Мартовские коты

Несуществующая страна.  

Снег завалил землю под самые крыши. Казалось время застыло как студень на морозе и лишь согнувшиеся силуэты одиноких прохожих, давали понять что это не гастрономическое угощение, а затерянный маленький городок. На центральной улице натужно кряхтел синекабиновый ЗИЛ, спрятав выщербленную решетку белых зубов за стальной снегоуборочный отвал. Машина эта, как и улицы по которым она ездит, краснокирпичные дома, земля, небо, да и все люди, были призраками страны, исчезнувшей со всех географических карт Мира.  

Это был один из тех дней, когда понимаешь на сколько беЗпомощен и жалок человек, перед лицом разыгравшейся непогоды. Белые обезумевшие мухи, всеми правдами и неправдами старались забраться в укромные уголки одежды, в надежде отогреть свои ледяные крылья. Это был один из тех дней, когда ненастье, как закоренелая прачка, стирает прежние пути и маршруты, старательно ровняя ноготворные тропинки, невидимым небесным шпателем. Это был день, когда неизвестный Русский мужик придумал отмазку, ставшую поговоркой.  

– Не видно не зги! – Пробасил ямщик входя в избу. Имея ввиду кольцо на дуге запряжённой кобылы, надежду на чарку водки, да место близ печки.  

Когда наступает стихия – рушатся цивилизации. Но что тебе до внешних бурь, когда рушится цивилизация твоего сердца, когда обрываются струны твоей души!?  

Несговорчивая старуха.  

Чёрное врановое семейство словно радовалось непогоде, перекидываясь кротким карканьями и перескакивая по веткам большого старого дуба. Под основанием дерева сидела одноглазая рыжая кошка и не жалея собственных лап, чего то ждала. Не обращая внимание не на резкие птичье голоса, не на колючий снег, она жмурила свой зеленый глаз словно в нём и заключалась тепло, способное обогреть не только её тело, но и всю промёрзшую землю. Внезапно появившаяся фигура неторопливо топила в снегу залатанные валенки, сжимая в руке парящий корец. Из под обрезанной шубы, словно подражая колоритным кошачьим окраскам, выглядывали разноцветные юбки. Голову стягивал потёртый пуховый платок, из под которого выглядывали глаза, цвета ненастья.  

– Щас, щас, обождите.  

Словно нечаянно обронив своё наставление, старуха подошла к черно-белому дубу. Опершись на него свободной рукой и отгребая валенком снег, а заодно и особенно бестолковых котов, она вывалила парящие содержимое корца. Усатые создания слились в одну разноцветную массу, давая невольный сигнал пернатой братии, отправившей на передовую пропитания самых шустрых вранов. Простояв с десяток минуту и видимо усладив своё сердце, старуха приложила шершавую ладонь к дубу, ровно в том месте где кора была затёрта. Затем знакомым движением провела рукой, будто приветствуя или задабривая могучего гиганта. Повторив этот ритуал несколько раз к ряду, она тихонечко обернулась и пошла в обратный путь, попадая валенками в свои же следы, коих не успела ещё закрыть метель.  

Как только успела она свернуть за угол, поспешил к старухе высокий коренастый мужчина, что вышел из большой серебристой машины. Вся строгость одежд его выдавали в нём если и лицо не официальное, то близкое к нему, о чём громче прочего кричали сжатые в руке бумаги, с теряющимися в метели буквами.  

– Марта Даниловна, дорогая моя, неуловимая, – в глубине баритона послышалась плохо скрываемая усмешка, – какая удача, подъезжаю и вы тут. А ещё говорят погода плохая. Какая же хорошая погода.  

Не поднимая головы и неудастоя взглядом, видимо знакомого ей человека, она по-прежнему невозмутимо силилась попасть валенками в своим собственные следы. Что не остановило и не возмутило неожиданного вопрошателя, а напротив заставило присоединиться, взяв старческий темп и глубокий сугроб.  

– Марта Даниловна, ну что же вы упрямитесь? Вы и вправду не понимаете всей своей выгоды. Вот послушайте только, мы вам предлагаем целый дом – да не новый, но после капитального ремонта. Вы там своих кошек, – толстые губы сбрасывали заученные слова, – сотню разведёте и вообще какую хотите живность. Надо думать, своё хозяйство будет, а здесь вы в центре города, не сада, не скотины. Да господи! – Остановился он на секунду. – Вы для души то поживите, себе в удовольствие, что вы вцепились в эту квартиру, здесь кругом бетон, да и асфальт.  

Старуха непреклонно продолжала движение, словно не веря в существования рядом идущего человека.  

– Ну хорошо, хорошо, может вы боитесь, там без людей, без соседей за стеной. Я понимаю возраст у вас, всякое может случиться. Так есть вариант в Солнцепёково, отличный дом престарелых, образцовый, лучший в области, Марта Даниловна, хотите туда вас устроим – враз. Марта Даниловна, да скажите вы хоть что ни будь, – на последних словах прилично одетый рослый человек, преградил старухе путь, – сколько мы к вам ездить то ещё будем, ведь у вас не кого нет, кто о вас позаботится, ведь вы только нам и нужны.  

Не замедляя своей тихоходной скорости, Марта Даниловна шагнула вперёд, вымазав борт черного шерстяного пальто о остатки каши на обгоревшем алюминиевом корце и скрылась за подъездной дверью. Выругался он тогда, плюнул в сторону несговорчивой старушки и пошёл прочь. Сел в свою большую серебристую машину, включил заднею передачу и с силой наступив на газ, угораздил ударить мимо проходящего человека. Но видимо и сам этого не заметил, толи досада поспособствовала на несговорчивую старушку или пальто изгаженное. А может прохожий и сам виноват был не разглядев среди зимних мух, белые предупреждающие огни заднего хода. Только встал тот мужчина, посмотрел в след обидчика своего и направился в тот же подъезд.  

Что о стенку, Горох.  

Поднялся на пролёт, выбрал нужную квартиру и надавил худым указательным пальцем на дверной звонок. Выжал ещё раз. А затем и ещё раз, но уже прижавшись ухом к двери. Убедившись в неисправности, мужчина тихонечко постучал. Не кто не открыл. Он постучал сильнее и дверь открылась, только не та что нужна ему была, а соседская.  

– Стучите не стучите, она всё равно не откроет, – выглянула дама лет пятидесяти с подведёнными тушью глазами.  

– Добрый день, мне Марта Даниловна Трескунова нужна, – начал было мужчина…  

Женщина с подведёнными глазами оглядела его с ног до головы и заключила про себе ''одет опрятно – не пьяница, лицо интеллигентное, кольца нет – холост, а скорее вдовец, бреется'', но больше всего женщину подкупил его рост, так как к высоким мужчинам с юношеских лет ощущала она глубокую, беЗконтрольную симпатию.  

– Она же здесь в этой квартире живёт, правильно? – Продолжал высокий мужчина.  

– Правильно то правильно, – женщина вышла в подъезд показывая все остальные свои достоинства, – только вы зря стучите она не откроет.  

– Глуховата!?  

– А кто ж её разберёт, старуха она чудная, мы тут все с ней намучились, а вы собственно кто? – Спохватилась женщина, понимая что из-за проснувшейся симпатии, она не спросила самого главного. – Из администрации или…  

– Извините я не представился, моё имя Горохов Андрей Степанович, я член союза писателей в нашей области и внештатный сотрудник газеты ''новая правда'', а точнее основатель и идейный вдохновитель рубрики ''по тропинкам памяти'' Марта Даниловна живущая в этом доме, одна из немногих оставшихся в живых свидетелей тех событий.  

– Вы что журналист!?  

– Ну понимаете как бы вам лучше сказать и да и нет.  

Ответ Андрея Степановича смутил соседку и для того чтоб не утерять нить наладившегося диалога, он предъявил членский билет с печатью, цветной фотографией и вкратце но обстоятельно рассказал о своей задумки. Горохов хотел запечатлеть, увековечить, сфотографировать беЗценные обрывки памяти ветеранов, особенно детей войны. Сделать он это хотел для повышения нравственной составляющей новых поколений, для воспитания подростков, ибо жила в нём великая идея спасения общества. Надеялся он что найдутся на земле Русской ещё такие же Гороховы, коим равнодушна будет жизнь собственная, но не беЗразличны жизни будущие. Потому как верил он в то, что не видят некоторые, потому как видел он то, во что не верят многие. Потому и не мог он жить как все, потому и был он для общества – изгоем. Но об этом Горохов умолчал.  

– Странная она, – начала женщина с подведёнными глазами, – меня кстати Лидия зовут, ну так вот о чём я… а, странная она, я вот через стенку соседка, лет десять здесь уже живу, так она со мной даже не разу не поговорила нормально, да что поговорила, здоровается и то через раз. А тут как то газом в подъезде пахло, так служба приехала она им не открыла. Стучать беЗполезно, звонить тоже. Она и в магазин когда ходит я не знаю. К ней кажную неделю из рилейтеров ходят, она им тоже не открывает, – Лидия удовлетворительно засмеялась видимо сама точила зуб на агентов недвижимости, – так они её подкарауливают когда она котов идёт кормить.  

– Котов!? – Заинтересовался Горохов.  

– Ууу, – протянула соседка, – там у неё сила, штук двадцать-тридцать, воронья развела, ужас, а они видь болезни переносят, – махнула с досады рукой, тем самым выражая своё смирение, – так уж продала бы, ей куда только и не предлагали переехать, не в какую, а у неё три комнаты. У одной!  

– Может родственники против!?  

– Да о чём вы, у неё нет некого.  

– Как, вообще не кого!?  

– Мы когда переехали только, над нами женщина жила, примерно её возраста. Не знаю конечно правда нет, рассказывала что жили они тут как только дом этот построили и тогда она, ну Марта эта, – указав пальцем на расположенную рядом дверь, – нормальная была, жила с братом и отцом, а мать вроде при родах брата младшего умерла, но я точно сама не знаю. А потом она вроде говорила что отца её репрессировали в тридцать восьмом вроде, если я всё правильно помню что Никитична говорила, чуть ли не сразу после замужества её и чуть ли не сам муж был виноват. Но это не точно всё, вам бы с ней поговорить, да куда там. Точно то, что с головой у неё беда. Многое пережила, помешалась.  

В какое то мгновение сердце Горохова сжалось, в голове застряла надежда как у Калифорнийского старателя, нашедшего на реке большой кусок не рассыпающийся глины, но сейчас он гнал все возникающие мысли, опасаясь пропустить, прослушать важные слова разоткровенничавшейся соседки.  

– Война мужиков её на фронт призвала, на брата то вроде похоронка сразу пришла, да я и не помню уже. Никитичны то уже лет пять, – женщина задумалась, – да какие там семь или восемь как померла, царство ей небесное. А вот ещё, это точно помню, Никитична говорила мужа она всё ждала надеялась, а когда войны конец пришёл, все стали возвращаться а еёшний не пришёл. Над ней вроде как посмеивались тогда, мол в Америку убёг, кого получше видно подыскал, похоронки то не было, ну наверно и записали как без вести пропавшего, но этого я не знаю. А здесь же, – лицо соседки приобрело академическое выражение, – в войну фашисты квартировали, кто его знает что тут было, может и того, ну сами знаете..  

– Детей значит тоже нет!?  

– Ну на сколько я знаю нет, по крайней мере я за эти годы не кого не видела.  

– А кто то к ней вообще ходит!?  

– Коммунальщики, рилейтеры эти и из администрации видела приходили, да толку то что, она дверь то не куму не открывает.  

– А извините за вопрос, пенсию она как получает…  

– Да почта то он, через дорогу.  

– Понятно. А подскажите котов она во сколько кормит!?  

– Да утром, всегда по разному как-то, я её сегодня не видела. Ой вы меня тоже извините, чего это я вас на пороге, – спохватилась соседка округлив подведённые глаза, – в дверях на холоде держу, проходите я вас чаем напою.  

– Не чего страшного, благодарю вас. Я бы с удовольствием, но надо бежать. Дела.  

Андрей Степанович на последних словах отметился легким кивков, развернулся и отправился к выходу.  

– Ой вы знаете, – крикнула ему в след Лидия, – есть ещё одна особенность у неё, забыла упомянуть, – внештатный сотрудник газеты оглянулся, – она в глаза не кому не смотрит, может Вам это поможет для вашей книги или что вы там пишите. Заходите если что, на чай.  

Горохов не услышал последних слов, растворил подъездную дверь и вывалился на улицу.  

Писать? Ставьте ударение правильно!  

В голове у него всё сложилось. Именно она, именно эта женщина должна стать прототипом его героя, именно её тяжёлая доля должна тронуть все сердца на свете. Но не статью, не книгу и не рассказ. Для того чтоб достучаться до будущих поколений, необходимо снять фильм. Лента в которой будет основной идеей смерть и жизни. Лента которая должна будет поведать молодежи, что только мертвая рыба идёт по течению, а живая всегда гребёт против. О борьба человека с собственной долей, с неравным роком. Дабы понять что неразделённая любовь, алко-наркотические привязанности, вспышки депрессии, отсутствие материальных благ, есть только блажь, которую на себя нагоняет существо, воспитанное в тепличных условиях, существо которое ещё не заслужило носить звание человека. Фильм на основании одной маленькой, хрупкой жизни. Фильм о том что лишения и трудности, которых мы так боимся, которых мы так тщательно всеми правдами и неправдами стараемся избежать, это единственный способ закалить дух, единственный способ воспитать характер.  

Левая нога провалилась в сугроб, Горохов пошатнулся и не удержав равновесия плюхнулся в снег. Поднявшись он обнаружил что вышел за пределы города. Метель потеряла свою силу, а в небе выступил мутный силуэт солнца. ''Я вижу тебя'' подумал он и с тёплой улыбкой на раскрасневшихся от снега щеках и побрёл домой.  

На обратном пути Горохов зашёл в магазин, взяв привычный для себя ''джентельменский набор'' как сам он его называл. Бутылка водки и две банки тихоокеанской сайры сопровождали его в непрозрачном пакете. Поднявшись на второй этаж панельной пятиэтажки, он отработанным до механизма движением открыл дверь и оказавшись в однокомнатной холостяцкой квартире, прямо в одежде завалился на кровать. Смотря в однотонный белый потолок с боковыми выщерблинами, Андрей Степанович ощущал редкий прилив умилительного блаженства, какой мог быть только в беззаботном детстве или после трёхсот граммов белой. Подобно одичавшему геологу, нашедшему следы драгоценной пароды в череде беЗконечных шурфов, он уже был богат, ибо знал где нужно копать. Эта старуха была его драгоценная жила. Он как мальчишка радовался всем её несчастиям, всем трудностям, всем злоключением, ещё не чего не зная о них. Он искал великую трагедию, апокалипсис человеческого сердца и ещё не подозревал что нашёл нечто, совсем другое.  

Ранним морозным утром, в то время когда земля с небом разлепляет своё предрассветное веко, Горохов вышел из дома. Торопливые шаги отдавались снежным эхом и сонными вороньими голосами. Проезжающие машины словно самоходные печи сошедшие со страниц народный сказки, убегали от клубов густого белого дыма. Спрятав раскрасневшиеся носы, немногочисленные прохожие смешно семенили навстречу. Только внештатный сотрудник городской газеты не прятал лица, не чувствовал мороза. Ведомый костром разгоревшихся мыслей, он выпрямлял повороты и обнулял занесённые дорожки. Горохов ни когда не видел эту старуху, но четко знал – ошибки быть не может – что двух таких старух, не отыскать не только в городе, их нет больше не где в мире и возможно больше не будет. Для него, для Горохова.  

Но как часто это бывает в след за надеждой идёт разочарование. Старухи ни где не было. Обойдя дом во второй раз и как следует всё перепроверив Андрей Степанович не отчаялся и перейдя дорогу, занял место возле почты. Минуты тянулись как хорошо подогретый сыр, всё выше и выше вытаскивая холодное зимнее солнце. Старуха всё ещё не показывалась, чего нельзя было сказать о внутреннем волнении Горохова.  

''Может она спит или сегодня слишком сильный мороз, а может заболела или … нет, нет, не может быть, так просто не должно. Зайти к ней домой, а если не откроет, к соседке. Лидия кажется её зовут, она звала на чай.. да причём тут это, может её плохо, может помощь нужна, а я тут со своими... ''  

Перейдя дорогу, он завернул в переулок знакомого двора. К ожидаемому сожалению за дверью не было признаков жизни. К неожиданному удивлению соседская дверь так же оказалась равнодушной к различным стукам. Простояв некоторое время в бездействии, внештатный сотрудник газеты покинул чужой дом и отправился в направлении собственного. По пути был придорожный магазин, ''джентельменский набор'' и знакомый нам обшарпанный потолок, который к слову, был не такой весёлый как вчера.  

Новый день – старые надежды.  

Когда Горохов открыл глаза, тьма ещё безраздельно царствовала за окном. Он жил один уже десять лет. Жена ушла от него к другому, сытая по горло его бредовыми идеями, она просто хотела обычной счастливой жизни, его же рвало от обыденности и нормальности. Он заключил сделку с совестью, поставив на карту всё. И проиграл. Убеждённость в исключительной миссии, которую он самолично на себя возложил, поглотила его жену и их брак, но об этом он не жалел. Ежесекундно виня себя в смерти дочери, он каждый день, перед её детской фотографией, разбивался на миллиарды маленьких кусочков, а затем неумело себя склеивал и шёл спасать свой вымышленный мир. А сейчас это убеждённость подкрадывалась к его собственной душе. Будто нагоняя дьявольский аппетит, примиряясь с какой стороны больнее укусить.  

Выйдя на морозную улицу, член союза писателей с необыкновенным волнением шёл к заветному дому. Его поглотило пессимистическое настроения, ему казалось что он не успел. Судьба как и раньше, словно насмехаясь, уводит желанную цель в самый последний момент, когда уже установлен визуальный контакт. Но на этот раз всё было по другому. Или жизнь начала возвращать долги или кинула для затравки кость.  

Жёлто – квадратные глаза дома вглядывались в темноту. Андрей Степанович пересчитал все окна, представив планировку и расположения подъездов. Это её окно, всё верно. Тут же погас свет. И тут же загорелась надежда.  

Глаза вцепились в вынырнувший из-за угла силуэт. Слишком быстрый – это не она. Следом темная фигура – направилась в другую сторону. Этот с ребёнком. Этот молодой. Цветастая куртка. Норковая шапка. Слепой. Хромой. Рябой. Стоп. Стоп. Вот она.  

Как самонаводящаяся торпеда мчавшиеся на перерез запеленгованному судну, удлиняя шаги торопился Горохов. Но он ждал её не один. Десятки котов, проснувшиеся галки и рыжая собака виновато опустившая голову, прославляли этот день. Неминуемое сближения, породили сомнения не свойственные писателю. Как лучше обратиться, как представиться. Андрей Степанов зашёл с боку давая возможность заметить себя и не испугать престарелого человека. Но толи предрассветная тьма была виной, толи забота о уличных питомцах заслоняла Горохова, а может старческая слепота, только старушка не как не замечала человека, пытающегося вторгнувшегося в её личное пространство.  

– Извините, – начал не уверенно он, – вы же Марта Даниловна, правильно?  

Птичий грай и кошачье мяуканье было ответом Горохову. Медленно копошась в своих утренних заботах она даже не повернулась, не навострила слух, будто его здесь и не было. Андрей Степанович обошёл её встав на тропинку и покорно наблюдая когда Марта закончит со своими делами, томился ожиданием. К нескрываемому разочарованию, она прошла мимо не поднимая старческих глаз, не обнажая свою беЗсмертную душу.  

– Марта Даниловна! Моя фамилия Горохов, я из…, – он на секунду запнулся подбирая слова, – у меня к вам очень важное дело. Это касается множества людей, это может спасти их судьбы, их жизни. Вы должны выслушать меня! Марта Даниловна, вы должны помочь мне, всем им…  

Её ментальное равнодушие отталкивало его, физически оттесняло, выдавливая творческое начало как лишние, инородное тело.  

– Марта… Почему вы не отвечаете мне? Вы последний очевидец войны, вы бесценный свидетель тех трагических событий! Разве вам безразлична жизнь будущих поколений!? У нас отобрали корни, заменив их коллективизмом! Растоптали нашу историю, подсунув фальшивую идеологию. Мы промотали родину. Мы потеряли страну. Прошу Вас! Сейчас! Последний рубеж, идёт война за каждую отдельную душу! Вы нужны мне, всем нам.  

Она остановилась, но не под силой его слов, а под силой притяжения вызывающего трудности подъёма на заснеженной дороги. Выбрав место для валенка, снова наступила на снег, а вместе и на все его слова, мечты, толки. С переполненными глазами, он смотрел в след уходящей надежде, провожая спину равнодушия. Это был последний пациент безумного доктора – война – вырезавшего человеческие чувства, доставшего душу и выбросившего тело на свалку времени. Как хрупки, как тонкокожи творческие люди. Ведомые жизненными трудностями они падают на дно собственного сердца, отказываясь вылезать из этого колодца. Но если бы кто-то наградил словом, улыбкой, объятием или дружеским ободряющем рукопожатием. Эти слабые, замкнутые люди, рушат все преграды, ломают стены, рвут оковы. Лишь только для того чтоб построить на этом месте вдохновляющие дворцы, а не воздушные замки.  

Последующие дни Горохов пытался завязать разговор, но отрешённость Марты пожирало его. Каменная стена равнодушия оказалась неприступной крепостью, хорошо укреплённым фортом, через который не могли пробиться, не любовь, не идея, не совесть. Старуха была больна. И возможно, эта болезнь заразна.  

Вода и пламя.  

Капли воды сбегали из плохо закрытого крана и прятались в куче немытой посуды. Задёрнутые шторы шатко держались на карнизе, запрещая белому свету проникать в царство сумрака и ночи. То что в банках была сайра, напоминала только надпись на этикетке с нарисованными рыбками. И лишь только пустые бутылки беспорядочно катавшиеся по грязному полу, говорили прямо и беззастенчиво, о трёх или четырёх месяцах запоя.  

Горохов лежал с поднятыми веками и глазел в обшарпанный потолок, а тот словно отвечая взаимностью также равнодушно смотрел в ответ. Не что не могло вывести его из оцепенения, не телефонные звонки, не чувства долга, не стуки в дверь. Он не испытывал голода, стыда, раскаяния. Словно подключившись к информационному полю земли, он не знал как от туда выйти, что забрать, что оставить, о чём спросить. Деньги закончились и уже месяц Андрей Степанович пил в долг. Поднять с кровати его могло только отсутствия водки. Пока не случилось что-то необъяснимое.  

Они пораньше уложили Танечку и поплотнее прижавшись друг к другу держались за руки, говоря на уху всякие глупости. От неё пахло фиалками и меандром, а расплескавшиеся по подушки волосы доставляли самое приятное в мире мучение. Когда он перед сном обнял жену, то почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Проснувшись ночью от грохота, Горохов понял что это был сон. Ему давно не снились сны, а тут…. Он обнаружил что единственная дорогая вещь на свете, фотография умершей дочери, упала на пол. Поднявшись с кровати и растолкав в темноте пустые бутылки, он поднял фото но, с лицевой стороны на него смотрел лишь только чистый лист. Отшатнувшись в сторону он наступил на подкатившуюся бутылку и упал. Во рту тяготилось неприятное ощущался. Волос. Поднимаясь он засунул пальцы в рот и вытащив бросил его на пол. Но там был ещё один. Вытаскивая раз за разом новые волосы, он не как не мог освободиться от их противного присутствия. Отчаянно сплёвывая на пол, писатель вынул целый пучок внимательно разглядывая его под слабым лунным светом. Приступ кашля заставил его опуститься на четвереньки. Горло заболело и зажгло. Андрей Степанович задыхаясь тащил от туда целую кипу волос. Их становилось всё больше и больше, они не давали дышать. Уже не пальцами, а руками он вытянул из собственного горла белый детский бант, а затем туго сплетённую косу и казалось беЗконечный кусок белой материи. Когда Горохов продышался и поднял голову, по его тело пробежала тучка холодных мурашек. Разгоряченная кровь моментально замёрзла и остановилась, будто сама была в ожидании. Перед ним стояла его умершая дочь. Именно в том возрасте, котором он видел её последний раз. Стоя лицом к окну, невозможно было разглядеть её лица, но он знал, ошибки быть не может – это она. ''Коты хотят есть. '' Раздалось у него в голове. ''Им тоже нужна любовь. '' Горохов не мог выдавить из себя звука, не мог пошевелиться. ''Она нас кормит, она всё знает. ''  

От грохота он подскочил на постели, на полу лежала фотография дочери. Подобрав под себя ноги и забившись в угол, внештатный сотрудник газеты долго не мог решиться встать на пол. Словно ожидая чего то, он сжимал горло, боязно озираясь по сторонам. Проведя в такой позе целый день, он не выпил не глотка, беЗдоверия смотря на начатую бутылку водки. Времени было достаточно чтоб перелопатить главные воспоминания целой, недолгой жизни. Ему казалось он сошёл с ума, помешался, поймал горячку и ждал, ждал, продолжение тех ужасов, что обещало ему воспалённое сознание. Вечером казалось он был готов покончить с собой и этими муками. Но набравшись смелости Горохов спустил ноги и медленными, неуверенными шагами подошёл к разбитой рамке. Перевернул. С лицевой стороны на него смотрела улыбающиеся дочь и он заплакал, зарыдал, завыл.  

Просидев всё ночь на полу в обнимку со снимком, на утро Андрей Степанович аккуратно извлёк осколки. Вытащил стекло из межкомнатной двери и с трудом заменив, вернул рамку на прежнее место. В эту ночь в нём зародился прометеев огонь, нескончаемый вулкан чувств, способный разорвать на части не только душу, но и тело. Только Гефест спал, он ещё не научился ковать божественные молнии, он уже был сброшен с олимпа. Отмывшись от впитавшейся вони, Горохов собрал пустые бутылки и раздернув шторы, поразился удивительной перемене. За окном месяц топил снег. Весна. Уличный воздух принёс свежий аромат пробуждения. Жизнь продолжается. Ещё неделя мокрых простыней, трясущихся рук, головных болей, беЗсонных ночей. Ещё неделя между отвесной скалой и бездонной пропастью.  

В девятый день апреля он впервые выспался, побрился и вышел на улицу. Из редакции уже давно не звонили. Зайдя в знакомый придорожный магазин, он извинился, взял молока, три буханки хлеба и отправился обратно. Яркий свет слишком слепил его кротовые глаза. Поставив напротив фото дочери он осилил один стакан и съев пару кусков хлеба, открыл свои рукописи. Перечитав, член союза писателей разорвал и выкинул исписанную бумагу в мусорное ведро.  

– Прошлое не вернёшь, – прошептал он сквозь зубы. А затем мысленно добавил ''Коты хотят есть''.  

На следующее утро, когда ещё мороз крепил растёкшиеся снега, Горохов стоял возле старого дуба и смотрел на котов. Правда они не отвечали ему благодарностью, а их зеленые глаза жадно смотрели вниз, на мороженую рыбу. Но ведь слова перед чувствами, всё одно что вода перед огнём. Он проживал сорок пятую весну и никогда не видел, не замечал, не придавал значения тому, что мы живём здесь не одни, нас окружают уникальные создания. Мыслящие. Живые. Чувствующие. В голову пришла парадоксальная мысль ''самые главные на планете – это деревья''. Горохов дернулся, отстранился. Мимо него молча прошла старуха. Высыпав содержимое обгоревшего корца, она подошла к дубу и дотронулась до затёртого места.  

Не там чисто где метут – а там где нет ссор.  

Земля приближалась к солнцу, неустанно подставляла свои круглые бока под его раскалённый взор. Дни просеивались через сито календаря, застревая красными крупинками. Месяцы наряжали ландшафты, окрашивая небо в палитру любимых оттенков. Казалось вся планета торопилось жить, любить и радоваться. Только Андрей Степанович вынашивая в груди небесные огонь, растворился в течении времени, замер на его невидимой грани, найдя четвертую меру в трехмерном пространстве.  

Каждый день как по часам, он приходил на хорошо знакомое место, кормил котов, собак, птиц и с замиранием сердца любовался ими, ища глазами свою погибшую дочь. По какому то странному убеждению, по какой то нелепой теореме, он верил что она, его дочь, её душа, сущность заключена в одном из этих животных. Размышляя часами в одиночестве, он мысленно с ней разговаривал, представляя её живой, вечной. Порой ему казалось что он безумен и возможно опасен для общества. Правда не находил в чём и сам признавал себя сумасшедшим, понимая что так быть не может.  

Как то он встретил на улице соседку старухи Лидию, она обрадовалась ему, улыбнулась и бросилась расспрашивать о его делах, жизни, книге. Он внимательно выслушал её, улыбнулся в ответ и поклонившись ушёл, оставив без ответа. Это было не высокомерие, Горохов и сам не знал ответы на все эти бабьи вопросы. Старуху он видел каждый день, часто стоя плечом к плечу возле старого дуба, но мог поклясться что она не видела его не разу. Странная манера Марты Даниловны не поднимать глаз, уже не беЗпокоила его, не смущала. Ему не нужны были не её глаз, не глаза любого другого человека, он искал только потерянного взгляда дочери.  

В один из летних дней что обещал быть особенно жарким, Горохов пришёл позже чем обычно. Знакомая картина дуба, кошек и неразговорчивой старухи, дополнялось высоким коренастым мужчиной с бумагами в прозрачной папке. Член союза писателей молча подошёл, достал свои угощения и с отрешенным видом придался любимому занятию, став невольным слушателем.  

– Я это в последний раз вам предлагаю, – взял высокую ноту неизвестный мужчина, – что вы отказывайтесь? За такую сумму вы не только всех кошек и собак накормите, вы их всех, всю улицу, – демонстративно обвел рукой пространство, – в приют на вечно устроите. Всего три подписи. Я же, – обратил внимание на Горохова и понизил тон, – вас не выгоняю, мы вступим во владения квартирой, только после вашей смерти. Здесь всё задокументирована. Вот посмотрите, – достав из папки бумагу и протягивая ручку, – вот здесь.  

Старуху резко развернулась и хрупким плечом выбила бумагу.  

– Ну что ты цепляешься, – взревел представитель риэлтерского агентства, – ты всё равно помрёшь, а без тебя и эти, – он посмотрел на кошек и не подобрав слова продолжил, – твои издохнут. Как ты не понимаешь. Думаешь этот будет кормить, – указав кивков головы на Горохова, – жди! Он то твою квартиру тут и оттяпает. Благородство разыгрывает, нет его благородство. Сказки. Дудки. Было и кончилось. Дура ты набитая! Жизнь прожила а ума не нажила!  

– Не смейте так разговаривать с женщиной! – Вспыхнул внештатный сотрудник газеты. – Она вам в матеря годиться.  

– Что!? А ну не тявкай, ты!  

– Я вас предупредил!  

– А то что будет?!  

– А ты попробую, – двинулся на обидчика Горохов.  

Андрей вцепился в ворот рубахи и рванул края на себя. Силы оказались неравны. Полный как бочка риелтор, взял в худые руки Горохова и резким движением освободил себя. Отклонившись всем телом назад, детина выставил левое колено вперёд и сокрушил писателя мощным амплитудным ударом. Схватка оказалась недолгой. Андрей Степанович повалился на землю, без чувств запрокинув назад голову. Казалось время прекратило свой бег, взяв небольшую передышку. Красная полоса будто опровергая известные законы физики, потянулась к закрытым векам писателя. Взгляд не рассчитавшего силы громилы был по детски растерян и только старуха, умудрялась видеть всё происходящее надорванным сердцем, по-прежнему пряча глаза. Андрей Степанович закашлял и перевернулся на бок. Время вновь побежало вперёд. Перепуганный риелтор собрал растерянные листы и под тихий шквал неприличных ругательств, поспешил удалиться. Над деревом кружилось довольное воронье. Сытые коты разбежались, голодные занимались законной трапезой, а Горохов сидя на земле, вытирал кровь из распухшего носа и чему то улыбался. Старуха прошла мимо, а писателю послышалось; – Пошли, холодное прислонишь.  

Прошлое скрыто, потому как – молчание золото.  

Трудно сказать что именно смягчило сердце старой Марты. Первый человеческий поступок увиденный за много лет, живший в ней материнский инстинкт или просто природная добродетель, но после этого случая Горохов часто бывал её гостем. Архаичное убранство квартиры поразило его ещё тогда, когда он оказался здесь в самый первый раз, с разбитым носом. Интерьер словно сошёл со страниц ветхого снимка. Комнаты, обои, мебель, часы, стулья, столы всё это застыло, законсервировалось в прошлом. Казалось она не пользовалась не чем и сама была здесь гостем. Тогда Горохову первый раз пришло в голову мысль, почему она не продавала эту квартиру. Старуха сама не считала себя здесь хозяйкой. Ютилась Марта на маленькой кушетки в кухне, все остальные же апартаменты стояли под слоем пыли, нетронутыми. Видимо в них жили невидимые люди – духи, её отец, мать, братья. Возможно она не продала бы эту квартиру, даже за все богатства на свете. Но об этом Андрей Степанович открыто спросить боялся. Они по долгу сидели молча, ведя немой, незримый диалог. В жизни каждому необходим свой человек. Как странно – что для него это была одичавшая старуха, как неуместно что – для неё это был ещё молодой, надтреснутый писатель. Возможно в те молчаливые дни, они любили друг друга, но не той известной пошлой любовью, а другой, потерянной, нужной, вселенской. Братской и сестринской. Как здорово, что два разных человека желающие спасти этот мир, один своим участием, другая безучастностью, сидят за одним столом, постукивая ложками о края плохо промытых кружек.  

В перерывах между молчанием, она скупо обнажала свою жизнь, он смело облегчал душу. Иногда Марта словно отвечала на его незаданные вопросы, разматывая скупые обрывки истлевших воспоминаний. Детей у неё не было и быть не могло, виной тому пьяный водитель и его взбесившийся грузовик. Отца репрессировали по наводки знакомого, с которым они вместе воровали дрова, чтоб не околеть в холодную зиму. Брат погиб в первые дни войны. Два месяца голодая, пряталась в подвале от немцем. Узнав что она не может иметь детей, муж стал относиться к ней холодно и по всей видимости, предпочёл не возвращаться в союз. Говорила она это шепотом, как то мямля и проглатывая слова, может боялась тех самых духов, что жили в пыльных комнатах. Много воды утекло, много люду померло, много народилось, а она уже и не помнила тех лиц, что прежде бережно хранила память. Помнила она только, что где то там под старым дубом живут коты и птицы. Ждут её каждый день, как она ждала до сих пор не вернувшегося мужа. Разве может она обмануть, тех кто и сам обмануть не может. Жила Марта и прятала в платках глаза, будто опасаясь чего то.  

Как то Андрей Степанович заметил деталь, перевернувшее его сознание. Марта Даниловна вела удивительно аскетичный образ жизни, обходясь лишь самым необходимым. Она не варила еду котам, она ела сама, а затем несла им. У неё не было не холодильника, не телефона, не телевизора, не было у неё и других так называемых благ цивилизации. По потолку были развешаны травы, а в углу стояли пару больших мешков. Она варила пшено. Но на самом деле, несмотря на весь аскетизм, она жила в достатке. У ней были коты и птицы. Ей богатство заключалось в духовности. Иногда Горохову казалось что она сумасшедшая, что человек не может так жить, не должен. Но тут же ему в голову приходили воспоминания о собственной запойной жизни, о ''джентельменских наборах'' и он понимал, может, может и должен. Но не каждый. Только особенные.  

Горохову было невыносимо больно, неуютно, горько. Сердце разрывалось на части, а в глазах стояло два огромных океана, грозивших в случае прорыва разразиться потопом похлеще библейского. Сам он сквозь боль вины, корил себя в измене жены, предполагая что он что-то не сделал или напротив наделал лишнего, выгнав жену из дома. Она ушла, забрал с собой шестилетнею дочь и уехала жить в Челябинск. Оборвав связь времён. В дальнейшем Андрей Степанович написал свои книги и стал членом союза писателей, но к сожалению это не сделало его счастливым. Желание видеть дочь, участвовать в её воспитании, два раза приводила его на Урал, но толи по воле бога, толи по прихоти дьявола, ему не удалось их отыскать. В последствии, когда боль утраты притупилась, пришло два письма. Одно написала дочь, виня его во всех смертных греха и открыто проклиная за всё. А спустя несколько лет пришло второе, от жены.  Она прощалась и просила у него прощения, за то что вовремя не сообщала о смерти дочери, на момент получения письма её не было в живых больше года. Неведения захоронения он не мог простить не себе, не бывшей супруги.  

Всё таки в этом царстве трагических откровенней было что то хорошее, настоящие, доброе. Бывает что человек всю жизнь ищет свою родственную душу и уходит так и не найдя её. Абсолютно не важно, сколько этому человеку лет, какого он пола, статуса, жизненных взглядом, не важно какое положение занимает в обществе. Важно только то, что в прошлых жизнях, вы тоже сидели молча друг на против друга и помешивали чай, в плохо промытых чашках.  

На дне – рождения города.  

Природа готова была отдать последние плодовые и снова накрыться белым одеялом, как это было миллиарды раз до этого. Город готовился к празднику рождения. Всюду убирали грязь, подкрашивали бордюры, монтировали импровизированные сцены и вешали информационные плакаты. Всеми правдами и неправдами создавая иллюзию праздника, перед сентябрьскими выборами. Родители провожали в школу детей, увешенные тяжелым патронташем сумок и портфелей. А тоскливый пасмурный день, не как не хотел подчиняться общим человеческим законам, будто предчувствовав чего то не доброе. Когда Горохов пришёл в центр города, Марта уже стояла возле старого дуба, как то особенно ласково поглаживая его. На пожелания доброго утра, она ни чего не ответила и не посмотрела, только еле заметно кивнула, что означало по всей видимости – я тоже рада тебе видеть.  

Стоя у дерева Андрей Степанович пересказывал старухе детали будущего фильма. И судя по её безответной реакции, он будто понимал где ему следует поднажать, а где припустить. Даже черно – зеленый дуб был не только слушателем, но и участником разговора. Громадный и многорукий как Азиатское божество, он перебирал черешковыми листьями в такт наплывающему ветру и одобрительно покачивался, давая понять что он тоже всё понимает. Рыжая кошка, особенно жадная до угощений, сегодня была на удивления сыта и не отрываясь смотрела на старуху, своим зеленым пиратским глазом. Небо нахмурилось и заплакало. Странная парочка отправилась под крышу, по традиции пить травяной чай и поддерживать беЗсловесный разговор.  

Возможно для писателя важен рядом молчаливый человек. Не тот, что способен подсказать, посоветовать, направить, высказать своего мнения. Только слушатель. Ведь когда он начинает делиться задуманным, его собственный слух обостряется до предела, он замечает малейшие реакции, стуки, дыхания, жесты, взгляды, положения рук. Ведь он сам, в такие моменты становиться молчаливым слушателем самого себя. Абсурд – скажите вы. Да – отвечу я вам. Абстракция.  

Знакомая кухня, запретные комнаты, стол, кушетка, коптящийся на газу чайник, окно с видом на мощное буковое дерево и на удивление хорошо промытые чашки. Немой разговор, разделённое счастье и завинчивающие мысли. Андрей Степанович рассуждал о странности жизни. ''Порой мы думаем что всё закончено, жизнь переломилась, сломалась, треснула и не чего уже не будет как раньше, но проходит время, новые лица появляются, старые забываются, в лёгкие попадает свежие глоток воздуха и ты снова можешь дышать. И кто только придумал тебя – жизнь. Ну кто? Конечно же боги. Коими являются наши родители. Чертовски приятно осознавать, что ты был задуман и создан, как продукт любви. '' Горохову представилась фабричное здание с фасадным названием ''фабрика любви'', откуда по конвейеру выходят маленькие запеленованные боги. ''Почему же одни люди становиться добрыми, а другие злыми? Мы же все рождаемся одинаковыми? Воспитание. '' Последние слово прозвучало выстрелом в голове. Он вспомнил свою Танечку. Он виноват в смерти дочери. Он не смог, дать ей вос – питание.  

Шум прервал мысли члена союза писателей и он словно вынырнув из глубины, уставился в остеклённую деревянную раму. За окном показалась оранжевая кабина автокрана и раздались многоликие голоса рабочих. Марта Даниловна подошла к подоконнику, постояла полминуты, сбросила с себя фартук и с прытью которую нельзя было ожидать от старой женщины, бросилась к входной двери, так и оставив её на распашку. ОбеЗкураженный Горохов подошёл к окну и поразился увиденному. Группа людей в оранжевых жилетах, оцепив территорию старого дуба, собралась пилить дерево. Жёлторукий кран уже накинул на него свою причальную удавку, оберегая окружающее пространство от тяжести убитого дерева. Безликий палач завел механический топор, не дав обвиняемому право на последние слово, но тут вмешалась Марта. Её дикий вопль разнёсся по округе, заглушив двигатель грузовика, шум пилы, недовольство рабочих. Платок упал на лицо и казалось что это вовсе не женщина, а мифическое существо, сошедшее со страниц греческих мифов – сама горгона медуза.  

Выбежав на улицу, Андрей Степанович услышал уговоры одного из рабочих. Он рассказывал старухе о неописуемой красоте, которая должна возникнуть на месте старого дуба, о тротуарной плитке, бордюрах, новых деревьях. Только Марту его слова не трогали, она знай своё, не дам дерево рубить! Тогда собрались её силой оттащить, закричала старуха, вмешался писатель, завязалась толкотня и собрался народ. Кто что говорил. Сочувствовали и поносили. Приехала милиция, да только тоже не знает что делать, не решается. Будто приросла старая Марта к своему дереву.  

Вызвали представители власти подкрепление, оттеснили народ, взяли старую Марту под руки и потащили прочь. Зашумела пила и впилась жадно в толстую кару. Вырвалась старуха, подбежал к дровосеку и вцепилась ему взглядом в душу. Подняли тогда старую Марту на руки и с криком отнесли подальше. Сел человек тот на траву, закрыл лицо руками и больше уже не поднялся. Закрутилось, завертелось,  зашумела опять пила, вонзилась в дерево металлическими зубами.  Покосилось дерево. Покосилась и старушка. Упали поломанные ветки. Упали слёзы из старых бабьих глаз. Не стало дерево. Не стало и Марты.  

Собравшиеся люд каждое своё ладил. Кто твердил что возле этого дерева сына молний убило, кто говорил что больно красивое, да старое то дерево было, а большинство считало что с сумасшедшей спрос не велик, а померла потому как старая была. А как пламя вырвалось из окон первого этажа и заполыхал пожар, вовсе все забыли и про марту и про дерево. Только Горохов стоял и словно не верил, что всё это произошло с ним.  

Честный вор он.  

Разбрелись люди, ушли рабочие, пришли коты и собака, а старушки, кормилице их нет и нет. Приходил писатель, но спустя время и он уехал фильм снимать. Смотрели на это всё дворовые галки, да тоскливо покрикивали. Услышал их старый ворон, прилетел и спрашивает. По ком тоска в крике вашем? Рассказали ему галки всё увиденное. А он и говорит. Знаю о какой старухе плачете вы, долго живу я, вот что видел. Дерево это дважды спасло её. В юности от участи быть раздавленной грузовиком, а в молодости от немецкой пули. Посажено же оно было её отцом, восемьдесят лет назад и был у них разговор с неосторожно брошенной фразой, которая маленькой девочке врезалась в память, на всё её жизнь.  

И начал мудрый ворон свой птичий сказ, вспомнив всё слово в слово;  

– Вот ты будешь долго жить, – сказал отец, – а дерево это будет тебя всегда сопровождать и беречь. И  

ты береги его! А когда мы уйдём…  

– Куда? – Перебила его Марта. Отец крепко задумался и ответил.  

– Это будет не скоро, тебе самой тогда будет лет много.  

– А куда мы уйдём?  

– К боженьке пойдем.  

– А зачем?  

– Здесь мы уже поживём, сделаем свои дела, а после пойдём к боженьке, у него будем жить и там помогать.  

– А какие дела? А если я не захочу уходить к боженьке? Мне что, тоже надо будет? – Наморщила Марта свой по детски прекрасный лобик. И отец ответив схитрил.  

– Пока будет жить это дерево и ты будешь жить.  

– А сколько будет жить дерево? – настороженно спросила Марта.  

– Это!? – Посмотрел отец на маленький разветвлённый саженец. – Это долго.  

Марта отвела свои зелёные чарующие глаза, совершая какие то сложные умственные работы и довольно улыбаясь пошла за руку с отцом, уже больше не спрашивая не о чём.  

Молчание Марты.  

Двадцать зим миновало с тех времён. Больше семи тысяч раз солнце освещало восток и кланялось западу. Обновлённый железнодорожный вокзал задрожал звуком приближающего поезда. На перрон сошёл высокий мужчина, с дородной седой бородой. За плечом громоздился большой серый рюкзак, а рука сжимала пакет с выглядывающим хрупким саженцем. Вновь прибывший мужчина воровато огляделся и подняв голову, остановив свой взор на промокшем ноябрьском небе. Покинув вокзал он сел в первое попавшееся такси и назвав адрес, откинулся на сиденье. Давно приезжий не испытывал чувства сентиментальной ностальгии, но на сей раз он не сдерживал слёз. Мужчины стесняются плакать в присутствии посторонних, либо вообще считаются это делом постыдным, бабьим. Но как же верно, излить всю свою печаль, всю боль, скорбь, отчаяние, с помощью слёз облегчить истерзанную душу. Автомобиль остановился оставив следы протектора на сырой дороге. Горохов расплатился и вышел, оставив следы вспотевшего лба на заднем боковом стекле. Кладбищенские плиты расползлись по полю, повернув куда то за горизонт. Отыскав могилу старой Марты, писатель первым делом поклонился в пояс, затем вытащил из рюкзака маленькую складную лопату и выкопав небольшую яму, посадил маленький дубок. Сел на пригорок, глубоко вздохнул, закурил черную трубку и достал небольшой компьютер. Он приехал показать Марте их фильм. Улыбнулся седой бородой, включил запись и задумался. А старая Марта с молодыми чарующими глазами цвета ненастья, снова была молчалива. Так и смотрели они втроём, ведя свой незримый диалог, он, она и черный ворон.