с которым я подружился. Он не задирал нос как остальные. Он и сам чувствовал себя изгоем в арийском коллективе. Было в нем однако что-то от хитренькой мышки. Хорошо, что нам нечего было делить.  

Милош обладал уникальной памятью. Он помнил историю всех старых греческих и римских монет. К нему постоянно обращались за справками те, кому лень было искать монету в каталогах. Он никому не отказывал. Потому что монеты были не только его профессией, но и его хобби, его единственной любовью. Нет смысла упоминать, что он слыл грозным разоблачителем подделок. Он обнаружил много подделок и в коллекции музея. За это – вместо поощрения и похвалы он получил неприятности, и даже чуть было не потерял место. Ведь некоторые подделки были приобретены для музея лично директором или двумя его замами. Обычная история.  

Фильм был немой.  

Я пытался вспомнить, о чем же мы тогда болтали, но так ничего и не вспомнил. Прошло больше тридцати лет.  

Фильм был любительской, короткий. Кто его снимал? Зачем?  

В конце Милош достал из нагрудного кармана пиджака и передал мне небольшой предмет, завернутый в бумагу. Видимо, подарил что-то на прощанье. Сказал несколько фраз. Рассмеялся. Похлопал меня по плечу. Зачем-то многозначительно кивнул в камеру.  

Фильм кончился. В кинозале зажегся свет.  

– Вот видите, – сказал брат Жан, – вы положили ее в карман. Вспоминайте, вспоминайте, пожалуйста. Активируйте ваши серые клеточки.  

– Да, да. Эта была монета.  

– И не просто монета, а…  

– Динарий кесаря. С Тиберием.  

– И не просто динарий, а…  

– Милош сказал, тот самый…  

– И вы ему поверили?  

– Разумеется, нет. Я решил, что он шутит, а динарий этот – одна из многочисленных копий, которые Милош и его коллеги изготовили к намечавшейся тогда выставке античных монет. Так вы что же, об этой монете меня спрашивали?  

– Да.  

– Зачем она вам? Погодите, вы что, действительно верите, что эта та самая монета, которую Иисус Христос держал в руках во время разговора с фарисеями? А затем произнес: Кесарю – кесарево…  

Тут что-то произошло. Время остановилось. Пространство завязалось в узел. Мне показалось, что в кинозале выкачали воздух.  

Я решил, что пришел мой смертный час.  

Мои гости неожиданно посерьезнели. У меня на глазах они потеряли сходство с раблезианскими персонажами, обнялись и… слились в одно существо. В одного человека. В того самого мужчину. Которого я видел в глазок до их прихода.  

Роста он был не просто высокого, а – с современного баскетболиста, голосом обладал низким.  

Бритый череп. Длинное черное пальто. Пенсне. Руки – неестественно белые. Перстень на указательном пальце. На перстне – изображение совы. Говорил он спокойно и вежливо… но так, как будто нехотя снисходил к собеседнику. Как власть имеющий.  

– Расскажите о том, что вы с этим динарием сделали.  

– Не помню. Возможно монетка все еще лежит среди других вещей у моей последней подруги. У Летиции. В ее подвале хранятся мои чемоданы.  

– К сожалению, мистер Эльк, Летиция выкинула ваши вещи на свалку, где их благополучно сожгли. К слову, она умерла много лет назад… и та свалка больше не существует. Панта рей. Но мы смогли обыскать ваши чемоданы до этого. Ничего не нашли. Вы тогда, после музея, пришли домой, бумажку, наверное, развернули?  

– Развернул.  

– Посмотрели на монету?  

– Да.  

– И что же по-вашему, это была копия? Литье? Гальванопластика?  

– Я об этом не думал. Мне было все равно. Красивая монета. Характер Тиберия – весь как на ладони. Властный, целеустремленный, умный, но ненасытный.  

– В архиве есть еще один фильм. Из более позднего времени. Посмотрите?  

– Валяйте. Куда я денусь, посмотрю.  

В зале погас свет, опять застрекотала пленка.  

И этот фильм был черно-белый и немой.  

Я увидел красивое озеро между высоких, кое где покрытых снегом гор. Конечно, узнал. Озеро Гарда. Посетил его я за два года до Миллениума. С моей тогдашней подругой Шарлоттой.  

Мы плыли в сторону Лимоне и Сало на небольшом туристическом кораблике. Дул сильный ветер с севера. Кораблик сильно качался, трещал… но пассажиры не беспокоились. Волны на озере не были выше полуметра. Молодые, хорошо сложенные итальянцы-виндсёрфингисты в цветных обтягивающих костюмах ловили порывы ветра и совершали затяжные прыжки, иногда переворачивались в воздухе. Я им завидовал. Воздух был теплый, нежный. Пахло лимонами. Мы с Шарлоттой были счастливы, беззаботны. Жадно пожирали глазами окрестности. После нашего серого индустриального города озеро Гарда казалось нам раем на земле. Я достал монетку, поцеловал ее и дал поцеловать Шарлотте, собирался бросить ее в воду. По известному обычаю. Но Шарлотта не позволила мне сделать это. Да, да, вспоминаю. Динарий я взял, перед отъездом, не глядя, из коробочки для японского печенья. Специально для того, чтобы бросить в озеро.  

Следующий и последний эпизод фильма был снят в Венеции. Туда мы поехали на туристическом автобусе сразу после обильного завтрака в нашем трехзвездочном отеле на берегу озера. Отель, конечно, мог бы быть и получше. Но мы были рады тому, что есть, я тогда вел жизнь свободного художника, а Шарлотта еще не получила хорошую работу в собственном бюро с огромными кактусами…  

Денег у нас было в обрез. Так мало, что и на пару капучино на площади святого Марка не хватило бы. И ко мне в голову пришла мыслишка – а не толкнуть ли нам динарий в антикварном магазине.  

На экране мы увидели только один эпизод – мы сидим за столиком и пьем по очереди из одной чашечки кофе.  

– Судя по этому отрывку, вы тогда динарий не продали.  

– Припоминаю сцену у антиквара. Рассказать?  

– Я весь внимание.  

– Настоящий антиквариат найти в Венеции не владеющему итальянским немецкому туристу – не легко. Слишком многие сувенирные лавки пытаются выглядеть так, как будто они продают старинные вещи. Мы с Шарлоттой отошли как можно дальше от площади Святого Марка и не сразу, но нашли небольшую темную лавку, в которой продавали книги, картины, статуэтки, вазы, марки и монеты. Пахло чем-то особенным. Лавром или ладаном.  

Продавец в потертом черном костюме, несмотря на жару, был возможно древнее всего симпатичного барахла, которое его окружало. Я поздоровался и достал мой динарий. Положил его на стол перед продавцом. Тот взял большое увеличительное стекло в изящной серебряной оправе. Посмотрел на монету, перевернул ее дрожащей рукой, потом долго ее рассматривал и трогал. Затем произнес, ужасно картавя, по-немецки: Вы хотите продать эту монету?  

– Да.  

– Зачем вам деньги?  

– Странный вопрос. Особенно в Венеции. У нас даже на кофе денег нет. А я еще хотел купить дочке подарок. Колокольчик.  

Продавец повел себя особенно. Он встал и долго что-то искал на пыльной полке. Кряхтел. Нашел и подал мне. Это был медный колокольчик.  

– Вот, возьмите. Это мой вам подарок. За то, что я имел честь подержать этот динарий в руках. Бесценное сокровище. Храните его как зеницу ока. Оно пригодится вам и в этом мире, и в ином.  

Мы с Шарлоттой рассмеялись, не придали значения его словам. Подумали, старый дурак!  

– Старик знал, что говорил. Он понял, что это реликвия. А дураком в этой истории были вы. Только вы. Невежественной немочке можно простить ее слепоту. Хотя и она… почувствовала что-то, не дала бросить динарий в озеро. Но вы… несколько лет читающий в день по Евангелию… имеющий дома целую библиотеку христианской литературы... Считающий себя чувствительным и проницательным человеком, которому доступно многое из того, о чем и не подозревает обыватель. Ответьте мне еще на один вопрос. Как вы тут очутились? В городе с слонами и варанами на улицах. Как вы стали Эльком?  

– Если бы я знал! Однажды утром я проснулся в другом мире… в многоэтажной башне в этом городе, в квартире на седьмом этаже. На полу. Думал, еще сплю. Но сон и не думал кончаться. С тех пор я тут. Стараюсь жить так, как будто ничего не произошло. Тут каждый день все меняется. Сегодня – слоны и вараны, завтра – тигры и динозавры. Метафоры материализуются. Параболы составляют суть жизни. А реальность вечно ускользает. Кто-то постоянно кладет мне в карман двадцать франков, и я не умираю от голода или жажды. Посетил недавно местного эскулапа – огромную зеленую жабу. Она лизнула мне своим пятнистым языком нарыв на спине – и через час от него не осталось ни следа. А Эльком… меня прозвали мои друзья. Еще в старой жизни. После посещения выставки гравюр по рисункам Брейгеля.  

– И вы не протестовали?  

– Зачем?  

– И вы конечно и понятия не имеете, сколько лет прошло с тех пор, как вы покинули бренный земной мир.  

– Не имею. Повторяю, мне так легче.  

– И не хотите, чтобы я сказал?  

– Нет. Мне и так не легко.  

– Ах какие мы нежные… Ровно через десять минут вы перенесетесь во времени туда… в ваш последний день в музее. Прямо за тот самый стол. За минуту до того, как Милош вынет из кармана завернутую в бумажку монету. Тут и я подоспею. И мы немножко побеседуем втроем. Боюсь, ваш милый Милош подарил вам эту монету с особой целью.  

– С особой целью?  

– Полагаю, что таким изощренным способом он хотел вынудить меня с ним встретиться. Ну что же, доставим ему это удовольствие. Интересно, что он потребует за динарий. Деньги? Философский камень? Или макабрическую потенцию и вечную жизнь в замке на берегу Луары с пятью тысячами невинных девушек?  

Радлер был так хорош, так сладок и душист, что мне безумно захотелось вернуться в обычную жизнь. Даже мелькающие вокруг постные физиономии бывших коллег по работе в музее, даже надменные лица начальства – не уменьшили во мне желания жить. Этот новый старый мир тянул меня в себя.  

– Что с вами? – спросил Милош и насторожился.  

– Ничего, все хорошо. Просто радлер превосходный! Взбодрил. И жизнь продолжается. Надеюсь.  

– Мне показалось, что вы совсем другое ощутили. И подумали.  

– А может и другое, черт с ним со всем. Ухожу из музея. Это прекрасно. А вы остаетесь. И это прекрасно. Потому что тут ваше место. Среди старых монет и прочих сокровищ. А я буду жалеть только о Рименшнайдере.  

Кажется, я сбил его со следа. Его мало интересовал разговор со мной. Он нетерпеливо ждал появления черного человека. Предвкушал чудеса и дары небес.  

– А у меня есть кое-что для вас.  

Милош вынул из нагрудного кармана пиджака завернутую в синюю плотную бумагу монету и осторожно положил ее на стол. Оглянулся.  

Но черный человек не появился.  

По лицу Милоша пробежала гримаса легкого разочарования. В голосе его появилось едва заметное раздражение. Неужели фокус не удался?  

Я позволил себе его немного поддразнить: Кого вы ждете, дорогой Милош, кому на самом деле предназначается этот подарок? Почему вы оглядываетесь? Надеюсь, вы готовы встретиться лицом к лицу с повелителем мух? Кстати, а что это там, в синей бумажке? Не иначе как монета? Золотая?  

Милош пошел ва-банк: Вы отлично знаете, что в синей бумажке. Все знаете, не правда ли? Сколько лет прошло после этого момента? Сто? Двести? Он придет?  

– Потерпите, дорогой. Он придет. Только, боюсь, общение с ним вам не понравится. Радуйтесь, если он с вас живого кожу не сдерет.  

– Все так плохо?  

– Боюсь, хуже, чем вы думаете. Впрочем, откуда мне знать… У каждого с ним – свои счеты. Может, вы ему понравитесь? Он ждет от вас каких-то фантастических требований в обмен на динарий. В памяти остались нечеловеческая потенция и пять тысяч девственниц в замке…  

– Спасибо, рассмешили. Хотя… почему бы и нет?  

В этот момент черный человек появился. Возник. Прямо за нашим столом. Ни слова не говоря, он взял левой рукой меня за руку, а правой – за руку Милоша. И унес нас прочь.  

Милош успел-таки в последнее мгновение перед нашим исчезновением спрятать монетку в синей бумаге в кармане моего пиджака.  

Черный дьявол перенес нас в очень экзотическое место.  

На леднике где-то в Гренландии была установлена круглая деревянная платформа. На ней лежал толстый одноцветный ковер.  

На этом ковре мы и расселись кто как мог.  

В бирюзовых небесах сиял лучезарный диск Солнца. Лучи его не грели. Откуда-то сбоку ревел океан.  

Ледник трещал и – мы не сразу это заметили – медленно тащил нас к пропасти.  

Я пытался успокоить себя мыслью о том, что я так и так мертв. Что мне мол нечего терять. Почему-то эта мысль не принесла мне облегчения.  

Приятель мой кряхтел, стонал и поскрипывал зубами. Охал, хватался руками за бока. Часто менял позу. Как будто танцевал лёжа.  

Первым заговорил, как и положено, хозяин наших тел и душ.  

– Приветствую вас на Севере, господа. Надеюсь, вам тут понравится. Можно спокойно покалякать о том, о сем. В теплой компании. Тут никто мешать не будет. Ночью видно северное сияние. Самолеты не летают. Сюда и белый медведь не залезет. В океане, внизу, правда, полно акул. Да и падать придется долго. Метров четыреста. И вода, там внизу, холодная. Не вода, а ледяная каша. Но где наша не пропадала…  

Знал ведь – надо промолчать, но язык не позволил: Меня-то вы зачем сюда притащили? Монета все еще у Милоша. С ним и разбирайтесь, а меня прошу доставить по месту жительства.  

– Откуда что берется? Я должен подарить вам жизнь, которую вы в свое время так глупо поставили на карту и проиграли? Ха-ха-ха. С вами все ясно, господин Эльк. Позже займемся и вами. А сейчас пора высказаться вашему дружку. Ждем-с.  

Милош охать и скрипеть зубами перестал, но говорить явно готов не был.  

С ужасом смотрел по сторонам, то и дело хватался за сердце.  

Похоже, его проект был чисто умозрительной конструкцией. Построением которой он занимался в свободное от работы время… мечтал, фантазировал. Представлял себе встречу с сатаной иначе. Его право!  

Черный человек видел Милоша насквозь. И презирал его так же, как и всех остальных людей. Он мог взять Милоша двумя пальцами за горло, придушить как котенка и бросить в пропасть. Или сожрать вместе с синей бумагой. Но не делал это. Почему? Потому что даже всесильные существа подчиняются неким правилам, придуманными не ими. В данном случае правило гласило: Нельзя брать силой у другого божественный предмет. Подобные предметы можно получить только в подарок.  

Черный человек попросил Милоша мягким миролюбивым голосом: Быть может вы расскажете нам, как вы догадались, что эта монета – тот самый динарий. Это интересно. Не беспокойтесь, у нас достаточно времени, а если его будет в обрез, то мы его растянем или остановим… Если вам тут неуютно… то платформа наша прекрасно справится с ролью ковра-самолета. Перенесет куда пожелаете. Стоит только захотеть.  

И в то же мгновение… наша платформа приземлилась на ровной горизонтальной поверхности внутри кратера. На Луне!  

– Я рад, что вы, Милош, проходили в школе астрономию и точно указали адрес нашего прибытия – кратер Коперник. Не сделай вы этого, наша транспортная система перенесла бы нас, возможно, на неизвестную планету в другой галактике. Не знаю, выдержал ли бы защитный пузырь такое испытание.  

Поглазев вволю на странные, как будто из серого мыла сделанные, лунные ландшафты, Милош заговорил. Хитренькая мышка внутри него очнулась после обморока, правильно оценила ситуацию и приготовилась вешать лапшу на уши самому сатане.  

– Ничего особенного не произошло. К счастью. Или к сожалению, не знаю. В рамках рутинной проверки фондов я разгребал пыльный сундучок, полный старых монет и орденов, подаренный музею еще до войны одним известным филантропом. Не знаю, почему русские его вернули. Хотя… золота я в нем не нашел. Возился целый день. Работал я так: Доставал монету из сундука, протирал ее проспиртованной тряпочкой, мыл, сушил, определял примерный возраст и происхождение, клал в круглую прозрачную коробочку, к которой приклеивал бумажный ярлычок. Вечером коробочки кончились. Я устал. Пора было закругляться. И тут на глаза мне попался этот динарий. Подмигнул мне синеватым огоньком. Я в чудеса не верил… тогда. Протер его, вымыл и высушил. Все правильно. Профиль Тиберия. На обратной стороне – Ливия в образе богини мира. Надписи. Гурт. Хорошая сохранность. Что-то однако меня взволновало. В голову пришла мысль: А вдруг это тот самый динарий? Фантазия разыгралась. Увидел перед собой колоннаду Храма, толпу фарисеев, несколько учеников Иисуса и его самого. И вот, Иисус просит дать ему динарий. Молодой фарисей подает ему монету. Иисус смотрит на нее и говорит слова, которые знают теперь сотни миллионов людей. Затем отдает динарий молодому фарисею. И фарисей отходит от толпы своих. Монета жжет ему руку. Но что я рассказываю вам это? Вы (он посмотрел на черного человека) стояли тогда в толпе фарисеев и видели все своими глазами.  

– Браво, браво! – проговорил черный человек и добавил, – проникновенно рассказали. И что же было потом?  

– Подобные фантазии приходили ко мне в голову и раньше. И всегда были удивительно реалистичны. В них-то и заключается главная радость нумизмата. В телесном соприкосновении с стариной. С историей. Спрятал динарий в своем личном сейфе. Я не мог украсть его. Никогда этого не делал. Стал размышлять о том, как мне завладеть этим предметом, не совершив кражи. И пришел к единственному решению – отдать динарий Эльку. Который конечно подумает, что монета – невинная копия. И вынесет ее из музея. Я предчувствовал, что рано или поздно этой монетой заинтересуются очень влиятельные… существа. И захотят встретится со мной.  

– Хитро. Затейливо. Ну что же, хватит разговоров. Где динарий сейчас?  

– У Элька в кармане пиджака.  

Черный человек посмотрел на меня так, как наверное Генрих восьмой смотрел на своих жен, перед тем, как им отрубали головы и произнес: Прошу вас, достаньте монету, разверните бумагу и положите динарий тут, на ковер, между нами.  

Мне не оставалось ничего другого, как выполнить приказ.  

И вот… мы, трое, сидим вокруг динария. Черной горой возвышается сатана.  

Приятель мой, Милош, вьется на своем месте как воздушный змей. Раскачивается. Охает. Бормочет что-то. Переводит взгляд безумных глаз с умопомрачительных лунных гор на искривленные в презрительной гримасе узкие губы сатаны.  

Я стараюсь сидеть тихо и не привлекать к себе внимания.  

И тут… наш черный человек достает из кармана пальто карты. И начинает их ловко тасовать. На их рубашках – средневековое изображение колеса фортуны. Мужчины и женщины пытаются вскарабкаться по нему к вершине, на которой безмятежно восседает король во всей своей силе и славе, колесо медленно вращается, ангелы смерти стаскивают баграми несчастных вниз, в преисподнюю. И король тоже не может избежать этой участи.  

– Ну что же, господа. Сами видите, кому теперь принадлежит динарий – сам черт не разберет. Поэтому, предлагаю сыграть в очень простую игру. Каждый из нас вытянет из колоды по карте. Тот, чья карта имеет больше очков – выиграл. Очки младших карт – по номинации от шести до десяти. Картинки, как в покере, имеют два, три, четыре или одиннадцать очков. Победитель получает динарий и делает с ним то, что захочет. Как быть, если у всех будет… по восьмерке. В этом случае надо будет заново стасовать карты и сыграть еще раз. А что делать, если двое получат королей, а третий валета? Тогда третий из игры выходит, он проиграл. А двое с королями играют дальше. Согласны?  

Что нам было делать? Мы согласились.  

Тут произошла третья, последняя магическая телепортация. Черный человек перенес нас в казино… Может, в Лас-Вегас, или в Монте-Карло, или в Баден-Баден. Или во дворец господина демонов.  

Мы находились в красивом зале, украшенном причудливыми статуями, фресками и всеми возможными предметами искусства эпохи барокко. Удивлял жернов, висящий на потолке как люстра. И костюмы других посетителей казино. Их как будто притащили сюда из разных стран и эпох. В одном из углов зала стояла массивная виселица, в другом – посверкивающая металлическим лезвием гильотина.  

Мы сидели за инкрустированным малахитом столиком на удобных стульях. Внутри прозрачной, чуть розовой полусферы. Мы видели все и всех, нас не видел и не слышал никто.  

Сатана предложил мне снять колоду. Я снял.  

Черный человек положил колоду на стол и жестом предложил вытащить из нее карту. Я вынул и положил карту перед собой, рубашкой вверх. Тоже самое сделали и другие.  

Сатана приказал железным басом: Открываем вместе на три.  

И начал считать. Раз. Два. Три! Как будто из пистолета стрелял.  

Мы раскрыли карты.  

У всех троих были дамы. У сатаны – пиковая. У меня – червовая. У Милоша – дама треф.  

Черный человек щелкнул пальцами. Выхватил из воздуха бутылку шампанского и налил его в три хрустальных фужера.  

Я выпил. И у меня сейчас же приятно закружилась голова. Милош схватился за сердце, потом за бок, потом закашлялся. Я заметил в его глазах дьявольскую решимость.  

Сатана выпил шампанское из своего фужера, а потом – залихватски – выдул всю бутылку из горлышка. А затем проглотил и бутылку. Как удав – мышь.  

Крякнул и начал тасовать колоду. Предварительно засунув в нее трех наших дам.  

Предложил снять Милошу. Тот снял.  

Колода опять лежала на столе, и мы вытянули из нее наши карты. Опять положили их перед собой.  

На сей раз считал я.  

Раз. Два. Три!  

У сатаны был туз! Туз пик. У Милоша – бубновая восьмерка. А у меня – тоже туз! Червовый.  

Сатана ткнул пальцем с перстнем Милоша в лоб, и тот исчез.  

– Ну вот, наш нумизмат уже в музее. И ничего не помнит. Амнезия! Переработал и спятил, экзонумист. А мы с вами продолжим игру.  

Стасовал колоду. Дал мне снять.  

Руки у меня дрожали. По спине катился холодный пот. Я не боялся проиграть, я боялся выиграть. Мы вытянули из колоды свои карты.  

Раз. Два. Три!  

У меня была девятка червей. А у черного человека – семерка пик.  

Сатана заревел как голодный лев и заскрежетал зубами как тормозящий поезд...  

Я видел как испуганная девятка закрывает от страха свое карточное лицо руками. А семерка в ужасе пытается убежать со стола. Я услышал как со страшным треском ломаются рамы любимых картин в музее. Ощутил своим телом адский жар от горящих книг. Мне опять померещились окровавленные люди, бегущие по улицам Берлина. Я увидел огромный огненный гриб.  

Демиург покинул нашу галактику, сатанинское воинство одержало победу. Колесо фортуны бешено вращалось. Тысячи людей падали с него в преисподнюю.  

Я сделал то, что должен был сделать.  

Взял в руки динарий, полюбовался им напоследок и отдал черному человеку.  

– Держите. Дарю. И ничего не хочу взамен.  

Я проснулся на тахте в нашей трехкомнатной конуре на девятом этаже в блочном доме в Марцане. Утром того самого дня, когда меня должна была сбить пожарная машина на Потсдамской площади. Летиции дома не было, она была в гостях у сестры. Племянница выходила замуж за богатого баварца. Надо было помочь выбрать платье.  

Я принял ванну, почитал книгу Лео Перуца, поспал... нашел в холодильнике немецкие пельмени из куриного мяса, сварил себе все двадцать восемь штук. И съел их со сметаной, сливочным маслом и уксусом.  

Из дома в тот день не выходил.  

ВЕЛИКИЙ МАГИСТР  

А следующей ночью…  

Я спал на широкой тахте, которую мы с Летицией лет десять назад купили в складчину в магазине ИКЕА недалеко от берлинской Пирамиды.  

Нежился и видел сны.  

Все сны позабыл… только кусочек последнего, перед внезапным пробуждением около часа ночи, почему-то сохранился в памяти.  

Мой бывший тесть-профессор – голый, распаренный, с березовым веником в руках… в русской бане… хлещет себя веником по спине и советует: Слушай, зятек, умная ты голова, уважь старика, никогда не женись на женщине-одногодке или на старшей тебя! Бери в жены барышню, которая тебя моложе лет на десять, а-то и на пятнадцать! А не то прокиснешь! Заживо сгниешь, с старухой-то. И что ты в этой своей новой нашел? Ни кожи, ни рожи…  

– Она же ваша дочь!  

– И что, что дочь? Правда дороже!  

А я стою в бане, почему-то одетый в зимнюю одежду.  

Да… я осознаю, что это сон. Мне жарко, душно, я снимаю теплую куртку, отороченную бобровым мехом, разматываю шарф… раздеваюсь догола, а тесть мой, то худющий как скелет, то распухший как в водянке, делает мне какие-то знаки… ухает, танцует… потом начинает и меня хлестать веником по спине, и по животу, и по заднице, и по половым органам.  

И у меня почему-то – эрекция.  

И вот, я смотрю на него… а он уже не тесть мой больше, а павлин. Перья распустил…  

А теперь – он Будда желтый, сидит в позе лотоса, а в руке – все еще веник березовый держит.  

И вот, нет уже ни тестя, ни павлина, ни Будды…  

А стоит передо мной… Летиция.  

Стоит и смотрит на меня с ужасом, как на выходца с того света.  

И тут я понимаю, что не сон это уже, а явь. Что я стою босой, завернувшись в одеяло, в нашем коридоре, а на расстоянии вытянутой руки от меня – моя подруга, минуту назад вошедшая в квартиру, в пальто и сапожках. Растопырила руки в красных кожаных перчатках… как будто хочет от меня защититься. Над глазами у нее – синь. Губы – темно-зеленые.  

Летиция курлычет, хрипит, гулькает. Стучит зубами от страха.  

Пытаюсь обнять ее, успокоить. Одеяло падает…  

Летиция громко охает, убегает в кухню и запирается там на ключ.  

Подхожу к двери, стучу и прошу меня впустить.  

Она открыла мне только через полчаса.  

Предложила сесть за наш раздвижной кухонный стол. Налила мне какао в желтую кружку. Вынула из шкафа пачку печенья, открыла ее и положила на стол. После того, как я выпил какао и съел печенье с орешком посередине, начала говорить. Видимо, хотела убедиться в том, что я – не привидение.  

– Ты – это ты?  

– Конечно я.  

– Воскрес?  

– Нет, вернулся.  

– Ты не покойник?  

– Да вроде нет. У меня тут, перед твоим приходом, даже встал. Во сне…  

– Ты знаешь, что случилось год назад?  

– Что случилось?  

– Тебя машина сбила. Через три недели тебя кремировали и похоронили. В лесу, как ты и просил. А теперь ты на кухне сидишь, печенье ешь. А у меня уже три месяца новый друг. Томас. Заботливый такой, не то, что ты. Компьютерщик. В Берлин полгода назад переехал. Квартиру снял в Веддинге.  

– Заботливый… а потом ногу тебе отрежет.  

– Что ты несешь?  

– Извини, пошутил. Вспомнил ту ногу у нас в парке. Помнишь, ее бабушка какая-то нашла. Чуть не умерла от потрясения. А у нас всех кровь брали.  

– Откуда ты взялся на мою голову? Ты хоть что-нибудь помнишь? Как тебя машина сбила пожарная?  

– Да, припоминаю… я шел в Новую Национальную Галерею, и вдруг откуда-то сбоку появилось что-то огромное… красное… и ударило меня. Боль чудовищная, кости трещат… сирена… а затем темнота. А теперь я вернулся.  

– Так не бывает.  

– Как видишь, бывает.  

– И что теперь мне делать?  

– Не знаю.  

– Твои вещи лежали внизу, в подвале. В трех чемоданах. Но неделю назад Томас их на свалку отвез.  

– А книги?  

– И книги. Все равно их никто не читает. Я сама его попросила. Мне некуда было наш старый комод поставить… а выбросить жалко. Мы новый телевизор купили.  

– То есть… Моего у тебя ничего не осталось?  

– Кое-что есть.  

Летиция ушла в спальню… и принесла оттуда коробку от японского печенья.  

Положила ее на стол, открыла.  

Там лежали мои документы, зажигалка, которую я непонятно зачем украл однажды в ресторане у бывшего чемпиона ГДР по гандболу, пять авторучек с золотыми перьями, два увеличительных стекла, театральный бинокль, мой старый мобильник, швейцарский перочинный ножик с крестиком, четыре золотых колечка с янтарем и малахитом, наручные часы с металлическим браслетом… и штук тридцать серебряных монет. Да, да… тот самый динарий… тоже лежал в коробке… вот он, опять у меня в руках. Тиберий на нем ничуть не изменился.  

Пока я перебирал монеты, Летиция думала. Морщила лоб и нервно грызла ногти. Затем насупилась, посмотрела на меня зло и проговорила: Я приняла решение.  

– Быстро ты…  

– Ты тут теперь чужой. Ты должен уйти.  

– Куда я пойду? У меня документов нет. И денег.  

Мой аусвайс – пластиковая карточка – был наполовину разрезан ножницами, а на каждой странице моего заграничного паспорта стояла печать – «не действителен».  

– Я похоронила тебя на твои деньги. Оставалось еще шесть тысяч. Три я уже потратила. А последние три могу тебе отдать. Если ты сейчас же уйдешь.  

– Почему ты так торопишься?  

– Потому что Томас должен прийти с минуту на минуту. Он поехал к себе какие-то бумаги взять. Понадобятся завтра. Потом хотел приехать сюда. Не знаю, почему до сих пор его нет.  

– Может в аварию попал?  

– Типун тебе на язык. Я не хочу, чтобы он тебя увидел. Да еще и голым.  

– У меня ни одежды, ни обуви. Я очнулся на нашей тахте, под одеялом. Хорошо еще без березового веника.  

– Какого веника, что ты несешь?  

– Мне снился мой второй тесть. С веником. В парилке.  

– Я всегда подозревала…  

– А я подозревал, что ты сухая деревяшка, а не женщина. Стерва, не способная на элементарную человеческую доброту, не говоря уже о любви. Ты хоть на секунду представь, в каком положении я нахожусь. Упал с неба. А ты меня как собаку на улицу гонишь.  

– Опять закрутил знакомую шарманку. Он страдалец, его все должны жалеть и любить, а он сам никому ничего не должен. Сверхчеловек. Писатель! Мы все это тысячу раз обсуждали. Оскомину набило. Я не позволю тебе еще раз отравить мне жизнь. Катись туда, откуда пришел.  

– Бессердечная стерва и гадина!  

– А ты – нытик и импотент. Мертвяк!  

– Сука! Ты сама давно сдохла. Мне там рассказали.  

– Как сдохла? Когда?  

– Мне не сказали, когда.  

– Заврался, подонок!  

Ну вот, теперь я наконец узнал свою Летицию. Это и впрямь она. Она.  

И наши отношения – остались прежними. Мир не изменился. Мы не изменились.  

Летиция вышла из кухни, громко хлопнув дверью. А я приготовил себе еще кружку какао. И съел еще немного печенья.  

Минут через десять она вернулась, все еще разъяренная как пантера. Вначале бросила на стол деньги. Затем вывалила на него же ботинки, носки, трусы, спортивный костюм своего первого мужа-горнолыжника, его же, пахнущее нафталином, драповое пальто и вязаную шапочку-трехцветку.  

Кружка с какао опрокинулась, печенье упало на пол…  

Я вытер стол тряпкой, поднял печенье, затем забрал деньги, вещи и коробку и ушел переодеваться.  

Когда шел по коридору, входная дверь открылась, и в квартиру ввалился Томас. С дипломатом в руках. Красивый мужчина лет тридцати восьми.  

Посмотрел на меня и решил, что я – вор. Или насильник. Ведь из кухни все еще доносилась брань Летиции, которую можно было принять за стоны.  

Бедняга растерялся. Тяжело дышал и потел. Дипломат прижал к груди как щит.  

Я пошел в гостиную. А Томас ретировался в кухню. Я расслышал его взволнованный шепот: Кто это такой? Что он тебе сделал? Ты уже вызвала полицию?  

Интересно, что она ему сказала.  

Я не спеша оделся и обулся. Коробку от японского печенья положил в вовремя подвернувшуюся под руку наплечную сумку. Сел на стул…  

Автоматически посмотрел на репродукцию в рамочке, висящую на стене. Вспомнил, что купил ее в книжном магазине Дуссманн на Фридрихштрассе. Вспомнил и ее название – «Извлечение камня глупости».  

Ведьма выглядывает из раздвоенного ствола дерева, глумливый черт согнулся в дугу и смотрит на зрителя снизу, в заднице его торчит стрела, огромная рыба разинула пасть, она собирается проглотить волшебный шарообразный кристалл, коленопреклонённый мужчина – не человек, а скала, внутри которой – вертеп разврата, шарлатан вырезает маленькому пожилому простаку камень глупости из головы, его помощник пытается продать монаху фальшивый глаз… или жемчужину.  

Нет, мы не далеко ушли от Средневековья. Мир все еще магическое пространство, наполненное демонами. А люди их игрушки, не более…  

Фигура и облик горбоносого шарлатана в высокой зеленоватой шапке и свободной красной одежде с высоким воротником, режущего коротким кривым ножом, похожим на наваху, кожу на голове у своей жертвы… напомнили мне моего черного человека. А сидящий на стуле лысый тип с маленькими ножками, одетый во что-то вроде архаичной пижамы, терпеливо сносящий кошмарную операцию – напомнил мне меня самого. Покорный, глуповатый, брюхатый… но себе на уме. Да, это был мой карикатурный портрет.  

Из глубины ночи до меня долетел голос черного человека.  

– Как же поздно до тебя все доходит!  

– Что доходит? Что вы имеете в виду? Отвечайте!  

Сатана молчал. Ночь молчала.  

В гостиную торжественно вошли Летиция и ее новый любовник.  

Летиция все еще была вне себя от возбуждения и злобы. Поскрипывала зубами, гримасничала, топала ножкой.  

Ей явно хотелось поскандалить, поорать… а может и устроить кулачную потасовку.  

Летиция была сильной здоровой женщиной. Занималась дзюдо. Состояла в обществе «Любителей стрельбы по быстро движущимся мишеням». Было ли у нее в доме оружие, не знаю. Полагаю, если бы было, она бы хладнокровно меня пристрелила. И зарыла бы труп в парке.  

Томас явно трусил… таращил на меня глаза, часто моргал и дергал себя за правое ухо. Ухо покраснело и опухло. Видимо он пытался осознать… что вот, был у его любовницы сожитель… умер, его похоронили, а теперь он в их гостиной, в спортивном костюме и драповом пальто, сидит и на картинку смотрит. И совершенно непонятно, чем это кончится.  

Мне хотелось только одного – поскорее уйти. Напряг мышцы лица, постарался улыбнуться. Получилось не очень. Выдавил из себя: Я как раз собрался уходить. Больше вы меня не увидите. Ни о чем не беспокойтесь. Я не собираюсь являться к вам по ночам или подстерегать вас в толпе с опасной бритвой. Искренно желаю вам долгой и счастливой жизни.  

В конце этой речи поперхнулся и раскашлялся.  

На улице мне еще долго казалось, что я слышу курлыканье и зубовный скрежет Летиции и вижу огромное опухшее ухо Томаса. Которое сатана то и дело пристраивал к фасадам одиннадцатиэтажных башен.  

***********  

Марцан ночью в ноябре – безлюден, жуток. Одинаковые прямоугольные бетонные коробки – наводят тоску, пугают.  

Я не знал, куда идти… что искать… как теперь устроить жизнь. Понимал, что, пойди я в полицию и расскажи там всю правду – моментально попаду в психушку и вряд ли когда-нибудь из нее выйду. Потому что врачи никогда мне не поверят и с жадной радостью приговорят меня к долго длящейся химической казни.  

Нет уж, увольте. Если все равно погибать, то по моим правилам.  

– А у тебя оказывается есть правила? – язвительно заметил мой черный человек, – нет у тебя никаких правил.  

– Замолчи! Ты обманул меня. Я великодушно подарил тебе динарий, ничего у тебя не просил, а ты отправил меня в мир, в котором я никому не нужен. Сознательно послал на год позже, чем надо было. Пошутил? Выставил меня на посмешище перед этой дурой и ее любовником. Что, смешно?  

– Великодушно подарил? Да ты трясся от страха. Распластался, как жаба, которую переехал асфальтовый каток. Решил – в последний раз – перехитрить судьбу. А послал я тебя в правильное время. Или ты действительно хочешь жить с этой сварливой бабой?  

– Не твое дело.  

– Помолчи. И слушай. Вон на том перекрестке, слева от магазина «Сатурн», стоит такси. Иди туда. Таксисту скажешь – театр «У Длинного Моста». Он отвезет. Там ты должен будешь обделать для меня одно дельце. Если справишься, поговорим о твоей судьбе еще раз.  

– Опять обманешь?  

– Поторопись, представление начнется ровно в три.  

– Что я должен сделать?  

– Догадаешься по ходу дела.  

Такси оказалось старинным автомобилем футуристического вида, неизвестной мне марки. Таксист был похож на Мефистофеля с гравюр Делакруа. С маленькой острой бородкой и сверкающими глазами.  

– Свободно?  

– Садитесь. Куда едем?  

– Как будто вы не знаете! В театр «У Длинного Моста».  

– Будет сделано.  

По дороге я перестал узнавать Берлин. Бетонные коробки скоро пропали.  

Долго ехали по широкой аллее между дачных домиков.  

Среди дачных домиков я с удивлением заметил высокие заборы с колючей проволокой под напряжением, доты времен Второй Мировой, руины циклопических римских сооружений и готические башни из темно-коричневого камня. В Берлине?  

Потом дачи кончились и появились трех-четырехэтажные дома постройки двадцатых годов. Могучие здания в стиле сталинского ампира. Промелькнули неизвестные мне треугольные небоскребы…  

А затем я увидел каналы с темной водой. И сразу их узнал.  

Такси остановилось у одного из мрачных шестиэтажных домов, выходящих фасадом на канал.  

Я предложил таксисту деньги, но он отказался: Ваши деньги тут – бумага. Уже несколько столетий.  

Сказал и тут же уехал.  

Столетий? Куда он меня привез? Точнее… в какое время?  

Два раза прошел, не торопясь, вдоль шестиэтажного здания, у которого меня высадил таксист, искал вход. Ничего не обнаружил. Только шесть рядов обыкновенных окон смотрели на меня как хор тюремных надзирателей.  

Все окна были закрыты. Нигде не горел свет. Интересно, почему таксист решил, что именно это здание – театр? Знал? Или просто отвез меня – куда-нибудь, подальше от Марцана? Для собственного удовольствия. Чтобы потом, дома, за кофе и миндальными пирожными представлять себе, как я бегаю вдоль канала и изрыгаю проклятья.  

Тут… как бы реагируя на мои мысли – где-то далеко-далеко ударила молния, прогремел гром, заиграли невидимые фанфары, и во всех окнах театра зажегся свет. Я услышал чарующую, но пугающую музыку… и, о чудо, в центре здания появились высокие двери, а над дверями запылала неоновая реклама:  

Только сегодня ночью!  

В театре «У Длинного Моста»  

СОКРОВИЩА ТАМПЛИЕРОВ  

Фантасмагория в пяти актах!  

Никакой цензуры! Никаких табу!  

Тут ко мне подлетел маленький человек в полосатом костюме.  

– Добро пожаловать в театр У Длинного Моста, маэстро Эльк! Прошу вас, пройдемте, не будем терять время. Начало представления – в три, значит у нас есть только четверть часа. Это куча времени, если вы имеете дело с профессионалом, и быстролетящая секунда, если за дело берется дилетант.  

Полосатый костюм взял меня под руку железной рукой и провел в театр. Но не через огромные двери для публики, а через малозаметную дверку сбоку.  

Вел меня по театральному лабиринту и тараторил.  

По дороге мы встретили хорошеньких балерин из кордебалета, задумчивого доктора Фауста с гомункулусом подмышкой, свору лающих борзых собак, ландскнехтов с мечами и пиками, хор сожженных евреев, хранителя королевской печати Гийома де Ногаре, болтающего с интриганом Робертом Артуа в кроваво-красном костюме, группу фальшивомонетчиков, укротителя тигров с питомцами, степенно шагающего маршала Петена, слона, заблудившегося вампира, трех веселых банкиров из Ломбардии, Елену Прекрасную с небольшой свитой, великолепного Императора Константинопольского, неопрятного старика Чингисхана с редкой бороденкой, самостоятельно передвигающееся колесо для колесования, на мачте, Троянского коня, тяжело поднимающегося по лестнице, Наполеона Бонапарта почему-то в кальсонах и плачущего короля Эдуарда.  

Эдуард стоял на коленях и восклицал, обращаясь к сидевшей на жердочке металлической сове: Отдайте мне мое королевство, я ни в чем не виноват! Это все козни проклятой французской бестии, моей жены.  

– Все они участвуют в представлении, – пояснил полосатый.  

– Слон тоже? И Чингисхан?  

– И слон, и Чингисхан, и тигры, и борзые собаки. Кроме главного действия наш главреж разработал и несколько сквозных. Мастер!  

– А почему Наполеон разгуливает в кальсонах?  

– А в чем он по-вашему должен разгуливать?  

– А как насчет костюмов?  

– Насчет костюмов все прекрасно, чудесно, умопомрачительно. В вашей гримерке вас ждет только что сшитый костюм великого магистра. С кроваво-красным крестом. Знаю, вы будете бесподобны в сцене проклятия. Наши техники придумали специальную огневую машину. Уверяю вас, публика будет уверена, что вас сожгли живьем!  

Ага. Вот зачем я здесь. Чтобы сыграть роль великого магистра тамплиеров Жака де Моле. И это еще только полдела. Черный человек хочет от меня еще чего-то. Особенного. Его желания всегда ужасны. Что ему надо? Чтобы я сжег театр? Разрубил слона на кусочки? Или заколол кинжалом короля Филиппа Красивого? Господи! Надо делать ноги. Но как? Полосатый тут явно не мажордом. Скорее он мой охранник. Из гримерки будет один выход – на сцену, а я и пьесу не читал.  

– У вас случайно текста пьесы нет под рукой?  

– А зачем он вам? Вы что, забыли, что у нас с авторским текстом не работают? Как говорит наш уважаемый главреж: Только импровизация! Импровизация и реинкарнация! Войдите в феерический поток… и отдайтесь ему.  

– Как бы меня на сцене не стошнило. Выпил вчера много. В голове – туман. Даже действующих лиц не помню. А вы говорите – поток.  

– И не надо помнить. Мы ведь тут не Дрюон. Читали небось в детстве? Обращайтесь к другим персонажам как в голову взбредет. Импровизируйте. Публике только интереснее будет. Назовите графа де Пуатье – Людовиком Сварливым, а королеву Изабеллу – герцогом Бургундским или даже Роджером Мортимером. Хоть горшком называйте. У зрителя в голове все это древнее историческое барахло давно перемешалось и превратилось в труху. Тринадцатый век! Подумать только, даже гильотину еще не изобрели. Жгли людей как хворост. А блевать наш главреж разрешает прямо на сцене. Говорит – так достовернее.  

Во втором акте, после сцены казни, в замке Синей Бороды Фауст с этим ублюдком, гомункулусом и с Прекрасной потаскушкой Еленой встречаются в специальном зале с Маргаритой, Жанной и их любовниками для совместного секса. В третьем акте к ним присоединятся Наполеон и Чингисхан. А в четвертом – Троянский конь. А закончится все совместным пением и шарадами в ожидании посланцев-альбигойцев из осажденного Каркассона. Которые кстати приведут с собой слона и тигров. В пятом акте. Тогда и начнется самое главное… умопомрачительное… и тьма, и землетрясение, и воскресение мертвых, и низвержение князя ада на дно озера огненного. Перед занавесом.  

– Боже мой! Надеюсь, сцена все это выдержит. А что же будет с сокровищами тамплиеров? Найдет их Железный Король?  

– Эта тайна будет раскрыта только для посвященных в известный одному главрежу момент. Ну вот, мы на месте.  

Мы вошли в гримерку. Полосатый, на все руки мастер, удивительно быстро загримировал меня под великого магистра, приклеил бороду и усы, и помог одеться.  

Представление началось. Мой выход был в середине первого акта.  

Я не хотел идти. Полосатый силой выпихнул меня на сцену. Там меня подхватили двое огромных солдат с алебардами, заломили мне руки и повели на суд.  

Суфлер-енот в будке сейчас же запричитал театральным шепотом: Магистр, стоните, стоните, спотыкайтесь, плачьте и дрожите. Вас жестоко пытали.  

Я, как умел, выполнил его указания. Шаркал ногами, стонал и бормотал как умалишенный.  

Мое появление зал встретил бурными аплодисментами.  

Главным обвинителем на процессе почему-то был престарелый маршал Петен. Он путался в словах и оправдывался. А защищал меня граф де Вре.  

Всю сцену суда я ломал голову над тем, что же мне предстоит сделать для моего черного человека.  

В антракте неожиданно для самого себя – догадался. Это же очевидно!  

Я должен найти и убить главного режиссера этого безумного театра. Заколоть его стальной рапирой. Не дать свершиться непоправимому. До окончания пятого акта.