"БЕЗ НАЗВАНИЯ"

Что-то я к старости становлюсь слезливым. Чуть было не сказал «сентиментальным», но решил, что это слово не совсем для меня подходит. Вовсе не «божьим одуванчиком» я становлюсь, восторженно любящим всё меня окружающее, и каждоминутно печалящимся из-за страданий этого самого «меня окружающего». Нет. Более того, кажется, что злости в душе с каждым годом всё больше и больше прибавляется. В одном теле, в одной душе уживаются и даже чуть ли ни в одно и тоже время и проявляются и ненависть, бьющая в виски, и... Для слёз особого повода не нужно — достаточно старого советского фильма, в котором порядочные люди совершают обычные для них добрые поступки, немыслимые для нашего времени; дос- таточно увидеть больного ребёнка; достаточно услышать забытые ныне песни, или вспомнить стихи ненужных ныне русских поэтов, которые память цепко держит ещё со школьной поры, с давно ушедшего сказочного времени. Да мало ли какое событие может выдавить слёзы в наше безрадостное время.  

То, о чём пойдёт речь, слёз из меня не выдавило, мне не пришлось прятать лицо, скрывая глаза. Слёзы остались внутри. И до сих пор угнетают, до сих пор не дают забыть ту историю.  

История эта забавная. Я уверен, она долго с восторгом будет рассказываться другим участником её. Да он, кстати, и главным персонажем был. А я лишь незначительным свидетелем.  

Не от хорошей жизни пришлось мне на старости лет, находясь на пенсии, в сторожа по- даться. Впрочем, это раньше людей, охраняющих объект, сторожами называли. Теперь это охранник. Человек в униформе, с определённым уставом, с элементами и атрибутами воинской службы. Работа, скажу, не радостная. Не трудность или сложность её донимают меня, вовсе нет — любая работа по-своему трудна, сложна и опасна. Уж я-то на своём рабочем веку испытал на себе настоящие опасности и трудности. И теперь бы, казалось, только знай отдыхай себе при этой должности с режимом «сутки через двое». Трудность новой работы не телесного плана, не физического. Душа ноет. Как ни стараешься не думать, «не принимать близко к сердцу», а нет-нет да и задумаешься с горечью о прошлом величии и значимости то-го, чьи жалкие останки приходится оберегать теперь от несчастных мародёров. Мародёры же Счастливые, элитные, вельможные, те, кому воровать разрешается, кто не мыслит своей жизни без этого занятия, — те уже давным-давно всё разворовали, обогатились на этом и даже, говорят, за границу жить уехали. А те, кто когда-то работал здесь, и их дети, безработные, безденежные, приходят подбирать остатки, за ненадобностью брошенные высокопоставлен- ными ворами. Вот от них-то я и охраняю бывший город-завод.  

Действительно — «Ночь после побоища принадлежит мародёрам».  

Когда-то на заводе работали тысячи и тысячи человек. Плавили металл, и что только ни производили из него здесь же. Даже, из необыкновенного порошка, создавали детали для космических кораблей! И лишь только здесь да ещё где-то в Европе это делалось! И больше нигде. Этот завод был конкурентом тому, европейскому. Поэтому его и приговорили. Не иначе как за хорошую взятку убили. Теперь в Европе закупают детали, необходимые для наших космических кораблей. Как, впрочем, и всё остальное.  

Сколько под ногами проложено рельсовых путей! Сколько заводских электровозов по ним ходило! Говорят, шум вокруг стоял и днём и ночью. И днём и ночью было одинаково светло от бесчисленных ламп и прожекторов. И так же было и днём и ночью многолюдно. Теперь здесь тишина. Корпуса большей частью разрушены. Давно всё заросло травой и деревьями. Уже и асфальт не везде угадывается. В зарослях, как в джунглях, натолкнёшься вдруг на руины из старинной кирпичной кладки, сложенной неведомыми руками ещё, воз- можно, крепостного каменщика. Скольких правителей, сколько войн пережил завод... Приходили люди с поля брани, сменяли обмундирование на спецовку, закатывали рукава и принимались за привычную работу. И всегда и всем был нужен завод — и царям-батюшкам, и гене- ральным секретарям. Не один век производство-трудяга «несло» для Отечества «золотые яйца». Но с наступлением нового века, он оказался вдруг «нерентабельным» — ненужным. Множество рабочего люда с той поры сгинуло: кто в чужие края подался на заработки; кого старость прибрала, а кого и нищета с безысходностью сгубили через душевные и физические немощи. Оттого и погост разросся.  

Теперь здесь тишина.  

Облюбовал «заброшенный город» иной житель. Для них здесь заповедник — нет и не может быть охотников, — и разгуляться есть где. Зайцы чуть ли не под ногами стребают, а фазаны ловятся голыми руками. Именно об этом, кстати, и речь идёт.  

Фазанье семейство я увидел ещё в самом начале лета. Я вышел на обход — нужно было проверить целостность рельсового полотна, всевозможных соединительных планок, подкладок и костылей, — словом, всего того, что любит снимать и откручивать чеховский «злоу- мышленник» нашего времени. Как я обрадовался, помню, что за мной не увязались наши сторожевые собаки, когда спугнул невзначай курочку-фазаниху. Она с шумом вылетела рядом из кустов, я даже вздрогнул от неожиданности. По звуку догадался — отлетела она недалеко. Отлетела и замерла. Очевидно, не поняв в чём дело, прямо мне под ноги высыпала из того же куста орава серых созданий. Они крутили головами, отыскивая мать, и с любопытством разг- лядывали меня, ещё невиданное, может быть, и диковинное для них существо. Это продолжалось недолго. Раздался голос матери — и они тут же растворились в траве.  

У всего живого в природе своя территория. Где родился, там и пригодился. На чужую территорию не очень-то кто пустит, и свою никому уступать не хочется. Поэтому, я был уве- рен, что именно эта семья частенько попадалась мне на глаза. Не успел опомниться, а они уже летать научились. В следующий класс перешли в своей школе жизни. Как-то они снова напугали меня, буквально из-под ног с неистовым шумом взлетев всей гурьбой.  

Уже поспела тютина, и они повадились прилетать и приходить по высокой траве к стенам плавильного завода, где у самих ворот росло это дерево. Стоит ягодкам тютины переспеть — и они сыпятся от малейшего прикосновения, даже от лёгкого дыхания ветерка. Вся земля возле ствола усыпана чернильного цвета плодами.  

Зазвонил телефон. Напарник в крайнем возбуждении звал меня к себе не мешкая. Я поинтересовался, не случилось ли чего, и узнал, что в цех залетел фазан, а вылететь не мо- жет, сидит на подоконнике возле окна. «Ищи лестницу! — приказал он мне напоследок. — Я бы камнем сбил да стекло... ».  

О, боже! Как его, фазана этого, угораздило залететь туда? Делать ему нечего, что ли? Впрочем, цех огромный, в несколько футбольных полей. Я успокаивал себя тем, что, наверняка, птица не будет «сидеть сложа руки» и на таком пространстве найдёт возможность уйти от смерти. И всё же я поспешил в цех. Я надеялся, что если не помешаю как-нибудь напарнику, то хотя бы уболтаю не трогать красавца. Снова звонок: «Ну где ты?! Он сейчас улетит! ». Не успел сделать и двух шагов я, как услышал грохот, заставивший меня замереть. Потом что-то упало и задребезжало, как железо. Я подумал, что рухнула крыша. В одном месте крыша уже обвалилась однажды, к счастью, всё обошлось... Наверное, грохот тогда такой же был. «Ну теперь хоть ему не до фазана будет», — подумал я.  

Напарник суетливо бегал по цеху и, увидев меня, прокричал непонятно что повелите- льным тоном. Я рассматривал крышу, но новых следов разрушений не находил. Хотел было последовать вслед за ним, но он был уже слишком далеко. А с учётом того, что в цехе всё перерыто-перекопано, затея выглядела бессмысленной — нужно время и немалое, чтобы до не- го добраться. Да я ему, судя по всему, и не нужен уже, он и без моей помощи карабкался вверх по ступенькам железного трапа. Я стал следить за ним. Ступеньки вели высоко в верх, чуть ли ни в небо. Но он спрыгнул на уровне окон на крышу надстройки, служившей в своё время либо складом, либо чем-то вроде этого. Там он схватил нечто, потряс им в руках торжествующе, и начал спускаться. Даже издалека заметно было его светящееся радостью лицо. В вытянутой руке, держа за хвост, напарник нёс птицу. Время от времени он пружинил руку, пробуя добычу на вес, и каждый раз с удовольствием соглашался со своим первоначальным выводом — птица довольно-таки упитанна.  

Но это не был фазан — хвостатый красавец петушок. И даже не курочка это была. Это был подросток. Скорее всего девочка. И вовсе не была она упитанной. Даже в роскошном перьевом покрове она выглядела не многим больше голубя. Напарник суетливо положил тело, как на стол, на поставленную на попа катушку из-под высоковольтного кабеля, и нервно принялся потирать руки, соображая, с чего начать.  

Оказывается, то не крыша рухнула и не железо со звоном упало. Опасаясь повредить ок- но, но горя желанием во чтобы то ни стало хоть что-то сделать, напарник спугнул ёрзающую по подоконнику (а это метров пять от земли) птицу. Кажется, он и сам не знал для чего это сделал. Но не сидеть же на месте сложа руки, ожидая «с моря погоды», что-то же нужно де- лать! Азарт уже овладел им. Хищник в подобном случае рычит, отпугивая возможных соперников. Даже если никого нет — рычит. Рычит от возбуждения, оттого, что добыча может уйти. Человек не рычал, он издавал другие звуки, прыгал, махал руками. И спугнул-таки птицу. Рядом находилось другое окно, совершенно без стёкол. Но глупый подросток рванул через весь цех к противоположному ряду окон. Там тоже было множество зияющих пустотой глазниц. Но она выбрала застеклённый проём... В пустом цехе, в котором гулко отдаётся даже падение камушка, удар птицы о стекло показался мне падением крыши. Толстое витринное стекло разбилось и куски его, словно листы железа, ударяясь о крышу надстройки, посыпались с грохотом вниз.  

К удивлению, перья легко отделялись от тушки. Напарник торопился — стоит телу остыть и кожа начнёт рваться вместе с пером. «Подержи, я крылья отрежу». Я обхватил туш- ку ладонью. Какой же горячей она была! Непривычно горячей. От удара лопнул зоб и я вымазал пальцы о тютину, вылезшую через отверстие в грудине.  

Считанные минуты назад, она — эта девочка-подросток, наполовину разделанная теперь, ещё летала. Живым существом было то, от чего уже отрезали крылья, вырвали перья. Считанные минуты назад она клевала еду вместе с братьями и сёстрами, о чём-то переговаривалась с ними. Все вместе они вслушивались в звуки, замирали... Самый обычный день, такой же, как и другие. Он начался, как начинались многие до него. И так же закончился бы, как заканчивались все дни, ушедшие в прошлое. И всё бы шло своим чередом... Шло бы бес- конечно. Вечно. Ведь жизнь — это вечность. Она никогда не закончится. Не может закончиться. Её ещё и не было, всё только начинается, всё ещё впереди. Таинственное, радостное, волнующее — всё ещё впереди... Откуда-то появилась небольшая собачонка, напугала всех. Рядом оказалось отверстие в стене, девочка метнулась туда и очутилась в тёмном цехе. Верх озарялся светом и она взлетела к застеклённому окну.  

— Ай да собачка, ай да молодец! Какая умница! По ночам только брешет без толку. Голыми руками, можно сказать, поймал. Вот так охотиться нужно! На голову — заслужила. Вот смеху будет, когда мужикам расскажу.  

Вот и закончилась вечность. Будто и не было ничего. Я не верю в то, что все, кроме нас, живут инстинктами. Многие думают так. Но большого ума не нужно, чтобы так думать. Что говорить за отдельных людей, если целые нации уверены в том, что другие народы не спо- собны чувствовать то и так, как чувствуют они. Мы себе подобным отказываем в душе, что уж говорить о непохожих на нас; они неполноценны и примитивны: мы либо снисходительны к ним, как к детям, либо жестокосердно равнодушны. Для нас и дети-то — пустой сосуд, только начинающий заполняться. А он с рождения полный чистым, прозрачным содержи- мым, оттого и невидимым. Их ещё не воспринимают всерьёз, а они уже умеют мечтать, спо- собны стесняться, обижаться и чувствовать несправедливость, умеют любить. Как поражают они словами и фразами, и поступками — взрослых, по глупости своей не ожидавших обнаружить в сосуде такое содержимое.  

— Так, готово. Теперь внутренности удалить... Откуда ж начинать резать?  

Я хотел было подсказать ему, но вспомнил, что ни в чьих советах он никогда не нуждался, он всё делал и делает по-своему, потому что только он знает как нужно делать ПРАВИЛЬНО.  

Мечтала и эта девочка. И представляла будущее. Одним глазком робко заглядывала туда — и захватывало дух от увиденного. Когда-нибудь, ещё очень не скоро, повстречает в красивом оперении того, кому отдаст предпочтение. По ночам, когда всё семейство таилось в кустарнике, шепталась она с братом или с сестрой, делясь сокровенным. И как все матери, их мать шикала на них, заставляя спать. Но как можно уснуть, если столько всего переполняет душу! Они уже не дети. Они уже многое знают, никто и не догадывается, сколько они уже знают. И сердце уже даёт о себе знать, когда в мечтах появляется неведомый, незнакомый пока ещё, но существующий, без сомнения существующий... Однажды он появится... и время остановится...  

В одно мгновение всё исчезло. Сознание потухло так внезапно, что даже боль не успела пронзить его.  

— Говорят, фазанье мясо вкусное. Не пробовал. Ничего-о, сегодня с картошечкой попробую.  

Пройдёт время — оно пролетит не успеешь оглянуться — и повзрослеют сегодняшние дети. Всё детское останется в детстве. Повзрослев, станут красавцами-кавалерами братья. У молодых курочек появятся дети и наступит череда им обучать своих детей тому, чему научи- лись от своей мамы-курочки. Жизнь идёт своим чередом. Повзрослевшие братья и сёстры, не замедляя шаг, продолжат путь, пойдут дальше, всё реже оглядываясь назад, где навсегда оста- вили частицу самих себя. А она так и не увидит их другими, не такими, какими были они, когда шептались по ночам.  

До моего слуха не сразу дошли попискивания, в несколько голосов раздававшиеся за той стороной стены, где росла тютина. Стараясь ступать бесшумно, я выглянул из-за ворот. Под деревом, в тени листвы и густой травы, будто искав дорогую пропажу, ходили фазанята. В це- хе обитали собаки, птицы знали это. Сегодня эти собаки уже напугали их. Шуметь нельзя. Неужели и впрямь они искали сестру? Птицы не обращали внимания на корм под ногами. Взволнованные, вытянув шеи, ходили они взад-вперёд, издавая звуки, и не могли эти звуки быть ничем иным, как призывом, мольбой откликнуться, найтись, появиться и успокоить наконец семью. Она не улетела вместе со всеми, она должна быть где-то здесь...  

Да, не улетела она вместе со всеми. Неведомая сила толкнула её в отверстие, возле которого не в добрый час она оказалась. Неведомая сила подтолкнула к застеклённому окну, хотя рядом было множество разбитых окон. Чем же ребёнок так провинился перед «неведомой силой»? За что, за какие заслуги «эта сила» захотела побаловать человека нежным лакомством?  

Ещё несколько раз, до самого поздна, взрослая птица, уже одна, появлялась под деревом, и в мёртвой тишине завода слышен был её негромкий, но настойчивый голос.  

К О Н Е Ц