остров гонзо

Порой я фантазирую о том, как живу на собственном островке. Крошечном, очень жарком, обитаемом лишь мною, зелёном-зеленом, лазурном-лазурном очаровательном островке. Кругом фламинго, обезьяны, тарантулы. Повсюду пеликаны, бананы, скелеты аборигенов. И всё это — я. С понедельника и до понедельника всё и всюду есть маленькая храбрая я, что ловит рыбу на сеть из кос, а крокодилов — на запах месячных. Такая... Маугли, высиживающая кокосы. На моём крошечном островке самые пышные пальмовые гривы и самый кинематографичный закат/рассвет. Иногда я плачу от неразделённого с кем-то очарования, а когда прихожу в себя, смеюсь и скалюсь. Никто не разрушит мой маленький мир, описывать который я буду крайне субъективно, исключительно от первого, ибо единственного лица, и взаимодействие с которым осуществляется посредством единственно возможного проводника — моего собственного разумения и его вариаций.  

Для того, чтобы пристрастно отобразить действительность, принадлежащую мне всецело в моменте, не нужно надевать на себя панталоны отстранённого героя произведения, не нужно намекать на тождество, как не нужно и опровергать любое из сходств. Мне нет надобности приглашать на суаре множество вторых/третьих лиц и накрывать для них стол, фаршируя всё, что имеет тело, непостижимым авторским мнением, противоречие которого, по неизвестным мне причинам, не принято передавать устами одного, для этого должно существовать множество выдуманных ртов. Я не собираюсь кормить множество выдуманных ртов, чтобы позже умереть от голода. Я лелею своё стремление умереть обожравшись, мои дорогие судьи.  

Я твердо убеждена, что всякое презрение, всякое отвращение, родившееся в читателе и относящееся к подобной провокационной воле автора, в сущности, не касается самого автора, более того, никак не касается и его художественного произведения. Чем ярче и отчётливее обрисовывается в уме читателя образ скве́рны, тем дальше отдаляется от первопричин таковой незаслуженно обвиненный автор, ибо дрянь, в данном случае, в глазах смотрящего, так на каком таком основании мне положено нести за это ответственность и оправдываться, оправдываться, оправдываться с оглядкой мертвого сослагательного наклонения?  

Кроме откровенного неудовольствия по причине напрасно потраченного времени, публика негодующих всегда демонстрирует едкую способностью демонизировать, лукавую склонность обращаться к никем не соблюдаемым, но всеми чтимым постулатам морали. В действительности умный и в действительности гуманный читатель никогда не опустится до уверенности в том, что его личные ценности и ценности самого автора так уж радикально отличаются друг от друга. Думать об этом — лишь половина всей беды, но говорить об этом прямо значит брать шефство, значит оказывать ту псевдопротекцию, что характерна для самодура, жаждущего возвыситься благодаря хребту чужого униженного достоинства.  

Тем временем на моем милом острове так естественно дико и первозданно красиво, что ненароком задумываешься, каким оно способно предстать без одежды, надетой на вещи пристрастием чужого взора... Или же, подобно истинному смертоносному облику божества, пространству вокруг необходимо перевоплощаться во что-нибудь обозримое, в как бы безопасную для человеческого взора оболочку. Так или иначе, это игра в нечто недоступное познанию, отчего мне и грустно, и весело, и страшно одновременно. Последнее наверняка происходит из ужаса осознания неопровержимого наличия миллионов всяческих заблуждений, толстого слоя бельма, индуцированного временем, пространством, третьими лицами и множеством версий внутри нас... Немного жалея, но ни чуть не злясь, я с досадой ребенка, простившегося с летом, с его прелестью, принимаю неосуществимость этой фантазии, как принимаю и саму жизнь с ее маленькими и большими глупостями, надеясь на снисходительную взаимность и сердечное расположение.  

ㅤㅤㅤ  

ㅤㅤㅤ  

ㅤㅤㅤиюнь, 2024 г  

ㅤㅤㅤхуд. Станислав Игнаций Виткевич