«Чувства Картошки»

Одним утром я переживал по поводу недоваренной в кастрюле картошки больше, чем по поводу своих отношений.  

Можно было бы подумать, что я просто сильно проголодался или имел странные отношения с картофелем...  

И знаете что? Да!  

С картофелем сейчас у меня было куда больше общего...  

Вода нагревалась и я вспомнил о чае, а после о китайцах.  

Китайцы имели большое терпение во всём, любили усложнять. От пыток до письменности.  

Имели много традиций по приготовлению не только чая, но и воды. Они даже наделили названием каждую стадию кипячения. От "крабьих глаз" до "шума ветра в соснах". Видно злоупотребляли не только чаем.  

Пламя огня должно же было быть средней интенсивности, не агрессивным. "Огнём культуры", а не "огнём войны", который мог уничтожить воду, как они говорили.  

А сколько видов чая имелось у них... ууу... вплоть до ритуалов по знакомству с чаем перед приготовлением. Всё зашло слишком далеко, когда оборачиваться было слишком поздно.  

С картошкой всё было проще. Белорусы не особо запаривались о воде, видах картошки и в целом... по жизни – простота. Зато сколько блюд можно было сотворить из этого невзрачного подземного плода. Главное понять, что надо есть эти корни, а не листки.  

Листья чая против корней картофеля, впитывающие солнце и воздух, против впитывающих воду и землю. Одни взращённые в обществе, на свету, другие в темноте, в запертых карцерах.  

Сегодня я понял, что был скорее картошкой в отношениях, а она чаем, но понял, как китайцы, это слишком поздно. Я уже был на середине тоннеля, когда услышал за спиной звук приближающего поезда.  

Мои отношения как поезд раздавили меня и разнесли по рельсам бурно поскрипывая в комнате за стенкой, в жару +30, в единственной комнате с кондиционером и кроватью.  

Разбудив соседей разбили дружбу и возможно что-то большее, если я не выдумывал, а я? А что же я? Доедал затвердевший кусочек сыра на заляпанной жиром и пропахшей одиночеством кухне, в дыму дешёвых сигарет. Даже кухня была чужой.  

Сам виноват. Не надо было вестись на флористку с манерами богемы.  

Помню как сейчас этот день. День противоречивой двусмысленности. День нашей первой встречи.  

Я держал во рту незаряженную огнём сигарету, сидел на газоне в теньке и старался не думать о том, что мог вляпаться в какое-то дерьмо. В дерьмо, конечно, можно было вляпаться где угодно, но именно на газоне шансы превозмогали возможности.  

Она же незаметно подплыла ко мне и уничтожила тенёк прохлады своим горящим свечением. Жаровня на стройных ножках.  

До сих пор не могу понять, как такая груда железа могла неслышно подкрасться. И дело было не в весе, а в тяжести внутренних противоречий.  

Врезавшись с ней взглядами, как наконечники стрел противоположных кланов, мы сразу поняли, что это надолго. Я знаю, что она тоже не хотела того, о чём я старался не думать до её прихода, но мы оба, походу, вляпались.  

Она вляпалась в мои карие глаза, я же в её голубые. Она подавилась, я захлебнулся. Слишком много свежего воздуха было в ней, слишком сильно забила моя пыль её лёгкие, мы оба задыхались, у обоих кружилась голова, нам это нравилось, нас подташнивало.  

— Здесь нельзя курить, — печально сказала она, при том, что сама-то курила.  

— Знаю, — я сухо поддержал её внутриличностный конфликт.  

— У вас не будет сигаретки? — уже в ласковой тональности, словно мурлыкая, спросила она, облизывая мои губы своим взглядом.  

Я почувствовал как закапала кровь с моих губ, ведь её взгляд – острое чистое лезвие.  

— Нет, спасибо, я не курю, — аккуратно заляпав её ресницы в туши своею чушью сказал я и демонстративно закопал свою сигарету в землю.  

Наши рты замкнулись. На этом могло бы всё закончится, но что-то меня дёрнуло за левый бок, повело и я... я протянул руку к её ногам, сорвав розу с клумбы, около которой она парила. А после недолго думая о фикалиях и почему-то минном поле, протянув ей цветок.  

В Фиджи разорвалась первая бомба, разметав зазевавшего прохожего по всем сторонам света. Это было начало, которое не было видно нам, но именно этот взрыв послужил стартом для вереницы цепочки взрывов по всему миру. Эта линия террора была задумана и забыта кем-то давно, а теперь её траектория проходила, но не заканчивалась на нас. Правда до нас ещё не скоро дойдёт осколок забытой войны.  

— У меня будет роза, подойдёт?  

— Не для вас моя роза цвета, — вдруг закричала она разгневанно на несчастный, протянутый мною, красный бутон.  

У неё всегда менялось настроение слишком быстро и необоснованно, так же, как и у меня всегда необоснованно оставалось одним и тем же. Мы уже тогда являлись отражением, если не тенью, друг друга.  

— Ну и ладно. Я вижу, она и без меня подсохла и подгнила, — не скрывая едкие мотивы вывернул я своё настоящее наружу. Обычно я с жадностью Синей Бороды скрывал свои скелеты, но ей решил выложить их сразу в ряд, чтобы и мысли не было, что я добрый, хороший, весёлый, светлый и любой другой, кем я не являлся. Чтобы сразу было видно во мне рыхлую землю с червями.  

Флористка обиженно опустила поднятый на обозрение мне подол своего сарафана, цвета глазури на моём первом торте. Я прискорбно застегнул ширинку-молнию, придуманную Элайем Хоу, но заново запатентованную изобретателем пневматического трамвая Уиткомом Джадсоном, и положил розу около себя.  

Девушка уронила взгляд вниз и прошептала:  

— Кого же ждёт эта роза, лежащая на земле?  

— Ту, которая займёт её место. Быть может Вы, мисс Эстетика?  

Она подняла розу, и прижав её к своей груди села рядом со мной. Роза забилась сердцем, редкие лепестки осыпались на траву вальсом, украсив сплошной и едкий зелёный мягким бардовым.  

— Будет много боли, — прошептала она, положив голову на моё плечо. Она нашла удобную выемку там, которая как будто специально с рождения ждала её.  

— Почему?  

— Роза без шипов, а значит беззащитна.  

Тогда всё началось, начались эти нелепые отношения между погрязшим по колени в земле и чуть парящей над землёй.  

Я не стал ей говорить, что шипы остались в моей руке. Её бы это убило, заземлило парящую натуру. Эта разница в пространстве, это небольшое расстояние наших натур по отношение к грязи, только это нас и заинтересовало.  

Я лишь незаметно вытер кровь об газон и приобнял её.  

В последующие дни я ни раз пачкал разные поверхности своей кровью, скрывая это от неё. Не рассказывая ей об существовании этих самых поверхностей, которые она не замечала, в которых я утопал всё глубже с каждым часом. Да, мы с самого начала врали друг другу, недоговаривали. Я – чтобы она не разочаровалась, она – чтобы я не завидовал.  

Не скрою, возможно, я увидел в ней спасательный воздушный шар, не знаю. Знаю только, что именно это странное желание ухватиться за неё и завораживало её, заставляя нести неординарную чушь в моём присутствии, думая, что именно это и цепляет её во мне. Но я то знал, что она играла в чушь, тогда как я жил в ней, был если не воплощением, то хотя бы частью абсурда.  

Привыкший жить в открытых пространствах, она привыкла к свободе выбора чем дышать, я же, в закрытых комнатах давно принял тот факт, что дышу тем, что дают. Как и ем, как и пью. Поэтому я являлся лишь тем, кем мне позволяли являться мои надзиратели, она же была свободна в выборе своего гардероба и слишком часто меняла собственные образы.  

Я всё же дождался, когда клубень сварился. Засунув руку в озеро всё ещё бурлящей воды, я вытащил его, чувствуя как некий зверь на дне кастрюле истерзает мою плоть. Несчастный зверь даже не догадывался, что нельзя обглодать и так высушенную кость. Он только стирал эмаль зубов об мой кальций костей.  

После охладив клубень в воде под краном, поместил его в карман, а там раздавил.  

— Ну что, дружок? Теперь то ты чуть больше понимаешь меня, — похлопав по карману сказал я.  

Я бы ушёл, ушёл бы, честно, ушёл. Но кто-бы за мной закрыл дверь? Оставить открытой не мог – боялся вернуться.  

Вернуться с другими глазами, без картошки в кармане, но с чем-то острым в рукаве, в очередной раз заляпанный в земле и окропить дождём из плазмы и взвешенных, взбешённых в ней клеток лейкоцитов, пост клеточных структур эритроцитов и тромбоцитов.  

А это было бы нелепо и совершенно глупо губить выдуманных людей или даже напротив, попытаться плоду фантазий уничтожить тех, кто этот плод вырастил.  

Яблоки не пытаются умертвить яблони, а яблони предпочитаю не трогать яблоки. Вот и получается, что одни валяются на земле или в корзинках с фруктами в ожидании быть употреблёнными, а другие лишь используют землю как опору, чтобы тянуться к небу и мечтать о высоком.