Ночь небесных фонариков

10 марта  

Девушка подбежала к мольберту и уселась за него.  

– Ого, ты еще и рисуешь! Никогда бы не подумала! Сфотографируй меня тут, а?  

Он не стал ничего ей отвечать, молча взял телефон и сделал пару кадров. Девушка была чудесная, длинные распущенные волосы, которые она манерно перебрасывала за плечи, тонкая шея, молочно-белая кожа в вырезе кипенно-белой рубашки… Игриво позировала, стреляя в него глазами: оценил-не оценил?  

«Зачем я привел ее домой? »  

Девушка тем временем нашла палитру с засохшими красками, достала из переполненного стаканчика кисть, уселась позировать.  

– Сними, как будто я рисую! Ну, похожа я на романтическую барышню, погруженную в искусство? – Опять перекинула волосы за спину, и они блестящей волной сначала закрыли ее лицо, а потом красиво улеглись. Видимо, этот прием был заранее отработан. Уселась поудобнее, выставила коленку и оперла руку с кистью на нее. Коленка, поза, перекидывание волос – все это было для него.  

Он посмотрел – оценил. «Хорошая девочка».  

Его Лара была совсем другой. Совсем по-другому держала кисть, когда писала – «рисуют карандашом, пастелью, акварелью, Аркадий! А маслом можно только писать! » – говорила она – волосы убирала наверх, в какой-то невообразимый пучок на самой макушке, из него торчала пара карандашей, которые она туда засовывала по рассеянности, а потом забывала вынуть и брала новый, и новый… Рабочая кофта была вся в пятнах, какой-то непонятной расцветки, то ли синяя, то ли бордовая, сейчас уже и не помнил… На глазах – очки, сосредоточенно смотрит то на холст, то куда-то в потолок, то в окно… Никакой игривости не было и в помине, вся погруженная в работу. Боковая часть ладони всегда в краске, потом Лариса долго отмывала руки и все переживала, что под ногтями опять краска. Как будто ему какая-то разница была, где там у нее краска, когда она выходила к нему из душа!  

Девушка у мольберта занервничала, казалось, почувствовала его взгляд, и выглядела немного испуганной.  

Он заметил, что думает вовсе не об этой юной нимфе, а о своей бывшей жене.  

«Сентиментальным стал. Старею. Юные прелестницы мне глазки строят, а я что? »  

Он улыбнулся девушке. «Как же ее зовут? Катенька вроде или, наоборот, Дашенька? »  

– Душа моя, идем я угощу тебя сицилийским кофе! – сказал он ей, улыбаясь ей своей самой обворожительной дежурной улыбкой.  

Девушка никакого притворства и наигранности не заметила, облегченно вздохнула, улыбнулась, встала наконец с Лариного места и пошла на кухню, что-то щебеча по пути.  

После кофе он ее поцеловал, и целовал долго, все пытаясь настроить себя на романтический лад. Бывшая жена в своих угловатых очках смотрела на него как будто откуда-то сверху и качала головой. «Ну и куда ты ее положишь? Неужели на нашу кровать? » – спрашивала та с легким презрением, поглядывая на него из-за своих очков.  

«Черт дернул эту нимфу на ее место садиться», – разозлился сразу и на себя, и на нимфу, и на жену.  

Девушка вкусно пахла, кожа была бархатистой, волосы тяжелой волной проливались между его пальцев. Мечта, а не девушка!  

Да и к тому же не какая-нибудь пустышка, а выпускница хорошего вуза, начитанная, вся такая современная.  

«Чего ж тебе еще надо, Лаврентьев? » – подумал он устало и отстранился от девушки. «Светочка? Лизонька? Как ее зовут? »  

Сегодня была их третья встреча, до этого они ходили в какое-то модное кафе, где она заказала себе травяной салат и зеленый чай. Когда ухаживал за женой – как давно это было! – модные девушки тоже заказывали себе траву и зеленый чай, следили за собой. «Интересно, сейчас это тоже модно? Или все новое это хорошо забытое старое, и мода на дежурный заказ на первом свидании просто вернулась? » Лара на первом же свидании заказала себе огромное пирожное и предлагала ему попробовать.  

Потом было концептуальное кино, которое он чуть не проспал, но держался, а теперь третье свидание, и домой ее привел в определенном смысле.  

Привел, а теперь не мог отделаться от мысли, что делает что-то неправильное. Девушка была определенно хороша, во всех отношениях хороша, но не сегодня. Да, просто не сегодня.  

Девушку выпроводил только через час, та все рассказывала что-то о выставке невероятного художника. «Модного? » – хотел спросить, но сдержался. Она же не виновата, что сегодня он так некстати вспомнил свою бывшую.  

Закрыл за ней дверь, послушал тишину, воцарившуюся в квартире. Осмотрел себя в зеркале в прихожей. В холле, как сказала бы его бывшая жена. «Черт! Сколько можно о ней вспоминать? »  

В зеркало на него смотрел мужчина средних лет, в джинсах и небрежном свитере. Дома он всегда одевался так, ему очень нравилось. «Широкоплеч, мускулист, –выставил локоть, – свитер плотно обтягивал бицепс. Хорош еще! Девушки молоденькие заглядываются! » Светлые волосы пострижены так, чтобы не надо было с ними возиться, но при этом выглядели довольно стильно, серо-синие глаза смотрели на него с издевкой. «Ну еще пируэт сделай, как балерина. Стоит, разглядывает себя, как девчонка». Он усмехнулся и прошел в гостиную.  

В гостиной стояли чашки – одна из них вроде все-таки Светочки, и она его нервировала. Он кинул на чашку газету, чтобы не видеть, сел в кресло и вытянул ноги. Огляделся по сторонам и понял, что буквально все в его доме напоминало ему о бывшей жене.  

Эти обои выбирала она, цвет был какой-то сложный, то ли грязной розы, то ли мятого гладиолуса, он не помнил точно. Лара принесла домой кусочек этих обоев и предлагала ему посмотреть и решить, какого цвета нужны шторы и подушки на диван. Он смеялся над ней и предлагал: раз уж у них обои цвета грязного пиона, то и подушки сделать каким-нибудь модным цветом – вываленного в пыли подснежника, например, раз мода такая!  

Он терпеть не мог, когда люди следовали «моде» или вели себя излишне нарочито. «Ну скажите пожалуйста, ну что за название такое? Пыльная роза? Или какая там, «грязная»? Почему нельзя сказать бежевый? Или серый? »  

Лара не обижалась, а просто сказала ему, что он ретроград, и она сама все решит и подберет тона.  

– А кто у нас художник? Конечно, уж не я буду этим заниматься!  

Он схватил ее, в нос ударил резкий запах растворителя, которым та оттирала краску….  

Вспоминая, будто чувствовал этот запах… тогда он его терпеть не мог и морщился, и Лариса стыдливо прятала от него руки, а сейчас по нему скучает….  

«Зачем мы разошлись? »  

После их разрыва постарался убрать из дома напоминания о ней – подушечки, статуэтки, смешные надписи на магнитах с холодильника… а сменить обои и шторы, и диван не догадался.  

Мастерскую не трогал. Это была светлая комната, с большими окнами без всяких штор. Подоконник заставлен какими-то баночками, бутылочками, коробками, бесконечными листами с набросками…  

Полгода прошло. Сначала не оставлял надежду, что жена еще вернется. Поймет, что без него никак не может, и вернется. Придет, по-хозяйски откроет дверь своим ключом со смешным брелоком, бросит у входа сумку и скажет: «Как же я соскучилась по тебе! » А потом увидит мастерскую, которую он хранил в неприкосновенности, и улыбнется и бросится к нему на шею….  

Потом уже не ждал, но немного надеялся. Даже проверять ходил по квартире, когда возвращался, вдруг она пришла, пока его не было?  

Последнее время уже ничего не ждал, старался и вовсе не вспоминать о ней, стал встречаться с другими девушками. До Светочки – кажется так – была блондинка, с маленькой острой грудью, помнится, та была журналистом, до нее вроде врач из областной больницы… Он с трудом мог вспомнить их лица, да и после нескольких свиданий дело так и не шло. Светочку он пригласил домой в надежде, что уж она-то сможет заполнить зияющую пустоту в груди.  

«Надо дать им еще шанс. Не виновата же та, что он так некстати вспомнил о прошлом».  

«Пожалуй, пора разобрать ее мастерскую. Собрать в коробки и отправить ей. Где она, интересно, сейчас живет? – Можно было конечно позвонить ей и спросить, но этого делать он точно не станет. – Вот еще! ».  

Вместо этого позвонил своей приятельнице – хозяйке галереи, в которой они и познакомились.  

Лара была молодым дарованием, он спонсором выставки этих молодых дарований, и все они – девчонки, как на подбор, улыбались и смущались, когда их знакомили. Она подала ему крепкую руку, взглянула в глаза без тени кокетства. У нее была короткая стрижка и длинные серьги, когда она качала головой, те задевали за плечи. Всю выставку он наблюдал за ней, как та сдержанно улыбалась, как внимательно слушала критиков, как звенели браслеты на ее руке, когда поправляла челку. На ней было длинное черное платье обтягивающее фигуру, но не было в нем ничего сексуального, скорее, ощущение дистанции, барьера.  

Через несколько дней после выставки он, смущаясь как школьник, позвонил ей и пригласил на свидание и с нетерпением ждал ответа, а та согласилась к его большому удивлению.  

Лара не таскала его по модным местам, не требовала разбираться в ее работе, но так внимательно слушала, когда он рассказывал ей о своей! Расспрашивала, иногда даже давала советы! Ему!  

В ней было особенное сочетание спокойствия и увлеченности, страсти и чопорности. Когда погружалась в живопись, с ней можно было разговаривать, а та не слышала ничего, особенно если смотрела на полотна импрессионистов. Через несколько минут выныривала из своего мира и улыбалась, шутила, обнимала его своими нежными руками, и не было тогда человека счастливее его.  

Через полгода после знакомства любимая переехала к нему. Они решили отметить это совместным путешествием.  

– Давай рванем на море, а? Только не в какую-нибудь модную Доминикану, а на наше, Черное море? Будем жить у колоритной хозяйки дома, есть пахучие кавказские лепешки и ездить в горы…  

Они лежали в постели, он лениво перебирал ее отросшие волосы и рассматривал розовые пятна от своей щетины на ее нежной груди. С гордостью рассматривал.  

Он был готов сделать все, что она хотела, и ему очень нравилось в ней то, что Лара не стремилась подвигнуть его на большие траты, бережливо относилась к его деньгам и даже журила, когда он слишком много тратил по ее мнению. Однажды притащил ей огромный букет роз, она не стала с ним фотографироваться, как сделала бы любая из тех, кого он раньше знал, а горестно вздохнула и попросила больше оптом ей цветы не носить. «Я и так знаю, что ты меня любишь», – сказала Лариса с улыбкой. Освободила цветы из букета и расставила небольшими группками по всей квартире.  

Разговаривая с Валентиной Генриховной, слушая ее немного дребезжащий голос, все это вспомнилось, пронеслось перед глазами, и кажется, в воздухе снова запахло растворителем…  

Аркадий попросил прислать какого-нибудь человека, чтобы тот разобрал мастерскую и правильно все упаковал для отправки. Она не задавала личных вопросов, коротко деловито спросила о времени, состоянии мастерской и согласовала еще пару нюансов.  

Поговорив, налил себе виски. Он редко его пил, и поморщился от первого глотка.  

«Так будет лучше. Никаких больше неожиданных воспоминаний. Никакого запаха, который так напоминал о ней… Пора закончить это и жить дальше».  

Через несколько дней, вернувшись домой, он услышал приглушенные голоса.  

«Неужели Лара вернулась? » – мелькнула тоненькая мысль.  

Он пошел на голос и увидел, как несколько человек складывали в коробки последние баночки с подоконника. Все остальное уже стояло в центре комнаты аккуратными стопками. Коробки были подписаны, пронумерованы. Мольберт стоял на прежнем месте, словно они не хотели его трогать и давали ему последний шанс передумать.  

Валентина Генриховна сидела в углу мастерской, на диване, на котором он сам так любил сидеть, когда Лара работала и рассматривала наброски.  

Увидев его в дверях, пригласила его присоединиться к ней.  

– Все сейчас будет закончено, машина придет с минуты на минуту. Но послушайте, Аркадий, может быть, вы хотите оставить себе это? – она показала на большую стопку холстов, что лежали у нее под ногами.  

– Смотрите, – показала ему работу, которую держала в руках.  

От дверей не было видно, что на ней. Он подошел ближе, сел на диван рядом и посмотрел на картину. Там было буйство цвета, яркие тона сменяли один другой, но не было ощущения беспорядка, а наоборот, казалось, что с холста на тебя смотрит что-то радостное. Внизу была ее размашистая угловатая подпись и дата. Май. За семь месяцев до разрыва. Как счастливы они тогда были! Лара любила писать такие картины, после путешествий или каких-то ярких событий. Говорила, что выражает так свои эмоции и ощущения. Эта наверняка была написана после поездки в заповедник, где они встретили лосенка. Лосенок стоял в проеме из листвы, на освещенной солнцем полянке как на открытке! Он застыл, шепотом позвал ее, и они оба затаившись рассматривали его, пока лосенок, смешно пошевелив ушами, не скрылся в лесу.  

Лариса с горящими глазами рассказывала об этом смотрителю заповедника, когда они с ним прощались, тот улыбался и приглашал приезжать чаще, иногда можно и взрослого лося увидеть издалека!  

После поездки сразу ушла в мастерскую и творила, творила!  

На картине в широких мазках были видны и зеленоватый свет на полянке, и коричневый бок лосенка, и густая зелень заповедного леса, а те красные мазки сбоку – он был почти уверен – его куртка или шарф.  

Он посмотрел еще, улыбнулся и сказал распорядительнице:  

– Это лосенок на лесной опушке.  

Валентина Генриховна посмотрела на него сбоку долгим взглядом и пробормотала:  

– Не знала, Аркаша, что вы разбираетесь в абстрактной живописи.  

– Да я и не разбираюсь, просто тут точно знаю, что нарисовано.  

– Погодите–ка, молодой человек, – сказала та и протянула ему отдельную стопку таких же холстов. – Вы везде знаете, что нарисовано?  

Он посмотрел на верхний.  

– Ну здесь явно гроза и летний дождь.  

Он помнил, как они попали под него и целовались под навесом автобусной остановки. Они тогда вышли из торгового центра и пошли к машине, но тут как ливанет! Буквально за секунды они промокли насквозь и забежали под навес. Лара отряхивалась, как намокшая кошка, волосы прилипли к лицу, рубашка вымокла насквозь, и сквозь нее проступали очертания груди… Он поцеловал ее в мокрые и пахнущие дождем губы….  

Поцелуй тоже на картине был – эти золотистые всполохи и искры наверняка обозначали ту страсть, что вспыхнула между ними, но говорить об этом вслух не стал. Воспоминания опять накрыли его, и он отложил от себя стопку.  

– А почему вы спрашиваете?  

– Тут такие интересные работы, не понимаю, почему они не оформлены.  

– Она говорила, что это просто зарисовки ее настроения, а не картины, поэтому и не вставляла их в рамы. Напишет и отставляет сохнуть, прислонив к стене.  

Проговорив это, ощутил острую тоску по ней, по вечерам, когда Лара показывала ему нарисованное, объясняла поначалу, что написала…..  

«Зачем они разошлись?!»  

Под конец она перестала посвящать его в свое творчество и закрывала дверь в мастерскую, когда творила. И вообще отдалилась. А однажды просто ушла.  

– Но здесь столько материала, – сказала хозяйка галереи, профессионально заинтересованным голосом. – Почему бы выставку не организовать?  

– Ну, хоть это и на моей жилплощади находится, но принадлежит ей. С ней и советуйтесь. Телефончик дать? – язвительно поинтересовался он.  

Валентина Генриховна поняла, что затронула запретную тему, и разговор свернула.  

Бодрым голосом скомандовала своей команде, чтобы начинали выносить коробки и, оглядевшись, сказала Аркадию:  

– Мольберт мы пока оставим, нам некуда его упаковать, не рассчитали. На неделе я пришлю кого-нибудь, хорошо?  

– Да, конечно. – Он запоздало понял, что был не вежлив и ему стало совестно. – Валентина Генриховна, простите мне мои манеры. День был тяжелый, я вам даже кофе не предложил! Может быть, сейчас по чашечке?  

– Ну что вы, Аркаша! Я все понимаю! Приезжайте лучше сами ко мне как-нибудь на кофе! Вы стали редко у меня бывать, совсем забыли старуху! – сказала Валентина Генриховна своим чуточку дребезжащим голосом и улыбнулась всепонимающей улыбкой.  

Он вышел их проводить, ребята быстро вынесли все коробки, и в доме стало тихо.  

Тишина стала его привычным спутником. С ее уходом что-то неуловимое в его доме поменялось, и сначала он никак не мог понять, что. Потом понял. Лара всегда включала музыку, когда творила или готовила, даже в душе иногда включала радио. Вместе с ней из его дома ушли звуки, и стало в нем как-то неуютно и одиноко.  

Он включил телевизор, чтобы заполнить эту тишину, и сел на диван, бесцельно глядя в экран.