Квадро-

Райское розовое солнышко болталось, как нежный выкидыш. Помятые люди, напоминающие картофельные очистки, толпились у титанической доски объявлений, на высоте которой далекий служащий в красной робе с желтым тубусом на спине – штатный скалолаз парка аттракционов – расклеивал афиши.  

«Семга-минетчица с личиком ренессансного ангелочка готова исполнить ваше самое заветное желание».  

«Освежуйте под опиатами любимую мамочку, прежде чем переместить ее сознание в бессмертное тело киборга».  

«Исследуйте дегенеративное искусство дельфинов-мутантов в фекальном океанариуме».  

Зрители протяжно зевали с запрокинутыми головами. Изо ртов шел обильный пар. Лица – натянутая ткань гробовой тоски. Лишь изредка появлялось подобие интереса, вспыхивали в глазах шебутные искорки, когда кто-то заводил разговор о ядерном ударе.  

– Сегодня прилетят или завтра? – алчно шептал один жирногубый старик.  

– Сколько там будет мегатонн начинки? – трясся, кусая ногти, какой-то упырь с голубоватой кожей.  

– Хочу в это время кончить, – сопело нечто женское, похожее на лохматый таран.  

Мало-помалу все скопище стало пыхтеть и тараторить на разные лады, но следуя общей теме. В предельной грусти зародились оазисы хохота, как очаги древней бактериальной жизни. От предвкушения люди стали чесать себя и сморкаться, неожиданно ощутив живое время, циркулирующее во плоти.  

Их шелестящий гомон, похожий на шевеление тараканьей массы, пронизали истерические молнии. Кого-то повалили на землю и стали вылизывать ему подошвы кроссовок. В другом месте разнузданно выглядящей тётеньке засунули в попу шницель.  

И вдруг, будто из грозовой тучи, как лопнувший канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, прозвучал громогласный голос:  

– Глупцы! Возможно ли это, что вы еще знаете того, что духовное низверглось на землю и пожрало собственные тени – предметы – которые существуют теперь лишь как инерция ваших восприятий.  

В толпе обернулись – перед ними стоял, опершись на шершавую клюку, какой-то бомж в рваных обносках с пропыленной бородой и покрытым оспинами широким лицом.  

– Пустота! Пустота кругом! – взвыл он. – Зверская пустота Вселенной! Глина черной дыры без начала и конца, без внутри и снаружи!  

Бомж упал на колени, воздел к небу заскорузлые руки и закричал. И так красноречиво звучал его хриплый крик, что люди, сами не зная почему, тоже принялись кричать в унисон. И больше не было им весело. Иное, неизвестное дотоле ощущение темного великолепия коснулось потусторонней дланью изнеженных и изможденных душ.  

– Ничего нет! – выдохнул бомж-пророк.  

– Как ничего!? – протиснулся вперед молодой парень с бизоньей рожей. – А если я человека зарежу и выпотрошу потом?  

– Какого человека, касатик. Ты его не найдешь. Во всем Космосе не найдешь ты человека. Нигде нет.  

– Хм, – парень почесал щеку кинжалом с рукояткой из Барби-куколки. – А что есть тогда?  

– Нисходящая спиралевидная бездна безымянного ужаса.  

Глядя на бомжа, бизонообразный разразился леденящим хихиканьем и бросился в толпу, лапая всех за гениталии и вонзая острие в глотки. После четырех убиенных его схватили липкие от сахара и шоколада руки, парня повалили на землю и стали топтать ногами, пока он не превратился в бурдюк, набитый сломанными костями.  

Созерцая очаровательную расправу, бомж нюхал сорванный с серой земли нарцисс и читал полоумную лирику в цветоложе.  

– Иллюзия свободы – есть спасительное страдание. Роботическая воля толкает вас вперед, как скарабей толкает навозный ком. Что бы вы ни делали, все действия и мотивы обеспечены и предопределены. Вы можете не работать, не любить, не созерцать искусство, даже не дышать. Пустота не сдвинется ни на чих.  

В этот момент яркое тело рухнуло с высоты – это был красный скалолаз. Лужица живой крови быстро ширилась по земле, красуясь перед ализариновой материей, как самец птицы, приглашающий самку к спариванию. В руке скалолаз сжимал моток широкого скотча.  

Какой-то весельчак с вмонтированной в щеку прозрачной колбочкой, где жил хищный морской червь, выхватил скотч из скрюченных пальцев трупа и начал обматывать им себе лицо. Скотч трещал до тех пор, пока кумпол весельчака не превратился в блестящий конус, как у Пирамидоголового в Сайлент-Хиле.  

Возбужденные новым развлечением люди затеяли потасовку – они царапались и кусались, сеяли друг другу пощечины и визжали. И когда скотч закончился, те, кому не досталось желанной ленты, вырыли ногтями в почве неглубокие ямки и спрятали туда лица.  

Вскоре поле задохнувшихся мертвецов усеяли капли росы, похожие на флегматичных плоских пиявок. Бомж, опираясь на клюку, резво прыгал от трупа к трупу, тормошил холодеющие плечи, взъерошивал инистые волосы.  

– Вот видите! Друзья! Ничего не случилось. Все как и прежде. Вы не умерли, потому что не жили до. Ваше состояние неизменно.  

Далее бомж шагал, изрыгая волны душераздирающего хохота, сравнимого разве что с воем ветра, бившегося о борта ноевого ковчега в кровожадной жажде навсегда расправиться с уцелевшими крохами человечества. Перед ним светились круглосуточные рекламы и, поднимая жалюзи, оскаливались витрины.  

На площади под сенью колеса обозрения некий продавец воздушных шариков, окруженный толпой школьников на экскурсии, вдруг выхватил нож и вскрыл себе вены. Разноцветные зверушки и розочки взмыли в небо цвета обгаженной пеленки. Школьники завопили, некоторые описались, а сам продавец бросился наутек, отбиваясь ножом от сердобольных граждан, силящихся оказать ему медицинскую помощь и тем снова ввергнуть в узилище бытия,  

в зиндан сознания,  

в робу света.  

Скоро он ослабел от кровопотери и опустился на брусчатку, его принялись бить ногами. Раздавив ему гениталии и выбив челюсть, горожане перевязали взрезанное запястье и потащили неудачливого самоубийцу к скорой (заезд на площадь был перегорожен бетонными блоками).  

Бомж печально улыбнулся.  

– Разве можно кому-нибудь доверять столь сильно, чтоб умирать при нем? Убей других, прежде чем убить себя. И лишь тогда ты сможешь мирно отдаться безличному блаженству в королевских покоях морозной космической ночи.  

Он пошел дальше, и в обоссанном переулке, заставленном строительными лесами, ему встретились дьяволопоклонники. Они повесили на пожарной лестнице морщинистую лишайную крысу, похожую на прогерического младенца, и по ее конвульсиям пытались предугадать каким будет апокалипсис.  

Белая пена облепила мордочку крысы, оккультисты стирали ее лопаточкой для чистки ушей и собирали на ладонь. Зачерпнув из кофейной жестяной банки с живыми морскими блохами, они размешивали бьющихся ракообразных с пеной и кошачьим дерьмом.  

Копошащуюся жижу темные адепты втирали себе в пупки, что ввергало их в медиумический раж.  

– Будет удар межконтинентальной ракетой с ядерным зарядом! – вещал один.  

– Нет, брат. Общество потребления захлебнется само собой.  

– Клиповое сознание опередит время. Мы начнем всё мыслить настолько быстро, что даже простые бытовые действия станут для нас невозможной пропастью страдания и скуки.  

– Однажды, печатая буквы вслепую, я наткнусь на заклинание, вызывающее демонического карателя.  

Бомж подошел к ним и как прожженный дзэнский старец начал избивать дьяволопоклонников. Его клюка, обрушенная на головы, вернула фантазеров в конвенциональное мировосприятие.  

– Друзья, – воскликнул бомж, – вы пытаетесь сбежать от мира, однако, мир укоренен в вас. Пока в человеке теплится сознание, он обречен. Даже в метафизической бездне не схорониться от боли. Только небытие удовлетворит ваши избыточные умы.  

– И что нам делать, дед? – спросил один, зажимая рассеченную бровь.  

– Идите за мной, сделайтесь теми, в кого вас превратит музыка.  

Бомж достал ацтекский ритуальный свисток, выполненный в форме расписного черепа, и издал звук, напоминающий вопль воинства демонов, плоть которых разъедает кислота божественной милости и любви.  

Дьволопоклонники слушали и плакали, а вместе со слезами из их голов вымывало ресентимент гуманизма и чванство рациональности.  

Они первыми восприняли откровение святого бомжа. Музыка открыла им их внутреннюю животную суть. Каждый стал тем зверем, которого больше всего любил.  

Лающая, рычащая, курлыкающая свора размашистых и плечистых, нежных и исцеляющих, искренних и смиренных человекозверюг высыпала на главную площадь города развлечений.  

Бомж выбросил клюку и шел, как танцующий бог. И все новые и новые обращенные выскакивали из офисов, торговых центров, спа-салонов и спортивных залов, увеличивая стаю. Они срывали с себя одежду, как рассыпчатый атавизм, и выступали, не ощущая холода, в природном виде.  

Огромное колесо обозрения, пестрое и суетливое, как колесо сансары, остановилось, а люди, забытые в вышине, превратились в птиц, превратились в белок-летяг и спустились к остальной живности.  

– В лес я веду вас, друзья! – провозгласил бомж. – Где лишь боги и звезды составляют компанию скитальцу-зверю. Там истина и свобода. Там под листьями и мхами разложится до призрачного скелета ваш разжиревший ум.  

Стая бежала по улицам от центра к окраине, множась и разрастаясь, и становились по мере их продвижения ниже дома, будто изрезанная морщинами старая кожа пространства разглаживалась, превращаясь в свой новорожденный клон. В юность мира вел бомж народную массу.  

Но вдруг некие статные и благопристойные мужи – вложенный в развеселое сало мозговой нерв – вышли из самоцветной тени башен развлекательного центра и выстроились цепью на пути ревущей орды. В руках они сжимали мачете.  

– Я – профессор философии, – обратился один к бомжу. – И могу сказать, что вы заблуждаетесь касательно собственного небытия. Я докажу вам это в диспуте, а, ежели пожелаете, то и на практическом примере.  

– О! – улыбнулся бомж. – Я вижу, вы уже приготовились для второго. Что ж, начинайте!  

И он сам, разведя руки, подошел к ученым мужам, и профессор одним махом отсек ему макушку от головы. Остальные под крики бушевавшего бестиария подбежали и принялись кромсать вонючее старческое тело, разделяя его на все меньшие и меньшие кусочки. Они копошились в кишках и органах, секли и дробили мясную сечку, жевали ее и пропускали кашицу через сито, сплетенное из собственных волос.  

– Я найду вас, уважаемый! Я найду! – кричал профессор, испепеляя кишки в портативном крематории.  

Он тщательно осмотрел получившийся пепел, провел химический анализы, развеял его и в отчаянии стал биться головой об асфальт. Коллеги заразились примером лидера. Они горестно стенали и посыпали окровавленные седые волосы асфальтной крошкой.  

– Действительно, нигде нет… – пролепетал профессор.  

И переведя взгляд на булимию урбанизации, он вдруг рассмеялся – бессмысленно и легко. В каждом облаке, в дорожном знаке, в пластиковом окне стоял конечной истиной и укором убитый бомж. И в луже натекшей крови вместо своего лица он видел лишь торжествующий облик жертвы.  

Профессор никому не сказал об этом. Пару раз он обиженно тявкнул, затем укусил за волосатую икру ближнего человека. Тот издал ястребиный клекот и в отместку стал клевать агрессирующий объект.