Султан моей души

1560 г.  

Османская Империя.  

Провинция Конья.  

В этот невыносимый июльский летний зной прекрасная Султанша света, одетая в роскошное облачение, состоящее из рубинового бархата, парчи, шёлка и газа, прогуливалась по базару, сопровождаемая преданными слугами Дженфеде с Газанфером, внимательно всматриваясь в, продаваемых там, рабынь, ища ту особенную и ни с кем не сравнимую рабыню, которая сможет, отвлечь горячо любимого мужа прекрасной Султанши с шикарными волосами цвета воронова крыла от невыносимой тоски и душевных терзаний, вызванных трагической смертью Шехзаде Баязеда с его сыновьями, случившееся в прошлом году на Коннийской равнине во время жестокой кровопролитной битвы.  

Тогда молодому девятнадцатилетнему Шехзаде Селиму пришлось сразиться с родным братом, с которым, итак-то, враждовал, а тут, по воле роковой судьбы, он выполнял приказ горячо любимого отца, Повелителя трёх Континентов и семи стихий Султана Сулеймана Великолепного. Ведь Баязед стал бунтовщиком, переметнувшимся к персам и предавшим Османскую Империю. Конечно, юному восточному престолонаследнику, даже спустя год после тех событий было невыносимо тяжело и больно на душе от понимания того, что он стал, одновременно судьёй и палачом брату.  

Именно эта, до сих пор сильно кровоточащая рана, не давала покоя Шехзаде Селиму и ещё больше пристрастила его к вину. Ведь только, напившись, он забывался, отрешившись от всего грешного мира с его страданиями, грехами, заговорами и интригами.  

Понимая, что её возлюбленный медленно скатывается в бездну, прекрасная Нурбану Султан захотела вытащить его из неё, а для этого, ей нужна была жаркая гурия, которая легко поможет излечить невыносимую душевную тоску.  

–-Госпожа, может быть Вам, лучше купить девочку-подростка и вышколить её самим! —внезапно предложила Султанше преданная Дженфеде, видя, что той не нравится ни одна из, продаваемых торговцами, рабынь.  

Нурбану погрузилась в небольшую задумчивость, мысленно признаваясь самой себе в том, что идея калфы ей понравилась, из-за чего она стала всматриваться в лица маленьких девочек-рабынь, пока каким-то высшим проведением её вниманием ни завладела хорошенькая, но очень худенькая, вернее измождённая десятилетняя девчушка с большими выразительными бирюзовыми глазками с шелковистыми густыми ресницами, вздёрнутым носиком, пухлыми губками и золотисто-каштановыми, спутанными грязными волосами.  

Нурбану Султан так сильно полюбилась девчушка, что она бросила торговцу тяжёлый бархатный мешок с золотом. Тот, мысленно махнул на, как ему показалось, влиятельную госпожу и отдал ей, почти умирающую русскую девчонку по имени Мария, даже не догадываясь о том, что спустя несколько лет эта, с виду измождённая, бледная, грязная и тощая рабыня, вырастет и станет могущественной Султаншей, которую все в народе станут с любовью называть «госпожа людских сердец» и Баскадиной «Шехзаде пьяницы и праздного прожигателя жизни», как они величали Селима. Только это всё в будущем.  

Пока, же, прекрасная Султанша света, довольная, сделанной ей покупкой, вернулась во дворец и отдала Марию на попечение калфам с распоряжением, хорошенько помыть её в хамаме, и, приведя в благопристойный вид, накормить. Калфы с рабынями всё поняли, и, почтительно откланявшись, занялись выполнением приказа.  

Когда, же, всё было добросовестно сделано, Мария, одетая в простенькое шёлковое розовенькое платье, предстала перед ясными выразительными изумрудными очами, царственно восседавшей на парчовой тахте, госпожи, излучающей свет, в её просторных, выполненных в мавританском стиле с преобладанием золотых арок, колонн, лепнины и изразцов, покоях.  

Только сейчас Султанша смогла отчётливо рассмотреть её редкостную для Османской Империи красоту. Мария положительно нравилась госпоже, решившей, самой вылепить и воспитать из неё будущую икбаль для мужа, который, как Нурбану, смело надеялась, к тому времени уже станет новым Падишахом. Вот тогда она и подарит ему Марию.  

–-Сегодня отдыхай, а с завтрашнего дня для тебя начинается обучение, где ты узнаешь обо всём том, что обязана знать будущая фаворитка Султана! Только самое главное, будь мне верна, а я, со своей стороны открою тебе путь в фаворитки, а затем в Султанши! —наставляя подопечную на, предстоящую успешную учёбу и блестящую жизнь, проговорила Султанша света.  

Девочка всё поняла и, в знак своей искренней бескорыстной преданности, почтительно поклонилась, поцеловав полы платья заботливой добросердечной госпожи.  

Нурбану не ошиблась, говоря Марии про учёбу. Со следующего дня, девочка так сильно ушла в обучение, что у неё не было времени для праздной беседы с другими рабынями. Она впитывала многочисленную информацию подобно губке, что искренне радовало её преподавателей, но самое главное—госпожу Нурбану Султан.  

Так проходили дни за днями, недели за неделями и, наконец, месяцы за месяцами. Вот уже минуло два года с того дня, как русская боярская дочь Мария Извольская появилась в гареме султанского дворца в Коньи. За это время она из худощавой, измученной и еле живой девочки сформировалась и превратилась в прекрасную тринадцатилетнюю девушку, которой портило настроение лишь то, что она ещё толком не знала, к чему ей готовиться.  

Так, глубоко погружённая в мрачные мысли, юная девушка плавно шла по, залитому яркими солнечными лучами, мраморному коридору, направляясь к роскошным покоям Баш Хасеки для того, чтобы узнать у неё о том, будут, ли, какие распоряжения, как, в эту самую минуту, случайно столкнулась с красивым светловолосым стройным юношей лет 15-17 на вид, хотя на самом деле ему было 22 года, при этом его выразительные серо-голубые глаза излучали искреннюю доброжелательность и напоминали собой, два лесных девственно чистых озера, в которых так и хотелось утонуть, а эти пухлые губы… Девушка пропала, окончательно и бесповоротно. Она даже залюбовалась им, пока он первый ни опомнился, заботливо спросив её своим приятным тихим бархатистым голосом, от чего по её телу побежали мурашки:  

–-Ты не ушиблась?  

При этом, молодые люди сидели на холодном полу и потрясённо смотрели друг на друга, из чего парень сделал для себя вывод в том, что стал добровольным пленником этой прекрасной золотоволосой и голубоглазой нимфы. Он даже слегка смутился, пока ни услышал её ответного вопроса, вероятно она вспомнила, что в гареме нет места мужчинам, конечно, если это ни мужской гарем, что уже мало вероятно. Ведь, как она уже узнала, ещё три года тому, назад—это был гарем Шехзаде Селима. Вопрос тогда заключался в том, а как выглядит этот таинственный Шехзаде, которого она ещё никогда не видела? Вдруг он страшный, жирный, отвратный и жестокий?  

–-А ты, собственно, кто?  

И тут молодому парню захотелось немного повеселиться. Он ненадолго задумался, после чего выпалил:  

–-Евнух Али.  

Конечно, это было ложью, ведь красивый, изящный, светловолосый, голубоглазый юноша, обладающий атлетическим телосложением, и был тем самым таинственным Престолонаследником Шехзаде Селимом. Только он, пока не желал раскрываться, а захотел проверить, понравившуюся ему, девушку из-за того, что ему страшно надоело, что все рабыни, буквально кидались на него лишь из-за тех возможностей и власти, что он мог им дать. Парень хотел лишь чистой, нежной и трепетной любви, ведь даже Баш Хасеки полюбила не его, а власть, хотя и всеми силами, словами и действиями доказывала ему обратное.  

Что, же, касается самой Хатун, она, где-то с минуту-две молчала, потрясённо смотря на парня, после чего громко рассмеялась, что оказалось весьма заразительным, ведь её знакомый, тоже звонко и добродушно рассмеялся.  

–-Ты? евнух? Да, ладно! Они, же, все ужасные и с писклявым голосом, а ты, наоборот, красавчик! Да и, голос у тебя приятный. —с недоверием воскликнула юница, продолжая звонко смеяться, но, вспомнив о том, куда она шла, внезапно вскочила на ноги и со словами:  

–-Меня госпожа ждёт! —убежала, провожаемая заворожённым взглядом юноши, признавшемуся самому себе в том, что ему хочется снова встретиться с этой прекрасной юной златовлаской, которая, как он узнал позже от преданного Газанфера-аги, являлась воспитанницей его Баш Хасеки по имени Санавбер, что означало в переводе с персидского: «гармония, покой».  

Оправдает, ли девушка своё имя, время покажет, а пока, юноша ушёл на заседание визирей своего санджака, где ему предстояло решать массу важных вопросов, с которыми он успешно справился ближе к вечеру. Теперь ему хотелось отдохнуть в тишине и одиночестве в своих, выполненных в зелёных оттенках, просторных покоях. Он даже пришёл в них и был приятно удивлён, увидев прекрасную юную златовласку, увлечённо занимающуюся сменой балдахина над его широким ложем. В этот раз она прикрепляла из парчи тёмно-зелёного цвета, разбавляемый золотым, словно лёгкое облако, газом. При этом, одетая в изящное скромное шёлковое салатовое платье, юница стояла на небольшой банкетке, ловко балансируя и всеми силами стараясь, не упасть, что могло понести за собой травмы с ушибами, чего ни в коем случае нельзя было допустить.  

Вот только рискнуть собой ей всё равно пришлось, ведь, до сих пор, стоявший немного в стороне от неё, юный Шехзаде, как она выяснила ещё утром от наставницы во время их душевной беседы в покоях Баш Хасеки, не мог больше смотреть на то, как красавица рискует здоровьем. Он захотел помочь ей, и, крайне бесшумно подойдя к ней ближе, но осторожно так, чтобы не спугнуть её, участливо предложил свою помощь.  

–-Шехзаде! —испуганно воскликнула юница, и, не подрасчитав немного, оступилась и упала бы с банкетки, тем-более она уже начала падать, но юноша вовремя среагировал, стремительно подхватив красавицу себе на руки. Их, полные огромного искреннего тепла, взгляды встретились, от чего красивые лица залились румянцем лёгкого смущения от, вспыхнувшей между ними, искры взаимной душевной симпатии.  

–-В следующий раз, постарайся не рисковать собой, Хатун. —собравшись, наконец, с мыслями, доброжелательно посоветовал ей юноша.  

Девушка застенчиво ему улыбнулась, чувствуя, что ещё немного и её трепетное сердце выскочит из груди от, испытываемого, волнения, но сумев, совладать с собой, она тихо выдохнула:  

–-Простите меня за то, что заставила вас поволноваться за меня, Шехзаде!  

Санавбер произнесла эти слова столь очаровательно и невинно, что юноша не смог сдержать, нахлынувших на него бурных чувств с порывами и пылко поцеловал её в сладкие, как ягоды спелой земляники, алые губы, что стало для девушки полной неожиданностью. Она даже растерялась, ведь это был самый первый поцелуй в её такой короткой, но уже насыщенной жизни, не догадываясь о том, что свидетельницей всей этой романтической сцены стала, пришедшая в покои к Шехзаде для того, чтобы забрать девушку и отвести её в гарем, Джанфеде Калфа.  

Конечно, эта сцена оказалась подстроена Нурбану Султан, решившей, наконец, устроить Шехзаде с её подопечной нормальную встречу, а не как та, что произошла между ними рано утром. Вот только, хотя птенчики и попали в клетку, но теперь сама старшая Калфа оказалась растеряна. Ведь, раз между Хатун с Шехзаде произошёл первый поцелуй и, как Калфе с Баш Хасеки, показалось, вспыхнула искра взаимной страсти, которую парочка, пока не распознала, Санавбер, как того велят обычаи, положено переселить из общей комнаты в покои для фавориток, чем Калфа и решила заняться. Вот только, как увести юную девушку из покоев, она не знала, из-за чего решила не мешать парочке, а лучше пойти и подготовить отдельные покои, не говоря уже о том, чтобы выбрать для Хатун самых верных проверенных служанок.  

Вот только, самозабвенно целующимся голубкам, не было до неё никакого дела, хотя их романтическая идиллия прервалась ими самими. Вернее, это сделала сама юная девушка, вспомнив о благоразумии.  

–-Нет! Мы не должны… Это безнравственно… Ведь мы совсем друг друга не знаем. —смущённо краснея, пролепетала она, чувствуя, с какой искренней нежностью, юноша гладит её по бархатистым щекам, что вызвало в ней трепетный вздох, пока их бирюзовые взгляды, ни встретились, и он, приятно поражённый её искренностью, заинтересованно спросил:  

–-И, что, же, тебе хочется?  

Санавбер снова трепетно вздохнула и всё с той, же, душевностью заговорила, что вызвало в парне ещё большую симпатию по отношению к юной прелестнице:  

–-Я, конечно, хорошо знаю о том, что принадлежу тебе, и ты, когда пожелаешь, в праве воспользоваться мной, как наложницей. Только я не хочу начинать наши взаимоотношения с постели, так как это безнравственно, предаваться плотским утехам, не зная друг друга и без любви, а лишь из-за того, что так надо. В твоём гареме, итак полно безотказных «курочек», которые, стоит тебе только приказать, либо щёлкнуть пальцами, тут, же, прибегут и ублажат так, как потребуешь. Я хочу стать для тебя душевным другом, с которым можно, поговорить обо всём том, что не даёт тебе покоя, но не позволяет обсудить с Баш Хасеки. Да и привилегии с властью за счёт тебя мне не нужны. Ты мне нужен, Селим, как: человек, друг, защитник, брат, возлюбленный, но не в коем случае не как господин и хозяин. Так и я готова стать тебе: другом, сестрой, душевным покоем, возлюбленной и даже матерью нашим будущим детям.  

Глубоко тронутый искренностью Хатун, Селим, сам того не заметил, как, крайне бережно опустил её на мягкий, благодаря длинному шелковистому ворсу, пёстрый ковёр, напоминающий луговую свежую травку, при этом юноша продолжал сжимать девушку в заботливых объятиях, добровольно утопая в её ласковой бирюзовой бездне кристально чистых глаз, мысленно признаваясь самому себе в том, что вот она, та девушка, которую он искал все эти годы и нуждался в её душевном тепле, из-за чего понимающе вздохнул и задал ей последний, но очень важный для них обоих вопрос:  

–-И, что, же, мы станем делать в случае, когда моя многоуважаемая Баш Хасеки станет присылать тебя ко мне для жарких хальветов?  

Санавбер ненадолго призадумалась, но потом, так же откровенно, как и прежде, ответила:  

–-Станем по долгу душевно беседовать обо всём, что к тому времени накопится в наших душах, а когда поймём, что уже поздно и пора спать, просто уснём, прижавшись друг к другу, как любящие брат и сестра.  

Селиму пришлась по душе её затея, из-за чего он утром даже решил, настоятельно просить у Нурбану не нападать на девушку, зная, что после каждого их ночного свидания, она возвращается из его покоев невинной, как утренняя роса на траве.  

Они так и проговорили до поздней ночи, пока ни уснули, прижавшись друг к другу, как брат и сестра, и проспали до самого утра, после чего, уже переодетая в льдисто-розовое атласное платье с кружевным кафтаном и блестящими рукавами, юная девушка вернулась в гарем, где в сопровождении старшей Калфы была сопровождена в отдельные, выполненные в спокойных, даже холодных, но всё равно уютных постельных синих и голубых тонах. Конечно, она ничего не понимала, для чего Баш Хасеки приказала переселить её сюда, не говоря уже о том, что выделила ей двух рабынь в услужение, которые были лет на пять-шесть старше самой Хатун, ведь она ничего такого не сделала для подобных милостей.  

–-Поздравляю тебя, Хатун, в том, что тебе удалось влюбить в себя нашего Шехзаде на столько, что он чуть свет уже пришёл ко мне, весь сияя счастьем! Ты оживила его, заставив снова радоваться жизни. Только этой ночью постарайся быть с ним, как нормальная наложница, а не как друг. —плавно переходя с доброжелательного на наставленческий тон, властно произнесла, цаствено войдя в покои воспитанницы, одетая в зелёное бархатное платье с золотыми парчовыми вставками, шёлковым лифом и рукавами, Нурбану Султан, шикарные иссиня-чёрные волосы которой были подобраны к верху и украшены бриллиантовой короной, переливающейся всеми цветами радужного спектра от ярких солнечных лучей, озаряющих просторную комнату.  

Юница, хотя и заметила Баш Хасеки, не говоря уже о том, что почтительно поклонилась, но осторожно и, как ей казалось деликатно произнесла:  

–-Вы уж простите меня, госпожа, за дерзость. Только позвольте нам с Шехзаде развивать наши отношения постепенно.  

Нурбану, аж, всю бросило в жар, из-за чего она влепила воспитаннице звонкую пощёчину с грозными отрезвляющими словами, напоминающими собой, скорее визг, чем возмущение:  

–-Учить она меня вздумала! Ах ты, дерзкая девчонка! Не забывай, что ты всего лишь постельная игрушка! Знай своё место, иначе пожалеешь, что на свет родилась!  

Потирающая, горящую от удара щеку, сидящая на тахте из синей парчи, Санавбер Хатун достойно выдержала яростную тираду Баш Хасеки, не проронив ни единого слова, хотя и была сильно уязвлена. Она предпочла промолчать и не наживать себе ещё больших проблем, что взбесило Баш Хасеки ещё больше, из-за чего она гневно взвыла и, как ошпаренная, выбежала из покоев воспитанницы, оставив указание Дженфеде, готовить Санавбер сегодня к ночи с Шехзаде и с кизляром-агой проследить за тем, чтобы в это раз всё произошло, как полагается.  

Старшая Калфа проводила Баш Хасеки потрясённым взглядом, затем выждала немного, и, вернувшись к, уже погружённой в глубокую мрачную задумчивость юной икбаль, тяжело вздохнула и посоветовала:  

–-Хальвет можно и с эмитировать. Сейчас, я тебе расскажу как это сделать, но это опять зависит от того, на сколько сильно наш Шехзаде тебя ценит и дорожит. Хотя, если исходя из недавнего его разговора с Баш Хасеки, он тебя любит. Тем, же лучше. Так вот, во-первых: надо разорвать платье, в котором ты придёшь вечером в его покои. Во-вторых: надо убедить Шехзаде порезать ногу, либо себе, а лучше тебе на ступне, что даст слугам, прибирающим утром покои, понять о следах твоей утраченной невинности. В-третьих: стоните так, словно между вами происходит жарких половой акт. Думаю, Шехзаде здесь сообразит. Наконец, в-четвёртых, что важно: за пару минут до того, как тебя при Нурбану Султан начнёт осматривать акушерка, дай ей мешок с золотом, чтобы она подтвердила перед госпожой, что ты больше не девственница.  

От её внимательного взгляда не укрылось то, как юная подопечная, заинтересованная мудрым советом старшей калфы гарема, погрузилась в глубокую задумчивость. Джанфеде не стала ей мешать и бесшумно ушла, обещая прийти вечером за ней, чтобы приготовить к ночи в покоях юного Шехзаде.  

Тем, же, вечером, одетая в шикарное шёлковое платье льдисто-синего цвета с серебристым кружевным кафтаном и газовыми рукавами, юная девушка, длинные золотисто-каштановые вьющиеся распущенные волосы которой были украшены бриллиантовыми и топазовыми нитями, уже стояла в нежных объятиях юного Шехзаде Селима, добровольно утопая в ласковой бирюзовой бездне его красивых, излучающих огромную любовь и понимание, глаз, при этом парочка не обращала внимание на лёгкое медное мерцание, горящих в золотых канделябрах, свечей и тихое потрескивание дров в камине, распространяющего по всей просторной комнате приятное тепло. При этом от внимания парня не укрылось то, что его любимая чем-то сильно опечалена, из-за чего он ласково погладил её по бархатистым щекам и чуть слышно прошептал:  

–-Ничего не бойся! Я буду осторожным и постараюсь не причинить тебе боли! Надеюсь, ты мне доверяешь?  

Санавбер обдало его горячим ровным дыханием, от чего она затрепетала и, понимая о чём он говорит, залилась румянцем смущения, предательски выступившем на её бархатистых щеках, но, видя, что Шехзаде терпеливо ждёт от неё ответа, что могло позволить ему приступить к дальнейшим действиям, выдохнула, дрожащим от волнения и лёгкого страха голосом:  

–-Я доверяю.  

В эту самую минуту, юноша осторожно накрыл её трепетные, словно, дрожащие на ветру, лепестки роз, алые губы своими мягкими губами и принялся целовать их, плавно, медленно и нежно. Девушка, хотя и робко, но откликнулась на его призыв, чувствуя, что голова начинает идти кругом, хрупкое сердце учащённо забилось в груди, напоминая собой, попавшую в силки, маленькую испуганную птичку, да и, стройные, как у газели, ноги стали, похожими на ватные. Казалось, ещё немного, и юница упадёт в обморок. Только этого не произошло. Она устояла, но вот, заметив, как Шехзаде обнажил ей упругую грудь и, крайне бережно принялся ласкать её тонкими пальцами и тёплым ртом, задрожала ещё больше, испытывая скованность, даже стыд, из-за чего судорожно сглотнула и закрыла свои лазурные, как небо в ясную погоду, глаза, из которых по бархатистым щекам, медленно скатились две тоненькие, подобно ручейкам в апреле, прозрачные слезинки.  

–-Не надо! –чуть слышно выдохнула девушка, надеясь, остановить, уже полностью раздевшего её, юношу. Она даже предприняла отчаянную попытку прикрыться изящными руками и густыми прядями золотистых волос, что вызвало у него сдержанный, полный искреннего разочарования, вздох. Он, конечно, понимал невыносимые: сомнения, скованность, страх и смущение тринадцатилетней девушки, поэтому и решил, помочь ей избавиться от них всех, сказав лишь одно:  

–-Лучше как можно скорее, нам сблизиться. Тогда ты перестанешь бояться.  

Затем, не говоря больше ни единого слова, крайне бережно уложил, погружённую в раздумья, юную девушку на мягкое широкое ложе, а именно на шёлковые простыни цвета белого вина, как и наволочки на подушках, затем разоблачился сам, после чего, удобно устроившись в постели со скромницей, закрывшей от смущения глаза, что вызвало в юноше добродушную, едва уловимую слухом, тихую ухмылку, бегло расцеловал её всю, и, крайне бережно раздвинув ей ноги, принялся осторожно и постепенно входить в неё, что вызвало у юной девицы вздох, полной неожиданности. Ведь это вторжение в её святая святых, показалось ей, весьма дерзким, в связи с чем, она даже инстинктивно попыталась сдвинуть ноги, но было уже поздно. Шехзаде уже находился глубоко в ней и двигался, поначалу медленно, но незаметно ускоряя темп. И вот, девушка снова вскрикнула, но в этот раз не от неожиданности, а от того, что её тело пронзила резкая боль от потери невинности. Санавбер даже начала отчаянно вырываться из нежных объятий умелого любовника. На что он, видя её эмоциональное состояние, близкое к панике, остановился, давая время, привыкнуть к новым, возможно даже острым ощущениям, при этом самозабвенно и очень нежно целуя её мокрое от слёз красивое лицо, что-то шепча в утешение.  

Дождавшись момента, когда девушка полностью успокоилась, постепенно привыкнув к новым, не знакомым до этой минуты, ощущениям, юноша продолжил своё занятие, благодаря чему, наложница инстинктивно подстроилась под его ритм, что позволило парню ускориться и по завершении жаркого любовного акта, с громким криком излиться в неё горячим семенем, после чего рухнув на подушку рядом с юницей.  

Запыхавшаяся парочка, истекая солёным прозрачным потом, лежала в объятиях друг друга и отдыхала, пока девушка внезапно ни звонко рассмеялась, что вызвало в Шехзаде недоумение. Он даже обеспокоено посмотрел на неё своими красивыми серо-голубыми глазами и поинтересовался, ласково поглаживая любимую по шелковистым волосам:  

–-Интересно узнать, что тебя так развеселило, душа моя?  

Удобно лежащая на его мускулистой груди, юная девушка пылко поцеловала юношу в губы, затем нежно вздохнула, и, виновато потупив глаза, но при этом с оттенком лёгкого юмора ответила:  

–-Мы сейчас, сами того не ведая, нарушили наш вчерашний уговор о том, что между нами не будет никакой постели до тех пор, пока мы ни полюбим друг друга.  

Юноша, не говоря ни единого слова, понимающе вздохнул и снова принялся пылко целовать девушку.  

А в это самое время, свечи в канделябрах постепенно догорели и потухли. Наступила темнота с тишиной, а вволю, на общавшаяся друг с другом, парочка, вскоре забылась крепким сном, лёжа в нежных объятиях друг друга, даже не догадываясь о том, что над их, зародившейся, но ещё робкой любовью, как и над жизнью самого юноши, нависла огромная смертельная опасность в лице деспотичного и уже лишившегося разума от бесконечных подозрений в заговорах Султана Сулеймана, на которого, ещё днём, во время пятничного шествия в мечеть Сулеймание, было совершено покушение кем-то из недоброжелателей юного Престолонаследника, на которого и свалили вину за организацию.  

Стамбул.  

Дворец Топкапы.  

Пребывающий в пылу ярости и страха за свою жизнь, пожилой Правитель огромной Империи ждал от главного кадия фетву на казнь последнего Шехзаде. Властелин стоял на своём мраморном балконе, и, не обращая внимания на сильный снегопад, с мрачной задумчивостью смотрел на, скованный льдом, Босфор, при этом, его морщинистое лицо было хмурым.  

Сулейман, конечно, понимал, что, в случае казни последнего сына и его скорой смерти, он, тем-самым ввергаем Османскую Империю в смуту. Вот только страх за свою жизнь был выше здравого смысла и желания разобраться во всём, не говоря уже о том, чтобы выслушать объяснения Престолонаследника, который ни в чём неповинен.  

Это знала, теперь уже, единственная жена Султана Гюльфем Хатун, которая все эти годы предано служила и являлась мудрым, скромным другом семье, поддерживающим, либо порицающим каждого члена Династии за их определённые поступки и всеми силами старающаяся, находиться в дали от всех конфликтов, но не сейчас, когда на кону стояло будущее Династии.  

Молодая темноволосая приятной внешности женщина сорока лет, одетая в тёмно-синее бархатное платье, вышла на балкон главных покоев, и, почтительно поклонившись мужу, предприняла отчаянную попытку вразумительно убедить Повелителя в том, что его Шехзаде оклеветали и он ни в чём не виноват.  

–-Сулейман, ради милостивого Аллаха, пощади Шехзаде Селима! Он не виноват в том, в чём ты его отчаянно пытаешься обвинить! Не бери себе ещё один грех на душу! Ведь у тебя больше нет наследников! Не губи ещё одну безгрешную душу! Подумай о будущем нашей огромной Империи, что с ней тогда станется!  

Только Султан оказался очень упрям, горд и себялюбив для того, чтобы прислушиваться к разумным словам кого-либо. Он уже всё решил, и несчастному Шехзаде Селиму суждено стать последней жертвой жестокого отца.  

Понимая, что никакие разумные доводы со слёзными мольбами не действуют на этого деспота, Гюльфем обречённо вздохнула, и, почтительно откланявшись, вышла из главных покоев, и, экстренно собрав в тайном саду всех: начальника дворцовой стражи, хранителя покоев, кизляра-агу, Хазнедар и ункяр Калфу, провела с ними инструктаж о том, что, когда принесут во дворец фетву на казнь Шехзаде Селима, чтобы её доставили сначала к ней в покои, а она уж решит, как ею распорядиться.  

–-Пора возводить на трон единственного Престолонаследника, а Султана Сулеймана ссылать к предкам! Только так мы спасём Империю с Династией от смуты! —воинственно заключила молодая женщина, поддерживаемая своими союзниками.  

Тем, же, вечером, фетву всё-таки доставили во дворец, но она попала в руки к Гюльфем Хатун, которая быстро, подделав почерк главного кадия, переписала её на отказную вместе с печатью, а настоящую сожгла в камине. Султану передали лишь переписанную. Он прочёл её, и, ещё пуще рассвирепев, внезапно почувствовал себя плохо и впал в кому.  

Всё. Отныне юному Престолонаследнику больше ничего не угрожало. Теперь он мог продолжать наслаждаться жизнью в своём санджаке и терпеливо ждать знаменательного дня, который сделает из него нового Справедливого Правителя Османской Империи.  

Конья.  

Дворец.  

А тем временем, ничего не знающий о, происходящих во дворце Топкапы, событиях, юный престолонаследник ужинал вместе со своей прекрасной юной фавориткой Санавбер Хатун, которая была, как всегда обворожительна и желанна, не говоря уже о том, что свежа, как роза в саду, а это изящное шёлковое платье цвета бледного жёлтого яблока с золотым кружевным кафтаном и газовыми рукавами, идеально подходило к шикарным распущенным длинным волосам, в которые были вплетены янтарные нити.  

Молодые влюблённые голубки удобно сидели на, разбросанных по полу, мягких подушках с яркими наволочками, выполненными из парчи, жаккарда, шёлка и бархата, которые по краям расшиты золотой бахромой, и кормили друг друга с рук, что напоминало забавную любовную, вызывающую у обоих, весёлый звонкий смех, серебряным колокольчиком, разносящимся по просторным, залитым лёгким медным мерцанием от, горящих в канделябрах, свечей.  

Во время своей беззаботной возни, парочка обменивалась лёгкими добрыми шутками, но, не забывая и про душевные беседы с наигранным кривлянием, пока внезапно юная девушка ни стала чрезвычайно серьёзной, что сильно перепугало юношу.  

–-Санавбер, с тобой всё хорошо? Может, лекаря позвать? —обеспокоенно спросил он у возлюбленной, заметив её внезапную бледность. Только девушка решительно отклонила участливое предложение избранника, и, наконец, собравшись с мыслями, вновь посмотрела в его ласковую серо-голубую бездну и, наконец, заговорила:  

–-В ближайшие месяцы ты взойдёшь на Османский Престол, Селим. Возможно, тебе сейчас, кажется, это странным и даже невозможным, но просто поверь мне. У меня сейчас было видение об этом. Дар моей бабушки-ведуньи и ясновидящей проснулся во мне ещё в прошлом году. За это время, я успела научиться контролировать его.  

Между возлюбленными воцарилось мрачное молчание, во время которого юноша понял, что его любимая сильно рискует жизнью, учитывая то, какая в мире царит массовая истерия и борьба с людьми, обладающими неординарными способностями, из-за чего, он решил, пусть даже и ценой собственной жизни, защищать её от всего, в чём и заверил, попросив, не использовать дар без его ведома. Девушка всё поняла, и, искренне поблагодарив любимого за помощь с защитой, одарила его пламенным поцелуем, на который Селим ответил огромной искренней нежностью, при этом, ласково поглаживая её по бархатистым щекам.  

В эту самую минуту, всеми забытая, Ламия Хатун сидела в общей комнате, погружённая в мрачную задумчивость о том, что Шехзаде из-за проклятой москальки совершенно забыл о ней, а всему виной её фригидность. Ну, что, же, сама виновата. Теперь пора браться за ум и начинать бороться за возвращение себе внимания Престолонаследника, а для этого необходимо избавиться от проклятой соперницы, но как это сделать, раз та находится под покровительством Баш Хасеки, не говоря уже о самом Шехзаде?  

Наконец, выход нашёлся сам по себе, из-за чего она, загадочно улыбнувшись, встала со своего места, и, подозвав к себе одного агу, приказала ему, найти для неё яд. Хатун даже дала ему золото. Ага всё понял и убежал в сад для того, чтобы поймать змею, провожаемый задумчивым взглядом пятнадцатилетней рыжей Хатун, которая ещё не спешила вернуться в гарем, чем и привлекла к себе внимание, проходящей мимо, Лалезар Калфы, что ту заинтересовало и заставило подойти ближе.  

–- Немедленно возвращайся в гарем! —приказала девушке Калфа. Та всё поняла и, почтительно откланявшись, вернулась в гарем, не думая о том, что свидетельницей всего общения наложницы со стражником стала, стоявшая на террасе, Баш Хасеки Нурбану Султан, одетая в шикарное атласное платье цвета красного вина с парчовыми вставками, при этом её шикарные иссиня-чёрные волосы были распущены.  

Баш Хасеки, с самого первого дня не доверяла украинке и чувствовала в ней угрозу своему счастью, а именно жизни любимого мужа, ведь её к Селиму приблизила Михримах Султан, желая отвлечь его от Баш Хасеки, но девушка по собственной тупости и гордыне сама отвергла Шехзаде. Теперь, же, когда душой и сердцем Селима завладела русская дворянка Санавбер, сделав его, поистине счастливым и выведя из глубокой апатии, над несчастной Хатун нависла угроза, способная лишить её не только красоты, но и жизни. Такого Баш Хасеки не могла допустить, даже не догадываясь о том, что юная икбаль на «ты» со всеми самыми ядовитыми змеями, к чему золотоволосая красавица и приучала своего возлюбленного Шехзаде Селима.  

–-Хорошенько присматривай за Ламией Хатун, Газанфер, и не позволяй ей навредить икбаль Шехзаде! Если потребуется, казни Хатун! Санавбер дорога нам тем, что благодаря ей, Селим вышел из глубокой апатии и начал вновь радоваться жизни! Когда она родит Шехзаде наследника, цены ей не будет. —приказала преданному аге Баш Хасеки. Он понял её, и, почтительно откланявшись обещал, взять юную Санавбер под собственную охрану. Нурбану согласилась с ним и приказала ему стеречь икбаль, как зеницу ока.  

Утром, вернувшись в свои покои после душевного разговора с Селимом, что продлилось до наступления первых лучей солнца, юная Санавбер хотела одного—скорее лечь спать, но ей пришлось об этом забыть, ведь, в эту самую минуту в комнату плавной царственной походкой вошла, одетая в то, же, платье, что и вечером, Нурбану Султан и предостерегла свою, уже падающую с ног от невыносимой усталости, подопечную от её порыва, из-за чего та с недоумением уставилась на Баш Хасеки, но та, словно ничего не замечая, непреклонно приказала лечь в постель одну из, приставленных к икбаль в услужение, рабынь. Та беспрекословно подчинилась и легла, но по истечении нескольких минут начала задыхаться и покрываться ожогами, пока, наконец, ни испустила дух под ошарашенный взгляд Санавбер, сон с невыносимой усталостью которой, в миг, развеялись.  

–-Теперь ты убедилась в том, что, живя здесь в гареме, необходимо быть бдительной и осмотрительной ко всему и всем, Санавбер. О дружбе с кем-либо из наложниц и думать забудь. Для всех них ты главная мишень для мести, ведь ты избрана Шехзаде, нашедшим в тебе лекарство от душевных мук, апатии и тоски. Благодаря твоей заботе, терпению и чистой любви, он снова начал любить жизнь и радоваться ей, чего не было на протяжении трёх лет после казни Шехзаде Баязеда, что ему пришлось свершить самому для спасения Империи, за что и получил чёрную неблагодарность сестры с отцом. Именно это и ввергло Селима в глубокую апатию. —вразумительно произнесла Баш Хасеки, тем-самым опуская подопечную с небес на грешную землю, как бы отрезвляя её.  

Девушка, хотя и была глубоко потрясена словами наставницы об истинной причине душевных мук её возлюбленного, но поняла, что ради их общего счастья, она станет борцом, для этого, она решительно взяла с пола какие-то тряпки и ими, сняв с подушки наволочку и сорвав простыню, всё скомкала и стремительно отправилась в общую комнату, где находилась Ламия Хатун, пышногрудая рыжая красавица-из малороссии с изумрудными глазами.  

Интуиция не подвела юную икбаль. Её, одетая в простенькое платье, противница, как и другие рабыни, занималась приборкой. Она подметала, погружённая в мрачную задумчивость о том, как напомнить Шехзаде о своём существовании, из чего её дерзко вывела проклятая москалька.  

–-Ламия Хатун! —гневно окликнула наложницу Санавбер Хатун. Та ядовито ухмыльнулась и, вальяжно выпрямившись, презрительно глянула на икбаль и небрежно обронила:  

–-Чего тебе? Не видишь, я занята! Пошла вон! Ты мне мешаешь!  

Санавбер, прекрасно зная о том, как должно вести себя фаворитке, с честью выдержала презрительные слова противницы, из-за чего сдержано вздохнула и бросила в неё отравленное постельное бельё со словами:  

–-Ты это забыла в моих покоях! Мне чужого не нужно!  

Затем внимательно, не говоря уже о том, что с победной белозубой улыбкой, проследила за тем, как Ламия, словно ошпарившись крутым кипятком, отскочила от кучки в сторону вся бледная. Этой реакции Санавбер и ждала, что позволило ей, подозвать к себе двух крепкого телосложения молодых евнухов и, терпеливо дождавшись момента, когда те подошли, почтительно ей поклонившись, приказала им, немедленно схватить Ламию Хатун, сопроводить её в темницу, и, дав ей двадцать ударов плетьми, оставить там на целые сутки без еды и питья.  

Аги всё поняли и, схватив орущую красавицу, поволокли её в темницу, провожаемые довольными взглядами других наложниц, благодарственно окруживших свою избавительницу от заносчивой, конфликтной и брезгливой украинки. Глубоко тронутая их теплотой, Санавбер скромно объяснила им, что в её поступке было, всего лишь желание показать, что любое действие против неё, будет наказано. Девушки всё поняли и продолжили весело болтать со своей покровительницей, что ни укрылось от, царственно стоявшей на террасе для фавориток Баш Хасеки, пока служанки застилали скромную постель её воспитанницы. Ей пришёлся по душе дружеский жест икбаль, хотя Султанша и не доверяла рабыням.  

Когда всё было сделано, Нурбану Султан прошла в холодную тёмную камеру, где лежала на полу, постепенно приходящая в себя после порки, Ламия Хатун, вид у которой был очень жалкий, что доставляло несказанное удовольствие Величественной Хасеки. Она жестоко улыбнулась и не в силах скрыть искреннего презрения, произнесла:  

–-Я не могу понять одного, как мудрая и предусмотрительная Михримах Султан могла приблизить к своему брату такую тупую и невоспитанную дикарку, как ты Хатун! Неужели она и подумать не могла о том, что ты станешь ему утехой на одну ночь.  

Только Ламия проигнорировала колкие слова Баш Хасеки из-за того, что ей было не до них. У неё сильно болела спина, но при этом, Хатун ещё больше злилась на соперницу, отбившую у неё Шехзаде, который самозабвенно влюбился в москальку, а она только подогревала в нём эту любовь своей душевной дружбой.  

–-Признайтесь честно. Султанша, ведь это именно Вы приложили все усилия для того, чтобы Шехзаде потерял ко мне интерес, вовремя обратив его внимание на проклятую москальку, когда она ещё только появилась в гареме три года тому назад? —попыталась вывести госпожу на чистоту Ламия, из-под лобья посматривая на неё, полными невыносимой душевной боли, изумрудными глазами.  

Баш Хасеки презрительно фыркнула и перед тем, как уйти, небрежно бросила:  

–-Да! Это сделала я! Тебе легче стало?!  

После чего, не говоря больше ни единого слова, Нурбану с царственной грацией развернулась и ушла, оставляя надоедливую Хатун в одиночестве.  

А тем временем, юная Санавбер уже забылась крепким сном, лёжа в своей постели, свернувшись в клубок, подобно кошке, не сомневаясь в том, что возлюбленный снова призовёт её к себе в покои.  

Только девушка не учла одного, что, успев изрядно, истосковаться по ней юный Шехзаде, одетый в парчовый кафтан цвета морской зелени, сам явился к ней в покои, чем и невольно всполошил весь гарем, который до сих пор шумел, как растревоженный улей, но парню было всё равно. Он нуждался в тепле и ласке любимой девушки. Конечно, молодого человека мучили угрызения совести из-за того, что всю ночь душевно проговорил с ней вместо того, чтобы спать. Даже сейчас он стоял возле её постели и заворожённо любовался ею, мысленно признавая, что в эти самые минуты, Санавбер похожа на прекрасного ангела. Она была такой, же, чистой, невинной, умиротворённой, обворожительной и, наконец, желанной.  

От понимания этого, юноша умилённо вздохнул и добродушно заулыбался, сам не заметив того, как плавно опустился возле неё на колени и самозабвенно принялся ласково поглаживать её по бархатистым щекам, чем разбудил любимую, из-за чего она вздрогнула от неожиданности, но лениво открыв бирюзовые глаза, увидела перед собой своего возлюбленного, из-за чего её, так и взывающие к новым головокружительным неистовым поцелуям, алые губы медленно расплылись в ласковой улыбке  

–-Селим, с тобой не поспишь. —трепетно выдохнула юная девушка, и, не говоря больше ни единого слова, сама прильнула к его мягким тёплым губам с жарким поцелуем и, обвив мужественную шею изящными руками.  

–-Нет. —уловив её шутливый тон, добродушно рассмеявшись, заключил юноша в перерыве между их поцелуями. Девушка всё поняла и измученно вздохнула.  

Чуть позже парочка лежала в постели, прижавшись друг к другу и о чём-то тихо разговаривала, не обращая внимания на время, а между тем, вечер плавно вступал в свои права. За окном плавно сгущались сумерки, окрашивая всё вокруг в: синий, тёмно-голубой, фиолетовый и зелёный тона. Во дворце слугами зажигались факелы и свечи в канделябрах, но, а ближе к ночи из темницы вышла Ламия Хатун, решившая отомстить проклятой москальке тем, что пробралась в её покои, и, не обратив внимания на то, что рядом с ней спал Шехзаде, влила в стоявший на тумбочке серебряный кубок с фруктовым шербетом, переданный ей незаметно каким-то молоденьким агой яд с оспой. Только Хатун не учла одного, что из-за невыносимой жары в покоях его возлюбленной, юноша ненадолго проснётся и выпьет всё содержимое кубка, так как ему сильно захочется пить.  

Утром юная икбаль проснулась от того, что её любимый весь горел, обливаясь потом и бредил. Она ничего не понимала, пока хорошенько его ни осмотрев, к своему ужасу обнаружила оспинные высыпания на всём его красивом мускулистом теле. Это заставило Санавбер мгновенно собраться с мыслями, и, выбравшись из постели, выйти из покоев и позвать к себе главную смотрительницу гарема Джанфеде. Когда, же она подошла к не на шутку чем-то встревоженной фаворитке и спросила, что той нужно, девушка приказала никого к ней в покои не впускать из-за того, что их Шехзаде отравили оспой. Теперь он находится между жизнью и смертью, откуда юница, непременно вытащит его всеми ей доступными и недоступными средствами. Главное не устраивать панику в гареме.  

Кадфа всё поняла и пообещала всё исполнить. На этом они расстались. Санавбер вернулась в покои, и, взяв из тайника шкатулку с зельями, ядами и противоядиями, принялась искать необходимое, но его не оказалось, из-за чего девушка принялась варить его самой. Для этого ей понадобились необходимые травы, собственная кровь и заговоры. Затем, смешав все необходимые инградиенты, девушка принялась варить над камином необходимое целебное зелье, читая древние заклинания с молитвами, которым её в своё время обучила покойная бабушка.  

Вот только как бы главные служители гарема юного престолонаследника вместе с его Баш Хасеки ни пытались всё скрыть и сами справиться, известие о страшной болезни Селима достигло Стамбула, а именно дворца Топкапы, где уже несколько дней, как оправился от внезапной комы Султан Сулейман.  

Их он получил на совете Дивана, из-за чего и, понимая, что будущее его Династии в опасности, Султан мгновенно прервал собрание, и, быстро собравшись, отправился в санджак к наследнику для того, чтобы лично увидеть то, в каком состоянии находится бедняга и уже потом решать, какие меры принимать для спасения Империи от хаоса.  

Он прибыл в Конью на следующий день, где его встретили Баш Хасеки Селима с его девятилетним Шехзаде Мурадом Джанфеде Калфа и кизляр-ага Газанфер. Они все почтительно поклонились Повелителю, заметив его мрачность, скорее обеспокоенность.  

–-Немедленно проводите меня в покои моего Наследника! Я желаю, лично увидеть то, в каком он сейчас состоянии! —не терпя никаких возражений Газанфера-аги, приказал Султан. Тот, хотя и выглядел ошалелым, но спорить не стал и покорно повёл Властелина в гарем на территорию фавориток к покоям икбаль Престолонаследника, даже не зная, живой, ли он ещё, либо уже отошёл в мир иной.  

А тем временем, когда все дворцовые уже впали в отчаяние, в покоях своей возлюбленной, Селим, наконец-то, очнулся и, открыв красивые серо-голубые глаза, увидел, что до сих пор лежит в её постели, уже обмытый и переодетый в чистую шёлковую пижаму цвета морской волны, а рядом дремлет юная возлюбленная, одетая в лёгкое шёлковое платье мятного цвета, обшитое серебристым кружевом и дополненное блестящими газовыми рукавами. Шикарные золотисто-каштановые длинные волосы были распущены и украшены топазовыми нитями.  

Он залюбовался ею, из-за чего из его мужественной груди вырвался вздох искреннего умиления, а губы расплылись в ласковой улыбке, благодаря чему, юная девушка встрепенулась, и, заметив, что её любимому стало лучше, вся переполненная восторгом, прижалась к нему и пылко расцеловала, но вспомнив о том, что весь дворец ждёт от неё, хоть каких-то известий, выбежала на террасу для фавориток и радостно объявила всем:  

–-Раздавайте золото и готовьте шербет! Наш Шехзаде Селим вернулся к нам с того света! Скоро он полностью поправится!  

От услышанного известия, появившиеся в гареме, Султан с его сопровождением вздохнули с облегчением. Что, же, касается Санавбер, она вернулась в свои покои, где её терпеливо ждал юный Шехзаде, которого интересовало лишь одно, сколько он проболел, о чём и немедленно спросил, с огромной нежностью смотря на любимую девушку, при этом его голос ещё не вернул себе былую силу, из-за чего в нём ощущалась небольшая и еле заметная дрожь:  

–-Сколько я здесь уже нахожусь, Санавбер?  

Она трепетно вздохнула, и, снова сев на край постели возле него, ласково ему улыбнувшись, очень нежно погладила по бархатистым щекам, и, ничего не скрывая, ответила:  

–-Неделю, Селим. Только сейчас, ты всех нас спас своим возвращением, даже не представляя, как сильно порадовал свою семью. —и не говоря больше ни единого слова, самозабвенно прильнула к его губам с пламенным поцелуем, на который он благодарственно ответил. Его руки потянулись к бриллиантовым пуговицам на платье Хатун, желая, обнажить ей упругие полушария груди для того, чтобы приласкать её. При этом, юная девушка, аж, вся затрепетала от сладкого возбуждения, чувствуя, как учащённо забилось её многострадальное сердце, а на красивом лице выступил румянец лёгкого смущения, но, понимая, что вот-вот, к ним придёт Повелитель, стремительно приближающиеся, уверенные шаги которого, она уже отчётливо слышала за дверью, решительно отстранилась от, впавшего в недоумение, смешанного с нескрываемым разочарованием, избранника, что хорошо просматривалось в его красивых серо-голубых глазах, чуть слышно объяснила с оттенком призыва к благоразумию:  

–-Селим, позже! Сейчас сюда придёт Повелитель. Он приехал к нам в Конью, узнав о твоей внезапной болезни.  

Юноша оказался глубоко потрясён услышанным, ведь в последние года два-три, его отношения с отцом, далеко нельзя было назвать душевными и полными взаимного понимания с согласием. Напротив, они были испорчены постоянными подозрениями Султана в том, что Престолонаследник может, запросто сместить его с трона и сам сесть на него, благо у юноши появились сторонники в совете Дивана, среди высокопоставленных сановников, не говоря уже о некоторых частях в янычарских корпусах, успевших разочароваться в политике старого Султана, помешанного на нравственности с философией и прочей старческой ерундой, забыв о том, что он не только отец единственного, чудом оставшегося в живых Шехзаде, но и о том, что является Правителем огромной Османской Империи. Теперь он стал чрезмерно подозрительным, вспыльчивым и несносным. Зато его Престолонаследник активно занимался благоприятной для Государства политикой, хотя и из своего санджака, проводя массу развивающих реформ, идущих на пользу населению с воинскими подразделениями, что отвлекало юношу от его апатии, вызванной угрызениями совести от казни младшего брата-предателя и бунтовщика Шехзаде Баязеда.  

В данный момент, лёжа в постели, Селим даже в какой-то степени впал в лёгкое оцепенение, опасаясь того, что отец приехал не только для того, чтобы справиться о его здоровье, но и для того, чтобы казнить и его, обвинив в подсиживании и угрозе правлению, которое пришло в запустение уже как год. Даже руки юноши стали ледяными, что не укрылось от Санавбер. Она всё поняла, и, одарив избранника подбадривающей улыбкой, успокоила, заверив в том, что всё пройдёт хорошо.  

–-Не оставляй меня, Санавбер! Мне нужна твоя моральная поддержка. —дрожащим от волнения, приятным тихим голосом попросил любимую юноша, с невыносимым душевным отчаянием смотря на неё. Она сдержано вздохнула, и, осторожно коснувшись его мускулистого плеча, легонько похлопала и заверила в том, что никуда не уйдёт.  

Селим постепенно успокоился и тяжело вздохнул. В эту самую минуту, стражники открыли дверь, а Газанфер-ага объявил о приходе Повелителя, что заставило юную икбаль встать с постели и почтительно поклониться. Что, же касается её избранника, он замер в ожидании неизбежного разговора с отцом. Тот не заставил себя долго ждать, и, царственно войдя в покои, стремительно подошёл к наследнику, и, убедившись, что ему действительно лучше, грозно посмотрел на главную Калфу с кизляром-агой и спросил:  

–-Как вы посмели такое допустить? Разве я приблизил вас к моему наследнику не для того, чтобы вы оберегали его от всех опасностей?! Вы вообще понимаете, что за такую неосмотрительность, я немедленно прикажу вас всех казнить!  

Понимая, что ситуация набирает критический, даже опасный оборот, юная Санавбер Хатун решила взять весь удар на себя, тем-самым спасая жизни всем дворцовым. Она тяжело вздохнула и осторожно объяснила:  

–-Великодушно простите меня за дерзость, Государь. Только покушались не на нашего Шехзаде, а на меня, его икбаль. Вероятно, кто-то из моих завистниц, ночью проник в нашу с ним спальню и подлил яд в кубок с шербетом, что стоял на прикроватной тумбочке, да и, ночью было, действительно очень жарко. Вот наш Шехзаде, ни о чём не подозревая, выпил отравленный шербет.  

Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого пожилой Великий Султан пристально уставился на, стоявшую перед ним в почтительном поклоне хорошенькую круглолицую девчушку с золотистыми волосами, большими выразительными голубыми глазами, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами, обладающую пышными формами, стройной, даже утончённой талией, бархатистыми, залитыми румянцем щеками и пухлыми, манящими губками, не понимая того, как он раньше не видел такой редкостной красоты.  

–-Как твоё имя, Хатун и кем ты приходишься моему наследнику? —уже смягчившись из-за того, что попал под обаяние русинки, поинтересовался Повелитель. Девушка, оставаясь в том, же, положении, чуть слышно выдохнула, дрожащим от волнения мелодичным приятным голосом:  

–-Моё имя Санавбер, и я являюсь возлюбленной фавориткой нашего Шехзаде Селима. Я родом из Московии.  

При этом юница хорошо ощутила то, как возлюбленный незаметно для всех присутствующих в покоях, людей, крепко сжал её руку в своей, что придало ей уверенности в себе.  

Понимая, что Повелитель может, легко потребовать Санавбер себе в наложницы, не заботясь о том, что между ней и Селимом пылает чистая, как родниковая вода, полная огромной нежности, любовь, бесшумно появившаяся в покоях подопечной, Баш Хасеки выручила парочку искусной ложью, предварительно, почтительно поклонившись.  

–-Повелитель, пожалуйста простите меня за дерзость. Только я вынуждена известить Вас о том, что фаворитка Шехзаде Селима Санавбер Хатун беременна. –объявила она, уже пожирающему похотливым взглядом тринадцатилетнюю девицу, от чего та чувствовала себя неуютно, да и сам наследник, заметно занервничал, Властелину, бросив на парочку молниеносный взгляд, говорящий им о том, что они могут успокоиться, ведь Баш Хасеки из благодарности своей воспитаннице за то, что она вернула Империи наследника своим глубоким познанием в знахарстве, непременно всё уладит, чем, собственно она и занималась сейчас.  

Из этого Падишах понял, что ему ничего не светит от прекрасной русинки, и, пожелав сыну скорейшего выздоровления, а его икбаль благоприятной беременности с лёгким разрешением новым Шехзаде, вышел из покоев к огромному душевному облегчению парочки, приказав главной Калфе, приготовить ему на ночь какую-нибудь Хатун и привести её в покои, которые до болезни занимал Селим. Джанфеда всё поняла, и, почтительно откланявшись, спустилась в общую комнату для того, чтобы выбрать подходящую по вкусу Султана, Хатун, хотя она уже знала кого отправит в покои—Ламию Хатун.  

Тем, же, вечером, окончательно морально раздавленная, Ламия Хатун, которая была одета в лёгкое полупрозрачное сиреневое платье уже стояла в почтительном поклоне перед пожилым Султаном, облачённым в шёлковую серую пижаму и парчовый черничного цвета халат, при этом она не смела даже взглянуть на него из-за того, что ей было отвратительно, но пришлось собрать в себе все силы. Хатун даже судорожно, не говоря уже о том, что вся, дрожа от, переполнявших чувств, вздохнула, и, получив высочайшее позволение, робко подошла, и, плавно опустившись на одно колено, поцеловала полы халата, не смея даже вздохнуть.  

При этом, Повелитель бережно дотронулся до её, аккуратно очерченного подбородка сильной рукой, плавно поднял с колен, и, не говоря больше ни единого слова, решительно принялся целовать, раздевать и ласкать испуганную до смерти, Хатун, требуя от неё выполнения таких вещей, от которых её воротило, но она покорно выполняла, мысленно молясь о том, чтобы всё скорее закончилось.  

Её молитвы были услышаны под утро, когда Султан выгнал Хатун. Она, вся дрожа от, переполнявшего её всю отвращения и жгучей ненависти на проклятую москальку, выбралась из постели, и, собрав своё платье с пола, ушла.  

Покинув проклятые покои, Ламия шла по коридору, ничего не видя из-за, застлавших изумрудные глаза, пелены горьких слёз. Она даже не сдерживала в себе рыдания, а в мыслях проносилось одно: «Я хочу умереть! Зачем мне жить, ведь я вся в грязи, словно девка из дешёвого портового барделя!?»  

Наконец, так и не заметив того, как дошла до территории гарема, где её встретила, вернувшаяся из кухни, Санавбер, ходившая туда за охлаждающим шербетом для себя и Селима. Девушки поравнялись. После чего, не говоря ни единого слова, Ламия накинулась на противницу с мощными пощёчинами.  

Санавбер не ожидала такого нападения и даже инстинктивно попыталась защититься. Только всё безрезультатно. Её противница находилась в таком ужасном душевном состоянии, что полностью не владела собой и избивала, уже лежащую на каменном полу и в крови, прекрасную икбаль юного Престолонаследника.  

Вот только забить несчастную девушку до смерти, Ламии не позволили, вовремя прибежавшие на шум, возглавляемые Газанфером-агой, молодые аги. Они мгновенно оттащили, уже бьющуюся в истерике, рыжеволосую Хатун от, уже не подающей никаких признаков жизни, Санавбер Хатун, лицо которой было избито.  

–- Бросьте Ламию Хатун в темницу! Шехзаде решит её судьбу, когда полностью поправится! —приказал помощникам кизляр-ага, и, крайне бережно подхватив икбаль на руки, утащил её в лазарет, где, уложив на кушетку, приказал лекарше, из кожи вон лезть, но вернуть избраннице Престолонаследника утраченную красоту. Та всё поняла и взялась за своё ремесло.  

Не желая, ей мешать, Газанфер-ага вернулся в гарем, в панике, думая над тем, как ему утром деликатно сообщить обо всём Баш Хасеки и особенно Шехзаде Селиму с Повелителем.  

Среди ночи, так и не дождавшись возвращения к нему возлюбленной, Селим на ватных ногах и пошатываясь, покинул гарем, и, узнав от преданного Газанфера о том, что в ходе несчастного случая, Санавбер Хатун находится в лазарете, пришёл туда, но только подойдя к постели, шатаясь из-за невыносимого головокружения, словно корабль в беспощадный шторм, как лишился чувств, упав на пол возле кушетки, на которой спала его избранница, чем и разбудил её.  

–-Селим! —встревоженно воскликнула юная девушка, склонившись над любимым, что привлекло к ним внимание молодых помощниц лекарши. Они мгновенно подошли к парочке и принялись приводить в чувства юного Престолонаследника, втирая ему в вески эфирное масло с весьма резким запахом, благодаря чему, он постепенно и уже лёжа на соседней кушетке, очнулся, но для своего успокоения, лекарша оставила его вместе с юной икбаль, красивое лицо которой не особо-то и пострадало в ходе избиения, ещё на пару-тройку дней, а после отправить их в покои к кому-нибудь из них, периодически проверяя, как они себя чувствуют.  

Конья.  

Неделю спустя.  

За это время Селим с Санавбер полностью поправились, и, придя в ужасное душевное состояние Ламии Хатун, вызванное отвратительным хальветом с Повелителем, простили её, став к ней ближе душевно, благодаря чему молодые люди выяснили все свои разногласия и даже подружились. Ламия перестала питать иллюзии о возможном счастье с Шехзаде. Теперь она стала служанкой Санавбер. Нурбану Султан души не чаяла в воспитаннице, продолжая наставлять её на истинный путь. Они часто проводили время вместе, душевно беседуя за распитием шербета, даже не подозревая о том, что в один из зимних, даже морозных вечеров, когда Повелитель призвал к себе наследника, между ними произошёл резкий и весьма неприятный разговор, о котором юная Санавбер узнала, когда, словно почувствовав не ладное и не обращая внимания на, приказы стражников вернуться в гарем, все-таки вбежала в султанские покои, и, приблизившись к балкону, увидела, как Повелитель крепко схватил ничего не понимающего сына за горло, что у того, аж из красивых серо-голубых глаз брызнули слёзы искреннего недоумения с невыносимым страхом. При этом, Властелин грозно смотрел на него и гневно прокричал, что у юной девушки, аж пошёл мороз по коже:  

–-Ах, ты нечестивец! Ещё смеешь в наглую лгать мне, своему Повелителю в том, что не подсылал ко мне наёмника для того, чтобы тот меня убил, а ты беззаботно сел на трон?! Так я тебе сейчас такой трон устрою! —и не говоря больше не слова, грубо припечатал сына к каменной стене, и, когда тот плавно сполз по ней на пол и встал на колени, пытаясь откашляться и отдышаться, по-прежнему ничего не понимая, но продолжая уверенно настаивать на своей невиновности и преданности отцу, тот, же со своей стороны, игнорируя искренние признания наследника, занёс над его головой меч, намереваясь тут, же казнить, как, в эту самую минуту между ними встала тринадцатилетняя Санавбер с воинственными словами и, сжимающая в руке острый кинжал, направленный себе на грудь:  

–-Что, вы за отец такой, раз отбираете жизни у собственных детей, беря грех на душу за их загубленные безвинные души?! Даже животные не поступают так со своим потомством! Вы настоящее чудовище! Османской Империи не нужен больше такой Повелитель! Нам всем нужен такой Властелин, который не станет отнимать жизни подданных, основываясь лишь на своих больных подозрениях! —яростно кричала юная девушка, защищая, постепенно приходящего в себя, любимого, который ошалело смотрел на это всё и помалкивал, хотя испытывал невероятную гордость и восхищение её отвагой. Даже Повелитель от такой яростной воинственности Хатун опешил, мысленно отмечая, что она, в эти минуты похожа на тигрицу.  

–-Что ты себе позволяешь, Хатун!? Опомнись! Да, за такие угрозы, я прикажу стражникам немедленно казнить тебя! —гневно вскричал Сулейман, наконец, опомнившись и враждебно смотря на девушку. Только и она не собиралась уступать ему ни в чём. Вместо этого она лишь ядовито усмехнулась, и, раскинув руки, вызывающе бросила:  

–-Вперёд! Я к Вашим услугам, Султан изверг и убийца собственных детей!  

Только, уже окончательно потерявший над собой контроль, Повелитель замахнулся на девушку саблей, но ей на защиту выступил Шехзаде Селим, вовремя опомнившийся от нервного потрясения, из-за чего удар пришёлся по нему. Он оказался серьёзно ранен, и, истекая кровью, ошалело рухнул на каменный пол, успев потрясённо и чуть слышно воскликнуть:  

–-Отец, за что! Я ненавижу вас!  

После чего потерял сознание под крик ужаса, кинувшейся к нему, возлюбленной, из ясных бирюзовых глаз которой текли слёзы.  

–-Селим, не оставляй меня! Ты мне нужен! Я люблю тебя! —с невыносимой болью в тихом голосе проплакала она. Только юноша уже не слышал её. Он провалился в глубокое беспамятство.  

Благодаря чему, гнев в Повелителе прошёл. Осознав, что он убил своего последнего сына, рухнул на колени возле него, и, горько рыдая, принялся умолять сына о прощении, за что и получил испепеляющий и полный огромной ненависти бирюзовый взгляд юной девушки, угрожающе прошипевшей ему, словно давая обет:  

–-Если Шехзаде умрёт, я лично приду и убью вас, Повелитель! Пусть, это станет последним, что я сделаю в моей жизни! Бойтесь меня! Отныне, мы, как и все ваши невинно убиенные дети, станем вашим самым жутким кошмаром! Не сомневайтесь, я это очень хорошо умею делать. —и не говоря больше ни слова в адрес изверга, положила руку на кровоточащую рану любимому и принялась лихорадочно что-то шептать над ним, пытаясь заговорить, остановить кровь и хоть немного залечить рану.  

Зато сам Султан, пришедший в ужас от всего, что сам натворил, вышел из покоев и отправился прогуляться в сад, надеясь на то, что это поможет ему, хоть немного успокоиться и привести мысли в порядок. Последние, полные глубокого искреннего душевного разочарования и невыносимой боли, слова сына о том, что он его теперь ненавидит, больно врезались в душу пожилого Султана. Он действительно стал опасен для своей семьи, от которой уже, по сути, никого и не осталось в живых, кроме Луноликой дочери Михримах, да и то она уже три года как жила в Трабзоне и не желала знать родного отца. Слишком много боли он принёс и ей.  

А между тем, морозная погода неожиданно сменилась сильной метелью, вернее даже бураном. Только это не останавливало пожилого Султана. Он мчался обратно в столицу, не обращая внимания на, душившие его, горькие слёзы, и, прекрасно осознавая, что убил последнего наследника, оставив Османскую Империю без приемника. По крайней мере Сулейман так считал, но это не так. Ведь во дворце провинции Конья, благодаря молитвам с заговорами юной фаворитки Шехзаде Селима, опасность для его жизни миновала. Теперь он, уже придя в сознание, лежал в постели своих покоев в кругу любимой Нурбану и фаворитки, которая обрабатывала ему рану специально исцеляющей мазью, продолжая, что-то шептать.  

–-Хатун, пощади себя! Тебе ещё детей рожать от нашего Шехзаде! —с нескрываемым беспокойством обратилась к девушке Баш Хасеки, заметившая, что её подопечная так сильно изнурила себя врачевательством и возвращением к жизни их возлюбленного, что казалось ещё немного, и сама сляжет в постель. Вид у девицы был ужасным: вся бледная, измождённая и с опухшими от недавних слёз ясными бирюзовыми глазами. Только Санавбер ничего и никого не замечала, погружённая в своё действие. Она находилась, словно в глубоком трансе, из которого вышла лишь тогда, когда всё завершила и убедилась в том, что теперь её любимый непременно поправится. Ей было даже не до, горящих в мраморном камине, дров, распространяющих по всему пространству шикарных покоев приятное тепло и медный отсвет от пламени, который дополняли свечи в канделябрах.  

–-Теперь всё. Шехзаде встанет на ноги через два-три дня. —измождённо выдохнула девушка, и, встав с постели возлюбленного, на краю которой сидела, пошатываясь и на ватных ногах побрела к выходу, но не пройдя и нескольких шагов, рухнула на дорогой ковёр без чувств, что заставило Баш Хасеки мгновенно выйти из глубокого мрачного забытья в котором находилась всё это время.  

–-Лекаря сюда немедленно! —громко крикнула она стражникам. Те всё поняли, и, почтительно откланявшись, убежали выполнять приказ. Баш Хасеки, игнорируя путающийся подол шикарного сиреневого парчового платья, украшенное золотым кружевом и шёлком с газом, кинулась к подопечной и принялась приводить её в чувства своими методами. Только девушка никак не откликалась, а всему виной было нервное и энергетическое истощение, как позже констатировала дворцовая лекарша. Девушке необходим был отдых от всего, хотя бы на пару дней.  

Баш Хасеки всё поняла и приказала служанкам, среди которых была и Ламия Хатун, своей подопечной приложить все усилия для того, чтобы обеспечить своей госпоже покой. Рабыни поняли её, и всеми силами старались вести себя тихо, как мышки.  

Два дня спустя.  

В этот ясный солнечный зимний день, когда, едва ощущался лёгкий морозец, уже полностью поправившийся после ранения, Шехзаде Селим стоял на балконе своих просторных покоев и задумчиво смотрел вдаль, не в силах поверить в то, что после такого серьёзного, можно сказать, что смертельного ранения, он остался жив, благодаря Санавбер Хатун, своей возлюбленной. Но вот как ему забыть, нанесённое отцом-Повелителем, оскорбление, которым он, разом, убил в юноше всю сыновью любовь с уважением и преданностью, из-за чего из мужественной груди его вырвался печальный вздох, а в ясных серо-голубых глазах невыносимая душевная боль только усилилась. Ведь в лице жестокого Властелина Османской Империи, Селим потерял горячо любимого отца, а всё из-за того удара саблей.  

–-Больше у меня нет отца. Есть только жестокий и не щадящий никого Повелитель. —чуть слышно и с душераздирающей скорбью в тихом мягком голосе, потеряно произнёс юноша.  

В эту самую минуту к нему бесшумно и слегка придерживая полы шёлкового нежного голубого платья с блестящим кружевом и газовыми рукавами, вышла, сияя доброжелательной ласковой улыбкой, Санавбер. Её шикарные длинные золотисто-каштановые длинные волосы были распущены и заколоты сзади бриллиантовым гребнем.  

–-Душа моя! —с огромной нежностью выдохнула юная девушка, раскрыв перед избранником свои широкие объятия, в которые он с трепетным и, полным искреннего умиления, вздохом он вплыл, ощущая то, как от заботы юной девушки невыносимая боль от последнего общения с Повелителем, постепенно исчезает. На душе становится тепло, легко и хорошо.  

–-Не думай о плохом, Селим. Не сомневаюсь, что скоро у тебя с отцом всё наладится. Возможно, он уже искренне сожалеет обо всех тех не справедливых обвинениях, что высказал позавчера. —желая, хоть немного утешить любимого, душевно произнесла юная девушка, чувствуя, с какой искренней нежностью, он гладит её по бархатистым щекам, что доставляло ей несказанное удовольствие. Она даже на мгновение закрыла бирюзовые глаза и трепетно вздохнула, чем и вызвала у него восхищение.  

–-Я не хочу говорить о нём, Санавбер! Лучше поговорим о нас с тобой. —осторожно и с очередным печальным вздохом предложил девушке Шехзаде. Она всё поняла, и, не желая, докучать ему самой болезненной для него темой, прильнула к его мягким тёплым губам и очень нежно поцеловала.  

–-Я хочу родить тебе ребёнка, Селим. Вернее много детей, которые станут нашей радостью, счастье и смыслом жизни совсем, как наша любовь. —наконец, призналась любимому юная девушка, что стало для него исцеляющим бальзамом. Они согрели ему израненную душу, благодаря чему, он, окрылённый и, не говоря ни единого слова, ловко подхватил её так, словно она была невесомой пушинкой, себе на руки и принялся кружить. При этом, парочка звонко весело смеялась и напоминала беззаботных детей.  

За это время, красивый светловолосый юноша, хотя и опустил возлюбленную на мраморный пол, но продолжал сжимать её стройный стан в нежных объятиях. Возлюбленные добровольно тонули в ласковой бирюзовой бездне глаз друг друга, из которой им совсем не хотелось всплывать на поверхность. Их мягкие тёплые губы снова воссоединились в длительном и полном огромной любви, поцелуе, которому, казалось, не будет конца.