Дружба, забота, неравнодушие

Валентин с детства мечтал избавить людей от заболеваний. Ради территории он изувечил себе лицо канцелярским ножом, жил рыбкой и корневищами, а от любви зарекся, как от живой могилы. Влачил на раменах тушу света бойкий исследователь.  

Теребя у темного глаза большую родинку, Валентин резал бактериальный мат. Туман наслаждения летел в соседней квартире, звуки секса вытягивались из стены, как руки адских призраков. Но все ему было нипочем, меркло все перед торжественным трепетом открытия.  

Он намазал сгусток бактерий сибирской язвы на ломтик ржаного хлеба. «Как Мечников, выпивший воду с холерными вибрионами! » – Валентин жевал бутерброд. И остался жив, присоединив к паровозику панацеи очередной вагон.  

Как раз наступало на небе утро, и он вышел на балкон, пустой и свободный смотрел на розовеющий горизонт. Ему хорошо работалось по ночам, когда унимаются шумы и набухают запахи деревьев и трав. Тепло мурлыча, черный кошак терся об его ноги в вязаных пухлых носочках, и исследователь читал свежему светилу древнеегипетское стихо в переводе Анны Ахматовой.  

Однажды в морозную зиму утром 14 января разразился дверной звонок. Валентин удивленно открыл дверь, ибо в его мозгу даты мешались, как птички в летящей стае. На пороге стоял соседский мальчик, большеглазый, похожий на лягушку-пажа. На головке его возлежал красный беретик, а сам паж был в ярком камзоле с кружевным воротничком и медалями прапрадеда в дождике. От широких до колен штанишек шли упругие беленькие колготки в глянцевые туфельки.  

– Сею, вею, посеваю! – промямлил принц.  

Румянец смущения появился на щечках его, как сладкое яблочко. И нелюдимый, опасливый Валентин впустил ребенка внутрь квартиры. От изумления отчужденность его озверела, и, пока звякали зерна пшеницы о пыльные колбы, реторты и чашки Петри, исследователь оцепенело стоял, словно Эдмонд из «Хроник Нарнии» завороженный красотой Тильды Суинтон. Потом он сунул мальчику банкноту и, затворив дверь, опустился на белый белоснежный линолеум; долго плакал Валентин от стыда за сковывающую грусть свою за беды людей.  

Отныне не давал ему покоя милый малыш, являлся во снах в золотом венке на колеснице, запряженной золотыми капибарами, и вот, набравшись смелости после излечения болезни Крейтцфельда-Якоба, Валентин заговорил с хныкающим ребенком, который в этот момент неудачно пытался прилепить жвачку от пальцев к кнопке вызова лифта, но между ладонями у него висели белые нити.  

– Ну почему она не клеится?  

– Безразличие безумной Вселенной. Зайдешь ко мне?  

Мальчик по имени Алик радостно согласился, потому что люди всегда были к нему добры, а этот тип и подавно. На даденные им деньги родители купили Алику дакимакуру с тянкой из «Атаки титанов» и воздушного змея черного в желтую полоску.  

– Мы, люди, букашки инерции Большого Взрыва, – рассказывал Валентин мальчику за чайным столиком, – потому тем удивительнее кажутся мне достижения цивилизации и культуры. Вот (и он указал на собранную из кубиков «лего» тихоходку на полочке) каков облик реальный наш. И к чему дойдем мы, разобщенные роботы, может, к сознанию божества? Кем это записано в какой книге, какой поток влечет нас к границам мироздания и ума? И что же я могу, простой чел, кроме как облегчить по мере сил судьбу таких же как я равных в своей бессмысленности букашек. Пока вращаются жернова галактик, пока, словно крот в норе, буравит вид эволюция, пока ничего не ясно, кроме собственной смерти, единственное правильное дело – бескорыстная помощь.  

– А можно мне на сопли в микроскоп глянуть?  

– Ути-пути… вот ведь белочка у черной дыры. Конечно!  

Валентин принес медицинский микроскоп с тысяча шестьсот кратным увеличением, и они смотрели в окуляр жидкости, словно сны. Тюль колыхался от ветра сквозь щели в окнах. Лениво крался по спинке дивана котик Пастер.  

С тех пор мальчик заходил в гости практически каждый день, работа над панацеей замедлилась, хоть и продвигалась, а соседи стали насторожено шушукаться всякий раз, когда видели их вместе.  

Однажды в оттепель друзья сидели на лавочке у детской площадки. Алик, увлекавшийся японской культурой, играл на бамбуковой флейте, а Валентин, чтобы привнести в бересту денька буковки новокрасок, поведал протеже о 衆道.  

Случайно рассказ этот услышали две боевитые старушки, которые, спрятавшись за грибками, резались в преферанс. Старушки взбеленились, но промолчали, предпочтя посильному скандалу метод науськивания масс.  

В этот вечер Валентин завершил свою гениальную разработку, он танцевал под музыку Вертинского и громко топал всю ночь, чем окончательно настроил против себя соседей, и когда утром они вдвоем с Аликом вышли из дома, чтобы отнести вакцину в мед. университет, то обнаружили перед подъездом собрание гневных жильцов.  

– Вот он, совратитель с резаной мордой! – вякнули в унисон бабушки, и толпа бросилась, как рука.  

Рой ярости облек Валентина, кололи пальцы ледяной воздух, колотили языки рты, кто-то особо бдительный уже набирал полицию. Всеобщая обеспокоенность вылилась в сутолоку. То ли линчевать гада открыто, то ли невзначай придушить тесным кольцом локтей, – спорили почтенные обыватели, а с балконов свешивались младенцы. Мамы показывали им злого дядю. И никому из занятых осуждением людей не было дела до того, что Алик, оставшись без присмотра, принялся лизать металлический поручень.. и прилип.  

– Бельчонок! – завопил Валентин, глядя на муки крохи.  

Он наклонился к поручню и быстрыми движениям стал облизывать собственным языком язык Алика вокруг прилипшего места, жильцы замерли, как пчеложуки перед танком.  

– Да он дитё же на наших глазах соблазняет сейчас, бесстыдник!  

– Мочи его, педобира!  

И темные гнилозубые образины накинулись на ученого, молотя кулачками, дубася кулачищами, расцарапывая ногтями, всаживая колени, ботинки в ребра, плюя и чертыхаясь, но перед этим...  

…перед этим Валентин, едва услышав облыжные обвинения и чуя к чему идет, сунул Алику в карман куртки колбу с вакциной и вытолкнул ребенка из свалки. Перепуганный мальчик побежал прочь и где-то вдалеке оглянувшись, увидел, как бесчувственного патрона несут на руках в участок. Потом он снова бежал, и остановился только на берегу реки у канализационной трубы, несущей бытовые стоки. Около трубы была промоина, в вонючей черной воде отражались инистые клены.  

Алик нащупал в кармане колбу, взял ее в руку и вытянул руку над водой. Ему было досадно и одиноко. Потом он нехорошо улыбнулся, лицо побелело от инсайта.  

– Они же передерутся снова! Война будет третья мировая за счастье. Мятежи бедных! Митинги конспирологов! Ууу-Ха-ха! Хочу в циркцирк!  

Мрачно и неистово хохоча, как злобный гений, Алик припустил к медикам.