Этюд о русских идейных наемниках

Мир не таков, как вы себе его представляете, да вы и собственный забыли, получив взамен подделку, и нечего говорить, что его отняли у вас. Имя не торгуют. Не торгуют и именем. Воля в безвестности, а рок ломают уроками. Не довешивай собственного настоящего имени к делам славным – они твой урок, но пуще следи, чтобы не повязать с делами позорящими.  

– Нам ли?  

– Сомневаешься? Мешок грубый – согласен, да рис в нем отборный.  

Войсковая разведка бывает разная. Кто на что сориентирован. Учат всяким штукам, но больше всего трем: бегать, прятаться, убивать, остальное – вариации. И при этом думать, думать, думать очень быстро. Основное? Принадлежность элите и стремление соответствовать образу, с каждым разом завышая себе критерий. Подобных групп было когда-то порядочно – каждая со своими задачами. Много уделяли подбору «по умениям», чтобы дополняли друг друга, и психологической совместимости. Можно ли считать неким совпадением, что подбор оказался настолько крепким, что спаялись в силу – не разорвать? Не отменить приказами.  

Может, возраст подошел такой – думающий? На подобной работе мало кто до такого возраста удерживается. Нельзя такого допускать, чтобы низовое исполнительское звено думало «постороннее» – размышляло и стратегии государства, чтобы само взялось решать – что ему, государству, лучше.  

Либерия уже не стреляла ни на прямую, ни из-за углов, заставляя замечать то, на что раньше не обращали внимание – грязь, нищету, убогое существование…  

Появилось и нечто новое – этакая отрыжка демократизма: полицейские при законах, которые не исполнялись, коррупция власти, попрошайки в чинах и профессиональные попрошайки на улицах, продажа должностей, доносы, нисколько не замутненные родственными отношениями, похищения с целью выкупа – целая ниша бизнеса… – все объяснялось последствиями гражданской войны.  

Вертолеты Ми-8, перекрашенные в цвета ООН и укомплектованные украинскими экипажами, летающие вдоль океанского побережья, нарабатывающие валютные рабочие часы, пешие в коричневых чалмах патрули, с голубыми касками у пояса, составленные из индусов. Никому ни до чего нет дела, кроме собственных. Магазины, принадлежащие тем же индусам, ливанцам и пакистанцам. Армянская мафия. Китайские строители, восстанавливающие дороги к золотишку и прочим «арендованным» приискам. Словно сдали страну в чужие руки навечно, а сами либерийцы выпросили себе лишь временное разрешение составлять ее природный фон.  

Женщины – прекрасные, стройные высокие гибкие, готовые отдаваться лишь за обещание увезти в Европу. И благодатные, как положено быть женщине, на все 100 процентов – полным отсутствием ревности, считающие, что у мужчины их должно быть несколько...  

Не похожие на них ленивые разболтанные черные мужички, впрочем, тоже статные, в породу, но с неистребимой склонностью к безделью и публичному выпендрежу, громких бесед «на зрителя» – размахиванию рук по поводу и без повода. Словно африканская природа сыграла шутку – слепила на том африканском берегу два разных племени, разделив их по половому признаку.  

И в том, что русским мужикам надо бы везти мумб (или «манямб» – как их там называют) из Либерии – смотри-ка – есть нечто резонное…  

Петька не светит, что последний контракт (который он умудрился сплести с другим) у него от «Четвертого», от Сергея-Извилины, что ходил он в «места» по его серьезной просьбе – без ведома Воеводы и остальных, и отчитаться должен, как оговаривалось, только перед Сергеем.  

Не первый поход. Опять убедился, что рай есть, но не всем он понравится, и чтобы примириться с ним, нужно отшагать именно так – пешком, взглянуть на ад, что не обойти, а можно только сквозь – и тем словно пройти проверку, откупить право на билет. Ад заставил попотеть, рай в какой-то мере тоже – удивили оба, но и не в первый раз. В иных местах ничто не способно повторяется. Рай ценишь, а через какое-то время начинаешь в нем скучать, но сдерживает обратная дорога. Ад разнообразнее рая, он не склонен дублировать себя ни в плохих, ни в худых вещах. В «ад» на этот раз вошел с другой стороны, и он стал вызовом, который Петьке-Казаку давно не попадался. Оценил все прелести похода, и сложность какой-либо массированной высадки на «Территории». Проведал «детей Сергея» – «лично-приемных», отобранных по каким-то понятным лишь Извилине канонам, а теперь размещенных в миссии, что руководил их коллега, наблюдал подготовку…  

– Халтурка есть. Как смотришь насчет халтурки? – спросил перед отправкой Сергей.  

В Монровии (столице Либерии) нашел того, кого требовалось отыскать. Дуракам везет. А то, что геолог, хоть и в плешивом возрасте, дурак редкостный, стало понятно сразу – упрямо пытался продать свою специальность крупнейшей алмазодобывающей корпорации «Дэ-Бирс», чей филиал находился в соседней Сьера-Лионе, аккурат на границе с Либерией. Четыре года потерял в тщетной надежде устроится, куда, согласно вековой политики, никогда и ни за что не брали русских – ни (упаси Яхве! ) внутрь собственного периметра, ни в круги охранения, ни в мобильные группы, выполняющие особые поручения, и уж тем более не в святая в святых – не в канцелярию, не в добывающую и разведывающую – и не специалистом по геологическому профилю. Меж тем, «Стекольщик», с которым Извилина был лично знаком еще по Уральскому техническому, проявил характер – сгулял несколько раз пешим ходом через границу, при этом умудрился уцелеть без средств, без охранения (которое положено всякому белому только за деньги), лишь усилиями своей мумбы, на которой по факту «совместного прожития более чем трех месяцев» был женат, к удовольствию ее родственников, возлагающих теперь на эту деревенскую манямбу огромные надежды. Впрочем, видно было, относился к ней по-доброму, по-человечески, явно привязался, и теперь эта женщина была ему верна – глотки готова перегрызать, а ее братья, ввиду открывающихся перспектив и собственного знания местных условий, составляли неплохих телохранителей.  

Без страха смерти не выживешь. Петька-Казак ко всему, что есть, страх потерял. Одно дело в боевых столкновениях идти наперекор, до конца. Другое… При таком раскладе либо убьют, либо сядешь. Сидеть в Либерии не хотелось, еще меньше хотелось быть убитым. Только вот Сергей-Извилина заставил работать не по профилю…  

На английском жестикулировал (по местным меркам) достаточно бегло. Обязался увезти в Европу, чем покупал на какое-то время преданность, без стеснения давал и другие обеты, то есть, жил (вел себя) согласно местным традициям – обещать много больше, чем можешь или намериваешься сделать – цивилизованно. Прослыть щедрым человеком в подобных странах достаточно легко. Но Петька-Казак обелил кредит тем, что сразу же выложил «на семью» четыре тысячи долларов – сумму для здешних мест огромную, более чем достаточную для двух билетов в Европу и выполнения всех формальностей по подгонке документов. Видел как радовался за свою новую семью его подопечный, и сам, улыбаясь, был недоволен, что далее во всем приходилось пользоваться преимуществом зигзага – ложью как хочешь вертишь, а правде путь один. Чувствовал себя тошно, потому как знал расклад наперед. И сверх расклада знал, что если будет когда-либо судьба еще раз встретиться с этой семьей – горевать по их «ушедшему белому», и сразу же, пока не зарезали, предлагать, как компенсацию, нового. И если к этому времени не будет под рукой Лешки, или иной «ходячей белой надежды», то ожениться самому на молодой мумбе или прямиком ее сестре-вдове. Родственные отношения в вопросах уничтожения себе подобных, все-таки самые крепкие.  

…Сделал все, о чем просил Извилина, включая то, что на последнем отрезке маршрута геолога не уберег. Не самого худшего из людей, которых ему приходилось когда-либо «стирать», но заработавшего исчезновение из списков по факту готовности продаться чужим, в клювике снести те секреты, в которых ранее не был уверен, но в которых, к последнему в своей жизни восторгу, смог убедиться. Казак бесился мыслью, что предательство может быть столь симпатичным на характер. И теперь злился на Извилину, что тот не торопится принимать от него ни отчет, ни образцы с бумагами, которые заложил в известный лишь им двоим схрон, и тому, что держался словно ни в чем ни бывало, удивляясь камушкам, которым никак удивляться не должен, едва ли сердясь на то, что он, Петька-Казак, как бы протестуя, доставил с того района еще и два живых образца, но под другую, наскоро состряпанную легенду…  

Врать средь своих не положено, но присочинить – а Петька утешается тем, что именно «присочинил» – такое не возбраняется.  

Если разобраться, Извилина во многом виноват; взял за моду снабжать информацией – уже достоверной, а не той, что велено считать правильной. Где брал, выуживал, видел ли события в их неприглядной правде, но бывало скажет: «Кранты теперь Чаушеску! Румыния внешний долг выплатила, никому не должны – могут на себя работать. Такое не прощается – сольют его. Собак начнут вешать, а потом – жди событий…»  

И действительно – понеслось. Пресса вдруг, ни с того, ни с сего, накинулась, – словно действительно, всех собак спустили. И диктатор он теперь, и убийца, и вор – дворцов себе понастроил, и секретно-кровавыми службами обложился...  

А когда самих туда перебросили – вроде туристов (с автоматами в багажнике), тогда и... Впрочем, не тогда – на момент операции ни о чем ином, кроме операции… Задачу выполнили – местный «абвер» не пикнул (было бы кому пикать! ), архивы перехватили, «кому следует» передали и даже неинтересно – кто теперь тех марионеток за нитки водит. Но осадок остался. Слова Извилины припомнились, и с опаской поглядывали. Чем больше знаний, тем меньше веры. А вот еще деталь, числа страннейших, если не знать, что случится через несколько лет. Работали вплотную с израильтянами, должно быть «Моссадом», которым – впервые такое в практике! – велено было понравиться, но не понравились. Все не понравилось, но больше всего ненужная делу засветка.  

/…/  

Войсковая разведка бывает разная. Назначение ее – специальное. Общее у всех – умеет мыслить. Иным дано тактическое, другим видеть не только собственную частность, но и общее – картинку в целом, и по ней предугадывать, какие частности произойдут в тех или иных местах. Части ВДВ создавались так, словно хотели увидеть войсковую разведывательно-диверсионную во всей ее мощи, расширить ее силовое значение. Не все получилось, но ВДВ – личный резерв верховного – наиболее боеспособные воинские части хотя бы в психологическом плане. Осознание принадлежности к элите создает и братчину, хотя некоторые ее проявления со стороны и кажутся уродливыми, но и это уже традиции, пусть и направленные не в ту сторону.  

Опричнина – введение чрезвычайного военного положения ввиду активизации внешнего и внутреннего врага. Опричники – первый русский официальный спецназ. На момент расцвета 15 тысяч составляло братчину – личный резерв и гвардию государя. И ни один из государей земли русской не был оболган столь неистово, как Иван Васильевич Грозный. Разве что – Сталин, чему всяк и сейчас ежедневный свидетель…  

Суворов ковал, и в высшей степени закалил русский спецназ в практике воинских походов. Именно итальянский поход, который изумил Европу, явил миру воинов специального назначения, которых многие монархи потом будут просить взаймы или купить у русских царей, но не получат желаемого ни разу. Воинов-пахарей, пришедших на службу не из местечек, а взятых с земли, от сохи, отобранных крестьянскими общинами со знанием сути. Суворов ковал воинов специального назначения, и можно было смело равнять их с воинами Македонского. Потому как практика определяет уровень профессионализма. И ни одного полководца не желали бы забыть столь сильно, как Суворова.  

А еще тот спецназ Сталина, с опытом самой великой войны, что был собран на Чукотке и готов к выполнению воинской задачи, которой могло быть только одно название: «Отмщение». Так только ли знание, что Россия в кратчайшие сроки создала свое атомное оружие остановило Третью Мировую? Русская пехота, никак еще не крылатая, но способная пехом придти куда угодно, и ни одна армия мира не в состоянии была ее остановить, все это понимали. Практика войны армий идейных, в которой одна идея шутя покорила всю Европу, но сдалась перед русской Общиной, выковала из последней многомиллионный народный спецназ.  

Все-таки есть в правилах «божьего суда» такое, что глубоко симпатично. Его использовала «Русская Правда», на нем основывался дуэльный кодекс России – «Богу надо помочь! ». С мечами ли, да палицами, или позже, но честных людей, особо в офицерской, той же дружинной среде, непримиримых с ложью, было на порядок больше, и они то и дело вызывали «неправду» на торпище, и даже когда погибали под ее ударами, указывали на нее – «неправда» начинала бояться, ведь ей могли сделать вызов и другие.  

Войны, которых прежде не бывало, в кратчайший срок, казалось бы, безвозвратно повыбили самых отважных последователей чести. А ведь меж войнами улеглась гражданская война и переустройство от войны мало отличающееся, кодекс чести в нем был признан предрассудком, и про него взялись вспоминать только в ходе самой кровопролитной войны, причем во второй половине, когда стало чем гордиться.  

Основами гордости закладывались Воздушно-десантные, каждая часть которых, еще в годы войны стала гвардейской.  

Сталин в Великой Отечественной обрел горький опыт, вынес и закрепил мысль, что разведка должна быть вольной. Не должна подгонять результат под желания имеющих власть и уж тем более иметь страх не угодить. Потому ГРУ был никому не подчинен, хотя он и входил в состав Министерства обороны, даже стоял у него на довольствии, но в то же время министру обороны не подчинялся (! ), только Политбюро страны – однако внутри его – уже никому конкретно. ГРУ являлся структурой с задачами вести разведку вне чьих-либо частных интересов, а только государства. Если необходимо, решать задачи силовыми методами – быстро и жестко. Войска специального назначения Главного разведывательного управления Генерального штаба (СпН ГРУ ГШ) были созданы особой директивой 24 октября 1950 года. Сорок шесть отдельных рот по сто двадцать человек каждая. Практически весь командный офицерский состав был с опытом военной практики самой большой и кровопролитной войны…  

В хрущевскую «слякоть» – первую попытку сдачи государства – части специального назначения были расформированы. Нагрузка специальных операций легла на разведроты – от дивизионных до полковых. И только в Афганскую, словно феникс из пепла, срочным порядком стали возникать подразделения «спецназа». Распущенные Хрущевым, вновь частично восстановившиеся, утерявшие преемственность, они представляли собой уже нечто иное…  

Во времена паскудства 90-х, чтобы защитить разведчика от тлетворного влияния окружающей среды, дабы тот не продавался (поскольку по новой идеологии дорвавшихся во власти лавочников продается все), то и дело выдвигались предложения – сделать «разведку» безыдейной: «идеологическая обработка, не должна вестись с точки зрения правительств и государственного взгляда на суть вещей, доминирующих в настоящий момент…» Сутью странное. Если разведчик не замечает, к чему ведут процессы в стране – значит, плохой он разведчик. И не может он существовать вне государства, вне идеологии, лишь за подпись в расчетном листке на «довольствие», потому как тогда превращается в наемника, со всей вытекающей из этого продажностью. И что делать, если он видит – государственная идеология направлена на постепенное разрушение государства?.. Понимая это, властьимущие судорожно пытались подменить идеологию под то, что разведчик должен существовать вне «поля» России, что Россия – это некое виртуальное образование: «Россия – есть, Россия будет, режимы на теле могут быть всякие…» Но приказы-то отдает режим! Тот самый, который разрушает государство, тело…  

Принадлежность к военной элите в какой-то мере замазывает образующиеся трещины, но не полностью – это невозможно. На смену приходят идеологии товарищества. И только для вызревших – цементирующее – отожествление себя с государством в противовес самому государству.  

Когда? Как, почему случилось? С чего это страстью к показухе прониклись настолько, чтобы взялись пудрить мозги даже самим себе, и на «комсомольских съездах» уже не обходилось без сальто с рессорного мостика с автоматом в фанерное окно? А лико-серьезные (как бы чего не забыть! ) сосредоточенные дембельские лица «качков», а постановочные «спаринги», не составившие чести даже индийскому кино 60-х. Куда же дальше! Но в 90-е, додумались (ну не на смех себе же? ) ломать кирпичи головой, так не затем ли, чтобы окончательно превратить ВДВ в цирк, а себя в клоунов в голубых беретах? И вот в первом десятилетии 2000-х ВДВ уже было и не представить без пьяных пошлостей 2 августа с обязательными купаниями в фонтанах…  

/От автора:  

Меня не покидает ощущение, что кто-то, внедряющий весь этот идиотизм, довольно посмеивался за кулисами – во что ему, без всяких усилий, лишь подыгрывая мальчишеским слабостям, удалось перенаправить подготовку. Право, случались показухи и раньше, но не столь публичные (не публичный же дом? ), и лишь для допущенных в «святая святых». А ведь и сам участвовал – палил из «Макарова» по консервным баночкам с зажженной паклей, да не выставленными в одну линию (что несерьезно), а многоуровневыми, на разных расстояниях, под всю обойму, а банок было столько, сколько и патронов, и расставлялись они, когда ты к ним спиной, и стрелять нужно было с поворота, мгновенно оценивая. А требования, весь шик, был таков: первая не должна отпрыгать свое, когда слететь со своего места последняя. Наглядность подобных стрельб тоже показуха. Но они же и промежуточный зачет – как можешь вести себя на публике, что в тех званиях, которых тебе никогда не быть, чинах, что более не носят фуражек, но некоторые легендарны, готовы оценивать тебя по собственному опыту – по практике. Не зашалят нервишки? Да, было такое с хорошими, но не к самыми лучшими стрелкам. «Лучшие из лучших» в показухах не участвовали. Время дорого и люди…/  

И всем хочется верить, что существует засадный полк.  

Ни у кого так часто не мелькает тоска в глазах, как у Извилины, которую он пытается прятать за улыбкой. Улыбается Сергей едва ли не все время. Но эта улыбка никого не обманывает, ее даже не воспринимают как улыбку, скорее, за некое постоянное извинение, что умнее всех, видит глубже и дальше. Это ему давно простили, чай не мальчики, что выпускались из Рязанского Воздушно-Десантного, да «с пылу с жару» были завербованы в специальный диверсионный отдел ГРУ.  

Только КГБ – госбезопасность, вербует по-кошачьи, с индивидуальным подходцем, словно обволакивают мягкой паутиной. В войсковую разведку – на всех ее уровнях – прямо в лоб и только один раз. Согласен? Именно так – не приказывают, а спрашивают согласия. Откажешься, второй раз предлагать не будут и вряд ли возьмут, даже если будешь потом сам проситься. Верят только первому порыву.  

Это не обставляется каким-то ритуалом, часто происходит буднично, мимоходом, среди разговора, разбора проверяющим. Потом только становится известно, что кандидатура рассматривалась со всей тщательностью, обсуждалась теми, кому положено.  

– Согласен служить разведке?  

– Да!  

– Собирайся – время десять минут.  

И все.  

Уже потом пойдут бумажные войны, будет возмущаться какой-нибудь ротный, что у него опять забрали лучшего. Что готовишь-готовишь, а тут хоть на упражнения «по специалистам» не выводи. Впрочем, некоторые так и делали, прятали в нарядах, как только прознавали, что «купцы» от разведки засветились. А иногда подходили к своему подчиненному и приказывали на дистанции «жопу не рвать», да и отстреляться «похуже». Но нет ничего сложнее и досаднее для русского человека, чем выполнить такой вот приказ. Как назло, не получается. И стреляется почему-то славно, хотя и не стараешься, и полосу препятствий проходишь с ленцой, но как-то по-иному, экономично. Чем меньше усердствуешь – тем лучше результат. Парадокс!  

Кто угодно может оказаться под вопросом. Удачливый взводный пехоты. Настолько везучий, что это сложно счесть случайным. И рядовой с необычными навыками.  

Природа иногда сводит в одно место много странного. И не всегда оно соответствует своему времени. Каждый отборнейший талант в своей области – минер, снайпер… Может ли считаться гениальным и быть предметом гордости профессиональный убийца на защите государства? – спорный вопрос, в иные времена – это герой, в другие: цепочка обстоятельств, и будут прятать пепел тела, чтобы не осталось могилы, станут пугать тот сомнительный людской слой, что называется «общественностью». Но обществу порой для собственной защиты нужны убийцы пострашнее, чем у общества, которое живет по другую сторону границы…  

И что происходит после сговора? После того верхушка одного общества решила сдаться, продаться с потрохами другому и выторговать себе за это безбедное существование? Что происходит с теми, кто защищал его? Кто теперь пугает своим существованием?..  

Седой думает, а найдется ли однажды такой писака, чтобы написать правду о времени по которому ему пришлось шагать? Пусть даже смешает все в кучу: время, факты, события… все они разбросаны по географии, вот бы собрал, постарался придать благородное «звучание»… Но чтоб были там непременно: и Евгений Р. (Хмель, Хмельницкий, Жека) – погиб от укуса змеи сентябре 197х года, Юго-Восточная Азия, похоронен на берегу Меконга; и Василий М. (Москвич, Темный, Али) – два высших образования (в т. ч. институт востоковедения), который не имел ни одной царапины, прошел с группой все передряги, а в дурные 90-е был убит неизвестными у подъезда собственного дома; и Сергей А. (Молодой, Шкет, Кот, Барс), что умер от сердечной недостаточности в возрасте 42, похоронен в Великих Луках – догнали-таки командировки; и Сергей К. (Лычкин, Полковник), который уволился после Первой Чеченской, отметился на трех континентах, когда началась Вторая Чеченская, вернулся на действенную с понижением – погиб от нелепой случайности в самом начале компании; и Константин А. (Глаз, Сибирь, Циклоп), что пропал без вести в Африке в 2002, в период (как журналюги изъясняются) межэтнических столкновений, а по сути – гражданской войны – пошла такая кровавая каша, когда непонятно кто в кого стреляет, но еще более – зачем?.. Обязательно про Алексея М. – что умер от ран в госпитале Пномпеня 198х (Кампучия) пытались отправить тело домой, груз утерян, предположительно похоронен во Вьетнаме; про Дмитрия К., что попал в засаду с группой гражданских специалистов, отстреливался до последнего. Раненым был оттащен в зеленку и убит… не сразу. Нашли, кремировали там же, самостоятельно, как могли. Набили пластиковую бутылку, носили с собой по очереди больше чем полгода, до конца той проклятой командировки и передали родственникам в Витебске… И про тех, которые все еще живы, что сейчас с ним рядом, – думает Седой, не отдавая себе отчета, что думает о своих учениках: живых и мертвых…  

…И вот уже опрокинули первую рюмку – «завстречную», помянули молодость, когда в суровую метель их сводное подразделение, потеряв связь и дальше действуя по тактической схеме: «А не пошло ли оно все на «хыр»! », в поисках места согрева тела (равно и души), совершило марш-бросок по замерзшим болотам, и дальше (каким-то большаком, которого позже так и не смогли найти на карте, оседлав две «условно попутные» молоковозки… черт знает как и в куда! ), а ближе к утру вышли-таки к окраинам какого-то городка, где самым наглым образом (под ту же «перемать») – это замерзать, что ли? – заняли городскую котельную. И как-то так странно получилось, совпало редкостное, что этим, забыв о собственной тактической, решили чью-то стратегическую. Вот если бы только не нюансы… С одной стороны «синие» бесповоротно выиграли, а с другой стороны – сделали это без штаба и старших офицеров. А потому те «командно-штабные» велено было переиграть, и опять хлебнули того же морозного дела с лихвой.  

Вспомнили «потную страну», “змеиный контракт”, когда Георгий, чтобы пристрелить одного надоедливого гада, по песчаной косе (а фактически – зыбуну) заполз на прибитый плавающий островок, а тут стали сыпать минами, едва ли не первой его контузило, и с этим островком отнесло вниз по реке в тьмутаракань – за две границы, да так на тот момент совпало, что это началась военная операция «того берега», и всем стало ни до чего остального. В тот день «правый берег», поставив на карту все, начал масштабную операцию, возможно последнюю, которая должна была принести либо успех, либо окончательно истощиться и сдаться. Как удивлялись, когда он, глухой, что тетерев, с гниющими, воспаленными, едва видящими глазами, спустя неделю вышел, а ведь «похоронили» и даже поделили его немудреные вещички. Впрочем, тогда хоронили не его одного…  

И дали слово «Седьмому», по тому заведенному обычаю, начинать с «младших в звании», младших в должности, пусть те звания и должности уже пустая формальность.  

– А я, про-между-прочим, пусть с путевого контракта в непутевую страну, но опять без денег, – без малейшего сожаления объявляет Петька-Казак: – И не один такой, все кто там отметился, оплатили продуктом. Работодатель – полный банкрот! По последнему разу раздавал положенное черными девственницами – десять штук на брата…  

Рты поразеваны – бегемот гнездо совьет!  

– Без балды? – роняет кто-то.  

– Привез? – острит Лешка. – Пару, между прочим, должен был бы доставить – законные двадцать процентов в общий котел, так договаривались.  

– Верно! – оживляются. – Седого пришла пора женить, дозрел, пошли бы с них дети интересные.  

– Если с черных, то в полосочку, как тельник!  

И дальше, придя в себя, входя в раж, разом.  

– Довез хоть?  

– Не попортил?  

– Точно девственницы? Сам проверил?  

– Как делиться будем?..  

– Все сказали? – холодно обрезает Казак: – А теперь гляделки в кучу! Вот сюда…  

Берет одежду, ищет, щупает по шву, надрывает над столом, стряхивая неровные стекляшки.  

– Один камешек – человек, хотя и баба!  

– Странно… – произносит Извилина в общей тишине: – Там жизнь полушки не стоит, а расплатились… Это то, что я думаю?  

Берет один, проводит по бутылке – сдувает, наглаживает пальцем и, улыбнувшись, отключившись от всего, принимается что-то выцарапывать.  

– По серьезному подошел! – говорит кто-то, и непонятно – упрекает или нет.  

– За каждый такой камешек, и не в тех местах, сто душ положат, не поперхнутся!  

– Продал-таки рабынь, души божьи?  

– Так девственницы же! – повторяет Петька, удивляясь недопониманию. – Такой товар нельзя долго держать. А тут еще и личный сертификат на каждую от монарха – мол, подтверждаю своей монаршей волей – девственница! Такой диплом три поколения будет на стене висеть – гордость породы! Новые кланы так и создаются – на гордости за предков, на материальном тому подтверждении.  

– Пакору заплатили за вторжение в Иудею женами, – говорит Извилина задумчиво.  

– Много?  

–500 штук.  

– Ого! Были же времена! А Петьке всего десять? Обмельчали мы, ой как – обмельчали…  

– О, дева-Мария, – закатывает глаза «Второй» – Сашка по прозвищу «Снайпер».  

– Погодь-ка, погодь… – привстает Лешка-Замполит и пересчитывает: – Камушков-то восемь?  

Казак лыбится, что Петруха из кино.  

– Вот я и говорю! Уговор помню! Двадцать процентов с контракта, как было, доставил живьем и в относительной целостности.  

Редко такое бывает, чтобы дважды онеметь...  

– В верховье деревенька на пять дворов, четыре заколочены – заночевал у хозяйки, – поясняет Петька. – Печь хорошая, сильно им понравилось, залезли и слезать не хотят.  

– Это не у Пилагеи ли? – уточняет хозяин, видавший виды.  

– У нее. А ты откуда знаешь? И туда ходок?  

– Тогда уже не на печи, а на грядках, – уверенно объявляет Седой. – Она баба ушлая, любого дачника припашет, а эти уже на любой взгляд, даже самый привередливый, достаточно загорели. Сдал, значит, на плантации.  

– Пусть! – отмахивается Петька. – Утомили!  

Тот, которому вышло сидеть меж них, глядит во все глаза – встревоженным сычом водит направо и налево, да и остальные на время немеют, только слушают, как Петька-Казак с Седым между собой рассуждают.  

– Таки всерьез? – спрашивает кто-то.  

– Но – как?  

– Что?  

– Что-что… Это!  

– Сподобился?  

– В смысле – как?  

– В смысле – этак! Привез негритосок?  

– В смысле – не верите?  

– В смысле – выкладывай!  

И опять вопрос в вопросе, пока не прорезается, вдруг, голос «Четвертого» – Феди-Молчуна.  

– Драться умеют?  

Опять немеют. Раз уж Молчуна пробрало…  

– Федя, не заговаривайся!  

– Лучше молчи! Здесь и так уже… конец света. Опять наш Казак того… по-казацки.  

– Ну, привез… – недоуменно отвечает Петька: – А как надо было? Уговаривались же – двадцать процентов с каждого. Привез! Без балды. Протрезвеете – сдам, а там уж сами решайте – куда их?  

Кто-то мыслями «захмелел», что сразу говорит – «куда», но не уточняет – кому.  

А вопрос, надо сказать, образовывается интересный.  

– Удивил! – только и выдавливает из себя «Первый».  

Играют в «Удиви» – всегда так делают – давняя традиция. Каждый рассказывает что-то свое, из того, что узнал – «вынес в клювике», либо случилось с ним необычного за год. Петька-Казак начал первым, и теперь сомневаются, что кому-то удастся перебить собственным – попробуй такое переплюнуть!  

Оживляются, сойдясь на том, что работодатель-то у Петьки-Казака оказывается и не настолько уж банкрот, и что, пожалуй, если не будет других забот, стоит к нему прогуляться – поправить его и свои дела…  

– У него после сезона дождей столпотворение начнется – затопчут! – говорит Извилина. – Определенно! Да и другими причинами качество пострадает. Вторые сезоны, если чем и славны, то второсортицей. Надо думать – рекламная акция была.  

– Седой, что на это скажешь? Ты в возрасте умудренном, можно сказать – трижды дед, и так я слышал, что не простой, а межевой, если брать по вашей древней вере, получаешься не меньше генерала свадебного, яви-ка нам что-нибудь из глубин!  

– Верно! Что дед твоему деду на сей счет говорил?..  

Седой откидывается к стене. Кот с рваными ушами тут же прыгает в колени. Седой морщит лоб, пожевывает губами, словно что-то вспоминая. Кот принимается топтаться, требовательно подлезая под руки. Все, кто, как есть, замерли, ждут…  

– Бери бабу непочатую! – изрекает Седой.  

Разом хмыкают, соглашаясь, налегают на закуску: мелкую молочную картошку, сваренную как есть, с кожурой и посыпанную резаным укропом, прошлого года моченый чеснок, маринованные, отборные, один к одному, грибы…  

– Это первое! – говорит Седой.  

Все замирают.  

– Второе – «сверяй по матери ее».  

– Третье?  

– «В каком углу сидит отец».  

– Мудро!  

Выписывай коту варежки на мышиную ловлю!  

Во время разговора Извилина камушком Петьки-Казака успевает покрыть часть бутылки вязью. Откладывает, чтобы взять другой, тоже неровный, но с отколом потоньше.  

Лешка-Замполит тоже протягивает руку, но берет неловко – роняет, камешек падает на пол и сваливается в щель меж широких струганных досок, что свободно лежат на слегах.  

– Да шут с ним, потом достанем!  

А Седой, подумав, сгребает со стола остальные и ссыпает туда же – в щель.  

– А то и эти затеряем! – поясняет он. – Давай-ка свой, Пикассо Иванович!  

Извилина не отдает. Увлеченно, отстранясь от всего, покрывает бутылку узором ли, арабскими письменами, а не берись – с него-то станет! – восстанавливает на по памяти обращение Святослава к славянским племенам перед походом на Хазарию, но в издевку времени собственному, глаголицей, которую собственно и принес Кирилл на русские земли, а истинно русское письмо, существующее неизвестно сколько веков до Христа – не парадокс ли? – отчего-то назвали кириллицей.  

– Нравится? Бери! – заявляет Казак. – Берите – какой кому нравится! Как раз восемь получается! Сейчас доску подымем.  

– Нет, – говорит Седой, хозяин бани. – Завтра! На трезвые глаза. И если не передумаешь. Может, сменяюсь на одну из твоих негритянок. Вот только чтобы выбрать. Сперва посмотрю. Согласны?  

– Ты это в каком смысле, Седой? Посмотреть, пощупать, попробовать?  

– Бес, который в ребро, приотпустил, а седина осталась, – отшучивается Седой.  

– У всех так.  

– Кроме Лексеича!  

– Ну, это понятно, чтобы пистолетчик, да с таким стволом, этот не скоро перебесится.  

– Это те, о ком я думаю? – уточняет Седой. – Африканский эталон?  

– Даже не в эфиопа мать! – подтверждает Петька-Казак. – Эталоннее на хрен не насадишь. Газели! На мой взгляд – длинноваты, но лежа категорически незаметно – без чрезмерностей – это я про все остальное. Груди, правда. маленькие, зато на поворотах не заносит.  

Петька любит, чтобы женщины были меньше его ростом, но надеется, что поколениям это не передаться – ибо переживает, что в этом случае, век от века, можно выродиться и в мышей. Пусть случай, и лишь по президентам России вдруг стало особо заметно, но…  

– А сказал – девы!  

– Да, не трогал я их – только согревал – мерзглявые!  

– Как зовешь? – спрашивает Седой у Казака.  

– Одну Угольком, вторую – Сажей.  

– Логично, – одобряет Извилина, не отрываясь от своего занятия, то и дело сдувая стеклянную пыль и затирая пальцем.. – Седой, так может, обеих пристроишь?  

– Обоих забирай, ты у нас мужик хозяйственный, – отзывается кто-то смешком.  

– Возьму, – неуверенно отвечает Седой. – Если на пригляд, присмотреть за сиротками, то…  

– Брать надо прищуп и на приплод, и да – двух сразу, какая прищупнее, ту и оставлять, – заявляет Леха, большой знаток по женской части.  

– Случается, и православному одной не хватает. Двух бери в проверку! Ставь на полный седой контроль!  

На запретный товар весь базар сбегается.  

– Седина бобра не портит!  

– Иной седой стоит кудрявчика!  

– Научишь их щи варить!  

– Седой, только ты осторожнее – если мужик по натуре своей мул, то дочка у него запросто мулаткой может родиться, – хихикает Леха.  

Седой озабочен. Права мужчины на несколько женщин исторические, продиктованы логикой всей человеческой истории, где человек-воин обязан был содержать столько женщин, сколько в состоянии обеспечить. Женщины в большинстве своем с этим согласны, в отличие от тех ненормальных, которые появились во времени новейшем (не от того ли, что стали вырождаться мужчины? ) и требуют тех же прав для себя вне исторической логики, да и логики в целом. Но кто сказал, что женщины логичные существа?..  

– Тогда оформить бы как-то отношения… Как тут мыслите?  

– Как подарок африканского народа братскому народу Псковской губернии!  

– Документ надо, – настаивает Седой.  

– Как же можно без документу? – простодушно удивляется Извилина, пряча искринки в глазах: – Сколько девкам лет? Петрович, а?  

– Кто их разберет, – отмахивается Казак. – Они и сами не знают. Там вызревают рано, и жизни у них короткие.  

– Малолетки?  

– Да не знаю я! Жарко там, все быстро портится.  

– Писать будем двадцать, даже, если по двенадцать. Кто их темненьких сверять будет без образца? Подпись монарха скопировать, и в брачное свидетельство влепить, как бы там же на месте и оформленное – пусть попробует кто-нибудь опровергнуть! На французском, английском… Кто там у них из Европы топтался?  

– А все!  

– Тогда и дойч вдрочим до кучи. В сельсовете выставимся – печать будет еще и местная и справка-перевод от училки. Дашь мне все писульки, что есть, я в типографию загляну – на хорошем ксероксе улучшу наглядность… И бумагу бы еще какую-нибудь ненашенскую, какую-нибудь рисовую с разводами. У кого есть?  

– Помнишь в Кампучии деньгами Сианука подтирались? Они большие. Остались у кого?  

– А царская грамота у тебя на каком языке? На формально ихнем? Казак Петрович, ты же накуролесил, что там за диалект?  

Петька-Казак от воспоминаний ли, но как-то быстро хмелеет, и все не может угомониться:  

– Там такая ксива, такой сертификат приложен, такой… таки и печати понавешаны, и все с личной подписью монарха ихнего – мол, своей личной волей велю считать, что девственница! – а значит, так оно и есть, а кто сомневается – враг меня и государства, со всеми из него вытекающими! В любой семье, если такую взять – почет уважение всей компании, и диплом будет висеть на стене до третьего поколения, пока не стырят… И нечто я не человек? Почему у меня свидетельство о рождении – мятый листок?  

– Ты конечно человек, но баламут – ой-ей! – перечит не переча Леха, одной парой слов отчерчивая характер напарника, а интонациями его неповторимость…  

– Петрович! – спохватывается кто-то.  

– Чего тебе?  

– Человечий язык знают?  

– Ты о ком?  

– О юмбах, что ты привез.  

– Это какой язык? В смысле – наш?  

– Ну!  

– Не в мере, чтобы понять, что рабства не существует!  

Слова Петьки звучат убедительно.  

– У Пилагеи в этом укрепятся, – хмыкает Седой. – Решат, что сдал их на плантации.  

– Как кстати добирались?  

– Нормалек! Паспорта сварганили алжирские. До Прибалтики сошло, туда и оформились транзитом, а прицепились, озадачили – Прибалтика еще белая, климат плохой, а наших получерных, что и там за рынки пытались зацепиться, они еще в девяностые в Россию выдавили своей стражайшей паспартизацией. Взялись их определять в какой-то отстойник в Олайне – бывший лепрозорий для алкашей. Я понятно обиделся, пошел в отрыв, и виноват – шумновато получилось, запомнились, потому как приметные. Машину взял на их автоблошке за двести местных пескарей, у границы бросил, а дальше по большей части бегом. Благо, что основное на ночь – мазать их ваксой не надо. Бегают они, скажу, как косули, не потеют. Не по-нашему бегают.  

– В ночь, значит, переходили? – спрашивает Извилина.  

– Перебегли трусцой. Но ходят они тоже хорошо, местность чувствуют, есть какие ужимки перенять.  

– Повезло. Прибалтам НАТО тепловизоры поставило, понатыкали на всех вышках. Заснули они там, что ли?  

– Так нахалкой! – сознается Казак. – А прибалты бегать не любят, объевропеились как-то разом – у них там в европах пешком ходить не принято, хоть сто метров, но обязательно на машине. Угробит их эта жизнь без всякого птичьего гриппа, вконец осоловеют.  

– Нам ли их жалеть…  

– А с нашей стороны теперь полоса распахана на все сто метров, кстати, недавно там похеровин электронных добавили, утыкали всяким, но операторы-срочники не тянут.  

– Щелки на болотах?  

– Так я не там, потом расскажу. И опять винюсь, схроном пришлось воспользоваться на главной осевой – оголодали, истрепались, переодел их в военное, – предупреждает Петька-Казак  

– Не наследили?  

– Прибрался.  

– Потом укажешь который, – говорит «Первый». – Тебе и восстанавливать. Закладки на подходах те же самые?  

– Угу.  

– Смотри, тебя напрямую касается… И чтобы комплект был!  

Петька, сварганив коктейль Б-52, пытается цедить его через соломинку, сердясь, что они то и дело загораются.  

Седому вспоминается – навеяло картинку – сколь много во Вьетнаме наваляли всякого летающего барахла, да как славно оно горело. Первая прямая проверка сил, которая не позволила затянуть штатовцам свою удавку на Дальнем Востоке, но заставила их искать иные, подлые способы войны.  

– Про что задумался, Казак?  

– Достаточно ли жизнь глупа, чтобы жить дальше?  

Нет ничего короче точного. Сколько уже с такой мыслью заглядывали в дуло? Правда по миру пустит, неси на себе, свети ею сквозь дыры.  

– Так ты в гору или с горки? Какой у тебя перевал?  

– Самая вершина, дальше или в небо, или…  

– Понятненько. Ходил бы по кругу, как все, – сетует Лешка, навешивая присказку из самых дешевых: – Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет…  

– И в засаду попадет! – режет правду практики Казак собственным опытом. – Не будь умным пред умными! С умными бороться легко – ум предсказуем. Умным врагам суй такую русскую глупость, чтобы тех корежило от безысходности и бесперспективности отгадки твоих действий.  

– Чтобы «умь за умь» у них заходил, да там клинил! – подхватывает Лешка-Замполит. – И между прочим, из всех нас, дураков ненормальных, не могу просчитать лишь Федю-Молчуна и Сергея-Извилину. Федя молчит, как умный, а Серега извилит во все стороны разом.  

Да! – соглашается Петька-Казак. – Гениальные психи!  

– Не льсти! – говорит Извилина. – Я бы насчет мумб не додумался.  

– Что заметил, все Седому уже обзавидовались, а Лешка–бабник так и ни разу. И даже не взгрустнул.  

– Что не так – а, Лексеич? – ты чего в этом вопросе рыбой об лед? Чем тебе наши африканки не нравятся?  

– Наши?  

– Это мы фигурально. Что при нас – то наше.  

– Вопрос наличия применения, – говорит Замполит. – Вот, к примеру, лошади мне тоже нравятся, даже очень нравятся, но это не значит, что я готов их трахать, даже когда они есть.  

– Расист ты, Лешка!  

– Если расизм заключается в том, что одна особь – а в данном случае моя – не желает спать с другой особью – а в данном случае хотя бы и Петровичем – кстати, вон он тоже какой загорелый! – то – о, да! В смысле – расисистее меня только роса.  

– Не переводи стрелки на Петровича!  

– Казак, а я вот все хочу уточнить насчет их ног… В смысле женских мумбу-юмбских нижних конечностей. Колесо не с них выдумывали?  

– Руки не интересуют?  

– Это в контексте какого использования?  

– Если руки золотые, то неважно откель оные произрастают, – заявляет Седой. – К ногам в этом случае, я бы тоже выдвигал не столь завышенные требования. И потом, по какому-такому нравственно-собственническому праву принялись моих женщин карикатурить?  

– Я в контексте – мумб надо было из Либерии везти! Всем!  

– Я не из Либерии, – сердится Казак.  

– А про тебя и не говорю! Я про мумб и все про всех! Всем русским мужикам второй женой должна быть категорически мумба-юмба из Либерии, дабы лучше воспитать первую. И надо везти мумб прямо сейчас, пока и там их не разобрали.  

– Может, нам с женами туда?  

– Не либерди!  

– Либерия уже не та, – вздыхает Казак. – Вернее, та, но по-другому. Скурвилась!  

– – - – - – - -  

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):  

ВАШИНГТОН, 18 июня. Департамент национальной безопасности США привлек к сотрудничеству писателей и философов для разработки возможных сценариев, которыми могут воспользоваться террористы.  

"Мы хотим просчитать четыре-пять шагов, которые помогли бы нам проникнуть в сознание наших противников", – сказал в интервью "Вашингтон пост" директор аналитической программы "Красная комната" Департамента национальной безопасности США Джон Новик.  

По данным газеты, "мозговые штурмы" представителей американской творческой интеллигенции с представителями спецслужб проходят в Вашингтоне. Они пытаются ответить на вопросы: «Если бы вы были террористом, как бы вы осуществили атаку на саммит "большой восьмерки"? » или «Почему террористы не нанесли удары по Америке после 11 сентября? » Газета сообщает, что представители спецслужб не афишировали своих контактов с творческим сообществом и рассказали о семинарах журналистам, чтобы предотвратить нагнетание слухов вокруг проекта. По данным "Вашингтон пост", в рамках программы "Красная комната" было подготовлено уже 10 различных сценариев возможных террористических атак.  

Участием в семинарах "Красной комнаты" заинтересовался и проживающий в США российский писатель Эдуард Тополь. Писатель рассказал РИА "Новости", что в 1987 году, когда он писал свой роман "Завтра в России", где предсказал события августа 1991 года, он обсуждал возможное развитие сюжета с представителем Пентагона.  

"Я ему целый час рассказывал, что может произойти переворот и надо будет спасать Горбачева. Тогда мне посоветовали создать в романе Уральскую республику, которая обратится за помощью к США, и тогда американцы будут спасать Горбачева", – сказал Тополь.  

По его словам, он даже посетил с разрешения американских властей тренировочную базу американских десантников для того, чтобы достоверно описать их действия в романе.  

По мнению Тополя, сотрудничество писателей и представителей спецслужб может быть плодотворным и в результате такого сотрудничества можно будет предугадать планы террористов.  

"Там, среди террористов, тоже есть творческие люди", – сказал писатель…  

(конец вводных)  

– – - – - – - -