Я хочу превратиться в слизь

Бойченко внес в квартиру инопланетного паразита. Тот был безропотен. Свернувшись калачиком в шапке-пидорке, белый кулачок слизи лишь шевелил нитевидным щупальцем да моргал неоновым глазом, наполненным чем-то безответным и диким.  

– Милый мой, – прошептал Бойченко в похожее на ушко отверстие.  

Он вымыл руки с мылом и съел печенье в форме зверька. Затем взял книжку сказок, плюхнулся в кресло и стал читать в слащаво-воркующих интонациях «Звездного мальчика» О. Уайльда.  

Паразит, осторожно осязая щупальцами среду, выбрался из шапки и подкрался к Бойченко. Он залез ему на колено, на плечи, ощупал голову холодным, как плавленный сырок, сиреневым языком.  

Не ощутив угрозы, паразит спрыгнул на пол. Он задвигался по комнате, множа исследовательские нити и дробя общий их сноп на тонкие пучки, которым со всех сторон трогал каждый предмет.  

Описав полный круг, существо остановилось, влажно фыркнуло, будто плюнули через воду, и с поспешностью умелой домохозяйки метнулось к одному из углов, взобралось по цветочным обоям к потолку и там, прилепившись к стене, уснуло, погасив флюоресценцию отращенной грозди очей.  

В углу паразит обосновался намертво, а, выспавшись всласть, принялся вить гнездо. Бойченко с улыбкой сунул питомцу охапку сена для морских свинок. Ему импонировало почвенничество твари. «Родная земля! » – частенько говаривал Бойченко, сжав в пальцах родную землю. Еще он был экологический активист.  

Занимаясь уборкой лесопосадок, Бойченко чаял повстречать Яхве – законного планетарного властелина, изгнанного и оплакивающего свою судьбу среди сломанных пластиковых игрушек и разлагающихся банановых шкурок. Вместо Яхве подошел бы любой славянский бог или синтоистская сущность, шумерский человекобык с крыльями или австралийский змей-радуга.  

– Истинная сторонка! – говаривал Бойченко о своей потусторонней Родине, где обитали все мифологические создания.  

Мультифундаментализм его был цветущ и гипоманиакален. Ближних он презирал, соседей изводил стуком домашних тапочек, воспроизводя масайский прыгучий танец. За человека слыл несносного и осознанного, за что его сторонились с остервенелым старанием. И все свое одиночество, всю неистраченную нежность Бойченко вкладывал в омерзительные ритуалы и экстремальные духовные практики. А паразит был им воспринят, очевидно, как провинившийся ангел, низринутый со звезд, или некий его абортированный зародыш, который необходимо взрастить, воспитать и образовать.  

Утром Бойченко просыпался легко, он вскакивал с кровати быстро, как атакующая креветка-богомол, умывался, делал зарядку. Облизываясь от свежести, завтракал иван-чаем с пряниками и наведывался к питомцу.  

– У, мурзилка! – сюсюкал Бойченко. – Как за ночь разросся-то.  

Он скармливал паразиту кусок сырого мяса и декламировал ему Фета. Паразит, обвив щупальцами кусок, с довольным поскуливанием выпускал пищеварительный фермент и всасывал получившуюся кашицу.  

Златокосая, среброрусая родная природа припадала к водопою нервной системы Бойченко неким вывернутым вампиром, не выкачивающим жизнь, но наполняющим сердце дополнительной свободой и трепетностью.  

Вознесенный величием кристального слога, Бойченко начинал видеть в паразите уменьшенную собственную копию. Сам-то он, ясное дело, опытнее и мудрее, получает даже зарплату от государства, пока паразит лишь только растет, однако, как прекрасно на самого себя взглянуть с умилением, мягкий, богобоязненный восторг родителя испытать и одновременно ощущать величину свою, гордость по контрасту с немощным чадом.  

В прозаические моменты или, когда паразит бузил, открывая без спроса форточки, Бойченко с легкой скукой говорил ему «но я же все-таки больше». При этом он плевал в паразита, и тот вбирал слюну как праздничное угощение. Возбужденное мерцание на слизи стушевывалось. Тварь замирала.  

Со временем питомец Бойченко разросся во всю стену от пола до потолка – это был извилистый горельеф корней из белесой слизи, все время шевелящихся и меняющих положение. Яркие огни озаряли слизь изнутри, как ядерные отходы – муть океана. Паразит научился пользоваться пультом от телевизора и смотрел программы, составляя интеллектуальную карту мира. Позже тварь стащила смартфон из кармана пальто хозяина.  

Он стал задавать Бойченко каверзные вопросы – буквы вырастали как грибы на тестообразном месиве – его интересовала политика и наука, интересовало богословие и биология, история и культура. Любознательность монстра достигла какой-то темной гаргантюанщины, и частенько суррогатный родитель не находил что бы ему ответить.  

Бойченко злило собственное невежество, ведь он считал себя человеком всесторонне образованным и сведущим в основных вещах. Уличенный в неразвитости, он свирепел и выскакивал на улицу, где бросал в голубей подмокшие находки и беспризорный кал.  

– Я больше своего паразита. Я меньше своего паразита, – бормотал он себе в стыдливом исступлении, бредя под фонарным ливнем.  

Он уже сомневался, что растит ангела. Слова, рожденные паразитом на своей коже, напоминали блэкметаллические лого. Кроме них стали появляться картинки со сценами ацтекских массовых жертвоприношений, нацистские оргии в барханах человеческого пепла и прочая вакхианская скатология.  

Паразит запустил процесс почкования. Он выплевывал комки слизи, которые сеялись снежной метелицей по квартире и, прикрепившись где-нибудь, начинали развиваться и расти. Они также вылетали на улицу. Скоро жилище Бойченко напоминало арктическую пещеру из пульсирующей плоти, на которой беспрестанно шел диалог.  

Паразиты обсуждали предельно важные вещи. Обсуждали они и мелочи. Бойченко тоже подвергся их обсуждению. Сам он, сколько бы ни силился вклиниться в разговор, спустя лишь пару минут обнаруживал полнейшее свое невежество во всем. Тогда уважаемые монстры начинали смеяться. Смех их напоминал утробное бульканье, будто пела птица бугай.  

Терзаясь бесполезностью, Бойченко крался мимо слизистых стен, пока не находил место свободное от букв и картинок, там он вжимался лицом в холодную и мягкую плоть, стоял так некоторое время, затем отстранялся и глядел на быстро оплывающий оттиск.  

– Люби, меня. Люби, – шептал Бойченко.  

Или еще:  

– Я есть.  

Он собирал зловонные выделения паразита, обмазывался ими, часть съедал.  

– Погляди, я ничем не брезгую! – вопил Бойченко в хохочущую картинку. – Мне все твое любо-дорого. Даже твой кал, как мать.  

От частых телесных контактов микроскопические капельки слизи проникли в кожу Бойченко, и та начала меняться, пучась и обвисая дряблыми складками. Ее испещрили разноцветные гирляндочные наросты, напоминающие чернильные орешки на дубовых листах.  

Бойченко часто смотрелся в зеркало, робко хваля мутации, причину которых он собственноручно выхолил и взлелеял. Раньше Бойченко считал себя совершенным и завершенным, однако новое высшее совершенство, дарованное паразитом, диалектически должно было отрицать его старое совершенство, а значит обессмысливать прошлый опыт. Мысль о стадиальном развитии приводила мультифундаменталиста в тотальный ужас.  

Монстр подтрунивал над ним, творя гегельянские миражи и гераклитовые химеры. Он говорил кожей Бойченко в его мозг.  

– Цивилизация – есть высшее природы, – говорил паразит. – А мы станем высшим цивилизации. Твоя нежная экологическая потусторонность будет отражена в арке дружбы между нашими видами, построенной из живых органов людишек.  

– Мерзавец! – прошамкал Бойченко. – Я друга себе растил, а не тираническое начало!  

Говорить было сложно. Его губы свесились по краям подбородка белыми слизистыми крыльями.  

Пещера вокруг забулькала от хохота. На стенах всплыли звездные толщи человеческих лиц, выражавших последний ужас, и в разных степенях превращения.  

– Люди! Люди! – завопил Бойченко и рванулся на кухню.  

Счистив слизь с кухонного стола, он схватил нож и вонзил его себе в шею. Срезал кусок слизистой кожи и швырнул под ноги. Стал орудовать на груди и ребрах, будто творец линчи́. Преимущественно кожа отставала от мяса и отслаивалась сама. Ее можно было резать и рвать.  

Вернув себе человеческого подобие, чтобы быть идентифицированным ближним, как существо, принадлежащее к людскому роду, Бойченко взял муки, взял масло, сахар и рыхлитель для теста. Он разрыл холодильник и вынул банку с консервированной вишней.  

«Интересно, сколько можно прожить без кожи», – подумал Бойченко и стал готовить пирожки для соседей.  

Без гостинца явиться в гости было бы неудобно. Голые, влажные мышцы сочились кровью. Они напоминали блестящих ящериц, облепивших тело.  

Паразит хохотал вокруг. Он показывал себе смешные картинки, и все иное было для него безразлично. Монстр даже не возражал, когда Бойченко, пошатываясь от потери крови, с подносом, на котором дымилась свежая сдоба, вышел на лестничную площадку.  

Он спустился на этаж ниже и позвонил в дверь. Изнутри играла популярная музыка, растворяющаяся, как вода, в пейзаже, и не оставляющая шрамов. Слышались вопли, полные дикоросного позитива. Долго не открывали.  

Затем на пороге показалась бабушка в шерстяном платке и с младенцем на руках. Она близоруко щурилась на Бойченко.  

– Вы к Нине и Павлику? А они с друзьями мемы сочиняют. О, как! В гостиной закрылись, а я в кухоньке на цыпочках хожу. Глядите, какой у доченьки и Павлика сыночек!  

Бабушка убрала ажурную тряпку, наполовину скрывающего лицо младенца и поднесла его к Бойченко, будто хотела, чтобы тот его съел.  

Младенец улыбался и агукал, как бессмысленный механизм. Бойченко умильно глядел на него лишенными век глазами. На пирожки капало.  

Неожиданно младенец сморщил колечком пухлые губки и по-звериному завизжал. Животик под тряпками надулся. Ткань окрасилась красным.  

Тут, разрывая плоть и материю, в людей выплеснулся сноп белых щупалец, холодная инопланетная слизь, раскрашенная гирляндочными огнями.  

Слизь расщепилась на множество шариков, которые мигом бросились врассыпную.