Лучшая версия тебя

В безумном и порхающем пляжном мареве они шли по дорожке из разноцветных досок мимо укрытых животами шезлонгов и обросших жировиками старух-цыганок, расхваливающих креветки и вареную кукурузу – высокая загорелая блондинка с губами как пришитая консервная банка и толстенький потнокудрый мужичок, напоминающий Дэнни де Витто. Мужичок глядел на блондинку подобострастно, стенал в раже и пускал жидкости.  

– Пипуля! сюся моя, – гудел он. – Люлю тебя, люлю, котя-Катя!  

Его логос был бессилен выразить вселенную чувства. Периодически мужичок пускался в пылкие и неразборчивые почти что лавкрафтианские бормотания. С любовным презрением глядела на него котя-Катя, будто держа в ладонях обгадившегося хомяка.  

– Девятый! девятый! – закричал мужичок, тыкая в мясной шар, брезжащий на волнах.  

– Успокойся, Олег. Не думай о работе хоть пять минут.  

– Ну как же! как же, пюрешечка!  

Олег считал ампутантов. Ему хотелось их дорезать, потому что он был хирург – очень хороший – и к работе относился серьезно. Даже на любовном ложе после утех он частенько прижимался к Кате кефирообразным пузиком и шептал ей в ушко:  

– Ты человек всей моей жизни, – шептал Олег. – Прикончу тебя ножом.  

В первое время Катю брала оторопь, она смотрела на хирурга, как в бездну, обезьянничающую человеческий лик, и жгучий ужас вызывал у нее новый приступ страсти.  

– Язык моей любви – операция, – похохатывал Олег.  

Они спустились к павильону с белыми шторами и крышей из кокосового волокна. Внутри плясали стробоскопические огни и резвились детишки в сугробах пены. У входа в павильон рыжий подросток с вмятиной на голове продавал свежих морских ежей. Пенные струпья висели на его рахитичных усиках.  

– Сюси-муси! – склонился над ежами Олег. – Как их много. Вот бы и тебя было так же много, плюша моя. Возьмем одного с собой?  

– Пожалуйста, не надо.  

Внутри павильона они подошли к мужчине в гавайской рубашке, заведовавшего пенной пушкой. У того была кожа альбиноса, длинные патлы и горб на спине, и напоминал он помощника Франкенштейна из фильма «Ван Хельсинг». Они с Олегом поздоровались. Катя изобразила губами какое-то упругое О.  

– Гони их в шею! – вдруг заорал Олег, указывая на детей. – У нас персональная вечеринка! И шторы качественней задерни!  

– Может, с детьми интереснее будет, – попыталась возразить Катя. – Что мы вдвоем-то…  

– Чушь, масюся! Карапузов в геенну огненную!  

Плачущие малыши были выпнуты наружу в раскаленную мясорубку. Олег и Катя разделись, помощник с ядовитым хихиканьем закрыл шторы, и они вошли в глубокую пену. Катя зачерпнула ее ладонью и зевнула как опытная тигрица, которую пытаются раззадорить протухшим мясом.  

– И что мы будем делать, Олег?  

– У меня для тебя сюрприз! – взвизгнул Олег.  

Он зажал пальцами нос-картошечку и нырнул в пену, полностью скрывшись в ней. Выпуклое змеение наслоилось на его невидимые шаги. Достигнув самого высокого пенного террикона, он углубился в пузырчатые недра. Послышался металлический лязг и скрежет, и что-то прямоугольное в белых хлопьях вырвалось, как сбрендивший экскаватор. Это был операционный стол.  

– Сюрприз! Сюрприз! Сюда, пафлючечка моя!  

Глаза Кати приняли выражение ошалелое и затравленное. Она огляделась – у выхода идиотически грыз чурчхелу помощник. Играла танцевальная музыка 90-х.  

– Зачем мне туда ложиться? – неуверенно спросила Катя.  

Олег тем временем осторожно сдувал пену со скальпелей и ретракторов.  

– Это сюрприз! Ложися, не хорохорься. Знаешь, пациентам, которые предписания врача не соблюдают, мы в клинике анальный кляп ставим и через недельку их говно изнутри разрывает.  

– Я люблю тебя, – всхлипнула Катя. – Просто, чтобы ты знал.  

– И я тебя люблю, – Олег доставал из пены какие-то сверхтехнологичные продолговатые боксы. – Я лучшую версию тебя сделаю. Игорь, иди сюда. А ну выключай ее.  

Послушная Катя легла на стол. Горбун надел ей на лицо кислородную маску и пустил из баллона анестезирующий газ.  

– Я хирург! – гордо произнес Олег, вскинув руку со скальпелем.  

Он стал бегло оперировать – будто пианист, ловящий в мутной луже скользких головастиков.  

Когда Катя пришла в себя, ее поразила блестящая легкость, разлившаяся в теле кислородной ртутью. Да и само тело напоминало добрый неисхоженный лабиринт или вокзал, откуда в баснословные дали отправляются дистанционно управляемые суперсовременные поезда.  

– Что со мной? – спросила Катя, помутненным взглядом глядя на исполинскую розовую массу.  

Над ней дрожал тамариск, голубели облака как ресницы божественного возлюбленного. Всюду вокруг были шершавые булыжники, в щелях между которыми пестрели сухонькие цветы. Катя попробовала пошевелить рукой, и в ответ на импульс мириады движений откликнулись, как многократное отражение. Розовая масса дернулась, и каменная крошка оцарапала кожу.  

Сперва Кате показалось, будто она сделана из аметистового стекляруса, но как только зрение у нее прояснилось, стало ясно, что все тело ее опутывает бессчетное число рук. Более того, эти руки были ее – они росли отовсюду и подчинялись сигналам мозга. Катя подняла с гравия детскую пластиковую сережку и стала передавать ее между пальцами. Сама она теперь напоминала верхушку пальмы.  

– Секасная малюся! – прозвучал заботливый бас Олега.  

Большая горячая ладонь легла на плечо Кате. Та потерлась об нее щечкой.  

– Нравится обновка!? Посиди тут, освойся. Я пока за портвейном сбегаю. Будем наслаждаться видом заката и потом в чернильных сумерках, заниматься любовью, как каракатицы.  

– Я так тебя люблю! – произнесла Катя.  

В ее глазах стояла какая-то рыцарственная окончательность. И кроме того лицо приобрело страдальческое, молящее выражение.  

– Чего ты? – ухнул Олег. – Я что-то не то сделал?  

– Прости, но все эти руки... Это стольким же можно заниматься сразу, а не только любить единичного человека. Например, писать возвышающий душу морской пейзаж, печатать памфлет, бичующий имущественное неравенство, печь хлеб для голодных, кормить с пипетки котенка-аненцефала, читать на жестовом языке антикапиталистическую молитву. Можно делать человечество лучше тысячью разных способов одновременно. Это большая ответственность. Я не имею морального права посвятить свою жизнь лишь тебе. Могла раньше, когда у меня только один выбор был, но множество разных выборов пропадут втуне, если их сфокусировать в одной точке.  

Олег выглядел дико и даже инопланетно. Его кудряшки, казалось, стали сиять неким запредельным, могильным светом.  

– Ты что хочешь меня бросить?  

– Прости, любимый! Всё ради прогресса!  

Катя заплакала и прикрыла лицо слоями ладоней, при этом став похожей на лотосовый бутон.  

– Отпусти меня, пожалуйста, – взмолилась она.  

Олег едва кивнул и плюхнулся на острый щебень. Он покраснел, в нем шла внутренняя борьба между любовью и эгоизмом.  

– Хорошо, – наконец, он выдавил из себя. – Если ты считаешь, что это правильно, пусть будет так.  

Они страстно и неловко поцеловались, потом обнялись уже как друзья. Катя подошла к воде, она вскинула руки, образовав некий павлиний хвост, и нырнула в пенное розово-цветочное море.  

Олег, стыдливо всхлипывая, провожал взглядом свою бывшую, плывущую в светлое будущее людей.