Абсолютное Вырождение

В серебряном доспехе-скафандре с широким воротником, будто с картины Х. Ланцингера "Der Bannerträger" капитан-цур-зее Иван Иваныч (славный отпрыск династии Иван Иванычей, занимающей почетное шестое место в рейтинге расовой чистоты между Авакум Авакумовичами и Рюрик Рюриковичами) вышел из космического челнока и, оглядев с тревожной хозяйственностью болотистые джунгли планеты K2-18b, обратился через переводчик к собравшемуся автохтонному населению.  

– Здравия желаю, тунеядцы и деграданты! Пришел конец вашему предательскому прозябанию в эволюционных тупиках. Сейчас живо вернётесь в лоно матери-Родины и будете работать на Благо.  

Говорил он по-самурайски хрипло и отрывисто. В голосе ощущалась некая перманентная хтоническая истерика, придавленная морозными дворцами рыцарской чести, до мельчайших подробностей отражающими в своих архитектурных деталях правила поведения воина и мужчины.  

– Совсем не верю, что человеческий облик вы потеряли в процессе приспособления, и нет тут дерзкого саботажа отдельных лиц. Что ж, виновные инициаторы, эти кликуши смешения будут выявлены и подвергнутся суровому наказанию. Как не стыдно!? Столь вопиющая морфологическая распущенность должна поноситься на тингах. А ведь предки ваши – гордые нордические люди, пришедшие с созвездия Волос Вероники и основавшие здесь колонию – имели арийские черты. Ещё 400 000 лет назад перед началом Великой Смуты, разрушившей связь между отдельными поселениями, они передавали на Землю изумительнейшие образцы искусства "крови и почвы". В учебники всех художественных школ мира вошли ваши мраморные скульптуры робовалькирий, которые взрывались, если к ним прикасался какой-нибудь недочеловек мутнокровный.  

Пощелкивая красно-рыжими металлизированными жвалами и распушив павлиньи хвосты (был период гона) черви-аборигены, казалось внимательно слушали оратора и даже испытывали чувство стыда, в пользу чего говорило то, что они то и дело опускали многоглазые мордочки а болотную грязь (где ловили пиявок и многоножек).  

– Будьте белыми! Будьте гордыми! – надрываться Иван Иваныч. – Ведите в неизведанные солнца свои драккары. Жители звёздной системы Зосма, что в созвездии Льва (я был там до вас) сумели сохранить целую человеческую ПЯТКУ, и левую грудь, где эти крабообразные оленерогие и косматые существа хранят запас жира для зимней гибернации. Ах, друзья, вы бы знали какие ужасные формы принимает деградация на иных планетах, внешне расово благополучных, однако, даже человеческий облик порой не предохраняет от идеологической метисации: хиппи-тхаги, ваххабиты-прерафаэлиты, мусульманские трансы, религиозная бодимодификация в глисты кашалотов, джихад хикикомори, захватывающих самообеспечивающиеся космические станции.  

Иван Иваныч удручённо кашлянул и затих. На лемовскую бритую голову его оседала красная пыльца, которую источали гигантские цветы напоминающие ягоды боярышника. Мясистые листья растений вокруг капали вязким золотым соком. Отовсюду доносились свиные визги и электронное трещание произошедших от роботов насекомых.  

Аборигены, попробовав на зуб посадочные ножки челнока и убедившись что это не съедобная падаль, дарованная как манна за великое благочестие их народа (мыслили они, разумеется, ощущениями, а не словами), ударились в разброд и шатание. Их концентрация разредилась, самцы вспрыгивали на самок, а те кокетливо прятались от них в болотную жижу.  

Иван Иваныч окинул их скорбным взглядом, покачал головой и отправился на поиски более понимающих слушателей. Как Дроздов или Дэвид Аттенборо чутко и чеканно шествовал нацист через джунгли, замечая всякое движение. Он копался в грязи, приподнимал лопухи и камушки, срывал сухую кору с деревьев, и отовсюду извлекал извивающихся и визжащих существ, покрытых, обычно, слизью, иглами или панцирем. Иван Иваныч пришпиливал их иридиевой булавкой, доставал расоопределитель (длинную трубку с экранчиком), который показывал всю родословную монстра начиная от первых поселенцев.  

Кое-где в больших лужах, напоминающих уходящие в черноту колодцы, росли зеркальные кувшинки с жалом на длинной ножке. Поверхность зеркала отражала пейзаж, однако, когда к луже подходило животное, на кувшинке расцветали эротические фантомы. Подводное существо (позже Иван Иваныч обнаружил, что это был моллюск) телепатически считывало мозговые волны приблизившегося зверя и демонстрировало ему самку в охоте. Когда загипнотизированное животное замирало у кромки лужи, из воды поднималось жало и впрыскивало в организм пищеварительный фермент. Плоть тут же начинала разлагаться и моллюск всасывал ее, пока жертва отчаянно самоудовлетворялась на ложный образ.  

Иван Иваныч подошёл к одной такой кувшинке и на ее поверхности возникла розоволосая хульдра с born sexy yesterday видом и в СС-асном кителе от Hugo Boss. Она заманчиво улыбалась и смахивала хвостиком пыль с кожаного абажура, на котором темнели соски и губы. Натуралист-нацист ощутил влечение, однако, прервал себя и направил расоопределитель на монстра. На экране вспыхнули три звёзды Давида (степень угрозы средняя) и текст, сообщивший что предками подлой твари были жидовские порнографы, намерено множащие основанные на нереалистичных стандартах женские идеалы, дабы мужчины-гои требовали от партнерш невозможного, а после разочаровывались и умирали в одиночестве, не принеся потомства.  

Иван Иваныч стал рассказывать моллюску облагораживающую притчу:  

– Однажды, когда германо-русские войска защищали святой Сталинград от навалы англосаксов, молодой майор Хайнц, лёжа с винтовкой Mauser 98k на позиции, ощутил в пенисе горячий зуд. Он отполз от разбитого окна вглубь комнаты, сел на труп голубоглазой девочки, изуверски замученной звездно-полосатыми подсвинками-содомитами, расстегнул ширинку, вывалил свой внушительный прибор и отвернул крайнюю плоть. Головка члена источала сказочное свечение, из нее лилось многоголосое девичье пение.  

Хайнц в отупении смотрел на неземной свет и глаза постепенно адаптировались к его яркости. Он увидел аниме-королевство с эльфийками, водившими хороводы, фей в кружевных чулках, доивших пятнистых леопардовых коровок, имеющих бледные аристократические лица мальчиков-фембоев, обрамлённые иссиня-черными каре. Орки с кошачьими носами и толстыми животами облизывали пальчики ног друг дружке. Многообразная сказочная живность шалила и развлекалась. Небеса над королевством были из золота, а земля из тополиного пуха.  

С алчными чертами лица Хайнц раздвинул – как на goatse. cx – крайнюю плоть и втиснуться внутрь. Одна из эльфиек подала ему руку и втянула в хоровод.  

Снайпер протанцевал с ними несколько кругов и решил вернуться. Он боялся, что в его отсутствие враги могут начать атаку. И только он пожелал этого, сразу же обнаружил себя на позиции.  

Ничего почти не изменилось вокруг, те же руины, разве лишь в деталях они казались другими. Впрочем, это была уже следующая Мировая Война. Хайнц попытался поднять винтовку, но она рассыпалась ржавчиной. Он увидел немощные руки в старческих пятнах, ощупал языком лишенные зубов десны, седые волосы и борода ниспадали ему на грудь, как некий мохнатый пудель-висельник.  

Он заплакал, но жизнь уже была прожита.  

Иван Иваныч внимательно уставился на моллюска, ожидая раскаяния и трепета. Но тот уже морочил какого-то коренастого зверя с коротким хоботом, похожего на тапира.  

– Эх ты, – проворчал космоисследователь. – Отребье жидовское. Вечный дарвиновский жид.  

Иван Иваныч покинул тварь жестоковыйную, норовистую, изготовившуюся пырнуть жалом увлекшегося оратора.  

Он углубился в джунгли, чавкая по траве и вдыхая цветочно-гнилостные благоухания инопланетной флоры. Его больше не волновали эротические фантомы, создающиеся в грязных лужах. Матовые разноцветные солнца в просветах веерообразных и звездчатых листьев, самоцветные органы желто-глинного неба-голема, вырожденчество еврейской магии.., – ассоциативный ряд вливал в сердце бдительность и здоровое недоверие. Все вокруг визжало и пело злыми блеющими голосами, выражая передозировку существованием.  

В голове Ивана Иваныча грохотали боевые барабаны энтузиазма, а перед глазами проносился психоделический парад красок и форм, практически лишенных земных соответствий. И снова нацист-натуралист заглядывал под коряги, рыхлил почву, ковырялся в трухлявых пнях. Облаченной в стальную рукавицу дланью извлекал он на свет различные исчадия да пародии, извивающиеся, сочащиеся ядом или щелкающие зубиками, безжалостно наводил исследователь на них луч расоопределителя.  

Ежели в родословной существа обнаруживались уважаемые представители человеческого сообщества, Иван Иваныч прикалывал его бессменной булавкой к земле и начинал проповедовать о супремасизме и дружбе, о гиперборейской силе и чистоте.  

Горячечными сюсюканиями баял он о Земле, превращенной в райский сад стараниями ярлов-богатырей русско-нацистской партии. И от этих прекрасных образов даже в бессмысленных мертвых глазах земноводных и скорпионов зажигались теплые искорки понимания. Сам Иван Иваныч испытывал при этом великое удовлетворение, он даже становился по ощущениям выше ростом и чем мерзеннее было попавшееся ему создание, тем пуще вливал он сил в свои речи. Эйфорическая уверенность сияла в сердце его все более по мере производства словес, вытесняя ветхую индивидуалистическую грязь, не совместимую с пассионарным веком космических открытий.  

Продвигаясь таким образом через лес, скоро он добрался к опушке. Из джунглей Иван Иваныч попал в пшеничное поле, волнуемые ветром колосья тянулись до холмистого горизонта. Впрочем, при ближайшем рассмотрении стало ясно, что инопланетное растение скорее напоминает не пшеницу, а хвощ, шапочки-колоски которого состоят из колоний фотосинтезирующих полипов, наподобие собачьих клещей. При попадании на поверхности скафандра существа выделяли липкое вещество и намертво приклеивались.  

Иван Иваныч прошел несколько метров и остановился. Поле было монокультурным, в нем не наблюдалось очагов другой, кроме хвощей растительности. Не было также следов животных. Все звуки смолкли, в воздухе повисла гнетущая тишина. Лишь изредка из леса доносились наиболее громкие посапывания и визги.  

– Похоже, планета обитаема, – пробормотал Иван Иваныч. – Хотя поблизости не видно ни охранных роботов, ни сельскохозяйственных механизмов, которые могли бы осуществлять уход за посевами.  

Он уже был готов вернуться, но вдруг заметил, как в небе возникла черная точка. Она напоминала летательный аппарат и в предвкушении контакта с разумными обитателями планеты, в сердцах которых ещё теплится надежда на встречу с богом истинной расы, Иван Иваныч стал мычать и реветь, производя ораторские упражнения для разминки горла.  

Его не страшило столкновение с неведомым. Все формы жизни, рассеянные по Галактике, произошли от людей, домашних животных и полезных растений, которые колонисты брали с собой в звездный фронтир. Иных разумных рас, кроме человеческой, в Космосе за миллион лет наблюдений и исследований не было обнаружено.  

Для пущей безопасности в ротовой полости внутри нижнего второго моляра у Ивана Иваныча – как у великих предков была спрятана ампула с цианидом – размещалась нейтринная бомба, способная обрушить в ничто солидный кусок пространства и даже времени, так что образовавшаяся пустота пребудет в застывшем состоянии до конца Вселенной и любые изменения в ней не смогут произойти. Сам Иван Иваныч, разумеется, тоже погибнет, однако, в тот же миг на маточном корабле, находящемся на орбите, в мед. боксе запустится процесс создания нового тела. Сознание же нациста размещалось на бортовом компьютере и в тело оно просто проецировались.  

"Оружие массового уничтожения у каждого совершеннолетнего гражданина, – говорил MХХVII-ый Путлер (так называется должность галактического Царя), – главное условие процветания и спокойствия, ибо накладывает здоровые узы ответственности и внимательности. Человек – есть храм величия, бездна духа, танцующее ликование неизвестности. Смотреть на ближнего нужно с трепетом и нежным смирением, с тертуллиановой верой в лучшее, как заминированный ребенок на сапера страдающего синдромом Туретта".  

Впрочем, Иван Иваныч был практически уверен, что до использования бомбы дело не дойдет. Если агрессию проявят низшие формы жизни, с ними можно будет справится обычным бластером и парой гравитационных гранат. Если же они достигли столь высокой степени развития, что могут принести серьезный вред, то должны быть миролюбивы, а иначе они бы не смогли подняться так высоко. НСДАП была основана на Земле в 1920-ом году и существует уже 1 000 000 лет. За это время случилось 115 мировых (планетных, межпланетных, солнечно-системных, межсистемных) войн, человечество несколько раз уничтожало себя и роботы, очистив ойкумену от радиации и токсичных отходов, выводили новое поколение из резервных эмбрионов, спрятанных в антарктических и марсианских бункерах. И все это время нацисты иногда законно, но чаще подпольно распространяли свои идеи Расологии и Темного Просвещения.  

После Великой Смуты, когда в интеллектуальной жизни человечества возобладали идеи философского пессимизма с одной стороны и фурри-луддизма с другой и половина населения совершила добровольную эвтаназию, а другая генномодифицировала себя в животных, погромив машины и архивы, так что большая часть технологий оказалась утрачена и связь между Землёй и колониями прервалась, тогда именно члены нацистской партии взяли власть и начали по крупицам восстанавливать утраченное знание, только они сохранили человеческий облик.  

Черная точка тем временем снижалась, постепенно она росла, закрывая небо как веко и становились видны чудовищные детали, наводящие на гностические интуиции о материи, как об изнанке Бога, объемлющей тьму и безумие во всех их степенях и разнообразиях. Именно апофеоз материи выразился в сплаве перетасовывающихся множеств – пирамидальных пастей и клювов, выдвижных челюстей, слизистых присосок и ртов-улыбочек, ленточных щупалец, радул и хоботов то и дело возникающих и исчезающих на гигантском болиде плоти. Вместе с формами вспыхивали и менялись цвета. Черная точка по мере приближения превратилась в кипящую шарообразную радугу. Вместе с ней пришел оглушительных гвалт – смесь соловьиного щебета, тигриного рёва, поросячьего визга, китовой песни, стрекотания, токования, ржания, воркования, писка, клёкота и прочих, прочих звуков природы – неуёмное многообразие, отринувшее единство.  

Взбивая атмосферу мириадами крохотных прозрачных крылышек, горящих на солнце огоньками свечей, существо спикировало и зависло в метре от земли перед изумлённым нацистом. Как герой Зигфрид перед драконом Фафниром стоял он перед этой текучей горой, психоделической вакханалией, где взгляд не мог удержаться на чем-нибудь хотя бы секунду, ибо все элементы беспрестанно менялись, утопая и выныривая, сплавляясь и расходясь, расщепляясь и наслаиваясь один на другой.  

Дрожащей рукой Иван Иваныч поднял расоопределитель и навёл его на существо. Прибор издал жалобный писк, и экран его застился желтыми сионистскими звёздами. Из трубки пошел дымок, запахло жженым пластиком. Еврейские свастики канули в черноту.  

– Абсолютное Вырождение, – в ужасе прошептал Иван Иваныч.  

Его нижняя губа отвисла, а тело пронизала ледяная оторопь. Некий снег онемения запорошил мозговую ткань. Существо взирало на него с минуту, ощетинившись мириадом глаз всех форм и расцветок, затем сместилось в сторону, развернулось и принялось пастись, отрастив ковшеобразную пасть, окружённую щупальцами. Те спускались к земле, захватывали пучки пшеничных хвощей и отправляли их в жующую крепость монстра.  

Колени нациста подкосились и он рухнул в тучную пажить, свернулся калачиком, поджал к груди ноги и скулил, посасывая большой палец. Впрочем, к чести Иван Иваныча можно сказать, что данное состояние первичного шока длилось недолго и стало прологом к большой и чистой любви, которой было суждено изменить и его личную судьбу и, возможно, судьбу всего человечества.  

Под пологом нуминозного ужаса таилось эротическое влечение – чувство собственной ценности и моральное удовлетворение, которое он ощущал при встрече с дегенератами, устремилось в абсолютность вместе с абсолютностью Вырождения. Это было ощущение покоя, солнечный штиль, ослепительная монотонность неразделяемого божественного. Эротика психическая, а не телесная, платоническая, целомудренная связуемость. Полное ощущение себя лишь рядом с другим, конкретным существом. Вселенское олимпийство, выступающее на фоне тотальной тени.  

– Как бы мне покорить тебя, – задумался Иван Иваныч, вынимая палец из рта, – а может, просто быть рядом, не требовать твоей любви и принимать как есть.  

Он поднялся и, шатаясь от обожания, повлекся к пасущейся твари. Как его предок – древний косарь – возвращался через луг к возлюбленной после страды, алкая напиться из ее груди теплого молока, так и космонацист бежал, облепленный слизистыми клещами через поле симбиотических псевдозлаков к своей инопланетной суженой – к Абсолютному Вырождению.  

Он зарылся лицом в богомерзкую мешанину из ртов и щупалец и лобзал с страстной силой телеса обескураженного чудовища, а оно уставилось на него расширенными очами, и даже вечно ненасытная пасть перестала маниакально жевать хвощевое сено...  

– Не хульдра мне нужна, а бесформенное, титаническое зло, лишённое имени и разгадки, ибо только с ним рядом я могу быть настоящим т. е. безграничным, пылающим пустым духом, не балансируя на игольном острие обусловленных форм. Чем большее давление зла вокруг, тем сильнее проявляется моя героическая сущность, тем отчётливее я чувствую в себе Дух. О, позволь припасть к тебе, милосердное Нечто! Дай стать постоянством для твоей изменчивости, ничтожностью для твоего величия, твердым дном для текучести твоих вод, твоей половинкой, конечным против бесконечного. Будь моей невестой, о ты, балетмейстер хаоса, ласковое отродье!  

Безобразная тварь издала сейсмический гул и выпустила сонм щупалец, которые потянулись к Иван Иванычу – по мере их роста щупальца превратились в веточки сакур, украшенные цветами – и принялось гладить зардевшееся от смущения лицо нациста. Тварь покрылась благоухающими букетами, золотыми украшениями, ее кожа стала как белое свадебное платье. Откуда-то из складок плоти она вынула аметистовые арфы и рубиновые дудочки и стала играть нечто нежно-женственное, но при этом бравурно-щегольское, дабы подчеркнуть торжественность момента. Из огромной пасти выстреливали фонтаны дымящейся кислотной слюны, на лету превращающейся в стада воркующих голубей, каждый – размером с теленка.  

Макушка существа обросла золотистыми локонами, а нижняя часть – грудями и пенисами, ибо сама тварь не имела четко определенного пола и ещё не знала какой именно предпочитает ее жених. И всеми фибрами нежности этот ощетинившийся прелестями, как ранее средствами убийства, ЛГБТК+ Азатот потянулся к Иван Иванычу, который без устали целовал все выпуклости и впадинки, холмики и ложбинки, гребешки и трещинки, не делая различий меж органами и ничем не пренебрегая, ибо все то были части его любимой.  

– Только не превращайся из лягушки в принцессу, – умолял Иван Иваныч, скидывая латы-скафандр.  

И тварь довольно урчала, радуясь тому, что ее принимают такой, какая она есть. Ртами всех существ, когда либо бывших или будущих во Вселенной по очереди она принялась ласкать член нациста. Тот охал и трепетал, у него подогнулись колени – как черная дыра была тяжка нега – но щупальца заботливо спасли от падения. Словно бережная мать Бездонная Мерзость взяла его на руки-отростки и дарила блаженство за блаженством.  

И глядя на звёзды, увитый шибари-тентаклями, лижимый языками японских исполинских саламандр, доблестный сын своей расы вспомнил с теплой печалью родную Землю, казавшуюся ему теперь неслыханной юдолью скорби в сравнении с познанным моральным и физическим наслаждением. И эта мысль мелькнула в одно мгновение, однако, Азатота, уже отрастив нервных паразитов и подключившись через них к мозгу нациста, ощутила его меланхолию и желание дарить благо своим соотечественникам.  

Соорудив вокруг Иван Иваныча защитный кокон из твердеющей слизи, Азатота поднялась в воздух и устремилась к далёкой голубой ссадинке, брезжащей в багровых закатных сумерках.