Через тернии в твой "Рай".

Османская Империя.  

1541г.  

Стамбул.  

Прошёл месяц, как Достопочтенный Султан Сулейман хан отправился в военный поход на персов. Его место в качестве регента занял семнадцатилетний Шехзаде Селим, скромный юноша, совершенно не подготовленный к правлению огромной Империей, но, благодаря своей мудрой Валиде Хюррем Султан, осторожно помогающей единственному сыну мудрыми советами, постепенно освоился.  

Вот только светловолосого юношу угнетала одна, очень значимая проблема в его личной жизни—непримиримая вражда между его двумя самыми дорогими женщинами: дражайшей матерью и возлюбленной фавориткой Нурбану, подарившей ему два месяца тому назад Шехзаде, наречённого при молитве Мурадом. Хотя Селим старался не вмешиваться в дела своего гарема, ведь он полностью отдал его в управление валиде, но всё равно, очень сильно переживал, зато, что касается самой Хюррем Султан, она больше не могла, да и не желала мириться с наглостью невестки, в связи с чем, захотела навсегда отдалить её от горячо любимого сына, но как это сделать, когда сын полностью поглощён своей венецианкой и не желает принимать у себя в покоях других наложниц? Здесь нужна особенная девушка, которая сумеет затмить Нурбану всем: красотой, умом, изворотливостью, набожностью, дальновидностью, но главное безоговорочной преданностью ей, Валиде Султан.  

Но где, же такую взять? На невольничьем рынке? Хотя там полно всяких рабынь, которых привозят со всех уголков света. Великая госпожа сама несколько раз ходила туда вместе с преданными слугами кизляром-агой Сюмбюлем и ункяр-калфой Фахрие. Только ничего подходящего не смогла найти, из-за чего даже отчаялась. И вот, наконец-то свершилось.  

Это случилось прохладным летним вечером, когда обитатели великолепного дворца Топкапы завершали свои повседневные дела, готовясь к вечернему намазу, который им, внезапно пришлось отложить на какое-то время, ведь, в эту самую минуту в, выполненную из мрамора и украшенную изразцами просторную общую комнату, которая была освещена лёгким медным мерцанием от горящих в медных канделябрах, свечей вошло несколько новеньких рабынь, с интересом осматривающихся по сторонам, что помогало им отвлечься от мрачных мыслей с невыносимым страхом за перемены в жизни, ведь будущее выглядело для них туманным и не ясным, но обилие многочисленного и суетящегося мимо них, народа совсем смущало новоприбывших рабынь, ведь к суете они уже успели привыкнуть за весь тот период, что им пришлось пробыть на невольничьих рынках, куда они попали сразу по прибытии из Бурсы, где проходили обучение в школе для невольниц, вернее её прошла лишь одна рабыня, которой дали имя Санавбер, а именно золотоволосая четырнадцатилетняя наложница из Московии знатного происхождения, большие выразительные голубые глаза, которой напоминали, затерянные в глуши леса, озёра с кристально чистой прохладной водой, обладающая чистокровными славянскими чертами и стройной, как молодая сосна, фигурой с упругими пышными грудью и бёдрами, источающая крепкое здоровье с чувственностью и держащаяся, в отличии от других рабынь, так и норовящихся, эмоционально зажаться в угол и испуганно посматривающих на всё и всех, уверенно, не говоря уже о том, что спокойно, чем и привлекла к себе внимание кизляра-аги, подошедшего к ней.  

–-Как твоё имя, Хатун? Откуда ты прибыла? —осведомился он у рабыни, которая приветственно ему грациозно поклонилась из-за того, что поняла по его богатой одежде то, что он занимает высокий пост в гареме, а значит, в её же интересах с ним находиться в дружеских отношениях.  

–-Санавбер, ага! Меня привезли из Московии, сначала в Крым, где я проходила обучение под покровительством Ханши Айжан, решившей, подарить меня Османскому Султану, являющимся их родственником по линии, ныне покойной Достопочтенной Валиде Хавсы Султан. Так я оказалась здесь. —словно на выдохе и едва слышно ответила юница, залившись румянцем смущения, из чего кизляр-ага, мысленно сделал для себя вывод о том, что, раз наложница длительное время пронаходилась в гареме крымского хана в услужении его дражайшей главной жены, значит, уже хорошо подготовлена к гаремным интригам, а значит, станет достойной соперницей ненавистной венецианки Нурбану, с которой, конечно, если хватит достаточно ума и изворотливости, сможет даже победить её, а это как раз то, что нужно его дражайшей Повелительнице Хюррем Султан, которая вместе с единственной дочерью Михримах уже вышла на балкон с мраморным ограждением для того, чтобы посмотреть на новеньких и, по возможности, выбрать для себя новых служанок в замен тем, кого отдала замуж за пашей ещё два месяца тому назад, да и единственная дочь нуждалась в служанке-подруге, способной заботой с вниманием, помочь ей справиться с недавней утратой горячо любимого мужа, казнённого по распоряжению Повелителя, ведь именно по этой причине белокурая девятнадцатилетняя девушка с выразительными серыми глазами постоянно ходила, погружённая в невыносимую душевную печаль и облачённая в траур, что очень сильно беспокоило молодую Султаншу, но подыскивать дочери нового мужа, она не торопилась, считая сделать это тогда, когда та сама будет к этому готова, но, а пока, Достопочтенная Хюррем Султан стояла на балконе и внимательно всматривалась в то, что происходит в общей комнате, пока её внимание ни привлекла затяжная беседа преданного кизляра-аги Сюмбюля с какой-то, очень хорошенькой, вернее даже сказать, выглядевшей статно, рабыней со славянской внешностью, которая свободно говорила по-турецки, что натолкнуло Султаншу на мысль о том, что он, наконец-то нашёл ту наложницу, которая сумеет легко справиться с Нурбану. Допустим, вот только девушку, пока рано натравливать на венецианку лишь по той одной причине, что ей ещё необходимо, как следует обвыкнуться и заручиться поддержкой сильных мира сего, а именно самых влиятельных представителей Султанской Династии.  

–-Пусть Сюмбюль-ага, немедленно приведёт ко мне ту Хатун, с которой сейчас беседует! —приказала, смиренно ожидающим её распоряжения, молоденьким агам, стоявшим немного позади госпожи, на что те всё поняли и, почтительно откланявшись, ушли выполнять приказание, оставляя великолепную Султаншу наедине с её единственной дочерью, о чём-то тихо беседовать друг с другом о том, что Михримах необходимо присмотреться к новенькой рабыне и, по возможности сделать её своей служанкой до тех пор, пока они обе ни придумают то, как представить её Шехзаде Селиму.  

И вот, пока калфы с агами занимались новоприбывшими рабынями в общей комнате, юная русская рабыня по имени Санавбер уже предстала перед изумрудными ясными очами Правительницы главного гарема, склонившись в почтении и, хорошо ощущая то, с каким интересом её рассматривает великая Султанша, что уже совершенно не смущало девушку, а напротив, даже веселило, хотя она и не смела поднять бирюзовых глаз на госпожу, замерев в ожидании и слушая всё то, что про неё рассказывал Султаншам Сюмбюль-ага, молодой тридцатилетний грек с загорелой кожей, облачённый в парчу и шелка ярких цветов, но, когда наступило длительное молчание, в ходе которого достопочтенная Хюррем Султан одобрительно кивнула и, заключив:  

–-Вот увидишь, эта Хатун ещё отодвинет дерзкую венецианку Нурбану так далеко, что мой несчастный сын Шехзаде Селим даже и не вспомнит свою Баш Хасеки, Сюмбюль! Только, пока нам необходимо укрыть девушку от Нурбану, чтобы она даже ничего не заподозрила! —вернулась на место, а именно на, обитую тёмным-зелёным бархатом, тахту, где сидела её единственная дочь Михримах Султан, уже, окончательно решившая, взять Санавбер Хатун к себе в услужение и под надёжное покровительство с защитой, о чём любезно сообщила дражайшей матери, продолжающей, задумчиво посматривать на, погружённую в мрачные мысли, юницу, стоявшую, находясь в каком-то негодовании и не понимая того, может она сейчас возвращаться в гарем, либо нет, что хорошо прочитывалось в ясных глазах, с восхищением рассматривая шикарное убранство великолепных покоев, выполненных в синих и зелёных тонах с преобладанием золотой многочисленной различной лепниной и дополняемые текстилем, куда входил бархат, парча и шелка, не говоря уже о, растерянных всюду ярких коврах с длинным шелковистым ворсом, напоминающим свежую луговую травку с крупным растительным рисунком, на котором стоять, было одно удовольствие, не говоря уже о, приносящем домашний уют, лёгком медном мерцании, исходящем от пламени, свечей в золотых канделябрах и дров в камине, окутывающим пространство ещё и приятным теплом, из-за которого, совершенно не было жарко, либо душно.  

–-Можешь, сопроводить Санавбер Хатун в гарем, где она вместе с другими, новоприбывшими рабынями отправится в хамам, где их осмотрит акушерка, Сюмбюль, и глаз не спускай с этой девочки! Теперь ей суждено стать нашим сокрушительным оружием, направленным на уничтожение Нурбану, которое отправит её в небытие! —нарушая их, чрезмерно затянувшееся мрачное молчание, наконец, распорядилась Хюррем Султан, подав грациозный повелительный знак о том, что они могут быть свободны, на сегодня. Кизляр-ага понял достопочтенную госпожу и, почтительно ей откланявшись, покинул покои вместе с, вверенной ему, подопечной, провожаемые понимающим изумрудным взглядом Султанши, которая вздохнула с огромным облегчением и, выдержав какое-то время для того, чтобы постепенно собраться с мыслями, продолжила вести ту самую душевную беседу, которую прервала из-за прихода кизляра-аги с Санавбер Хатун.  

И вот, новоприбывшие рабыни, среди которых, вновь находилась Санавбер Хатун, сопровождаемые калфами, возглавляемыми крымчанкой Нигяр, пришли в просторное мраморное, хорошо отопленное и занесённое густыми клубами пара, помещение дворцового хамама, где наложницами, мгновенно занялись опытные банщицы-негритянки, которые принялись тщательно отмывать их невинные стройные тела, втирая в них, размягчающие и увлажняющие кожу, ароматные масла и избавляя их от не нужной растительности, придавая им нежность, благодаря чему, девушки так сильно разомлели, что уже начали дремать, вальяжно лёжа на тёплых мраморных плитах, что продлилось ровно до тех пор, пока в хамам ни пришла главная дворцовая акушерка с помощницами, немедленно приступившая к тщательному осмотру невольниц, что временами девушкам было, крайне не приятно, даже болезненно и унизительно, из-за чего многие чувствовали себя скованно, и даже пытались оказывать отчаянное активное сопротивление, не говоря уже о том, что плакали, в связи с чем, калфам приходилось применять силу.  

–-Все вы здесь являетесь рабынями Султана Сулеймана, а это означает лишь одно, что вашу судьбу решает он и его достопочтенная главная Хасеки Хюррем Султан! Да и, каждый сам создаёт себе здесь ад или рай! Всё зависит от вас самих! Если будете вести себя смирно и благоразумно, не провоцируя ссор, драк и склок, дворец Топкапы, где вы все, сейчас находитесь, превратится для вас раем на земле, поэтому ведите себя прилежно, хорошо учитесь и проявляйте почтительное уважение ко всем представителям Правящей Династии! —призывая наложниц к благоразумию, громким голосом произнесла Нигяр-калфа, уже успевшая, заприметить то, как благоразумно ведёт себя Санавбер Хатун, внимательно выслушивая все советы с рекомендациями акушерок, что пришлось по душе, стоявшей неподалёку, старшей калфе, заставив ту, бесшумно подойти к наложнице и, взяв её под локоток, отведя в сторонку, одарила доброжелательной улыбкой с одобрительными словами, напоминающими, наставленческий совет:  

–-Ты избрала для себя самую правильную тактику, Хатун. Вот только, пусть ты, сейчас и проявляешь покорность, но будь предельно внимательна ко всему и ко всем. Помни о том, что здесь в гареме никому нельзя доверять, кроме себя, ведь все, находящиеся здесь, рабыни, являются себе соперницами, способными беспощадно попереубивать друг друга, да и, что касается твоих, весьма влиятельных покровительниц, а именно Хюррем с Михримах Султан, то ты им нужна лишь для того, чтобы держать Шехзаде Селима в узде, чтобы он не помешал взойти на трон их общему любимцу—Шехзаде Баязеду. —чем и ввела Санавбер в глубокую мрачную задумчивость о её, хотя и мудрых, но пугающих словах, от чего девушке стало не по себе, но, сохраняя прежнюю доброжелательность с покорностью, она почтительно поклонилась калфе, обещая, хорошо подумать над мудрым советом, что заставило Нигяр-калфу одобрительно кивнуть.  

Но, а спустя какое-то время, завёрнутых в широкое полотенце, рабынь, калфы сопроводили в общую комнату, где для них уже подготовили чистые форменные простенькие одеяния, а именно холщовые белые рубашки с серыми кафтанчиками из самой дешёвой плотной ткани, во что те принялись облачаться, предварительно сняв с себя полотенце и, оказавшись абсолютно голыми, от чего их лица залились румянцем смущения лишь по той одной причине, что девушки чувствовали себя, крайне неуютно от того, что на них смотрели другие рабыни вместе со служителями гарема, из чего девушки поняли, что им придётся, постепенно привыкать к ним ко всем, в связи с чем, им ничего другого не осталось, кроме, как смириться с новым положением и, не смея роптать на судьбу, переодеться в ночную рубашку и расходиться по своим местам, а именно по тем, куда их направлял кизляр-ага с главной калфой, притом, Санавбер досталось место возле одной, тоже очень хорошенькой шестнадцатилетней девушкой-шатенкой с выразительными светлыми глазами по имени Карадениз, которое расшифровывалось никак иначе, как—«Чёрное море». Она оказалась хорваткой, находящейся здесь уже, где-то с год, может дольше, но так и не попавшей ни к кому из Шехзаде, как и к почтенному Султану лишь по той простой причине, что прислуживала достопочтенной Хюррем Султан, благодаря чему, девушки так увлеклись разговором, что позволило Санавбер, не на долго отвлечься от ощущения того, что за ней на протяжении всего времени, пока она переодевалась, кто-то пристально наблюдал, но, вот, кто, русинка даже и подумать не могла, а этим парнем оказался Шехзаде Селим, подошедший к общей комнате лишь для того, чтобы проведать дражайшую матушку и, доброжелательно пожелав доброй ночи, попросить у неё благословения на ближайшую ночь, но, увидев среди наложниц новеньких рабынь, приняться с интересом смотреть на них до тех пор, пока среди них ни увидел золотоволосую красавицу славянку, которую, как он позже выяснил у одного гаремного стражника, звать Санавбер, прибывшую из Крыма и успевшую, сама того не ведая, украсть его сердце, на век, благодаря чему, светловолосый статный голубоглазый юноша, так сильно увлёкся наблюдением за золотоволосой юной чаровницей, что, совершенно забыл о том, зачем сюда пришёл, но, внезапно вспомнив, мечтательно вздохнул и, наконец, войдя во внутрь, деловито прошёл по «султанской тропе» и поднялся по мраморным ступенькам на террасу, где опять находились его горячо любимые матушка с сестрой, с которыми он доброжелательно поздоровался и разговорился, душевно и обменявшись простодушными легкомысленными шутками, что сопровождалось их весёлым звонким раскатистым смехом.  

И вот, когда достопочтенная Хюррем Султан вместе с детьми, наконец-то, вернулась в свои великолепные покои, между ними возник душевный разговор:  

–-Матушка, а кто это за хорошенькая золотоволосая наложница, которую сегодня привёл в гарем Сюмбюль-ага? —проявляя искренний глубочайший интерес, спросил у валиде юный Шехзаде Селим, вдумчиво всматриваясь в изумрудные глаза великой Султанши, что заставило её, бросить довольный беглый взгляд на единственную дочь, успевшую осознать, что всё складывается таким образом, каким надо для них обеих, но торопиться с радостными выводами, пока не торопились лишь по той одной простой причине, что ещё им необходимо утвердиться в том, что их юная подопечная, действительно пришлась по душе Шехзаде Селиму, благодаря чему, умудрённая жизнью с интригами гаремными, Хюррем Султан встречно спросила, пристально всматриваясь в приятное и, тронутое лёгкой шелковистой золотисто-русой щетиной, гладкое, как лицевая сторона атласного полотна, залитое лёгким румянцем, лицо среднего сына:  

–-А зачем тебе это знать, Селим? Неужели тебе приглянулась эта очаровательная юная московитянка? —чем заставила юношу смущённо отвести от неё выразительные серо-голубые глаза, обрамлённые густыми шелковистыми ресницами и, застенчиво улыбнувшись, тем-самым обнажая крепкие, как жемчуг, ровные белоснежные зубы и не говоря уже о том, что застенчиво отведя взор, чуть слышно выдохнул откровенное признание:  

–-Вы как всегда очень проницательны, Валиде! Наложница, действительно, очень хороша собой, но вот, рассудительна ли, или обычная скучная пустшка, каких много в гареме! —в котором, хорошо ощущалось неподдельное сомнение, из-за которого парня легко можно было понять, ведь его душа рвалась к душевному другу, готовому его выслушать всегда, когда он будет в этом нуждаться, а не красотка пустоголовая с красивым телом, годная лишь для одноразовых любовных утех, от чего он тяжело вздохнул, что ни укрылось от внимания проницательной старшей сестры, загадочно переглянувшейся с их общей матерью и, получив её одобрение в виде позволительного кивка рыжеволосой головы, разумно заключившей:  

–-Вот и узнай об этом сам! —тем-самым, заставив брата, мечтательно вздохнуть и, встав с тахты, пожелать им обеим доброй ночи, но, а после того, как он получил позволительный кивок головы дражайшей матери вместе с благословением на сон грядущий, прощально откланялся и ушёл, провожаемый их одобрительным взглядом, после чего мать и дочь, терпеливо выждав немного, продолжили вести душевную беседу о том, как легко им удалось очаровать Шехзаде Селима новенькой рабыней по имени Санавбер.  

И вот, что касается самого юноши то, как только он покинул великолепные покои дражайшей валиде и, погружённый в глубокую задумчивость о прекрасной юной новенькой наложнице, взявшей его, сама того не ведая, в свой сладостный плен, из которого парню совсем не хотелось вырываться на свободу и вот, он вышел на мраморную террасу, открывающую ему вид на гарем, а именно на общую комнату, где наложницы вместе с обслуживающим персоналом, ещё не торопились укладываться спать, а сидели на тюфяках в лёгком медном мерцании, горящего в лампадах и в канделябрах, пламени, заботливо окутывающего их своим приятным шёлковым теплом, что-то тихонечко между собой обсуждая и знакомясь с новенькими девушками, тем-самым, пытаясь их, хоть немного разговорить, благодаря чему, те смогут постепенно адаптироваться и привыкнуть к новому статусу жизненному, что нельзя было сказать о юной Санавбер, которой хотелось как можно больше узнать о гаремной жизни и о правящей семье, благодаря чему она плавно поднялась с тюфяка и, подойдя к одной из молоденьких калф, почтительно ей поклонилась и, душевно принеся искреннее извинение за то, что вынуждена отвлечь от важных дел, принялась беседовать с ней обо всём том, что её интересует, не задумываясь даже о том, что, в эту самую минуту, ею с мраморной террасы с наслаждением любуется сам юный Шехзаде Селим, о котором она ничего не знала, собственно говоря и о том, как он выглядел, да это было и не важно, ведь главное, что она ему пришлась очень сильно по душе, чем он и привлёк к себе внимание Локмана-аги, старшего евнуха, который о чём-то, в эту самую минуту, наставленчески беседовал с молоденькими младшими подчинёнными, давая им все необходимые инструктажи на новый день, а те внимательно его слушали и старались впитывать всё, подобно губкам, но это продлилось лишь до тех пор, пока Локман ни углядел то, с какой завороженностью юный Шехзаде Селим посматривает на новенькую рабыню, прибывшую сегодня из Крыма, в связи с чем он отдал подчинённым некоторые указания и, когда те разошлись, стремительно подошёл к юноше и, почтительно ему поклонившись, доброжелательно осведомился:  

–-Вижу, что вам приглянулась эта хорошенькая новенькая рабыня, Шехзаде. Прикажете мне, лично подготовить её для вас? —но юноше, хотя и пришлась по душе затея участливого аги и даже в мужественной мускулистой груди учащённо забилось трепетное сердце, что отразилось в виде лёгкого румянца, не скрываемого смущения, явно выступившего на его очаровательном лице, но торопиться не захотел, о чём и сообщил аге, предварительно благодарственно вздохнув:  

–-Нет, Локман! Не надо. Девушка только прибыла в гарем и ещё не успела освоиться. Пусть немного пообвыкнется. —что очень сильно понравилось старшему аге, из-за чего он понимающе, одобрительно кивнул и заключил:  

–-Как вам будет угодно, Шехзаде! —и, получив от него молчаливое одобрение, вернулся в общую комнате, провожаемый задумчивым взглядом парня, продолжающего стоять, уже оперевшись о мраморную плоскую перекладину баллюстрадового ограждения, и заворожённо смотреть на юную Санавбер, которая, словно, почувствовав то, что за ней кто-то пристально наблюдает с верху, почувствовала себя, крайне неловко, в связи с чем, залилась румянцем смущения и, бросив на балкон беглый взгляд, никого, кроме стражников, стоявших у двери в покои к Хюррем Султан, там не смогла рассмотреть, из-за чего, тяжело вздохнула и, обмолвившись с калфой парой доброжелательных фраз, вернулась к другим девушкам для того, чтобы с ними, наконец-то, продолжить знакомство, благо те оказались очень общительными и дружелюбными, что намного облегчало их беззаботный разговор обо всём том, что касалось жизни в гареме главного дворца, где они все, по счастливому стечению обстоятельств, отныне находились.  

И вот, покинув, наконец, гарем, Шехзаде Селим уже находился в своих просторных покоях, удобно восседая на парчовом покрывале широкого ложа, скрытого от посторонних глаз воздушным, как невесомое облако, золотым газовым балдахином и окутанный лёгким медным мерцанием, испускаемым пламенем, горящих в золотых канделябрах, свечей, при этом ясные серо-голубые глаза юноши уже постепенно тяжелели и смыкались, хотя мысли о прекрасной юной русской наложнице Санавбер не давали ему покоя, заставляя, учащённо биться трепетное разгорячённое сердце в мускулистой мужественной груди, скрываемой под плотной тканью шёлковой тёмно-синей рубашки, что отражалось смущением, залившим его миловидное лицо, сопровождаясь скромной застенчивой улыбкой, которую юноша тщательно пытался скрыть, но внимательный Газанфер-ага всё равно сумел заметить, что с его юным подопечным с сегодняшнего дня творится что-то странное. Он стал мечтательным и каким-то отстранённым, что с юношей не происходило даже в отношении с Баш Хасеки Нурбану Султан. Там просто имело место головокружительной страсти с уважением, доходящим до раболепства с собственичеством, но не любовь. Нет. Ею даже и не пахло, но здесь, совсем другое дело.  

–-Вы уж, великодушно простите своего преданного слугу за дерзость, Шехзаде, но позвольте мне заметить о том, что, как бы вы ни сопротивлялись, борясь с собой, но мне, кажется, вы, наконец-то, сами влюбились. —принеся искренние извинения, заметил преданный ага, обращая на себя внимание, погружённого в романтические мысли, юноши, чем и, невольно вывел того из мечтательности, заставив, мгновенно опомниться и смутиться ещё больше.  

–-Возможно, ты и прав, Газанфер! Даже и не думал, что меня это трепетное чувство, тоже настигнет, но бороться с ним я не в состоянии, самостоятельно, да и моя Нурбану окажется, далеко не в восторге лишь по той простой причине, что предмет моих нежных чувств, совсем не она, а юная златовласка-русинка Санавбер! —мечтательно вздыхая, откровенно поделился с другом юный Шехзаде, чем и заставил того, понимающе улыбнуться, хотя в душе слуги всё бурлило от огромного возмущения из-за столь внезапных перемен в жизни его подопечного, не говоря уже о том, что, ему, собственноручно хотелось устроить парню хорошую трёпку за подобное, но Газанфер не имел на это никакого права, так как являлся всего лишь превратником и личным слугой, не более, поэтому как бы ему нравилось или нет то, что в жизни Шехзаде Селима за два года появилась другая женщина, ему ничего другого не осталось кроме, как смириться и покорившись судьбе, принять новую избранницу, в связи с чем слуга тяжело вздохнул и согласился:  

–-Вы правы, девушка действительно очень хороша собой и, как я узнал от гаремных аг, она ещё и добросердечна, не говоря о том, что, совершенно презирает склоки с гаремными интригами. —благодаря чему, встретился с пристальным заинтересованным взглядом венценосного подопечного, говорящим о том, что ему это пришлось, очень даже по душе лишь по той одной простой причине, что он уже изрядно устал от коварства со склоками и акциями устрашения, устраивавыми его дражайшей Нурбану, отправляющей в небытие всех тех наложниц, к кому потянется его сердце с душой, хотя и все они хорошенькие пустышки, либо так и не успевающиеся раскрыться лишь по той причине, что оказываются истреблёнными ревнивой, до нельзя, Баш Хасеки, благодаря чему, Селим даже не пытается бороться с её подобной воинственностью, хотя и изначально возмущался и даже угрожающе разбирался с преданными Газанфером и Джанфедой, так как это именно они с подчинёнными калфами и агами избавлялись от наложниц по распоряжению Нурбану, но это было тогда, в прошлом, а сейчас, когда он впервые полюбил юную Санавбер, ему даже стало страшно за неё, благодаря чему, юноша угрожающе взглянул на верного агу и воинственно предупредил:  

–-Долго я терпел ваши с Нурбану выходки и неоправданные убийства несчастных и не в чём неповинных рабынь, но теперь, когда я, наконец-то, впервые полюбил девушку из тех, же земель, что и наша Валиде Хюррем Султан, я предупреждаю тебя о том, что, если ты причинишь, хоть какой-то вред наложнице, я самолично лишу тебя головы, Газанфер! —и, не говоря больше ни единого слова, мечтательно вздохнул и, распластавшись на постели, подал слуге повелительный жест рукой о том, что тот может быть свободен. Газанфер даже и не думал устранять русинку лишь по той простой причине, что она, пока никак себя не проявила и не пошла против его дражайшей госпожи, а значит, никакой угрозы для неё не представляет, в связи с чем, евнух понимающе вздохнул и, почтительно откланявшись, ушёл прочь из покоев юного подопечного.  

Но, а утром, сразу, же после намаза и завтрака, наложницы отправились в учебные классы на занятия. Так и Санавбер Хатун не стала исключением, хотя прошла обучение ещё в прошлом месяце, но всё равно. Девушке захотелось узнать о том, есть ли различия у османов и крымчан, и в чём они заключаются, да и захотелось изучить историю Османской империи, о чём известила Нигяр-калфу перед уходом на занятия, давая, понять о том, что она стремится к знаниям, а не к праздному веселью.  

–-Это, конечно, хорошо, что ты стремишься к знаниям, но нельзя забывать о том, что ты уже, достаточно обучена и, вполне себе готова для того, чтобы оказаться в «раю» Шехзаде Селима. Кстати, он видел тебя вчера, о чём сообщил достопочтенной матери, а уж Хюррем Султан приказала мне, приготовить тебя завтра к вечеру. Следующей ночью ты разделишь ложе с нашим Шехзаде, а сегодня вечером станцуешь для него на музыкальном вечере. —одобрительно вздыхая, сообщила юной девушке калфа, чем ввела подопечную в состояние лёгкой ошалелости, оказавшейся смущённой и немного скованной, но, постепенно собравшись с мыслями, наконец, прошла в учебный класс и, заняв место рядом с Карадениз, принялась внимательно слушать лекции, читаемые им всем агами и калфами, стараясь, не упускать ни одной малейшей детали.  

–-О чём тебе таком сообщила Нигяр-калфа, раз ты смутилась, Санавбер? —чуть слышно обратилась к соседке Карадениз, осторожно привлекая к себе её внимание, чем заставила Санавбер, вновь залиться румянцем смущения, с которым она застенчиво улыбнулась и чуть слышно выдохнула:  

–-Я вечером иду на музыкальный вечер в покои к Шехзаде Селиму, но даже не знаю того, как он выглядит! Вдруг он окажется толстым и мерзким, жестоким и похотливым. Брр! —брезгливо поёжившись, что нельзя было сказать о её собеседнице, которой один раз посчастливилось видеть юного Шехзаде, но решившей, подколоть подругу тем, что, загадочно улыбнулась и заключила:  

–-Мне мельком удалось один раз видеть Шехзаде Селима, Санавбер. Скажу, прямо, ты права. Он действительно мерзкий не то, что его красавец богатырь брат Шехзаде Баязед, который стройный, хорошо накаченный атлет и отважный воин. Шехзаде Селим, же наоборот, жирный мерзкий и жестокий увалень и пьяница, да и, очень похотливый. —еле сдерживая смех от, леденящего хрупкую душу, ужаса, хорошо читаемого в голубых глазах юной собеседницы, которая побледнела от отвращения и готова была в любую минуту, потерять сознание.  

Не известно, сколько прошло времени и прослушанных лекций, но вскоре в учебный класс, где занятия проводил старший евнух Гюль-ага, пришёл кизляр-ага Сюмбюль, который подошёл к Нигяр-калфе, наблюдающей за ходом занятий и высказал своё крайнее возмущение по поводу того, почему она до сих пор не занялась приготовлениями Санавбер Хатун к хальвету.  

–-Ну пусть девушка досидит до конца занятий, ага. Ты, только посмотри на то, с каким вниманием и старанием она занимается. —вступилась за подопечную старшая калфа, бросив на неё кратковременный доброжелательный взгляд, который та поймала и, всё поняв, не говоря уже о том, что, получив позволение Гюля-аги, бесшумно и не привлекая к себе ничьё внимание, подошла к наставнице с кизляром-агой, которые, не говоря ни единого слова, повели её в хамам.  

Вот только не успели они пройти и нескольких метров по, залитому яркими солнечными лучами, мраморному коридору, не обращая внимания на, семенящих мимо них, рабынь, как до них донёсся громкий голос Искандера-аги, грека по происхождению, ставшего другом и наставником юному Шехзаде Селиму, сопровождающего его везде в качестве не только оруженосца, но и личного секретаря:  

–-Внимание! Шехзаде Селим Хазретлири! —что заставило всю, находящуюся, в данную минуту в коридоре, дворцовую челядь выстроиться в почтительном поклоне в линию, не смея, поднять голову, что нельзя было сказать о юной Санавбер Хатун, которой терять уже было нечего, ведь Карадениз так сильно напугала её рассказами про Шехзаде, что девушке самой уже захотелось взглянуть на парня для того, чтобы лично убедиться в том, врёт ли подруга, либо нет, в связи с чем она решительно подняла златокудрую голову в тот самый момент, когда юноша уверенной важной походкой начал проходить мимо, выстроившихся в линию слуг, что позволило девушке, внимательно рассмотреть его и убедиться в том, что Карадениз получилась лгуньей, ведь юный Шехзаде Селим оказался, вовсе не жирным отвратительным пропитым увальнем, а статным, стройным, хорошо сложенным светловолосым, очень даже привлекательным юношей с правильными утончёнными аристократическими европейскими, вернее даже по большей части, славянскими чертами лица, а именно: светлой, почти белоснежной кожей, выразительными голубыми глазами, прямым аккуратным носом и чувственными пухловатыми губами, благодаря чему, Санавбер так сильно залюбовалась им, что даже не заметила того, как парень поравнялся с ней, тоже, залюбовавшись ею, из-за чего замедлил шаг, хорошо ощущая то, как учащённо забилось в мужественной мускулистой груди его трепетное, открытое для настоящей искренней головокружительной любви, сердце, из-за чего взгляды молодых людей, мгновенно встретились, а очаровательные лица залились румянцем смущения, приведя это к тому, что из-за, переполнявших девушку бурных чувств, доминантом над которыми, занимали обида на Карадениз вместе с трепетным волнением и невыносимым страхом перед самой первой в жизни близостью, Санавбер слегка пошатнулась и сама, того не заметила, как рухнула на руки к, вовремя подхватившему её, юноше, заботливо предостерёгшему её от падения на холодный каменный пол, оказавшимся немного растерянным, что помогло кизляру-аге с Нигяр-калфой, вовремя опомниться и подойти к Шехзаде Селиму, который бережно передал юную Хатун на руки к Сюмбюлю-аге, внимательно проследив за тем, как те унесли красавицу в общую комнату, чем воспользовался Искандер-ага, бесшумно подошедший к своему юному господину и, почтительно ему поклонившись, напомнил:  

–-Шехзаде, вы собирались пойти к вашей дражайшей матушке. —что помогло юноше, постепенно опомниться и, выйдя из мира романтических грёз с мечтаниями, которыми уже, окончательно завладела Санавбер Хатун, вспомнить о том, куда он направлялся, вернувшись во дворец с пятничного намаза в главной столичной мечети с приветствием на дворцовой площади, из-за чего, благодарственно кивнул мудрому другу-наставнику и продолжил путь.  

Но, а, что, же касается юной Санавбер Хатун, она не забыла о данном самой себе обещании, хорошенько разобраться с Карадениз Хатун, вероломно оболгавшей Шехзаде Селима, в связи с чем, девушки уже сидели на тюфяках и, не обращая никакого внимания на, семенящих мимо них взад-вперёд, дворцовых обитателей и окутавшие их шёлковым покрывалом, золотые яркие лучи, заходящего за линию горизонта, солнца, окрашивающего всё вокруг в медные и золотые тона с оттенками. Девушкам было не до них по той лишь простой причине, что Санавбер высказывала соседке, переполнявшее её всю, огромное недовольство:  

–-Я, конечно, не знаю о том, как выглядит твой любимчик Шехзаде Баязед, но настоятельно прошу, больше не говорить напраслину на Шехзаде Селима потому, что он, вовсе не такой, как ты мне его описывала, а истинный благородный красавец, обладающий очень чутким и добросердечным характером! Да и к тому, же он очень одинок и раним. Конечно, если не хочешь нажить себе врага в моём лице. —угрожающе предостерегла, удивлённую до крайности, собеседницу, в мыслях сделавшую для себя вывод о том, что, вероятно, после занятий, её соседка всё-таки встретилась с юным Шехзаде-регентом, раз так активно его защищает, не заботясь о том, что может легко потерять подругу, благодаря пониманию о чём, Карадениз тяжело вздохнула, даже не догадываясь о том, что за всей их ярко-эмоциональной беседой внимательно следит ункяр-калфа Нигяр вместе с младшими помощницами, но не вмешиваются по той лишь одной простой причине, что им пришлась глубоко по душе, проявляемая юной русской рабыней, активная защита их Шехзаде-регента, натолкнувшая Нигяр на мысль о том, что Санавбер, действительно влюблена в него, раз готова беспощадно «грызть» или «разорвать» любого, кто посмеет очернить её сердечного избранника, проявляя наложницу никак иначе, как отчаянную воительницу, что вызывало к ней уважение у окружающих, но не у её соседки, которая, чувствуя себя виноватой, внезапно произнесла:  

–-Да, что это с тобой происходит, Санавбер? Неужели ты влюбилась в Шехзаде Селима? —что напоминало скорее вопрос, чем утверждение, но и его оказалось, вполне себе достаточно для того, чтобы юная русская наложница вспыхнула, подобно яркому пламени в костре и, залившись румянцем смущения, возмущённо воскликнула:  

–-А это уже моё личное дело, Карадениз! Не лезь туда, куда тебя не просят! —и, не говоря больше ни единого слова, плавно поднялась с тюфяка и, заметив главную калфу о, чём-то тихо беседующую с помощницами, решила подойти к ней для того, чтобы узнать о том, нет ли для неё каких-либо поручений, о чём и осведомилась, крайне мягко и бесшумно подойдя ближе и почтительно поклонившись, что очень сильно понравилось главной калфе, решившей, помочь подопечной скорее встретиться с юным Шехзаде, из-за чего она одарила подопечную доброжелательным взглядом и, загадочно улыбаясь, распорядилась:  

–-Возьми-ка сейчас ведро с тряпкой и пойди приберись в покоях нашего Шехзаде, Хатун! —девушка, хотя и залилась ещё большим румянцем, но всё поняла и, почтительно откланявшись, ушла выполнять приказание ункяр-калфы, провожаемая её одобрительным взглядом и сопровождаемая младшим евнухом-негром из Эфиопии.  

И вот, спустя пару минут, юная Санавбер Хатун уже подошла к покоям Шехзаде Селима, но пройти во внутрь ей не позволила бдительная стража, известив её о том, что их достопочтенный господин до сих пор находится в зале заседания Дивана, что вызвало понимающий вздох у девушки, которая, даже и не собираясь с ними спорить, уже вознамерилась вернуться в гарем, но ей это не позволил сделать, сопровождающий её, ага, обратившийся к стражникам со словами, не терпящими никаких возражений:  

–-Санавбер Хатун пришла для того, чтобы приготовить покои нашего Шехзаде к сегодняшнему празднику! Так распорядилась Хюррем Султан! —перед чем стражники не смогли воспрепятствовать и, не говоря больше ни единого слова, бесшумно распахнули перед рабыней дубовые створки арочной двери и, внимательно проследив за тем, как она вошла в покои, закрыли их вновь, что позволило евнуху-эфиопу, одобрительно кивнуть и, выждав немного, вернуться в гарем, а между тем, что касается самой наложницы, она с нескрываемым восхищением окинула взглядом просторные, выполненные в красных и зелёных тонах, дорого обставленные покои, разбавленные многочисленной различной золотой лепниной с шикарными персидскими коврами с пёстрым крупным растительным орнаментом, но находящиеся в жутком беспорядке, за устранение которого и активно взялась юная девушка вместо того, чтобы готовиться к вечеру, хотя и, прекрасно знала, что, вполне сможет выступить на нём и без репетиций, чем, в данную минуту занимались другие, отобранные, девушки под внимательными наставлениями Сюмбюля-аги с Гюлем-агой, не находящие общего согласия в том, как следует обучать танцам рабынь, что приводило к забавным склокам, вызывающим беззаботное веселье у наложниц.  

Вот только, занимающейся, в данную минуту, уборкой роскошных покоев юного Шехзаде-регента, юная девушка так глубоко ушла в приятные мысли о вечере и о том, что происходит в общей комнате, что совершенно не услышала то, как бесшумно открылась дверь и, в свои покои мягко вошёл их юный хозяин, пожелавший немного отдохнуть после насыщенного дня перед праздничным вечером, так как эмоционально устал, но какого, же было его приятное удивление, когда он застал в них юную девушку, уже завершающую уборку тем, что она вытирала влажной салфеткой пыль со всей мебели, что-то напевая себе под нос, хотя это и продлилось ровно до тех пор, пока, словно почувствовав то, что за ней кто-то внимательно наблюдает, Санавбер внезапно ни прекратила уборку и, стремительно обернувшись, увидела, что этим внезапным визитёром является сам юный Шехзаде-регент, вовремя спохватилась и ошеломлённым восклицанием:  

–-Шехзаде, простите меня за то, что я не заметила того, как вы вернулись! —залилась румянцем неподдельного смущения, хорошо ощущая то, как бешено колотится в груди её трепетное сердце, что получилось очаровательно и очень невинно, но при этом, вызвало добродушную улыбку у юноши, одарившего юницу ласковым взглядом с заботливыми словами, обращёнными к ней:  

–-Не бойся меня, Хатун! Если пожелаешь, я могу вообще не смущать тебя больше! —и, не говоря больше ни единого слова, Селим вышел на балкон, провожаемый благодарственным взглядом Санавбер, мгновенно завершившей уборку покоев и покинувшей их, впустив в них других слуг для того, чтобы они довершили все приготовления, а сама вернулась в гарем для собственных сборов, хорошо ощущая то, как пылают смущением до сих пор её бархатистые щёки, не говоря уже об, учащённо колотящемся в груди, сердце, что ни укрылось от внимания главной калфы, а именно от Нигяр, которая, вот уже на протяжении нескольких минут помогала, отобранным для танцев, девушкам подобрать подходящий цвет и платье, советуя, какое украшение лучше подчеркнёт индивидуальную особенность каждой наложницы с выигрышной стороны, не говоря уже про макияж и аромат духов.  

–-Вай! Вай! Вай! Я так понимаю, свидание с Шехзаде у тебя прошло удачно, Санавбер Хатун! Ведь не зря, же твоё хорошенькое личико, сейчас пылает от смущения! —доброжелательно улыбаясь подопечной, привлекая к себе её внимание, произнесла Нигяр-калфа, бесшумно подойдя к ней, что заставило юную девушку, залиться ещё большим румянцем и, застенчиво отведя серо-голубой взгляд, скромно улыбнуться и мечтательно вздохнуть:  

–-От вас ничего не скроешь, Нигяр-калфа! —но раскрывать подробности, юная девушка не стала, считая это, крайне не приличным, да и она сама не являлась сплетницей, особенно их распространительницей лишь по той одной простой причине, что осуждала это, прекрасно понимая, что наставница полностью поддерживает её. И не ошиблась, ведь ункяр-калфа, прекрасно поняла юную подопечную, в связи с чем, одобрительно кивнула и помогла ей облачиться в полупрозрачное шёлковое платье небесного голубого яркого оттенка и, подобрав необходимые украшения из бриллиантов и голубых топазов с такими, же тончайшими нитями, вплетёнными в шикарные золотистые волосы юной наложницы, не говоря уже о терпком аромате ландышей, тем-самым, намекая на то, что юная Санавбер, совсем как, постепенно распускающийся из-под снега, ландыш, пробивает себе, полный огромных опасностей и пролегающий через, невыносимо острые тернии, путь к чистой, нежной и трепетной любви. Девушка поняла мудрую наставницу и, согласившись с её советом, надушилась, выбранным специально для неё ароматом туалетной воды, внимательно вникая в, даваемые ей последние наставления главной калфой, в то время, как её подруги, для полной уверенности, ещё репетировали те танцевальные движения, которые давались им, проблематично.  

А между тем, над Османским Государством, плавно спускались сумерки, окрашивая всё вокруг в тёмные: синие, зелёные и фиолетовые с бардовыми тона с оттенками, ознаменовывая собой, вступление вечера в законные права вместе с приближением праздничного вечера в роскошных покоях семнадцатилетнего Шехзаде Селима, где на мраморном балконе, репетировали дворцовые музыканты, настраивая на необходимый диапазон, инструменты, тем-самым, невольно мешая парню отдыхать, что ему надоело до такой степени, что он не нашёл ничего лучше кроме, как пойти в хамам и там отдохнуть, благодаря чему, он так и поступил, тем-самым, позволяя музыкантам, раскрепоститься и, чувствуя себя свободно и уверенно, хорошенько всё, как следует отрепетировать, благодаря чему, все, принимающие участие в весёлом празднике, люди завершили свои приготовления и после того, как получили положительное одобрение главных калфы Нигяр и евнуха Сюмбюля, отправились в великолепные покои Шехзаде Селима для того, чтобы порадовать его своими умениями и, смутно надеясь на то, что он уже полностью успел отдохнуть от дневных государственных забот и вернулся из хамама в покои.  

И вот, в главных покоях музыканты уже проигрывали зажигательные мелодии, под которые перед, царственно восседающим на широком ложе, юным Шехзаде Селимом, который был одет в бирюзовые парчовые и золотые шёлковые облачения, задорно танцевали наложницы, как и золотоволосая четырнадцатилетняя Санавбер Хатун, облачённая в нежное яркое голубое полупрозрачное шёлковое платье, при этом, каждое её грациозное движение было наполнено природной пластикой, изяществом и, вложенной в них, душой, не говоря уже о синхронности исполнения танцевальных па, пока, наконец, ни смолкла музыка, и девушки грациозно ни сели на дорогой ковёр, давая, Санавбер понять о том, что теперь наступило её время показать себя.  

Она поняла их и принялась солировать с ещё большей грацией с пластичностью, что привлекло к ней внимание Селима, из-за чего он заворожённо принялся смотреть на неё, мысленно признаваясь себе в том, что оказался окончательно, пленён её и, совершенно не желает вырываться на свободу, ведь сейчас Санавбер Хатун открылась ему с совершенно другой стороны, благодаря чему, юноша ещё больше сконцентрировался на завораживающем танце юной девушки, что совершенно забыл о, стоявшем возле него, круглом столике с, вызывающими аппетит, различными яствами и совсем не заметил того, как по окончании танца, бросил Санавбер фиолетовый шёлковый платок, означающий для неё, приглашение на хальвет, который, непременно, должен состояться никак иначе, как завтра вечером.  

И вот, немного смущённая, оказанным ей, знаком внимания, Санавбер Хатун, постепенно отдышавшись и, наконец, собравшись с мыслями, подобрала платок с пола и, крайне бережно прижимая его к своей трепетной груди, почтительно откланялась и с молчаливого позволения юного Шехзаде, выразительные серо-голубые, обрамлённые густыми шелковистыми золотисто-русыми ресницами, глаза уже, неумолимо сильно смыкались от огромной усталости, осторожно намекая ему на то, что уже пора укладываться спать, покинула покои и, сопровождаемая кизляром-агой Сюмбюлем вместе с ункяр-калфой Нигяр пошла по, залитому лёгким медным мерцанием, исходящим от пламени чугунных факелов, вставленных в серый мрамор стен, хорошо ощущая то, как пылают от смущения и восторга её бархатистые щёки, не говоря уже об учащённом сердцебиении, которое юная девушка никак не могла унять, хотя и в мыслях уже наступила ясность.  

–-Хм! Какой хорошенький фиолетовый платочек! Береги его, как «зеницу ока», Санавбер, ведь это твой пропуск к счастью! —с восторженной доброжелательностью подметила ункяр-калфа, чем вызвала у подопечной лёгкое недоумение, отчётливо отразившееся в ясных голубых глазах, с которым она уставилась на наставницу и осторожно осведомилась:  

–-А что будет завтра вечером? —благодаря чему Нигяр-калфа изумлённо переглянулась с кизляром-агой, тем-самым, позволяя ему, объясниться, что он и сделал, незамедлительно, предварительно, понимающе вздохнув:  

–-Тебе предстоит разделить ложе с нашим Шехзаде, Хатун! Ночь головокружительной любви и страсти тебя ждёт! —из-за чего юная девушка, прекрасно осознав то, что кроется за этими словами, залилась, куда большим смущением, чем было до этой минуты, погрузившись в, куда большую глубокую романтическую задумчивость.  

Благодаря чему, юная девушка, совершенно не заметила того, как перешагнула через порог и, бегло осмотревшись по сторонам, увидела, что все её соседки лежат на тюфяках в ночном одеянии и возможно спять, вздохнула с облегчением, ведь это означает, что никто из них не накинется на неё с расспросами о вечере, разговаривать о котором ей, совершенно не хотелось по одной лишь простой причине, что усталость этого насыщенного на события, дня уже давала о себе знать в виде непреодолимого желания, как можно скорее лечь на тюфяк и забыться крепким, восстанавливающим силы, сном для того, чтобы завтра вечером не выглядеть перед юным красавцем-Шехзаде, как сонная муха, а для этого девушке необходимо хорошо выспаться, благодаря чему, она подошла, наконец к своему лежаку и принялась укладываться спать, хотя и была на столько сильно перевозбуждена праздником, что до сих пор анализировала его в мыслях, не говоря уже о его кульминации, а именно, брошенном ей юным Шехзаде, фиолетовом платке, означающим то, что девушке предстоит разделить ложе с ним, а именно расстаться с девичеством во время самой первой близости, конечно, Санавбер вовсе не считалась пугливой глупой девственницей, трясущейся за свою честь и боящуюся боли при её потери, ведь она, пока жила в гареме крымского хана, обучаясь искусству обольщения с любовными утехами, перестала бояться первой ночи, хорошо понимая то, что она рано или поздно всё равно наступит, но с другой стороны, конечно, же лучше бы она произошла как можно скорее, не говоря уже о том, что в заботливых объятиях любимого мужчины, каковым, на данный момент, становился для девушки Шехзаде Селим, которого она, совершенно не боялась и, напротив, даже, почему-то начала доверять и тянуться всем своим скромным существом, мысленно признаваясь себе в том, что даже не побоялась бы находиться в его обществе голой. А чего смущаться?  

Но вот, в эту самую минуту, в ход её мыслей дерзко ворвались другие девушки, которые даже и не собирались спать по той лишь простой причине, что с нетерпением ждали возвращения своих подруг для того, чтобы их обо всём расспросить, но, чтобы не привлекать к себе внимание калф с агами, притворились спящими, и вот, наконец-то они дождались желанной минуты и обрушили на Санавбер с другими девушками шквал из вопросов с бурными обсуждениями о том, что происходило на вечере и как вёл себя Шехзаде-регент, от чего ей помогала отбиваться Карадениз Хатун, которая, тоже, кстати говоря, танцевала на празднике в покоях Шехзаде Селима, из-за чего призналась самой себе в том, что оказалась очень сильно не права, сегодня утром, когда говорила подруге о том, какой он ужасный и мерзкий, но так же и осознала то, что ей ничего не светит рядом с ним, ведь он, как девушка успела заметить, уже влюбился в её дражайшую подругу, благодаря чему, никого не замечал из рабынь, кроме Санавбер, поэтому и смотрел лишь на неё одну, о чём отрезвляюще заявила соседкам:  

–-Даже и не мечтайте о Шехзаде Селиме, девушки! Он никогда не обратит на вас внимание из-за того, что его сердце занято нашей Санавбер! Шехзаде влюбился в неё и наблюдал только за её танцем. —что прозвучало для девушек, подобно болезненной отрезвляющей пощёчине, заставившей их, мгновенно замолчать и, не говоря больше ни единого слова, наконец-то, вновь улечься и заснуть, что ни укрылось от внимания, стоявшей немного в стороне от них, ункяр-калфы, оценившей вразумительные слова Карадениз Хатун по положительному достоинству.  

Вот только юная наложница даже не догадывалась о том, что о её блестящем выступлении и особенно о финале с приглашением на жаркий хальвет, уже узнала от верного Гюля-аги достопочтенная Хасеки Хюррем Султан, которая никак не могла лечь спать, не узнав о результате её авантюры, из-за чего сидела на, обитой светлой парчой позолоченной софе возле камина и внимательно выслушивала подробный отчёт от, стоявшего в почтительном поклоне, Гюля-аги о, только что завершившимся музыкальном вечере в покоях Шехзаде Селима, но, услыхав о том, что её сыну на столько сильно понравился танец Санавбер Хатун, что он даже бросил ей фиолетовый платок, Хасеки Хюррем Султан пришла в неописуемый восторг, ведь эта реакция сына на её подарок, позволяла молодой рыжеволосой женщине, начать тщательно продумывать дальнейшие шаги по укрощению старшего сына, постепенно набирающего силу с уважением у высокопоставленных сановников и представителей всех религиозных конфессий, не говоря уже о начальниках воинских подразделений.  

–-Ну, что, же, Гюль-ага! Утром приведи ко мне Санавбер Хатун для того, чтобы я могла ей дать необходимые наставления перед тем, как вы с Сюмбюлем-агой и с Нигяр-калфой поведёте её в хамам, где и начнёте готовить к хальвету. —одобрительно вздыхая, но при этом, продолжая, находиться в глубокой мрачной задумчивости, распорядилась Султанша, внимательно проследив за реакцией верного слуги, которому, совершенно было далеко не по душе то, что госпожа намеревалась руками юной Хатун извести в могилу, пусть даже и медленными, еле заметными шагами, самого достойного из своих Шехзаде, каковым старший евнух считал Селима, являющегося его самым главным, вернее сказать единственным любимчиком, из-за чего из мужественной груди евнуха вырвался тяжёлый вздох, с которым он откровенно произнёс:  

–-Возможно, вы сейчас сочтёте мои слова за дерзость, госпожа, но видит Аллах, я совершенно не желаю того, чтобы, в ходе наших с вами интриг, Шехзаде Селим оказался низвергнут в могилу! Он этого совершенно не заслуживает. —что заставило Султаншу, поначалу вспыхнуть праведным гневом от столь дерзких слов верного слуги, но, понимая, что он таким способом защищает своего любимчика-шехзаде, считая именно его самым достойным наследником Великого Султана Сулеймана, а не её избранника, пусть даже и чрезмерно вспыльчивого и нарцисстичного, не умеющего, признавать собственных ошибок, которые часто являются роковыми, любимого сыночка, то есть Шехзаде Баязеда, не стала возмущаться и высказывать возмущение, вместо этого, Султанша понимающе вздохнула и, собравшись с мыслями, миролюбиво заключила:  

–-Хорошо, Гюль-ага! Я подумаю над твоими словами, но, а сейчас можешь быть полностью свободен и возвращаться в ташлык!  

Евнух вздохнул с огромным облегчением и, почтительно откланявшись, пожелал госпоже доброй ночи и ушёл, прочь из её покоев, провожаемый понимающим взглядом Достопочтенной Хасеки Хюррем Султан, которая, просидев так на софе ещё какое-то время, наконец, легла спать.  

Но, только он вышел в коридор и, пройдя немного по нему, погружённый в глубокую мрачную задумчивость о том, как ему распорядиться, вручённым госпожой, прозрачным пузырьком с сильным ядом, предназначенным для юного Шехзаде Селима, который должна завтра вечером, во время ужина влить ему в еду юная Санавбер Хатун, оказался громко окликнут, идущей ему на встречу, Михримах Султан, облачённая сегодня в изящное белоснежное парчовое платье с атласным безрукавным кафтаном:  

–-Гюль-ага, что происходит? Кто посмел тебя расстроить? —которая издалека заметила то, что с преданным их агой творится что-то неладное, ведь иначе его лицо ни выражало бы такую невыносимую душевную печаль с обречённостью, да и глаза бы не блестели от горьких слёз, готовых в любую минуту скатиться по румяным щекам тонкими прозрачными солёными ручьями, благодаря чему, евнух почтительно поклонился Султанше и, терпеливо дождавшись момента, когда она стремительно подошла к нему, вручил ей пузырёк с ядом со словами, напоминающими измождённый стон:  

–-Наша достопочтенная валиде Хюррем Султан сейчас дала мне этот пузырёк и приказала вручить его нашей подопечной Санавбер Хатун для того, чтобы она влила яд в еду нашего дражайшего Шехзаде Селима во время их совместного ужина, что само-собой обречёт пару на смерть: Шехзаде от яда, а юную Хатун от удавки с утоплением в Босфоре. —что ввело молодую Султаншу луны и солнца в состояние глубокого оцепенения с возмущением, во время которого, она решительно вскрыла пузырёк и, вылив его содержимое на мраморный пол, с той, же воинственностью произнесла:  

–-Наша с тобой задача, Гюль-ага, не извести моего брата в могилу коварными ухищрениями нашей валиде, а с помощью Санавбер Хатун помочь ему раз и навсегда забыть о его венецианке по имени Нурбану и возвести его на трон нашего дражайшего Повелителя, конечно тогда, когда он нас покинет и отправится в свой вечный поход! —и, выдержав короткую паузу, внимательно проследила за тем, как её собеседник, постепенно успокоился и собрался с мыслями, доброжелательно ему улыбнулась и продолжила. —Матушка избрала не того кандидата в наследники Престола. Баязед слишком вспыльчив и не уравновешен для потенциального Падишаха, для этого ему необходимо научиться владеть собой и внимательно прислушиваться к тем, кто даёт ему мудрые советы. Вот Селим—совсем другое дело. Он сначала неоднократно подумает прежде, чем что-то свершить, не говоря уже о том, что осторожен, хитёр, изворотлив и подходит ко всему осмотрительно. Из него получится идеальный Султан. —с чем мудрый и дальновидный евнух полностью согласился, одобрительно кивнув и подтвердив уверенным голосом:  

–-Да, госпожа! Вы, совершенно правы, но, вот только попробуйте доказать об этом нашей дражайшей Валиде. —благодаря чему между собеседниками воцарилось мрачное молчание, во время которого каждый из них думал над тем, как им защитить юных Шехзаде Селима с Санавбер Хатун от коварных покушений Хюррем Султан, придя к общему решению о том, что им ничего другого не остаётся кроме, как стараться разрушать все её планы, на чём они и расстались, разойдясь каждый по своим покоям, где легли спать, забывшись крепким сном.  

И вот утром, когда голубой небосклон заволокло густыми хмурыми тучами и, казалось, что из них вот-вот пойдёт проливной дождь, а во дворце Топкапы все слуги занимались своими обычными делами, юная Санавбер предстала перед очами достопочтенной Хасеки Хюррем Султан, которая сегодня пребывала в приподнятом настроении, о чём свидетельствовала её лучезарная добродушная улыбка, украшающая её миловидное лицо.  

–-Запомни, Санавбер! На данный момент твоё оружие—невинность, но как ею воспользоваться, решать именно тебе. Конечно, ты можешь отдать её моему сыну в первую же вашу ночь и стать обыкновенной гаремной пустоголовой «курочкой», но, если ты подойдёшь ко всему с изворотливым умом и хитростью, то тебе удастся превратить Шехзаде Селима в своего врага, что мы с тобой и добиваемся, ведь попасть в его постель не главное. Этого легко может добиться каждая наложница. Для нас главное сделать так, чтобы ты не только в ней удержалась, но и навсегда вытеснила из неё и из души с сердцем Селима его Баш Хасеки венецианку Нурбану, так что эту ночь, можешь считать очередным экзаменом, но для того, чтобы тебе его здать успешно, ты должна предстать перед светлыми очами моего сына во всём блеске, но а для этого я подобрала тебе, вот это очаровательное голубое платье, которое подчеркнёт твою непорочность вместе с изящностью! —наставленчески произнесла Хюррем Султан, крайне бережно держа в руках скромное, но при этом очаровательное полупрозрачное голубое платье нежного оттенка, обшитое блестящим кружевом, продолжая доброжелательно улыбаться юной подопечной, стоявшей перед ней в почтительном поклоне и не смея, взглянуть на подарок госпожи из-за того, что её хорошенькое личико пылало румянцем смущения, но, не смотря всю свою девичью скромность, наложница всё-таки, благодарственно улыбнулась и чуть слышно выдохнула:  

–-Благодарю вас, госпожа!  

Та одобрительно кивнула и, заключив всё с той же доброжелательностью:  

–-Не стоит благодарить, Санавбер! —выдержала небольшую паузу, но лишь для того, чтобы внимательно проследить за тем, как, вручённое ею платье для юной подопечной унёс, стоявший всё это время немного в стороне в почтительном поклоне и в ожидании дальнейших распоряжений, Гюль-ага, захотела ещё что-то сказать юной подопечной, как, в эту самую минуту, бесшумно открылись деревянные створки арочной двери, и в великолепные покои к дражайшей матери вошёл Шехзаде Селим, сияющий доброжелательной улыбкой, с которой он мягко подошёл к матери и, минуя очаровательную юную наложницу, уже ставшей в его сердце фавориткой, произнёс:  

–-Валиде, ваш скромный сын Шехзаде Селим пришёл к вам для того, чтобы засвидетельствовать своё почтение и за одно просить благословения на текущий день. —прекрасно чувствуя, что вся доброжелательность с любезностями, проявляемые ею в его отношении, напускные, даже наигранные, ведь она никогда не видела в нём потенциального наследника, да и как к сыну, относилась с холодным безразличием, но, какого, же было удивление юноши, когда достопочтенная Хюррем Султан заботливо обняла сына, вероятно, желая, показать себя перед рабынями любящей матерью и, чуть слышно произнеся:  

–-Доброго и продуктивного дня тебе, сынок! —легонько потрепала по бархатистым щекам и коротким аккуратным светлым волосам, совершенно забыв о присутствии возле них Санавбер Хатун, которая, почувствовав себя лишней, решила оставить мать с сыном одних, для чего, почтительно откланялась и, получив от госпожи позволительный кивок рыжеволосой головы, вышла из покоев.  

Но, не пройдя и нескольких метров, оказалась схвачена, терпеливо поджидающим её выхода, Гюлем-агой, который отвёл юную девушку за угол и, настороженно осмотревшись по сторонам, чуть слышно спросил, пристально всматриваясь в бездонные голубые глаза подопечной:  

–-Тебе госпожа что-нибудь ещё давала, кроме того платья, Хатун? —чем вызвал у наложницы искреннее недоумение, с которым она посмотрела на агу, как на ненормального, но, чувствуя не ладное, поспешила осведомится, из-за чего встречно спросила:  

–-О чём это ты, Гюль-ага? Что мне могла ещё подарить наша достопочтенная Валиде, кроме того чудесного платья и наставлений? —что натолкнуло агу на мысль о том, что наложница находится в глубоком неведении о коварных интригах их госпожи, в связи с чем вздохнул с огромным облегчением, но, выдержав короткую паузу лишь для того, чтобы собраться с мыслями, предостерёг, ничего не скрывая:  

–-Даже не вздумай принимать из рук нашей госпожи всякие склянки и подобные им вещи, конечно, если не хочешь оказаться, зашитой в мешок, на дне Босфора, девочка! Отказывайся, ничего не опасаясь. Пусть султанша станет кричать на тебя и приказывать стражникам, наказать тебя за непослушание. Это можно пережить, да и мы с Сюмбюлем-агой и Нигяр-калфой всегда сумеем защитить тебя, не говоря уже о достопочтенной Михримах Султан, единственная цель которой, помочь нашему Шехзаде забыть о его Баш Хасеки в отличии от Хюррем Султан, которая любыми самыми коварными способами старается извести несчастного в могилу для того, чтобы оставить своего, не умеющего владеть собой, любимчика, то есть Шехзаде Баязеда единственным наследником нашего великого Повелителя. —чем до глубины души потряс юную подопечную до такой степени, что она не могла вымолвить ни единого слова, мысленно признаваясь самой себе в том, что, теперь её отношение к достопочтенной госпоже Хюррем Султан уже не сможет быть прежним по той лишь одной простой причине, что она приложит все усилия для того, чтобы вместе с Михримах Султан всеми возможными силами защитить Шехзаде Селима, о чём и душевно сообщила Гюлю-аге, не учтя одного, что весь их разговор слышал, бесшумно подошедший к ним, юный Шехзаде Селим, покинувший покои дражайшей Валиде, почти сразу после них, в связи с чем сдержано вздохнул и предложил, обращаясь к юной рабыне, тем-самым привлекая к себе её внимание:  

–-Я так понимаю, ты ещё не успела позавтракать, Хатун, поэтому мне бы, очень сильно хотелось бы, чтобы ты это сделала в моих покоях и вместе со мной! —чем заставил гаремного агу вместе с его подопечной, мгновенно встрепенуться и, заметив его, приветственно поклониться, глубоко польщённые вниманием, оказанным им юной наложнице, которая не посмела ослушаться и, смущённо краснея от смущения, покорно ушла в покои вместе с юным Шехзаде Селимом, провожаемые одобрительным взглядом Гюля-аги, выждавшего немного и вернувшегося в общую комнату.