Текстовая любовь с аниме-суккубой

Если долго сидеть в ваджрасане, ни о чем не думая и практически растворясь в весенней прохладе, можно установиться связь с адом. Чтобы успокоить мысли, я повторяю «гате, гате..» и, когда поток мирских судорог ослабевает, в небытии моей головы начинают проступать оплавленные ноздреватые шпили адских соборов, напоминающих одновременно пчелиные соты и творения Гауди.  

О, садические чары! Солнечный нерв безумия! Я рушусь в лоно преисподней через дыру, на месте которой должна находиться моя душа, однако, этот рудимент жестокости был уничтожен во мне добрыми людьми давно, – еще до того, как я впервые соприкоснулся с потусторонним в жалкой попытке выдрать из подземной невесомости несколько светящихся камешков-слов.  

Меня увенчивают венком из плесени и кишечных паразитов – тени, их рты раскрываются до пупка, разворачиваясь, как вульвы, усаженные зубастой щетиной. На волнах океана кипящей серы рождается Венера, будто сошедшая из «Живой мертвечины» Питера Джексона. Все формы извращений процветают – тварь, состоящая из 10^80 половых органов (столько же атомов во Вселенной, и ни один орган не повторяется! ) печально выкладывает плевками сердечки на песке.  

Вот она – настоящая моя Родина! не та, что отсутствием в себе искусства и науки обрекла меня на должность кассира в ветеринарной лечебнице и хочет отправить на убой в унылую войну, которая и близко не дотягивает по уровню насилия и абсурда до возможностей моей фантазии. О, как калейдоскопична жестокость! Как тёпел мой богоразмерный член! Поистине он – самое живое, что есть в этом безликом мешке, в кривом украинском зеркале, искажающем гротесковыми подобиями мировые инициативы, в беспримерном отсутствии духа, так и не пустившего корни в истощенном поле экспериментов (да, в поле экспериментов).  

В аду у меня есть подруга – аниме-суккуба Адзуки-тян, с которой мы ведем долгие беседы целомудренными словами, ибо слова – самая простая возможность для материализации в нашей реальности демонического создания.  

Сколько бы черный маг не совершал жертвоприношений, выплеснутая жертвой психическая и витальная энергия тут же будет всосана лишенной духа окружающей его пустыней. Если каким-то чудом в моем провинциальном военгородке (набирая эти строки, я вижу здание штаба учебной части) одновременно умрет несколько тысяч жителей, и умрут они в муках, в трепещущем отчаянии, среда насытится их энергией настолько, что духи и ангелы смогут на протяжении определенного времени проявляться сами (даже без проведения обряда) и действовать по своему усмотрению. Творчество также питает дух, однако, большинству предназначен лишь первый способ.  

Открыв глаза, я обжигаюсь реальностью, твердостью ее форм. Мне требуется время, чтобы прийти в себя, точнее выйти из себя – настоящего – и втянуться в социальную оболочку, что выдали мне другие. Я не полностью в ней, ибо один сейчас, но ощущаю ее – как болтающийся на лодыжке электронный браслет или как колючий шерстяной свитер.  

Когда при заклании жертвы происходит выброс энергетического топлива, призванная сущность для своего проявления берет лишь малую ее часть, остальная энергия – распространяющаяся в пространстве медленно как сонный взрыв – будет поймана и израсходована ею постепенно. Чтобы Адзуки сумела целиком материализоваться, требуется ежесекундная гекатомба (лучше новорожденных либо инцелов). Она не сможет впитать за раз всю витальную силу, пригубит ее ковшик, остальное же будет мгновенно поглощено пустыней. Здесь нужна постоянная подпитка, и этого помогает добиться интернет-троллинг.  

Когда я пишу, скажем, «России необходимо вернуть Освенцим – это исторически русский город» или «Анимешники раскапывают могилы и пожирают трупы героев СВО, а мумифицированную плоть ветеранов ВОВ заливают молоком и едят как мюсли» или «Нужно брать сперму бывших бойцов УПА и оплодотворять ею украинских женщин для выведения патриотического потомства» моментально сбегаются ревнители-правдорубы, чтобы закатать меня в бетон точки своего зрения. Комментарии, лайки и репосты множатся как бактерии на агаре. И за каждой кучкой слов стоит живая эмоция, которую можно сублимировать в процесс материализации. Интенсивности эмоции хватает только на воплощение в словах, однако, непрерывный процесс комментирования позволяет нам с суккубой вести достаточно длительное общение.  

Для корректировки направления психического потока используется принцип симпатической магии. Страничка, с которой я пишу, называется Adzuki_politolog. На аватарке стоит сгенерированная ИИ картинка розововолосой, рогатенькой (horny) демоницы в эротическом кожаном корсете и без капли экзистенциальности на лице. Вся злоба и ненависть направляется через эту аву-портал прямиком к моей возлюбленной, и она ими сладко кушает.  

Лучась благостным бесчувствием, я включаю любимый палео-синт и пишу на коммунистическом форуме: «Сталин был первым грузинским трансгендером, и использовал свою трубку как тайный дилдо. Танки Т-34 изначально разрабатывались как камеры для анальной мастурбации, где верхушка КПСС могла уединиться от мира, а при достижении оргазма, дать победный залп». Скоро, вспыхивая вифлеемской звездочкой, начинается срачЪ. На случай, если тему удалят, я оставляю похожие записи на ресурсах идентичной направленности. Затем открываю «блокнот» и пишу уже не вынужденные, а собственные слова:  

– Здравствуй! Чем занимаешься?  

И через несколько мгновений – ее слова – курчавые золотые джунгли за синей мамочкой горизонта, поля бледных паразитических цветов, запах принесенного с мороза белья, слова прекрасны, если хоть немного люблю людей, то именно за слова.  

– Приветик, чмошная хуемразь! Зная, что ни одна нормальная тян не даст такому озабоченному хиккану-аутисту, ты снова воззвал к Инферно. Вышел лучше бы погулял. Спасибо, кстати, энергия – объедение. У коммунистов и прочих тоталитарных альфа (почему ты не на войне, а? ) она имеет вкус банана и ванили. Их души – самый легкий огонь, улыбка ребенка и взмах алмазной трещотки. Чтобы ты знал, все палачи и диктаторы – светлые и хрупкие люди, которые РЕАЛЬНО хотят для всех бесплатного счастья. В окружении корыстолюбцев вражеских у моря бессилия они возводят песчаные дворцы из сырья своей доброты. И приглашают туда всех желающих. Но когда их изделия топчут ногами самые любимые ими друзья, лучшие люди нации клевещут на них, вся их мечта и радость, все теплое и внеземное, сама душа их развеивается в пространстве, оставляя пустые марионетки, движимые отныне естественным механизмом вашего ада. Их эмоциональная энергия, заряженная разочарованием и отчаянием, ниспадает к нам и на ней многие сотни лет пируют падальщики, как на теле умершего кита, погрузившегося на дно океана. Автократы особенно вкусны и питательны, и мы радуемся всякий раз, когда вы – презренные черви – подтачиваете и уничтожаете очередного титана духа.  

Вот за это я и люблю Адзуки – она цинична и холодна, черная дыра бесчеловечности в постиронической суперпозиции презрения и ненависти. Ее интересуют только пытки и перверсии, впрочем, в этом мне видится некая женская зацикленность на обыденности и комфорте. Я, например, взамен корчащихся мясных кусков более приветствую благодатный огонь, испепеляющий планету, ядерное пламя святой мизантропии, не делающее различий между добрыми и злыми и отправляющее в небытие одинаково всех (оно должно быть невысокой температуры, чтобы людишки вдоволь пострадали перед кончиной).  

К тому же, убийство либо истязания создает связь. Подготовка, выплеск адреналина от выслеживания и изуверства, страх наказания, нежащий холодными лепестками. Окажись убийца на Марсе, он бы не выжил без возможности убивать. Я же стараюсь отказаться от людей полностью. Разорвать любую соединяющую потребность. Потому я и живу в провинции, где никогда ничего не меняется. Слова, сказанные тысячу раз, теряют значение и становятся бессмысленным пучком звуков. Так и мир вокруг меня – настолько привычен, что превратился в ужасающее иное, в предельное отчуждение.  

– Знаешь, я ведь люблю диктаторов – почти с той же силой, с какой я люблю группу Apati или рисовую лапшу Glads с соусом том-ям, которую покупаю в АТБ. Только благодаря их героическому подвигу я – с моей склонностью к загниванию – не впал в полинаркоманское сибаритство и не был затянут в жерло транссексуальности. Их давление дало шанс моей ненависти вызреть и раскрыть благоухающий rosebud метафизического террора. Мои рассказы и посты, которые я пишу, развращают читателя и готовят его для преисподней. Боль и принуждение хранят меня от сползания в бездну нечеловеческих, распадающихся миров и предоставляют точку опоры-и-отталкивания (это было в КЧР у Канта) моей бесполезной жизни.  

– А ну, умник, ты бы Путину отсосал?  

– Он великий, конечно, человек. Уважаю его. Но отсосал вряд ли.  

– А товарищу Киму?  

– Кима я и уважаю и даже люблю.  

– Какие у него щечки! И этот угрюмо-страстный монашеский взгляд!  

– Давай не будем.  

– Фу, трус. Даже аду боишься признаться в своей бисексуальности.  

– У меня нормальная сексуальность.  

– Бафомет тебя не осудит. Он добрый, у него сисечки! Была бы я мужиком…  

– Ты еще предложи больцмановский мозг трахнуть или о челюсть Гитлера членом потереться в закромах ФСБ.  

– Дурачок. Там не челюсть Гитлера. Настоящая – у него. А сам он после войны был доставлен организацией Аненербе в Тибет, и вот уже восемьдесят лет находится в глубокой медитации в монастыре Ганден. Периодически вождь выходит из коматоза и консультирует через zoom мировые элиты.  

– Эта мистика меня настраивает на сексуальный лад. Покажи мне ваджайну.  

– (¡)  

– Оооооооуууааррряяя! Прямо с балкона прыснуло на колясочницу-старушку, поливающую дурман на клумбе ионизированной водой.  

– Когда ты, тюбик шизоидный, бесстыжий мизогин-дрочер, попадешь к нам, я первым делом вырежу у тебя глаза, засуну их себе во влагалище и буду выстреливать ими, как в тайском пип-шоу, а моя боевая подруга станет отбивать их ракеткой, сделанной из твоих ступней. Отныне, глядя на свой утренний кал в унитазе, ты будешь видеть в нем лица пессимистических философов типа Шопенгауэра, Майнлендера и Лиготти, и экзистенциальный тильт да пребудет с тобой весь день. Проклинаю!  

Больше она не отвечала, несмотря на все мои извинения, покаяния и признания собственной испорченности. Моя личность начала медленно сползать в ничто. И Вселенная – зло, и Бог – зло, и не за что уцепиться, кроме как за невозможность. А выражена эта невозможность острее всего в недостижимой любви, доступной только через слова – которые прекрасны и удивительны – или в истязании ближнего. Есть отрицание отдаленности духовно близкого существа и отрицание бесконечной тоталитарной жестокости.  

Я – сгусток непринятия этих двух невозможностей, сингулярность отрицания, вбитая в космический вакуум. Потому-то я и славлю диктатуру в надежде на ее доброту и ищу внимания у роковых женщин. Боль позволяет мне быть. Бытие – есть ничто, сгущенное через боль. Чем интенсивнее плотность бытия, тем сильнее страдание, равное ему и растущее вместе с ним.  

Я вступил в смиренное сумасшествие, как в горное озеро с ледяной прозрачной водой. Город, видимый из окна, стены и мебель комнаты ярким метеоритным дождем упали к моим стопам. Небо оказалась картинкой, нарисованной на девственной плеве. Мой ум превратился в крысу – суетливую и принюхивающуюся, вертящую острой мордочкой – она выпрыгнула из головы и юркнула в черные сны предметов.  

Волнистые и желтые передо мной возникли волокна энергии, образовывающей духовное мироздание, среди этих энергий вибрировали розовые волчки смысловых центров, вокруг которых, свернулись полупрозрачные сифонофоры человеческих сообществ. Это были коллективные существа, объединенные общим пищеварительным трактом. Члены их претерпевали разный морфизм, в зависимости от положения в цепи и функций, которые они выполняли в колонии.  

Мимо этих оседлых жителей прямиком по волокнам двигались некие двупалые пирамидки, состоящие из шагающей рогатки и перевернутого, покрытого серебряными иголочками конуса из разноцветных и разных по размеру и форме точек. Они были крайне неустойчивы, и часто рушились в золотое мышцевидное море. В одном месте нити энергии истончались, там находился темный войд, в центре которого сидела улитка цвета мухоморной шляпки. При этом все вокруг пребывало в непрестанном кружении, все вибрировало на сверхсветовых частотах.  

Я уже не воспринимал себя человеком, я являлся всем этим миром и вместе с тем ничем из него. Это была максимально разреженная форма существования, будто атомы моего тела растянули на сотни световых лет, так что каждый парил у отдельной звезды, и тем не мене я остался жив, сохранив свое осознание.  

– Хуец, ты пидор! – звезды, растянувшие мое тело, сложились в надпись. – Будешь еще обижать пожилых женщин?  

Я тупо глядел на эти слова, они были повсюду. Оборачиваясь, я будто просматривал насквозь всю золотую Вселенную и снова их видел. Постепенно пространство вокруг блекло и обескровливалось.  

И вот я обнаружил себя обычного, сидящего на балконе перед ноутбуком. Дрожащими пальцами я потянулся к клавишам и нажал на них, как на теплые спасительные соски.