Слёзы, которые ты не услышала

Пишу тебе, как пишут, когда от сердца отрывается не просто слово — крик. Но не мой. Крик младенца. Роковой, раздирающий, такой, что в нём не было надежды с самого начала. Только страх, боль и что-то древнее, первобытное, чего мы давно стыдимся — равнодушие.  

Ты ведь помнишь ту ночь, Люда? Нет, ты не вспомнишь. Потому что не ты стояла в том коридоре, с облупившейся стеной и затхлым запахом казённого равнодушия. Ты не слышала, как в соседней палате, затянутой тишиной, что глуше любой бури, один маленький человек, не проживший и трёх недель, плакал до хрипа. Не пищал — именно плакал. И я стоял. Смотрел на дверь и ждал, что кто-то войдёт. Медсестра. Врач. Мать. Кто угодно. Но никто.  

Я не должен был туда попадать. Я просто заносил передачи. Кто-то из персонала отвлёкся, я шагнул дальше, чем положено. Я — чужой человек, и мне было не всё равно. А своим было?  

Когда я заглянул в ту палату, мне казалось, что я заглядываю в бездну. Глаза этого младенца… Они не умоляли. Они обвиняли. Молча. И я понял: этот плач не просто просьба. Это проклятие. Маленькое, тихое проклятие, в десять сантиметров длиной, в двадцать дней боли.  

Людмила, я не знаю, была ли ты там в ту смену. Я не знаю, видела ли ты этого ребёнка. Но я знаю: таких, как он, много. И таких, как ты, ещё больше. Уставших, бессонных, задерганных, злющих. Но всё равно — ответственных. Перед Богом или законом — неважно. Перед плачем. Потому что он — первый и последний язык, который понимает мир.  

Ты говоришь, что не помнишь ни одного такого случая. А я не могу забыть. Я слышу этот крик по ночам, когда мне снится белый потолок и слабый, срывающийся хрип. Мне хочется подойти к тебе и просто спросить: «Почему ты не пришла? » Даже если это была не ты, всё равно ты. Потому что кто-то должен был.  

Он умер через два дня. Мне сказали — остановка сердца. Не вскрытие, не диагноз. Просто не выдержал. А мне кажется, что его сердце устало звать того, кто не пришёл. Устало ждать. Устало верить.  

Это письмо — не обвинение. Это боль. Сырая, неприкрытая. Может быть, ты всё-таки услышишь его сейчас, спустя месяцы или годы. И вспомнишь. Или хотя бы почувствуешь. А может — нет. Но теперь ты знаешь.  

И если однажды в другой смене, в другой палате, ты услышишь не просто плач, а зов — подойди. Просто подойди.  

Потому что эти слёзы роковые. Они не испаряются. Они — как ртуть в трещинах нашей совести.  

Прости. Или не прощай. Главное — не забывай.  

Тот, кто слышал.