Сентябрь.

Нужно было все таки купить цветок по приезде, но я, почему-то, купил его прямо здесь: на остановке. Это была одна единственная роза, без какой либо обертки, стоимостью рублей в девяносто.  

В ларьке было сумрачно и душно; множество безликих и серых цветов, источая свой аромат, сделали воздух таким тяжелым и приторным, что, казалось, каждый вдох застревает в горле. Пол был усеян бесчисленным следами ног разных размеров; не было ни одного места куда бы не ступала грязная нога. Когда я переступил порог и встал на небольшой коврик, то услышал, как тот жалобно захлюпал; вытирать об него ноги было бессмысленно, но я, повинуясь привычке, все равно это сделал, тем самым, скорее всего, выпачкав свои подошвы еще сильнее. В дальних углах сгущались тени, и благоухающие букеты в пластиковых вазах походили на вытянутые головы с пышными шевелюрами. Совсем юная девушка-флорист, выскочив из-за стола, оживленно заговорила что-то о цветах и букетах; презентуя мне очередной цветок, она аккуратно держала его кончиками пальцев, словно он был сделан из хрупкого хрусталя, что может вот-вот разбиться. На каждый мой отрицательный ответ, она понимающе кивала и улыбалась; время от времени, на ее чистый лоб спадала светлая прядь волос, легким движением руки, тыльной стороной ладони, она убирала ее, но вскоре все повторялось. После того как мой выбор был определен, она надолго склонила голову над кассой в поисках сдачи; тонкие брови ее нахмурились, на щеках появился легкий румянец; я уже хотел было поблагодарить ее и уйти, как вдруг она открыла свою сумочку, достала оттуда несколько монет и протянула мне. Я с благодарностью опустил мелочь в карман — она все еще улыбалась.  

Я вышел на холодный, сырой после дождя воздух и, обходя глубокие лужи в ямах, зашлепал смешавшейся с опавшими листьями грязью, продвигаясь к остановке. Прохожие косились на одинокую розу. Когда скрипя тормозами подъехал автобус, то я увидел, что он забит под завязку: люди, тесно прижавшись друг к другу, шатко стоя между сидениями, поворачивали или задирали головы, во избежание интимной близости с лицами соседей, потому что нет ничего неприятнее выражения лица человека самостоятельно обрекшего себя на страдания. Несколько человек, что стояли рядом со мной, отчаянно бросились в толчею, воинственно ища себе места; в салоне послышалась ругань; двери с трудом закрылись и автобус уехал. Провожая взглядом его заднее стекло, до того грязное, что, казалось, оно покрыто шершавой тонировкой, я заметил, как один лепесток, будто устав, понуро загнулся внутрь; едва касаясь кончиками пальцев, я привел его в порядок и оглянулся: горизонт был пуст — я позвонил и вызвал такси. Девушка сказала: ждать пять минут, но мне пришлось ждать дольше. Уже успел проехать полупустой автобус того же номера, тучи успели набухнуть и сгуститься еще сильнее, а люди приготовить зонты, как наконец мне позвонили.  

В машине было тепло и чисто. Выставив вперед руки, я аккуратно опустился на мягкое переднее кресло. Тихо играла музыка. На приборной панели стояла фигурка собаки, высунув язык, она беспрестанно кивала лохматой головой. Водитель — мужчина средних лет с низким голосом, всю дорогу воодушевленно говорил о женщинах и любви: со своей первой любовью он учился в одном классе, правда они повстречались всего две недели; в студенчестве он попал в любовный треугольник, где ему досталось место несведущего элемента; а с женой познакомился в кино на сеансе ужасно скучного фильма, который теперь вынужден пересматривать каждый год. Он долго не мог найти место для остановки, но не злился, а только шутил и смеялся.  

Мы уехали так далеко, но небо, казалось, стояло на месте. Под его темными сводами тогда бурлила стройка: за высоким железным забором клубились столпы пыли, были слышны крики и рев машин. Откуда-то взялся рабочий в черной, мятой одежде и зеленой жилетке; он шел вдоль забора, а его губы, расплывшись в улыбке, держали сигарету; я попросил его прикурить; посмотрев на меня, он заулыбался еще шире и протянул, держа заскорузлыми пальцами, почти полную пачку; я долго и неуклюже выуживал сигарету свободной левой рукой, наконец мне улыбнулась удача, я поблагодарил его, но закуривать не стал.  

Когда я подошел к общежитию — сверкнула молния, на мгновение осветив все его девять этажей уходящих в грозное небо. На балконах и в открытых окнах, в томительном ожидании, стояли люди; засмотревшись на них, я чуть не угодил в огромную лужу, что разлилась у самой лестницы; я отскочил в сторону, машинально взмахнул руками и один лепесток, медленно спланировав, опустился на черную поверхность лужи. Внутри было темно, как в пещере. Светились только высокие рамы турникета и недовольные глаза вахтерши под хмурыми, как небо, бровями. После нескольких неудачных попыток, вдыхая все глубже отяжелевший воздух, ко мне подошёл молодой парень. Его звали Грант; он был похож на добродушного индейца, и он дал мне свой телефон. Набирая заученный номер, я заметил, что он уже есть в списке контактов; я еще раз, повнимательнее, посмотрел на Гранта и позвонил. Ответа не было.  

Тогда Грант повел меня вокруг здания к наружной металлической лестнице в девять пролетов. Чтобы взобраться на нее, нужно было как следует подпрыгнуть и подтянуться. Первым поднялся Грант; свесившись, он взял у меня розу, а свободной рукой тянул меня наверх; когда я выпрямился и получил розу обратно, то заметил на ее зеленом стебельке жирные, черные пятна. Лестница была мокрой, скользкой и ужасно грязной. Сверху постоянно капали крупные капли: попадая на голову;противно стекая по спине, угодив за шиворот; смачивая лепестки и заливая лоно цветка. Моя обувь и брюки были основательно выпачканы; свободная левая рука, которой я иногда держался за перила — черна, как у тех рабочих далеко внизу. Мы поднимались очень долго, казалось, иссиня черное небо опускалось нам навстречу. Мы находились на последнем пролете, как где-то вдалеке что-то слабо загремело, но не было ясно наверняка: гром ли это или что-то упало на стройке. Наконец мы оказались под самой крышей. От усталости у меня болели ноги; я жадно вдыхал полной грудью разреженный воздух. Мы вошли в холодный, пустой коридор и Грант, указав пальцем на дверь, вернулся на площадку лестницы и закурил.  

Комната была прямоугольной. Пол чист, коврик молчал, белые обои будто светились. Напротив двери находилось единственное окно, обрамленное бежевыми шторами; через настежь открытую форточку в комнату проникал прохладный ветер, приятно охлаждая мою взмокшую кожу. Под окном стоял квадратный стол на тонких ножках, на нем: раскрытый учебник, тетрадь, ручка брошенная на половине предложения, неполная кружка с чаем, от которого еще еле струился пар, чуть поодаль — толстая книга с закладкой посередине; на полях тетради извивались тонкие линии, образуя причудливые узоры. Справа у стены расположился высокий шкаф с приоткрытой дверцей; на его полках лежали аккуратно сложенные вещи; на вешалках висели белые, выглаженные блузки; я узнал одну из них по маленьким крапинкам на рукаве и синей пуговице на грудном кармане. Напротив шкафа — двухъярусная металлическая кровать с заправленной постелью, видимо очень старая, потому что она жалобно заскрипела, как только я вошел. За окном расстилалось черное полотно, казалось, еще немного и она проникнет в комнату; снова где-то гремело. Дверная ручка больно ударила мне в поясницу: кто-то хотел войти; но лишь тихо извинившись, закрыл дверь и ушел. Учебник резко закрылся, причудливые узоры скрылись, колпачок ручки закатился под шкаф, когда она упала на пол. Мое горло крепко сдавило, словно кто-то затягивал петлю; я чувствовал, как что-то там разбухало и тяжелело, не в силах сдвинуться с места. Ноги в коврике утопали, словно погружаясь в болото. Белые обои, стол, окно обрамленное бежевыми шторами, шкаф с приоткрытой дверцей и знакомым рукавом блузки, двухъярусная металлическая кровать, — вдруг расплылись, превратились в неясные, призрачные силуэты, смутно напоминавшие самих себя. Черные тучи разлились по небу бушующей морской пучиной. Обе ручки двери были связаны между собой какой-то тканью, видимо, чтобы она закрывалась плотнее, поэтому дверь будто лишь слабо и тихо прикрыли. В коридоре меня встретил Грант — добродушный индеец. Когда мы спускались тем же путем, в небе грянул раскат грома такой силы, что холодный, сырой воздух задрожал, как от испуга, но дождь так и не пошел. Наконец мы оказались на земле; Грант попрощался и ушел. Я никогда его больше не видел.  

Я сидел на каком-то бетонном блоке и курил сигарету. Смеркалось. Мои руки были пусты.