Площадь

Они приползли на площадь на рассвете, как тараканы после отключения света — жалкие, суетливые, с глазами, мокрыми от дешёвого пафоса и дорогого виски. Двадцать пять человек, не больше. Студентишки с мамиными кредитками в карманах и брошюрами Шарпа в рюкзаках, купленными на гранты из буржуйских посольств. Их плакаты пахли свежей краской и глупостью: «Свобода», «Права», «Долой тиранию! ». Свобода — это когда тебе платят в евро, Права — когда можно гадить на мостовую, где деды твои костьми легли. Тирания — это когда тебя, сопляка, за такие фокусы в психушку не отправляют сразу.  

Партия не спала. Не спала, потому что знала: крысы всегда лезут в щели, но щели эти давно залиты бетоном. Они думали, что умные? Что их флешмоб в стиле «Каннского кинофестиваля» останется незамеченным? У каждого из них в телефоне — следы, как от грязных пальцев: переписки с НКО из Вильнюса, счета в крипте, фото в обнимку с атташе по культуре, у которого лицо как у педофила из голливудского триллера.  

Солдаты пришли не как зелёные роботы, нет. Они пришли как мясники на скотобойню — с профессиональным спокойствием. Их каски блестели тускло, как глаза поселковой проститутки. Они не ненавидели этих мальчиков. Они презирали. Потому что презирать — значит видеть насквозь. Видеть, как дрожат руки у «революционера» Вэя, когда он суёт в рот сигарету «Мальборо» (пачка из дьюти-фри), как блестят у его подружки сережки «Тиффани» на фоне плаката «Долой коммунистических свиней! ».  

Первый удар прикладом был не в живот, а в рожу. Вэй захлебнулся собственной кровью и слюной, как щенок, которого ткнули мордой в собственную лужу. Его «слезинка ребёнка» обернулась соплями по подбородку. Остальные завыли, полезли в телефоны стримить «геноцид», но сигнал заглушили ещё вчера.  

К полудню всё кончилось. На брусчатке остались кеды с липкими подошвами, портреты Трампа (сделанный в типографии «Икеи») и пустые бутылки «Кока-Колы» — священной воды этих кретинов. Камеры снимали, как «мирные активисты» швыряют в солдат камни, купленные в том же магазине, где они брали палатки «Нордфейс». Вечером по ТВ показали, как Вэй, теперь уже с синяком во всю рожу, признаётся: «Нас обманули, пообещали визу в Канаду».  

А ночью, в казарме № 34, солдат № 234-Б (его звали Чжан, и он любил водку, женщин с толстыми бёдрами и Родину) чистил приклад. Кровь Вэя смешалась с грязью — красно-коричневая жижа, как всё, что остаётся от майдана. Ему было плевать на идеологию. Он просто знал: мир держится на мужиках, которые могут врезать. А эти... эти были просто мусором, который надо вынести до того, как протухнет.  

В деревне под Харбином мать Вэя, та самая, что работала на фабрике 16 часов в день, чтобы он учился «на философа», получила бандероль. Внутри — его дневник с подчёркнутой цитатой: «Свобода стоит того, чтобы за неё умирали… (лучше другие)». И конверт с долларами — плата за «героизм». Она купила свинью, зарезала её и накормила соседей. Сказала: «Сынок теперь в Америке, умный». Свинья хрюкала перед смертью меньше, чем Вэй на площади.  

Партия спала спокойно. Крысы всегда возвращаются в норы. Если же нет, их травят крысоловы.