«Грим, отмываемый слезами»

Под куполом — вечер, как свод осужденья,  

Шаг — за шагом в припадке забытых ролей,  

Молчит отражение в зеркале мнений,  

И сыплется пудра, как прах королей.  

Он входит, как будто бы шут во спасенье,  

В глазах — не огонь, а угар фонарей,  

Смеётся, но в этом беззвучном волненье  

Никто не заметит — он стал средь теней.  

Грим держит лицо, как замок — откровенье,  

Молчит про утраты, молчит про детей.  

Он клонит спину, как раб во прощенье,  

Срывая улыбки с уст палачей.  

Под смехом — натянутая сеть преломленья,  

Как в омуте — память, где гаснут лучи.  

Забытое имя, как страх пробужденья,  

В ночных монологах скребётся в груди.  

Был свет — да потух. Был дом — и разрушен.  

Остался лишь цирк, как собор для больных.  

Он слышит, как ветер пронзает скрюченность,  

Как шёпот в костюме чужих выходных.  

На шее — бантик, на сердце — молчанье,  

И каждый аплодисмент режет вглубь.  

Смеётся толпа, как приговор в изгнанье,  

А он — как икона из пепла и губ.  

Здесь свет — лишь декорация сцены.  

Здесь слёзы — реквизит без вины.  

Он держит равновесье без перемены  

На тонкой канате своей тишины.  

И в каждом поклонe — бессильное «больно»,  

И в каждой слезинке — отрезанный след,  

Но вряд ли кто скажет, как это — невольно  

Смешить, когда в клетке горит силуэт.  

Один на арене. И больше не нужно.  

Он сам себе хор и замена свечам.  

Живёт между лживым и правдой наружной,  

Смешной, но распятый на тёмных лучах.  

Зайдёт за кулисы — и грим не отмоет.  

И маска — как шрам — не сотрётся с души.  

Он станет немым, как герой под обоями,  

Где стены — в цветах, а внутри — камыши.  

И если однажды исчезнет сквозь тени,  

Исчезнет без сцен, без звонков и стропил —  

Останется только глухое сомненье,  

Что кто-то смеялся, а кто-то — любил.