Йорг

Игорь Шестков  

ЙОРГ  

Отец Йорга Хельмут в юности работал на скотобойне в Эрфурте, потом воевал на Восточном фронте. Ему повезло, в ледяном ноябре 1941-о, где-то под Можайском, он отморозил руки и ноги… После ампутации части ступни и половины пальцев не мог больше ни бегать, ни стрелять. Не мог даже спокойно стоять в строю, вынужден был переступать и переступать с ноги на ногу. Другие солдаты смеялись, просили его станцевать фокстрот, а ему было нестерпимо больно.  

Был признан не годным к службе в армии. Поэтому выжил.  

Вернулся домой, в Тюрингию. Мучающийся фантомными болями. Обозленный. Не понимающий этого страшного мира. Узнал, что его отец пал смертью храбрых за фюрера и Фатерланд. В бою под Ленинградом. Мать помешалась от горя и повесилась. А сестра уехала во Франкфурт и стала проституткой.  

Несмотря на то, что Хельмут был калекой, он получил место продавца в мясной лавке, в деревне на юге Тюрингии, а когда владелец ее неожиданно рано умер, женился на его дочери и стал хозяином лавки.  

Мать Йорга, Кристина, несмотря на то, что была немного не от мира сего, исправно трудилась в лавке, а в свободное время помогала овдовевшему пастору в их деревенской церкви. Кажется, даже была в него влюблена. Убиралась, стирала, пела в хоре. Родила Хельмуту двоих детей, девочку и мальчика, Люси и Йорга. А через несколько лет оставила детей на руках у матери-вдовы и исчезла. Болтали, что она ушла в горы и бросилась с обрыва.  

Хельмут не пытался ее найти и вернуть. Видимо догадывался, где она на самом деле, догадывался и о причине ее поступка.  

Года через два Кристина вернулась домой и, ничего никому не сказав, продолжила свою прежнюю, нелегкую жизнь. Хельмут не расстроился, когда его жена пропала, и не обрадовался, когда она вернулась. Только состроил страшную гримасу и зарычал как медведь. Дети были еще слишком маленькие, чтобы что-то понять.  

Йорг рассказывал, что перед едой мать проверяла чистоту его ногтей и кожи за ушами, читала молитву, а отец в это время почему-то стыдливо прятал култышки, громко сопел и страшно гримасничал. Походил на Франкенштейна из знаменитого американского фильма тридцатых годов. Деревенские прозвали его за привычку к гримасничанью «Хельмут страшный».  

В детстве Йорг не голодал, как почти все его сверстники, не страдал от отсутствия теплой одежды и обуви. И хотя у него, единственного ребенка из класса, был жив отец, жизнь его не была счастливой. Хельмут много пил, все вечера проводил в окрестных пивных, где слыл острословом, а дома почти всегда мрачно молчал и гримасничал, бил жену, изредка голубил белокурую дочку, а черноволосого, похожего на пастора, сына не замечал. А когда замечал, давал ему подзатыльник. Иногда заводил его в дальний сарай, где хранилось сено, раздевал, порол и…  

Когда в начале восьмидесятых отец умер, Йорг не плакал, наоборот, ощутил прилив сил. На похороны не поехал. От наследства отказался в пользу сестры.  

Мать заставляла Йорга ходить на скучные церковные службы, пыталась воспитать его как достойного лютеранина и расстраивалась, когда ее сын грубил пастору и нагло заявлял, что не верит в Бога.  

Любила Йорга только его старая бабушка, она часто болтала с ним о том о сем, читала ему сказки Гауфа и братьев Гримм, вязала кофточки и носки. Украшала ёлку на Рождество. Пекла сладкое печенье.  

Друзей у Йорга не было. Одноклассники его третировали, завидовали его относительному благополучию. Учителя охотно унижали сына Хельмута страшного, придирались к мелочам. Учился Йорг посредственно, был ленив и небрежен. Бабушка, а не школа научила его читать и писать. Пробудила в Йорге интерес к чему-то кроме ковыряния в носу. Подарила ему «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна» и «Черного мустанга».  

Йорг постоянно терзался. Ему казалось, что визиты в сарай с отцом пробудили в нем что-то, что он сам не мог объяснить…  

Что-то неправильное, как будто привнесенное в его жизнь из другого, не человеческого мира первобытных чудовищ, постоянно мешало ему, раздражало и возбуждало его, заставляло воспринимать рутинные события его жизни не прямо и естественно, а как бы косо, по касательной к реальности…  

Иногда, он замолкал на середине фразы… а в лесу, ни с того, ни с сего налетал на дерево или падал. Для других приходилось придумывать оправдания: замечтался, поскользнулся, оступился, споткнулся… Хотя он прекрасно понимал, что это она, эта странная, завихряющая его бытие как невидимый миксер сила бросила его на дерево или на землю. Заставила замолчать. Сила, наполняющая по ночам каждую клеточку его тела непонятной ему энергией, вяжущая морские узлы из его нервных волокон, простреливающая насквозь огненными стрелами полигон его сознания.  

Для многих мальчиков подростковый период их жизни – тяжкое испытание. Йорг не был исключением. Надеялся на то, что все само собой устканится. Тщетная надежда.  

И тем не менее однажды все прояснилось. Йорг наконец понял себя. И испытал катарсис.  

Жил в деревне один беженец, Эмиль, хромой, искалеченный во время бомбардировки Дрездена юноша, который, хоть и был лет на семь старше Йорга, пытался с ним сблизиться. То и дело заговаривал, заикаясь, беспомощно улыбался, смешно морщил обезображенные ожогами губы и щеки, делал руками какие-то непонятные Йоргу знаки, вроде бы манил куда-то. Йорг жалел его, сам не понимая, почему. Деревенские мальчишки бросали в хромого камешки, желуди и шишки и дразнили «теплым братом». Что это значит, Йорг не знал. Мальчики тоже не знали, но повторяли за одной милой вдовушкой, которая вздумала приманить и совратить хромого Эмиля, но потерпела неудачу. Хромой жадно ел приготовленные ею блины, посыпанные сахарной пудрой, но в постель с ней идти решительно отказался. Вдовушка была так убеждена в своей женской неотразимости, что быстро нашла единственное, по ее мнению, разумное объяснение поведению хромого. И обозвала его презрительно «теплым братом». А деревня, всегда враждебная к чужаку, будь он хоть десять раз несчастным инвалидом – так навсегда и окрестила беднягу.  

Однажды летом Йорг забрался на вершину невысокой горы, на склоне которой располагалась их деревня.  

Вид с вершины открывался бесподобный. Леса, долины, горы, река внизу «словно зеркало стальное», дома, покрытые красной черепицей.  

Йорг прилег на большой плоский валун, нагревшийся на солнце. Валун этот местные жители называли «ведьмовским камнем». Разводили на нем огонь в Вальпургиеву ночь.  

Недалеко от валуна зияла пропасть. Провал. Ограниченная четырьмя вертикальными скалистыми стенами, поросшими мхом, яма в сто пятьдесят метров глубиной. Детям было строго запрещено и близко подходить к ее краю. Согласно деревенской легенде в эту жуткую яму ландскнехты бросали трупы взбунтовавшихся крестьян во время Крестьянской войны. Согласно другому варианту легенды, то же самое делали шведы с убитыми местными жителями во время войны Тридцатилетней. Известно было, что альпинисты-любители из Кронаха спускались в провал в тридцатых годах и ничего интересного на его дне не нашли. Некоторые деревенские всезнайки утверждали впрочем, что альпинисты нашли там что-то ужасное… и решили никому об этом не рассказывать. Даже поклялись в этом на том самом ведьмовском камне. Увы, так часто бывает с тайнами.  

Многие жители деревни верили в то, что на дне провала живут адские черные псы, заманивающие простаков в сумерки в пропасть и пожирающие потом их трупы.  

Из ее глубины и в самом деле часто доносился странный звук. Стон? Мольба о помощи? Вой? Всезнайки утверждали, что это ветер.  

Йорг задремал на камне. Свернулся калачиком.  

Неожиданно кто-то потрепал его за щеку. Йорг испугался, открыл глаза…  

Рядом с ним сидел на валуне хромой Эмиль, как огромный многоногий кузнечик, и улыбался. Криво, странно, жалко. Эмиль пристально смотрел на Йорга, обычно мутные его глаза – сияли как золотые монеты.  

Йорг хотел грубо оттолкнуть хромого, лягнуть его ногой, а если не получится, то хотя бы укусить, но у него непонятно отчего оцепенели руки и ноги. Единственное, что ему удалось – с большим трудом – это сесть рядом с Эмилем по-турецки.  

Хромой понимающе кивал похожей на рыбью головой на длинной тоненькой шее, покрытой гусиной кожей.  

Затем прокурлыкал: Не бойся, сын мясника. Я ничего плохого тебе не сделаю. Доверься мне, бабочка.  

Йорг нашел в себе силы ответить: А я и не боюсь, с чего вы взяли? И я вам не бабочка.  

И в доказательство того, что не боится, и что он не бабочка, поднял правой рукой камешек, лежащий рядом с ним на валуне, и кинул его в пропасть. Хотел кинуть хлестко, чтобы камень распорол воздух, но получилось слабо, вяло.  

Хромой пробормотал: Уу, какой сильный мальчик, настоящий Рубецаль. Как здорово камень бросил. Всех чертей там, на дне провала, распугал.  

И схватил Йорга за руки своими худыми изуродованными руками. Притянул их к своему рту и вложил оба большие пальца Йорга себе в рот. И начал их сосать.  

Сосал, чмокал и постанывал. Его глаза светились как фары автомобиля.  

По телу Йорга прошла судорога. Он потянул руки на себя, но сил у хромого было явно больше, чем у него. Пальцы Йорга остались во рту у хромого.  

Йорг боялся, что тот их откусит. Но хромой не делал ему больно, наоборот… он явно хотел доставить ему удовольствие. Но Йорг это не понимал.  

Несколько минут они так и сидели… почти неподвижно…  

Потом хромой вынул пальцы Йорга изо рта и начал целовать ему ладони… от рук перешел к груди, к животу…  

Йорг все еще чувствовал онемение и оцепенение тела, но теперь в этой своей беспомощности и слабости он ощущал что-то приятное. Внизу живота от поцелуев хромого потеплело… по телу постепенно разлилось блаженное чувство.  

А хромой начал как паук… обматывать, обволакивать Йорга собой, своим искалеченным телом. Как паутиной. Попутно снимая с него и с себя одежду.  

Йорг не сопротивлялся… зажмурил глаза и расслабился.  

Из их тел постепенно образовался неровный ком, из которого вылезали то и дело – колени, лодыжки, локти, пятки…  

А затем их тела пронзили друг друга своими трепещущими в экстазе щупальцами-пуповинами и срослись.  

Ком пульсировал как вырванное из груди живое сердце.  

Йорг забыл, кто он и где он, не понимал, что происходит… и хотел только одного – чтобы эта дивная пульсация не прекращалась.  

Через несколько минут волна наслаждения сорвала его и Эмиля с валуна, подняла на воздух и бросила их в пропасть.  

Йорг падал, очень медленно падал в провал. Это не было падением, это был полет.  

Рядом с ним летел Эмиль. Глаза его сияли как полная Луна в морозную зимнюю ночь.  

Оба они только что испытали оргазм, оба были нагими.  

Законы природы на время перестали действовать.  

Йорг спросил Эмиля: Куда мы летим?  

– Увидишь  

– Я умер?  

– Нет, что ты, ты только сейчас начал жить…  

И вот, они летят уже не в каменной яме, а над горами и морями.  

Все выше и выше… все дальше от Земли.  

Вокруг них только черное-пречерное пространство, а Солнце превратилось в маленькую красноватую звездочку.  

– Где мы?  

– Там, где нет времени, там, где прошлое, настоящее и будущее – одно.  

– Это как?  

– Не пытайся себе это представить… понять это невозможно, да и не нужно. Сейчас все увидишь сам.  

***********************  

Очнулся Йорг все там же, на валуне, одетый и невредимый. Хромого Эмиля и след простыл. Йорг даже засомневался… был ли хромой тут, на валуне, был ли ком и полет, или все это ему привиделось. Он предполагал, что испытал что-то вроде навязчивой галлюцинации после солнечного удара. Галлюцинации и поллюции (учителя уже объяснили в школе, что это такое).  

Слез с валуна, подошел к обрыву, осторожно заглянул в пропасть…  

Пошел назад, в деревню. По безопасной лесной тропинке.  

Происшествие на ведьмовском камне – единственное детское воспоминание Йорга, хорошо сохранившееся в его памяти.  

Все остальное, говорил он, клише, повторение… осточертевшие сюжеты.  

Что мне в нем нравилось – он никогда ничего и никого из себя не строил, не пытался придать себе значение, которого у него не было. Осознавал, что он – обыкновенный человек, и не страдал из-за этого, а принимал все, как есть. Немец.  

Два года службы в армии ГДР Йоргу не понравились.  

После армии он случайно получил должность мальчика на побегушках в группе берлинских киношников-документалистов, снимавших что-то победно-пропагандистское про тюрингских шахтеров. Как он потом рассказывал, ему понравилась просветленная оптика…  

Йорг кочевал с ними чуть ли не полгода. Заместитель начальника группы был геем, с ним у Йорга началась связь, затянувшаяся на много лет.  

Йорг учился в Лейпциге на фотографа и кино-и-телеоператора.  

Пять лет беззаботной студенческой жизни пролетели, как пять дней.  

Потом началась тяжелая работа. В студии, на стадионах, на лыжных трассах. Командировки по всему миру, три года в Париже, три года в Страсбурге.  

А после объединения Германии – отпуска с разными мужчинами в Южной Африке, Австралии, на Гавайях, Сейшелах…  

Пережил Йорг и повышения и награды и трехлетнюю травлю на работе. Получил весь набор профессиональных заболеваний человека, вынужденного на холоде и на ветру часами таскать на плече тяжелую телекамеру.  

В 66 лет вышел на пенсию. Больной. Регулярно пьющий. Разочарованный во всем.  

Ничего уже не приносило ему удовольствия, все раздражало.  

Обыкновенная история.  

Лет восемь назад он позвонил мне и сказал: Хочу с тобой посоветоваться.  

– Валяй.  

– Мы с Вилли задумали купить дом в Лейпциге. Тот самый, в котором мы живем уже десять лет.  

– Почему нет?  

– 200 000 вынь и положи.  

– У вас же есть. Есть?  

– Есть.  

– Тогда в чем же дело?  

– Понимаешь, дом купить – вроде как припаять себя к месту. Это крадет свободу.  

– Ну не покупай.  

– Владелец дома сказал – или квартирную плату вдвое повысит или покупайте дом.  

– Вот сволочь.  

– Страшная сволочь. Что делать?  

– А что Вилли говорит?  

– Хочет покупать.  

– А ты?  

– Я тоже хочу.  

– Так зачем ты меня терзаешь?  

Йорг и Вилли дом тогда купили. Хотя знали – у дома есть один существенный недостаток.  

Лестница! Винтовая лестница. Узкая, жуткая. Из подвала – до третьего этажа. Не лестница, а чеховское ружье.  

И, представьте себе, ружье это выстрелило.  

Три недели назад 74-летний Йорг как обычно пылесосил эту самую лестницу. Ну да, немного пьяный.  

Поскользнулся и упал. Неудачно. Ударился головой и грудью. Сотрясение мозга.  

Сломанные ребра. Разрыв того, сего…  

Больно было страшно. В больницу ехать отказался.  

Через три дня – все-таки поехал. Йорга сразу прооперировали. Но спасти не смогли.  

Он умер через несколько часов после операции. Медсестра, следившая за ним в реанимационном отделении сказала, что он перед смертью разговаривал с закрытыми глазами с каким-то Эмилем и улыбался. И руками согнутыми пытался махать, как бабочка – крыльями.