На скамейке у окна

Санаторий №8 стоял на окраине города, где ещё цвели сирени, а воздух был чище, чем в центре. Белое здание, окружённое высоким забором, больше напоминало старинный пансионат, чем психиатрическую клинику. Его окна смотрели в лес, и только одна скамейка под старым клёном выделялась на фоне общего уныния.  

На этой скамейке каждое утро сидел он — Тимофей Львович, человек с аккуратной бородкой, в пальто с протёртым воротником и тетрадкой на коленях. Ему было шестьдесят семь, и он давно уже не знал, в каком году живёт. Он называл себя «писателем покоя», потому что писал только в тишине и только о тех, кого видел в стенах больницы.  

— Здравствуйте, Мария Семёновна, — говорил он каждой женщине в халате, независимо от её имени. — Вы сегодня особенно лучитесь светом, как будто на вас смотрело само солнце.  

Медсёстры улыбались, называли его вежливым чудаком, а пациенты уважали за доброту. Тимофей Львович не кричал, не жаловался, не кидался вещами. Он просто был.  

Иногда он раздавал письма. Не настоящие, конечно. Он выдумывал их. Вот, например, Наташе, девочке лет двадцати с грустными глазами, он писал:  

«Дорогая Наташа!  

У тебя самые добрые пальцы в мире. Ты умеешь гладить воздух, как будто он — твоя любимая кошка. Если бы ты знала, как много тёплого света исходит от тебя! С любовью, незнакомец из окна напротив».  

Наташа клала письмо в карман и ходила с ним неделю, пока оно не выцветало. Она не знала, что писать его мог только Тимофей Львович. Он просто знал, кому и что нужно услышать.  

Иногда он писал письма самому себе:  

«Дорогой Тимофей!  

Ты выжил. Уже ради этого ты достоин благодарности. Всё, что ты потерял, стало лёгким. Всё, что осталось, — важным. Смотри на клён. Он старше тебя и всё ещё держится. А ты что — хуже клёна, что ли? »  

В больнице редко было что-то «особенное». Но раз в месяц приезжала дочь заведующей с банкой варенья и свежими булочками. В этот день Тимофей Львович устраивал «литературный полдник». Он читал вслух свои сказки, смешные, странные, иногда пугающие, но всегда трогательные.  

— В одном городе жил человек с глазами, полными звёзд. Он смотрел на мир и видел не улицы, а космос. Люди звали его сумасшедшим, а он просто был счастлив…  

Пациенты слушали, как дети, медсёстры прятали слёзы, а заведующая, строгая Ирина Павловна, тихо оставляла на столе чай в тонкой фарфоровой чашке. Только для него. Потому что знала — Тимофей Львович был профессором филологии. Когда-то.  

Иногда у Тимофея случались «провалы». Тогда он прятался под скамейкой и звал маму. Или писал на стенах пальцем невидимые формулы. Он знал, что это болезнь. Он не боролся, просто терпел. А после — снова возвращался к тетрадке, как солдат к флажку.  

Однажды он написал:  

«Моя голова — дом с распахнутыми окнами. Ветер выносит мысли, а я сижу в кресле и пью чай с пустотой».  

Однажды в клинику привезли мальчика. Тихого, с чернильным пятном на щеке. Его звали Миша. Он ни с кем не говорил. Только смотрел в пол и шептал: «Мир сломался».  

Тимофей Львович сел с ним на скамейку. Молча. А через день положил ему в карман записку:  

«Мир и правда треснул. Но ты держишь в руках клей. Только не бросай его».  

Миша стал улыбаться. Сначала чуть-чуть, потом больше. Через неделю они рисовали комиксы. Один придумывал, другой рисовал. Они создали героя — «Человека-паузу», который лечил тишиной.  

Как-то вечером к Тимофею подошла Ирина Павловна.  

— Почему вы всё это делаете?  

Он посмотрел на неё и сказал:  

— Потому что я один из них. Только чуть старше. И я знаю: никому не хочется быть сломанным навсегда. Даже если ты внутри уже щепка — хочется, чтобы кто-то взял и сказал: «Ты не мусор. Ты — дерево, которое снова вырастет».  

Она долго молчала. Потом оставила рядом свою чашку. И сказала:  

— Пусть теперь она будет у вас. Навсегда.  

Однажды его тетрадь осталась на скамейке. Она была почти полной. Медсестра Марина раскрыла её и увидела:  

«Если ты читаешь это, значит, меня, возможно, уже нет. Или я снова в том мире, где всё течёт в обратную сторону. Но знай — даже если я исчез, я оставил кусочек тепла в каждом, кто меня знал. Это не прощание. Это — продолжение».  

Ирина Павловна закрыла тетрадь и сказала:  

— Он не ушёл. Он просто стал ветром, который гуляет между скамейкой и клёном.  

Конец.