Бой (не ледибой)

«Акулина кормила мраморных раков стоя в солнечно-мимозной воде. Она закатила выше колен леопардовые лосины, обнажив мощные белоснежные ляжки, напоминающие боевые снаряды, заряженные искристым порохом бытия. Ее крупные, обвитые цыганским золотом пальчики-фасолинки нежно выдергивали из пластикового ведра кусочки тушек животных, которых ее отчим подбирал вдоль автострады, и бросали их щелкающей клешнями массе, покрывающей глиняное зеленоватое дно пруда, сплошь испещренное темными отверстиями нор. С плеском падали лапы, хвосты и головы в беззвучный и холодный, прожорливый океан – и черно-синие хитиновые спины, будто космическая пустыня смыкались над обрубками жизни. Акулина мирно улыбалась цветущей юности и выгодному сельскому бизнесу.  

Закончив с кормежкой членистоногой скотинки, она вышла на берег, сняла с кожи крыльце водоросли и легла на покрывальце под черным тополем. Затем достала из сумочки с изображением мультяшной Харли Квинн лавандовые AirPodsы, воткнула в уши и включила на смартфоне японский шугейз. Грустно-счастливая зефирность уберкавайных гитарных тян разлилась волнами легкого тягучего настроения, сообщая дзэн-буддистскую свежесть и бездонность вещам. И вот на волне нахлынувшего духа, напоминающего шампанское или бузинное вино, Акулина решила заняться еще и интеллектуальной работой – она легла на живот и стала читать учебник по квантовой психологии денежных энергий.  

И столь высокой оказалась ее концентрация на предмете (мысли ее были ангелами, а все тело – лилейным лепестком света с дюжими грудями и ягодицами), что среди всей красоты Вселенной Акулина не заметила, как, прячась за зданием крытого шифером курятника, напоминающего индейский вигвам (куры здесь бродили свободно, как первые люди в райском саду), за ней уже долгое время наблюдает безумный сталкер с полным ртом грибов-панеолусов и трубочкой из кукурузного початка, набитой дамианой.  

Сталкер молотил грибочки острыми зубами и периодически сплевывал голубоватую от псилоцибина шипучую пену, заражая галлюцинациями червей и муравьиные мириады. Когда массивная челюсть уставала, он делал глубокую затяжку, и расплывался в полоумной улыбке вулканического экстаза. Его лицо было заросшим бородой и напрочь нечеловеческим. В нем не наблюдалось ни тени доброй дегенеративности сельских пьяниц и лодырей. Более всего оно напоминало злую мордочку шимпанзе – которого некий отечественный доктор Моро кормил запредельными дозами психоделического опыта, пытаясь вызвать ускоренную эволюцию примата, но добился лишь шопенгауэровской мизантропии и компульсивных мастурбаций на гориллу Коко.  

Впрочем, человеческие женщины также вызывали интерес у непонятного существа, не брезговавшего ничем для удовлетворения монструозной похоти, затягивающей в свое лоно любые вещи как гравитационная аномалия. На само небо удовлетворялась эта помесь человека и зверя! По утрам старушки с сынами вылавливали из колодцев плотных белых медуз. Выросло количество автоаварий – асфальт близкий своей гладкой поверхностью к женской коже особенно возбуждал чудовище.  

Существо издало несколько тактов ошалелого хрюкающего визга и выскочило из-за курятника, с раздраженным удовлетворением наступив на сонного петушка. Тот не успел даже вскрикнуть – его кишки брызнули в стороны, как слова из-под молота отчаяния. Припадая на четвереньки, щурясь от света, существо приближалось к Акулине, и в его глазах пылали внутренние звезды-преисподние. Оно уже видело, как разрывает клыками лосины и трусики солнечной разини и впивается языком в ее розовую грядку, как втискивает туда пережеванную грибную кашицу, переворачивает жертву на спину и держит ее бьющуюся за запястья, терзая губы жестокими поцелуями и вдувая в них возбуждающий дым дамианы. Когда же через слизистую подействует псилоцибин, и они окажутся в одном метапсихическом измерении, где обезьян несоизмеримо более опытен, он сможет получить над жертвой полный гипнотический контроль и внушит ей самые разнузданные побуждения и скверные порывы, от описания которых, дорогие читатели, у вас хлынут слезы непередаваемого стыда за звериную часть собственной природы и буйные ваши гениталии скукожатся навсегда! »  

Дочитав до начала половых ласк, Член закрыл книгу и тяжело вздохнул, оросив золотую рожь да маковые амфорки слезой экзистенциальной тревоги. Весело шелестела на ветру березка звуками целлофана, грел спину зернистый, покрытый лишайником валун на нераспаханном участке поля. Член, свернувшись в светотени котиком-уроборосом, горько плакал над тщетой человеческих усилий и упований, неумолимо растворяющихся в скоростном движении культурного и генетического прогресса.  

Внешним видом Член напоминал колючий золотой батон или вытянутый плод момордики, а более всего океанскую голотурию. Благодаря системе клеток-хроматофор, внедренных в кожу пластическими хирургами, он бессознательно мимикрировал под окружающий пейзаж, становясь практически невидимкой. Колючки, жгутики и прочий ворс, покрывающий его тело, Член мог модифицировать в любой нужный ему для взаимодействия с Вселенной инструментарий. Лениво отрастив три простеньких глаза, он читал, но сейчас, когда на него нахлынуло отчаяние, все его отростки превратились в кровоточащие ладони, сложенные в горячей молитве.  

– Век от века, – произнес Член в арктическую бессмысленность, – человек и вместе с ним искусство – его цепное зеркало-солнце – изменялись, опровергая себя собою же. Первые дошедшие до нас древнеегипетские стихи были написаны тогда, когда в Сибири еще бродили мамонты. Это были стихи о любви, а точнее о закамуфлированных перверсиях.  

«Как лотос нераскрывшийся, уста  

Сестры моей, а груди — померанцы».  

Разве не прячет неизвестный нам писец папирусов за возвышенным образом (тут сестра – в смысле возлюбленная) самую незатейливую дендрофилию? Перверсивность тайным контрапунктом проходит через все человеческое искусство. Пасторальные венки примитивных греческих любовников Дафниса и Хлои были изначально сплетены из меха захермазоховской Венеры. Половой фетишизм, имманентная полиморфная извращенность – единственный оплот вечности в бурливом человеческом сердце, в сверхсветовой скорости сменяющихся сумасшествий. Именно оно более всего в силу бессмертной своей природы приближено к раю и божеству.  

Тут Член прервал свою речь и горько качнул розовой конусообразной головкой, выступающей из складок крайней плоти. Тяжесть истины пригнула его к земле, он прижался к ней щекою и зашептал, как мистериарх, пряча уретральные губки в жирную, как черное сало смерти, засасывающую взгляд почву.  

– Когда человечество преодолело необходимость тела, оно утратило также свободу духа. Самые смелые извращения прошлого кажутся детскими забавами по сравнению с тем, что можно создать при моделировании генома или в виртуальных реальностях. Божественный маркиз де Сад в целомудренных будуарах отрывал крылышки шпанским мушкам, мы же идем на ложе любви, как на сечу с Мехагодзиллой. Все прошлое перечеркнуто настоящим. В нем не осталось твердого пронизывающего стержня. И если древние сластолюбцы (сиречь страстотерпцы) не имели трещинки для спасения, тем более лишены и мы духовного шанса. Всевышний должен наделять всех поровну. Любые технические лазейки из мира ведут в мир – другой, но тоже! Только в дверь, оставленную Творцом, мы можем войти к нему в Царствие Небесное. Лишь по Его милости земной прах и пепел станет светом без горизонта… Ай!  

Боль ударила Член в месте, где у обычного человека должно находиться сердце, – будто что-то лопнуло у него внутри, какая-то хрупкая жилка-бабочка не вынесла напряженного кровотока и разорвалась плюющимся танцующим шлангом, нарушив хирургическую гармонию. Он послал в пространство телепатический сигнал, и через минуту с неба спустился дрон-разведчик, напоминающий мячик для пинг-понга с крохотными крылышками шмеля.  

– Совсем разладился! – всхлипнул Член. – Белая маска смерти проступает через опрозрачневший перманентный оргазм. Сделай что-нибудь, подстегни этих олухов! Пусть электричество от атомной батареи пронзит мозги инфернальных распутников к вящей боли!  

Дрон завибрировал трижды, показывая, что принял задачу. Он приблизился к Члену и выпустил лазерный луч – тот прожег плоть тонкой Т-образной линией. Член отрастил рахитичные, практически лишенные мышц ручки, напоминающие добавочную пару лягушачьих лапок, которая вырастает у головастиков под действием паразита Ribeiroia. Впрочем, эти ручки-тростинки были вполне функциональными – они коснулись красного разреза, пальчики забрались под кожу и развели плоть в стороны, явив панораму трехэтажного ада с ядерным реактором в центре.  

От реактора тянулись искусственные нервы из полимерной нанопроволоки. По ним передавалось производимое электричество, приводящее в движение звероподобных, зеленовато-темных, как зрелое авокадо, чертей с морщинистыми лбами, толстыми выпуклыми загривками и хитрыми поросячьими рыльцами. В лапах черти держали утыканные шипами дубины, ржавые багры, крючья и шестоперы, которыми они вовсю орудовали над распятыми на дыбах и косых крестах святыми в перепачканных кровью просторных складчатых хитонах. Черти хрюкали и стонали, источая аспект садистического экстаза. Святые переносили муки в страшном сверхъестественном молчании. Конечно, кричать они не могли, ибо у них не было ртов. Головы же представляли собой округлые сияющие лампочки-нимбы, лучащиеся верой и кротостью.  

И вся эта кишечная микрофлора из жертв и мучителей оживлялись мощью реактора. Вырабатываемая ими психическая энергия – сплав ярости и смирения, любви и злого триумфа уходила по второму контуру нервных нитей вверх вдоль позвоночного столба к мозгу Члена. Остальные его органы деформированными лепешками прижимались к стенкам полости тела. Билось сердце, напоминающее плоское копыто. Бледно-розовые легкие вздымались как оргиастические холмы, которым лизало чуткое и предупредительное землетрясение.  

– Что там? – нетерпеливо спросил Член.  

Дрон выплюнул серебряный веер из света и стал сканировать адскую утробу. На месте одной пары «демон-святой» сидел голубой кузнечик и деловито грыз голову свиного черта, пока освобожденный мученик молился и славил нечаянного божественного эмиссара. Некоторые насекомые и даже мелкие звери по мере сокращения их естественного ареала находили себе приют в человеческих телах, благо великое разнообразие оных, дарованное генной инженерией, давало всякому даже самому требовательному виду шанс на дальнейшее выживание. Дрон выпустил лазерный луч и поджарил непрошенного инсекта заодно с лебезящим праведником. Затем он собрал останки гравитационным хоботком и выбросил их в рожь.  

Член сложил развороты кожи, и дрон опрыскал места соединения ранозаживляющим клеем. Почему-то он не спешил подниматься в небо для продолжения миссии. Вместо этого робот подлетел к самой головке Члена и стал взволнованным писком и пощелкиванием передавать ему некую информацию. При этом бодрый и веселый вначале Член обмяк, и кожа его покрылась черными прелостями опаски и раздражения.  

– Если мы попробуем скрыться, – сказал он, – нас уничтожат, приняв за участников-дезертиров. Говоришь, пока ты возился со мной, то почувствовал, как уже подтянулся авангард – хищники из разумного света? Они, обычно, оцепляют место сражения и, беря в рассчет их скорость, живыми нам уйти не удастся. Впрочем, ха-ха, само понятие жизни лживо в этом мире машин из металла и пластика, из костей и плоти, из квантовых полей и ионизирующего излучения, машин из тьмы и ничто…  

Член сменил стоячее положение на лежачее. Выгибаясь подковкой, он пополз в поле, стараясь удалиться от примечательного элемента пейзажа, который мог бы привлечь внимание бойцов. Растянувшись где-то в неизвестности ржи, он расслабил мышцы и съежился вполовину первоначального размера. Колосья на его коже напоминали золотые задники с картин Климта. Дрон вился вокруг, то взлетая в небо, то прижимаясь к самой земле, как былинный индеец, определяющий по вибрации расстояние до вражеской кавалерии.  

– В мире, – зашептал Член, не в силах вынести безмолвие, – где полно чудесных и неясных вещей, вроде тёмных фотонов, испарения черных дыр, первых мгновений после Большого Взрыва, бесконечно-плотных пустот, квантовой запутанности, агрегатных состояний пространства основным занятием и главным развлечением человечества остается война. А для обкатки средств уничтожения мировому сообществу не жалко было выделить даже целую страну – полусоветскую-полуафриканскую ничем не примечательную мышь-людоеда, расположенную в зоне, где ненависть по национальным, религиозным и идеологическим признакам можно распалить до такой степени, чтобы она приводила к добровольным модификациям тела и превращению в чудовищ-атлетов. Здесь ведутся испытания человека на прочность, исследование границ восточной духовности и западной генетической науки. Путем натравливания жителей страны друг на друга выводятся самые боевитые и жизнеспособные мутанты, чье строение можно будет скопировать и использовать их для освоения Космоса и в эротических играх на выживание. А если ты отказываешься отращивать дополнительные пятьсот рук Шивы, чтобы оттачивать асаны нью-йоги посткосмической эры (пост- потому что Космос никому теперь не интересен), или ставить себе боевые импланты, свои же объявляют тебя изменником Родины и заочно приговаривают к расстрелу. Вот почему я придумал самое недостойное и бесполезное тело – чтобы быть как можно дальше от них. Я не могу отказаться напрямую от мутаций, но могу выбрать самые дурацкие и полоумные. Влача презрение, оставаться человеком.  

Ум пронзила вибрация, посланная разведчиком, и в мозгу Члена возникла картинка, снятая с высоты – ряды полуобнаженных мужчин и женщин с бронзовой кожей и рельефными мышцами, напоминающие лучшие образцы породы голливудских актеров проходили через образованную светом границу (все актеры были полыми куклами, из которых, когда начиналась бойня, выскакивали самые гадкие и задиристые монстры). Эта смазливая лузга, (не особенно, впрочем, часто) перемежались с бронированными или слизистыми уродами, клыкастыми вагинами на гусеницах от танков, сращенными ромашкой мозгами, манипулирующими пространством-временем, самореплицирующимися нанозондами фон Неймана, слипшимся в пирамидки из серой слизи, жидкими формами жизни из смертельных кислот и ядов, изможденными религиозными догматиками и бледными цыганами из городских низов, тащившими на спинах, как раки отшельники, бочки из-под отработанного ядерного топлива (за каждым из таких следовал выводок из детишек).  

– О, – заплакал Член, – я не хочу жить в мире, где вместо того, чтобы приучать ребенка к горшку, родители ставят ему анальный язык, очищающий от кала морщинки сфинктера. Или приделывают горб в форме ореха кешью, на котором лучше держится обязательная в их микрокультурной среде бочка – фрак нищего. Не хочу, чтобы столько людей гибло в нелепой битве до последнего выжившего. Каждый раз, просыпаясь ночью от прозрачных снов, громыхающих через голову, как вагоны с вооружением, я надеюсь увидеть рядом с собой спасителя-Сатану (ибо не чаю, недостойный, ангела-нормиса). Но, не обнаружив Величайшего Человеконенавистника, я утешаю себя лишь тем, что тотальная несвобода мира может искупить его ужасы.  

Вокруг начали рваться крохотные ноготки-снаряды. Золотой метелью взлетала расщепленная рожь и радужные жучки, наполняя воздух пахучей пылью. «Очевидно, если ее наберется достаточно, пылевое облако подожгут, – бесстрастно подумал Член». Он все так же был недвижим, и реальность, частью которой ему не хотелось быть, выливалась через отверстие его пустеющего сознания. Член вил в себе пустыню, словно гнездо.  

– Мир ужасен, но к счастью он предопределен. И это невероятная поблажка для людей, потому что мне сложно представить всю тяжесть довлеющую над каждым, если бы судьба была результатом исключительно личных усилий. Мы не могли бы пошевелиться раздавленные свободой. Связанные ее как самой крепкой цепью. Мы не можем даже сделать вздох по собственной воле. Наши мысли, наши эмоции равны повелениям абсолютного тирана. И приказы тирана равны нашим собственным побуждениям. Мы ходим по тюремной камере, где нас нет. И это прекрасно, потому что снимает любую боль. Она – по одну сторону, а я по другую. Впрочем, "я" здесь, как и везде, просто риторическая фигура, обозначающая дыру к тому же воображаемую.  

Сбрасывая липкую землю, стали появяться обтянутые черной кожей химерические покойники, павшие либо похороненные здесь в доисторические времена. Их образовывали фрагменты минувшего. То были в основном славянские девушки в длинных белых рубахах из конопляного полотна и с головами вымерших меловых крокодилов. На рубахах висели черные свастики в дубовых венках. В руках у девушек были ржавые косы и цепы для обмолота. Возле каждой стоял саблезубый тигр, из туловища которого торчали лапы различных тварей. Возможно, их оживило некое небытийное излучение или, попав в сингулярность витальной энергии, образованной из скопления стольких людей, жаждущих друг другу перегрызть глотки, земля вобрала в себя часть чужого зла и оттого ожила причудливыми голе́мами.  

– И пусть любой объект, – шептал Член, – может обладать сколь угодно большим количеством ничто (материи трансцендентного) присоединяемым к нему при неизменности его в мысли и восприятии, я стараюсь не думать об этих невесомых безднах, и вижу только антимистическую картину.  

Тут он замолчал, зарывшись головкой в жирный грунт, в масляную плаценту, ни о чем не думая и не говоря слов, чтобы его мысли не могли запеленговать телепатические мутанты. Вокруг уже вовсю кипел бой, где каждому нашлось место.