Старый хиппи и девочка-инвалид

«Как хорошо, что я не стал хирургом самовлюбленным и серьезным, контролируемым контролем, вся судьба которого безупречна, как японская каллиграфия, и мысли сжаты улитками от ответственности. Преступный и неблагодарный это ужас – спасать людей…»  

Перо Солнца почесал мамон, поросший как и все его остальное длинным рыжим волосиком, отчего внешне он походил на орангутанга, и затянулся тоненькой самокруткой с целебным содержимым.  

На заслеженном песке расходились тени от черного нагромождения скал, напоминающих горку шоколадных кексов в десертном отделе. Рядом на коврике с индийским узором кушала арбузик юная пара. У веснушчатой девчонки с дредами были остренькие некрупные груди, белые от купальника, а на парня Перо Солнца не обратил внимания.  

Дело происходило на одном из нудистских пляжей где-то на ЮБК. Пляж находился за городом, и Перо Солнца проводил здесь полные томной неги летние вечера после втюхивания отдыхающим именных раковин, самодельных бус из разноцветных камешков и запушенных чучел акулят. Сидел, самосвалом творя в блокноте (а то и вовсе на песке) замечательные стихи без рифмы, или просвещал на предмет взаимоотношений с грибными демонами компашки знакомых нефоров, которые еще встречаются объединениями на курортах, тогда как у нас в среднеукраинской глуши возможны разве лишь разобщенно в колпаках изоляции, как тропические цветы, не терпящие человеческих холодов.  

«…и все-таки нужно по всем фронтам проиграть для счастья, – продолжил он свою мысль. – И лучше всего это сделать в молодости, потому как иллюзии застывают. Вот блистал бы я над распоротой грудиной эдаким Джоном Лордом за пианинкой, а втайне в меня влюбленный прыщавенький ассистент, от закушенной губки моей бы ахал, и так бы я возгордился, что хватанул неловко скальпелем по артериям. Кровь хлестнула бы мне в табло. И открытое сердце колотилось бы, плотвичкой блеща. Я зажимал бы сосуды пальцами и кричал; закричал бы ассистенту «СШИВАЙ», но злорадно бы ухмыльнулся бездушный пидар, а я с ужасом понял бы, что попался, словно шлюшка в стиралку. Меня схватили бы за мошонку и отсосали член. Оказался бы к месту голубенький костюмчик».  

Перо Солнца даже вспотел от смешливого отвращения и снял панаму, обнажив лысину ветерку.  

– Дядя, дядя, отдавайте игрушку!  

Он и не заметил, как секунду тому в бедро ему ткнулся красный пенопластовый самолетик, а сейчас на него, штурмуя барханчики, надвигалась угрюмая девочка на кулачках, а ног у нее не было от колен даже после того, как он проморгался.  

– Ты тут одна что ли?  

– Я вся одна.  

– И не страшно родителям оставлять такую милягу. Мало ли, хоть народ тут незлобный. Может быть, со мной посидишь, а я тебе сказку Димы Гайдука по памяти прочитаю?  

– Я сидеть не хочу, и без этого инвалидка. А мама к трассе пошла, чтобы купить нам мидий.  

– Как тебя зовут?  

– Люси зовут. Раз вы такой добрый, свозите меня на скалы, пока солнце не село. Я маму просила, но ей очень тяжел подъем.  

Перо Солнца поднялся, колыхнув яйцами, похожими на галстук-бабочку, и темным отростком, словно обычный галстук. Вслед за девочкой, топающей на ручках с самолетиком, зажатым в зубах, подбрёл к скальному козырьку, под которым стояло алюминиевое инвалидное кресло, и валялась пляжная амуниция типа плавательного круга и очков для ныряния. Люси, уцепившись за подлокотник, вскарабкалась на сиденье и вопросительно уставилась на Перо Солнца. Тот осторожно, но с силой, потому что приходилось двигаться по песку, толкнул кресло.  

– Наклоните, передние колесики приподнять – легче будет.  

На скалы восходила неширокая тропка. Кое-где из расселин прокалывались чахлые кустики. Белели на камнях чаячьи какашки, перепутывались нечитаемые граффити. Пляжники вспрыгивали на валуны или прижимались к базальтовой стене, чинно уступая дорогу больному ребенку и старику-страшиле. Через мосток из досок скрепляющий пробел скал над узенькой бухтой пришлось перенести вначале Люси, а затем кресло.  

«мог бы в свое время влюбиться тихонько, если бы Большая Любовь не спалила меня дотла, и были бы дети, свары, этот весь простой и неподъемный быт. Стоит только разок повестись на сладенькую морковку, и ты уже низведен до состояния трясущегося жука – что если она уйдет, что если в форточку, когда тебя нету дома, влезет озабоченный шизофреник. Любовь создала и поощряет Система, чтобы человек добровольно становился паинькой для Рокфеллеров. Легче управлять тем, у кого есть цель, тем более что и-м-и же и навязанная. Но какая разница – раз человек навсегда один, какой он этот человек по качествам и способностям».  

Последний толчок – и кресло выскочило на плоскую площадку под небом в гирляндах желтофиолей. Вокруг сновали какие-то люди в ярких футболках либо без оных, вяло поблескивали пивные банки и прочий мусор, сносимый по настроению ветром в море.  

– Спасибо, дядя! – девочка улыбнулась, и Перо Солнца ответил ей ответной улыбкой.  

Они подошли к обрыву и оба как никогда счастливые до первых звездочек смотрели на порт, где вовсю работали портальные краны и откуда отправлялись в рейс импозантные сухогрузы, как символ величия нашей воли в мире, где каждый обязан знать себе место.