Звонок.

А потом кто-то сказал:  

—А теперь про Ваню!  

И кабинет наполнился юным ропотом нескольких голосов.  

—Ну, ребята, тише, тише, — сказал кто-то, — давайте будем вести себя как цивилизованные люди. Говорите по очереди.  

Все тотчас смолкли, перекидывая взгядом от соседа к соседу первенство в очереди, словно горячую картошку, что так хотелось бы отведать, но не сейчас, а потом, когда остынет.  

—А что про него говорить? — сказал наконец тучного вида девятиклассник, опорожняя очередную пачку шоколадного печенья. — Обычный смазливый парнишка, каких у нас в школе прорва. И если бы просто был только смазливым — ничего, спустил бы ему, но до чего же он надменный — жуть. Вот этого я уже спускать ему не намерен, — он схватил сразу два печенья и, еще как следует не прожевав предыдущую партию, запихал их в рот ладонью, словно непомерно большой кусок мяса в мясорубку.  

—Да, да, — сказал кто-то, — я это тоже заметил, сразу как он к нам в класс пришел.  

—Надменный. Очень надменный тип, — сказал соседний голос.  

—Ну так вот, — продолжил тучный девятиклассник, освободив наконец рот от размякшей шоколадно-песочной массы и уже держа на готове мясистыми пальцами новых жертв неудержимого голода, — как то раз я выходил из столовой и вдруг вспомнил, что забыл записать домашнее задание по физике. А вы нашу физичку знаете, к ней вообще подходить опасно, а в таких случаях — тем более. В замешательстве озираюсь по сторонам и вижу Ваньку, что стоит в коридоре облокатившись о подоконник и смотрит как рядом беснуются младшеклашки; да и еще с таким видом, словно сидит в кинотеатре на прескучнейшей картине и думает: и на это я потратил свои деньги? Сразу же мне его вид не понравился, но делать было нечего: через две минуты звонок, а следующая перемена — обеденная, там не до домашних заданий. Подхожу я к нему, значит, протягиваю руку и говорю: привет, Ваня. Он с трудом оторвался от малышни и посмотрел на меня, словно на назойливую муху; потом перевел взгляд на мою руку и усмехнулся. Конфет нет, сказал он, мой день рождение только через полгода. И снова уставился на малышню. Тут уж я петярню свою в кулак сжал и поспешно в карман опустил, от греха подальше: дети же все таки рядом. А время то идет, шестым чувством чую — скоро звонок, — он откусил печенье; маленький кусочек отломился и упал прямо в карман его пиджака; он долго вылавливал его указательным пальцем, прежде чем с торжествующим видом отправить в рот. — Ты бы не мог, говорю я ему, дать переписать домашнее задание по физике. Он опять на меня так посмотрел, что я вообще пожалел, что начал изучать эту физику. А у тебя что, говорит он, на запись домашнего задания не хватило лимита телодвижений? И засмеялся, закинув голову. Тут уж я почувствовал, как злость во мне заклокотала; ей богу убил бы, если бы не дети рядом, — он отряхнул крошки с воротника белой рубашки; воротник покрылся черной крапинкой. — Да представляешь, говорю я ему, совсем вылетело из головы. Немудрено, отвечает он, осматривая меня с головы до ног, домашнее задание на хлеб не намажешь. И отвернулся, будто меня и нет. Вдруг прозвенел звонок и малышня, крикнув что-то напоследок, разбежалась в разные стороны; Ваня даже не шелохнулся. Я проклял его про себя всеми известными мне бранными словами и уже хотел было развернуться и пойти в кабинет, как Ваня открыл одним резким движением рюкзак, бросил, нет, буквально швырнул дневник на подоконник и сказал: на, только смотри не заляпай страницы, — доев остатки печенья, тучный девятиклассник облизывал каждый палец правой руки.  

—Вы знаете, — сказал кто-то, — у меня с ним была точно такая же ситуация.  

—Нет, — ответил кто-то, — у меня была хуже: он мне вообще домашнего задания не дал.  

С задних парт поднялся светловолосый парень в очках, прошел между рядов к чистой доске, взял мел и принялся что-то усердно вырисовывать. В кабинете снова поднялся гул голосов, пережевывающий одноклассника Ваню; его присек металлический звук, с которым повалился стул, потому что миловидная девица с длинной темной косой, не удосужилась его отодвинуть, когда вскакивала со своего места.  

—Скажите тоже: домашнего задания не дали, — сказала она опустив тонкие брови на глаза, — да лучше бы мне десять раз подряд не дали переписать домашнего задания, чем терпеть издевки этого Кирилла, — она немного картавила и имя Кирилл давалось ей с трудом, словно буква Р была неприступной горой, на которую она забиралась по буквам К и И, а после, перевалившись через гребень, кубарем катилась по И и двум Л; она пнула лежащий стул, будто он придумал это труднопроизносимое имя.  

Светловолосый парень, вставая на цыпочки, нарисовал огромный, во всю доску, овал.  

—Какое ужасное имя, — сказал кто-то.  

—Я бы завел себе какое нибудь склизкое насекомое и назвал его точно так же.  

—Вы даже представить не можете, — продолжала миловидная девица повышенным тоном, — как он меня достал. Как же я его ненавижу, — она стукнула маленьким кулачком по парте. — Везде за мной ходит, как хвост, как тень моя. Приклеился еще в начале года ко мне взгядом, да никак отцепиться не может. Где бы в школе не оглянулась — всегда на него натыкаюсь. Однажды так долго пялился, что чуть слюна изо рта не пошла, — она подняла с пола стул и с яростью поставила его на ножки, но сама не села.  

На овале на доске появилось два глаза с полуопущенными веками; медленно вырисовывался нос.  

—В одно утро, — продолжала девица, — я пришла в школу раньше всех, еще даже учителя не было и кабинет был закрыт. Я расположилась в коридоре на подоконнике и стала дописывать домашнее задание. Как откуда ни возьмись появился этот Кирилл, будто знал все заранее и специально приперся с утра пораньше. Он заложил руки за спину, подошёл ко мне и, нацепив на лицо озабоченную улыбку, поздоровался со мной, не забыв в конце добавить мое имя, — ее руки то опускались на парту, то скрещивались на груди, — как же отвратительно прозвучало оно из его уст, словно кто-то облил вонючей грязью благоухающий цветок. А от его улыбки меня прямо затошнило, благо умудрилась в то утро не позавтракать. Я через силу ему улыбнулась и тоже поздоровалась. Не успела сделать вчера домашнее задание, спрашивает он, а сам так и лапает меня глазами. Да, не успела, отвечаю ему, и снова хватаюсь за ручку. Он подошел ближе, почти вплотную встал и говорит: а что ты делаешь сегодня вечером? Я в него глазами стрельнула, отпрянула, как от огня и думаю: готова делать что угодно, хоть пялиться весь вечер в стену, хоть читать учебник по тригонометрии, лишь бы лица твоего не видеть и голоса не слышать; а сама говорю: я занята, обещала помочь маме. А он как будто и не слышал вовсе, стоит, руки в карманах, и водит по мне взгядом снизу вверх и обратно, того гляди опять слюной зайдется. Что же тебе еще нужно, думаю, оставь ты наконец меня в покое. Вдруг, словно хищник какой, он рванул вперед, уперся в подоконник позади меня, приблизился так, что я дыхание его зловонное учуяла и говорит: я же знаю, как ты на меня постоянно смотришь. Поначалу я испугалась даже, а потом во мне такая злость разгорелась, что я обхватила покрепче ручку, и ей богу, если бы не учитель, который как раз пришел и открыл кабинет, воткнула бы ему ее куда нибудь поглубже, — она схватила с парты какой-то листок, разорвала его на мелкие кусочки и рухнула на стул.  

—Вот же похотливый нахал, — сказал кто-то.  

—Да, да, — послышался девичий голос, — он и на меня так же смотрел.  

Светловолосый парень работал на славу: под аккуратным прямым носом обозначилась линия губ.  

В кабинете поднялась суматоха из голосов. Все обсужлали и Ваню, и Кирилла, уже слегка замахивались на кого-то еще; но посреди этой многоголосой вакханалии, находился высокий, почти детский голосок, который шел вразрез со всеобщим гулом; но он был настолько тих и неуверен, что до сих пор оставался незамеченным, словно писк комара на аэродроме.  

—Разве вы забыли, — прозвенел высокий, почти детский голосок; все разом стихли, обернулись и посмотрели на маленького, щуплого мальчика. — Разве вы забыли, — повторил он, — про самого жадного человека в школе. Нет, самого жадного в мире, — он свернул в трубочку и крутил в ладонях дневник. — Неужели вы забыли про жадобу Никиту? А вы ведь прекрасно знаете, кто у него отец и сколько у него денег, стало быть и у Никиты тоже. Столько денег, что небось всю школу купить может с задним двором и палисадником, и еще останется.  

—Да, да, — сказал кто-то, — как же мы сразу про него не вспомнили.  

—Точно, он ещё каждый день в школу на такси приезжает, хотя живет через два дома.  

—Нет, говорю вам наверно, — продолжил щуплый мальчик, — мир еще не видел такой жадности. Если вы вдруг заметите, что в нашем городе все стали необычайно щедры, так не удивляйтесь и знайте, что это Никита вобрал в себя жадность всего народа, — глаза у него широко распахнулись, щеки зарделись, голос дрожал.  

Овал на доске, тем временем, оброс густой копной волос.  

—Как-то стоял я в столовой в длинной очереди на малой перемене, уж очень хотелось отведать растегайчика с рыбой. Стою, считаю мелочь, что мне мама дала, и вдруг, понимаю, что мне не хватает одного рубля. Не может быть, думаю, и снова пересчитываю. Один, три, пять, десять... Нет, не хватает. До того обидно мне стало, что растегайчика еще сильнее захотелось. Вперед смотрю, а там как раз та самая кассирша, что в долг ни копейки не дает, все ей, видите ли, нужно, чтобы ровно было, а то она нас, должников, знает. Стою, сжимаю в кулаке свою мелочь и думаю: может обронил где? Наклоняюсь и начинаю по полу глазами шарить; сначала возле себя, потом у соседей, все дальше и дальше. Да толку только никакого. Вернулся я к своему месту в очереди, а там уже люди плотничком стоят. Куда прешь, крикнул мне какой-то верзила и оттолкнул, не видишь — люди стоят, иди в конец. Поплелся я, значит, в конец очереди и чувствую, что растегайчика хочется нестерпимо. Встал в хвосте и смотрю — Никита передо мной. Достал он сначала кошелёк, пересчитал несколько бумажек, головой помотал и убрал. Потом звон заслышал — Никита мелочь достал, такую гору, что еле в ладони умещается. Пересчитывать даже не стал, а будто любовался ею только. Тут то я и смекнул, точнее не я, а голод мой по растегайчику смекнул и смелости прибавил. Никита, говорю я ему, у тебя не будет, пожалуйста, одного рубля, а то у меня куда-то затерялся. Он на меня посмотрел так, будто я на все его сокровище посягаться вздумал, сунул поспешно всю мелочь обратно в карман и говорит: нет у меня лишних денег. Ну-ну, думаю, нет у него, карман то вон как от мелочи провисает, ремень еле держит; а сам говорю: да мне всего один рубль, Никита, я тебе его завтра же и отдам. Он улыбнулся такой ехидной улыбкой, какая только у богатых жадоб и бывает, зазвенел еще будто специально мелочью в кармане, и говорит: сказал же, нет у меня денег, ни одной копейки лишней. И отвернулся. Так его слова по мне ударили, что даже в глазах потемнело. Голод еще пуще прежнего разошелся. Нет у него лишних, думаю, конечно нет, еще бы лишние были, все нужные. А тут как раз очередь Никиты подошла. Вынул он из кармана гору свою, протягивает ее кассирше и говорит: мне растегайчиков. Всех, до единого.  

Шуплый маленький мальчик с высоким, почти детским голосоком, вытер платком взмокший от пота лоб и медленно сел за парту.  

—Да, — сказал кто-то, — а я еще с ним в столовой за одним столом сидел.  

—А я однажды и за одной партой.  

В кабинете снова разгорались голоса; но в тот самый момент, когда из тихиго, недовольного ропота они уже готовы были перейти в отчётливый гул, внезапно прозвенел звонок. Все разом стихли, будто придавленные им. Несколько пар юных глаз опасливо заметались по кабинету; случайно встретившись, они опускались в пол. Звонок, словно ветер, ворвавшись в кабинет, принес на своих крыльях что-то неведомое, но до того ощутимое, что у всех от мурашек зачесались руки.  

—Вот и закончилась физкультура, — сказал тучный девятиклассник, — можно и домой.  

—Да, — сказала миловидная девица, — пора бы уже.  

Тем временем, светловолосый парень в очках закончил наконец свой рисунок, положил мел и вышел, оставив дверь открытой настежь. С доски, на всех присутствующих, взирал унылыми, грустными глазами учитель физкультуры. Вид у него был до того печальный, что щуплый мальчик невольно всхлипнул.  

Все взгяды были устремлены на дверь. Но никто до сих пор не шелохнулся.