Тварь с лицом Бога

«Вы помните ли то, что видели мы летом? / Мой ангел, помните ли вы / Ту лошадь дохлую / под ярким белым светом, / Среди рыжеющей травы? / Полуистлевшая, она, раскинув ноги, / Подобно девке площадной, / Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги, / Зловонный выделяя гной».  

Мальчик Костя недоверчиво уставился в хрестоматию по зарубежной литературе, с обычно черствых и чопорных страниц коей хлынул в крохотную душу хохоток бездн и холод злого счастья. В спавшем сном сознании ученика заворошился глад, разбуженный чувством тяжести, силы, заключенной в тенистых смыслах слов, и страстное желание этой силы, а далее и основы, которую давала грязь, приближенная к чему-то центральному, к оси жизни, спрятанной концентрическими ярусами обманных правд, родилось в нем, дабы определить и направить эту земную мошку к единственному ей доступному источнику света.  

Книги стали верными его друзьями и проводниками в мир просторного, как степь, ужаса. После нудных школьных занятий он приходил на пруд, чьи илистые берега были усеяны следами от коровьих копыт, и, сидя под старой ветлой, читал запоем с телефона любое, какое он мог отыскать в сети блевотное гуро. Родители, чтобы сын не испортил себе зрение маленьким экраном, подарили ему электронную книгу.  

«Почет, блядь! Уважение! Да я срал и ссал на твой горб! Я срал и ссал на твои сисяры потные! Я срал, ебал и ссал на мать твою, мокрожопую! Я срал и ссал на медали! Я срал и ссал на ордена! Я срал на вареных детей! »  

В сердце Кости от этих слов поднимался благоговейный трепет, как дым от сжигаемых тельцов, приносимых ветхозаветными иудеями в жертву своему прокля́тому Иегове. И глаза Бога, словно гнилые вишни, хитро таращились сквозь угрюмую кисею образов.  

«Меня содомировал первосвященник, в моем заду покоилось тело христово, и вы, друзья мои, легко представите себе мое наслаждение! »  

Страницу за страницей проглатывая «Жюльетту», Костя совсем не чувствовал сексуального возбуждения, одно только бескорыстное прикосновение к тайне увлекало его вперед. Ему, кстати, не нравилось натуралистическое, как в кино, изображение грязи. Он предпочитал грязь воспринятой через код, своеобразный фильтр, скрывающий за красотой и четкостью слога банальные подробности, вроде того, что пролитая кровь на ощупь липко-противная, а моча при попадании в глаза щиплет. Костя мечтал отыскать картину с единственной точкой в центре, глядя на которую можно от отвращения умереть.  

«Младшая кричит, детский клитор стоит, выделения сочатся по широким вонючим ногтям больших пальцев ног торчащих из детских женских половых органов. Детская пизда вцеплена ногтями в пол».  

Был восхитителен, мертвенно-слепящ этот Бессмертный Текст. Мальчик испытал ликование нырка в идеально чистую воду, где на дне, которое кажется пренебрежительно близким, виден матовый перелив жемчужин и свет золотых предметов, но тут… расстояние оказывается обманчиво и чем глубже он погружается, тем сильнее жжет в груди, не хватает воздуха, давление воды возрастает и само солнце гаснет, страшно повернуть и страшно плыть дальше.  

Внешне жизнь его текла взвешенно. Константин средне учился, средне гулял с друзьями; рос изобретательным, чувственным, но несколько отстраненным. Его не жаловали ровесники: Костя пускай и умел поддержать разговор о быте, но стоило ему допустить слабину искренности, и мысли его, похожие на черные острые листья юкки, торчащие сквозь иносентный снежный покров, наполняли людей тревожной неловкостью. Мальчик с радостью бы попробовал героин или перерезал глотку, уснувшей от пива, шаболде-выпускнице в кустах, но подходящего случая прискорбно не представлялось, а намеренно патрулировать периметр вероятности мешала поглощенность теоретическими вакханалиями. Свобода воображаемой грязи пусть тусклее, но зато шире.  

Еще Костя испытывал негодование при виде совершаемой другим человеком несправедливости – ревность, что зло не его исключительная прерогатива, заставляла мальчика болезненно скрежетать зубами, особенно когда он читал учебники по истории. Пусть и выбрав для жизни теремок мрака, Костик все-таки интуитивно ощущал: мир – это хорошее место, и против этой хорошести силился он восстать в пубертате, но реальность опровергла ценность его усилий.  

Так значит, решил пацан, наша планета – всего лишь неудачно сделанный ад, и смерть, как целебная мазь скоро ляжет на раны каждого существа. Всеобщее счастье наступит только когда во Вселенной погаснут звезды все до одной, и сладкие щупальца небытия обовьют покосившийся от криков миропорядок. Можно было выдержать любые зубодробительные невзгоды, не надеясь на лучшее и не страшась вины поражения. Как Тоторо за спиной маячила добрая и приветливая Кончина, чьи мягкие лапы с подушечками анестезии уже доверительно покоятся на плечах.  

У Константина была игрушка – китовая акула цвета звездного неба, поставленная на колесики, акула-машина. Ему нравилось толкать ее к краю стола, чтобы она падала на пол. Мальчик мог заниматься этим весь день, простая операция увлекала его. Он разучился знать знакомые вещи, бесконечно задавая себе вопрос «что это? », до мурашек вертел в пальцах хоть колпачок от ручки, прозревая скрытую за пластмассой сердцевину пустоты неизвестности.  

Однажды, отдыхая с родителями в Кирилловке, Костик убивал время так: брел несколько километров вдоль грани желто-зеленых пенистых волн, разбивающихся о берег в тошнотворной автоматической обреченности, попутно он разглядывал отдыхающих. Песчинки пустоты в океане смерти. Тела их были скучны, как медузы, которые усеивали пляж разлагающейся желейной массой.  

Изредка ему попадались ампутанты – за неделю отдыха он насчитал их пятнадцать экспонатов. От них отводили взгляды, как от лишайной псины испражняющейся у мраморной Венеры фонтана, но тем не менее они были, безрукие или безногие, спрятанные на самом виду, на солнце неповоротливые комоды мяса.  

«Если материя – решил Костя, – это, несомненно, спутник боли и ужаса, то ее случайные искажения, сбои плоти должны быть более приближены к добру и свету, чем любая окружающая нормальность. Бог любит калек и чудищ и познается через траншеи трупов».  

В интеллектуальном меню парнишки появились книги по патологической анатомии, пороках внутриутробного развития, военно-полевой хирургии. На порно-сайтах, куда он заходил в поисках экзотики, вроде поедания из влагалища вымаранных в дерьме волос, у него был ник «Talidomid_731».  

Увлеченный чужими ужасами, он стал неопрятен и мало внимания уделял собственному телу. Вырос Костя высоким и костлявым, на вытянутом лице лоснились черные усики, от него сильно воняло, а деспотическая мать вдобавок заставляла сынка надевать прилизанный белый пиджачок и брючки.  

Родители, дабы социализировать спиногрыза, который в последнее время вовсе перестал вносить залп участия в словесный понос коллектива класса, записали его в школу бальных танцев, где боязливый и неуклюжий хикан имел счастье познакомиться с первым и единственным в своей жизни другом и побратимом. Им оказался психопатичный мажор Алеша.  

Достигнув в разгуле крайней степени пресыщенности, мажор Алеша сам лишенный инициативы поиска томился в нестерпимом ожидании и высматривал того, кто мог бы ткнуть его носом в самые уродливые и гнилые швы изнанки существования. Воплотить перлы больной фантазии этакого затейника у Алеши имелись дерзость и средства, а пока тянулось кислое время, мажор посещал балы, оттачивая в пробелах манеру пляски. Был он кудряв, блондинист, с таблом красотки, носил сережечки и колечки, а кадык закрывал шарфом, объясняя это болезнью горла, которое нужно держать в тепле. Все безусловно принимали его за девушку и потому поставили в пару с Костей.  

Незнакомка сияла, как айсберг света; игривый холод ее улыбки разбередил немые струны души Константина. Алешу же привлек инфернальный, пронизывающий взгляд парня, и он (она) прижалась к нему искусственной грудью и горячо залепетал(а) в ухо:  

– Какой ты славный. Морской огурчик!  

– Разве ты настоящая? – зарделся Костик.  

– Я лучше, чем настоящая. А хочешь, буду твоя, только расскажи мне что-нибудь люто интересное.  

– Ну... «среди острых и хронических гнойных воспалений заднего прохода и параректальной области основное место занимает не наружное банальное нагноение типа фурункула или флегмоны, возникающее при инфицировании кожи, а воспаление, изначально исходящее из анального канала, с самого начала связанное с прямокишечной инфекцией, то есть имеющее внутренний гнойный очаг – внутреннее отверстие наружного гнойника».  

– А ты знаешь, чем увлечь девушку. Я порабощена!  

Они танцевали вальс, и глаза их торжественно блестели ярче хрустальных люстр, конечности двигались слаженно, и сердца бились алчно неутолимо костино и решительно лениво его партнерши.  

– Жизнь не достойна даже того, чтобы ее обрывать своими руками, – прошептал Костя. – Эту дрянь нужно истязать, выжать всю до капли и тогда останется самая суть и смысл. Я нащупывал в ужасах границы существования, а теперь хочу уничтожить себя любовью.  

– Хочешь, я тебе помогу? И пусть мне не дано любить, но я могу отвечать на твою любовь.  

После занятия они приняли душ и пошли вместе в кафе.  

Красно-зеленые стены заливал липкий демонический желтый свет. На каждом столике в фарфоровой вазе стоял букетик сухой лаванды. Играл безвкусный поп-рок, похожий на зудящую пятку. Влюбленные взяли салатики с лангустинами и пару мятных мартини, и сели у окна, за которым веселый клоун в розовом цилиндре и белых перчатках скручивал из надувных шариков собачек и велосипеды для беспечных праздношатающихся.  

– Мое презрение к женщине выражено в ее подделке. – сказала Алеша. – Потаскушки считают, что они уникальны, типа мир вращается вокруг их пупка, и мужчины должны лебезить перед их красотами, но стоит мне сделать хороший макияж и надеть соблазнительное платьице, и от женщины незаменимой остается лишь ее репродуктивная функция, которая, разумеется, явление негативное, ибо продолжает эстафету одной нелепой иллюзии, пятьдесят тысяч лет бьющейся как бабочка о стекло.  

– Ты моя соулмейт, – Костя поперхнулся напитком от ликования. – Однажды мне приснился сон о планете, где все было розовое и отбрасывало синие тени. Деревья там росли круглые и мягкие, как попки клизм, травы походили на конфеты "Ромашка". Солнышко имело человеческое лицо, а всех жителей этой доброй страны утречком бесплатно катали на американских горках. Жили там половинки. Каждая из них хотела стать целой, и всю жизнь искала пару, которая была бы сделана из такого же материала и имела удобное ребро склейки. И вот когда они находили одна другую, тогда сближались и начинали тоненькими ручками рвать друг друга на части, и части потом прилеплять к себе. Это длилось до тех пор, пока одна только половинка не становилась целой. Порой их спарринги продолжались десятилетиями, и великой диковинкой считалось встретить целую половинку.  

– А мне сегодня снились мускулистые полинезийцы, борющиеся в закатных волнах прилива. И то как я совсем маленькая сижу за задней партой и вдруг вижу – из стоящей на полу сумочки моей одноклассницы вытягивается стройная оленья ножка и трогает меня за плечо.  

– Пусть наши отношения будут непорочные и товарищеские. Я всегда мечтал о соратнике, любовь и единомыслие – мне кажется, это одно и то же.  

– Я с тобой абсолютно согласна, о кучер похоти! А давай сделаем что-то шокирующее, у меня есть деньги и связи. Придумай-ка для своей девочки самую прелестную грязь.  

Костя задумчиво мусолил посеребренной вилкой склизкий от майонеза морепродукт.  

– Что если испечь блинчики из песьего семени и накормить ими больных деменцией старичков?  

– Дааааа! Я им беззубым сама блинчики разжую, и кормить буду изо рта в ротик, как птичка-мама.  

И вот они уже готовы были претворить в жизнь свое благотворительное предприятие, нырнуть в лагуну червей оттяга, но тут произошло неприятное и непредсказуемое событие, о котором с улыбкой слушаешь в новостях, но никогда не думаешь, что такое может случиться с тобой, – во время ссоры в супермаркете Алеша убил мента.  

– Как ты его убил? – негодовал брыластый отец на фоне обшитой бордовым бархатом стены, ощетинившейся рогами копытных.  

– Мы с друзьями транссексуалами из братства сексистов просто зашли в АТБ, купить по шоколадке, и тут к нам начали клеиться двое мужиков. Это были мусора в штатском. Они брали пиво после работы.  

Только что доставленный в фамильную резиденцию из отделения полиции смущенный Алеша смотрел в пол, выложенный из золотых дублонов. Щегольское апельсиновое платье с воротником из меха нерпы было покрыто грязью, тушь потекла и по подбородку размазалась фиолетовая помада.  

– Так, и что потом?  

– Мы их отметелили и вытащили на улицу, там они стали просить пощады. Я вытянула из стрингов хуй и засунула его в рот менту.  

– Он сосал?  

– Он сосал, чавкая как свинья. Душу, проказник, вкладывал. Словно бы всю жизнь посвятил вафлерскому ремеслу.  

– Мент тебе делал шелковый водоворот?  

– Делал!  

– А глубокий горловой?  

– Да, папочка!  

– Пальчиком попку ласкал?  

– Лакомо ласкал, гадина!  

– Так зачем вы, дуры, его убили. Это был хороший мент.  

– Он сам, папуля. Представляешь, до такой степени увлекся, что даже дышать забыл. Вот он сосет прилежно и страстно, а в следующую секунду падает замертво.  

– Где-то у Шопенгауэра я читал про африканских рабов, которые, закованные в кандалы, умели вызывать смерть путем задержки дыхания. А другой мент убежал, значит, пока вы развлекались и настучал, крыса. Ему же хуже, первый, как тот чинуша в фильме «Жить» Куросавы хотя бы перед смертью понял свое предназначение. Ну, сынок…  

Отец прошел к барной стойке и плеснул себе коньяка. Из соседней комнаты хрипло и пискляво матюгнулся попугай жако.  

– Отправлю-ка я тебя, пока все не утрясется, в карпатский замок. Поживешь годик среди natura, отвыкнешь от кокаина. Там птички и мхи, косули, все дела. У тебя вроде ухажер новый. Вот с ним и валите, а сейчас бегом в домовую церковь, грешок отмаливать. Бей поклоны так, чтобы исландские вулканы вздрогнули.  

–--  

Серебристый внедорожник лопал, как зайчик, узкую асфальтную морковку полосы движения. Рулил сумрачный усатый амбал с мечтательными голубыми глазами, а на заднем кожаном кресле спали в объятьях друг друга голубки Костя и Алеша. То первый то второй порой просыпался, целовал товарища легким тычочком в щечку, опасаясь, дабы не разбудить, и сам снова проваливался в яркое и игривое дремотное состояние, что милостиво дарует нам интуитивное предчувствие о неге небытия.  

На склонах гор черные скученные ели утопали в завитках тумана, и мелкие горные ручейки звонко порыкивали подле дороги. Следующий поворот серпантина открывал новый упоительный и грозный вид. Юная и бессмертная природа глядела оком антэймного кабана любопытно выставившего пятачок из буйных папоротников подлеска.  

В сумерках автомобиль подъехал к ажурным воротам, за которыми угадывалась на фоне звезд грубая обветренная громада. Верные слуги открыли дверцы машины и, не дав голым ангельским ножкам прикоснуться к жесткой траве, отнесли влюбленных на пуховые перины и подали им ужин в постель.  

Следующие два года пролетели исключительно хорошо.  

Алеша и Костя просыпались после полудня и откушав простой натуральной пищи (овсянка с фруктами, овечий сыр, коржи из кукурузной муки, борщ с белой свеклой) отправлялись купаться в студеной воде речушки или бродили по лесу, составляя атлас растений и насекомых. Они читали друг другу образцы куртуазной поэзии, пели старые советские песни, а ходили круглосуточно бесхитростно обнаженные, только на ножки обували трекинговые сандалии или кроссовки в сеточку. На обширном поле в окрестностях замка играли в гольф или, сидя под зонтиками, наблюдали в телескоп за муравьиной жизнью приехавших на термальные воды туристов на улицах раскинувшегося в лощине курортного городка.  

Вечера Алеша и Костя проводили в библиотеке, читали, попивая горячий молочный пунш, или играли в настольные игры. Изредка они занимались скалолазанием или отправлялись в поход на заброшенную радиолокационную станцию.  

Порой, увлеченный богословским трактатом, Алеша лукаво спрашивал Костю «Если, по мнению Маконского собора, женщины лишены души, благолепно ли их абьюзить? », а тот отвечал «С томиком Бегбедера на коленях, благоухая духами Гуччи, я фотографирую вишневый пирожок заката на флагманский смартфон» и оба смеялись, вспоминая о беспокойной потребительской трате жизни, которой они раньше предавалась, лишенные чистой настоящей любви, один утопал в ненависти и наслаждениях, другой в знании и страхе.  

Однажды по 1+1 показывали «Охотников за привидениями».  

– Я тоже так хочу, – проворковал Алеша.  

– Ну да, а чем еще можно увлеченно и уверенно заниматься? – ответил ему дружок. – Все людские ремёсла я могу до зазубрин вообразить, и это уныло. Но что нам встретится на пути исследования паранормальных явлений, то неизвестно. На то они и паранормальные.  

Они понимали друг друга с беглого взгляда и даже мысли партнера частенько договаривали, подобно тому, как обычные пары доедают друг за другом еду.  

Первым делом бывший Алеши (веб-дизанер-мизогин-членотётя) состряпал им опрятный сайтик с услугами двух квалифицированных экстрасенсов по изгнанию призраков полтергейста, проведению обрядов экзорцизма, затерке кругов на полях. Там также предлагалась премия тому, кто сумеет предоставить доказательства личного контакта с НЛО, параллельными измерениями, актов телекинеза, пирокинеза..., и производилась скупка инопланетных реликвий, кыштымских карликов, бутылированной эктоплазмы, мимически расторможенных портретов, болтливых кукол и смертельных кассет.  

Для мобильности усатый амбал пригнал к замку джип из обширного автопарка Алешиного родителя, на что тот возражать не стал, ибо рад был увидеть сына пристроенного хоть к чему-нибудь. К джипу крепился трейлер с мягкими кроватками, душевой, духовкой и холодильником. Короче, идеально приспособленный для странствий с комфортом. В качестве прожекторов статуса были приобретены счетчик Гейгера, инфракрасные камеры, счетчик электромагнитных полей, датчики движения, термометры и диктофоны.  

Алеша начал носить черные шляпки с вуалью, черные очки и черный парик каре. Костя на дело надевал камуфляжную жилетку с вышитым золотой нитью ликом Иисуса на спине, из карманов жилетки торчали микро-антенны и биолокационные стержни.  

Как только сайт был открыт и прорекламирован на нескольких тематических ресурсах, предложения от народа посыпались, словно дождик из рыбов, всосанных водным смерчем.  

Первую ночь провели они в развалинах церкви, торчащей на краю пшеничного поля подобием полумесяца. Говорили, что там обитал призрак наложившего на себя руки звонаря, и порой в окрестной деревне крестьяне слышали рыдающие и смутные переливы колоколов. Глядя на поникшие крошащиеся фрески, Костя помешивал в котелке кипящую кашу, потом зарядил промозглый ливень, и им пришлось укрыться в трейлере. В серых предрассветных сумерках (спать не хотелось) у покинутого котелка они спугнули двух байбаков, что, стоя на задних лапах, вылавливали из набравшейся вскрай воды разбухшие рисовые зерна.  

Датчики не засекли ничего подозрительного-занятного и, когда показался блеклый петушиный гребень зари, Костя и Алеша вернулись на дорогу. Практически весь день они не разговаривали, потому что ни один не хотел огорчать другого меланхолическим настроением, навеянным руинами и скверной погодой.  

В следующий раз была остановка в крохотном местечке, где продавщица раков и орешков в меду с рыночка около трассы, рассказала им о том, как на местном кладбище каждую звездную ночь поднимаются мертвецы и среброустые с запрокинутыми к еловым макушкам сочащимися гнилью ртами, чудные поют песни.  

– Что они поют, ваши зомби? – спросил Алеша.  

– Миллион, миллион, миллион алых роз / Из окна, из окна, из окна видишь ты..  

– А что еще?  

– Оуоуоо, ставлю на зеро. / Это странный ход, но на зеро всегда везло.  

Вечерком, спрятавшись в свежевырытой могиле, Костя обнаружил, что это репетирует местный ансамбль, члены которого на манер «The Wailers» набираются храбрости для живого выступления перед снисходительными покойниками.  

Путешествие продолжалось. Дети им наперебой рассказывали, как на заброшенной водоочистной станции, например, видели покемонов. Старики старых квартир с лысинами, лоснящимися, точно селедки, жаловались на скрипящие двери и шепчущиеся стены, но в эпизоды присутствия Кости и Алеши явления либо пасовали либо устаканивались скучной причиной. Сверхъестественно активное поведение популяции водяной полевки в черте Запорожья было объяснено наличием в пробах воды следов кокаина.  

Разочарования росли, словно снежный ком, и стабильно горячие отношения голубков не вынесли резкого спада температуры, вызванной кропотливым бесплодным трудом и тяготами кочевья. Отношения лопнули, как чугунная чушка.  

– Это все подстава. Ты пидарас!  

– Сам ты пидарас, пидарас!  

– Хуйня – моя идея. В мире ни лучика тайны нет, – бесновался Алеша. – Вселенная – это расстроенное пианино, на котором бренчит имбецил, а мы пыль под клавишами. Ты как хочешь, а я возвращаюсь к гедонистической интенции. Заебался травиться бичевской жракой и опросы олухов проводить.  

– Любимый, не веди ты себя, как баба истеричная со скользким умом лягушки, который прыгает беспричинно то туда, то сюда. Нам одно лишь бесспорное доказательство требуется, и все, чтобы конвенциональное мировоззрение пнуть под зад и самим стать полубогами.  

– Неееееееет! А ты мне, раз не поддерживаешь мое решение, нах не нужен.  

Уязвленный, зарекшийся любить Костя вернулся домой. Если бытовые невзгоды оказались сильнее Чувства, рассеяли его кровожадный призрак слепца, значит, был он изначально прав и ничего особенного нету ни в нем, ни в мире. Не светит нутро за шкурой. Всяк одиноко одинаково мертв.  

Глядя на себя в зеркало, Костя начал замечать первые симптомы старения. На груди его выросли курчавые волосы, начали гнобить зубы. Информация перестала его прельщать, и он мог часами сидеть на одном месте, пережевывая мысль, которая не приводила, как бывало, к озарениям, а служила лишь средством заполнить обескровленные часы. Порыв ушел. Мир просто тлеюще и безответно существовал, негостеприимный, бездомный.  

В это время его сверстники заводили семьи или намертво приклеивались к профессии, а у Кости все уже вроде было, но не принесло никаких плодов. Любовь оказалась грандиозным спектаклем. В каменной кладке очевидных вещей не наблюдалось и трещины в волосок, куда мог бы проникнуть ножик ума. Днем Костя готовил и продавал шаверму в привокзальном ларьке, а вечерами валандался по городу, глядя на окна домов: зарешеченные зеленые окна, лиловые окна, лимонные цветочные окна, маковые окна, окна-океаны, окна-звезды, окна-материки в серых неприглядных домах, в бело-синих, как кубистическое облако, домах, в обвитым виноградом домах, в рыжих домах, словно заржавленные мечты. С ностальгией по разминувшейся с ним судьбе вдыхал он запах жареной рыбы или всходящего теста, идущий из этих окон.  

Тем временем в городе стали исчезать люди.  

Друзья и коллеги исчезнувших рассказывали леденящие кровь истории, мол, посреди будничной беседы те вдруг замолкали, лицо их делалось настороженным, нащупывающем, обожествленным неким внутренним светом, затем безо всяких объяснений они разворачивались и, будто повинуясь гипнотическому зову, медленно и ходульно тащились куда-то через весь город, пока на окраине их случайно не замечал бдительный гражданин шныряющих в темных окнах покинутых строений. На следующий день туда заявлялась полиция и не находила ничего, кроме голых обоссанных стен, ласточкиных гнезд и пластикового мусора.  

Однажды, возвращаясь по цветущей аллее вишен в съемную однушку после работы, Костя услышал тихий гул, бархатный рокот, истекавший из узкой улочки, увешанной проводами и из-за желто-зеленых домов без окон походившей на рассеченный гнойник. Священный трепет захлестнул умытую от чувств душу и даже не взглянув вправо-влево переходя дорогу, Костя метнулся по улочке и дальше то что он вначале принял за колышущиеся от ветра ветки деревьев оказалось щупальцами блестящими и кольчатыми. Внутри круга щупалец располагалась розовая сокращающаяся пасть, обрамленная морщинистой коричневой плотью и забрызганная белесой жидкостью в которой копошились полупрозрачные нитевидные черви. Пасть со щупальцами росла из плиты забора ПО-2, ограждающего желтый травянистый парк со свежеспиленными стволами.  

Заметив приближающегося Костю, пасть засвистела, и щупальца принялись бессмысленно и конвульсивно стегать воздух. Щемяще-смиренный рёв темной боли, похожий на коровье мычание, огласил пространство, и шар слизи плюхнулся на асфальт.  

Оставаясь на безопасном расстоянии, Костя заглянул за забор, надеясь обнаружить механику, приводящую в действие существо, но лишь немощь трав и светлые культи стволов нашел он, а дальше звездные кудри улиц.  

– Что теперь? – спросил Костя у орущей Твари, но Тварь орала.  

Тогда он сделал шаг вперед, и щупальца-многоножки обвились вокруг него, втаскивая в зловонную хлюпающую и копошащуюся трясину, и воздушность, словно оргазм, прошила тело Кости, каждую его часть по мере того, как она скрывалась в клокочущих недрах монстра.  

Через двадцать минут после того, как в жиже скрылись кроссовки, по улице торопливо прошагал тамада, нанятый, чтобы вести день рождения ребенка. В кармане у него болталась связка заводных завропод, ум его был вымощен плиткой егозливых шуток. Отсутствующим взглядом скользнул он по серому пустому забору, тамада имел на сегодня важное дело.