мамутрахал

Жаркий медвяногубый убийца с красным ирокезом спустился в ледяную пещеру по лестнице из мамонтовых ребер и стал осторожно пробираться коридором, уходящим в поблескивающие недра мертвой планеты.  

В свете фонаря перед ним мелькали зависшие в стенах причудливые представители доисторической фауны, собранные, казалось, из жгутиков и волокон, с глазами, разбросанными во все стороны, как околопланетные спутники.  

Шаги убийцы отдавались эхом в неисчислимых проходах. На каждой развилке он останавливался и сверялся с цифровой картой, передававшейся на зрительную кору мозга через имплантированный чип.  

– Твоя меланхолия, – говорил убийце его психоаналитик, – укоренена в бессознательном глубже, чем может проникнуть современная наука, она идет не из опыта или перинатальных матриц, не из прошлых жизней или филогенетической психо-памяти. Ее причины, можно сказать, лежат в континууме вечной смерти до возникновения бытия. Лишь в самых древних областях Вселенной, где все замерло в апатическом исступлении, найдешь ты ответ причинам своей подавленности. Там на троне из переплавленных кошмаров мертвых богов восседает непостижимый робот Мамут Рахал, который старше самого времени.  

И он выписал убийце направление к высшему существу, чтобы тот как Орфей спустился за исцелением в преисподнюю.  

Коридор вывел в большую полость, голубеющую инистыми колоннами, напоминающими замерзшую соломку снотворного мака. Колонны уходили в непроглядную темноту. Убийца стал пробираться через этот опийный палисад и вскоре оказался перед монументальным возвышением, на которого громоздилась металлическая масса, напоминающая Оптимуса Прайма.  

– О, почтенный Мамут Рахал! – убийца встал на колени (с достоинством рыцаря, не пресмыканием богомольца! ). – Я явился к тебе согбенный скорбью и издырявленный суетой. Меня не прельщает более ни одно удовольствие во Вселенной. Ни одна женщина и даже инопланетная особь не способна расшевелить моего понурого петушка.  

Робот издал звуки, напоминающие композицию Cauchemar группы Mirar. Это были очень ужасающие и мистичные звуки. Так он производил подстройку к русской речи.  

– Пациенты могут звать меня просто Зигмунд, – сказал робот. – Поведай для начала, милый сын мой, о себе в целом и когда у тебя проявились первые симптомы болезни.  

– О, давным-давно я был пиратом, устрашающим пилигримов, осуществляющих хадж к черным дырам. Мой звездолет выныривал из гиперпространства и брал на абордаж их зыбкие челноки. Мы обирали этих несчастных и делали себе из их драгоценностей золотые зубы. Раскатывали слитки в станиоль и натягивали ее вместо кожи. Даже свои кости мы заменили на золото 999-ой пробы. Лазерными мечами мы с товарищами протыкали глотки, наши бластеры были неумолимыми карателями религиозных фанатиков. А потом все закончилось.  

– Ага! Что ты чувствовал в моменте измывательств и грабежей?  

– Мне было чертовски весело. У меня был попугай по имени Подкильная Прощелыга, черная шляпа-треуголка и пицот сундуков пиастров, которые я закапывал на каждом встречном астероиде.  

– Но, в конце концов, тебе все приелось?  

– Всё стало таким пресным и скучным. Я расформировал команду, а сам пустился в странствия в поисках наслаждений.  

– И чем они увенчались?  

– О! Разочарование вообще во всем. Ни икра белуги-альбиноса, ни суп из плавников акулы-макадамии, живущей в морях кленового сиропа, ни минет съедобного пениса тамариндовой твари, который пронзает весь пищеварительный тракт и создает непередаваемые сексуально-вкусовые ощущения... все это противно мне так отныне.  

– Сексуальные перверсии, ага? А ну давай поподробнее, шалун!  

– С любыми гуманоидными и негуманоидными жителями видимой Вселенной. Перверсии в физическом теле, в эфирном, астральном, будхическом и атманическом телах. Расщепление сознания на миллиард автономных сверхсветовых пенисов, отправленных в космическое пространство, и вступающих в половую связь с любой обнаруженной формой жизни.  

– Это смело и современно!  

– Захват планеты пенисом…  

– Я весь внимание.  

– В мой геном были внесены изменения, которые предусматривали неограниченное разрастание кожицы с головки сладострастного дружка. Она обволакивала собой предметы, как лишайник, пока весь мир не был поглощен, а молодая цивилизация аборигенов, напоминающая греческую, не оказалась уничтожена. Целые семьи покрывались кожицей. Начинала она с ступней, подбиралась незаметно и нарастала вверх. Садились обедать людьми, а к подаче десерта охуевали.  

– Интересный стиль жизни.  

– Была жизнь, была, да, дорогой Зигмунд. Неутомимый жар гнал меня вперед, но все к чему я прикасался, гибло. Ибо ничто не способно удовлетворить мои аппетиты. А хочу я необъятного, и на меньшее не согласен.  

– Ну что ж, касатик, – донеслись из головы робота лукавые перестуки. – Для тебя тогда единственный выход – суицид. Этот голод абсолютен, его не удовлетворит никакая часть. И только безосновность, в которой плывут все вещи, тотальная, безликая смерть, пронизывающая и отождествляющая сущее и не-сущее, вот чего жаждет твоя неутолимая воля.  

Убийца поднял голову и взглянул в кукольные глаза робота, напоминающие глаза жука. Улыбка облегчения осветила его лицо прожектором Бухенвальда. Язык проворно облизал губы.  

– Я и сам так думал, но не мог решиться.  

– Разумеется! Все ответы уже есть в нас. И задача грамотного психолога – помочь человеку раскрыться перед самим собой. Какую смерть ты предпочитаешь принять?  

– Я бы хотел броситься на меч, как Марк Антоний. Считаю, это трагически красивым. К тому же, неповрежденный мозг позволит мне смаковать последние минуты существования, растягивая, как хорошее вино, во рту его вкус.  

– Оки-доки!  

Непостижимый робот протянул руку и сшиб несколько колонн, так что те надломились у низа, превратившись в невысокие колья.  

– Вперед – щучкой!  

Убийца подошел к одному из торчащих обломков, прижал руки к груди и с выражением анально-садистичекого блаженства ринулся грудью на обетованную гибель. Он промахнулся, впрочем, ебнулся рядом недоуменно и оцарапал щеку о лед пещеры.  

– Что это было, – спросил убийца. – Я совсем идиот? или это тайная воля к жизни не пускает меня?  

Гомерический медный хохот, напоминающий удары гонга в буддистском монастыре, наполнил пространство раскатистыми эхами.  

– Это было квантовое самоубийство! Когда ты упал на острие, Вселенная разделилась надвое – в одной ты умер, а в другой жив. Твое сознание оказалось во втором варианте, и с твоей точки зрения будет оказываться в нем всегда. Невозможно полностью исчезнуть! Небытие просто маячит где-то внутри сладкой морковкой, к которой мы все стремимся, тысячью способов маскируя свое истинное танатичекое желание. Так что слышь, мамонт, я тебя наебал!  

– И что мне делать?  

– Путешествовать по красивым местам, учиться любить, делать добрые дела. Всячески облагораживать душу. Сам додумывай, надоел ты мне…  

Щеки робота надулись кольчужными мошонками, шквал родился в его устах. Необоримые вихри подхватили убийцу, и все смешалось у него в глазах в черно-голубоватый калейдоскоп.  

Он очнулся на пляже под ротанговым деревом, небо было оранжевым, песок – сердечками, и волны – цветы. Церковное спокойствие, разлитое в тропическом воздухе, будоражило и утишало одновременно. У полосы прибоя прогуливалась пара существ, напоминающих кабанчиков в бдсм-одежде. Одно существо было побольше, второе меньше. «Очевидно, родитель и дитя, – подумал убийца». Они заботливо хрюкали друг на друга.  

– Как здесь хорошо! – прошептал убийца.  

Он аккуратно достал вплетенную в ирокез, сверхострую мономолекулярную нить, попробовал ее на остроту, разрезав пополам камешек. А на собственном его запястье нить порвалась, оставив лишь тонкую полосу, как от резинки. Убийца горько вздохнул. Умиротворение улетучилось.  

– Теперь я отправляюсь в новое путешествие, – провозгласил он, встав в полный рост, – по самым красивым и духовно богатым местам Вселенной. В каждом буду я предпринимать попытку самоубийства. Рано или поздно душа моя, очищенная благотворным влиянием этих мест, и порожденное ими в ней возвышенное состояние даст мне возможность преодолеть рамки человеческого и целиком исчезнуть.