Легкие деньги

У Николая Сидельникова умерла тёща. Нет, нет, не давеча, а пару лет назад. После неё остался дом. В этом доме и родилась и выросла жена Николая Тамара. Впрочем, «дом» – сказано громко. Это раньше любая постройка домом называлась, для Николая. А как дело коснулось документов, то выяснилось – не дом, а флигель. Или «фигель», как называла его тёща. Был он саманным и изначально известью побеленным, но позднее кирпичом облагорожен. Продавать оставшийся по наследству дом (будем так величать его, так и понятней и привычней) не было ни нужды, ни желания. Ещё при жизни тёщи, Николай с Тамарой пользовались усадьбой как дачей. Есть здесь несколько фруктовых деревьев, и землицы хватает не только на овощи и зелень, но и на картошку, худо-бедно. И ходить недалеко – в двух-трёх минутах от Николаевой трёхэтажки, тёщин дом. Это очень удобно. Было бы неразумно лишаться такой выгоды. Другие, строят дачи далеко за городом, и ещё рады этому. А тут, всё под рукой. Да и жалко Тамаре расставаться со стенами, знакомыми с рождения. Но дом простоял зиму, протапливаясь время от времени, – и невидимая прежде старость проявилась в нём. Дом требовал за собой ухода хозяйских рук. Постоянного ухода. А Николай с Тамарой, дать ему этого не могли. Хоть и недолго до пенсии ждать осталось, хоть и появлялось порой нерешительное желание перейти жить в частный сектор, выйдя на заслуженный отдых, но пришлось признать всё же: дом в сиротстве долго не протянет, нужно его «в добрые руки» оформлять. Годы, всё-таки! Отдать бы его из детей кому-нибудь, да никто из них жильём не обижен, – хоть к сожалению, хоть к счастью это признать приходится. Сын вообще не здесь живёт. А у дочки квартира хорошая. Её с домочадцами и на аркане не затащишь в эти «удобства во дворе». Всегда так было и, наверное, будет: одни ищут, найти не могут; а у других, девать некуда. Скрепя сердце, Тамара дала согласие на продажу усадьбы.  

Приятельница, как только узнала, сразу и покупателей сосватала. Её знакомые хотят переселить поближе свою престарелую мать. Она живёт на хуторе. Это совсем не далеко от города, но добираться, чтобы проведать мать, всё равно проблемно. Да и забота ей уже нужна, уход постоянный, а не простые проведывания. Жить вместе с детьми ей не хотелось бы – не привычно в квартире; сроднилась она уже и с тишиной, и с землёй, и с печкой угольной. Вот если бы частный домик… И он нашёлся. Дочка похлопотала, сошлись в цене, домик в хуторе продали, и старушка, не мешкая, въехала в новое жилище.  

Правда, оказалось, законно оформить куплю-продажу сразу не получится – Тамаре ещё нужно вступить в наследство. Ничего, вступит, горе не беда, как говорится. Деньги не к спеху, потом отдадут. Зато у дома будет хозяин, снова дом внутри себя жизнь ощутит.  

Думали, что быстро управятся с оформлением наследства, или, хотя бы, относительно быстро, но процесс растянулся на месяцы. Знать бы всё наперёд, давно б уже оформили, время-то было, слава богу. Но, «петух жареный не клевал», поэтому и суетиться не хотелось. А вот «клюнул», и… Мало того, что каждая печать и подпись денег стоят, так ещё и долгими сроками все нервы вымотали. Для солидности, что ли? Для демонстрации собственной значимости? И столько всяких инстанций! И в каждой дай, в каждой заплати. А заплатив, наберись терпения не на одну неделю, ожидая заверенные листки с текстом. Казалось бы, чего проще – ушедшего человека выписать, а наследника вписать в домовую книгу, как это и было прежде.  

Пока один за другим проходили томительные месяцы, цены на недвижимость выросли. Да так внезапно и разительно, что пришлось призадуматься. Даже робкая мысль возникла увеличить первоначальную цену, но от неё тут же избавились. Ведь не в деньгах счастье, будь они неладны. Особой нужды в деньгах нет: «не голодаем, не босы, не раздеты». Бог с ними. Дети тоже не бедствуют. А с людьми ссориться не хочется. Не по-людски как-то, казалось Николаю с женой, пересматривать условия договора. Пусть и с невыгодой, но они бы уступили своё имущество, будь документы готовы. И всё же, здравый смысл однажды взял своё. Уж очень неприлично смотрелись двести тысяч на фоне сумм, за которые совершались теперь сделки. Муж с женой набрались духу и сообщили покупателям о вынужденном повышении. Заманчиво, что ни говори, повысить и больше, но дом того не стоит. А если и стоит, если задаться целью выжать из него всё возможное, нужно отважиться на неприятные объяснения, а то и на скандал. Николай с Тамарой уже и не рады, что поспешили с торгами – в шею-то никто не толкал. Вроде как, и в дураках оставаться не хочется, своё за бесценок отдавая чужим людям, – с одной стороны. А с другой стороны, нет мужества умными сделаться. Что делать, если к моменту готовности документов, и триста тысяч обесценятся?  

Об этом рассуждали супруги, севши рядком, по возвращении с работы.  

– Что ты всё на часы поглядываешь? – нервно спросила Тамара мужа.  

– Да Витька должен прийти, ну его к чёрту.  

– Что ещё за Витька?  

– Работаем вместе. Здесь недалеко живёт. Сказал в разговоре, что новое заднее колесо на велосипед поставил, так он дободался: отдай мне старое колесо.  

– Ну и отдай. Зачем оно тебе? Меньше хлама в гараже будет.  

– Да отдам. Оно мне не нужно.  

Николай замолчал. О доме уже не хотелось думать. Скоро он во сне сниться будет. Кстати очень подвернулся Витька, хоть есть на кого отвлечься.  

– Вот тоже ещё… – проронил Николай и умолк.  

Жена выждала минуту, надеясь, что муж разъяснит свои недомолвки, и, не дождавшись, спросила: «Что такое? »  

– Да Витька этот… Иномарку купил, а на колесо велосипедное денег найти не может.  

– Иномарку купил? – певуче переспросила жена, и внимательно посмотрела на мужа.  

– И даже новую, не подержанную.  

– И работает вместе с тобой?  

– Вместе со мной.  

– Как же он умудрился?  

– Уметь надо. Ты у него попробуй сигарету «стрельни». Не, он, конечно, даст, но так, что потом просить не захочешь. Между собой мы – ты мне, я тебе. А Витя этот, сам по себе.  

– Ну и правильно. Умный, значит.  

– Умный, – согласился Николай, – никто и не спорит. Предприимчивый, как я не знаю кто. Мимо не пройдёт ни возле медяшки, ни возле железки. Все цены на металл знает, все пункты приёма. Только и видишь – с работы тащит, если не медь с алюминием, то железку, какую-нибудь.  

– Правильно делает. Это не ты – простофиля.  

– Да нужно оно мне… мелочиться.  

– Курочка по зёрнышку зобик набивает.  

– Нет у меня тяму к тому, что плохо лежит. Не из того я теста. Работать – отработаю и смену, и две. А так, чтоб глазами зыркать и высматривать, где бы что спереть… Не-ет. Или, допустим, по дешёвке купить, а подороже продать. Он на своём старом «Москвиче» всю область объездил. Где-то в Морозовске, свинину покупал – она там много дешевле…  

– Я знаю. Многие туда скупаться ездят.  

– Но мало кто догадался ещё и выгоду от поездки поиметь. Там закупил, сколько увезти смог, а тут продал. Вот тебе и «курочка по зёрнышку». Или, ещё бутылки… На выходных не сидел, сложа руки, как я, а ездил по дворам стеклотару собирал. Насобирает и сдаёт. Копейки выгадывает, но из этих копеек рубль складывается.  

– «Копейка рубль бережёт». Помнишь, была такая передача по телевизору?  

– И знает же, подлец, где сдавать можно! Мне бы такое и в голову не пришло. Сроду я о таком не думал. А хоть бы и пришло, что толку? Где встал, там бы и сел. Места, для этого, знать нужно, особые нюх и чутьё должны быть. Не-ет, если «Витьком» не родился, то им и не станешь. Даже если и захочешь.  

– Уж мы с тобой точно не станем. Дом чуть ли не дарим чужим людям. Хоть бы родственник, какой, объявился – всё б не так жалко было.  

– Н-да, – проговорил Николай, и замолчал.  

Замолчала и Тамара. Опять про дом вспомнили. Вот уж проблема! Вот уж оскома! Другие бы танцевали от счастья, или с ума сошли, достанься им такой подарок по наследству. А тут, голова идёт кругом.  

– Может, в гости сходить? – без особого желания предложила Тамара. – Развеемся.  

Николай пожал плечами нерешительно: можно и сходить…  

– Встретила соседку на днях, – оживилась Тамара. Слово «гости», как ни странно, напомнило ей недавнюю встречу. – Материну соседку, бабу Варю, встретила. Еле передвигается уже, говорит, внуки в магазин бегают. Но дело не в ней. Про Юрку рассказывала…  

– Что через забор от матери живёт?  

– Он. Опять его Ленка в бегах.  

– А чего?  

– А то, ты не знаешь чего. Накрыло человека в очередной раз. Юрка ж не может психовать, как другие психуют. Ему ж нужно психовать так, чтоб об этом вся улица знала. А то, ты не знаешь его!  

– Да знаю, – отозвался Николай.  

– Он же, если разойдётся, всем места мало становится. Воробьи над двором пролетать боятся, а кобель из будки не показывается – научен, бедняга, горьким опытом, знает, какой размер ноги у хозяина. И только маты трёхэтажные на всю «ивановскую»: то кобель не доел – с жиру бесится, то обувь от порога уволок куда-то, то посмотрел не так на хозяина, то гавкнул не тем тембром. А если, не дай бог, собака нагадит, а он утаскается в это… то всё! Светопреставление! Хоть всех святых выноси! Визжать будут оба – и он, и собака. Я, если вижу, бывало, в каком он состоянии, молчком прохожу мимо, даже не здороваюсь. Ну его к чертям! Ещё достанется под горячую руку.  

– Он и мебель рубал как-то.  

– И не раз! Порубает всё на дрова, а потом ишачит по две смены, хибару обновкой обставляет. Мебель у него состариться не успевает.  

– Так это по пьяне с ним?  

– По дурости! В голове, видно, какого-то винтика не хватает. А, может, наоборот, с избытком. Шарики за ролики заходят, он и нервничает. Или, луна действует? Выпивает, конечно, не без того. Но лучше бы пил. Он, как пьяный, спокойный.  

– Вам не угодишь. И пьёшь – плохо, и не пьёшь, тоже никуда не годится.  

– Пить можно! – заявила Тамара категорично. – Голову, при этом, нужно на плечах иметь, а не кочан капусты.  

– Где её взять, эту голову? – пробормотал Николай.  

– Это точно! – с прежней категоричностью воскликнула жена. – Если нет ума, то и на базаре не купишь.  

– Ну ладно, хватит, меняй тему. Тебя только затронь…  

– Что, не нравится?  

– Нравится!  

– Тогда слушай.  

Николай махнул рукой и отвернулся, выражая своё отношение к словоохотливости жены.  

– Пойду, лучше, телевизор включу. – Николай поднялся, но супруга удержала его на месте.  

– Сиди, я не дорассказала ещё про Юрку.  

– Опять у него полнолуние наступило?  

– А то! С Ленкой разгавкался, уже неделю живут порознь. Та девка долго не думает, чуть что – детей подмышку, и «в родные Пенаты» подаётся. Тесть на своей тачке… в смысле, Юркин тесть.  

– Я понял. У Ленки ж нет тестя.  

– Сумничал! Умный, да? Грамотный? Всё, я больше слова не скажу.  

– Да говори, говори. Зря я сижу возле тебя без телевизора?  

Тамара не издала и звука. Скрестив руки и подперев ими грудь, отвернула в сторону голову так, будто то место, где сидел муж, источало невыносимый запах.  

– Что там, э-э… с Ленкой? – Николай и рассмеялся бы, глядя на жену, если б за последствия не опасался. Он просит её заговорить, а она так губы сжала, что их и не видно совсем. Как дитё, честное слово. Разве можно так обижаться без всякой причины? – Так отец её на машине, или пешком домой препроводил?  

– На своих двоих! – гаркнула жена. – «На машине»! У него, кроме тачки ржавой, ничего нет! – Тамара начинала «оттаивать», и всё же про Юркиного тестя высказалась так, словно это муж её, Николай, виноват в скудном материальном положении чужого им человека. – Бедный старик только и успевает узлы со шмотками туда-сюда катать. – Не унималась Тамара высказывать претензии мужу. – Опять она его вызвала, загрузились и укатили. Опять воробьи Юркин дом стороной облетают, а кобель в будке кукует. Он, если б мог, бедолага, то и дверь в своей конуре повесил, и замок изнутри вставил.  

– Небось, дрова опять рубал?  

– Вроде, на этот раз обошлось. А, может, ещё одумается да и возьмётся за топор. Ему это не долго. Ветер не с той стороны подует, он и начнёт злиться.  

– Чё бегать ото… – сказал Николай, поднимаясь с дивана. А двигаясь к телевизору, продолжил:  

– Живи, как живут все, или разбегайся раз и навсегда. А то, как «переезжая сваха», месяц дома, месяц у отца с матерью.  

– О-о, тебя забыли спросить, гляди-ко! – Тамару разозлило то, что муж всё-таки умудрился включить телевизор. Она с ним будет разговаривать, а он в экран уставится. Это что, знак неуважения? Телевизор интереснее жены? – На чёрта ты его включил? Там смотреть нечего.  

– Хоть Каверзнева послушаю.  

– Опомнился. Его уже сто лет, как нет.  

– Да знаю. Я теперь их всех «Каверзневыми» называю. Хороший был международник. Политику знал досконально, всё по полочкам разложит, заслушаешься. Приятный был человек.  

Николай знал, идти наперекор жене сейчас неразумно, нужно заболтать её, подыграть ей, соглашаться со всем, что ни скажет, пусть видит – ему интересно слушать и общаться приятно, а сам, тем временем, смотри себе телевизор; и ей лестно, и самому хорошо.  

– Так она, вместе с детьми ушла? – спросил Николай первое, пришедшее на ум.  

– Ну, а то! С какой стати детей оставлять придурку, если его даже собаки боятся? Ой, да она от него уже раз пятьдесят уходила. И каждый раз насовсем. Юрка перебесится, обносится, истощает на сухомятке, и начинает свою жену, как невесту, обхаживать. На улице уже все знают – если Юрка наутюженный, наодеколоненный и с цветами, значит, к жене на свидание идёт. На глазах меняется человек, на десять лет молодеет. Заканчивается тем, что тесть узлы с вещами назад возвращает. Под ручку в магазины потом ходят… Как голубки, душа в душу. До очередного заскока.  

– Весело живут люди, будет что вспомнить.  

– У-у, ты гляди! А тебе нечего вспомнить? У тебя скучная жизнь? Так бери топор и веселись! Ты гляди… скучно ему. Молчал, молчал и высказался. Родил, слава тебе господи. Да выключи ты свой телевизор!  

– Чего ты завелась?  

– Раздражает он меня.  

Н-да, не подумав, ляпнул Николай. Нужно хоть чуточку мозгами шевелить, а не молоть первое попавшееся. А как тут сосредоточишься, если и «Новости» посмотреть хочется, и этой подгавкивать нужно? Подгавкнул на свою голову. Жену обидел… Теперь уж точно не заскучаешь. Э-эх, не знаешь, чем и угодить. Лучше б промолчал.  

– Весело Юрке, как же. Спаси и сохрани от такого веселья. Отнимут хату, вот тогда от души повеселится.  

– За что?  

– Влез куда-то. Сейчас же все разбогатеть хотят. А потом ходят, плачут, что без штанов остались. Свяжись с дельцами, и сам не рад будешь. Тогда уж действительно, не соскучишься.  

– Ты о чём?  

– Да всё о том же. Спроси у Юрки, если хочешь, с кем он связался. Могу устроить.  

Николай посмотрел на жену недоумённой укоризной, спрашивая этим взглядом: чего она добивается? Ну, сморозил глупость, с кем не бывает? Так что теперь, пожизненно, всех собак на него вешать?  

Тамара и сама догадалась о своей, уж очень излишней, строгости, перестаралась она с ней, надо бы помягче. Человек сказал, не подумав, а она его ест поедом.  

– Я и сама не знаю, куда он влез. Да и никто на улице не знает. Слухи ходят… Его ж не спросишь напрямую, – сразу матючищем накроет… А кому охота выслушивать? Видели только, какие-то в форме к нему приходили.  

– Ну, это не страшно. Эти утюг на живот не положат. Хуже, если мордовороты бритоголовые придут.  

– Не скажи. В форме, тоже не шутят. Эти хоть и не убьют, но по миру точно пустят. Не известно ещё, что лучше. Никто не слыхал, о чём они там говорили, о чём договаривались,  

только грозился он после этого убить любого, кто придёт дом покупать, или цену спрашивать. «На месте любого уложу! » Видно, пригрозили дом «с молотка» пустить.  

– Они могут.  

– А то! И глазом моргнуть не успеешь. У них это быстро. Чего путного от властей не дождёшься, а на гадости они горазды. Оттяпают жилище у человека, ото тебе и всё.  

– Н-да, – глубокомысленно проронил Николай. – Так он теперь дом охраняет?  

– Ну, собака ж из конуры не вылезает, приходится самому охранять.  

– Я имею в виду, – от чиновников.  

– От них, охраняй не охраняй, а если решат пустить дом в уплату долгов, то никуда Юрка не денется. Хоть слезами умойся, а они через тебя переступят. Объявление дадут, мол, так и так… покупатели придут… ещё и свою цену скажут. И никто тебя спрашивать не будет, хочешь ты или нет; что дают, то и бери, лишь бы на уплату хватило.  

– Это точно.  

– Так Юрка теперь икру мечет. Кричит: любому голову снесу, кто будет домом интересоваться! пусть только подойдёт к забору! пусть, хоть слово вякнет! А уж он снесёт, будь уверен. За меньшее огорчение падучая накрывает. Вот так и в тюрьму люди садятся, – заключила Тамара, и добавила: «Из ничего трагедия зарождается».  

– А Ленка-то хоть, в курсе? – спросил Николай.  

Но тут раздался звонок.  

– Витёк, наверное.  

Николай, кряхтя, поднялся и пошёл открывать. Но не только старость вынужденно проявилась в стоне. В большей степени стонать заставил неприятный визит, который всё-таки состоялся, как ни желал Николай обратного. Он и сам не мог толково объяснить себе, что именно его угнетает. Но уж точно не жалость по металлолому. Даже польза есть в избавлении от ненужного старья. И будь на месте Виктора другой, честное слово, стыдно было б отдавать себе самому не нужное, – другому человеку и нужное отдал бы. Потому что и сам порой нуждаешься, и тебе дают. Или продают, но без всякой коммерции. На том жизнь и держится – на взаимовыручке. Даже удовлетворение испытываешь, когда помочь другому есть чем. Но это, если человек стоящий. Ему и отказать обидно. И даже стыдно – подумает ещё, что зажидил.  

Но встречаются экземпляры, слова русского не понимающие, ты его в дверь, а он в окно лезет. Ты ему говоришь «нету», а он своё – «дай», хоть тресни. Нету этого, дай другое. А у самих, коснись, никогда ничего не бывает. Таких, десятой дорогой сторонишься. Вот и Витёк из эдаких. Этот своего не упустит. Если нос почуял запах наживы – землю под собой рыть будет, найдёт и мёртвой хваткой вцепится.  

– Готов? – спросил Виктор, бодро переступая через порог.  

– Та, готов, – ответил Николай.  

– У тебя ж здесь, во дворе, гараж?  

Услышав утвердительный ответ, Виктор добавил удовлетворённо: «Значит, не далеко идти».  

– Смотри, Николай, не долго будь, – строгим голосом наказала жена, появляясь из зала.  

Гость приветствовал её кивком головы, а у хозяина поинтересовался обеспокоенно: «Куда-то уходите? »  

И Николай, неожиданно для себя, соврал, дескать, должны прийти покупатели.  

Что имела в виду жена? Спросить, так и сказать толково не сможет. Может, она неосознанно торопила мужа с возвращением, опасаясь обычного для мужиков «обмывания» сделки? Или ей одной в пустой квартире скучно? Как бы там ни было, но одна обронила бессмыслицу, а другой, за ней, сделал то же. Кто ж знал, что бессмыслица будет иметь такие далекоидущие последствия?  

– Покупатели? Что-то продаёте? – не напрягая голосовых связок, равнодушно обронил гость. Голос был тихим и безжизненным, но не ускользнула от Николая произошедшая перемена. Собака на охоте тоже зря не шумит, но стойка выдаёт замеченную ею жертву.  

Тут только Николай понял, во что он влип. Теперь придётся излагать всё, как есть. От дотошного типа ничего не утаишь, выспросит досконально – «стойка» уже выдала его.  

– Та не то чтобы продаём... – замямлил Николай, на ходу соображая, что бы соврать правдоподобней. – Чёрт его знает… так, по мелочи.  

– Что-то из мебели? – вкрадчиво выговорил гость, не моргая, глядя на хозяина. Под пронизывающим взглядом, Николаю сделалось неуютно. Спасительный обман так и не появился, а говорить правду – ой, как не хотелось.  

– Да мы уже продали, можно сказать, – заявила Тамара. Интуитивно она поняла намерение мужа, и тоже не торопилась раскрывать карты, оставляя в тайне суть сделки. Продали и забыли.  

Зря супруги так себя повели. Это с ними можно обходиться подобным образом, они бы приняли предложенную игру. Даже если и не поверили хитрости, то из деликатности не настаивали бы на дальнейшем расспросе, понимая нетактичность её со своей стороны. Виктора же, только раззадорила интрига, – значит, не мелочь стоит на кону. Видно, стоящее дело замутил его товарищ с женой на пару, иначе, не темнили бы.  

– Вы продали, а я, наоборот, купил, – простецки поведал Виктор. – Купил, и сам не знаю, зачем? Такие деньги вбухал! – голос звучал жизнерадостно, ему и самому потешно сознавать несуразность выходки, называемой покупкой дорогого автомобиля. – Не дай бог, авария – и столько лет каторжных трудов коту под хвост. Лучше бы я квартиру купил, её хоть не потеряешь по недоразумению.  

– Вот и мы, квартиру продали, – простодушно призналась Тамара.  

Виктора изумило услышанное. Как, квартиру? А жить где? Дар речи исчез и назад не возвращался. Виктор пальцем обвёл пространство вокруг себя, и хозяйка догадалась.  

– Нет, не эту квартиру. Да даже и не квартиру… – она замялась на мгновение, но «раз уж назвалась груздем…». – Не квартиру, а дом.  

– До-ом? У вас есть дом?  

– Мы и сами не знаем теперь: «есть» он, или «был».  

– Как так?  

Николай не заметил, когда Виктор успел разуться, так спешно тот прошмыгнул мимо него. Виктора Николай не интересовал. Главный источник информации – жена.  

– Виктор, – отрекомендовался он картинно (с почтенным склонением головы… и даже, кажется, пятки цокнули), представ перед женщиной.  

Женщина тоже, в свою очередь, отрапортовалась.  

– Как же так, не знаете: «есть» или «был»?  

– Поспешили мы. Словно бес под руку толкнул.  

– Не выгодно продали? – голос приобрёл прежнюю вкрадчивость. Голос его, главнее слов даже. О-о! это бесценный союзник. Как помог он разговорить женщину, когда с притворной доверчивостью и прямодушием, рассказывалось о машине! Чтобы влезть в душу, нужно расположить к себе её хозяина; входящими внутрь звуками снять напряжение и умиротворить сознание. Облачённая в негу, душа раскроется приветливо, впуская в себя искусителя. Интонация повелевает словами, она помогает перекраситься под цвет обладателя заветной души, убеждая того в схожести взглядов, желаний и интересов. Для этого, к одним нужно снизойти, а к другим приподняться, встать на цыпочки, вытянуться в струнку.  

– Ещё и не продали даже. Бестолковщина получилась.  

Ребус, одним словом. Чем дальше, тем непонятней. А прояснить обстановку не хотят, охраняют тайну, как кобра клад. Не-ет, здесь не курган, какой-нибудь. Здесь скрывается Троя, не меньше! Тем лучше, – интересней раскопки производить.  

– Деньги ещё не отдали, а уже вселились, – я понял.  

– Живёт там бабушка… Да мы и не против. Они-то, хоть сейчас деньги отдадут. У нас документы не готовы.  

– Один из вас вступает в наследство? Я догадался. А за сколько ж сторговались, если не секрет?  

– Ой, я уже и не знаю, – всплеснула руками Тамара. – Договаривались мы ещё весной, тогда одни цены были…  

– А сейчас другие. Да, да. Вы так и скажите им откровенно, здесь стесняться не нужно. Какие могут быть стеснения? Цены растут, нужно в ногу с ними шагать. Договора с покупателями никакого не заключали? – спросил Виктор с придыханием и так трогательно, будто и его интересы подверглись возможному риску.  

– Нет, не заключали. Нам это и не нужно было.  

– Это хорошо. А то, бывает, берут залог. Миром такая затея не заканчивается. Тяжбы, судебные разбирательства… И залог приходится отдавать в двойном размере.  

– Нет, нет, мы, насчёт этого, не связаны с ними. Ой, да мы лучше и залог вдвойне отдали, если бы он был, только бы разойтись по-хорошему.  

– Да, видно, видно, недостаточную сумму за свою недвижимость назначили. Запамятовал… э-э, сколько вы сказали?  

– И говорить смешно. Голова кругом идёт. Не было у бабы хлопот, так купила порося. Так и нам. Инфляция ещё эта! Откуда она взялась?  

– Вроде, и инфляции такой уж нет, не сравнить с прежними годами, – сказал Николай. Он тоже разулся и пришёл в зал. Подперев плечом стену, глядел телевизор, которому жена предусмотрительно отключила звук.  

– Какая ни есть, а есть, – возразила жена. – Цены-то, растут! Особенно на жильё.  

– Да-а, цены подскочили, – посетовал Виктор, с певучей скорбью произнося слова. Я о них не понаслышке знаю. Интересовался. Всё ломал голову: машину взять, или домик с землёй? Ходил, узнавал, спрашивал. Жена упёрлась: «Не хочу в своём доме жить». Ей, в казённом лучше. Но в казённом нужно каждый месяц квартплату платить. В своём же, заплатил годовой налог – и живи себе спокойно. Так ведь?  

– Оно-то так… – согласилась Тамара неохотно.  

– Небось, и летняя кухня имеется?  

– Имеется, – ответил Николай.  

Не кухня, а одно название. Она когда-то кухней была, когда тёща там проживала. Теперь, штукатурка сыпется, крыша подтекает… Кухня ж не кирпичная, как хотелось бы, а глиной мазаная.  

«Да что он пристал со своими расспросами? И без тебя тошно, Витя! Знать наперёд, что так поведёшь себя, никто б тебе дверь не открыл. Тебя любопытство распирает, а у людей кошки на душе скребутся. Как бы выставить за порог эту надоедливую муху? »  

– Ну что, пойдём за колесом?  

Виктор отмахнулся от Николая.  

– Огородик, садик – всё честь по чести?  

– Есть садочек, – подтвердила Тамара. – Слива над дорогой растёт. Но она там не нужна. Срубить бы её, да руки не доходят. И старая она уже. А за хатой, в палисаднике, две груши и яблоня. Сажал Николай позапрошлой осенью «шпанку»… знаете, вишни такие круглые, одна мякоть… не прижилась «шпанка», так и засохла.  

«Тебе оно надо? Задаёшь вопросы, как инспектор. Отчитывайся тут перед тобой. Как баба базарная, везде нос суёт. Зачем я ему открыл? Попробуй теперь избавься от тошнотика. Нет, это не муха, это мухомор. Чего он добивается? Банный лист, прости господи, – прилип и не отлепишь».  

– Земля там хорошая, что и говорить. Мать моя, царство ей Небесное, бывало, сгребёт осенью листья, и не жгёт их, как все, а на кучу – у неё в дальнем углу место специальное огорожено, – и они там перегнивают. А потом раскидывает по огороду перегной и перекапывает.  

– Гумус.  

– Чего?  

– Не земля, а гумус, говорю.  

«Грамотей, хренов. «Гумус». Тьфу! В голове у тебя гумус, как погляжу».  

Как заговорщик, только что по сторонам не озирался, Виктор перегнулся и приглушённым голосом, в самое лицо хозяйки, произнёс, будто тайну поведал: «За такую усадьбу можно и пятьсот просить».  

Тамара поджала губы, но промолчала.  

В неудобной позе, Виктор ещё какое-то время выжидал ответной реакции на свои слова. Выжидал напрасно, их не последовало. Нервы у Тамары и на этот раз не сдали.  

Виктор знал, люди не любят распространяться при посторонних о своём житейском. Особенно, о деньгах говорить не любят. Цветок комнатный, и тот, порой, вянет от недоброго взгляда. А уж в щекотливом денежном деле, не знаешь на кого нарвёшься. Тут смотри в оба, и рот зря не разевай. Через него, через рот болтливый, карманы опустошаются. Чем меньше знают чужаки, тем деньги целее. Дураки пусть хвастаются – на то они и дураки, им законы не писаны. А умный человек лучше бедным прикинется, лучше скажет, что без барыша отторговался, «лишь своё взял». Но зато, никто ему в недобрый час не позавидует, и глазом «червивым» не сглазит. Простой народ, только с виду простой, но хитрости в нём хватает. Попотеть нужно, чтобы такого простачка раскусить.  

– Я машину ближе к зиме купил, больше трёхсот за неё отдал. А на Парковой улице, за такую, цену флигель продавался. Так хотелось мне его взять, будто подталкивало что-то. Толкает в спину и говорит: возьми, возьми… Внутренний голос, наверное, был. Ну, зачем брать, если есть хорошая квартира? Умом понимаю, флигель мне не нужен, а душа ноет, так и тянет к нему. А сейчас этот флигель в три раза больше стоит!  

Восклицание заставило Виктора вернуться в неудобную позу, и дыхнуть внутренним жаром на хозяйку. Направленная волна согретого воздуха окатила лицо, привела в движение волосы и ресницы. Тамара, движением руки, сняла щекотливое ощущение.  

– Так вот почему у меня душа ныла! Значит, есть что-то такое, знающее наперёд все события. Мы не знаем, а оно знает. И подсказывает нам, дуракам. У кого организм чуткий, тот слышит «голос», и действует, хотя это и кажется безрассудством. Зато потом в выигрыше оказывается. А мы, те, кто с грубой душевной организацией, у них под ногами. И ходят чуткие по нашим головам. Мы, в своё время, смеялись над их поступками, пальцем у виска крутили. А теперь они над нами смеются. Правду говорят: «Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним».  

Тамара слушала и поддакивала и головой, и голосом, она полностью соглашалась с Виктором.  

– Послушался бы я осенью «голоса», тоже б сейчас смеялся. Машины-то не подорожали. И прошло-то времени всего ничего. Сейчас бы продал тот дом – и три машины купил. Три! Или одну, но такую, что ахнешь. Из ничего деньги получились бы, из воздуха. Лёгкие деньги.  

«Дели, дели шкуру неубитого медведя, богатей, мухомор. Дурак думкою богатеет, так и ты. Любитель лёгкой наживы, твою мать! »  

Прежней безобидности в мыслях уже не было. Ещё не докончив злословия, Николай почувствовал изменение в настроении. Ещё пробивались сквозь негустые облака солнечные лучики, а отдалённые раскаты грома уже улавливались слухом. Ох, как не желательны они, эти громы и молнии, как они не нужны! Только земля начала просыхать и согреваться, как новые осадки несёт ветром. Николаю уже не до сарказма. Да и вообще, не до гостя. Какая нелёгкая, его прийти надоумила? Каким сквозняком занесло? Пришёл, растеребил душу. Затянуло небо чёрными тучами. Мрак и уныние. Только отвлёкся маленько человек от дум тяжких, как опять нахлынули они, сжимая до боли сердце. Навалились тучи сплошным ливнем.  

Парковая улица, которую упомянул искатель лёгкой наживы, всего в двух шагах от злополучного тёщиного дома – это один район частного сектора. В районе три улочки. Тёщина улочка средняя. Дома (или флигели) здесь охотно скупаются людьми, имеющими достаток. Отсюда рукой подать до всех благ цивилизации: до магазинов, парикмахерских, до всяких салонов и аптек, до школ, больницы, до питейных заведений. Как-то незаметно, за последние годы, центр города подкрался к частному сектору, и уже по-другому он стал смотреться своими этажными домами, в которые вселилась коммерция.  

Николай взглянул на жену. Понурая сидела она жертвой возле палача. Скошенные на сторону глаза ни на что не реагировали. Грозовыми тучами и её душу заволокло.  

– Ну что, Витя, пойдём? – окликнул негромко Николай гостя, неизвестно почему опасаясь потревожить жену.  

Гость «не услышал». Для данного момента, слишком незначительным был человек, позвавший его.  

– Вот видишь… – произнесла Тамара, и муж не узнал её голоса. Жизнь возвращалась к ней неспешно, сил хватило пока только на пару слов. Глаза дотянулись взглядом до стоявшего напротив человека, и замерли с выражением страдания и безнадёжности, – … а мы за триста отдаём.  

Виктора до предела выгнуло вперёд, шея неимоверно вытянулась, – он, будто снова захотел дыхнуть на хозяйку внутренним жаром. Но, перегнулся и замер, сил не оказалось ни дохнуть, ни выдохнуть. И если бы не безумство расширенных зрачков, ещё, грешным делом, можно было бы предположить неуёмное желание поцеловать – для этого стоило только губы вытянуть. Как зачарованный глядел Николай на залётного мужчину, бесцеремонно склонённого над его женой. Нет, ревность не бралась в расчёт, она и в голову не приходила. Он удивлялся тому, как человек – каким чудом! – умудрялся держать равновесие? Другой, и мгновения не устоял бы в такой позе. А прохвост, даже дискомфорта не чувствует. Позже, попросить его повторить подобное, так ведь и не сподобится уже.  

– Триста… чего?  

– Ну, уж не долларов. Наших, русских. Рублей. Триста тысяч.  

Самое время в обморок шлёпнуться. Дай силы, господи, пережить услышанное. Триста! А сейчас без миллиона даже и не подходи! Да нет, они шутят.  

– Тамара… э-э-э, отчество не помню…  

– Степановна.  

– Да таких и цен нынче нету. Уж не шутите ли вы?  

– Тут впору руки на себя накладывать. Какой смех?! С ума сойду, тогда точно насмеюсь. В начале, мы вообще за двести соглашались.  

Ничто не изменилось ни в обликах, ни в позах одушевлённых манекенов. Хотя нет, изменение произошло, изменение коснулось глаз Виктора – веки сузились, зрачки ожили и задвигались в такт возбуждённой мысли. Сумма, поразившая воображение, оглушила его, в голове зашумело… а когда шум растворился и в мозгу прояснилось, когда снова здравомыслие засветилось ярким светом – вернулся прагматизм. Он приволок за собой цифры, арифметические знаки; числа суммировались, делились, распадались на проценты… Им ничто не мешало извне, им ничто и внутри не мешало. В голове гармония и порядок, всё лишнее вытеснено; ни соринки, ни былинки – ничего ненужного, только цифры и предметы, в которые они материализовывались.  

Виктор взволнованно заходил по комнате, глядел под ноги и пощипывал подвижный подбородок. Спасительная мысль не заставила себя долго ждать.  

– Тамара Степановна, – не без волнения, обратился гость к хозяйке. Ладонь руки предупредительно замерла перед ней. Этот жест призывал отбросить эмоции, сосредоточиться и рассуждать здраво. – Никакой договор вы не заключали. – Виктор не спрашивал, он внушал, он настаивал, он боялся услышать обратное.  

– Как же мы заключим его, если у нас наследство не оформлено?  

– Прекрасно!  

От души отлегло. Идём дальше…  

– Задаток не просили и вообще никаких денег не брали.  

– Мы ж продаём не из нужды в деньгах. Дому руки хозяйские нужны. Жалко его.  

– То есть – не брали?  

– Ну, конечно нет.  

– Совсем хорошо. Так чего ж переживать? Назначайте реальную цену – и всё.  

– Легко сказать. А как? Человек обжился на месте, а мы его по голове новой ценой… Неудобно, как-то.  

– Ничего не поделаешь – инфляция. Она нас не спрашивает, что хочет, то и делает с нами. Да у нас, дескать, и покупатель уж новый!  

– Кто же?  

– Я, – приветливо и победоносно улыбнулся Виктор.  

Тамара Степановна не могла сообразить: в шутку это, или всерьёз?  

– Это-о… – Николаю никак не удавалось подобрать подходящую словесную форму. Ладонь закрутилась, набирая обороты, что должно было помочь мыслям двигаться живей, – для… чтобы их припугнуть?  

– Не надо никого пугать. Время действовать. И действовать незамедлительно. Триста тысяч! Да-а, нашли простачков. Не каждому, такая удача улыбается. И не каждый день, так везёт. А если, они сегодня купят, а завтра продадут? Продадут, и купят более лучший и красивый?! Ещё и сдача останется! Что тогда? Да они сейчас дыхнуть боятся в вашу сторону.  

– Почему? – удивился Николай.  

– Чтобы не разбудить. Вы спите, и им это на руку. Проснитесь! Стряхните с себя пережитки прошлого. О каком стыде может идти речь? О каком неудобстве? То когда-то приучали нас к жертвенности. «Бедность не порок, лишь бы совесть чиста…» Совесть на хлеб не намажешь! Случись беда, не приведи господи, конечно, – чем, совестью, с врачами расплачиваться будете? А они даром не лечат, они свои расценки с потолка берут, кому какие нравятся. Те, от совести давным-давно отказались, и теперь, как сыр в масле.  

– Что верно, то верно, – согласилась Тамара Степановна.  

– В общем так, церемониться не будем. Разговор с ними я беру на себя. Он у меня короткий: да – да, нет – нет. Я особо не миндальничаю. Нет средств? Уступай дорогу, не задерживай, не путайся под ногами у серьёзных людей, способных достойно расплатиться. Я вам дам другую цену.  

– Какую? – спросила Тамара Степановна, но сделала это непроизвольно, вопрос сам родил себя. Казалось, она плохо соображала в происходящем, гипнотический сон окутал её, звуки речи одурманили, всё дальше увлекая в прострацию. Тяжёлая дума об ускользаемых деньгах прошла, но живость духа не вернулась; болото уныния не отпускало, а выбираться из него самостоятельно, не было ни сил, ни желания.  

– Триста тридцать! – выпалил Виктор.  

«Каждому», – едва не сорвалось с уст Николая. Где-то он слыхал эту реплику… в кино, что ли? Ему стало весело, он будто очнулся, только что, в театре, куда пришёл на драму, слушал, слушал, внимал, сопереживал… а в конце, драма оказалась комедией.  

Минуту стояла тишина. Каждый переживал её по-своему. Первым, тишину нарушил Виктор. Он указал направление, но люди, пока что, в нерешительности, их нужно подтолкнуть, их нужно убедить в исключительности направления.  

– Что в наше время – триста? Вчера – да, понимаю, вчера эта сумма произвела бы впечатление. А сегодня, и назвать её смешно. А лишние тридцать на дороге не валяются. Да деньги вообще лишними не бывают! Какие к чёрту лишние, если есть дети? Дети всегда остаются детьми, они всегда нуждаются. И жалко их, ведь это же наше, родное. Вырастают, а всё равно, детьми остаются.  

«При чём тут дети? Я не пойму. Мелет, что попало».  

– И как же хочется, порой, побаловать их, купить вещицу, или на расходы дать. И ведь не всегда возможность есть такая. Поможешь столик купить, или тумбочку – и уже рад. Не велика помощь, а на душе праздник. И им приятно. А за тридцать тысяч шикарный подарок сделать можно! Не любые родители в состоянии себе такое позволить!  

«Вот оно в чём дело. Он хочет, чтобы ему, благодетелю, ещё и поклонились. Сразу от себя и от детей. От прохвост! Век живу, а такого не видел. Цену дал, что устоять невозможно. И главное, на полном серьёзе. Ещё и оскорбится, если я засмеюсь».  

Взоры мужчин обратились к женщине. Один смотрел заинтересованно, с надеждой. Другой – неизвестно почему. Но женщина молчала. И мужчине, вдруг, захотелось поговорить самому. Эстафета к нему перешла.  

– Бабушку жалко. Нашла жильё невдалеке от детей.  

– Что за чушь? Какая жалость? В коммерции нет такого понятия. В коммерции нет ни друзей, ни родственников. Перед деньгами все равны. Если есть выгода, то и чужой родственником станет. А тут, прямо противоположная картина. Мало того, что седьмой водой на киселе доводятся, так ещё и облагодетельствовать просят. Не забивайте голову глупостями. Время не то. Идеалы нынче другие. Ложные они, или истинные, но они другие. Весь мир живёт по ним, мы вовсе не первые. Чтобы выжить, нужно хитрить. Обманывать нужно. Да, обманывать! Хлеб с повидлом никто не протянет, его добыть сумей. Во всём мире уважением пользуется умеющий добывать. И никто не жалеет обманутого. Значит, к жизни не приспособлен, раз позволил провести себя вокруг пальца. Так тебе и надо! Впредь умнее будешь. На то и наука жизненная дана, чтобы человека из обезьяны сделать.  

– Нас учили – труд, человека из обезьяны сделал.  

– Труд из человека горбатого сделает. Трудовые мускулы животному нужны. А нашему брату, для выживания, соображать нужно. Сумел сообразить быстрее другого – увёл у него из-под носа лакомый кусочек. Голодай, если голова не варит. Жалеть такого балбеса противоестественно.  

«Это ж он надеется, что и мы с Томкой, балбесы. Тридцатку накинул. Вообще ни во что нас не ставит. До того наглый, подлец, что мне даже не обидно. Мне смешно. Он меня считает дураком, а мне смешно. Я таких хамлюг ещё не видел. Откуда они берутся? Питаемся одними продуктами, одним воздухом дышим… Что ж за жизнь будет, если все такими станут? Ведь это ж, не сходишь в гости, не выпьешь, не поговоришь по душам. И праздники справлять не захочешь. С кем справлять? Взаймы до получки не возьмёшь – не дадут. Живи и бойся, что тебя перехитрят, выдурят последнее, и ещё на смех поднимут. И нигде ни от кого не получишь сочувствия, и нигде ни в ком не увидишь жалости. Мне кажется, так даже звери не живут. А мы, неужели будем? Я гляжу, «Витьки» плодятся, как тараканы. Вчера был нормальным, а сегодня уже «Витёк». Что же портит их? Время, что ли, настало такое – ядовитое? Скоро все с ума посходим из-за этой коммерции; поделаемся собаками, и будем гавкать друг на друга, и грызться за косточку. Дали людям возможность обогащаться, а они превратились в волков. Даже не в собак, а именно в волков. Неужели, так лучше? По мне, лучше по-старому жить, пусть простенько, зато по-человечески! Чтобы и в гости сходить, и выпить по-приятельски, и поговорить по душам. А всякие «панасоники», и прочую заграницу, пусть они себе в одно место засунут. Для меня и «Рекорд» сойдёт.  

Как на добычу на меня смотрит. А ведь работаем же вместе. Ходит рядом и думает, как бы съесть человека. Добрый, приветливый, а про камень за пазухой не забывает. Нет, раньше такого не было. Если б я, прежде, обманул кого-то, чтобы разжиться, со мной бы здороваться перестали, до конца дней от позора не отмылся. Как мир изменился! Ай, яй, яй. Верно говорят: рыба с головы гниёт. Если нами гнилые правят, то и мы с душком становимся».  

Николай приподнял голову и невольно вслушался в беззастенчивый трезвон. Коммерсант пел прежнюю свою песню. Ни антракт ему не нужен, ни передышка. Словарный запас, как видно, не иссякаем. Как гепард мчится без устали за жертвой, так и он не знает задышки. Будет бежать, пока сердце не взорвётся, или пока не догонит. Награда стоит того. Деньги, для двуногого хищника, то же самое, что и кровь и плоть, для хищника четвероногого.  

Улетучилось веселье у Николая. Нет, злость или раздражительность не сменили её. Вообще на душе ничего нет. Апатия. А повеселиться хочется. Пока что, один только Витёк смеётся. «Что ж, смейся, раз в цирк попал. На то и цирк, чтобы смеяться. Ну, погоди, я тебе устрою представление! »  

– Витька, откуда ты взялся? В такое неловкое положение нас поставил. Теперь думай, как быть с тобой. Вроде, и отказать неудобно, столько лет отработали вместе.  

– Это очень важно, Коля. Пуд соли мы с тобой точно съели, друг. Всё равно что сроднились. Годы своё берут, от них никуда не денешься. Годы сближают людей, они заставляют ценить человека. Слова подбираешь – как бы не обидеть невзначай, лишь бы какие не произносишь. Дружба – большое дело. Не подружишься с первым встречным-поперечным, родственность души должна быть. Иной друг ближе брата.  

– Не могу я поступить так, как ты предлагаешь.  

Николай заметил растерянность во взгляде Виктора… и почувствовал в себе восторг, так внезапно и в таком количестве хлынувший, что задушил даже, – и понял: представление началось. Держись, почтенная публика, сейчас у тебя дух захватит! Томку жалко, не подготовленная она к такому.  

– Я не крохобор, Витёк. Хорошие отношения лучше всякого навара. А то получается, посторонним людям отдавали дешевле, чем своему. Ты ведь, деньги не печатаешь, небось, каждой копейке счёт знаешь, она горбом достаётся.  

– Коля! Ни одной дармовой нету.  

– Я знаю. По себе знаю. Наши копейки потом пропахли. Другой кто, может, и не поймёт нас, как липку ободрать захочет, хоть тебя, хоть меня. Какая ему разница, от кого разжиться?  

Виктор тряс головой в знак согласия, поддакивал. Ему нельзя не соглашаться с тем, от кого такое многое сейчас зависит. Он соглашался, но растерянность пробивалась сквозь умильную гримасу. В человеке произошла перемена, человек предстал в новом свете – и это пугало. Чего ждать от нового? изменений в какую сторону?  

– Раз мы решили, что дом стоит триста, значит, так тому и быть. Если всей суммы сразу нет, можно и в рассрочку. Так ведь? – обратился Николай к жене.  

У Тамары отнялась речь. Всё, что угодно согласна она была услышать от мужа, только не это. Руками не замахала лишь потому, что муж выглядел уж больно подозрительно беззаботным.  

– А ты знаешь, Витёк, мы с Тамарой согласны были тем людям и за двести пятьдесят уступить. И уступили, будь они хотя бы знакомыми. Не разбогатеем мы от лишнего полтинника. Бери за двести пятьдесят!  

Жена глядела на мужа всё это время, так ни разу и не моргнув.  

А Виктор засуетился. Ему сделалось неловко – получается, из-за него идут на жертву. Он бормотал сконфуженно фразы, призывающие не спешить и подумать. Слова получались нечёткими, фразы корявыми, а голос невнятным. Вскоре, мгновение вынужденного приличия закончилось. С ним, с приличием, нельзя перестараться, с ним нужно знать меру. Приличие, как приправа к блюду, придаёт аромату и вкусу пикантность. Но может испортить и то, и другое, своим чрезмерным излишеством.  

– Тогда, я завтра же задаток принесу! – выпалил Виктор громко и чётко. – Даже сегодня! Я ж здесь, недалеко живу. Э-эх, нотариус… Не беда! Свидетелей найду.  

– Так, со старушкой сам переговоришь?  

– Конечно! За неё не беспокойся. Я и машину подгоню, и людей найму – в один миг вещи погрузим. Завтра же её там не будет. А задаток сегодня получите. Если долги имеются, вот сразу и отдадите. То бы до получки ожидали, а так, отдадите без задержки. Люди вам ещё и спасибо скажут.  

– Витёк, ведь ты дом не видел. А вдруг, не понравится?  

– Мне лишь бы землица была. Люблю выращивать своими руками. У меня ж, жилка крестьянская.  

– Сетки «рабицы» рулон лежит – пользуйся.  

– Ага.  

– Шифера, листов двадцать, восьмиволнового…  

– Спасибо.  

– А сколько там кирпича, Витя! Целая уйма. Хотел забор загородить и с улицы, и от соседей. Ну, видно, не судьба, тебе кирпичом пользоваться. Только ты не перепутай, кир- пич разный, ты смотри… Один я на стройке брал, а другой на заводе. Тот, что со стройки – получше, им с улицы нужно отгораживаться. Ну, я тебе потом покажу, какой куда.  

– Разберусь, Колёк! Всё будет чики-чики. Я побежал за деньгами.  

– Нет, Витя! Сначала посмотри дом, оцени его. Я не хочу впоследствии глазами моргать. Вдруг, какой изъян найдёшь.  

– У меня руки мастеровые, Коля, инструмент держать умею.  

– Со старушкой переговори, подготовь её.  

– Братишка, я её перед фактом поставлю, она у меня сегодня же чемоданы соберёт.  

– Смотри, у неё сын может быть, он мужик суровый.  

– Разберусь. Я им с порога: так, шмотки собирайте и на улицу марш! Вы уже здесь никто. Это моя частная собственность, я за неё заплатил, кому нужно! Или мне милицию вызывать?!  

– Всё правильно. Нахрапом бери их. Особенно сына. Глоткой задави. Говори: ты уже здесь не хозяин, твоя песенка спета; если что, я и налоговую вызову, раньше, дескать, думать нужно было. А не хочешь по-хорошему, «с молотка» дом пущу. Так и говори, не стесняйся.  

– Не учи учёного, Коля. У меня язык подвешен. Я ему не дам опомниться. Ты только мне адресок черкани.  

– Черкану. Тамара! Где канцтовары?  

Тамара сидела мумией, не шевельнувшись, и не проронив слова. Но, Николай и без неё знал местонахождение бумаги с ручкой. В мгновение ока набросав письменные знаки, протянул тетрадный листок. Виктор принял листок уже обувшись, а в следующую секунду – бежал по лестнице.  

– Ни пуха, ни пера, – вдогонку крикнул Николай.  

– Сегодня же пожитки соберёт!  

Николай вошёл в спальню, встал перед иконой, и начал неистово креститься. Жена опешила:  

«Сроду не крестился. Чего это, вдруг, на старости лет? »  

– Ты знаешь, Томка, грех я на душу взял. Я прохвосту дал адрес не нашего дома, а Юркиного…  

– Посадят, Юрку…  

Тамара рухнула в кресло.  

Немая сцена.