пилотируемый снаряд

было яснее щедро кричать, чем с опаской выдергивать волос слов.  

и через гвозди кубарем проще, чем по канату.  

добыть моментально славу, соответствующую его отрешенности, ведь ни к карьере чиновника, ни к любому упрямому ремеслу душа не лежала, значит, нечто великое для него точно припасено жизнью – только руку вовремя протянуть и взять требуется, не прозевать.  

руководствуясь этими убеждениями, Мицуо записался добровольцем в божественные ветра.  

обучение продлилось неделю, ВМС штатов уже заняли Окинаву и к финалу близился период войны, а все вылеты были отмечены мрачной церемониальной медлительностью, знаменующей хорду гордости, положенную над круглостью глубины.  

ослепительное коротко всегда, а эти древние влачащиеся звезды все загнили – думал Мицуо, глядя перед отправкой на млечный путь.  

их выстроили у взлетной полосы, где на рельсах было поставлено многоразовое шасси (для экономии), и генерал с сочувствующей миной, вылощенной на харе, отчеканил пылко-пьяную, закапанную энтузиазмом речь, кто-то из штабных чинов с поклоном робота поднес каждому чашечку подогретого саке, а перед самым вылетом всем обещали вручить настоящий меч.  

не было предела радости живой силы.  

– Унифунэ Дзиннай – ниндзя-карлик говновой ямы поразил одного даймё длинным копьем через анус, когда тот прикорнувши на толкане расслабил портянку бдительности, – сверкнули подвиги предков.  

по очереди они нырнули в кабины самолетов, отряхнув пыль жизни с своих сапог – для Мицуо это почему-то оказалось таким простым и в уме отыгранным – очевидно, все геройство велико вне.  

шум ветра и где-то товарищи за белыми облаками и внизу голубой океан блестящий, точно шерстью выкупанное животное.  

уже должны были показаться корабли – похолодела потная хатимака – линкоры, эсминцы, авианосцы, пылающие горы – да вот же дымы воды, так туда!  

и действительно – чернели кучи взорванного металла, покачивались, облепленные чайками тела моряков, радужным шелком покрывало разлитое топливо гладь воды.  

сражение завершилось чьей-то победой, а чаек не волновал ничей героизм.  

неожиданно Мицуо понял, что с ним рядом никого нет.  

некоторое время провел он, описывая круги в напрасном поиске целей, которых и на горизонте не наблюдалось, а потом повернул штурвал к родным островам – пусть бы увидеть их напоследок – позор вернуться на базу был перекрыт отсутствием шасси у сикось-накось выполненного аппарата.  

Мицуо несся над солнечными местностями, где, возможно, слыхом не слыхивали ни о какой войне или она была для населения красной сказкой, бередящей уставшее за сохой сознание уютными вечерами – как комариный писк, что не дает слишком мечтой затмиться. тут мне вспоминается «Икар» Брейгеля.  

вдруг головы крестьяне поднимали от сева сиюминутицы, то было им неловко и боязно увидеть горящую сталью птицу в беспримесной сонной сини, так оправдательно недоступной без разбора всем земным людям. и сам летчик, если угадывал подножно скобки работников, расправляющихся от террас с рисом, то было ему жгуче стыдно от личной трагедии, будто плюнул он красивому ребенку в глаза или обрубки пальцев вместо корма карпам кои швырнул в прудок.  

рыкал и чихал двигатель – топливо сходило на нет.  

самолет, как электрический импульс, мчался в волокнах нейронов ветра.  

а в крепости большинства все так же сасно и рясно деньки текли, и может, лишь случайный газетчик черкнул в блокноте занятное наблюдение да девочка из цирка, балансирующая на шаре, оступилась, заглядевшись на небо, ну и грохнулась на подмостки под улюлюканье довольных народных масс.  

в этот день их труппе бросили больше денег.