Игры инцелов

– Очевидно же, что женская грудь – это невозможный объект, наподобие бливета или треугольника Пенроуза, произнес глава XХХIV ежегодного криптозоологического съезда, худощавый мужчина в длинном черном пальто и с выпяченной габсбургской челюстью.  

Его слова встретил шквал аплодисментов, будто косяк сельди забился в стянутом неводе. Кое-где сквозь спинки хлопков проступали осьминожьи макушки очумелого хохотка – их тон не казался ни издевательским, ни товарищеским – то скорее был смех облегчения от того, что трудная проблема десятилетиями бередившаяся умы оказалась, наконец, близка к логическому решению. Даже печать рока и уныния, осеняющая чело каждого криптонавта, постепенно поблекла и обросла мучнисто-розовым персиковым пушком.  

– Гагарин в Космос летал, груди женской там не видал! – выкрикнул неприметный старичок, похожий на изможденную альтушку.  

Это был почетный член общества, претерпевший в позднесоветское время психиатрическую репрессию. Он занимался весьма сложными вопросами, граничащими с техномагией, например, в прошлый раз представлял тему: «Перспективы космического путешествия ёкаев хидзиккаки к Великому аттрактору на солнечных парусах». Его выкрик мигом унял аудиторию чувством уважения к жертвенности души диссидента и к безмятежной воздушности его сумасшествия.  

– Итак, друзья, – продолжил докладчик. – долгое время считалось, что женщина есть тихий берсерк, переодетый мужчина-дьяволопоклонник, выбравший сеять боль. Такой подлый изувер заключает контракт с темными силами и получает между ног прямой путь в ад, из которого, отыскав аленя-обеспечтанта, может вызвать на планету нового демона. К сведению, наши славяно-арийские предки вступали в половую связь исключительно с деревьями и цветами, а дети имели форму свернутого секирой солнечного луча или кусочка безоблачной лазури. Отпрыски древних славян сразу после рождения жили в отцовской бороде, как в кенгуриной сумке, и только со временем обретали человеческие черты. А сами мы – люди ХХІ века – были рождены из преисподней, и нужно приложить много усилий, дабы стать на путь просветления и добра!  

– Я гадал на кварк-глюонных синусоидах! – вскочил лопоухий пухляш в футболке с «Экспериментами Лэйн». – Я на коте Шрёдингера гадал! Семь котов извел, проверял! И понял, что женская грудь – это разумный фурункул, раздвоенный как дьявольское копыто и наполненный барсучьим жиром. Лесные фэйри похищают сердце грешного ребенка и заменяют его фурункулом и, чем шкодливей было дитя, тем сильнее во взрослости выпирает жир.  

Пухляш по имени Тотошка считался потусторонним гением. Впрочем, ему не хватало практического опыта: метафизические теории его были дерзки и многогранны, однако недостаточно проработаны, ибо шли прямиком из пылкого сердца, минуя холодную голову. Они часто приводили к непредсказуемым результатам. Например, в позапрошлое заседание члены сообщества собирали облучатель для йети, дабы заставить аутичных криптидов выйти к людям из национальных парков Канады и спуститься с высокогорий Памира.  

Однако, Тотошка собрал нечто совсем иное и категорически безымянное – используя лавкрафтианскую магию и венгерские некромантические проклятия, он образовал из куска говядины и препарата человеческого мозга копию головы умершей от передоза порно-актрисы Беллы Блейз. Голова стояла на черных извивающихся и источающих слизь щупальцах. Ее рот был открыт безумным мунковским О, как у дешевой секс-куклы. Глаза испуганно вращались. Свое изобретение Тотошка окрестил дрочателем.  

Тут же под зачарованными взглядами товарищей он принялся за демонстрацию возможностей аппарата. Стоял у пухляша плохо, да и сам член был в каких-то оспинах и насечках. Все свое время Тотошка-хикки проводил в комнате, утопая в омерзительных моно-оргиях, либо покоряя кипы запрещенных изданий.  

Когда он с рыдающим рыком кончил, лазурное небо на миг потемнело вспышкой анти-света. Затем тьма отхлынула, но на небосводе все равно осталась непроницаемая черная точка. Криптозоологи прильнули к окнам.  

– О, не волнуйтесь! – улыбнулся пухляш (в этот раз он был в футболке с «Клеймор») По моим выводам из теории относительности это и должно было случиться. Досадное, но необходимое неудобство. При каждом использовании аппарата во Вселенной возникает новая черная дыра.  

Дрочатель у него отобрали и в дальнейшем ко всем его инициативам относились с великой осторожностью.  

– Итак, продолжим, – проигнорировал траурный докладчик шизоида-прилипалу, – вся женщина есть спроецированная машина. Коллективное бессознательное человечества невидимыми радиационными лучами выплескивается по ночам из спящих голов и, отразившись от луны, возвращается на Землю уже как самостоятельный субъект. При трении об атмосферу этот неструктурированный комок эротических фантазмов, подавленных желаний и саморазрушительных противоречий рассеивается в виде отдельных представительниц прелестного пола. Их можно найти на листах растений после обильных метеоритных дождей, они часто пользуются метеоритами как бесплатным такси. Своим подлинным видом женщины напоминают радиолярий с иллюстраций Геккеля. Нечто среднее между снежинкой и шлемом короля назгулов. По внутреннему строению ближе всего они к вирусам, и не обладают сознанием. Однако, их гипнотическая мощь поразительна. В силах этих ничтожных существ породить фантом, который подчинит себе мужскую волю. И при каждом поцелуе длинный язычок сладкого фантомного монстра будет пробираться в мозг мужчины, и слизывать миелиновую оболочку с его нейронных волокон.  

– А при минете? – выкрикнул черный монах в очках с толстой линзой.  

– Минеты особенно страшны. Без них библейские патриархи жили тысячу лет.  

Зал зашумел, как потревоженная осина, криптозоологи активно жестикулировали и сыпали фактами в фрактальной прогрессии. Довольный докладчик потирал руки с гадливой миной. Почетный старичок, вцепившись в свои оттянутые как у африканских женщин мочки ушей, издавал рыгающие звуки согласия. Его эмоциональная жизнь и способы ее проявления, обостренные долгими медитациями на вязках, отличались от общепринятых. Пухляш же, закатив футболку, тыкал себя в глубокий пупок лиловой анальной пробкой, демонстрируя самодостаточность, достойную Абсолюта.  

– Однажды мы пробивали угольный пласт, – сказал один донецкий шахтер, – и наткнулись на пещеру. На ее стенах были отпечатки флоры карбона, а к потолку пещеры, как колония нетопырей, прилепились женские груди. Их мускулистые тела сжались в свете фонариков... А дальше события развивались прямо как в «Прометее» Ридли Скотта. Знаете, чей Донбасс?  

– С детства вместо порно я смотрю асмр-видео, где китов чистят от налипших на них балянусов, и каждый раз мой член твердеет, как мордочка оскаленной обезьянки, – похвастался независимостью некий экософ-парафил.  

– Лррктфтрр-хффтагн-млзотеп! – прорычал горбатый гном в черно-золотом балахоне и с чешуйчатыми руками.  

– Ее-еее-еее-еее! Оо-оо-о! – вдруг по-поросячьи завизжал старичок.  

Все затихли. Это был настолько режущий внеземной и богомерзкий звук, напоминающий отдаленно вокал Nattramn из Silenсer, что всякий энтузиазм мгновенно улетучился, оставив в душах антимистический ужас непроницаемой пустоты, ужас абсолютного предела, за которым ничего нет. Старичок набрал в легкие воздуха и завизжал опять.  

– Ее-еее-еее-еее! Оо-оо-о!  

Он улыбнулся, и улыбка его, казалось, прорезала материю бытия до самой ничтойной сути. В остекленевших глазах криптонавтов вскрылось основное – та межзвездная засасывающая безмятежность, от которой они тщетно пытались сбежать в энигматические лабиринты и психотропную суету. Старичок пел Mr. Trololo Эдуарда Хиля.  

– На-на-на-нанана-нанана! Нана-нана-на! На-на-на-на-наааааааааааа! На-на-на! Нанана-на-нана!  

– В аду все спокойно, – задумчиво произнес председатель, и с уст его упали, кружась, три осенних листика бреда.  

Он повел рукой в воздухе, осеняя присутствующих неким плавным дельфиньим римским приветствием, улыбнулся, топнул и принялся танцевать, выгарцовывая звездообразные кренделя.  

– Смерть неизбывна и вечна, она легка, как презрение, и непроницаема, словно время. Лебединое перышко и черная дыра – есть смерть. Весна, которая не дает нам угаснуть. Внутренний лес, куда мы уходим, если больше идти некуда. Мало-помалу я выращиваю ее в себе, как блестящего близнеца-паразита. Я кормлю ее депрессиями и праздниками. Кормлю похвалами начальства и взглядом любимой женщины. Деревьями расползается смерть из вскрытых вен, и мой путь лежит в ее древнюю сумрачную природу, где, надеюсь, меня никто не ждет.  

Он замер, тяжело дыша, схватился за сердце и упал, засучил ногами с счастливым видом. Изо рта его потянулась пена, она размазалась по губам и подбородку, отчего труп председателя сделался похож на пасхальный кулич, лакомиться которым взялось ничто.  

– Я бы хотел вобрать в себя всю смерть мира! – закричал, вскакивая, Тотошка.  

Он не танцевал, а только монотонно топтался на одном месте,  

– Чтобы она была лишь моя и ничья более. Увековечить все сущее, ценой даже не собственного небытия, а чего-то большего, выходящего за любые диалектические диады. Порой, вообразив себя вампиром неодушевленного, я посасываю найденные в земле камни, чтобы вобрать их лишенную сознания вечность. Мне хочется забыться и, пусть все вокруг забудут, будто я был когда-то. Меня приводит в отчаяние сама мысль о том, что атомы моего тела никуда не исчезнут с моей смертью. Они просуществуют столько, сколько будет существовать Вселенная и, возможно, дольше. Из них возникнут новые тела боли. Я хочу раствориться полностью.  

Он устало плюхнулся на пол, как куль с экзистенциальной ответственностью, его веки отяжелели, и Тотошка погрузился в пустые сны, лишенные восприятий и форм.  

– Смерть есть голубоглазый мамонт-цветок, – затараторил старичок-зачинщик, алчно кропя слюной, – это есть ветел сад, тепло тепла, глиняный кувшин, куда в средние века сажали ребенка, чтобы вырастить из него карлика, вызванный конной ездой струйный оргазм капиталистической принцессы, юные протоглаза моллюсков, начиненная живыми чумными блохами фарфоровая бомба отряда 731, катабасис в семейные ценности, золотое сечение на моркови, архитектурные постройки Марса, оказывающиеся следами эрозии пород, случайный поцелуй двух сцепившихся мужчин в пьяной драке, грибной трип вместо родительского благословения, это, когда ты все делаешь и не делаешь одновременно.  

По мере того как старик говорил, голос его становился ниже, с хрустом что-то ломалось и перекатывалось у него внутри. Наконец, он упал пустой кожей, расплывшись словами в воздухе.  

Остальные неуверенно осматривали друг друга. Они уже перестали быть людьми и выглядели черными weltschmerz-сгустками, вывернутыми наизнанку, своей смертью наружу странными аберрантными существами. Сгустки нервно тянули нити друг к другу, но всякий раз нити проходили сверху или снизу, будто находились на разных бытийных пластах, не сообщающихся друг с другом.  

Медленно и неуклюже бесформенные медузы-аннигилянты отлепились от стульев и выплыли через окна в мир, который виделся им как удобное пепельное желе из мертвой плоти и цирк вселенского отрицания.