Перед картами.

В комнате было ужасно накурено. Густой серо-сизый дым, что медленно выходил из кончиков сигарет, казалось, не поднимался к потолку, а сразу зависал в воздухе, образуя такую плотную завесу, что на нее невольно хотелось опереться. Единственное окно было плотно закрыто и занавешено шторой; под потолком висела тусклая лампочка без плафона, свет от которой, с трудом пробиваясь сквозь сигаретный дым, не доставал до углов небольшой комнаты. Прямо под ней, за круглым столом, сидели трое молодых человек в ожидании четвертого. Один из них, огромными ладонями, тасовал колоду игральных карт; его губы, на грубом, словно выточенном из камня лице, крепко держали тлеющую сигарету. Оперевшись локтями о стол, здоровяк занимал чуть ли не всю его половину.  

—Он мне еще тысячу должен, — сказал он, оставив колоду в покое, а сигарету в зубах.  

—Не смеши меня, — ответил толстяк с большим носом и пухлыми щеками, сжимающими уголки губ, от чего те принимали такую форму, словно он посылал вам воздушный поцелуй; толстыми пальцами одной руки он держал сигарету, а другой вытирал платком беспрестанно выступающий на лбу и шее пот.  

—Я разве похож на шутника?  

—Все мы знаем твои фокусы, — сказал толстяк убрав платок и глубоко затянувшись, — как у тебя по чистой случайности или великому везению к концу игры оказываются именно те карты, что спасают тебя от проигрыша, а остальных топят с головой.  

Здоровяк сжал губы чуть сильнее и смял фильтр сигареты.  

—Это называется — мастерство, — сказал он.  

—Мастерство? Нет, ты слышал? — толстяк обратился к парню в очках с такими юными, почти мальчишескими чертами лица, что казалось ему нельзя не то что курить, а выходить из дома позднее десяти часов вечера; но он курил, курил наравне со всеми, и на обращение толстяка лишь кивнул, мягко улыбнулся и снова задымил сигаретой. Толстяк рассмеялся. — Он называет это мастерством; видать ты сызмальства уже мастер. Помню, как ты принес в школу крапленую колоду и сказал: давайте сыграем, ребята, кто проиграет, тот будет делать за меня домашнее задание; да не боитесь, сказал ты, когда на тебя все уставились, я, считайте, в первый раз в жизни карты в руки взял, да и если я проиграюсь, то ваше домашнее задание — мое. И что ты думаешь, — он снова обратился к парню в очках, — за одну перемену, он выбил себе освобождение от домашних заданий на целую неделю. Вот уж действительно — мастерство.  

—Это была шутка, — сказал здоровяк щурясь от дыма почти стлевшей сигареты.  

—Так ты все таки шутник? — с трудом раздвигая щеки, губы расплылись в улыбке; не глядя он смял бычок в пепельнице.  

Здоровяк метнув в него взгляд серо-холодных глаз, чиркнул спичкой и задымил новой сигаретой.  

—А еще, — сказал парень, которому с виду надлежало находиться в это время дома, — мне рассказывал наш одноклассник, как он проиграл ему свой обед в столовой. Вот он тогда намучался: ведь семь уроков, да еще факультатив. На физике с голодухи чуть двойку не схлопотал, — он аккуратно стряхнул пепел и глубоко затянулся.  

Толстяк рассмеялся, откинувшись на стуле и чуть не завалился с ним на пол.  

—Еще факультатив, — его щеки казались вдвое шире, — и с голодухи двойку. Это какая же...  

—И все равно он мне тысячу должен, — сказал здоровяк, выпустив две стремительные струи дыма из носа.  

Под затихающие раскаты смеха, толстяк расстегнул вторую пуговицу серой рубашки, что постепенно темнела от затылка в пояснице.  

—А может две? — сказал он. — А то одной тысячи как-то маловато для такого мастера как ты.  

—Никакого мухлежа не было. Ты же был тогда, — здоровяк повернулся к парню в очках и пепел упал на стол, — а ты в своих телескопах, небось, ничего не упускаешь.  

Юнец положил сигарету на край пепельницы, поправил очки и снова взял ее.  

—Нет, — сказал он, — тут ты что-то путаешь, меня тогда не было. В тот день матушка затеяла генеральную уборку, так я с губками, тряпками, ведрами чуть ли не до самой ночи проносился, так умаялся, что ни о какой игре и картах не было сил и думать, так и завалился спать, когда еще десяти не было. Следующим утром только глаза насилу по будильнику открыл, а она, матушка, уже заходит и говорит: ты убираться то вообще собираешься? Опять всю ночь прошлялся.  

Толстяк снова расхохотался повалившись на стол и чуть не снес полную пепельницу.  

—Генеральная, — говорил он сквозь смех, — вот генеральная уборочка выдалась до самой ночи, — он хотел затянуться сигаретой, но новая волна смеха выбила ее из его пальцев. — Слушай, — сказал он чуть отдышавшись, — в клининговую контору тебе путь заказан. И да, — он посмотрел на здоровяка, что раскуривал новую сигарету, — кажется кому-то еще необходимы телескопы.  

Парень в очках выпускал дым через довольную ухмылку.  

—Я не виноват, — сказал здоровяк, — что он не умеет играть.  

—Ах, ты не виноват, — сказал толстяк обмахиваясь газетой, — точно, извини, совсем забыл, что ты невинное, безгрешное существо, — он ухмыльнулся, — считай святой человек. И как я только посмел ставить тебе что-то в вину?  

—Согласен, — сказал парень в очках.  

—Ты на что намекаешь? — здоровяк повернулся к нему.  

—Ясно на что, — юнец осторожно потрогал не до конца заживший шрам над бровью.  

—Но он первый задел меня плечом.  

—Да, — сказал здоровяк, бросил газету и затянулся сигаретой, — а еще он первый упал физиономией на твой кулак. Случайно. Споткнувшись. А так неплохой малый, если бы не такой неуклюжий.  

Парень в очках, забыв о потухшей сигарете, потирал шрам.  

—А еще, — продолжал толстяк, — Дай зажигалку. Спасибо. А еще, готов поспорить, ты не знал о том, что неподалёку притаилась целая орава его дружков, которые, тоже, конечно же, изъявили свою неудержимую охоту потереться лицами о костяшки твоих пальцев. И как они между собой только не подрались за первенство в очереди?  

—Я защищал вас, — сказал здоровяк.  

—Защищал? — толстяк ухмыльнулся. — Вот защитничек нашелся, — он потушил сигарету, — даже не знаю, что бы мы без тебя делали. Да от такого защитника, пожалуй, еще защитник нужен.  

—А что я по твоему должен был делать? — спросил здоровяк. — Начать хныкать? — он посмотрел на парня в очках.  

Тот шарил по карманам в поиске новой пачки сигарет.  

—А зачем нужно было сразу завязывать драку? — спросил он. — Неужели нельзя было договориться мирным путем?  

—Ага, — ответил здоровяк закуривая, — а потом пойти, обнявшись, гулять и распивать чай с конфетами.  

Толстяк рассмеялся.  

— А еще, — сказал он, — обменяться номерами телефонов, чтобы приглашать друг друга в гости на дни рождения и все праздники в году, а потом...  

—Скажи спасибо за то, что у тебя всего один шрам, и что ты вообще на ногах ходишь.  

—Спасибо, — тихо ответил парень в очках разглядывая кончик тлеющей сигареты.  

—Спасибо, — подхватил, улыбаясь, толстяк и сидя поклонился.  

Все молча одновременно затянулись сигаретами. Вместе со столом, они будто витали в огромном сером облаке, так высоко над землей, что не было видно ни домов, ни дорог, ни людей; вдали от всех житейских проблем и забот; вдали от людских голосов и мнений. Каждый со своим ворохом недовольств и упреков друг к другу, но все же, ни один из них не мог представить себе жизни без другого.  

—А ты бы поменьше смеялся, — нарушил тишину здоровяк, обращаясь к толстяку, — не он один у меня в должниках ходит.  

Тот поднес было сигарету к своим пухлым губам, да так и застыл с ней округлив глаза.  

—Я? — сказал он. — Это ты про меня?  

Здоровяк сверлил его взглядом. Парень в очках насторожился, машинально поправил очки и затянулся.  

—Да что же я тебе должен? — спросил толстяк стряхивая пепел дрожащей рукой; его лоб покрыли крупные капли пота.  

—Каждый поход в магазин одно и то же, — ответил здоровяк оперевшись локтями о стол, — вечно клянчишь денег на всякую ерунду, лишь бы брюхо набить.  

Толстяк вытер пот мокрым платком.  

—Да я... — сказал он.  

—Ты, ты!  

—Да может один раз было, — залепетал толстяк, — ну, может, два, два раза.  

—Каждый, каждый раз, — здоровяк вдавил сигарету в пепельницу. — Да ты как в дверь вообще проходишь? Посмотри на себя: щеки, пузо, платок хоть выжимай; а все порешь и порешь, как не в себя. Фу, — он откинулся на спинку стула, — и за одним столом сидеть противно.  

—Ребята, — сказал тихо парень в очках.  

—Нет, ну это уже слишком, — возмущенно начал толстяк, — мало того, что записал меня в должники, так еще и нанес мне личное оскорбление. Да знаешь, что я о тебе вообще думаю? Ты...  

—Ребята, успокойтесь, — громче сказал парень в очках.  

Но вдруг в прихожей щелкнул замок; затем послышались шаги и в дверном проеме появился парень в белой рубашке и брюках.  

—Бог ты мой, — сказал он, — и чего здесь так накурено? Хоть топор вешай, — он прошел к окну, отодвинул штору и настежь открыл окно, впустив в комнату поток свежего воздуха; табачная завеса стала терять свою силу. — На полчаса всего вышел.  

Он посмотрел на стол, на лежащие на нем карты, на переполненную пепельницу и сказал:  

—Ты здесь за троих что ли курил?