Бежевый город

Я вдали вижу город, которого нет...  

Дверь широко распахнулась. С пола клубилась белая, ядовитая пелена, заполняя пространство ванной комнаты. Этот дым был похож на Неву в глубокую зимнюю ночь, когда река напоминала заснеженное поле, а падающие в нее снежинки испарялись, взмывая в небо клубами неуловимого пара. В тени от разноцветного света диско-шара, горела желтизной лампочка, освещая силуэт в дверях.  

Фигура стояла, чуть покачиваясь, не меняя позы. Глаза горели алыми факелами, каждую секунду то потухая, то вновь возгораясь. По слабому свету, казалось, что существо одето в длинную черную мантию, натянув на себя белую шляпу, – похожую на ту, которая была в отечественном фильме “Лимонадный Джо”, – рукой маня к себе. Меня этот силуэт пугал, но и сеял недюжинное любопытство: к чему он так активно призывает? Не просто ведь так время тратит? Постояв пару минут, фигура испарилась под звуки западных хитов.  

Я лежал в прохладной, наполовину пустой ванне. Вода волнами колыхалась из стороны в сторону. Рядом со мной лежала Она – моё всё, что нужно для жизни обычного парнишки. Не знаю, сколько времени мы провели здесь. Бывали разные минуты: когда-то становилось жарко или особенно холодно, воду из крана приходилось подливать либо же наоборот сливать, я чистил себя от трудовой грязи и прибывал в нирване, включал торжественную музыку и мелодии, под которые скорбел. Но, как оно не было, мне нравилось в ванной, какие бы тяжелые минуты не наступали.  

Она лежала рядом со мной. Места, очевидно, нам хватало. Сюда бы поместилось человек пятнадцать – ванна у нас огромная. По ее словам, самая большая в доме. Она же у меня была гордая, грозная, с занесенным в руке мечом, готовая сражаться одна против всех. И, если наступал тот миг, когда весь этаж был против нее, то я становился рядом, держа автомат наготове, следя, чтобы враг в ночи не проскользнул. Мы жили пословицей: “Сам умирай, а друга выручай”, и я был тронут нашей с ней такой взаимовыручкой.  

Она любила меня. Для всех недругов “железная леди”, для меня же ласковая, нежная и добрая. Я, признаться, любил ее больше матери. Она делала для нашего благополучия всё, подбивая меня заняться полезным делом, и я не отставал, весной и летом – в поле, осенью и зимой – на заводе.  

Я бы и тысячу лет лежал в ванне с ней, но перемены в жизни необходимы.  

Потупленными движениями отравленного тела, я вышел из четырех стен ванной, закрыв за собой дверь. Сзади, в спину, кричала Она, барабаня в железный занавес, вибрацией кулаков причиняя мне фантомную боль. Я прижался к двери ухом, слыша, как она опустилась на пол и рыдала:  

– Вернись... пожалуйста... не губи меня... родной... – тихо, совсем бесшумно звала Она меня к себе. Сердце разрывалось от плача, но я не понимал ее пролитых слез. Я же вернусь! Выйду, погуляю немного, проветрюсь, и сразу к ней! Может, после моего возвращения наша ванна станет лучше?  

Выйдя в коридор, меня захлестнула громкая музыка, смысла слов которой я не понимал, но она мне начинала нравиться. Чувство такое, словно я открыл форточку и в душное помещение залетел бодрый августовский ветер, приятный и свободный. Под шум веселья и криков в гостиной, я больше не слышал рыданий из ванной, пойдя к людям.  

Я ступил плавными движениями в гостиную, где, мне казалось, человек тринадцать отрываются по полной. Колонки со всех сторон взрывали не квартиру, а целый дом. Люди танцевали так, будто завтра их парализует, погибая под бешеный темп западной музыки. Красно-синяя пелена накрыла полураздетых девушек и парней, соединяя воедино их отражения в матовых стеклах.  

В таких гостиных, признаться, я не бывал. Никаких ковров на полу и стенах, сервантов, раздвижных столов и обоев в спокойных тонах; красного мячика посреди детской, полосатой юлы, двенадцати слоников на телевизоре, ваз, кружек с цветочками и ягодками... список вечен! Если я заходил к друзьям, то на сердце сразу становилось тепло и я чувствовал душой, что нахожусь дома. Здесь же подобного я не ощущал. Всё какое-то пустое или нарочито яркое, без домашнего уюта, с вечной борьбой человека и общества, где первый пытается сделать свое жилище уникальным, а от того оно и становится пустым. Эта энергия гремела под венами, в крови людей, которые совсем недавно были друг другу товарищами.  

Покачиваясь, я плюхнулся на кожаный белый диван к девушке, выглядевший роскошно и в новинку. Тысячи камней всех цветов, тонна косметики, короткая юбка и майка с открытым животом. Мне, с одной стороны было неловко, а с другой: смотри, дурак, любуйся, пока есть возможность. Смутно разглядев, кого это принесло на диван, она потянулась в мою сторону, и уже через секунду я чувствовал теплоту ее голоса у своего уха; несколько раз, приближаясь, она падала на мои колени, не в силах удержаться, схватив меня нежными руками за шею, громко смеясь из-за своего состояния:  

– Привет, милаха-парень... Ты как? На трезвых щах? – шептала в ухо девчонка, обнимая и пряча меня в своих волосах. – Хочешь чего нить?  

– Ну, здравствуй, – ответил я, оказавшись в непосредственной близости к зеленой помаде губ. – А чего предложишь?  

Девчонка вальяжно махнула на линии какого-то белого порошка на стеклянном столе. Между плясками люди подходили и резво в одну ноздрю занюхивали эти снежные дороги. Я не знал, что это, а мешать крепкий алкоголь – себя на утро не любить:  

– Не, спасибо. Я под алкашкой немножко.  

Услышав это, девчонка, похоже, разочаровалась во мне, чуть отдалившись:  

– Мда-а-а-а... дяденька... мда-а-а-а... У вас там в моде эта водочка, огурчики да баньку со снегом сибирским... у нас же снег другой... особый...  

– Прости. А ничего, если я спрошу, что это за парни в уголку сидят? Пьяные сильно? Чего это они целуются? – я хоть и видел, что мужики иногда под алкоголем обнимаются и целуются по-товарищески, особенно военные, но эти прижимались друг к другу совсем не по-товарищески и на военных слабо походили.  

– А! Эти? Ты че, против любви мужчины с мужчиной?  

– Да что-то пока не знаю... – потерялся я, действительно не понимая, что происходит.  

– А если я пойду целоваться с пацаном? Тоже против?  

– Ну, если он твой молодой человек, то целуйся сколько хочешь.  

– А если левый?  

– То это странно! – искренне ответил я, чувствуя себя чужим на этом празднике разврата.  

– Глупой души человек! – отвернулась от меня девчонка, явно разговор продолжать не собираясь.  

Посидел. Подумал. Возмутился. Встал.  

Находиться в толпе незнакомых людей мне перестало нравиться, хоть музыка реально была хорошей. Пройдя мимо отжигающей пары, я только сейчас почувствовал, как с меня стекают капли воды из ванны. Может, пойти поискать, чем вытереться?  

Хотя... ладно уж.  

Я вошел на балкон. Здесь никого не было. Достав сигарету, я закурил, пуская табачный дым в небо. Этот запах мне нравился намного больше, чем какой-то травянистый в гостиной. Да и кто вообще курит в квартире? Странные люди...  

Звездная даль впереди. Город, на который давила отсыревшая темнота. Густой туман, гуляющий над миллионами людьми. За чертой висела безучастно луна. Мелкий и не частый, как бисер, дождь падал на бетонные скелеты мрачных многоэтажек. В столь поздний час все должны были спать, но создавалось впечатление, что ночь поменялась местами со днем, и город над которым горели звезды активно жил, забыв, что такое покой.  

Оранжевые огни сверкали в переулках, куда зашли двадцать, а вернулись от силы пятеро, оставляя на асфальте далеко тянущиеся ручьи крови. Терминаторы чертовы, по другому не скажешь... Красные флаги, такие же мокрые, как моя футболка; в противовес молодежь и люди, желающие кровавой машине заглохнуть. По шоссе, под облаками марева, ехали танки, направляясь к единственному белому дому. Безграничная и сумасшедшая свобода.  

Выдохнув курево, я закрыл лицо ладонью. Потрогал волосы – приятно мокрые. Теперь каплям из ванны добавился уличный дождь.  

Ко мне вошел мужик лет сорока. Поникший, уставший и задумчивый. Закурив свою сигарету, он, смотря на меня, начал разговор, похоже, не в силах находиться в тишине:  

– Конец всему, парень. Жили-жили, а что будет? Получается, всё это было зря? Будущее светлое так и не наступило... Думаю, христианин так же разочаровывается, когда вместо рая видит пустоту. Ты посмотри на молодежь. Просто посмотри! Кто из них вырастит? Всё разрушили! Колются дозами этой западной “свободы”, и подохнут ведь! В домах – старики и притоны; на улицах – бандиты и менты; у власти – новые придурки! Где здесь быть обычным людям? Вот у меня семья. Дочь малютка. Жена в больнице, совсем угробила свое здоровье. Хоть бы выкарабкалась... Ничего в жизни не просил, а этого прошу: увидеть бы еще разок тебя, Настенька, в лучах южного солнца, прыгающий в лазурные волны... боже... Клянусь, родная, уедем отсюда. Хватит мучений. Воспитаем доченьку среди улыбок и солнца. Пожалуйста... борись...  

Мужику позвонили. Постояв несколько секунд с телефоном у уха, рука его дрогнула, и аппарат встретился лбом с землей.  

Смотря в призрачную даль, не видя и лучика в предрассветном небе, мужик последний раз затянулся и бросил сигарету вниз. Через несколько мгновений она упала, разлетевшись на миллионы искр, мгновенно потухших.  

– Шестой этаж, а быстро упала, согласись? Не ярко горела и всю попробовать не успел. Ладно, парень, спасибо за компанию.  

Мужик снял куртку, подойдя к краю балкона. Сбоку, честно, я даже не увидел, была крутая винтовая лестница, уводившая вниз, в бездну. Через один или два пролета она растворялась в мерцающей дымке. Мужик помахал мне, пойдя по ней вниз, потерявшись во тьме.  

Мои ноги подкосились. Я пытался удержать равновесие, схватившись за перила, но сразу же отдернул руки, повалившись на спину. Как ненормальный я орал и смотрел в небо, боясь опустить глаза хоть немного ниже – одинокий хруст на нулевом этаже говорил сам за себя. Придя в чувства, я, закрыв глаза и жуя внутреннюю сторону щеки, чтобы не потерять сознание, пополз на четвереньках в гостиную.  

Я верил, что в гостиной мне помогут и успокоят, но я никогда так не ошибался.  

От веселья не осталось и следа. Музыка больше не играла, все сидели вокруг телевизора, на экране которого плавали помехи; если бы не слабый белый свет, гостиную бы поглотила кромешная тьма. Диско-шар с колонками пропали, как и половина интерьера; вместо кроватей, столов и стульев – картонки из мусорных баков. С потолка сыпалась белая крошка, в воздухе чувствовался смрад и присутствие смерти, неуловимое, но такое явное, пленкой накрывшее всю квартиру, не пропуская в замкнутое пространство ни грамма свежего воздуха, от этого вызывая желание самостоятельно сдохнуть от кислородной недостаточности.  

Гостиная не походила сама на себя. Недавно веселые и любящие друг друга силуэты лежали на картонках, обсыпанные со всех сторон использованными шприцами. Молодые, сильные и прогрессивные контуры стонали без чувств, слабые, зависимые, вздрагивая и тихо крича, грязные и со мраком в зрачках. Девушки, красавицы и модницы, были наравне с парнями в лихорадочном состояние, покрытые язвами и красуясь запавшими носами.  

В углу лежала та самая девчонка с зелеными губами, привязанная собственным бюстгальтером к батареи, хнычущая в окружение трех спящих нелюдей. Вокруг них, на полу образовалась тонкая пленка льда из-за легкого мороза. Один из подонков в неадекватном состояние начал ломать руками эту пленку, а там подключились и остальные сволочи, насильно сделав из девчонки игрушку для собственной похоти.  

Красная пелена окутала взор.  

– Вы че сделали, твари угашенные! – заорал я в ненависти, готовый убивать. – Уроды гребанные! Зачем девчонку испортили?! А, мля?! Вставай, чертила херов!  

Я схватил одну из мразей за грудки, сильно помотав вверх-вниз; орал ему в лицо, плевался, не забывая вспомнить о его покойной матери и отце алкаше, но ублюдок не подавал никаких признаков жизни. Сначала, я ничего не понял, сменив ярость на подкравшийся неожиданно страх, отрезвев. Белый свет телевизора, всего лишь на одно мгновение осветил руку мерзавца, и я с ужасом отбросил труп.  

Я, пытаясь обрести спокойствие, сел в самый дальний угол гостиной, лицом прижавшись к изодранным обоям стены. Почувствовал успокаивающий холод, нежась, в попытке забыться. Сердце обрело привычный ритм. Находясь в полной темноте, защищенный закрытыми глазами, я начал верить, что всё это сон, никаких героиновых наркоманов, разрушенных семей, изнасилований и самоубийц на моих глазах. Но, взглянув на окровавленные кисти своих рук, я вновь вернулся в реальность, обернувшись на страшное зрелище.  

Стены, пол, одежда, девчонка и три гниды – всё было перепачкано океаном черной крови. От запястья до локтя сияли темные краски огромных порезов трех самоубийц. На полу валялся нож. Тела лежали с улыбками на лице, стеклянными глазами смотря в чернь потолка, похоже, еще живыми, видя там голубое небо и звезды, зовущие наверх. Мне представилось в голове, как три дряни резали себя, медленно истекая кровью и наслаждаясь, забывая о наркоманской ломке.  

Смотря на реальный ужас, я не чувствовал жалости к мертвецам. Мне было жаль лишь бедную девчонку, пережившую неизгладимый кошмар. Этих монстров я за людей не считал, а значит, ничего человеческого по отношению к ним во мне не играло.  

Показывая сам себе свою хладнокровность, я подобрал красное лезвие стали. Небольшой по сути кусок металла, а отправил на нулевой этаж трех нелюдей. Девчонка голубыми огоньками в темноте смотрела на меня, моля об освобождение. Переступая через трупы, я остановил взгляд на фиолетовом бантике в наружном кармане одного из насильников, заинтересовавшись, что это.  

Внутри бантика была маленькая, трагичная записка с фотографией женщины в преклонном возрасте:  

“Андрюша, вернись домой, пожалуйста. Я знаю, чем ты занимаешься. Столько денег не надо, только хочу видеть тебя рядом. Не забывай, что ты хотел усыновить мальчишку нездорового. Давай займемся этим. Построим дом, где будем жить вместе, как ты всегда мечтал. Неважно, какой кровью ты заработал эти деньги. Вернись. Я люблю тебя. Мама”.  

От прочитанного в голове зазвенело. Я тяжело вздохнул, ударив кулаком стену. С наслаждением почувствовал боль в костяшках, обозначавшую, что я всё еще живой в мире мертвых. Я посмотрел на лицо пацана, видя в нем своего сверстника. Отдышавшись и, с трудом переступив через себя, я вложил фотографию престарелой матери Андрюши в его холодную руку, закрыв глаза рано ушедшему человеку.  

Остальным я оказал такую же услугу, без причин веря, что они наравне или лучше Андрюши.  

“Как вы свернули не на ту дорожку, парни? Где был тот самый поворот на сто восемьдесят?.. ”  

Подойдя к девчонке, я легким движением разрезал кандалы, отбросив нож.  

Бросая нож в сторону, я и подумать не мог, что он врежется в ступню лежащего человека. В свете телевизора, я разглядел ту самую черную мантию и белую шляпу, спавшую с головы незнакомца. Это ведь он открыл дверь из ванны в этот ужасный мир... Я подошел ближе, увидев около рта остатки белой пены.  

Передознулся, дурак.  

Я хотел поскорее уйти, но девчонка поймала меня за руку и, потянув к себе, прижалась ко мне всем телом. Слезы падали на мое плечо, она не отпускала меня, словно сейчас шторм, а я маленькая тростиночка, держащая ее наплаву.  

Сзади по телевизору показывали Дедушку, как он говорил о свободе, светлом будущем и развитие. Но, стоя здесь, в гостиной, я рассмеялся. Мельком глянул на балкон, на место, где лежали трое, на незнакомца в белой шляпе, покрытую язвами молодежь – и я прекрасно понимал, что это и есть та самая безграничная “свобода”, которой так гордятся по телевизору, не осознавая, что она выглядит именно так, без солнца и счастья для всех.  

Она смотрела на меня как на спасителя. Я гладил ее по голове, целовал в лоб, сильнее сжимая в объятьях. Она, измазанная кровью, не хотела отходить от меня ни на секунду, но продолжать стоять в темном морге – психику рушить.  

– Всё закончилось. Мы построим новую комнату, верь мне. А пока, сходи в душевую, милая, отмойся от всего этого.  

И, она, правда, пошла.  

Мне же, нужно вернуться и закончить дело, без которого новой жизни с девчонкой не выйдет.  

Я открыл дверь ванны, в первую же секунду почувствовав на языке привкус металла. Комната напоминала туман в низине, густой и белый; занавеска задернута, вся пропитана водой, тяжело свисает, словно побывав на убитом солдате.  

Сделав шаг, впереди, прямо над ванной, где лежала она, замерцал свет, и раздался удар по воде. Поджав колени и уткнувшись в них подбородком, сидел женский силуэт за закрытой занавеской, не двигаясь. Меня пробрала дрожь. Свет мерцал, мерцал, и в одну секунду лампа лопнула. Осколки посыпались вниз, а в царствие вступила госпожа тьма.  

Дверь сзади меня захлопнулась. Осознавая, что выбора нет, я пошел к ванне, перестав видеть силуэт. Но, как только я сделал первый шаг, мои уши услышали низкий протяжный стон, и он исходил оттуда, куда был устремлен мой взгляд. Холодок пополз по спине. Стон перешел в крик, оглушив, и что-то невидимое ударило меня по затылку.  

Не потеряв сознание, я закрыл голову руками, защищая самое ценное. Как только я вылез из обороны, в темноте на стенах один за другим стали возникать страшные картины: тысячи солдат с автоматами и миллионы приговоренных у стен; сожженные села и повешенные дворяне на столбах; заснеженные лагеря далеко-далеко от цивилизации; перешептывания родителей и сосед у стены, пишущий донос; пожар революции. Тенями играли красные знамена, мгновенно исчезая. Люди в робах, смотрящие куда-то вдаль, оборачивались и смотрели мне в глаза, растворяясь во тьме.  

Из всех орудий ударило! Я повалился на рыхлую землю, слыша в голове топот армейских сапог, крики “УРАААААА!!! ”, стонущих солдат и приближение гусениц танков. Ропот над полем брани стоял страшный. Меня присыпало землей, я пытался выкопать свои ноги свободной правой рукой, но увидев, что вместо левой кисти у меня комок грязи, я очнулся.  

Пионеры. Барабаны. Тревога. Снаряды. Пули. Голод. Удар. Вспышка. Слева. Справа. Заберите меня отсюда!  

Весточка до родных летела слишком долго, а меня уже не было. Сгинув в болотах и подняв знамя над злобной тварью, я понял, что теперь меня ничего не держит. Я капитан своего корабля.  

Вернувшись из провалов сознания, я отдернул занавеску. Перед собой я видел худощавые, болезненные контуры той женщины, которую совсем недавно любил больше жизни. Воды осталась небольшая лужа, вместо полностью заполненной ванны. Потрогав воду, она оказалась ледяной. При таком объеме и температуре никакая жизнь в подобной среде невозможна.  

Она смотрела на меня без злости и сопротивления. Мы оба понимали, что после всего, что сделал для нее я, и чем она отплатила взамен, другой исход невозможен. Девиз всей жизни: “Сам умирай, а друга выручай”, стал одной большой иллюзией, где погибать был готов я, но никак не она.  

Я знал, сколько лапши повесили на мои уши эти бледные уста. Я знал, сколько раз она отправляла меня на смерть одним взмахом обессиленной руки. Но, зная обо всем этом, я не мог взять лезвие и легким движением провести по ее вене, смотря, как струйки крови расплываются и кружатся, попав в водоворот. Мое тело чувствовало мучение всех годов, но сердце оставалось незапачканным, даже спустя столько времени. Я, заложник своей привязанности, продолжал ее любить, считая другом, а с друзьями нужно “хорошо” до конца, чтобы не случилось.  

Минуты медленно шли. Я гладил ее волосы, держал за руку, целовал в холодное тело, прощался. Зарыдав, как ребенок над смертельно больной матерью, я нежно опустил ее голову под воду, надеясь, что она не мучается, ожидая, когда последний пузырек воздуха вылезет из ее тела.  

Лицо посветлело, медленно становясь прозрачней, желтея у висков. Вся фигура превратилась в безжизненный лёд. Вода заполняла до краев впадины ключиц, моментально пересыхая. Застывшими глазами она продолжала смотреть на меня. Контрольный пузырек поплыл наверх, в космос, растворившись об темную гладь воды.  

Она больше не дышала.  

Мое бренное тело опустилось на пол. Сложившись в комочек, я стонал от давящей боли внутри, продолжая любить призрак. Так душно... Хотелось погрузиться в эту же мертвую воду, потерявшись там, исчезнув навсегда. Я верил, что в толще воды больше воздуха, чем во всей этой поганой квартире!  

Я притронулся к воде, где лежала она, отшатнувшись, прогнав страшные мысли прочь. Нет, это не та дорога, которую я заслужил! Через меня прошли бандиты, наркотики, болезни, жестокость и безграничная свобода; война, голод, допросы, репрессии, расстрелы и серп с молотом – ничего из этого не мое будущее! Что-то другое, я уверен! Возьму лучшее и не забуду худшее – вот та самая дорога!  

К черту прошлый век, я сделаю нынешний золотым!  

В последний раз я посмотрел на нее, перекрестившись, выйдя из ванной. Идя по коридору, я вздрогнул от тишины – в дверь больше никто не барабанил...  

Я зашел в комнату, которую до этой секунды никогда не видел. На пороге стояла девчонка, такая красивая, что после всего пережитого, я улыбнулся и почувствовал на сердце тепло, которого так не хватало. После душа она обрела ту самую натуральную красоту, которую бессмысленно прятать под тонной косметики. Уютная домашняя одежда, без пошлостей, но со своими роскошными деталями; светлые волосы свисали до самых плеч; глаза и движения были живыми, осознанными, без всяких страшных примесей и белых крошек порошка у носа; пышные, розовые губы лишились блеска зеленой помады.  

Моя девчонка расцвела.  

Увидев друг друга, мы слились в поцелуе. Мое тело, пропитанное болью и мраком, наконец-то подняло со дна утонувший в недрах сознания вымпел, на борту корабля зажигая с четырех сторон яркие факела, мча среди ночного океана к свету, сжигая на своем пути тьму. Шрамы от нежных касаний заживали. Она лечила меня.  

Я, уставший от бесконечных войн, потерянный в алых снегах, не зная: “Кто я? Где я? ”, наконец-то нашел причину жить, обнимая ее, выведшую меня из этого страшного бреда, потянув со дна к солнцу. Кажется, спустя всю свою жизнь, я чувствовал внутри себя свет и покой.  

Наша новая комната была странным, но очень органичным симбиозом. Здесь присутствовали те самые уютные детали, маленькие серебряные статуэтки, детские рисунки, кораблики и то, что ценно лично мне и девчонке. Гости, которые придут к нам, будут чувствовать в нашей комнате уют, но другой, не общий, как у всех, а единственный на весь дом. Но, так же, не обошлось без современных технологий и нового стиля: игровая приставка, плазменный телевизор, всевозможные планшеты и смартфоны, компьютер, волнистый потолок, обои в бежевых тонах, ламинат из березы и яркие четыре лампы по всему периметру. Смешно, но я даже нашел тот самый диско-шар, включая его по праздникам.  

На кожаном белом диване сидели два ребенка. Строгая к себе и окружающим, но открытая и искренняя, девчонка читала рассказ “Николай и Надежда” неизвестного автора, чуть ли не плача. Рядом с ней, засматриваясь в окно и желая побыстрее пойти гулять, страдал от безделья маленький пацаненок с ингалятором в руке.  

Мое солнце, видя мой немного удивленный взгляд, отвела меня в сторонку и начала шептать на ухо:  

– Сейчас я тебе всё расскажу. Мальчик, он сирота, детдомовец. Его хотел взять... Андрей... Он астмой болеет, но ничего, я думаю, страшного в этом нет. Через годик в первый класс пойдет, вот же здорово! Непоседливый такой, уличный, прямо мое отражение! А вот девочка, ей четырнадцать, она такой же бриллиант... Мама умерла в больнице, а отец с горя спрыгнул... насмерть разбился, как понимаешь... одна куртка осталась... Она умная милашка, всегда имеет личное мнение, не подвержена всякой моде, живет со своими взглядами на жизнь. Думаю, с ней ты во многом сойдешься. У нас получится крепкая семья и это факт!  

– Согласен, дорогая, – кивнул я своей девчонке, обняв ее за плечи и смотря на родных детей.  

– Выглядишь, как тот самый сантехник из фильма Быкова “Дурак”, – серьезно, но с улыбкой сказала моя любовь. – Пытаешься всем сделать хорошо, а по итогу, всё остается на своих местах. Но, прошу тебя не бояться – в этот раз всё правда будет здорово. Главное учитывать успехи и ошибки. Согласен ведь?  

– Согласен, и в знак этого, официально заявляю: я бросаю курить! Буду на балконе на красоту города смотреть и чай пить с тобой в теплые времена. Айда за мной прямо сейчас!  

Я вошел на балкон. Здесь был я со своей девчонкой, смыслом всей жизни. Достав зажигалку, я поджег фитиль свечи, стоящий на перилах. Сев на два мягких кресла, мы смотрели на город впереди нас.  

Современный, технологичный, красивый исторически и уютный. Семьи гуляли по зеленым паркам с малышами, радостные и с осознанием: “Жизнь – сахар! ”; люди занимались спортом, культурно отдыхали и слушали по истине хорошую музыку (поверьте, я врать не умею! ); помощь иностранцам возникала из воздуха – наши люди за просто так рассказывали о городе, какие места стоит посетить и где вкусно покушать; делились счастьем с окружающими, не радуясь в одиночестве.  

Бежевый город, как же ты красив... В тебе сочетается всё самое лучшее, что наши люди пережили. Аура свободы висела над ним. Он был похож на волшебный замок с разводными мостами над речными каналами. Я смотрел в яркое, огненное небо рассвета, наслаждаясь лучиками солнца и нежась в них. Благоустроенные бежевые домики дарили этому городу гармонию, покой, мягкость и нежность. Там, где нужно, стояли величественные небоскребы, но в остальном – безмятежность.  

Ведь, стоит согласиться: спустя столько веков самокопания, пережив много страшного, что нужно нашим людям, если не мир и уверенность в завтра?  

Солнце впитало в меня уличный дождь, слезы девчонки и ледяную воду из ванны. Я не забыл об тех ужасах, нет. Я помню их, чтобы никогда отголоски беды не были слышны в нашем бежевом городе. Если бы я облился чистой водой – город, сияющей у меня на ладони никогда бы не существовал. Нужно всегда помнить как хорошее, так и плохое, ведь если забыть хоть что-то одно из этого маленького списка, то о счастливом будущем и думать не стоит.  

Я видел грустный пример напротив бежевого города, всего в паре десятках километрах. Там жители каждые сутки выходят на митинги посреди разваленных многоэтажек, утопших деревянных домов, грязных улиц. Диктатура же отвечает им уголовными статьями и силовиками с дубинками, разгоняя голодный народ в подвалы, наблюдая за всем из башен красной стены. В этом городе продолжают лежать в притонах наркоманы, алкоголики на тротуарах, бандиты имеют власть на улицах и по периметру стоят лучшие войска, защищая граждан от неведомо кого.  

Как я рад, что подобное не случилось у нас. Мы выделили хорошее, поняли плохое, и теперь счастливы.  

– Любимый, там соседи в гости хотят зайти. Пойдем. Встретим. Посидим. Поболтаем, – с расстановкой произнесла моя единственная.  

– Да, хорошо, сейчас приду.  

Я смотрел, как пламя свечи горит на перилах и ни о чем не думал. Вот он покой и счастье, заслуженное по праву. Свеча хорошая такая, длинная, плотная, и горела медленно, никуда не спеша. Холодный ветер не потушит ее; ничья рука не дернется и не собьет свечу вниз; фитиль не сгорит раньше срока в вечность.  

Пламя – жизнь. Свеча – длина нашей жизни. Я не знаю, что случилось со свечами в гостиной и ванной. Были ли они меньше нашей? Неосторожное движение потушило их или свеча растаяла, а с ней и жизнь погасла? Не знаю. Знаю только то, что падающий на тарелку воск слепит новую свечу. Новое пламя будет гореть без нас, но это не значит, что свечи когда-то кончатся, а пламя смогут потушить щелчком пальцев. Воск на свечи найдется, но самое главное, чтобы в страшные и радостные минуты всегда был человек, который стоит на балконе с зажигалкой в руке ожидая того момента, когда нужно будет чиркнуть металлическим колёсиком и миллионы вырвавшихся на свободу искр зажгут пламя новой жизни.