ВРЕМЯ УРОДОВ - 3 - УРОДЫ

ВРЕМЯ УРОДОВ – 3 – «УРОДЫ»  

«…Уроды прорвались через пост номер 14. Два резаных ополченца. Один окончательный, второй небрежный. Дежурный стрелок в бессознательном состоянии без видимых повреждений сдан в карантинный отстойник Южных Ворот…» Предварительный диагноз по начальным признакам заражения – «зеленуха»…»  

Набросал вопросики-памятки для себя: – «Почему Южных, а не спецприемник? », «Кто поставил диагноз? », «Почему не указан номерной уровень Стрелка? Чьих ворот? », «Имеет ли место сговор? »  

Откинувшись, тщательно обдумал эту мысль, признал несвоевременной, и вновь зависнув над столом, щурясь близорукими глазами, принялся карябать на полях доклада предварительное: – «Южные ворота ближе всего к блокпосту номер 14, реакция естественная – раненого в город, зараженного – на Свалку…»  

Подумал и написал заключение: «Корпоративность Стрелков по данному случаю в пределах нормы…»  

ВАГОН ПОДЗЕМКИ, 6-ая ЛИНИЯ  

СЛУХАЧ, МАСТЕР, ЛИДЕР…  

Духота… Сцепка самоходных вагонов, набившаяся с последней станции до отказа, с жаркого обжигающего солнца наконец-то нырнула под землю. Провалившись в темноту туннеля, ударило в уши звуком, отраженным со стен. С запозданием включились тусклые лампы. Под землей, против ожидаемого, не стало прохладней, липкая духота обволокла тела влажной пленкой. Окна с прошедшей зимы были намертво скрученны ржавыми болтами. Следующая станция вобрала себя часть людей – вагон выпустил едва ли не половину стоящих. На короткое время стало легче – ожидаемо, но лишь до следующей, узловой, где опять должны были натолкаться потные неприятно пахнущие люди.  

Девушка уже с посадки дышала тяжело, ждала плохого – Слухач, пусть слабенький, но провидец. Но сейчас задышала часто, взглотами, прихватывая воздух так, как это делает человек вынутый из воды, еще не понимающий, где он и что с ним. Стоящий рядом мужчина уловил немой просящий взгляд, побледнел и быстро, будто теряя равновесие, приложил ладонь к стеклу. Ладонь прилипла – только девушка заметила, что палец неимоверным способом изогнулся, а ноготь с тонким противным скрипом прочертил по стеклу идеально ровную окружность. Девушка тревожно глянула по сторонам и сдвинулась в сторону, пытаясь прикрыть работу…  

Вторым движением мужчина углубил черту и полностью замкнул ее в круг. Затем на подушке большого пальца сама собой выросла присоска – совсем такая же, какую лепят к стрелам детских пластмассовых луков – он прижал ее к центру, шевельнул раз-другой… Стекло гулко, как показалось девушке, лопнуло, сквозь дыру потянуло воздухом.  

Вот только тут и спохватился задремавший Лидер, стебанул по мозгам запоздавшей командой «Отставить! » Но вагон уже встрепенулся от дремоты. Заорал какой-то издерганный глазастый недоумок, указывая пальцем, и уже неостановочно, словно боясь, что ему не поверят, слезливо забрюзжал, исходя слюнями и соплями: – Уроды! Я видел! Уроды!!!  

ВАГОН ПОДЗЕМКИ, 6-ая ЛИНИЯ  

СЛУХАЧ, МАСТЕР, ЛИДЕР, ХАМЕЛЕОН, ЖЕЛУДОК…  

…Люди отхлынули. Слухач послала ментальный сигнал в кодировке – сообщение, что происходит – все равно что орать под водой и при этом стараться не захлебнуться.  

Девочка в застиранном платьице, вдруг, спрыгнула с колен старика, то ли мертвого, то ли не способного проснуться, и кувыркнулась к ногам Слухачу. Усевшись на сложенных, уставилась на нее снизу-вверх широко открытыми глазами, кувыркнулась уже под ноги и, уцепившись в одежду, принялась карабкаться наверх. Слухач позволила. Ребенок, словно какая-то зверюшка, добрался до плеч, где обхватил, вцепился в нее всеми четырьмя и замер. Девочка была сторонним фактором, не их гнезда, но Слухач, сосредоточенная на другом, восприняла ее как должное.  

Пассажиры отпрянули. Мастер закрутил на пальце стеклянный диск, рассеянно поглядывая на угрожающие фигуры – ждал команды Лидера.  

Отозвался еще один Слухач, и встрепенулся Лидер – чужой Лидер – тотчас стал настраивать свою группу на поддержку.  

«Это во встречном электровозе, пару остановок впереди, – поняла девушка. – К началу не успеют, но хвост, специально подготовленной сутолокой, попытаются отсечь…»  

Передала это своему Лидеру, чтобы учел в раскладе, срисовала картинку ближайших подземных переходов, что набрасывал ей сейчас Слухач-куратор дежурной группы, но уже не в плоскости, а в объеме, попыталась толкнуть ее в сознание Лидера, но тот отмахнулся, приказал самой держать в памяти…  

Вагон вдруг показался тесным – это потащили каждый свое, кто кастет, кто металлический заточенный пруток из шва сумки. Расправлялись плечи. Угрозы уже подкреплялись нервными движениями, когда всяк подбадривает соседа, но старается держаться на полшага сзади… Уроды – добыча, за которую платят столько, что удачливые меняют статус, ходят в новом, и на них долго показывают пальцами  

Мастер пустил первую кровь – крутанул кистевым блин стекла, расчетливо выпустил и не был бы мастером, если бы не надсек два горла разом, Тут и Лидер метнул стрелку, и тот, кто больше всех брызгал слюной, кто неосмотрительно вышагнул, мягко опустился на пол, чтобы легонько потрястись и выпустить изо рта уже настоящую пену.  

Очень вразумляющие стрелки у Лидера. Сейчас он использовал знакомую Слухачу, с покрытием, что прозвал: «Прощай эпилептик! ». Лидер любил своим ядам давать выразительные названия. Зажал меж пальцев новую... Уж не «Черные слезки» ли?.. У каждого Лидера свой фирменный подбор, которыми они словно мальчишки похваляются друг перед другом…  

Секунды тянулись. Слухач еще успела подумать, что… но тут Лидер вдруг дал неожиданную команду. Велел выявить себя и подтянуться. Не всем разом, а по очереди.  

Разве мог кто подумать, что шепелявая старуха с черными изъеденными зубами, которая только что тыкала корявым пальцем и шипела: «Уроды! Уроды! », сейчас же распрямится и едва ли не насвистывая, танцующей походкой займет место за спиной Лидера?  

Хамелеон!  

А толстый, потный, суетливый, чрезвычайно напуганный мужчина с отвислыми щеками, тот, что прижимает к себе портфель, спустя мгновение тем самым портфелем, что только выглядит легким, кого-то сметет с ног, не перешагивая, походя, наступит, вминая ребра?  

Желудок!..  

А еще Слухач поняла, что раз Лидер светит всю группу, значит, дела их очень плохи. Но для пассажиров они гораздо хуже. Лидер намерен убирать всех, и уже роется свободной рукой в сумке, висящей на плече, на ощупь подбирая одну из штуковин, что носят общее название – «Последнее Прости»  

Еще подумала, что опять будет болеть голова от вопля умирающих. Умирающие почему-то все орут на ментальном уровне. Как Слухачи! Но в этот раз воплей будет слишком много и… слишком близко.  

ВАГОН ПОДЗЕМКИ, 6-ая ЛИНИЯ  

СЛУХАЧ, МАСТЕР, ЛИДЕР, ХАМЕЛЕОН, ЖЕЛУДОК, ЛЕКАРЬ, ЛУНАТИК…  

Еще и еще прощупывала пространство. Картинка было неважной, подземка фонила. Девушка была опытным Слухачом. На пределе отзывались еще и тотчас отключались, чтобы не мешать. Группы, с которыми имелась какая, путь теоретическая, возможность пересечься в ближайший час, возводили устойчивую связь с дежурным Слухачом. Должны были, при случае, перехватить, поддержать и вести тех, кто отстанет, потеряет своего Лидера.  

Стал прорисовывался план Лидера. Вот Мастер, выдрав с мясом щиток, уже ковыряется в проводах, чтобы на подходе к станции открыть и закрыть вслед за собой лишь эту дверь состава, заблокировав все остальные.  

Основное пока на Мастере, а он спокоен, сосредоточен. Команда передана, расчет произведен, он будет действовать как автомат – быстро и точно. Как лучшая автоматика. Мастер никогда не подводил.  

Это я подвела, – подумала девушка.  

Теперь их шестеро стояло в этой половине вагона.  

Желудок расчищал пространство, бросая тела в дальнюю часть вагона, заставив задуматься и тех, кого не зацепил. Хамелеон скорчила пару своих самых отвратильных рож и поз, а такое тоже не внушает уверенности.  

Перешел Лекарь – тонкорукий смешливый, он и сейчас улыбался, но кривовато, застыло. Оставался Лунатик.  

И еще был один лишний, не их гнезда – чужая девочка, обхватив руками шею Слухача, дышала ей в затылок.  

От Лидера не последовало команды избавиться от ребенка, но Слухач осознавала, что даже если будет такая команда, то не выполнит ее. Она всегда была, как говаривал Лидер, своенравным Слухачом. Но выполняющим свои обязанности – это он добавлял в минуты нежности.  

Хамелеон стала напротив двери, чтобы рвануть первой – что не по правилам. Но, прислушавшись к Хамелеону, Слухач усовестилась. Дело не в трусости – Хамелеон опасалась подвести группу. Бегущий человек и так привлекает внимание. Но престарелый? Хамелеон могла пронестись опасный отрезок быстрее всей группы, но выделяться своей стремительностью на перроне ей не хотелось. Начала омолаживать лицо и кисти рук, но ведь не сменить одежд, и получится несоответствие. Выглядывающие, что специально заточены на уродов, распознают нестыковку. Еще нужно и оторваться от вагонных. Уже понятно было, что не хватит времени. Да и энергию ей сейчас стоило бы поберечь. Не та фактура! Хамелеон знала много правильных театральных слов, старалась не пропускать премьер и гастролей, часто уговаривала, уламывала Лидера, и он был вынужден тащить с нею на все эти скучные лицедейства всю группу.  

Лидер был хороший уступчивый. Да и группа не помоечная, вращалась хоть и не в высших кругах, но… Повезло Слухачу с группой!  

Состав еще только вынырнул на перрон, а Лидер уже отдавал другую команду – спешную и странную.  

Вот оно что… – догадалась Слухач. Перрон станции подземки был неприлично пуст. Если не считать серо-пятнистых фигур штатной службы городской очистки. С оружием…  

Надо же – как неудачно! – подумала девушка.  

Слухач передала команду Мастеру…  

Мастер, не раздумывая, рванул, и телом своим врезался в сжавшуюся, ощетинившуюся кучку пассажиров. Устремленный на что-то Мастер – это страшно. Если и выставляли руки в стремлении задержать, тыкали ножами, да заточками, то отлетали с криками боли. Кто-то забился под скамью и оттуда пытался орать, едва ли не раздавал команды: «Дави их! Хватай уродов! »  

Мастер заряжен на результат, на работу, он что машина. Первое – создать панику расчистить путь группе, следующее – дверь в головной вагон, тот, что с машинистом. Загоняя пальцы в замок двери… И такая работа случается у Мастера – сунуть пальцы в отверстие, одновременно размягчая их, нащупать в сердцевине замка нужную пластину, затвердить пальцы, нажать, повернуть… вот уж будет потом Лекарю забот!  

Мастер на то и мастер, чтобы знать – чувствовать, какие рычаги куда нажимать и дергать. Лекарь на то и Лекарь, чтобы залечивать окровавленные ободранные пальцы, восстанавливать мышцы, которые сейчас рвут жесть, ломают перекрытия и пока ничего не чувствуют…  

Перед Желудком, но уже с помощью Лунатика, Слухач навесила психологическое наваждение: заслон-картинку. Жратву! Надсадила и голод, жесткий, требующий свое, поглощающий сознание. Теперь будет бежать без остановки, сметая все, пока картинка не размоется, либо сам не упадет от истощения. Вот он уже, славный толстячек, суетится, сучит ножками, еще понимая, что подставили… Остальных подгонять не надо. Кому охота быть главным действующими лицом в грильных торжествах у мэрии?  

Лидер встал позади группы, развернулся к ней спиной, застыл и неожиданно отсек от себя все связи. Будто лопнуло что-то в ушах.  

В этот последний момент Слухач поняла – Лидер намеренно отсек от себя всю группу, чтобы его агония не повлияла, не затормозила их прорыв.  

Лидер на то и Лидер, чтобы предугадывать, просчитывать все на несколько ходок вперед. Сейчас он предугадал свою смерть и не нашел путей, как можно этого избежать. Просто в иных случаях он погибал на пару минут позже и уже вместе со всей группой, либо много позже и очень тяжело, при огромном скоплении народа.  

Слухач так и не сделала попыток освободится от обхватившего ее ребенка. Она вдруг поняла, что не придется больше спать с Лидером. Хотя спать, если понимать буквально, ей нравилось, во снах слух находил иные миры, но то, что предшествовало этому, какие процедуры – нет…  

Стебанула истошным криком, и толпа пассажиров разом стала выдавливать себя во внезапно распахнувшиеся двери, сметая мундиры, не обращая внимания, что кто-то стремясь сдержать ее, палит над головами…  

ОТСТОЙНИК, СТРЕЛОК  

…Голова раскалывалась. Пытался вспомнить, но от этого прошлась только новая волна головной боли. Сухость, горло саднило, будто застрял в нем ежовый слизень. Еще и голый. Где это так перепили?  

По запаху – на Свалке… Голым и на Свалке?! В испуге сел.  

Свалка была справа, слева, даже вверху. Везде! Будто внезапно стал маленьким и провалился в воронку…  

Отстойник!  

Заслонился рукой – от кисти до локтя прилепилась противная зелень. Нити шевелились…  

Почему в барак?! За что – в барак?! Могли бы оттяпать руку! Извинил бы. Понял. Зачем в барак?..  

Тут заметил еще – на щиколотке… И на бедре!  

Все! Амба! Отбегался Стрелок...  

Странно, но с этой мыслью пришло успокоение. Даже любопытство появилось – а дальше как? – и как скоро это дальше?  

Огляделся. За вторым периметром никогда не доводилось бывать. Все интересно…  

Первый Стрелок был единственным, что за всю обозримую историю Свалки, попав однажды в Отстойный Барак, вышел из него. Прошел все круги ада многочисленных анализов в Центральном Городском Каратиннике, отчасти тронулся психикой (но это не криминал) и стал Первым Стрелком Южных Ворот.  

Но это давно. Тогда еще не было такой напасти, как «огненная трясучка», сжирающая человека за пару часов, от которой его сперва просто лихорадило, тело покрывался волдырями, будто от солнечных ожогов, потом ожоги углублялись, чернели, далее – бр-р!.. Не было тогда и «Семичасовой пляски всех святых». Уже семь раз – бр-рр!  

Стрелка передернуло. Зеленуха, по сравнению с другими – семечки, пока насквозь прорастешь, время есть. Задрал голову.  

Двойная колючка под током, «будка-предбанник», куда, по идее, должен выйти выздоровевший (на памяти Стрелка такого не было ни разу). Квадрат нейтралки, где раз в несколько дней оставляли ящик с продуктами и разовые канистры с водой.  

– Ночью утянут! – говорил Каптер, самолично цепляя карабин тросика.  

У второго поста он снимал перчатки и бросал их обратно за ограду. Перчатки были из биорезины, под прямыми солнечными лучами должны были истлеть за несколько часов. Но в котловину отстойнка солнце не попадало, да и над самой Свалкой (за исключением зимнего периода) почти все время стояли испарения, и потому процесс распада затягивался на несколько дней.  

О Стрелках неожиданно подумал с теплотой. Не за электороколючкой бросили, не сразу же за сеткой, а вниз спустили и под крышу заволокли – дверной козырек. Когда такое было? Тащили – видел – на куске пластика, но в дверном проеме лист застрял. И все ж таки, на полкорпуса умудрились впихнуть в двери барака – на большее бы ни у кого бы духу не хватило! Будто видел, как они парились в свой душной прорезине, а потом под горячим кислотным душем, матерясь и обжигаясь, голыми руками спешили сорвать с себя спецодежду и быстрее проскочить на дезинфекцию второй очереди, где опять-таки мылись уже не столь едким, но не менее вонючим мылом…  

Восьмой задрал голову, пытаясь разглядеть, торчит ли чья голова у края. На фоне рассвета такое можно сразу заметить. Это внизу, в котловане еще сумрачно. Будто вымерло все… Посидел, дожидаясь, пока край света спустится в котлован до самой низкой своей отметки. Слушал звуки. День был пустой, не разгрузочный, Свалка жила собственной, не тревожной жизнью. Где-то со скрипом, будто бы это пытался глубоко вздохнуть огромный человек с больными легкими, проседал мусор. На одной ноте тоскливо и надоедливо орал Лизоблюд, у которого затянулся брачный период.  

Хорошо в выходной на Свалке. В такие дни обычно Каптер прослушивал Свалку через вкопанные бутылки с водой – дежурный Стрелок с машинкой наготове и нищий с коробом бутылок сопровождали. Идут вдоль границы последней отсыпки. Каптер указывает – здесь! Нищий вкапывает бутылку, чтобы граница жидкости в ней была точно с уровнем присыпки, услужливо вставляет в горлышко шланг. Каптер второй конец с воронкой прикладывает к уху. Слушает… Никто не шевелится, боятся переступить с ноги на ногу. Проходят недалеко и снова закапывают – уже новую, а старую оставляют с вешкой – чтобы легко найти. Иногда слушает долго, случается, прыскает краской с пипетки – отмечает место. Тогда уже Стрелок тянет из-за спины специальную машинку с длинным дулом, приставляет к отмеченному, смотрит на Каптера. Тот жестами указывает – на сколько поправить угол, потом едва заметно кивает. Машинка однозарядная, не только с усиленным зельем, а и специальным очень острым и жутко дорогим дротиком. Панцирника прошивает насквозь! Восьмому особенно интересно наблюдать, когда панцирник уходит не вниз, а по горизонту, вздымая мусор и волоча за собой буй, рыхля и разрезая его специальным тросом, а еще интереснее, когда он как бы выныривает вверх, опять пытается зарыться, но уже не получается Напоминало, как в детстве любили бросать о воду плоские камни, а те подпрыгивали, оставляя за собой радужные масляные разводы… Но под конец зарывается всегда, и чтобы откапать, да перетащить, требуется уже несколько человек. Нищие идут охотно. В нижний бар сдается только подхребетина и верхний хитон, остальное отдают им... Славное время!  

Восьмой почувствовал, что проголодался.  

Из стены мусора голодно сверкнули чьи-то глаза. Какая-то мелочевка, но Стрелок машинально пошарил глазами – чем отбиваться. Кругом будто вылизано. Правильно. Когда ставили барак, все по кругу заливали быстротвердеющим пластиком.  

Осторожно заглянул в проем, готовясь, если что, отскочить. Ишь ты! Прямо от дверей даже плитка была уложена – роскошно живут. Зашел, привыкая к полумраку. В дальнем углу барака мумифицированные, залитые антисептической пластмассой тела. Голо, пусто, затхло. Покрывшаяся бурой органикой, оцинкованная ванна – должно быть, та самая в которой некоторое время просуществовал бедолага, у которого потек позвоночник. Подошел ближе, на всякий случай, прищурив один глаз, опасливо глянул внутрь…  

– Не до чего не дотрагивайся! – неожиданно услышал за спиной.  

Вздрогнул. Обернулся. Не сразу понял. Голос исходил откуда-то снизу, почти от пола. Покрылся холодным потом. Потом увидел дыру, из которой торчала голова. Обыкновенная женская, только с паутиной на коротко стриженных волосах, и лоб чуть испачкан. Голова на мгновение исчезла, вместо нее рука шлепнула бумажный пакет на пол, почти разом вынырнула и голова. Та же самая – женская! – не ошибся. Тут и сама полезла наружу. Нормальная женщина, без патологий. Самая, что ни на есть, обычная. Только в мужских штанах, которые им носить не положено. Но Стрелку сейчас было не до чужих штанов.  

– Не подходи! – заорал Стрелок, и привычно бросая руку на рукоять, но вместо того звучно шлепая себя по голому бедру.  

Нехорошо получилось. Некрасиво! Двусмысленно…  

Тогда руку перед собой выставил – ту, что с зеленым наростом – потряс.  

– Не подходи!  

Теперь точно должна была, если не завизжать, то шарахнуться прочь. А она сделала то, что никак не ожидал. Шагнула вперед, схватила обеими руками о зелень и дернула…  

Пс-с-с! Зелень оторвалась. Не то чтобы больно, но ошпарило. Стрелок на руку уставился… Ни следа зелени! Думал, сейчас же кровь пойдет с того места, где мерзость лепилась, но только розовую кожу видел и слегка зудело, но это могло и оттого, что волосьев на руке поубавилось.  

Женщина небрежно водоросли в сторону отбросила. Вернулась к люку, подняла пакет.  

– Штаны одень!  

Пакет ударил в грудь и упал на пол.  

– Какой ты, право… – сказала Женщина, потом подобрала слово и убежденно бросила:  

– Неуклюжий!..  

НИЖНИЙ УРОВЕНЬ  

Отдыхали. Стрелок тупо молчал, не спрашивал – куда спускаются, в какую «тар-тара-ры». Отстойник означал конец всему.  

Снизу тянуло теплом, будто в парную спускаешься. Стены колодца неровные – грубо, неумело залитые холодным жидким стеклом-пенкой, вдобавок и без прокладок изолятора – наплывы уже крошатся. Долго такие стенки держать не будут. И опять-таки крошка – стеклянная пыль! – для легких очень вредная…  

Стрелок как поймал себя на этой мысли, так с ним чуть истерика не случилась. Надо же! О вредностях удумал в Карантинном Отстойнике!  

Остановился, вцепился в скобы и ржал до слез, хотя баба эта сверху принялась ему едва ли не на голову садиться и кисти ногами давить. Сейчас, когда сверху наседала, Стрелок даже рад был, что она в штанах.  

Спустились. Просторно стало. Только еще жарче. И светло. Везде лампы понатыканы – неровно без системы – Стрелок знал такие: из Метрополии, разумеется, товарец. Хорошие лампы, только дорогие – говорят им энергии не надо. Лет десять, рассказывают, могут гореть без дозаправки. Точно ли, десять лет, никто не знал. Недавно их завезли – уже горящими. Целая фура таких пропала – думали свои – очень уж мэр бушевал, неделю весь город на розовой тревоге продержал. Вот, значит, где лампы-то. Хорошие лампы, но, как и все хорошее, не без дури. Включить-то включишь, но вот чтобы их выключить это уже – фиг! Так и будут все десять лет гореть. Если не врут, конечно...  

Чудеса, да и только! Отстойный барак под охраной, двойной колючкой окружен (еще и поверху по краю), ток пропущен от дураков и нищих, зараженным велено из барака не высовываться – приказ стрелять без предупреждения, а… А зараженных то и нет! Под бараком ангары! Потолок, хоть голову закидывай. Охренеть можно… Умели раньше строить. Это даже и не бункер получается. Уж бункеров Стрелок в своей жизни перевидал всяких. Засыпанный мусором завод. Вот он оказывается где… Еще одна легенда воплоти. Точно такой у Черной плеши сохранился. Но этот сильно порушен, а этот хоть сейчас осваивай! Когда же его засыпали, раз не помнит никто? Или это Свалка на него сама переползла, похоронила? Именно так, как рассказывают?  

Огляделся… Семь мордрыл на него уставились (это если и женщин скопом считать).  

– Я – Слухач! – сказала женщина и поочередно стала представлять всех, кроме девочки-соплюшки, что безразличная ко всему, сидела на корточках и двигала по полу разноцветными карточками, пытаясь составить какой-то узор.  

– Мастер, Хамелеон, Лекарь, Лунатик…  

Следующего – толстячка с отвисшими щеками – женщина, называющая себя Слухачом, внезапно ударила в живот – сильно ударила.  

– Желудок!  

– А это… – она кивнула в сторону Стрелка и сделала паузу:  

– Неуклюжий!  

– Я – Восьмой! – сказал Стрелок и не понял, отчего вдруг все замерли…  

СЛУХАЧ  

– Я никогда не выращивала Лидера. Я сама – Лидер! – сказала Большая Мама.  

Это был тот редкий случай, когда можно было вот так запросто, не напрягаясь, разговаривать с Лидером чужой группы. Лидер имел обыкновение говорить только с Лидером, а Слухачи являлись передаточным звеном. Слухач поняла, что акции ее повысились. Не хотелось только думать, каким образом сейчас Большая Мама связывалась с ней через своего Слухача. Ее Лидер, когда хотел пообщаться с кем-нибудь из Лидеров напрямую, всаживал в нее свой… Впрочем, нельзя сказать, чтобы Слухачу это не нравилось, каждый настраивается по-своему, но…  

– Хамелеон не нужен? – вкрадчиво спросила Большая Мама. – У меня Хамелеон подрастает – и мальчик. Хороший мальчик, послушный!  

«Надо же, – расстроилась Слухач, – Как это быстро слухи разносятся…»  

Не вслух расстроилась, не ментально, а глубоко-глубоко в себе. И тут же сообразила – не то новость, что Слухач в группе своим Хамелеоном не доволен, а новость, что это тот самый Слухач, что и раньше Лидером помыкала, теперь-то, когда новый Лидер – малолетка, полную власть в группе заберет! Не было еще такого, чтобы Слухач над Лидером стоял!  

– Нет! Хамелеон у нас хороший и здравствует! – это она нарочно произнесла не бубня – в полный голос, и не избежала искушения покоситься на Хамелеона – пусть знает, о чем речь!  

Сколько шансов у группы выжить с Лидером-малолеткой? Слышал ли кто раньше, что Лидеры бывают малолетними? Да еще чтобы не мужского пола!  

Лидер осознает себя Лидером, только когда он в возрасте. Это общеизвестно, это доказано. Лидер может получиться только из Отверженного. Но сначала ему придется осознать, что он Отверженный. Научиться ненавидеть. И доказать это на деле… И вот новый факт: девочка–Лидер! Удивительно ли что все так заволновались? Ее распознал старый Лидер и оставил вместо себя. Она сцементировала, не дала распасться, сгинуть группе. Пусть для нее это произошло неосознанно, но без этого ветер уже сдувал бы их пепел с площади…  

Странные времена настали – новые, беспрецедентные. Придется пересмотреть едва ли не основы. Во всех группах сейчас Лидеры головы ломают, а головы Слухачей болят от напряжений экстренной ментальной связи.  

Раньше ясно было. Все как по полочкам.  

Без Лидера группа гибнет сразу.  

Без Слухача, Лидер не получает информации, помощи от других групп, начинает делать ошибки, и группа опять-таки долго не протянет.  

И без Мастера это опять будет делом времени. Мастер – это руки группы.  

Дольше всего группа просуществует без Хамелеона, Лекаря, Желудка и Лунатика, но шансы на выживание, даже при потере одного из них резко падают. А если двух или трех разом? Раньше и думать о таком не хотелось. Но по счастью, для таких случаев и существует Убежище, где неполная группа может отсидеться какое-то время, пока ей не передадут недостающее звено из питомника Большой Мамы. Пока снова не соберется полное гнездо.  

Но Лидеров никто нигде никогда не выращивал!  

Но кто такой Лидер, если брать по большому счету? Координатор. Универсал. Знаток, удерживающий кучу сведений в своей голове, и умеющий мгновенно извлекать нужные в экстремальных ситуациях. Еще он психолог. Без этого просто невозможно управлять группой. Стратег, но до времени бесполезный. Как, впрочем, и все члены группы.  

К кому ближе всего Лидер?  

К Мастеру и Слухачу.  

Кто такие Слухач и Мастер?  

Окно в Мир и Руки…  

Слухач прослушивала окружающее, и все больше мрачнела. Совсем сдурели Лидеры! Может ли такое быть от переизбытка знаний? И есть ли в этих знаниях то, насколько связаны между собой… Слухачи?  

Лидеры жаждут редких знаний. Они зарываются в книги и буквально трясутся, если узнают, что где-то можно найти редкий экземпляр. Они готовы рисковать всей группой ради особо редкой древней служебной инструкции.  

«Вот, кстати, на этот крючок их и можно ловить, – не ко времени подумала Слухач. – Надо будет обдумать эту мысль. Потом… Позднее…»  

Лидеры обладают энциклопедическими знаниями той области, что требуется для выживания. А знания Лидера со стажем огромны.  

И еще Лидеры – убийцы.  

Стрелок тоже убийца. Потому он и здесь… На отпущенное ему время.  

КАПТЕР  

…Каптер был странный, не похожий на себя, доброжелательный, что ли? Будто отпустила его какая-то жесткая струна. Словно стержень из тела выдернули. Каптер вроде даже меньше ростом стал.  

Стрелок бы сказал:  

– Каптер поплыл!  

Но это он сказал, если б был в кругу таких же как он Стрелков, сидел в баре, и наверняка был уверен, что никто не стуканет… А сейчас не знал, что и думать. Привычно робел перед Каптером, но и словно меньше, хотя уж теперь-то, зная, что он один из уродов, должен бояться до судорог. Пока не убили, не порезали на мясо, не съели, решил-таки воспользоваться моментом, уяснить – есть ли надежда.  

– Отпустишь?  

– Вот в чем трудность, – сказал Каптер. – Зеленуха на сегодня считается неизлечимой. Ты умер. И кремирован. Вернее даже не ты сам, а одежа и вещи. Считай – символ. А потом тебя кремируют по настоящему вместе с бараком. Но это еще не так скоро. Это – когда ворота будем сдвигать.  

Умеет найти успокаивающие слова Каптер…  

– Квартирку твою уже выжгли со всем содержимым. Знаешь, как это бывает в подобных случаях. Так положено. Зато о неформалах можешь теперь не беспокоиться – для них ты тоже умер. И кстати, все стрелки были на твоей «кремации» – честь по чести проводили. Третий с Седьмым упились в усмерть, пришлось отгулы давать, остальные тоже были не работники, вызывал Стрелков свободных смен Восточных Ворот. Теперь оштрафую.  

– Не надо! – попросил Восьмой.  

– Воля покойного – закон.  

Каптер в глаза не смотрел, избегал.  

– Ты не переживай! – оживился он. – И как положено, декаду отметим, если конечно сам вдруг торжества не испортишь. Хорошие люди соберутся…  

Стрелок слушал, разинув рот.  

– Кстати, однокашник твой тоже был. Да, жив он, жив, не удивляйся! Правда, шеей теперь не крутить не будет – голова набок, да, похоже, так и останется. Швы дурные. Ваши лекари, не в пример нашим, много хуже. Живец твой, так удачно тобой дырявленный, слабоват пока для подобных дел, да и с левой руки...  

Каптер говорил долго, старательно. Про новости ворот. Никогда не видел, чтобы Каптер был таким словоохотливым, смуетливым. Про нового Восьмого тоже рассказывал. Говорил, уже все сошлись, что старый лучше был. Будто бальзам на душу лил. Но Стрелок себя удовлетворенным не чувствовал.  

– Где я? – спросил Стрелок.  

– Цех по переработке древесины. В округе лес рос… Не хмыкай – не мистика, не легенда, в самом деле – Лес.  

Восьмой и не думал хмыкать, слушал рассеянно. Легенду про лес он уже слышал неоднократно. Приевшаяся легенда про Большие Хвощи, которые вовсе не хвощи.  

– Это еще до того было, как Свалка стала Свалкой… В смысле – с большой буквы. Часть цехов так и уцелела под мусором, не обвалилась. Раньше строили на совесть – литые металлоконструкции, да и бетон высшей марки, а не сборные коробочки, как сейчас… Проводи до створа!  

Проводил. Задумался. Сразу же за спиной нарисовалась Слухач.  

– Хотя мы там наверху продезинфицировали – подышать захочешь, не выходи бы на поверхность – здесь чище.  

– А новые инфекционные?  

– Каптер предупредит – встретим.  

– Встретите?  

Слухач неопределенно прищелкнула языком.  

Стрелок постеснялся уточнять. Чего уточнять? Сами что ли инфекционники в пластик заливаются и складируются у дальней стены барака? Подробности? Стрелок давно уже перестал интересоваться подробностями подобных дел. Еще со службы. Особенно когда сам в подобных делах поучаствовал… Спросил Слухача про Каптера. Впрямую спросил – кем он их группе приходится? Если Лидер, то как они выживают на таком расстоянии от него?  

А Слухач вдруг разозлилась, орать взялась.  

– Каптер – бывший! Кругом бывший! Отсек себя от всех, когда группа его погибала. Сгоряча ли, с испугу, но отсек полностью. Ни одной нити к нему не тянется. Какой это Лидер, который Слухачей не слышит! Никто он сегодня! Пустое место!  

Стрелок слушал и на ус мотал. Что-то сильно Слухач злиться. Знать, не столь «пустое место» Каптер, либо было что-то у них раньше…  

– Значит, Каптер – не Лидер? – переспросил Стрелок.  

– Каптер – такой, какой ты! Почти.  

Почти не считается. Но тут интересно, кем его считаю сами уроды. Если человек, то против них? – осторожненько подумал Стрелок и тайком глянул на Слухача – не прочла ли?  

– Нет!  

Так прочла или не прочла? Повторилась? Сама себе ответила? Значит, такие сейчас будут выводы: Каптер раньше имел гнездо, но ему его повыбили, а связи отсек, чтобы нового гнезда не создавать. Он еще и однокашника его плохо зарезал, чтобы откачать смогли. Нарочно, похоже. Не верится как-то, что глотки разучился резать… С уродами заигрывает – это понятно. Не заигрывал бы – давно холодным был…  

Стрелок собирал информацию по крупинкам. Снова осторожно глянул на Слухача, но спокойней – знал уже, что ненаправленную мысль ей не прочесть. И вверх посмотрел, на высокий темный свод – неуютно как-то. Это сколько всего там над головой ползает! Зябко подернул плечами. А вот сдвинут ворота, конец придет Отстойному бараку. И всему этому под землей конец. Заложат термический заряд, выльют несколько цистерн концентрата, чтобы растворил все, что можно. Потом, на всякий случай, еще термита – уже другого, заплавят все. Жидкое озеро получится – покипит, погорит, застынет. Процесс привычный, отработанный – все по инструкциям.  

«Жаль, что такая прорва продуктов погибнет. Сейчас на Черном рынке… – размечтался, расслабился Стрелок…»  

– Не пропадет! – будто кольнуло в мозг. Покосился на Слухача – та смотрела внимательно.  

Вслух, что ли сказал? Губами причмокнул с сожалением?  

– Знаешь, сколько нищих погибло на Свалке? – спросила неожиданно. – Хотя бы в этом году?  

– В мою смену двое.  

– В твою смену меньше всего. А смен восемь! Понимаешь – восемь! А ворот?! А сколько не погибших, а калеченных?  

– Да, вот и недавно один обе кисти потерял, – оживился Стрелок.  

– Кисти – ерунда, – отмахнулась Слухач, – кисти ему Лекарь нарастит. А вот как вспомнить…  

И тут она принялась вспоминать про какое-то особое уродство, но Стрелку стало не до ее воспоминаний… То есть, как это – кисти обратно нарастит? – ошарашено думал он. – Это что? Пришьет что ли? А от кого тогда отрежут? Вряд ли от другого нищего – смысла нет. А из прочего более всего ласты с крючками от Л-зубатки подходят. Ими и хватать можно и плавать. Удобная штука. Но тут он представил человека с такими причиндалами и скривился.  

По счастью, Слухач в это время трепалась о невосполнимых потерях среди уродов, и кривота Стрелка оказалась – как там говорится? – в дугу.  

А что если голову нарастить к туловищу? – никак не мог успокоиться Стрелок. – Или туловище к голове? Хотя, пожалуй, не успеют. Что голове без туловища, что туловищу без головы – все одно кирдык.  

Нет, не успеют, – еще раз с сожалением подумал Стрелок и неожиданно для себя пожалел уродов.  

Слухач что-то уловила. Или ей показалось. По-новому взглянула на Стрелка.  

– А вот как вспомнить, что на Западных и Северных Воротах одновременно по Слухачу погибло?! Ты хоть понимаешь, что Слухачи не каждый год рождаются?  

Стрелок вообще не понимал, как рождаются Слухачи, Желудки, Хамелеоны и им подобные, но расспрашивать и уточнять почему-то не хотелось. Кто их знает, может они яйца откладывают, как те самые лехидны?  

А может даже сумчатые они! Хотя… – он посмотрел на Слухача, – не похоже. Вот бы раздеть и посмотреть, чем она от людей устроена?  

Тут мысли его переключились совершенно в другую сторону. Интересные стали мысли. Как у ихнего полу что устроено? Правда ли, как говорил Шестой, «то самое место» даже зубы имеет? И если вдруг что не по ней, так она мужской особи – чик! Вот сейчас просто идеальная возможность спросить, но почему-то боязно.  

Ладно, в другой раз, если не сожрут, – опасливо глянул. – Конечно, тогда-то Шестому никто не поверил. Как это так? Да, к ним же ни одна особь мужского пола и на выстрел не подойдет. Даже, если эта особь – есть окончательный урод. Течка ли, нет – фиг кто рискнет! Но, вишь, как оно оборачивается… Раз они заново умеют кисти отращивать, то другое, пожалуй, и попроще будет. С костями возни нет. Интересно… Тогда все меняется. Тогда все становится на свои концы. Вот бы ребятам рассказать!  

– Что-то спросить хочешь? – Слухач смотрела внимательно.  

Восьмой вздрогнул. Зарделся. Промямлил что-то невразумительно. Про то, что не все ему по жизни везло, и не все ему в этой жизни нравилось и нравится.  

– Не понравилось?  

Тогда решился сказать в прямую.  

– Толстячка вы своего избиваете, кому не лень, и все норовите в живот пнуть. Даже, видел, ногами!  

Стрелок уже неоднократно наблюдал, как все кому не лень, походя, били толстячка. А Лунатик так и вовсе, каждый раз подпрыгивал и носком ноги в брюхо! Мужчина с обвислыми щеками хныкал, но не убегал, даже не пытался увернуться.  

Слухач заразительно засмеялась.  

– Ой, не могу!  

Повалилась на пол, будто у нее начались колики.  

В ангар ворвались Мастер и Лекарь. Узнав в чем дело, Лекарь также уселся на пол и стал всхлипывать от смеха. Мастер привалился к стене, лица его не было видно. Постепенно собралась вся группа. И, казалось, что уже весь ангар гудит, заполняясь смехом. Смеялся и сам толстячок, вытирая слезы со щек.  

Наконец, Слухач пришла в себя, отдышалась и уже серьезно сказала Стрелку:  

– Если его не бить, он умрет.  

И добавила:  

– А бить надо по животу. Знаешь, почему бьем? Закисел надо постоянно шевелить. Зато он в отличие от нас может жрать все! И жрет!  

Вспомнила, как Лидер с Мастером еще совсем недавно привязывали Желудка к стулу с дыркой, пихали снизу бак и заставляли жрать дробленую пластмассу разных видов, в определенной, понятной только им последовательности. Подумала, а стоит ли рассказать, как Желудку во время последней эпидемии скармливали бурые хвощи с Северного склона, а потом Лекарь вынуждал всех его мочу пить? И пили. И не заболел никто. Решила повременить… пока…  

Когда с Желудком работали Лидер с Мастером, то уже более никого к нему не подпускали – сами в определенные часы кормили и лупили в брюхо. Каково ему будет узнать, что из отходов, гм… – понятно, каких отходов – Мастер с Лидером готовят свои бомбочки?.. Готовили, – поправила она себя.  

А у соседей Желудок так, просто-напросто, взял, да и взорвался – полгруппы накрылось. И про то пока не стоит рассказывать, что Желудок, когда расстроен сильно, перерабатывает непищевое в пищевое – если не брезговать вполне съедобно. Когда с Желудком работают Лидер, Мастер или Лекарь, лучше и без их просьб держаться подальше. Уж очень это… Сейчас впервые задумалась – то, что он ест все, означает ли, что ему это нравится?  

– Зачем я вам? – спросил Стрелок.  

Смех моментально смолк.  

– Научишь ее убивать! – сказала Слухач и показала на девочку…  

ЛИДЕР  

Сон, еда, работа. Работа, еда, сон… Упреки. Опять будет одно и то же. Восьмому сказали – готовь, как на собственную работу.  

– Какую?  

– А как на Свалке!  

Умора, да и только! Там же стрелять надо! – громко думает Восьмой. – Кто мне теперь оружие даст? На пальцах предложат учить, без оружия?  

Но ничего не говорит. Работа есть работа. Он живет, пока работает. Потом умрет. Слухач его едва ли слышит, приходится пересказывать все Слухачу.  

– Учить будешь так – ты говоришь мне, я разъясняю Лунатику, а потом мы вместе внушаем это Лидеру – чего непонятного? – втолковывала Слухач. – Кратчайшая цепочка, все пойдет быстро – уж, поверь! Ты только чувствуй, как убивать правильно, как сам это делал. Приступай!  

– Прямо сейчас?  

– А чего ждать? Похеровчиков?  

Восьмой попытался. Честно попытался. Но похоже сам и не знал – что такое убивать правильно. Теоретически правильно. Впервые задумался. Сперва Слухачу, чтобы та Лунатику, чтобы тот навел картинку с мыслей. Но уже на Слухаче все застревало, хотя Лидер все поняла – практическая правильность заключается в том, что убить быстро – еще до того, как об этом подумал. И поняла, что помощи от такой учебы будет мало. Как может дело обогнать мысль, если Слухач даже мысль воспринимает неправильно?..  

Восьмой растерян – зачем учить девочку? Пусть даже и обзывают ее Лидером, но какой это Лидер? Лидеры страшные – они неуловимые, о них только на допросах таких вот малозначительных уродов и узнают. Убивать! Не проще бы такое привычное людское дело брать на себя их уродским мужикам? Мастеру, вот, прямо-таки природой предназначено! И даже Лекаря можно обучить – здесь просто знание наоборот, в другую сторону. У Лекаря должно получиться. Спрашивает Слухача и еще больше озадачивается.  

– Мы не убиваем. Нельзя! Среди нас только Лидер имеет право…  

Восьмой рот разинул, да так и застыл. Смешной он! Потом так понял, что над ним попросту измывалась, шутки такие – уродские! Юмор у них такой туповатый, типа – в брюхо надо бить, чтобы пища переваривалась. Попробовал бы ему кто стукнуть – он тоже сострил бы в ответ, но уже по-человечьи – заблевал бы всех с ног до головы. Уроды, что с них возьмешь! И Восьмой тут же решил выбросить эту чушь из головы. Не хотят правду говорить – не надо!  

Смешной он!  

– Машинку дашь? Сейчас дашь? – спрашивает настойчиво. – Как ребенка учить без оружия?  

Слухач смотрит в глаза, потом прислушивается.  

– Нет, сейчас ты только думаешь, что не будешь в нас стрелять. Мысль тело не догоняет!  

– Вот сказала-то! – сердится Восьмой, но неглубоко сердится, потому как сказано едва ли не его собственными словами. Не спорит, решил, что разобрался с главным, что после Каптера здесь всем Слухач заправляет.  

Слухач правильно все сказала. Стрелок многих застрелит. Но меня нет. Смешной он!  

Восьмому все внове. Все интересно. Он как ребенок, как половина меня – это Каптер про нас подумал, и Мастер так подумал, и Слухач обязательно подумает – а остальные не такие опасные.  

Только Каптер – вовсе не Каптер. И как все не замечают?  

– Лунатик только на вас умеет картинки навешивать? А на людей?  

– Мы – люди! – глухо и с ненавистью говорит Слухач и уходит, гулко припечатав дверью.  

Чего это она? А – понимаю – Каптер! Ей от Каптера боль.  

Двери хорошие – старые, такую бы в дом, – думает Восьмой, но вслух боится – он многое боится вслух, а такой открытый, что почти все его читают – не надо ему смелости.  

– Эй, Мастер! А есть у вас дом?  

Мастер пожимает плечами…  

Почему спросил? – думает Восьмой, – Не хотел же спрашивать. Слухач чего-то взъярилась на пустом. Это все женское – у них часто так. Лидер, наверное, тоже умеет взбеситься – не смотри, что девочка, да и совсем недавно человеком была...  

Я – человек или не человек?  

«- Кого стрелять? » – спрашивает Лидер беззвучно.  

– Всех! – вздрагивает и оживляется Восьмой.  

«- Почему? »  

– Потому что – уроды! Всех! Тех, кто в твою сторону нацелился, двинулся, и тех, кто остановился, задумался, с какого места тебя удобнее будет жрать, и уж совсем обязательно – тех, кто отступает, потому как, не иначе для того, чтобы разбега взять побольше, с лету в тебя вцепиться!  

Восьмой взопрел от такой длинной речи. Понимает, что горячится, но остановиться не может.  

«- Почему? » – еще раз спрашивает Лидер.  

– Потому что – уроды! – привычно аргументирует Восьмой и с запозданием соображает, что говорит что-то не то, не к месту.  

«- А мы? » – спрашивает Лидер.  

– А мы – нет! – отрезает Восьмой, и только теперь замечает, что Лидер разговаривает с ним не разевая рта, даже не смотрит в его сторону, занимается собственным – перекладывает картинки в новый узор.  

Восьмой еще что мямлит, скорее машинально, озадачивается от собственных слов, поправляется, явно стараясь убедить себя.  

– То есть, в глазах других мы теперь, конечно же, уроды, но не такие, как те…  

Он неопределенно машет рукой.  

«- Какие – те? » – настойчиво допытывается Лидер. «– Которые маленьких обижают? »  

– Да! – подхватывает и явно радуется Восьмой. – И детей пугают по ночам!  

Одновременно думая, что все ж таки, три Лидера за три дня многовато для одного. Или, скорее, два с половиной – покосился на девочку. Другие, бывает, всю жизнь проживут и не с одним уродом не встретятся, за исключением, разумеется, тех, кто по праздникам небо коптят возле мэрии. А он, право, везунчик...  

Когда наряд их – охранение – вырезали, какой-то дури нюхнул. Облачко перед ним распылили – не уберегся. Парализовало. Все понимал, видел, а двинуться не мог. Потому и вынужден был любоваться работой двух Лидеров разом. Отставного, что теперь Каптером работает, и «крестника» своего, которому самолично руку оттяпал. Как же! Как же! Узнал того живучего бродягу, что ушел со скатом на плечах.  

«Работа» этих двух Лидеров была не просто не ахти какая, а отвратная, настолько неловкая, что могла взбесить, но причины тому были уважительные – это Восьмой уже здесь сообразил – Каптер разомлел от долгого общения с людьми, а второй, – бывший его Восьмого, живец, которому самолично руку оттяпал – так понятно, что с непривычной стороны ополченцу горло резал. Рабочая-то ручонка на полке теперь, у господина Начальника…  

Видит руку, показывается рука, шевелятся пальцы, ищут за что ухватить – смотрит как из хранилища – еще одной дыры – вылезает Желудок. Руки его по локоть то ли в говне, то ли в расплывшемся пайке неограниченного срока хранения. Вот он нюхает пальцы, облизывает и загадочно улыбается. А это значит, скорее всего, в пайке, – думает Восьмой лениво – у него, глядя на Желудка, мысли выползают жирные. Не сальные, а именно жирные – мысли о вечной сытости, довольстве, благополучии…  

ЖЕЛУДОК  

Жарко. Двигаться, что-то делать никому жутко не хочется.  

«Я – умный! – подумал Желудок, глядя на Стрелка. – Хорошо стало. Уроды нашли себе новую игрушку. Как сказал бы сам, вспоминая то, что более всего запомнилось в детстве? Обожаю, когда меня лупят палкой по голове, когда это прекращается – такое испытываешь удовольствие! »  

Желудок бесстрастно, не мигая, как умеет только он, смотрит на Стрелка.  

«Пока не наиграются с новеньким, так и будут лупить его по животу ли, не по животу… – найдут, где побольнее. На то они и уроды! – подумал с ненавистью. – Мама кормила вкусно. Потом мама умерла. Была какая-то тетка, вроде родственница? Мама следила, чтобы в рот лишнего не брал, а той было все равно. Только смеялась. Где ей было понять. Тогда и попал в первый раз в клинику. Сделали операцию, вынули много чего – удивлялись. Сколько мог, пытался удержаться. Потом опять клиника. Доктор был новый – либо сам урод, или работал на уродов. Уроды знают, как лечить – бьют в живот. Говорят – закисел надо шевелить, а то погибнешь. Больно… Умом понимаешь, что надо, но больно. Ушел бы, но кто тогда бить будет? Не уйти. За то, что был с уродами, разбираться не будут, сразу же… как тех, что на площади. Страшно... »  

«Сначала была группа Большой Мамы… которая и не мама вовсе, а очень большая …»  

Тут Желудок особенно тщательно продумывает про нее нехорошее слово и улыбается, будто отомстить. Желудок счастлив тем, что может думать про прошлое как хочет – за это его не бьют. Еще раз довольно улыбается – соображает, что когда-нибудь ему будет разрешено плохо думать и про настоящее.  

«Всегда может быть хуже. Нашелся покупатель. Отправили в группу, где Желудок преждевременно сдулся и уту же понял почему – от экспериментов Лидера с Мастером. Ему говорят, что везде так, – это со всеми Желудками. И не вспомнить, какое имя раньше носил, и некого спросить. В подземке старый Лидер скукожился – легче стало. Теперь все притихли. Теперь еще легче. Все новенькими увлеклись. А раньше все… Лекарь приятный, а иной раз как с цепи срывается – заставляет жрать такую дрянь, такую горечь… и не отходит, пока вся не выйдет из организма. Тем путем выйдет – ему все равно. Нашли ходячую биофабрику! Уроды!.. »  

Урчит, клокочет в брюхе у Желудка. То мелодично, то пугающе. Все привыкли, только Девочка-Лидер, как и Стрелок, иной раз вздрагивают, пугливо смотрят – Стрелок от неожиданности, а Лидер – боится, что он взорвется.. Желудку нравится, что за него переживают, и так похоже, что даже бояться. Это новая мысль. Интересно, а что будет, если попробовать взорваться? Кого рядом хотел бы видеть? Чтобы очень рядом…  

МАСТЕР  

Безрукие кругом. Неклюжие. Плохо жить среди безруких. Плохо, что Лидер умер. Только Лидер был с руками. И с головой… Кто теперь задания давать будет? Новому Лидеру самому задания дают. Почему надо выращивать себе учителя? Когда такое было? Когда вырастит? Вырастит ли? Успеет? Если Мастера в другой группе выбьют, надо туда уходить… Как узнать – когда?  

Плохо, что только Слухач связь держит. Неправильно это. Плохо, что Лидер молодой. Плохо, что восемь, когда только семь должно быть. Чужак в семье. Кругом все плохо. Семь должно быть, а не восемь! Всегда так было. Чужаку жить до тех пор, пока молодой Лидер возьмет все, что нужно – знания его и умения. Восьмой должен уйти, но ничего не унести, только отдать. Семь должно быть. Лидер молодой, он за полную единицу считаться не может, пока Стрелок восполняет – он тоже однобокий. Пока за семь может считаться. Пока соблюдено. Потом будем выравнивать. Когда? Когда семь с половиной будет? Или позже? Как это считать? Как узнать, что другие про это думают? Что в группах говорят?  

Старый Лидер много знал – через Слухача слушал, но не доверял ей. И спускал много, баловал. Почему так? Слишком старый был? Теперь только с ее слов знаем – что наружи делается. Неправильно это, что только Слухачу слушать дано. Раньше было правильно, а теперь уже нет.  

Плохо… Сколько всего так и не реализовано! Как теперь? Самому попробовать? Разве можно такое? У Лидера спросить, чтобы разрешил? А как, если Лидер неправильное решение примет – насчет того что можно или нельзя? Какое решение правильное? Как теперь узнать? Плохо, что Лидер молодой… С Лидером стали обращаться тоже неправильно – будто теперь он не совсем то. Как все меняется! Слишком быстро – не успеть. Лидер сам должен знать, что для группы лучше, и сам задание давать. Когда будет знать? Неправильная группа. Скоро гореть всем. Плохо…  

Мастер отрастил на кончике пальца глаз. Он занимался этим тщательно, осторожно – одних только нервных окончаний сколько нужно провести, соединить… Он выращивал его долго, едва ли не неделю – дело было новое, незнакомое. Не слышал, чтобы кто из Мастеров додумался до такого. Хотел сперва договориться со Слухачом, чтобы расспросила, но потом решил – все сделает сам.  

Естественно, что ослеп на один глаз на голове – ничто не дается даром. Перевел рецепторы. Пришлось сделать и металлический колпачок – трубочку – надевать на палец с глазом. Это после того, как по неосторожности едва не выбил его.  

– Ситечком прикрой, – посоветовал Стрелок. – Видел я такие в Метрополии, надевают, чтобы иголкой пальцы не сколоть. А трубку загримируй под повязку с бинтами – будто палец сломан. На бельмо свое линзу – чтоб не так приметно было. Есть такие… – и принялся вспоминать, как в увольнении его удивила подружка, когда сняла с себя вроде все, что только можно снять, но вдруг полезла пальцами в глаза и вынула из них стекляшки, а глаза-то у нее оказались другого цвета – хорошие, добрые глаза, вовсе не колючие как показалось вначале.  

Мастер заинтересовался, Хамелеон тоже прислушалась – интересно! – это же означает, что и некоторые вещи можно использовать как костыли организму, не так изнашивает… Слухач же тут как тут под приятные разговоры. И конечно же рассердилась.  

– Теперь понятно, почему Мастер в картинки выигрывал! Удобно банковать с глазом на пальце!  

Восьмой, должно быть, много знает, почти как слабый Мастер, и уж точно больше, чем та, из кого Лидера пытаются вырастить. Лучше бы Восьмого списать, и маленького Лидера списать, а Каптера вместо них, хотя и говорят, что он слишком очеловечился…  

Как Лидером стать?..  

ЛУНАТИК  

Каждого должна манить своя иллюзия, иначе пропадет смысл движения. Если не подвешивать иллюзию, не будет и направления. Группу развивают и усиливают иллюзии. В том числе и иллюзорная вера, что все обойдется. Обойдется ли на этот раз?  

Проще всего внушить Лидеру, что он – Лидер. Но такое возможно, когда он почти не человек, становится над ним, и никогда не получается с маленькими детьми.  

Не внуши Мастеру, что он Мастер, кем бы он стал в этом случае? Поднялся бы до той степени совершенства, что… А Лекарь? Без страсти лечить кем бы он стал? А Хамелеон, которой внушено, что может прикинуться кем угодно, и лишь поэтому она в полной мере развивает свои способности и становится полезной группе.  

Что внушить Восьмому, и можно ли ему что-нибудь внушить?  

Что добавить? Что изъять? Какое дать направление, чтобы все снова приобрело смысл? Хватит ли на это сил?  

Восьмой, как только проснулся на табурете у лежака обнаружил свою пропавшую машинку, о которой когда-то горевал, именно ее – с глубокой царапиной на деревянной рукояти. Потянулся, схватил и неожиданно вывалился на пол – ни табурета, ни машинки не было.  

За огородку плечом к плечу ввалились Слухач с Лунатиком. С округленными от восторга глазами, возбужденно заговорили, перебивая друг друга…  

– Получилось!  

– Что получилось?  

– Это ты видел, а не мы! – сказала Слухач и потребовала у Лунатика: – Ну-ка, попробуй еще раз!  

– Теперь не выйдет – он уже знает и ждет! – капризно сказал Лунатик. – А он сильный, его трудно ломать – у меня и так башка раскалывается, пока будил.  

– Не получится, если ты будешь ожидать, – сказала Слухач и приказала: – Не жди!  

– Чего – не жди? – бестолково спросил Восьмой.  

– Ты сейчас в ожидании! – заговорила Слухач. – Но поскольку ты все время в ожидании быть не можешь, и знать не можешь, чего тебе следует ожидать, то все зависит от Лунатика.  

Стрелок задумался, почувствовал, что мысли идут набекрень, еще почувствовал, что-то теребит его штанину, глянул вниз и обомлел:  

– Йеб!  

Мотанул ногой… Йеб оторвался от штанины, отлетел, попал в застекленную раму – выбил стекло, осколки зазвенели, рассыпались по полу.  

– И много у вас тут этой гадости?! – возмущенно спросил у Слухача. – Ведь ядовитый!  

– Ты уверен?  

– Ну?  

И снова взглянул на стекло. Стекло было целым.  

– Что ты видел?  

– Кардинала с четырьмя клешнями! Красного!  

Слухач взглянула на Лунатика.  

– Я вообще-то наводил бледную спирохету в шестьдесят раз больше от стандартной, – смущенно признался Лунатик. – Очень их мужики бояться.  

Ушли…  

Восьмой никак не мог заснуть. Без машинки чувствовал себя голым, беспомощным. Тут же вернулся Лунатик, присел рядом. Стрелок какое-то время вяло посопротивлялся, потом будто ухнул в какую-то яму…  

Снился Красный Дом. Этот сон не снился Стрелку уже много-много лет. Первый Стрелок – самый старый из них – как-то рассказывал про него одну из своих легенд. которых знал их множество. Объявлял, что все они правда, и частью достались от отца – тоже Стрелка. Старые рассказы часто превращаются в легенды, когда умирают последние их свидетели или участники, и уже никто с уверенностью не может утверждать – правда это или ложь. Восьмому особенно нравилась именно эта – звучала, как мечта. Рассказывалось, что есть где-то в центре Свалки хороший мусор – чистый, легкий, негорючий. И что окружает он дом, делает его безопасным и надежным. Лежит он в нем, как горошина в пуху. И что дом этот не простой, домов на свете много, а это – усадьба. Старая усадьба. Что такое усадьба Стрелок, дитя города, доподлинно не знал, подозревал – что-то большое и красивое и почему-то из красного камня. Откуда взялся красный камень в его грезах, сообразил позже. Когда словно что-то ударило под сердце, шага вперед ступить не мог, остановился на миг, остолбенел, а капрал второго взвода (откуда взялся) натолкнулся на спину, обошел, встал перед ним, обругал матерно, замахнулся… И вот – чпок! – нет уже капрала, а все, что можно от него собрать, красненьким на соседней стене выложено… Большой красной кляксой, что-то напоминающей, чем-то важной. Тогда местные несоглашанцы впервые применили настенные мины направленного действия, подобно войсковым ЭР-200 и ЭР-500 (эти отличались только по количеству шариков). Настенная мина стояла бестолково – вместо того, чтобы вдоль улицы шурануть, постепенно расширяя сектор и охватывая всех, кто на ней, почему-то поперек. Восьмой не смог шагнуть под луч, что-то не пустило, а капрал шагнул…  

– Неэкономично сработано, – заявил взводный. – Такую вещь, да на какого-то капрала затратить!  

А Восьмой ходил тогда словно больной, все пытался вспомнить и вспомнил-таки. Да и откуда могут быть его сны, как не из самого раннего? Когда все они были голышами, и рисовали обломками красного кирпича на белых, только что возведенных стенах заграждения? Забор был начат Сумасшедшим Мэром, но не им заброшен. Забор был гордостью голышей, так как прошел по их территории, и только они отвоевали право рисовать на нем. Насчет рисовать, быть может, и не совсем точно сказано, его больше исписали короткими комментариями к условным циничным картинкам. И даже во сне Стрелок умудрился смутиться. Но был тогда, прямо-таки гвоздем врезался в память, кем-то нарисованный дом, похожий на мечту. Когда Стрелок пытался представить себе Усадьбу, она чем-то была похожа на этот красный рисунок… и не слышал о чем говорили рядом.  

– Уверен, что он не будет в нас стрелять, если получит свою машинку?  

Лунатик пожал плечами, потом кивнул и посоветовал.  

– Пусть Хамелеон собственную иллюзию наведет.  

– Это какую?  

– Вашу собственную, ему разнополую.  

ХАМЕЛЕОН  

Мы не меряемся размерами молочных желез – нам это не надо, потому как тут речь может идти лишь о качестве, да вкусе тех, кого мы на эти железы пытаемся поймать. А чем же еще тем меряться, кого она так плохо понимает? Только тем, что висит? А стоит ли оно того, когда висит?  

Язык тела точнее сказанного голосом. Вот Слухач смотрит на Хамелеона, смотрит на Стрелка и чувствует раздражение – бесит ее то, как они сами разговаривают, смотрят друг на друга. Ловит движения, выражение лиц, одновременно пыталась прочесть направленные мысли… и понятно что думает сама.  

Хамелеон – до старости без морщин, пока не обленится совсем. И цвет кожи, какой хочет, может выставить, хоть как у младенца. Хамелеон – женщина завидная, захочет понравиться – понравится всегда. Вот только в соитии у них бывают заминки. Здесь они себя уже не контролируют. А какая женщина, по правде говоря, себя проконтролировать сможет, если соитие хорошее? Если фон розовый, если на однотонной подстилке, то еще сойдет, а как если в экстремальных условиях? Один нетерпеливый прижал Хамелеона к кирпичной стене. А стена-то красного кирпича… Бр-р!... Жаль сама не видела, какие глаза были у того мужика, когда он, наконец-то, разглядел – какой кирпичный угол домкратит… Вот сейчас Слухач решает, а не рассказать ли про это Стрелку? Или наоборот не рассказывать? Пусть разочек нарвется – не полезет на Хамелеона! Разок можно отпустить поводок. А тот случай, когда на полу было в черно-белую клетку? Ну, а как подобная ситуация и у него полностью охоту отобьет? Ко всему… и ко мне – да еще пожизненно? Да и Лекарь не поможет? Бывало же такое? Мужчины, которые на Свалке работают, редкой и сложной системы. Достанет ли крепости нерв, чтобы на всю оставшуюся жизнь не позабыть, как это вообще делается.  

Хамелеон решает не торопиться, и ключик к Стрелку подбирать, его не ломая, можно охаживать, тела меняя как костюмы, но не вдруг, не сразу, чтобы не спугнуть. Вчера брюнеткой, днем ранее – блондинкой. Сегодня, готова пари держать, рыжей себя показать… Подумала и непроизвольно рыжеть стала. Глянула в воду, точно – рыжая! – легко на помине! Еще и веснушки нацепились, и не только на переносицу, а и на плечи. До чего же легко получилось на этот раз. Тело дело свое знает. Вот уже и манеры получше, и формы. Вчера зад был великоват – ему не понравилось, манеры более вульгарные – отстранился, сегодня за счет зада грудь увеличила…  

СЛУХАЧ, СТРЕЛОК, ХАМЕЛЕОН  

«Опять сиськами трясет, и каждый раз, словно невзначай – неужели ему понравится? Она и старше меня! – сердито подумала Слухач. – Лет этак… На два – точно старше!.. Придурок! »  

Стрелок почувствовал, будто что-то кольнуло в спину, обернулся, рассеянно поискал глазами, дотянулся, почесался, опять глянул на Хамелеона, озадаченно сморщил лоб, будто припоминая, и вернулся к прерванному разговору.  

– Женские глупости не пропадают, они суммируются, – назидательно сказал он.  

– А мужские? – невинно встряла Хамелеон, и уставилась на него широко раскрытыми глазами.  

«И даже слишком широкими, – обратила внимание Слухач. – И их тоже подправила, зараза…»  

– Мужчина не совершает глупостей – только ошибки. Из-за трудностей общения с женщиной, они ему списываются, – серьезным тоном пояснил Стрелок. – Там!  

Он указал пальцем вверх.  

– Ух ты! – сказала Хамелеон.  

Слухач слушала и постепенно свирепела.  

– А женские глупости, значит, суммируются? – не выдержала она.  

– Да! – обрадовался Стрелок понятливости собеседниц. – И когда общая доля этих глупостей превышает чашу терпения мужчины, он придает ей урок. Сам преподобный Х-би-семнадцатый велел нам наказывать женщин по субботам и любить их по воскресеньям. Думаю я, и моя религия должны вам понравиться.  

– Да?.. – едва не задохнулась от гнева Слухач.  

– По двум причинам, – невозмутимо продолжил Стрелок. – Во-первых, чаша терпения моего велика, а во-вторых, мне больше нравятся воскресенья, а не субботы.  

И хитро улыбнулся. Ему здесь, вдруг, внезапно как-то все стало нравиться. Новая работа была не обременительной. Стреляй, да учи. Пайка хорошая. Не такие они и страшные. Даже совсем не страшные. А уж Хамелеон…  

Тут Стрелок не выдержал, скосил глаза в разрез, мысли стали сальные, грязные...  

А Слухач взорвалась – погнала мыться…  

Многое было внове. Среди всего прочего непривычная, отчасти раздражающая, тяга уродов к чистоте. Будто все они какие-то благородные с Метрополии! Хотя лежать в теплой ванне Стрелку быстро понравилось. Он забирался в нее неспешно, опуская одну, потом другую ногу. Мурашки начинали бегать. Стрелок с любопытством смотрел, как на коже, на волосках скапливаются пузырьки воздуха. Прозрачная вода большая редкость, ее обычно подавали только в барах, за деньги, а здесь ты словно сам в бокале, как вызревшее обжаренное и брошенное туда семя мкхота. Слышал краем уха, что в Метрополии, у Чистых, принято мыться едва ли не каждый день. Поскреб вечные, сколько себя помнил, прыщи под волосьями, что стали бесцветными, а некоторые даже сгинули.  

В закуток пришла Хамелеон – стала нахально пялиться. Стрелок зарделся, спешно прикрыл мохнатой теркой свое «главное», поглубже, уже с плечами уселся в ванной, подогнув колени – плеснуло через края, потекло по полу…  

Лекарь доковылял, бросил в ванну какого-то дерьма, из-за чего вода сразу стала мутной и даже, как показалось Стрелку, чуток липкой. После чего отошел в сторону и занялся любимым делом – своими пухлыми розовыми ладошками, удивительно сильными, легко ломать древние доски на щепу, отделяя окаменевшую смолу, и выкрашивая ее уже порошком в одну из многочисленных склянок, заправленных в широкий пояс. Смола рассыпающаяся белесым порошком, пахла влекуще, хотя и не так, как в баре у Ника – заставляла думать не о том, что рядом и даже под руками, а более вечном, непоколебимом…  

ЛЕКАРЬ  

/…/  

«Тупые! Все тупые! Почему так? »  

Лекарь был зол, и не давал себе отчета, что зол, – просто не умел. Ничего не отражалось на его лице, ни на действиях. Разве что, говорил чуть чаще и фразы состояли не из пары слов, как обычно, а чуть больше, работал сосредоточеннее – в этом Лекарь похож на Мастера – не работать он не мог.  

«Ограниченно разумные! А почему? Потому что кровь направляют вниз, а не вверх, где ей положено все освежать! »  

Если Лекарь – то Лекарь навсегда, и более всего бесит отсутствие экспериментов, без которых нельзя проверить измышления.  

«Что бы такого Восьмому выдумать, когда придет время избавляться от него? Что на нем проверить?.. »  

СТРЕЛОК  

Вымывшись, Восьмой оборачивался в кусок брезента и ложился на большую широкую доску – возможно, что действительно настоящую. Ковырял пальцами с края и нюхал свои пальцы, порой отдавало чем-то свежим далеким – шумело в голове картинками какой-то зелени, шелестом, но не болотных растений, а чего-то высокого. Стрелку хотелось запрокинуть голову и рассмотреть то, чего не видел, направлял туда свои мысли, но и ими не мог охарактеризовать – слишком мимолетным едва ли не случайным это было…  

Потом спал, и диво как хорошо, и опять снилось что-то хорошее, которое, проснувшись, никак не мог вспомнить. От чего какое-то время грустилось, а потом появлялась жажда работать. Потолок ангара больше не давил тяжестью, и даже знание, что выше чертова прорва мусора со всякой живностью, не тревожило.  

А потом начинал тревожиться.  

Восьмой теперь об уродах знал столько, сколько ни одному муниципальному вконец напуганному дознавателю и не снилось! Да и что они могут знать? Что один из семерых – Лидер? Личность странная, пугающая; типа матки легуста, что кучкует группу вокруг себя, и что остальные быстро чахнут, если Лидера рядом нет? Но и тут, только на этом странностей Восьмому набралось выше крыши. Вот он, Лидер – он тут, он рядом – без него никуда. Вот, по идее, уроды молиться на него должны. Но никто на девочку эту – Лидера недозревшего – не молится. Вроде как считают – есть, и ладно. Ходят, будто не замечают. А Слухач, та и вовсе строга с нею, шпиняет, командует… Хотя тут только дурной не заметит, что ребенок к ней тянется. Временами смотрят друг на друга, молчат, но видно, о чем-то беседуют. О чем? Поди, догадайся.  

– Только Мастер умеет пальцы плющить? – не выдержал-таки, спросил впрямую.  

В ответ недоуменные взгляды. Будто не понимают, что у них спрашивают.  

Ладно… Попробуем по другому.  

Выбрал момент, отловил средь них самого пугливого вечножующего – самого среди уродов, как понимал, податливый, перед всеми заискивающего – прижал его в уголке – принялся доить на информацию. Только разогрел, как почудилось сверлит затылок. Оглянулся – матерь лухшии ее ити! – Слухач за спиной! С испугу несколько раз саданул Желудку в брюхо. А эта (стерва! ) улыбнулась и похвалила…  

– Растешь!  

И тут же принесла машинки – много! И богатство к ним – не крутку! – метропольские патроны!  

– Бери Лидера и приступайте. А жрать никто сегодня не получит, пока Лидер не расстреляет пять коробок!  

– Расстрелять? В пустое?!  

– Почему пустое? Поставь что-нибудь.  

– Да вы хоть понимаете, что это?!  

– Это ты все еще не понимаешь – зачем все это Лидеру! – срезала Слухач. – Принимай коробки! И пока не расстреляете, спать не ляжете, жрать не получите…  

Стрелку до слез жалко патронов. Расстрелять так запросто едва ли не полугодовую норму Южных Ворот?! Ну, разве не уроды?  

Снаряжал… Палили. Дым поднимался к потолку. Пытался объяснять – показывать, постепенно увлекаясь… Девочка-Лидер жаловалась на боль в ушах. Принесли откуда-то самодельную зимнюю ушанку, меха неизвестно какого зверька. Не со Свалки – Стрелок бы такой запомнил. Напялили ей на голову. При такой жаре не самое лучшее решение, но ничего не поделаешь. Стрелку было муторно, за патроны и за то, что слишком гулкий ангар, на просторе стрелять лучше. Шапка помогла, но теперь после каждой пары расстрелянных машинок, Стрелку приходилось сдергивать ее и объяснять этой, со слипшейся шевелюрой – почему опять все не так, да что, как и почему…  

У Стрелка пот стекал по подбородку и плечам, мокрая безрукавка больше не впитывала. Верх ангара постепенно затянуло кислым синеватым дымом. Мастер сидел рядом в своей излюбленной позе – на корточках, привалившись спиной к пластиковому баку из-под чего-то несъедобного – смотрел внимательно.  

Стрелок досадовал на остановки, на то, что не может закрепить кисть Лидера, сохранив при этом ее подвижность.  

В очередном перерыве, когда Лидер отдыхала, вздрагивая во сне, Восьмой из вскрытого цинка, доставал пачки патронов, рвал, отбрасывая в сторону коричневую бумагу. Патроны высыпал на стол горкой, а когда кучка грозила рассыпаться, сметал ее в таз с колотой эмалью. Потом снаряжая машинки, давно уже набил кровавые мозоли на пальцах, а снарядив звал Лидера. Она всякий раз просыпалась за секунду до окрика.  

Мастер внимательно следил за манипуляциями Стрелка. Отстреляли еще несколько серий. Лидер уже не реагировала раньше, чем ее окрикнут, и стала вскрикивать во сне. Что-то невнятное. Пришла Слухач, посмотрела…  

Нормы так и не сделали. Кисть Лидера распухла настолько, что стрельбы пришлось прервать. Мастер переглянулся со Слухачом, подхватил девочку на руки, куда-то унес.  

– Тебе Лекаря прислать? – спросила Слухач. – Или Лунатика, чтобы спал хорошо?  

Стрелок внезапно решился.  

– Бесполезно! – объявил. – Тут хоть убивайте, но Лидер ваш вовсе не Лидер! Как бы быстро не схватывала – это ребенок! Кисть слабая. С двух рук только. А так учить – смысла нет. Так ей при обидии мишеней не управиться – Свалка ее подберет и сама дырок понаделает. Кисть ей, пока не вырастет, не укрепить, как не старайтесь – ребенок, и все тут сказано.  

– Реакция? Скоростные качества? Если недостаточно, скажи, Лекарь подправит.  

– Да нет, пока хватает, – промямлил Стрелок.  

– Отдыхай! – сказала Слухач. – Жратва в коробке. Свет пригасим.  

Машинки забрали, унесли.  

Пока ел, вернулась, спросила.  

– Есть смысл кисти рук ей овзрослить?  

– Как это? – не понял Восьмой.  

– Допустим… Только допустим, что руки ей до локтя можно сделать взрослыми.  

– Это ее детские отрезать и новые наживить? – Восьмой внезапно испугался за собственные руки – а как вдруг ее собственные отрежут и Лидеру перешьют или переклеят – как там у них делается – а ему, и это еще повезет – ее детские, на вырост. А ведь могут и так оставить! Уроды ведь!  

– Не пойдет! – заявил он. – Центр тяжести сместится!  

– Как это? – не поняла Слухач.  

– Ей с выносом стрелять, и не по неподвижным, а перемещающимся! А это значит – размахивать и тормозить. Останавливать – сама забрасываться начнет.  

– А если ей тяжести добавить по центру? Или как-то саму закрепить? – спросил Мастер. – Тут есть над чем подумать!  

Вот урод!  

И прямо-таки расцвел Мастер.  

– Прикинем по всякому, – решила Слухач. – А пока оставим.  

Потянулось… Мастер каждый час что-нибудь да приносил. Какую-нибудь поделку или приспособление. Посидит, посмотрит и уйдет, а возвращается с чем-нибудь. Принес перешитую шапку – то, что от нее осталось. Верх срезал почти полностью, мех выжег, оставив лишь на наушниках, оголенную кожу проредил дырочками, как дуршлаг. Накинул удавку с микрофончиков на шею Восьмого, а Слухач объяснила:  

– Теперь можешь объяснять без остановок, и голову можешь не поворачивать, только смотри – сам захочешь сам стрелять – микрофон снимай, либо наушники Лидера – оглушишь!  

Пошло быстрее. Стрелок залепил пальцы лейкопластырем, а Мастер презентовал ему простенькое устройство для зарядки. Пальцы стали подживать… Уже не только стреляли, оставалось время думать.  

Руки овзрослить! Уроды!  

Никак не мог забыть про это, словно повесили над ним тесак. Ну, не над ним – над эго тренированными руками – что одно и то же. Из головы не выходило, никак не выбросить было и каптерское… Слухача все-таки меж делами пробило на откровенность про Каптера. Толку от этой откровенности! Как тут прикажешь понимать? Каптер теперь Восьмому – ходячий испуг.  

Вот получается, что Каптер самый старый урод из всех уродов. Никто не знает, сколько ему. Он потому так хорошо выглядит, что Хамелеон он немного, – хотя и слабый, но Хамелеон. И Слухач он слабенький, но основные всплески услышит, разберет, и всеобщая тревога до него всегда дойдет, и общие круговые решения. А потому хорошо двигается, что Лекарь! И знаний у него, как у Мастера, хотя неизвестно – умеет ли тело плющить. Почему так много дара одному? А потому, что он сам по себе, потому как Лидер, да он и был Лидером. И легенда ходит, что сожрал он свою команду, когда немножко Желудком стал… Ходил на Свалку, а вернулся один. И говорит – не помнит, что с ним там было. Ни то – куда группа делась – ничего! А спит после этого хорошо, умом не тронулся, потому как Лунатик, может сам на себя сумрак навести и в том сумраке отдохнуть, луну любит, как Лунатик, цель имеет, лишь ему ведомую…  

Еще придет и пугает предположениями.  

– На Свалке не выживешь! – настаивает Восьмой. – Далеко не пройдешь!  

– Были примеры, – не соглашается Каптер. – Сафари прошлых лет. Те по слухам, далеко проходили, хотя некоторые машины пропадали, не вернулись, но это всего лишь потому, что неправильно шли – силой, а со Свалкой силой нельзя. А про то Сафари, после которого Городу общий статус понизили, слышал? Бойня! Хотя, откуда тебе знать, ты тогда еще… Коснулось тебя как-то?  

– Я тогда еще голышом был, – осторожно сказал Восьмой. – Как раз в то время статус получил и отбыл – записался в волонтеры на отборную. Основные события уже без меня были – нас уже отправили.  

– Бойня! Постой… Так ты и волонтерский отбор проходил? Чего никогда не рассказывал?  

– О чем?  

– Ты, как говоришь, из голышей, и в волонтеры без статуса, так?  

– Так.  

– Там между собой бесстатусников стравливают. Так?  

– Да. Удивился Восьмой. – А как еще, если без статуса?  

– И чтобы отбор пройти, надо минимум трех голышей убить?  

– Да, – сказал Восьмой. – Только уже не голышей – там все бесстатусники одинаковые и на равных условиях.  

– Так вы же, голыши, друг за дружку держитесь, что не разбить – почему же так?  

– Потому как к тому моменту мы уже не голыши.  

– Так это значит, что ты мог бы запросто и стрелка убить?  

– Да. – опять сказал Восьмой. – Но не запросто.  

– И с наших Южных Ворот тоже?  

– Да. А есть разница?  

Восьмой и не пытался объяснять в глупом и неприятном ему разговоре, что все это на тех обязательных условиях, что и его тоже пытаются убить – тогда все честно. Как слово против слова, а дело против дела. Но Каптер, похоже, был удивлен и смотрел странно.  

– Вас, людей, не поймешь, – мрачно сказал он. – Только привыкать начнешь, и вот тебе…  

Тут только Восьмой опять вспомнил, что с уродами дело имеет, и тоже омрачился – надо же как быстро привыкать стал…  

Каптер чему-то обиделся – по нему видно, и Стрелку про это тоже стало обидно.  

– Свалки никому не миновать! – бросил Восьмой собственную обиду ему в спину.  

– Что? – обернулся Каптер.  

Стрелок промолчал. Теперь больше молчал, – наорался, тогда, когда сообразил на что его толкают... Орать немудрено.  

– Сдурели?!! Проще разом со всем покончить – машинок у вас много – могу содействовать!  

Стрелок не помнил, чтобы так колотилось сердце, а по корням волос будто бегало множество насекомых. Разве что, на первой медкомиссии на стрелковский допуск у Стражей? – там было с чего паниковать.  

– Сдурели?!  

Даже не поверил в первый раз, переспросил, может, не так понял? Нет – точно, не у него крыша потекла. Нашли провожатого! Консервы ходячие!  

– Сдурели? – уже тише, опустошеннее.  

Все это время Слухач и Каптер терпеливо ждали.  

– Мэр сказал…  

– Мэр сказал? – слабо удивился Стрелок. – Вам уже и сам Мэр докладывает?  

– Он не нам сказал, – разъяснила Слухач. – Велено весь Южный сектор смещать – вы там высоту закладки превысили – шофера жаловались, коллективную бумагу подали.  

Стрелок тут сразу все и понял. Значит, первым делом в Карантинный Отстойник бомбу термитную, а потом кислотой асфальтной… Конец веселью.  

– А что – в городе или в другом каком месте у вас убежища нет? – допытывался он. – Не найдете местечка, где перекантоваться, пока все утихнет?  

– Сказали же! Группе велено собраться – идти искать твой «Красный Дом»»  

– Мой?! Кем велено? – ярился Стрелок, злясь на собственные сны – откуда- то же прознади? Про мечту, про Усадьбу?  

– Кем велено?!  

Раскомандовались тут, понимаешь, новые незнакомые уроды на его голову! Будто и от знакомых Стрелку мало неприятностей.  

– Велено? Насрать! Пошли они сами… Вот туда именно! За тем делом, которым нас посылают! А мы в город! А оттуда в какую-нибудь провинцию!  

Мысль, о прежде ненавистных Южных Провинциях, показалась ему сейчас весьма привлекательной.  

– Хочешь, чтобы кроме Ваших и Наших, все остальные на нас охоту устроили? – вкрадчиво спросила Слухач. – Тут подключатся, а тот, которого ты дырявил и руку отрезал, так с удовольствием!  

Стрелок только представил, что Лидеры от всех групп уродов… (что такое настоящий Лидер уже немножко представлял – Слухач просветила) …и затосковал.  

Опять выпадало, совсем как недавно – что так, что этак – все одно – хренотень! Но только на этот раз еще круче. Что-то опять замешивалось, и опять на кону шкура.  

А ее-то как раз и жалко, – подумал Стрелок, глядя на Слухача.  

И снова Слухач странно взглянула на него.  

– Нагадить им! Пообещать и не сделать! – по-прежнему кипятился Стрелок, но уже вяло – слишком хорошо ему тут жилось, чтобы продолжалось долго, и тут же вспомнил, заорал: – А склад?! А пайки?!  

Слухач усмехнулась, развернулась и ушла.  

Ладно, – стал прикидывать Стрелок. – Что имеем? Горбун-Лекарь. Руки сильные, а вся нижняя часть тела недоразвита. Ноги плохие – ну, куда с таким по Свалке? Не дойдет! И Лунатик не дойдет. Растерян. За ним глаз, да глаз нужен. Растерянные – это невнимательные, а такие долго не живут, они первыми делом в Южных Провинциях отфильтровывались, да по домам отправлялись… в коробочках из-под обуви. Желудок? Даже и говорить не хочется! Он только жрать, что не движется… Мастер? Вот Мастер – этот хорош! Словно из металла скроен. Может, и правда из какого-то хитрого металла, что то мягкое, то твердое? Тут не берись! Видел бы кто, что он со своим организмом вытворяет…  

Остальные?  

А вот остальные, скажем прямо – бабы! И все этим сказано!.. Потащу, так тому и быть. Слухача вот все равно надо рядом с собой держать, и Хамелеона бы поближе – баба видная...  

Про девочку-Лидера даже и не подумал. Уже ощущал, как часть собственного организма, как третью руку. Последнее время, натаскивал как свою «тень». Как подающего-заряжающего-подбирающего. Чтобы стреляла из-за спины, даже промеж ног, перезаряжала, да пихала ему в ладонь машинки, и то подбирала, что он сам не успел. Учится девочка-Лидер, слишком быстро учится для – если посудить – человека. Собственная третья рука – это он славно придумал… Все равно – уроды! – разозлился Восьмой. – Ишь, чего удумали! По Свалке топать неизвестно куда! Но вслух сказал то, что вырвалось.  

– Тут если собственными ногами, то вашему мелкому Лидеру сразу же кранты. Придется ее на плечи брать. Надо с Мастером посоветоваться – рюкзак какой-то для нее слепить, ранец… У кого на Свалке еще будет оружие? Я не хочу получить пулю, когда кто-нибудь запаникует  

– У тебя будет и у Лидера, – несколько удивленно сказала Слухач. – А больше никому из нас убивать нельзя. Я же говорила…  

– Что?!  

Опять переспрашивал… и снова.  

– Убивать нельзя?!  

Точно… Уроды... С мозгами что-то... Убивать им, значит, нельзя. Да, где таких людей-то найдешь, чтобы согласились не убивать? А то – уроды. Теперь еще и к центру Свалки с ними? С теми, кому убивать нельзя и, как теперь Стрелок понимал, никто из них это дело и не умеет? А по жизни? Значит, шестеро терпеливо ждут, пока седьмой – ихний Лидер то есть – не соизволит…  

Бред же! Нет, не зря их на площади жгут.  

Это что же такое получается? Если им здесь по некому «вдруг», в подземном ангаре этом, надо будет Стрелка «урыть» (подозревал такое), то этим делом, его – дежурного Южных Ворот, Ветерана Полной Четвертой Войны и множества умиротворяющих операций гнилых болотах провинций серии два-ИКС (Желтых Провинциях, как их еще называют), трижды лауреата Бронзовой Лягушки (это за шесть нашивок по ранениям), его – Восьмого Стрелка! – будет «зачищать» малолетняя девчонка, которую он еще и обучает этому делу? Потому что некому? Нельзя? Ну, скажи после этого, что не уроды!  

– А сами что?! – возмутился.  

– Нельзя! – повторила Слухач и долго подбирала слово, чтобы Стрелок понял. – Потому как…  

Наконец, нашла подходящее по смыслу.  

– Дисквалификация! Ясно? – сказала значительно, весомо.  

Стрелок дисквалификацию понял в том же значении, как и что – «замочат», «уроют», «отключат с концами», «сквасят в полную», «задуют-погасят-стушат», «ухайдокают»… А у Чистых есть даже такое красивое – «зачистят», у шибко грамотных – «лишат перспективы», но ведь есть еще множество для вовсе необразованных! Слов к этому делу придумано много, никто не любит простого и ясного – «убить».  

Да… Дела… Видать на каждый болт найдется жопа с резьбой – нет, не так, – сообразил он, – на каждую жо… Хрень зеленая! Как же там Первый Стрелок говорил? И не вспомнить… Крутенько замешивают у себя Уроды. Ой, по зеленому к жизням подошли! Это ж надо такое удумать, такие препоны себе в жизни ставить! Вот не проще ли… И кстати – да! Интересно, и чего это они сами на костер не идут? Строем – отделениями по семь?  

Табу на человека? Про такое Восьмой еще не слышал, хотя уж в Южных Провинциях повидал всякого, а уж там-то извращенец на извращенце. Ну, точно – уроды! Уродство оно завсегда с мозгов начинается. Удумалисты! Человека зарезать много проще, чем, к примеру, домашнюю скотину. Потому как, в отличие от человека, к скотине быстро привыкаешь. Проще простого зарезать того, с кем куска еды ни разу не переломил.  

Стрелок не понимал, как это встречаются люди…  

Люди? – тут же оборвал он себя. – Ладно – зелень с ними! – пусть будут… люди. Ну, так вот, как это иные люди (включая настоящих – поправил себя) не могут жить проще? Вечно им препоны себе надо ставить! «Не укради» – к примеру. Сказать кому такое в его районе, ведь засмеют! Или еще вот это – «не возжелай»! Чего «не возжелай» толком не говорят – понимай, как хочешь… На Хамелеона взглянешь, очень даже хочется возжелать. Этак никаких радостей в жизни не останется.  

Слава тому Мэру, который запретил уличным проповедникам словами баловаться. Самым говорливым рты зашили. А то бы додумались, как эти наши Уроды, чуть ли не до этого самого – «Не убий! » Всякое «Убий», если оно оправдано, долг и обязанность гражданина. Это еще в на обязательных муниципальных курсах доходчиво разъясняют, конкретные исторические примеры перебирая – да не ходили что ли? Да даже если вас и не пустили – кто уродов туда пустит! – перед глазами примеры ничуть не хуже – улица, да свалка крепко учат!  

Убивать всем приходилось, во всех возрастах.  

Поплыл Восьмой…  

Вспомнил, как свыкался с жестокой бестолковостью боев, когда все начинается по некому плану, а заканчивается – как придется. Рассыпается на множество безнадежных примеров героизма, но еще более трусости, – делам, которым нет свидетеля, и лишь по трупам можно попытаться что-то угадать. Кому угадывать? Похоронным командам? Мародерам, что ли, что побывали здесь первыми?  

Не помнил ни одного столкновения, чтобы на каком-то этапе оно не превратилось в кровавый бардак, когда перемешивались.  

Вот к примеру – взять того же знаменитого генерала Бурло. Задумывалось им все прекрасно, всяк знал задачу и свой маневр. А потом опять недоумевал, в кровь, расчесывал ногтями свои залысины, беспричинно, на всякие мелочи взрывался яростью и спускал, не замечал крупных проступков, потом тускнел и опять ворчал под нос: – Что за хрень? Правильная же теория! – Снова и снова листал свой толстый потрепанный блокнотик, забитый убористым подчерком, исчерченный всякими схемами. Размышляя, почему общее, так хорошо спланированное, задуманное, как целое, рассыпалось на личное, когда уже каждый сам за себя?  

За время службы Восьмому крепко накрепко вбилось (въелось в мозги, под кожу, в суставы, как и каждому, кто выжить хотел) – не убивай направо и налево, а с разбором, выборочно. Все с толком надо делать, чтобы ни одной души сверх той, что прямым приказом выслали перед тобой вроде тропы – той болотной гати, по которой надо пройти. Человек от земли отрываться не должен…  

Тут Восьмого мыслями совсем повело – давно не думал о Высоком. С госпиталя, пожалуй? «Человек от земли отрываться не должен…» – до чего же хорошо сказано. Неужели, сам такое удумал? Надо же… И Стрелок еще раз смачно, со вкусом подумал: «Человек. От земли. Отрываться. Не должен! »  

Вот в провинции категории Би-5 удумали строить что-то летательное, и теперь не Би-5 вовсе, а провинция «никакого разряда». Это значит, что ниже уже ничего не может быть. Пока три четверти там не передохнут, так и будут в «никаких» ходить. Метрополия дело знает. Каждому – свое...  

Да – именно так, – порадовался еще одной своей умной мысли Стрелок. – Каждому – свое!  

И тут будто озарение пало свыше. Встрепенулся.  

– Сколько дней у нас? Готовить вас надо не так – по другому!  

И не собирался ничего по этому поводу дополнительно объяснять… Пришла в голову очень здоровая мысль. На все сто здоровая. А если подумать, то и благоразумная – на девяносто, не меньше! Это много. Это так много, что больше не бывает. Больше только, если липуна себе на голую грудь – тогда все полный прохер!  

СЛУХАЧ  

Слухач смотрела на Стрелка серьезно, а по душе бродила растерянная улыбка.  

Стрелок – шанс для группы. Славный шанс. Вряд ли когда Стрелок узнает, что кандидатура его выбиралась среди многих. Все решалось много до… И что не волею случая он был на заметке, не случайно оказался на блок-посту у Южных ворот. Да, если вдуматься, то и Мэра могли подтолкнуть, именно сейчас, чтобы все быстрее закрутилось. Даже Убежищем, одним из немногих, но самым надежным, жертвуют. То, что именно им предназначили, так и здесь расклад вырисовался – группа странная, проблемная, не вписывается в стандарты. Своевольную группу держал покойный Лидер. Вот и решили – дойдут до святилища, обнаружат – хорошо. Нет? Тоже не плохо – самим зачищать этот нестандарт не придется…  

Лидер-девочка! Где ж такое видано? Слухач, принимающий решения? Лекарь с подмоченной репутацией? Желудок, который всех ненавидит? Лунатик, подсевший на собственные иллюзии не хуже наркомана и верующий, что он некий теневой Лидер группы? Мастер-экспериментатор, что неплохо, но только если бы он занимался лишь тем, что остальные Мастера – а именно, проблемами выживания группы? Хамелеон со своими мечтами быть не Хамелеоном, а просто женщиной?..  

Так и видела, как озабоченно скребут затылки Лидеры групп. Да и насчет Стрелка, это не их идея – ее! – Слухача! Старый Лидер ее озвучил. С Каптером это выдумывали, что живет и жить намерен не по сложившимся за много лет правилам. Но Каптер – ее отец. Их отец! Каптер сколько лет на волоске висит… Он меж всеми, и за все ему больно.  

СТРЕЛЬБЫ  

Вспоминал, как уговорил их все-таки попробовать. Начал с того, что разложил машинки на столах, поставил перед ними уродов.  

– Вот! Бери и пуляй!  

– Нельзя!  

– А мы не в людей – в картинки.  

И показал – какие. Начали с самых простых – тут Мастер сильно помог, раньше всех попробовал, а теперь стоял, ухмылялся.  

– Картину видишь?  

Показал, что сам намалевал под линейку и закрасил – «черный квадрат на белом фоне».  

Заржала.  

– Картину? Квадрат вижу – картины нет. Ты сам рисовал? На продажу?  

И опять заржала, едва ли слезы не вытирая.  

– Не нравится? – спросил Восьмой.  

– А что, должно?  

И опять зашлась, слезы по лицу размазывая. Верно, нервное у нее. Картина Восьмому нравилась. Было в ней что-то глубокое. Решил при случае, белый квадрат нарисовать на черном фоне и посмотреть – как тот будет смотреться, может лучше… А потом можно и белый на белом. Сам заржал.  

– Ладно! – сказал. – Раз не нравится – дырявь его где хочешь! Вот машинка.  

Посерьезнела. Брала машинку нехотя, двумя пальцами, чуть не уронила. Восьмой пристроился кисть держать, пальцы ей на спусковую планку пристроил.  

– Жми помаленьку.  

Сморщилась, нажала. Но зажмурилась уже позже, после того, как бабахнуло.  

– Не больно?  

– Кому? А, это… Не… А я раньше думала, что в руку бьет сильно, а она только прыгает. Это плохо? В смысле, я еще раз попробую, хорошо?  

Вложила две. Сменил ей машинку. Потом три с другой, и руку ей уже не держал – сама. И еще. Остальных тоже заставил по собственным квадратам.  

– Пойдем, глянем?  

Подошли.  

Вязкий лист пластика отверстия еще не затянул, не успел. Восьмой развернул его обратной стороной, той, на которой был нарисован противный страж в муниципальной форме, с дырками, которые Слухач сама понаделала. Увидела – дошло, вот тут словно озверела – плевалась, топала ногами. Остальные ее едва ли не копировали. Только Лунатик в обморок упал. Восьмой загляделся на это представление. Развернулся и молча ушел. Потом видел, подходили еще не раз, совали пальцы в дыры, пытаясь одновременно заглянуть с другой стороны. Лидер хихикала.  

Но только Слухач после этого руки мыла тщательно, долго и брезгливо. Думала. Ходила. Не отвлекал, не встревал. Советовались…  

Приучил-таки стрелять в изображения. Потом и в макеты – уже такие, что от людей едва ли отличишь… Мастер увлекся, с каждым разом у него все лучше и лучше получалось, по рожам даже характер можно было определить, выслугу лет и то даже – есть язва или нет (это Лекарь сказал).  

Хорошо, приучил глаза не закрывать. Но не было ни в ком того дара, как в Лидере. Даже Мастер стрелял нехотя. Руками что-то делать – это да, а вот пулей ломать жалел. Может быть, в фигуры, не им сделанные, легче у него пойдет? – думал Стрелок.  

Восьмой забыть не мог, как все в тот первый раз смотрели на него – неправильно, осуждающе, будто это не они, а он урод.  

А последнюю свою работу – женщину средних лет – Мастер не дал использовать в качестве мишени. Потом Восьмой видел, как он ее укладывает на свое место и заботливо прикрывал одеялом. Больные они все! Как бы не заразиться. Хорош он будет – Восьмой Стрелок – если тоже в куколки начнет играть.  

Мог быть доволен собой – бедно, но выучил. А как выучил – шанс увидел. Может и покувыркаемся еще?  

– Мне нужно забрать одну вещь, – сказал Стрелок. – В городе!  

– Так в чем дело? Скажи, тебе принесут.  

– Даже, если это в хранилище у Мэра?  

– Тогда обойдешься.  

– Я-то, может, и обойдусь, а вы – нет!  

Стрелок, как мог, попытался объяснить про штуцер, и видел, как загораются глаза. Особенно у Мастера, который не выдержал, отлип от своей стеночки, где имел привычку сидеть на корточках, прижимаясь спиной, скрипнул, щелкнул суставами, и два раза бесцельно прошелся по ангару.  

– Не отдадут! – сказал Мастер.  

Два слова от Мастера уже много.  

– Наши не отдадут, – пояснила Слухач. – Себе оставят.  

Ясно, что себе, – подумал Стрелок. – Никто бы не отдал. Не дураки, хоть и уроды.  

– А мы? Если пойти и взять?  

– В хранилище мэрии?  

– Ну, не мэрии, – сознался Стрелок. – Ближе.  

Пришлось рассказать про бар Большого Ника.  

– Не выпустят. Наши не выпустят. Предложат сами.  

– И не отдадут?  

– И не отдадут.  

– А если не говорить?  

– Услышат!  

– А если не думать?  

Слухач аж обалдела вся. В струнку вытянулась. Челюсть отвисла. Стрелок с трудом избежал искушения послать ей зеркальную картинку – чтобы видела как выглядит, причем подправить маленько – понятно в какую сторону.  

– Пойдем туда, а думать будешь, как будто мы здесь! – объяснил он.  

Слухача совсем скривило, озадачилась…  

– Какая у вас система по отчетности? – допытывался Стрелок. – Все время друг друга слушаете?  

Помаленьку выяснил, что периодически дежурный Слухач-куратор – лучший Слухач уродов – просматривает зону через всех Слухачей, что находятся в пределах его досягаемости.  

– А мы в зоне?  

– Мы в особой зоне и на особом счету – нас в два раза чаще. Но нас не слышно – глубоко, Свалка экранирует. В определенное время должная отправлять про себя и стыкуемся.  

– Вот и давай в определенное время думай свое устойчивое, что мы в ангаре. Если там, в баре, стрелять будем, думай, что это здесь стреляем. Исключительно по мишенькам. Картинку фона наложи одну на другую.  

– Я про то, что мы тоже стреляем, еще не сообщала, – призналась Слухач.  

– Почему?  

– Почему-почему! Не совпадало по времени!  

– Удобно, – пробормотал Восьмой. – Вот и давай то же самое и в том же духе.  

Слухач поразилась простоте этой идеи. И ее наглости.  

– Нам ведь только взять и смыться, пока не перекрыли, – убеждал Стрелок. – И сюда уже возвращаться не будем. Прямо на Свалку – прорываться к этой вашей Красной хате… Дорогу хоть знаешь?  

ПРИКИДКИ  

Как штуцер взять? Ник мог уже и ящик Восьмого вскрыть, на правах наследника. Как им пользоваться, знает – волонтерил.  

Восьмой чертил, а Слухач с Лунатиком тут же, обратным ходом наводили ему картинку помещений. Тогда поправлял, что не так – пока на ней Ник не получился, как живой и даже посетители, которых помнил. Стали «рисовать картинку», «выкладывая» бар Большого Ника на полу ангара в его натуральную величину. Хорошо, когда ты стрелок – глаз наметан. Мастер расспрашивал про лестницу. Восьмой вспоминал – на каком расстоянии дыры, из которых могут пальнуть. Лестница в хранилище – едва ли не самое сложное. Неизвестно сколько у Ника в подсобных. Рассказывал все случаи, которые помнил, и то, как в прошлом году, какая-то заезжаяя шолупонь (гастролеры непутевые) пытались взять хранилище ли, по какой другой причине вломились – кто их разберет, но дальше залы не прошли – покойнички, числом осьмнадцать штук, когда их выносили, выглядели озадаченными. И, Восьмой видел, не все были заколоты в брюшину, грудь, да спину, а частью посечены, дырявлены в плечи и темечко, будто дождик по ним пробежался. Ни одного огнестрела! А если на потолок глянуть, особенно на входе, занятный получается такой потолок. Тоже дыры. Восьмому казалось, что сильно верит Большой Ник в эти дырки, верит в тех, кого там прячет – в этом его слабость. Слабость есть всегда, но ее больше, когда уверуешь в силу и исключительность.  

– А можно так? – фантазировали.  

С фантазиями у уродов все в порядке, даже чересчур, можно бы и поубавить – чего только они не предлагали!  

– А так?..  

– Можно! Но если Большой Ник не будет сидеть в своей конторке. А он всегда там сидит.  

Упиралось в то, что Большого Ника валить нельзя. Восьмой на этом особо настаивал, сам не зная почему. Вот нельзя, и все тут, – в этом был уверен. Нельзя стрелять в живую легенду.  

– Почему? – допытывалась Слухач.  

Долго подбирал слово, чтобы поняли, потом все-таки подобрал.  

– Дисквалификация! Ясно?  

Вопросы на этот счет исчезли. Верно, слово это чем-то для уродов священное, – подумал Стрелок. – Работает! Надо бы еще парочку подобрать…  

Лекарь с Мастером поколдовали свое собственное с Желудком – тот даже не хныкал, впал с прострацию, сварганили нечто очень летучее, вроде пыльцы хвощевой, объясняя, что бросить надо в потолок – оболочка прорвется, а содержимое само собой втянется в верхние пробоины, их не достанет. А для нижних раствор сделали – только плеснуть надо у дыр, и все – тоже испаряться начнет, но тяжелым испарением – вниз. Тем, кто ходит ничего не грозит, а ложиться лучше не надо. Оставалось только с Большим Ником что-то решить. Очень Восьмому не нравилось, как тот руки держит при разговоре. И то, что из конторки, будочке своей, он почти не выходит. Эти мысли даже в подземке его донимали, никак было не расслабиться.  

ПОДЗЕМКА  

Восьмому было неуютно. Пассажиры раздражали. Пахли они!  

Было душно, как всегда. Пахло жженым маслом. Казалось, оно было растворено в плотном воздухе, висело туманом и оседало не только на стены туннеля, но и на лица пассажиров. Все раздражало и особо дребезжащий, многократно отраженный от стен, лязг состава.  

Восьмой был не в духе. А все Хамелеон – дура! – предложила перед выходом наложить грим и переодеть Стрелка в женское, чтобы не признали. Он, как услышал про эту мерзость, долго потом не мог успокоиться. Точно – дура! Нельзя так перед операцией мужика унижать – ему же стрелять! Да не какие-то там зачеты, и не на Свалке даже, где большей частью премиальными рискуешь, а в баре у Большого Ника! А там, кто бы пострелять не пробовал, хотя бы в потолок – живым не выходил – не любит Ник пострелялок.  

Перспектива… Большой Ник не посмотрит, что когда-то Длинным был. Да помнит ли он про это? – внезапно обеспокоился Восьмой. – Ни разу не показал, что помнит. Может это не игра их такая – не помнить про то, что нельзя вспоминать, а в самом деле забыл? Будет некстати. Всегда было кстати, а теперь, перед последним делом в жизни, будет неправильно, потому как Длинный Ник должен тому, кто теперь Восьмой.  

Интересно, а есть у уродов что-нибудь память освежающее? Надо было у Лекаря больше спрашивать.  

Пассажиры пахли, и никак к этому не привыкнуть. Восьмой от таких запахов, пока с уродами карантинил, напрочь отвык. Еще и дождик прошел наверху, и те, кому досталось под ним промокнуть, пахли особо кисло.  

Уроды рассосались по вагону – им лучше знать, как под людей маскироваться – всю жизнь этим занимаются. Что-то скреблось, отвлекало. Предчувствия были дурные. Старался думать о хорошем. Хорошего было, что выучил своих уродов людей убивать, не нарушая собственных запретов – как бы понарошку. Не перекладывать эту работу на малолетнего Лидера, да на него – Восьмого Стрелка. С удовольствием вспомнил как ошарашил, да как ругался со Слухачом по этому поводу – звонко, вкусно, на весь ангар.  

– Иди светиться в тумане! – т. е. «пошел ты на…» – это Слухач.  

– Положи кулак в рот! – т. е. «заткнись» – это Восьмой.  

– Залепи себе дуло! – т. е. «сам заткнись» – Слухач.  

– Спрячься под стулом! – т. е. «брысь под сраку» – это опять Восьмой.  

Он еще мстительно-направленно додумывал свою мысль злой картинкой и приукрашивал ее всякими подробностями, так раздражающими Слухача. А когда ненароком «довспомнил» то, что они делали с местными зазнайками, там, в Южной провинции, да сгоряча малость и приврал, – Слухач зарделась и выскочила как ошпаренная. Восьмой только тут сообразил, что собственно подумал, и зарделся так, что Лекарь подскочил лоб щупать…  

Давно в подземке не был. Отвык от запахов. Вроде и пассажиров не много – не толкаются, не жмутся, а противно. Один показался особо знакомо-противным, и тут, словно буравчик кольнул – мкхот зеленый! Зеленохрень! Есть же удачные дни, а случаются такие… Да, хоть бы – как этот! Сходили, блин, за штуцером... Вроде бы, когда в ангаре проснулся, ступил на пол с правильной ноги, сплевывал через плечо, когда дельные мысли в голову шли, и – на тебе! Есть страховка от дурацких случайностей? Вот почему он, а не другой? Лучше бы тот попался, которому Стрелок самолично руку оттяпал – и господину Начальнику муниципальной стражи на сувенир подал. С тем, если бы сразу друг друга не убили, проще было бы договориться.  

Подумал, теперь уже тоскливо – надо было в женское переодеваться.  

И этот, значит... Ну, не хотят, ни живцы живцами быть – хоть их убей, ни... И что за времена настали! Интересно, а бывают незлопамятные родственники живцов? Можно было бы, по такому случаю, даже отложить поход за штуцером, пивка в хрычевне опрокинуть… Только ой, как нехорошо глаза горят у этого… знакомца. Волосы как бы невзначай отбросил – показал пришитое к черепу ухо, потом сунул кисть в рукав, показал пуговку, и, как бы невзначай потянул на себя, приоткрывая спицу. Не знай Восьмой, как «вязальщики» быстро со своими спицами орудуют, чем смазывают, не обеспокоился бы так. Осуждающе покачал головой, пальцы под накидкой грели машинку – предъявил краешек.  

А тут еще, как назло, выходить! Лучше бы неформалу – «вязальщику» этому отмороженному – дергаться, а так получалось и весьма недвусмысленно, что это Восьмой ему уступал – слабину свою показывал. Да еще и светился – куда ему! Слабину покажешь, уже не отстанут, прицепятся намертво – закон улицы…  

Восьмой встал лениво, будто нехотя, даже зевнул скучающе – мол, насрать ему на ритуалы – и отступил спиной к дверям. Как лязгнул, открылся створки, сделал шаг назад и замер – ждал, пропуская выходящих мимо себя, ждал пока не закроются – глаз с отморозка не сводил, а рука, естественно, на машинке. Снова лязгнуло, едва нос не защемив, и подземный разом дернулся. Тут только и этот с места соскочил, прилип к стеклу и показал на пальцах, все, что должен был показать в таком случае. Восьмой уличный сленг знал. Сейчас пальнуть бы сквозь стекло, но на каждом выходе контрольный пункт, моментом перекроют на досмотр по третьей категории – сито! А у него теперь ни одной бумажки – ни карточки Стрелка, ни допуска, ни медсправки – только кокарда Южных Ворот и знание, что умер, что все, что было на него, аннулировано.  

Состав в горло туннеля входил, но отморозок этот – родня живца того, так глупо использованного, про которого давно и думать забыл – все стоял, и столько обжигающей ненависти было в глазах…  

Слухач напряглась.  

– Приятеля встретил? Что-то он тебе не обрадовался.  

– В баре надо все будет сделать быстро! – сказал Стрелок. – Не так, как планировали, а еще быстрее!  

А планировалось посидеть, и только к закрытию, когда постоянные начнут расползаться, дождаться сигнала Случаха, всем стать на намеченные точки, и как войдет Восьмой, отвлекуться на него, «закрутить хоровод». Плановый «хоровод», в котором каждый заранее знал – что ему делать и как. Выходило, что зря в ангаре гонял, зря стенки с Мастером лепили – углы барные, и даже кое-какую мебель сымитировали, чтобы наглядно все знали, чтобы видели, помнили. Гонял до автоматизма, а теперь получалось едва ли не впустую. А новое придется оговаривать прямо на ходу.  

– Сразу работаем, как заходим!  

Слухач–умница, не стала выяснять – что, как и почему? Только глянула вслед уходящему составу и кивнула.  

– Как входим? – спросила Хамелеон. – Во что рядиться?  

– Вы со Слухачом первые и сразу к стойке. Будете изображать блядей!  

– А это сложно? – игриво спросила Хамелеон  

«Вам – нет! – хотел брякнуть Стрелок, но сдержался, вовремя прикусил язык. – Ничего! Потом скажет!  

Сколько у него времени, пока сбегутся и начнут отсекать от всех дыр? У молодняка своя служба налажена. Возрастные банды самые жестокие и замкнутые на себя. Правила вырабатывают и следуют им фанатично. Упертые. Хвост уже сейчас должен быть, иначе бы тот мороженый за ним бы выскочил.  

Теперь чуть затянешь со временем, и на выходе из бара будет ждать с полста отмороженных вязальщиков – будут из Восьмого «вязальный шар» делать. Сильно дурное дело – вязальщики! И ничего замороженного у них не было, разве что чуточку мозги, но это от той гадости, что постоянно нюхали, а так еще те живчики! Но особенно подвижные, когда много их, когда кодлой собираются – друг перед другом пофорсить – тут и штуцер не поможет! Просто не успеешь…  

Отмороженными звались потому, что все, как один, родились зимой. Раз родился зимой – значит, зачат по весне, а потому нормальным быть не может! Мозги набекрень, а желаний сверх меры. Первая зелень местная пусть хороша на вид и даже способствует производству, но не те витамины – это некие новые, которых в списках нет. Всякий раз новые, и тут не угадаешь. Для таких гаданий муниципальная служба очистки и создана. Но не справляется. А попробуй справиться, если не все семьи бедные! В общем, хочешь нормального ребенка – делай его не по весне, а осенью, когда основные поставки из Метрополии, а с ними и всякие улучшатели пищи. Только осенью! Так в инструкциях записано. Восьмой все инструкции, которые его могли коснуться, читал очень внимательно.  

БОЛЬШОЙ НИК  

Хрычевню Большого Ника пять раз сжигали дотла. Даже традиция появилась – «сходим на пожарище? » – пари заключались, когда ему в следующий раз гореть. Большой Ник восстанавливал свой бар на одном и том же месте – хотя примета была плохая. Две группировки пытались крышеваться в этом районе. Пока друг друга не перебили, очень неспокойно было. Как ослабли, Большой Ник сперва под Мэра лег (того самого, что должность занимал между двумя повешенными), потом (но это тоже только по слухам) под Черных Стражей – тех, кто катакомбы и подземку курируют. Там серьезные, и Стражами их велено называть с недавнего, еще не все привыкли. Раньше звались просто – Повелители Червей…  

Большой Ник был не в духе. Всю ночь не давали покоя воспоминания, которые, как ему казалось, давно должны были задохнуться под шелухой последующих лет. Но прорвалось одно, зацепило, потащило за собой следующее – всю цепочку, пока не обнажило и стало болеть как недавняя рана. Едва ли не всю череду событий перебрал и решил, что примета это плохая – такое обычно на очередном рубеже происходит.  

В это утро всем от него досталось, и даже счетному служке, у которого никак не хотели сходиться какие-то мелкие цифры за декаду (что было в общем-то всегда и никогда не раздражало) – запретил ему здесь появляться, пока не сойдутся, но особенно в надстройке, что было совсем уже сурово. Половину персонала разогнал до вечера, хотя обычно так не делал.  

Но, против ожидания, день проходил нормально, привычно, и внутреннее напряжение стало помаленьку отпускать.  

Когда завалила эта разношерстная компания, колокольчик звякнул, но лишь чуть, просто не успел раскачаться, уж очень быстро все понеслось.  

Огненно рыжая с гладким кукольным лицом, от дверей пошла прямо на него, на ходу заголяясь, и взглядом обещая так много, что у Ника, не верующего в беспроцентный кредит, даже челюсть отвисла. А как заголила груди свои…  

– Руки, чтоб я видел! – и машинка едва в переносицу не воткнулась.  

Как же так оплошал? Откуда этот-то вынырнул? Под юбкой что ли прятался? За спиной? Тьфу на эти сиськи! Отвлекла-таки! Хотя сисек уж Ник на своем веку повидал!  

Тут и еще один, смутно знакомый пристроился рядом, и тоже машинку в переносицу. Тот первый, с лицом убийцы ловко скользнул в сторону и исчез, будто и не было его.  

– Руки в стороны и из конторки вышагивай!  

И что обидно, сиськи оказались так себе – средние. Никогда Ник не думал, что на такую вяленькую наживку его можно подловить. Потом разглядел, что это за Стрелок с машинкой – узнал и еще больше расстроился…  

– Руки в стороны держи!  

Дались им эти руки! Все равно ведь не успеют, не сообразят, и машинки им не помогут…  

Работники, тем временем, послушно на пол улеглись – им не привыкать, им ждать, а потом тела выносить. Если сразу не началось, значит, хотят поговорить, объясниться – привет от кого-нибудь передать, а уж потом мозгами стенку забрызгать. Не так все просто, и речь не о шансах – у Ника их полные рукава этих шансов. Тут верно еще кое-что… Навострили уши, с этим и откинулись…  

А спустя мгновение и Нику стало нехорошо…  

Вот кто бы знал, что вторая баба, вялое подражание первой, плоть-жилет распознает? От ненужного ее знания весы жизни опять качнулись. Ведь придется – ох и муторное дело! – за это ее ненужное знание зачищать не только пришлых, но и весь собственный персонал. Всех, кто видел-слышал или мельком, до того как откинуться, мог слышать-видеть.  

Плоть – вот сволота! – всосала и выгрызла все, что только намокло, каждую каплю. С этим ей не скомандуешь, не запретишь, если уж хоть раз попробовала… Испортили безрукавку – дорогой подарок. И это тоже в счет выставить – дырок в шкурах за такое положено ничуть не меньше. Хорошо бы по трафарету кожу снять. На груди одну сплошную дыру, а вокруг в вольной непосредственности маленькие блинчики нарезать кружочками. Такую безрукавку попортили, уроды! Потом сообразил, что действительно – уроды! – Стрелок с Уродами! И тут подкралась тоска, ухватила, понял, что весы жизней опять качнулись – его собственная вдруг весьма-весьма потеряла в тяжести. Что же, теперь все честнее будет – уроды тоже свидетелей не оставляют, а на новый расклад придется учитывать, что навыки их не слишком хорошо известны, потому ход делать только наверняка – больше одного раза не дадут.  

Потом весы качались неоднократно – в ту и в другую сторону. Пока, наконец, Большой Ник не принял решение. Тогда-то и весы остановились в растерянности, и Ник понял, что снова взял жизнь в собственные руки. Да и не только свою.  

Никогда не стать барменом-владельцем тому, кто не умеет торговаться и находить компромисы… с самим собой. Понял, что проторговался вчистую и может потерять нечто большее, чем бар. Долги надо платить, даже если за долгом приходит не тот мальчишка, которому вкруг обязан (а тот, который когда-то не доставал Большому Нику и до пояса, находился теперь – хотелось верить! – внутри этого расторопного, но не слишком умного Стрелка), а как бы его правопреемник…  

Слово Свалки сроков не имеет, и случается дать такое, что выдохнуться не может…  

…Слухач чему-то прислушалась, посмотрела на Ника внимательно, прямо впилась в него. Потом решительно подошла к стойке, отбила горлышки у чего-то крепкого и стала одну за другой заправлять в широкий пивной кувшин. Влила изрядно – никак не меньше трех бутылок. Стрелок не видел, потел, держа под прицелом Ника, но не просто чувствовал, а словно знал, что делается за его спиной, и запахом потянуло притягательным – самого дорогого пойла, какое тут только могло быть. Неужто, накваситься решила – дорвалась? Нашла время! А Слухач вынырнула из-за спины и с размаху плеснула на грудь Большого Ника.  

– На нем плоть-жилет! – сказала уверенно.  

И тут началось. Сначала Восьмому показалось, что это безрукавка на Нике растворяется, еще удивился – до чего же крепкое пойло-ерш Слухач нашла, смешала. Потом раздалось чмоконье – будто это грудь Ника всосала в себя почти всю майку тысячью глоток, настолько мелких, что и разглядеть нельзя.  

Восьмой оцепенел и видимо только поэтому не нажал на машинку.  

– И что теперь? – спросил потерянно.  

– Он сам возможно и в порядке – а защита его точно пьяная! – уверенно сказала Слухач. – На нем Плоть! – объяснила. – Я и не думала, что они сохранились. Метрополия давно запретила – последние сожгли, когда я маленькая была.  

– И что теперь? – опять спросил Восьмой.  

– Если срослась с носителем, а скорее всего так и есть, то Большой Ник человеком считаться не может – он теперь скорее один из наших.  

– А если не сросся? – спросил Восьмой.  

– Тогда за нарушение закона от какого-то там надцатого года, хозяина в распыл отдельно. Плоть же, естественно, на площадь – на костер. Ох, и орет же она, когда жгут! Бару, как ни крутись, по любому – полная дезинфекция, хотя спалить получится дешевле. Возможно, так и решат. Так ведь, Ник?  

– А если сросся?  

– Тогда разделять не будут. Давно ты такой толстый, Ник?  

– Отдал бы то, что тебе не принадлежит, – подытожил Восьмой. – И разбежались бы? А?  

– Не могу! – сказал Ник убежденно.  

Восьмой поверил, что действительно не может.  

– Чего так?  

– Теневому обещался.  

– Так ведь он умер? – удивился Восьмой. – А сейчас передел идет?  

– Жди! Это он понарошку умер – хочет посмотреть, кто и как его хозяйство делить будет!  

– То-то смотрю, этих с пришитыми ушами, до сих пор не зачистили – как-то вяло все идет!  

– Это его личная служба безопасности, она всех и зачищает – не знал?  

– Ешкина зелень! – воскликнул Восьмой. – А я думал, ты под Мэром ходишь или под Червями!  

– Днем под Мэром. С восьми до восьми стартовых, а потом строго под Теневым – восьми до восьми прицепных. Они сами так поделили. Весь город поделен, кроме подземки – тем хозяйством черные заведают.  

Ухмыльнулся и повторил, глядя прямо в дуло:  

– С восьми до восьми, однако! Знаешь, сколько сейчас?  

До Стрелка стало доходить, взялся бледнеть.  

– Слухач! Глянь на стрелки – сколько там?  

– Восемь с копейками, – ответил за нее Ник. – А начали вы свою дурь с машинками, еще восьми не было. Тревогу я, извини, отжал сразу же – мне с мэрией решать подробности происшествия сподручнее – думал управлюсь. Но теперь те и другие заявятся… Карта твоя такая, что ли, под цифрой восемь лежать? Под «восьмым столбом», ведь, закопают. Живьем закопают! Так-то, Восьмой!  

Ник опять усмехнулся, но вовсе не злорадно, а невесело. Восьмой Стрелок сообразил, что теперь Ник не исключает, что его самого там прикопают за компанию. На восьмой километр (Восьмой Столб, как говорили) город свозил испортившиеся продукты – разное инфицированное гнилье, то, что лаборатории уж напрочь исключала из рациона привычных к всякой дряни горожан. Там же была фабрика переработки меха земляных мохнатых полозов. Некоторые даже в клетках держали на дому – не возбраняется. Славненькие такие, безногие долговязики. Симпатичные до того, пока не увидишь, как они пищу принимают.  

– Линял бы ты отсюда, пока окончательно не перекрыли. Не светит тебе здесь ничего. Думаешь, у одного тебя пукалка? А даже, если и штуцер? В помещении с ним толку мало. Это войсковая модель. Да и не пробовал ты из нее ни разу. Так ведь?  

– Мозги у него почти не пьяные, – подтвердила Слухач. – Тело пьяное, рефлексы ухудшились, но на ногах держится и замышляет, не бросил. Еще плеснуть?  

– Приготовь, но жди! – сказал Восьмой. – Большой, а сколько в баре машинок с хозяевами?  

– Почему я тебе должен говорить?  

– А почему – нет?  

– В большой зале девять пукалок. И наверху три.  

– Это у девочек? – сообразил Восьмой. – В номерах? Им-то зачем?  

Тебе в подробностях рассказать? – удивился Ник. – А знаешь, кроме них ведь у тебя еще одна проблемка будет. Тут еще один Стрелок гостит – со вчерашнего.  

– Где?  

– Сейчас только спустился – в большой зал ушел. Узнает тебя, пристрелит, как инфицированного. Хотя можешь попытаться ему объяснить, что здоров, и это ты просто с уродами скорешился, но…  

Ник хохотнул и покачнулся.  

Восьмой не повелся, качнул машинкой, упрямо уставленной в лоб, не сморгнул, хотя новость была пренеприятнейшая.  

– Какой Стрелок? Линейный? С ворот? Четвертый, Пятый, Шестой? С наших ворот?  

– А я вас стрелков не считаю!  

– Плеснуть? – спросила Слухач. – Пускай всосет крепенького?  

– Нам с ним еще в подвал, по ступенькам, – высказал сомнение Восьмой.  

– Спихнем! Вверх ему уже не понадобится? Крутые ступеньки?  

Ник поморщился – кувыркаться в собственное Хранилище по ступенькам ему не хотелось. Восьмой уловил и тут же подумал, что не иначе с сюрпризом сегодня ступеньки, а это значит – обслуги мало.  

– Ваш Стрелок – с Южных Ворот. Кокарда с красным и зеленью. Не Первый и не Второй – тех хорошо знаю. Тебя запомнил потому, что ты малюсенькую восьмерку рисуешь у замка на своем контейнере и волосок-контрольку лепишь, и рассматриваешь, когда думаешь, что тебя никто не видит.  

– Правда, что ли? – спросила Слухач у Восьмого. – Срамные картинки там прячешь?  

Стрелок в другое время обязательно бы покраснел, засмущался. Сейчас не до того было, влипли по крупному. Только кончики ушей зарделись.  

– Тут по тебе на той неделе справляли положенное. Хорошая отвальная получилась, – похвалил Ник. – И не только ваши пришли – выручка на двадцать процентов выше, чем обычно. Вот тогда и решил твой кофр проверить. Сам виноват – особых условий не оставил, не оформил, хотя и советовали тебе, когда ящик брал.  

Еще бы не советовали, – подумал Восьмой, – если, по любому свой процент придет, а от наследства, если есть наследник, то и все пятьдесят!  

Ник держался дружелюбно, но Восьмой не настолько был простаком, чтобы машинку хоть на миллиметр сдвинуть или глазами на секунду в сторону вильнуть. Хотя зудело и скреблось, что в любой момент за каким-то делом могут выйти из Большой залы и это просто чудо, что до сих пор не вышли, и с улицы могли, и с номеров спуститься… Как все бестолково! И особенно этот затянувшийся разговор…  

Мастер держал входную, ту, что вне поля зрения, за спиной. Широкий проход в залу, загороженный шумными висюльками, находился почти рядом – пять шагов. Чуть слева – что удобно. И крученую вверх лестницу можно было видеть – не четко, но движение уловишь. Ее, как уговорились заранее, Лекарь на себя взял, он от машинок отказался и собирался орудовать длинными занозами, пропитанными на концах каким-то составом. Обещая, что будет быстро и не больно. Он уже по зале пробежался, возле лежащих останавливаясь – проверил каждого – те затихли, значит, растворы действует. Пыльцу наверное уже тоже затянуло в верхние отдушины, но на пристройку с номерами этого не хватит…  

Стрелок не видел, но чувствовал. Он и раньше, когда «внапряге» был, на взводе – что бы вокруг не делалось – все видел-чувствовал. Для этого не только широкое периферийное зрение надо, не только внимание, хотя много чего отражалось и от бара, а нечто другое. Чувствовал, например, знал, как спустя некоторое время после Лекаря, прошлась вдоль тел и Хамелеон, выдергивая занозы – не пропадать же добру! Как всхлипнул Лунатик, когда возле конторки, разглядывая картинки, нашел одну – новогоднее кострище на площади. Впечатлительный он, Лунатик. Наверное, все такие… А Желудок набил за пазуху уже столько всего, что могут возникнуть осложнения, если придется уходить очень быстро. Еще показалось ли, пригрезилось – на втором этаже равномерно раскачивалось, било в стенку.. или это уже скорее от воображения, от знания, что там происходит. Только Лидер не шевелилась, держала вход в соседнюю залу, грамотно держала, не подставляясь под всякие неожиданности.  

Щелкнул пальцами Мастер.  

– Что? – спросил Восьмой, не шелохнувшись.  

– Уже! – сказал Мастер. – На улице, как в подземке. Уши у всех пришитые. Охранка!  

Не ускользнул от Мастера тот конфликт глаз в подземке, и Слухач успела объяснить про то, что здесь услышала... Черт! Быстро-то как…  

Восьмой машинку не опускал и целил Нику в переносицу – самое слабое место. Кто теперь знает, что у него за лобовая кость? Восьмой все не мог забыть, как был свидетелем, что из бара Ника вывозили тела последнего наезда. И что интересно, среди тех тел не было ни одного служки Ника, лишь залетные. Не сами же они друг дружку потыркали по просьбе Большого? Если так, то просьба должна была быть очень убедительная. Вот стреляных среди них не было. Только резаные. Почему так? Не полосованные, как попало, что обычно бывает в драках на ножах, а скупо резаные, экономно, только вот никак не совместимо с дальнейшей жизнью. А это значит, не служки работали, а это значит только сам Ник мог. Что за плоть у него? Знать бы заранее, что такое будет! Расспросить бы до того как…  

Почувствовал – должно быть Слухач навела картинку, чтобы не отвлекся на неожиданное, как Лекарь, вдруг, взялся принюхиваться, потом, вдруг, заурчал – явно забылся – положил свои занозы, как ненужное, на стойку, а сам метнулся к стене, да взял и вырвал целое панно с набитыми на нем ушами, стряхнул их на пол себе под ноги и стал грызть края этой деревяшки – именно грызть. Стрелок опять подивился силе Лекаря – тот сунулся носом в надкусанное, едва заметно чихнул и от свежего излому, стал крошить панно в мелкие обломки, складывая в брезентовую сумку на плече…  

Большой Ник болезненно поморщился.  

Восьмой шевелил мозгами так, что казалось – скрип на весь бар стоял.  

Ситуация…  

В подвал с Большим Ником за штуцером никак нельзя. На это время уйдет – как ни торопи. Слишком ловушек много. В Хранилище Ник подставить попробует под ловушки – это не берись! – глаз и глаз за ним нужен. Придется кого-то с собой брать, подстраховывать, но не Мастера же от входной двери? У Ника домашние заготовки на все случаи. Он тертый. Он битый. Он пять раз горел. Пока им занят, уж точно кто-то из большой залы нос высунет. Или сверху. Или…  

Девять машинок в Большой зале с владельцами. Три наверху, но тех легче удержать. Лекарь справится. Но когда в зале скооперируются, если найдется среди них авторитет, ворвутся – дуршлаков понаделают. Штуцером еще тот зал можно прожарить сквозь стену. Целиком прожарить, не выборочно. Зря Ник за простака держит – Восьмой служил, видел, как это делается. Без понтов – на раз! И пахнет потом хорошо. Главное, не приглядываться и под разнарядку не попасть на вынос – обблюешься… Жутко хотелось глянуть на стрелки напольных часов, что стояли в углу. Но не рискнул. Понятно, что еще пару минут потеряли. Ник беспокоил. Слишком спокоен. Если мозги у него не пьяные, как уверяет Слухач, то ходы просчитывает. Выбирает. Но ход свой сделает. Или сейчас здесь сделает, или в подвале. А в подвал нельзя пока. Патовая ситуация. Хорошо, что руки его на виду. Пальцы длинные. Умеет он что-то своими пальцами делать, не только посуду мыть, вилки там или ножи…  

Ножи? Восьмой насторожился. Кисти расслаблены, быстро должен двигаться, если расслаблены. Интересно, где у него ножи? В рукавах? За загривком, под волосами? Накладные волосы, тяжелые. Вон – шевелюра какая! На что такие волосы? Где еще? У бедер? В голенищах? Голенища высокие. Взглянуть бы впрямую на ноги, но нельзя – сейчас глаза в глаза, машинку в переносицу и держать. В грудь нельзя, пусть плоть пьяная, и как броник может уже и не действует, но зелень знает, что за Плоть такая, может, пальнешь, а она как брызнет кислотой на все стороны Никогда о таких раньше не слыхал. Что за защита, если ей срастаться надо? Ускоритель реакций? Знал бы, не связывался. Понятно почему с последнего раза, когда «дикие» наехали, сколько их отсюда вынесли…  

Висюльки звякнули и разошлись…  

Ник метнул нож за себя и опять вернул руки – мелькнул и замер – словно это самому Восьмому сморгнулось. Вколотый посетитель – из простых – забулькал кровью, руками нож обхватил у шеи, но это не жизнь – одни рефлексы, и стал заваливаться… Увы, но именно заваливаться, а не сползать вдоль стены, как рассчитывал Ник, и как нарочно, на самую неудачную сторону – обратно в ту залу, откуда вышел. Слухач подскочила, успела хватануть одной рукой за одежду, но не удержала, уже скользко стало от крови, ее тоже забрызгал и выскользнул – тьфу! – с дешевой синтетикой вечно так!  

Успела зло глянуть на Ника – ожечь глазами.  

– Это пьяненький-то?!  

– Да, пьяный я, пьяный! – заторопился Ник и еще шире руки растопырил, показывая, что в них ничего нет. – Если по трезвому, ты даже не заметила бы, что это я!  

Мастер бросил сторожить входную, подошел, свою машинку нацелил Нику в лоб. Вид у него был более чем серьезен. Спросил разрешения личный счет открыть. Ник напрягся. Восьмой не дал ни стрельнуть, ни рядом стоять – вернул на место.  

– Отойдите все! – велел Восьмой. – Пару слов скажу!  

– Ну, ты – это… – сказала Слухач. – Только не шути! С машинками теперь мы все можем – сам научил. Начнешь дурить – с тебя начнем, пусть все здесь и поляжем.  

Восьмой не ответил. Слухач помялась еще чуток и отошла, присела на корточках возле Лидера, стала ей что-то нашептывать на ухо. Восьмой не видел, но чувствовал, словно некие тени за спиной. На Ника смотрел, висюльки, загораживающие, разделяющие залы, в поле зрения держал – там оживление, разбор, винтовую лестницу пытался контролировать, все еще пустую. Окружное зрение, как у всех стрелков сильно развито, но то, что стал видеть-чувствовать то, что за спиной, пусть тенью, но видел явственно, такое впервые. А вот почему – таким вопросом не время задаваться – может это Лунатик подсобляет, чтобы покойней было, чтобы меньше дергался.  

– Ты тощим себя не помнишь?  

– Ну и? – спросил Ник, словно не понимая.  

– Сафари. Ты смотрителем колеса. Машины… Мальчишка, которому обязан. Мальчишка, о котором и не думал, что он может в живых остаться, вырасти, не сгинуть, а статус поднять до уровня Стрелка.  

– И что?  

– Загадку свою помнишь? Чем легче попасть – ниткой в иголку или ломом в дверной замок?  

– Помню Дохлика – тебя нет, ты другой. Дохлик бы с уродами не спутался!  

И Восьмой понял, что помнил, всегда помнил, и знал. И от этого разозлился.  

– А Длинный тоже, ни за что бы с плотью не скорешился!  

– Согласен, разницы нет. Гореть всем одинаково.  

Считай, поговорили. Но договорились ли?  

– Ты слово Свалки кому давал? Я с тебя теперь за слово пришел взять.  

– Тогда кранты, – сказал Ник и размяк, будто из него воздух выпустили. – Гореть бару в шестой раз. Да опусти ты свою пукалку! Сам знаешь, теперь можешь… Про замок я тогда говорил, ты это запамятовал. Про открытые двери было – что в них ломом не промахнешься.  

В висюльки сунулась чья-то рожа, посмотрела влево-вправо. И треснула поперек лба, словно перезревший плод мкхота развалился. Сухо отдало по ушам, и к потолку потянулось маленькое облачко – первая порция кисловатого дыма.  

С почином Лидера! – мысленно поздравил Восьмой, но головы не повернул и машинку не убрал.  

– Знаешь, что теперь про то Сафари рассказываю? Что мертвых в тех самоходах до сих пор катаются, – коротко хохотнул Ник, – потому что…  

Замолчал.  

– Потому что мальчишка-живец бродил от одной к другой и был очень зол! – закончил за него Восьмой. – Ты досочинил? Ведь не так все было.  

– Зато городу нравится, и особенно голышам – про то, как их голыш рассердился и целое Сафари ликвиднул с чистыми!  

– Ну, вы, придурки! – заорала Слухач. – Долго еще будете воспоминаниями делиться? Восьмой, стрельни на зелень! Нахрать на штуцер! Подопрут – не уйдем!  

Речь Слухача оживили влетевшие гостинца – узором, будто крупные мухи нагадили – выложились на стене. Глаза! Но пока настроятся. Отдало хлопками выстрелов и из залы…  

– Все! – сказал Большой Ник. – Держи здесь, я пока верхний этаж успокою – пусть по норам сидят.  

– Точно не знаешь, какой из Стрелков внутри?  

– Сказал же!  

Восьмой машинку все еще держал.  

– Убери! – попросил Ник. – Сейчас ведь попрут, не управишься. Там восемь пукалок средь умелых, а девятая у Стрелка. И наверху услышали, сейчас в штаны влезают. Не удержу, и оттуда навалятся. Входную еще надо заложить, сами не догадаетесь, как у меня устроено. Не успею со всем, окажемся под перекрестным. Гасить всех чужих придется, иначе скорые кранты, а так еще побарахтаемся. Этих тоже подырявить классикой, пока свежие, чтобы не вашими ядами, – он кивнул на лежащих у столиков и у барной стойки, – Потому как я, в отличие от вас, намерен опять здесь бар поставить!  

Ник говорил быстро.  

– Кем мы станем, если не будем возвращать долги? Долги на жизнь и долги на смерть.  

– Я пришел забрать у тебя свой долг на смерть, – нескладно объявил Восьмой древнюю ритуальную фразу.  

Убрал машинку, отвернулся.  

– Твое слово к моему слову!  

И Ник вспомнил, что всего лишь раз в жизни произнес слово долга смерти. Произнес от души. Слово, обязывающее перерезать собственное горло, если попросит, получивший его.  

Неужели он такой простак, чтобы верить в это? – успел подумать Ник, глядя на Восьмого, и понял, что и сам такой, сделает все, что понадобится или попросят. Резанет себя по горлу, собственными руками зажжет бар… И все потому, что внутри стоящего перед ним Стрелка сидит тот самый щенок, а все остальное ни что иное, как плоть, которая наросла со временем. Шелуха!  

– Слухач, скажи Лекарю – пусть трезвит его по-быстрому!  

Восьмой сосредоточился на проеме в соседний зал. Слишком уж широкий, неэкономичный проход. Еще и висюльки, за которыми ничего не разглядишь. Хорошо еще, что там вроде короткого предбанника.  

Больше не стреляют, не мелькают – тот раз было от неожиданности. Покачиваются висюльки...  

Ник глотнул того, что подсунули, крякнул отрыжкой, брезгливо сморщился и ускользнул наверх. Один только разок и оступился. Восьмой «видел не видя» и тем же зрением окинул зал, все на местах, все ждут…  

– Лекарь! Тут на полу все дохлые? Оживи одного на минутку!  

Лекарь подскочил, хмыкнул в ухо.  

– На минутку! И только я! Никто бы не взялся! – похвалился он.  

Кольнул какой-то из трупов, поднял, заставил двигаться на остаточном.  

– Куда?  

– Туда!  

Направили в сторону висюлек, подтолкнули.  

– Топай!  

Только коснулся, проявился тенью – вдарило, отбросило назад – упал, откинулся. Восьмой торопливо пересчитал дырки.  

– Еще одного?  

– Давай!  

Повторили.  

– Еще?  

– Давай!  

– Теперь все, – объявил Лекарь. – Больше не оживлю – все сроки вышли. Надо было заранее предупреждать.  

– Машинка Пятого! – уверенно объявил Восьмой. – Это у нее такой суховатый всхлип. Хорошая машинка. А у кого-то заряды должны были кончится. Это вы у себя зарядов не считаете! – упрекнул он.  

Пятый! Грамотно выложился – центральная дырка наверняка его, и только по первому показу отстрелял – это от неожиданности, а дальше дозарядился и ждал, не участвовал. По звуку – его машинка…  

Что-то выкрикнули, Восьмой свою машинку сунул – шмальнул на звук. Со службы так не пробовал. Зацепил, не зацепил – кто его знает! – заорали все, и палить стали все (кроме Пятого), только висюльки взялись отлетать и на пол осыпаться червяками, но никто не орал подранком, зло орали, сердито. Кому такое понравится – пришли расслабиться, на девочек поглазеть, а тут – на тебе!  

– Выманить бы!  

– Опять груди заголять? – с готовностью спросила Хамелеон.  

– Нет, они теперь только сначала стрелять, а лишь потом разглядывать. Поорите им что-нибудь обидное, и Лунатик пусть с вами – у него тоже голос бабский. Пообиднее только. За стойку станьте – вон туда.  

– А о чем орать?  

– О городских мужиках вообще, а о Стрелке в частности, – сказал Восьмой. – Ерунды всякой!  

Не понравилось ему, с какой готовностью на это подписались. Могли бы и поломаться для приличия…  

И уже позже огорчался, что вовсе предложил. Восьмой Стрелок и не думать не думал, что о мужиках можно наврать столько обидного. Причем, и у Лунатика получалось ничуть не лучше – уши так и вяли. Этот-то чего так возбухает, старается? – удивлялся Восьмой. – Это надо же какие среди ихних уродских мужиков особи встречаются! Ну, конченый урод!.. А когда перешли на Стрелков, что у них у всех вечный нестоюнчик, потому-то с машинками ходят, спят, и засовывают… Тут Восьмому жутко захотелось стрельнуть из машинку в стойку, из-за которой эти три – ну не уродки ли! – стояли и выкрикивали свои мерзости.  

…Из Большой залы к ним втекли грамотно. Восьмой и сам не смог бы за такой короткий срок организовать «вход» лучше. Видно, нашлись среди них ветераны Желтых Провинций – там каждый домишко приходилось брать похоже. Восьмой двоих снял, девочка-Лидер – одного, но был ли среди них Пятый не успел рассмотреть. На скоротечном всех воспринимаешь фигурами: полными, половинчатыми, частичными, детальными... Вот теперь попытался рассмотреть. Один лежал неестественно. Восьмой перезарядился и шлепнул контроль – это на всякий-всякий, пусть на одну пилюльку будет больше – вдруг притворяется, что болен? – такие случаи бывали… С головы не отрикошетило, внутри осталось – решил про лежащего думать, что с ним теперь все хорошо.  

Просочились – успел заметить – лишь четверо, остальных в дверях отсекли. Трое сейчас за угловым чурбаном засели. Вряд ли Пятый среди них – он бы в кучу ни за что не полез. И уж точно не шел первым. Опытный кем-нибудь, да прикрывается. Вот здесь один за тело схоронился, но опытный ли он? Стрельбе неудобно, неуютно, на ту сторону как раз и натекало. Будет вскакивать – подскользнется, это почти наверняка. Но вот сверху его столешница прикрывает – никак не достать. Сильно неудобная мишень. Восьмой обтер вспотевшую ладонь, обхватил мешочек с талькой – потискал. Нашел глазами Лидера… Молодец! Как завалила своего второго – отметилась – сразу же и переместилась. Все как учил. Толк будет с Лидера! Тсыкнул ей, чтобы обратила внимание. Показал, что делать.  

В первую очередь, решать надо было с этим неудобным. Трое пока еще между собой договорятся… Решать надо нестандартно. Восьмой положил одну машинку на пол, мысленно провел линию, как бы показал на себе вид сверху – куда хочет вложить все. Слухач поправила. Лидер кивнула, тоже положила машинку, выровняла, а вторую прижала к груди, сделала все как он – один в один скопировала, даже позу.  

И разом припекли снизу, отстрелялись с лежащих машинок под тело. Не вынес, запаниковал, вспрыгнул, забыв про столешницу, ударился об нее, сбил собственную машинку, тут Лидер его и сняла. Уже три!  

Восьмой показал большой палец – заулыбалась. Кажется, в первый раз такую ее улыбку увидел – не робкую – равную! А то, что пары зубов у нее спереди нет, еще не выросли – неважно. На сердце захорошело. Не было у Восьмого раньше учеников – так получалось, что всегда его учили. Разные были учителя. Даже такие были, которые и учителями не желали быть. Вот и тот, который за телом пытался прятаться, неким учителем выступил. Восьмой знал, что в подобной ситуации, он уже перетерпит и что-нибудь придумает. И Лидер терпеть будет и думать, потому как пример был.  

Перезарядился, обсушил ладонь о мешочек. Встал и пошел наплывом, не обращая внимания ни на что – только мишень! И справа налево расстрелял всех троих. Три пули – три мишени, и только головы. Справа налево. Почему так? – показалось ли спросила Лидер. Потому как, когда мишеней несколько, рукой внутрь корпуса экономишь, а на внешнюю сторону теряешь, а еще на внешнюю машинку сложнее тормозить – поняла теперь почему тебе взрослые руки нельзя? Изнутри отстрел начнешь, свою долю потеряешь, а с ней можешь и жизнь. Чуть-чуть не хватит, а разницы никакой. Нет для жизни разницы, всего лишь чуть-чуть не успел или намного.  

Грамотно урок провел. Побольше бы таких уроков, чтобы на практике. Все как положено, пустили первых и отсекли остальных. Первых всегда пропускай. Это толковые стремятся следом, под прикрытием, надеясь, что на первых истратят запас. Восьмому хотелось надеяться, что завалили самых толковых. Вот на чистом воздухе, на расстоянии, сделал бы все наоборот. Там умные и опытные первыми срываются. Отсчитают шаги-секунды и валятся в перекаты, расползаются. Тех, кто за ними поднялся – те уже не неожиданность, их даже не как ластокрыла – влет! – а на подъеме, потому как успел приготовиться, ждешь.  

И не по три с машинок палить надо, а парами. Здесь только так – пару, а потом, если оставят время, дозаряжаешься. Последний – третий выстрел бережется, потому как после трех, машинку надо дозаряжать и взводить, а так только дозаряжать и в любой момент наготове. Только на Свалке себе можешь позволить три разом выпустить. Но бывают, конечно, исключения. Бывают…  

Ник спустился, привел с собой забрызганную кровью деваху.  

– Эту не трогать! – объявил.  

Бросил липкие ножи на прилавок и стал протирать влажными салфетками.  

Слухач обошла вокруг молодой женщины, с виду простушки, что стояла, прижав к груди какую-то расшитую подушечку, и боялась шелохнуться. Потом протянула руку.  

– Не трогать! – сказал Ник, застыл, и нож в ладонь лег, будто сам собой – удобно. Восьмой понял, что периферийное зрение у Большого Ника ничуть не хуже.  

– Она что-то прячет.  

– Деньги! Ее деньги. Честно заработанные.  

Слухач, похоже, искренне удивилась.  

– А я думала, что ты с броником своим только сожительствуешь, что полный симбиоз у вас. А вон оно как… Беременная она.  

Потеряла к женщине всякий интерес.  

Ник собирал ножи, прикладывал к плоти, и та всасывала их в себя.  

– Слушается? – спросил Восьмой.  

– Хорошая модель. Не брак. Просто одна партия оказалась шизанутых, вот Метрополия, в свое время и списала всю поставку. Перестраховываются они иногда. Прямо чересчур перестраховываются.  

– А я думала, они из паразитов, – сказала Слухач и тут же поправила сама себя: – Я про плоть-жилет, а не Метрополию.  

– Ну это уже – смотря кто кем рулит, – ответил Ник. – Кто кого использует и сколько отдает взамен. Мы дружим.  

Восьмому такие разговоры не нравились. Показалось ли ему, что Ник со Слухачом что-то недоговаривают, а потому острить пытаются насчет Метрополии.  

– Паразит – это когда только берет, а не отдает совсем. Причем, если свое дерьмо сливает, а внушает, что благодетельствует, а ты веришь…  

Ушел Восьмой от этих разговоров. Буквально ушел. Во всяком случае, попытался…  

– Надо залу очистить. – сказал в спину Ник. – Что там с твоим Стрелком? Вычислил – кто?  

– Пятый. Не знаю почему, но в этой группе его не было, и машинка больше не гулкала. Странно… Две машинки теперь в зале, если ты ничего не напутал, но одна у Пятого – серьезная машинка!  

– Девять было! Я отвечаю. У меня глаз наметан. Могут еще однозарядки быть – они маленькие, и самоделки какие-нибудь, но с этим я пас.  

– Как наверху?  

– Чисто. Совсем чисто. Я те три изъял и запер.  

…Восьмой и Лидер отработали «часы». Восьмой выкрикивал свое, Лидер свое – что видела.  

– Десять!  

– Пять!  

– Семь! – орал Стрелок.  

Орал все то, что не успевал добрать сам или сомневался, что успеет. Лидер крутилась за спиной, высовывалась то справа, то слева. А один раз – поганка! – из под ног палила, что было неприятно, поскольку дуло она высовывала недалеко, Восьмому приходилось замирать враскорячку, и было ему от того неуютно. А ведь мог бы попросить Мастера соорудить бандаж, или сам заправить мотню повыше.  

Лидер успевала вложить в опущенную ладонь снаряженную машинку – у Восьмого этих машинок был полный передник за спиной. Спасибо Мастеру за передник!  

Прошерстрили зал – отстреляв во все, что двигалось и не двигалось. Потом Восьмой еще с минуту постоял, провел, прощупал глазами. Синяя, кислая пелена поверху и много красного внизу – привычная по молодости картина. В ушах словно вата, только слышно, как за спиной сопит Лидер…  

Пахло кровью. Если бы так пахло на Свалке, леггорнов бы собралось с тучу. Опять бы расценки скинули на азарте.  

Пятый нашелся. Лежал неуютно, нескладно.  

Вот уж не думал, что у Пятого такое случится – вроде эффекта паники начинающего, когда палец с дуги освобождаешь не полностью, и тут же снова жмешь. Тогда возврат не срабатывает, и старый патрон возвращается на прежнее место так и не довернувшись, шило бьет в тот же капсюль, уже битый, и бывает, как сейчас, такое, что пробивает его насквозь и застревает. Вот тогда приходится разбирать машинку, либо, перевернув, лупить ею о что-нибудь твердое, чтобы отскочило шило, но тут можно запросто весь механизм повредить. То самое и случилось у Пятого.  

Мастер прошелся, собирая трофеи.  

Стрелок все смотрел на Пятого, хотел понять, что чувствует. Получалось, что ничего.  

Он меня тоже не любил, – подумал Восьмой и забрал машинку.  

– На память! – объявил во всеуслышанье. – Хорошая машинка. Штучная! Боек вот надо только чуточку притупить.  

Опять взглянул на Пятого. Все-таки оказалось, что тот его слышит, и понимает, что он еще больший невезунчик, потому как был уже мертв, а он – Восьмой – еще жив. Хотя по всем раскладам должно было бы стать наоборот.  

«Ай да я! – похвалил себя Восьмой. – Вот теперь, автоматом, в Седьмые бы шагнуть. Эх! »  

Как просто оказалось, и как странно. Два года ждали сместится ли очередь, а теперь, так получается, что благодаря ему, новый Восьмой, что ему на замену, едва в Восьмых побыл, а на тебе – уже Седьмой. Сломали невезение. И Шестой с Седьмым вверх только что поднялись, хотя об этом еще не знаю – будут довольны и выставятся, а вот Четвертый, Третий и Второй – нет, поскольку здесь, для ихнего удовольствия, надо было бы бить Первого. И уж меньше всех Пятый доволен, поскольку он мертвый…  

ХРАНИЛИЩЕ  

– Не оступись!  

К Нику в хранилище всегда так…  

– Что-нибудь замечаешь?  

– Коврика не было. Липун?  

– Ага! А будешь перешагивать, за косяк рукой возьмешься.  

– И?  

– Не советую.  

– Левый косяк?  

– Оба.  

– Грамотно, – одобрил Восьмой. – И как теперь?  

– А мы эту вот досочку вымнем и уложим…  

Большой Ник потянул облицовку, которая снялась неожиданно легко и оказалась весьма толстой и широкой дощечкой. Перекинул через, опрев на выступ. Обернулся, съехидничал:  

– Картинки покажешь?  

– А не пошел ли ты!  

– Иду. На эту наступать можно? Она мне не нравится.  

– Чутья?  

– Да, чутье.  

– Можно. Я отключил  

Спустились ниже.  

– Куда пропал тогда? – спросил Ник. – Когда в первый раз у меня появился – еле признал, изменился сильно.  

– Ну, ты тоже, – буркнул Восьмой. – Столько раз видел, и подумать не мог. Чтобы Длинный, да тощий, вдруг, стал Большим Ником! Добро бы Толстым Ником, но Большим?  

– Уважают! – согласился Ник.  

– У тебя же даже голос был, кажется, другой? И морда стала толстая и в крапинку, а раньше, вроде, гладкая была…  

– Ранение! – буркнул Ник.  

– Растолстела? – не понял Восьмой.  

– Крапинка!  

Ник оттянул ворот, показывая шрамы точками.  

– Про такую не слышал.  

– Да, ты уже не тот малыш. Раньше бы не признался.  

– Не называй меня малышом! – попросил Восьмой и вспомнил, когда им действительно перестал быть – про свой самый первый статус, а вспомнив помрачнел.  

Вошли. Столы и ящики. Ящики на столах, и ящики, что столы. Вот на одном таком он, Восьмой, лежал, еще не Восьмой, и даже не рядом, а звался неприятным именем, которым нельзя называться, если выжить хочешь, которое хотелось забыть, как и все с ним связанное…  

БЛОКИРОВАНИЕ  

– Что так долго?! – возмущалась Слухач, когда вернулись. – Вас за Черным Свалочным посылать! Опять воспоминаниям предавались? Гляньте что снаружи делается!  

Снаружи было нехорошо. Во-первых, у входа лежало два тела – один в форме стража, причем не какой-то волонтер, а с поясными шнурами капрала. Кто второй, было не разобрать, большей частью завалился за бетонную урну, одну из шести – Ник их здесь понаставил, что в бар никто не мог на колесах въехать. Если судить по подметкам, ничуть не стоптанным, покойник тоже не из дешевых.  

– Кто постарался?  

– Она! Кто еще? – Слухач кивнула на Лидера. – Без спроса! Ремня бы ей!  

– А дотянулась как? – удивился Восьмой. – Стул ей приставили?  

– А она снизу, с той дырки со створкой – животину какую-то держишь, Ник? – самому тебе не пролезть. Вот теперь спалят, огнемет притащат и выжарят нас здесь.  

– Не должны, – сказал Восьмой. – Не сразу. Если тут собственное хранят, то не должны. Что там, кстати, у тебя?  

– Не твое дело! – отрезал Ник. – Догадаются сверху зажечь – не хрена подвалу не будет – сами туда заберемся и возьмут тепленькими. Но сначала тушилки пригонят.  

– Ты когда последний раз горел? – спросил Восьмой.  

– Давно – еще при том мэре, которого повесили. А вот при нем три раза. Так что, правильно его повесили. Жаль, что один раз, да при этом самого не запалили, хотя я и предлагал. При нынешнем еще не горел. Но если придется, не долго ему в мэрах ходить!  

И зачем-то уточнил после паузы.  

– В живых мэрах!  

Ник был бледен и отходил обильной испариной.  

– Не знаю, и знать не хочу, из чего приятель твой – вон тот колобок толсторукий – свое вытрезвляющее пойло сварганил, но лучше бы он сам его лакал!  

– Но полегчало? Руки-ноги в порядке?  

– Голова теперь трещит! И идей нет – сдохнуть проще.  

– Сказать, чтобы сделал чего по скорому? Эй, Лекарь!  

– Вот уж нет! От головы глотну, опять на руках-ногах скажется? Так и буду чередовать, пока понос не проберет?  

– Скоро нас всех проберет, – сказал Восьмой. – Тяжелые прибыли в брониках. Личный спецназ господина Мэра. Элита! Вот где ставки, кстати, и гарантии… И паек!  

Пожаловался и слюну заглотил смачно.  

– Дал бы что-нибудь из своего запаса, что для чистых держишь? Все равно пропадет теперь. Или оно или мы – без разницы.  

– Перебьешься! – сказал Ник. – Тот ваш брюхатый уже на всех набрал, даже лишку. Дай-ка сам посмотрю…  

Приложился к отверстию.  

– А эти умороженные здесь что делают? – удивился Ник. – Вон на той крыше, видишь? Никак, чердачные на тропу войны вышли? Ты что, еще кому-то жизнь попортил? А, Восьмой?  

Принялся подсчитывать.  

– Так… Чердачные. Спецназ мэрии – эти каждому делу затычка – жди в гости. Охрана Мэра – вот они вряд ли сунутся. Теневой со своими вязальщиками и другими, которых не знаем – тут что угодно можно ожидать – от настроения Теневого зависеть – с какой ноги встал, и насколько серьезно он нас воспринимает. Думаю, он сейчас с Мэром или его замом вон в той чрезвычайке на колесах заседают…  

– Зажарить тебе их? – спросил Восьмой, колдуя с дальномером штуцера.  

– Зажаришь мэра с теневым – резня по всему городу начнется – передел! Метрополия всеобщий карантин объявит, и Черных Волонтеров введет. Потом весь город опустят – на самую низшую категорию, поскольку это уже будет рецидив – третий раз – обычная практика. Полная изоляция, и как минимум, год! Голод, карточная система для благополучных. В самом деле бестолочь или играешь? – посмотрел на Восьмого и вздохнул, отвел глаза. – Лучше вон тот белый вагончик подпеки, что у второго круга оцепления. Саннадзор прибыл... Подонки! Каждый квартал им за допуск проплачиваю, что у меня кухня в переделах нормы, так еще и тарятся, халявщики! Давай-давай – подпеки уродов в халатах! Все равно, штуцер проверять надо – так на ком еще? Удачно-то как, – радовался Ник. – Сколько выставляешь?  

– Семьдесят пять, – буркнул Восьмой.  

– По-моему, восемьдесят с лишним.  

– Семьдесят пять – монетка в монетку. Кто из нас стрелок, я или ты? – озлился Восьмой.  

– Ты. Но здесь восемьдесят!  

– Заткнитесь оба! – разозлилась Слухач. – Мастер! Пойди скажи, сколько вон до того белого самохода с крестом?  

Мастер подошел, глянул мельком.  

– До ближнего бампера семьдесят семь метров, сорок четыре сантиметра.  

– У меня точнее получилось! – обрадовался Восьмой.  

– Не промахнись! – сказал Ник.  

Восьмой на эту глупость никак не отреагировал. Пошептал что-то над ложем, приложился, нажал, где надо… Гулькнуло едва слышно.  

– Ну и что? – спросила Слухач. – Ничего не вижу.  

– Ба! – расстроился Восьмой. – Не получилось, наверное. Никто не выпрыгнул? Сейчас я еще разочек…  

– Жди! – отрезал Ник.  

Видно было, как к самоходу подходил кто-то в форме. Открыл дверину, отскочил, рот разинул беззвучно, а может и со звуком, но сюда не донеслось. Другие набежали, один метнулся внутрь и тут же выскочил, зажимая нос. Стали орать, оглядываться на бар. Моментально все в округе опустело, только головы торчали, выглядывали. Никто больше не шлындал.  

– Ну, вот и обновили, – растерянно сказал Восьмой.  

– Теперь Теневой точно обидится, – вздохнул Ник. – Я ему штуцер обещал нецелованный – новье!  

– Нечего чужое обещать!  

– Голова-то как болит! – опять пожаловался Ник.  

– А ты поблюй, – от души посоветовал Восьмой. – Я когда волнуюсь, всегда так делаю.  

– А сам не хочешь?  

Нет, не сейчас – я еще не испугался. Я потом пугаться буду, когда все закончится. А сейчас дело трубное.  

Слухач разозлилась на Ника, принялась на него орать, словно на какого-то урода.  

– Мэра, говоришь, вместе с Теневым спечь нельзя? Так?! Тогда, на круг, – кранты всем – спускай кровь! А говносеть Стражи первым делом перекроют, да и не полезу я туда!  

– Угу, – угрюмо сказал Ник. – Уже, наверное. А теперь еще третье кольцо оцепления поставят, весь район охватят. И Теневой всех своих призовет, поднимет, кто отсыпается с ночной. Да, забыл сказать, сегодня спецколонна должна придти на Свалку. С гвардейским сопровождением. Мне ли их не знать? Но если к тому времени здесь головешек не будет, вмешаются. Слишком близко к трассе – их же не перенаправить. Им пофиг, кого прижигать и где. Тогда в шестой раз на этом месте не строиться – озерцо здесь будет стеклянное на радость ребятишкам.  

– Он точно трезвый?  

Восьмой с подозрением взглянул на Большого, что с удовольствием сообщал дурные новости. Нездорово это как-то. Должно быть, плоть-жилет не только на тело влияет, но и на голову. Но про колонну откуда-то знает, хотя даже Каптеру сообщают лишь в самый последний момент.  

– Тогда я тоже порадую! – нервным смешком сообщила Слухач. – До кучи будет! Извините, короче, но когда последняя пострелялка была, забыла картинку переналожить. В общем, наши тоже сюда припрутся!  

– А они за кого? – спросил Восьмой рассеянно.  

Слухач пожала плечами.  

– Еще не решили. Но злятся на всех нас сильно. Если вырвемся, лучше отсидеться, пока остынут. Уж к ним точно лучше никому не попадать. Мне и тебе – точнее точного!  

Большой внимательно прислушивался, потом словно воздуху стало не хватать, и тут опять заржал. Неприятно громко и со всхлипами.  

– Ну-ну! – сказал только, а дальше выдавливал из себя: – Силен воротчик! Такого, чтобы всех собрать, и все распять тебя желали, я что-то не упомню. Может быть, им еще и про Сафари рассказать? До кучи!  

И затрясся, слезы на глазах выступили.  

– Чего это он? – спросила Слухач.  

– Бара жалко! – ответил Восьмой.  

Ник, наконец, продышался.  

– Но главное…  

И тут Ник опять засмеялся нервно, всхлипами.  

– Может Лекаря ему? – озаботилась Слухач. – Или ты сам, с машинки вылечишь? Стрельни – куда ему не больно будет!  

Ник отмахнулся, принялся выдавливать из себя мелкими порциями:  

– Но главное, никто не знает, за каким собственно Черным Свалочным он здесь! А хер этот – глаза бы мои его не видели! – вот тут рядышком со мной сидит, да затылок свой скребет, не понимая, как во все это влип. Зря скребет, промежду прочим, по роже видно – ничего не выскребет…  

К концу монолога Большой Ник отдышался и посерьезнел.  

Восьмого «Черным Свалочным» еще никто не обзывал, да и обзывали так кого-нибудь, и могло ли это считаться за обзывание?  

– А что, муниципальные все теперь здесь? – спросил Восьмой.  

– Здесь, миленький, здесь, – успокоил Ник.  

– Это их начальник за чучело обиделся, – торопливо взялся объяснять Восьмой. – Я ему на чучело обещал Икса пообещал!  

– Ничего, не расстраивайся! Он взамен твое возьмет. Только, вот, не пойму, от Теневого здесь зачем? Чем интересы Теневого обидел?  

– Опасается, что в Хранилище полезем, – предположил Восьмой.  

– Как же! Из-за Хранилища он здесь! – злорадно заявила Слухач. – Вся тень из-за Восьмого! Восьмой живца скормил не того – племянничка охранной службы самого Теневого. Подставил его Начальник Стражи, конкретно подставил!  

– Откуда знаешь? – ошарашено спросил Восьмой.  

– Слухачи только что напели! – сказала, как отрезала. – Уже премия на тебя, как за живого!  

– За живого – это плохо или хорошо?  

– Это по индивидуальной терпимости организма, – хмыкнул Ник. – Я бы предпочел сдаться мертвым.  

Восьмой попытался думать… Потом понял, что думает лишь о том, что надо думать.  

– Я теперь на говнотуннель согласен. Попробуем?  

– Поздно, миленький, – сказал Ник. – Группа Очистки, это когда еще прибыла? – им одной из первых положено – все дырки, весь периметр заткнула, а уж говносброс первым делом. Теперь каждого таракана сначала сжигают, а лишь потом допросить разрешают – куда, по какому делу полз и почему в этом направлении…  

– Наши тоже на премию рассчитывают, – объявила Слухач. – Хорошая премия! Говорят – лучше Восьмой в руках, чем восемь неизвестно где!  

Ник опять хмыкнул озадаченно.  

– От всех уйдешь, но от уродов не скроешься. Если они собственную сетку выставят, то… Даже в снах так плохо не было! Восьмому теперь только одно – ноги в руки и на Свалку!  

Восьмой рот открыл, потом закрыл, потом сказал:  

– Так муниципальные все здесь?  

– Здесь-здесь! – Слухач глянула раздраженно. – В третий раз спрашиваешь!  

– А мэрию кто охраняет? Муниципальное хранилище?  

Переглянулись.  

– Если уродов туда перенаправить, а потом муниципалов…  

– Муниципалов не надо! – отрезала Слухач, закрыла глаза и отключилась.  

– Так не годится! – объявил Лекарь рассерженно. – Постелить есть чего? Ноги разъезжаются!  

Да, – тут же отметил про себя Восьмой, – крови у лестницы натекло много – неудобно Лекарю дежурить. Лекарь, балансируя на чьем-то теле, достал пузырек и поочередно стал опускать в него щепки.  

– Чего там?  

– Ожили – ногами топают.  

– Не должны! – уверенно заявил Ник, и нож сам собой скользнул в ладонь. Восьмой, наконец, разглядел – плоть подала – выдавила из себя.  

– Топают-топают! – подтвердил Лекарь. – И с каждым разом все больше.  

– Откуда взялись? – удивился Восьмой.  

Переглянулись с Ником. Тот посерьезнел.  

– Раз они вошли, значит, и мы выйдем, – сказал Мастер.  

– Сначала глянем – кто такие, – согласился Ник. – Потом сквозь них и быстро. Не останавливаемся, зачищаем только проход, внизу сообразят – навалятся, зажмут.  

– Не каждая печень спицу в себе переварит, – на всякий случай предупредил Лекарь.  

– Что?  

– Тут одна рожа до меня только что дотянуться пыталась. Спицей! Очень шустрый…  

Остальное Восьмой, как не напрягался, помнил неотчетливо, какими-то урывками. Должно быть перегрузился, сработала в организме какая-то защита. Хотя в Желтых Провинциях случалось и позабористей, но отвык, разрыхлел от городской сытой и спокойной жизни Стрелка.  

…Помнил, что пришлые, натолкнувшись на них, на шлепанье машинок, оставили несколько тел и рассыпались по номерам. Случалось, закаленные спицы били сквозь двери, как жало, и едва не доставали. Ник, когда в последний раз отстроился, пожадничал на дверях и с планировкой – коридор был узок. Восьмой стрелял сквозь двери, хотя и не любил так – вслепую. Было темно, и очень мешали те, кто валялся в проходе, местами приходилось идти прямо по телам. Ник шел первым, ловя редкие выстрелы себе в плоть, раскачиваясь равномерно, словно маятник, вправо-влево, открывая, как уговорились, обзор Восьмому. Лидер, как ее и просил, всаживала заряд за зарядом в каждое тело на полу. Больше всего боялись получить царапину спицей от лежащих. В одном месте Ник качнулся, уперся рукой в дверь и упал во внутрь. Женщина с узлом вскрикнула. но там тоже растерялись, Восьмой с Лидером вошли и моментом расстреляли все живое. Ник дождался, пока не закончат, встал с пола, отмахнулся и сам выдернул спицу из живота – из жилет-плоти.  

– Переварит такое?  

Отмахнулся, буркнул:  

– Попомнят они у меня!  

Слухач палила сквозь стены и двери, словно чувствовала когда это необходимо, и делала это с удовольствием  

Лунатик легко перепрыгивал с тела на тело, балансировал... Столь же грациозно, и даже улыбаясь, излишне высоко задрав юбки, и подбородок, коридором прошла и Хамелеон. Желудок, придерживая двумя руками брюхо, шел не разбирая, смотрел только в пол, и Лекарь, пристроившись за ним сзади, подталкивал и направлял. Злой Мастер шел последним, машинки в переднике, штуцер за спиной, а в руках пучок деревянных тонких щепок Лекаря. Чужие запаздалые спицы перехватывал, тянул к себе, случалось что и обламывал мимолетным движением, словно были они не стальные, а некие соломинки, и в освободившееся отверстие, либо рядом вбивал, выстреливал собственную щепку – судя по вскрикам – весьма-весьма обидно.  

Прошли как сквозь масло – без потерь.  

Большой Ник, как пролом увидел, челюсть затряслась от обиды.  

– Это что же?  

Отверстие было в монолитной, древней стене, гордости Ника, той, к которой каждым разом он и пристраивал свой бар. Вечной Стене. Древней.  

– Это сколько же они ее скребли? С зимы? Значит, гробануть решили барчик! – заорал он, оборачиваясь. – Большого Ника гробануть!  

Видно, что расстроился очень.  

– Все! Достали! Стенку я им никогда не прощу. Передумал я! – объявил вдруг Ник. – И вы все тоже передумали! Пока всех уродов не зачистим, дальше не пойду!.. Да гори оно все пропадом вместе с баром! – взревел он…  

Дальше помнил, как уговаривали Ника, а молчаливый Мастер меж тем ходил, да зачищал комнаты, с каждой выбрасывая тела в проход, чтобы тем, кто пойдет сзади было сложнее, чтобы смогли и впечатлиться, и задуматься…  

Бритва, чтобы полосовать, спица в другой – тыкать. Спица дальних выпадах, бритва ближних. Спица ядовитая, на кончике обсмолянная, чтобы яд лучше держал, а бритву согласно традиции, зашивают в тушку дохлой легитсы, выдерживают в теплом влажном месте, до степени, пока та расползаться начнет, и малюсенькие опарыши не начнут круглеть, и сами ее вскроют, вот тогда вынешь, стряхнешь – готова к употреблению. Если знаешь об этом – втройне поймешь, что на бритвенное расстояние подпускать нельзя…  

Все это Восьмой думал спешно, но стрелял, как самому казалось, очень медленно  

КОЛОДЦЫ  

Восьмой окончательно очухался только под землей, и то как только узнал древние ямы. Пахло так, будто ссали на раскаленные стволы. Знакомый до боли запах южных провинций. Где-то за стеной прошелестела подземка, раскачав фонарь и обсыпав всех прелой трухой. Было душно и влажно. Остался позади переход какими-то известными уродам, соединенными между собой подвалами, что давным давно не служили своим целям и были опечатаны бессрочным санитарным распоряжением, однообразные ловушки подвальных, явно рассчитанные на тупых дневных стражей, еще какие-то, неизвестного происхождения скользкие опоры в самых неожиданных местах, к которым так и тянулась рука, но которых ни в коем случае (как предупредил Лекарь) нельзя было касаться… Они то и дело высвечивались под маленький синий фонарь Мастера..  

Восьмой устал как никогда – будто три смены подряд на Свалке отдежурил – но не устал бояться. Сидел и подозрительно косился на многочисленные дыры. Вздрагивал, когда оттуда что-то заглядывало, но уже не шарахался, не выставлялся машинками, а держал их на коленях лишь выставляя дуло. Все-таки самого большого страха натерпелся, когда сюда шли.  

Вспоминать, что сотворили в Баре Большого Ника, не хотелось. Да если и посудить, то не самое важное состоялось внутри, там можно сказать, семечки мкхота были, мелочевка, а вот когда отходили, когда со следа сбивали, путали… Но про подземное никто не узнает, никто не спустится собирать и опознавать тела, и все что произошло, наверняка войдет в историю города как-нибудь тупым и длинным названием. Что-то вроде: «Большое Мочилово у Большого Ника»…  

Не думал, что Длинный может быть настолько неутомимо злым. Собственность людей меняет.  

После всего, что произошло, не было у Восьмого больше доверия ни к кому, – ни к Длинному, что теперь навсегда в его сознании станет тем, кем его называют другие, ни Слухачу, что не приняла его план стравить предавших их уродов с муниципалами у хранилища мэрии, ни Мастеру, что обрел вкус к убийствам, ни остальным уродам, и даже собственной ученице, что в ряде случаев уже превзошла собственного учителя, и далось ей все это слишком легко, без малейших переживаний. А сейчас более всего не доверял этим дырам, – тут, в этом огромном сумрачном колодце встречались крайне неприличные, прямо-таки неправдоподобно огромные для этих… Этих, что, по идее, никак не должны были превышать толщиной ляжку взрослого человека.  

Слышал конечно всякое про червей шахт, забоев, из раскопов. И про Повелителей Червей тоже слышал, и немало, но никак не думал, что самому придется столкнуться.  

Здесь вроде бы и не Свалка, и даже не рядом, а откуда-то и здесь взялась, слежалась древняя органика – это по стенам видно. Перепрела в незапамятные времена, и более не могла служить ничем, кроме как пищей для червей и топливом для людей (если удавалось хорошо высушить). Потому копали летом и забрасывали раскопы зимой. Потому эти вертикальные колодцы, сейчас уже заброшенные, поверху почти затянулись, но внизу все так же. Колодцы слишком близко друг к дружке не роют – механизм, которым когда-то все это вынималось, иного не предполагал – иначе рано или поздно осыпка, и верхом ходить больше не будешь. Но и понизу между колодцами нарыты проходы, правда, как ему сказали, есть и несоединенные. Колодцы сверху вниз люди рыли, а по горизонту, проходы между ними, в основном – черви.  

Черви не грызут – у них даже зубов нет. Открывают круговую пасть в размер тела или чуть больше, и по краю губы что-то вроде слизи едкой образуется, которая и разжижает твердое, чтобы оно куском округлым входило в тело и там как бы переваривалось. Червю должно быть все равно куда ползти – они ограниченно разумные, но если правильно направлять, если запустить нескольких разом, да под правильным углом, то можно вынимать целиком куски и менять как топливо на жратву.  

То, что за червем остается, тоже годится, его легко собирать, и этот обезжиренный продукт требует и использует для чего-то Метрополия.  

Две вещи никогда не должны останавливаться – разгрузка на Свалке и работа Повелителей Червей.  

Не все, что пропущено сквозь себя – съедено в труху. Есть и пустая порода, она не переваривается. Но эти круглые готовые пористые брикеты тоже в ход идут. На одном таком как раз сейчас и сидит. Но разве скажешь, что еще вон тот кусок, поставленный на попа, на котором улечься можно и вздремнуть (хоть и калачиком), «то же самое»?  

Любой частный копатель, если у него нет союза с червями, а значит и собственного червя-вожака, или если он не платит откупные Повелителям, долго не протянет. Пусть хоть сколько звонит в свой колокольчик, предупреждая, что копает, – это чтобы (не приведи Черный Свалочный! ) ненароком не срезать лопатой мохнатую голову какого-нибудь червя-недоростка, – рано или поздно это произойдет. У червей с поверхностными перекупщиками договор – голова за голову, пусть даже это и хвост был. Договор невыгодный. Может быть такое, – раздраженно подумал Восьмой, что они специально подставляются? У червя-то, рано или поздно, заново все отрастет, или даже два червя получится вместо одного, а что отрастет у человека?  

Снова что-то мелькнуло.  

– Эти не кислотные, не бойся, – сказал Ник. – Этих даже кушать можно…  

– Только при них это не говори, – буркнула Слухач  

– Это – да. Понимают, заразы, – согласился Ник. – Что-что, а это сразу понимают, а в остальном тупые. Прокладчики, которым туннель надо тянуть, с ними мучаются. Никак не хотят рыть куда надо, лишь туда, где вкусно, и которое легче сквозь них пропускается…  

Восьмой всякий раз поворачивал только голову, боялся шевельнуть и боялся, что ноги затекут – не будут работать, когда понадобятся – Лидер спала в ногах, обхватив и обернувшись вокруг них калачиком.  

Лунатик, время от времени, тоже встревожено вскидывал голову и вертел ею во все стороны, всякий раз напоминая Восьмому боязливого зашуганного вертихвоста-ларгана, а если проще – падальщика, что пасется на дорогах, и очень опасается стать той же самой падалью, под пулями линейных стрелков или колесами курьерских отправок на Метрополию.  

Слухач тоже беспокоилась, и Восьмой знал чему именно – полному отсутствию связи с остальными Слухачами. Верхний слой не должен был до такой степени экранировать. Восьмого отсутствие связи радовало – эти незнакомые ему уроды, которых так боялась Слухач, один раз его уже надумали продать, и неизвестно, отказались ли от этой затеи сейчас, не видел он резона встречаться с этими самыми «повелителями».  

Влажная ли липкая духота заставляла его тревожиться, так напомнила Болотные Провинции, где тоже, закапавшись в землю, чего-то все время ждали, а потом начиналась – обязательно начиналась! – какая-нибудь несуразица с выстрелами, и никак не мог избавится от ощущения, что жизнь его идет по кругу.  

Черви Свалки считались «ограниченно разумными», но их «повелители» ограниченно разумными не были, и умело пользовались своим преимуществом. Много по барам острили на эту тему. Мол, «разумные» потому, что с ними можно было договориться, а «ограниченные» из-за того, что всегда уговоры соблюдают. Покосился на похрапывающего Ника и остальных. Тоже, поди, ограничено разумные, раз сюда притащились. Пройти по туннелям, по пастбищам такое расстояние, не договорившись с их главным пастухом, не заплатив положенной мзды, это, знаете ли… Это была лишь одна из причин, по которой теперь остановились и выжидали, выставив в середине колодца знак примирения. Лучшее, что можно было выдумать.  

Восьмой вздрогнул.  

– Не бойся, это не кислотный, – опять сказал Ник, не открывая глаз.  

– Вижу! – сердито буркнул Восьмой. Отвык он от этих подземных штучек… Можно сказать, и не привыкал никогда.  

Ник выглядел пресыщенным – навалял жмуриков больше, чем в самые удачливые дни службы, когда еще платили поштучно, а не за опт, как началось с приходом новых образцов оружия. Рядом с ним дыра с неприятной слизью – явно рабочая нора, не брошенная, совсем недавний проход. Восьмой подозрительно поглядывал, грея в ладони рукоять машинки. Знал, что сделалось с их последней самой упорной группой преследования. Только последний псих лезет в туннели без знаний о запахах. Лекарь обеспечил правильным запахом и разбросал ловушки неправильного запаха позади. Восьмой сразу же вспоминал все, что знал нехорошего. У червей-проходчиков только слизь опасна. Но есть плотоядные – парализуют, консервируют, разжижают, высасывают. Стандартный набор Свалки. Живешь и соображаешь очень долго. Даже когда до половины от тебя останется – отсосет остальное, а то и треть, если не с головы начал – соображаешь. (Бывали такие случаи – что удавалось найти и порасспросить – каково оно? ) То есть, они условно разумные, а ты условно живой, пока центральный позвоночный столб не затронут. Счастье, если сердечко слабое, удовольствие, если не быстрые кранты… Говорят, те кого едят испытывают удовольствие и сердятся на тех, кто приходит и мешает этому.  

Черви всякие бывают. Встречал и водяных – в тех же Болотных Провинциях. Но официально разумные (пусть даже ограниченно) эти водились только в окрестностях Свалки. Говорят, в других местах им попросту не выжить.  

Восьмому, в период его волонтерства в Желтых Провинциях, выпало видеть всякого, «ограниченного разума» под боком, согласен был принять за ограниченно разумных часть своих сослуживцев, еще более начальство, но Метрополия редко меняло то, что однажды дало – всему должны быть исключительные обстоятельства, а дурость в военных действиях никогда не считалась чем-то из ряда вон исключительным. За дурость обидно только погибшим, а они не жалуются. Обидно было видеть «неограниченно-изощренный» у противника – замечать его в уже иных биологических образцах оружия, отличающегося пугающей сообразительностью и коварством, но Метрополия разрешения на признание такого «разума» за какой-либо разум (и даже тень его) не давала. Возможно, из-за деликатесов, которые из них делали, и добыча такого умного оружия всячески приветствовалось. Восьмой сам подхалтуривал – коптил, а позже и «крышевал», пытался скопить перед демобилизацией, чтобы по возвращению можно было потверже стать на ноги – купить собственную машинку и запас патронов, купить патент на соискание должности стрелка, оплачивать воротам свое почасовое присутствие – работу стрелка-практиканта…  

В желудке у Желудка заурчало особо тоскливо.  

Ник во сне принюхался, и тут же сел, открыл один глаз, и опять на ту же прикормку попытался подкупить молоденького червя – уже четвертого. Всякий раз втолковывая ему одно и то же.  

– Я – Ник! Ты – балда! Балда ведет хозяина для Ник! Понял?!  

Повторил раз десять, а под это даже открыл второй глаз – щелкнул червя костяшками пальцев, рассердился.  

– Ни хрена он не понял, даже если и вызубрил. А дел-то! Встретить того, кто понимает, да намурлыкать ему наш текст, тот сам придет по его запаху. И что, в этом секторе умных червей больше не осталось?  

– Ночь! – сказала Слухач. – Умные спят.  

– Умные как раз по ночам-то и не спят!  

Слухач промолчала, Ник явно нарывался на скандал.  

– Откуда про плоть-жилет знаешь? – спросил Ник у Слухача.  

– Думаешь, ты один такой был, что Метрополию обворовал? Плоть-жилет… Мало на свете отставных сумасшедших? Тебе хуже! Из-за этого дурного изобретения убивать вас приходится очень медленно. Обычно двое держат, третий срезает, да на ухо шепчет – извини, дурень, скорее не получается. Как заявитесь с Желтых, так от своей желтизны все не вылечитесь! В охотники на уродов записываетесь – неуязвимыми себя считаете – охотнички!  

– На нас когда-то всякое пробовали, даже летательное, – похвалился Ник.  

И принялся вспоминать о старых, времен собственной службы, разработках Метрополии, что нет-нет, а и пытались проверить на деле в Желтых Провинциях. Восьмой служил позже, но тут же подхватил – рассказы про службу не утомляют – помянул про ружье, испаряющее влагу и гранаты того же самого действия, но пригодные лишь в закрытых герметических помещениях, и потому ими редко пользовались.  

– Была такая, тоже хорошая штука, как ртутный… – начала говорить Слухач и получила локтем в бок от Мастера.  

– Леталки при вас еще мудрили? – спросил Ник.  

– Все, что тяжелее воздуха, далеко летать не может – не дальше одного броска, – объяснял Восьмой, гордясь самим собой. – А чтобы непрерывную цепочку бросков создать, такое не придумали, хотя не один голову на этом себе сломал. Но бросить предмет можно и порохом, только живое при этом становится неживым. Тоже проверено! И пороху уходит неэкономично.  

Мастер, вдруг, взялся спорить, что можно не из ружья пулей, а ружье оседлать и палить из него, тогда получится движение. А Восьмой ухмылялся и спрашивал, подумал ли Мастер, что позади его делаться будет? На таком помеле только от врагов хорошо улетать!  

А Слухач, тщательно от них заэкранировавшись, думала – какие же они оба дураки. Что с них вполне станет! Возьмутся проверить! И даже взлетят! Но, только взлетев, начнут думать – как приземляться?  

– Ждать будем. Все равно – зелень знает! – делать нечего.  

Никто не спорил. Ник снова откинулся на спину и моментально захрапел.  

Восьмой, хоть порядочно поволонтерил, завидовал тем, кто может спать в любых условиях. Неуютно здесь… Опять несколько раз (так ему показалось) из дыр выглянули и вмиг исчезли чьи-то глаза. Хотя, какие глаза могут быть у червей? Они видят чем-то другим. Восьмому когда-то говорили, что звуком. Нащупывают звуком вокруг себя – получают эхо, отражение – от твердого – твердое, от мягкого – мягкое, а истинную твердость и мягкость всех предметов, включая человека, они знают. Так что, выходит, что смотрят. Звуком видят. Никто того звука не слышал, но считается, что именно так. А сомневающимся можно сказать, что Метрополию тоже никто не видел, но она есть…  

А вот Повелители Червей такие звуки различают. Они так и друг с другом общаются, а это значит, так получаются, что видят и разговаривают одновременно. Выходит, что слова у них зрячие. Интересно! Интересно, а есть ли у него, Восьмого, зрячие слова? Сколько не перебирал, не нашел, хотя есть слова очень завлекательные, приятно их слушать и приятно смотреть, если кто-то на них покупается и им следует. Тайком глянул на Слухача, на которую был сердит, и уже не тайком, а очень откровенно на Хамелеона. Хамелеон лучше смотрится. Даже в одежде лучше. Пусть даже когда помирает – вот никогда не видел, чтобы так красиво помирали, на него поглядывая – видит ли? Но вот есть в ней что-то… проскальзывает порой холодное, даже когда смотрится горячо. Словно струйка сквознячка по спине. А в Слухаче, хотя смотреть пытается холодно, сердится все время, есть что-то теплое, к чему хочется прижаться щекой. Нет в жизни идеальных женщин – вздохнул Восьмой, – ни идеального оружия, ни путевой защиты от всего этого. И еще раз посмотрел на Хамелеона.  

– Сыграем в «шиши»? – тихонько спросил Восьмой.  

Хамелеон не ответила.  

– Померла? – спросил не открывая глаз Ник.  

Явственно произнесла:  

– А вот – шиш вам! Шиш зеленый!  

Ей уже два раза меняли кровь, нацедили от всех понемногу в одну общую банку. Восьмой тоже предложил своей. Лекарь вскрыл руку, понюхал, поворотил носом, Восьмой уже решил, что не одобрит и отчего расстроился, словно ущербный он какой-то, неподходялый, больной. Но Лекарь взглянул на него, потом еще раз склянку, накапал его крови к общему.  

– Теперь не умрет?  

– Почему? – удивился Лекарь.  

– Веселая… Разговаривает!  

– Осмысленно?  

– Не знаю.  

– Вот и я не знаю. У женщин всякое может быть… Может быть. Может не быть. Вот в чем вопрос.  

– Ты же Лекарь?  

– Что – Лекарь! Чуть что – сразу – Лекарь! Два из пяти, на то, что сама выкарабкается. Один из восьми – что нет!  

Восьмой в этих раскладах мало что понял, должно быть, у женщин всегда так, но когда Хамелеона внесли, а ноги ее до колен прямо на глазах надулись, стали приобретать оттенок Свалки за заходе, а потом еще и чернеть внизу… Ни за что не поставил бы на то, что Хамелеон выкарабкается. Вскрывали, спускали откуда-то мгновенно собирающийся гной. Перевязывали. Скрипела зубами. Восьмой смотрел: все как у людей, и в поту плавала, и черный бред шел вперемежку с ругательствами, когда отпускало. Такими ругательствами, от которых даже привычному ко многому Восьмому, хотелось отстраниться, уйти в другой колодец. Впрочем, удивительно быстро привык, удивлялся себе, что находит удовольствие в их кислотной пышности – понимая, что все это несерьезно, и не сделает она с Лекарем даже десятой доли того, что обещает. А когда кожа у надрезов стала сползать да отваливаться струпьями, а под ней уже виднелась тонка гладкая розовая, опять понял на сколько они не люди. Только у ненормальных быстро все заживает – за это их и не любят. Только что, казалось, переживали – выживет ли, потом думали – ноги потеряет, а Лекарь знай возится и возится без остановки, распухшие вены надсекает, причем не металлическим инструментом, а отточенной щепкой, сгустки вынимает и той же щепкой приглаживает, все тут же затягивается. Восьмой не уставал удивляться. И как у них все просто – миску с кровью повыше, шланг тонкий вниз, Лекарь еще взял и отсосал, чтобы самотеком шла.  

– Не загустеет? – удивился Восьмой.  

Лекарь хмыкнул, бросил щепочку порошка в миску. Прилипшее к пальцам втянул в ноздри и даже сами пальцы облизал с наслаждением. Лицо стало доброе, разгладилось, посветлело. Работал в удовольствие, сыпал шуточками уже не столь.  

– Я уж думал, что левую ты потеряешь, – сказал Лекарь.  

– Опять бы в колясочке возили, пока бы ты новую искал? – спросила Хамелеон, и усмехнулась каким-то своим воспоминаниям.  

– А у меня как было бы? – спросил Восьмой и сам себе удивился – зачем спросил?  

– У тебя бы голова распухла раньше чем ноги! – заявил Лекарь. – Тоже надрезать бы пришлось.  

– Зачем?  

– Чтобы не испортилась.  

– Это для премии! – буркнул не открывая глаз Ник.  

– Картинный ряд был бы такой, – сказал Лекарь. – Скрутило бы, не выпрямили, а сюда не донесли – на куски бы стал разваливаться. Или тебе в подробностях?  

– Почему у вас так, а у нас не так?  

– Потому что для вас мы уроды, а для нас – вы!  

– А без подгребов? – попросил Ник.  

– Метаболизм другой!  

Сказал неизвестное слово, будто с него теперь ясно должно быть все и всем, будто Библиотека у Восьмого сейчас под боком.  

– Значит, это мы для вас уроды? – не сдавался Восьмой. – И что же вас ни среди мэра, ни среди начальников Стражей не видно? И кто на кого охотится?  

– Сейчас больше всего охотятся на тебя! – отрезала Слухач. – А начальник Стражи, какого не возьми, разве не урод? И когда такое было, чтобы не урод? А мэр разве не урод?  

– Все относительно, – сонно подтвердил Ник.  

– И ты, Ник! – с горечью сказал Восьмой.  

– В самом деле – все так и есть, – ожила Слухач интересным для нее речам. – Для кого-то и ты – целый мир!  

– Для глистов, например, – буркнул Ник.  

Лекарь оглушительно захохотал.  

– Лидера разбудили! – рассердилась Слухач. – Был бы старый Лидер, он бы вам устроил!  

– Вам? – съехидничала Хамелеон.  

– Всем нам! – поправила себя Слухач.  

– Восьмой, расскажи сказку! – попросил Лунатик. – Был же когда-то ребенком?  

– Почему я? – удивился Восьмой.  

– Потому что – Восьмой!  

– Ник – девятый!  

– Девятых здесь нет, – заявил Лекарь. – Есть временный прицеп неопределенных неприятностей.  

– Так про каждого сказать можно!  

– Мы – гнездо. Все что вне гнезда – неприятности.  

– Я например, – Ник погладил живот – жилет-плоть, так показалось Восьмому, тихонько заурчала.  

– Отказаться не можешь? – спросил Восьмой. – Будешь опять тощим – поболтают и забудут.  

– А ты? С тобой ребенок.  

– Лидер!  

– Да ну?! – удивился Ник. – Уверен? А что если она и есть твоя плоть-жилет?  

– Это другое!  

– А ты уверен, что это другое? Уверен, что это не иудский зверек?  

Восьмой обмер, а потом вскочил и отплевался на четыре стороны.  

– Тьфу и на тебя тоже! Чуть не поверил!  

– То-то! А могло быть и то, что я сказал. Ты бы почаще все пропускал через «неповерие» – здоровей бы выглядел и не сидел бы здесь.  

К иудским зверькам у Восьмого были личные претензии, не беря он в расчет, что благодаря им оказался при деле, чувства к ним испытывал далеко не двоякие. Восьмой два года в волонтерах ходил, на подхватах, два года ждал пока какой-нибудь Стрелок на Южных Воротах вляпается качественно. Кто же знал, что их Восьмой там и подставится? Не пришлось шагнуть, так и ушел Восьмым стрелком. Плохая примета вместо ушедшего восьмого Восьмым заступать. А тут второй случай подряд, а когда так, говорят – быть и третьему. Обмыли, как положено, стопарик отнесли высосанному – мумии его – напоили с рук, потом с канистры полили и зажгли…  

Говорят, чем сложнее организм, тем дольше его обхаживают. Каким-то образом этот зверек умудрялся считывать вкусы и пожелания. Удивительно легко приспосабливался к различным индивидуальностям, постепенно подбирая к психике те ключики, которыми позволяют подчинить управлять и, в конце концов, завести туда, куда должно – в гнездо. И до того незаметно высасывает жизненные соки организма, что тот, как правило, не отдает себе отчета, что это происходит, не связывает неожиданное ухудшение с этим симпатичным зверьком. В период миграции, либо захвата новых территорий, стараются быть полезными носителю, всячески стараются показать свою любовь и даже выступают некими защитниками. Иудский зверек обыкновенно долго жертву обхаживает, подготавливает ее. Трансформация же происходит, когда полностью овладевают ситуацией. Здесь уже не просто инстинкты – тут зачатки ума. Сильно развитая стадность, интересы клана. При обилии пищи дает сигналы остальным. Помогает в сцепках на следующие жертвы. Не опасны друг другу пока пищи хватает. Далее уже выживают самые изворотливые. Соки сосут легонько, приучают, чтобы жертва привыкла и даже сама это просила. Но от крови и безопасности сразу же дуреют. Впрочем, и люди дуреют от крови и безопасности. И начинают паразитирование на себе подобных.  

Восьмой передернул плечами, недобро взглянул на Ника, Слухач же давно жгла недовольным взором, Мастер смотрел холодно, словно что-то про себя давно решил, а теперь набрался терпения и просто ждал. Лидер, окончательно проснувшись, стала смотреть сердито.  

Ник заерзал.  

– Вот же посоветовал на свою же голову! Я чист! Чище чистого!.. Рожи уберите! Чем я плох? – стал сердится Ник. – Не ссорюсь и даже помог вам.  

– Вам? – прицепился к слову Восьмой.  

– А кто ты сейчас, если не урод? – спросил Ник. – Под чьим началом?  

Восьмой решил, что имеет право на обиду.  

– Я сам по себе! А держат обстоятельства!  

– Ну-ну! – усмехнулся Ник. – Уже и такое слово у тебя. Обстоятельства – посмаковал он.  

– Уже все знают, что на тебе плоть-жилет! А значит – тобой вертеть может вертеть в собственную пользу! И кто ты после этого?  

– Не все уроды – уроды, – осторожно начал Ник, мельком взглянув на Слухача. – Некоторые понимают, что такое знание лучше при себе держать, да использовать один-два раза на большом, чем много на малом, пока не спалюсь! Какой смысл вам меня светить, если они как раз вас и сдали? Чтобы и меня сдали или использовали неумно?  

– Точно?  

– Здесь уроды словно люди все просчитали – очень по-уродски. Все Лидеры на том сошлись, кроме твоего, но так понимаю, что он сейчас не рулит. Восьмой, ты не обо мне думай! О ней! – махнул в сторону Слухача.  

Восьмому не хотелось встречаться с уродами боевых групп, тем более когда собственные уроды под боком, и все еще в раздумьях.  

– Почему мы здесь? Потому что она не слышит?  

– Соблазнов меньше. Ее сейчас соблазнять должны на все голоса. Слышишь, Слухач? Будет связь – передай – дырка от галеты им, а не Восьмой!  

Мастер держал тесак – рубить головы червям, если сунутся, попрут на нежданные корма. И тут отвалился от своего места, словно внезапно захотелось размяться. Лекарь принялся копаться в своей сумке. И даже Лидер шевельнулась – за что Восьмому захотелось дать ей несильного тумака. Но не рискнул.  

Большой Ник сложил руки на животе. Мастер замер. Из норы над Ником показалась большая голова червя, повела в стороны, словно захотела запомнить запах и уползла обратно.  

– Придерживаться надо своего первого плана, а не прыгать лангреном с решения на решение. Это я не вас, это больше тех кто над вами касается, – примирительно добавил он. – Так какой был план?  

Восьмой сказал. Большой Ник тихонько присвистнул.  

– Не любишь ты скучной жизни, малыш!  

– Не называя меня малышом!  

– Так вот зачем тебе штуцер!  

Ник задумался.  

– Как ни крути, а на Свалке тебе сейчас самое и место. В любом другом умрешь быстрее и по любому некрасиво. Извини!  

– Не за что! – огрызнулся Восьмой.  

Восьмой, вдруг, нахмурился, вспомнил, что ему Каптер в последний раз говорил, – иди на Свалку – там все ответы! Сговорились они, что ли? «Там ответы на все вопросы, и в то числе незаданные…»  

– А я вопросов не задавал! – сказал Восьмой.  

– Что?  

– Ты ведь мог и через хранилище нас вывести? Сразу! Мог? Почему не вывел?  

– Хотел посмотреть как будете выпутываться, – смущенно сказал Ник.  

– Врет! – заявила Слухач.  

– Почему это вру? – удивился Ник. – Просто недоговариваю. В самом деле – хотел посмотреть кто чего стоит. Не часто уродов всем подбором встретишь. Интересно!  

– А потом увидел шанс с нашей помощью слить тех, кого город больше всего боится, – спросила Слухач. – Спецов Теневого?  

– И что ты сама не мэр, если способна до всего додуматься? – едва ли всерьез огорчился Ник.  

– Нас, значит, на Свалку, а сам здесь будешь отсиживаться? И как долго?  

– Пока кризис не кончится. Понятно?  

– Чего же непонятного? – пробурчала Слухач. – Ваши мужские критические дни.  

– А потом? – полюбопытствовал Восьмой.  

Буду пить! За твое здоровье или поминовение – это смотря что к тому моменту выпадет, – заявил Ник. – Сколько смогу!  

– Потом?  

Потом болеть. Затем «входить».  

– Счастливый! – позавидовал ему Восьмой и даже ощутил, что язык во рту ворочается словно поднял и вернул его на место с заброшенного, забытого, выжаренного плато Свалки.  

Слухач посмотрела на Мастера – тот пожал плечами и уселся где стоял.  

– Как дальше? – спросила Слухач.  

– Проводят! – пообещал Ник.  

– Далеко? – делово заинтересовался Мастер.  

– В общем-то – куда хотите, но держитесь пределов разумного, дальше я не пойду.  

– Что будешь делать?  

– Посмотрю насколько на меня злы.  

– Не простят!  

– Почему? – удивился Ник. – Это вы в моем баре уродствовали – хотели попасть в хранилище, но так и не попали. Я его завалил – все на месте, сохранено – какие могут быть претензии?  

– Теневой! – напомнил Восьмой. – Штуцер!  

– Вот здесь я, прости малыш, тебе наврал. Про штуцер Теневой не знал, и Теневого ты запек – здесь я тебе тоже наврал – он в той коробке сидел. Отмороженных Теневого с вашей помощью зачистили – не было никакого передела, и сейчас едва ли будет. Так получается, что я теперь Теневой. Думаю, мэр возражать не будет. Мы с ним это уже обсуждали.  

Восьмой хотел что-то сказать и даже рот открыл, но понял, что сказать нечего.  

– А Повелителем Червей ты давно? – спросила Слухач.  

– Догадалась все-таки? – усмехнулся Ник.  

У Восьмого вытянулось лицо.  

– Давно?  

Ник кивнул.  

– Это еще до того, как тебя встретил. Еще в Желтых Провинций попробовал. Со скуки, без всяких планов – даже и не думал, что те с этими почти не отличаются.  

Восьмой открыл рот – хотел что-то сказать, но закрыл – потому как все сказанное получалось глупым, а он в этом деле главный дурак. Тот, про кого хорошо думал, длиннее был, но тощ до чрезвычайности, этот же не только за счет ширины ниже казался, но и за счет широкой мысли…  

– Расскажи сказку! – попросила Лидер и обхватила ноги еще плотнее, словно не хотела отдавать – черпала с них что-то.  

– Почему я?  

– Потому что – «восьмой»!  

– Валяй! – одобряюще кивнул Ник. – Нашу!  

Восьмой ребенком себя не помнил, но кое-какие сказки знал. В ротах всякую похобень рассказывают. Выбрал самую щадящую. Рассказал о деве, которая выращивала волосы в башне неприступной, а когда выбрала наконец того, чтобы лишил ее неприступности, спустила волосы, что забрался по ним и..  

Здесь Восьмой стушевался, покраснел – дальше как рассказывать? Щадящих версий не знал...  

– Долго выращивала? – деловито спросила Хамелеон. – Если быстро, то девица из наших.  

– Не знаю, – промямлил Восьмой.  

– Понятно! – объявила Хамелеон. – Когда девичество будет тяготить, еще не те в себе способности откроешь!  

И принялась обсуждать с Лекарем как быстро можно вырастить волосы, и что для этого надо жрать, чтобы не истощить подобным усилием организм.  

– Кости станут хрупкие! – заявил Лекарь. – Потом все только лежа. Позвонки не удержат!  

И стал убеждать, что голову та дева должна была потерять не только фигурально, но и практически.  

– Представляешь зрелище? – объяснял. – Он ее дерг за волосы, чтобы проверить, перед тем как лезть – не накладные ли, а голова – раз! – на отделение. Вот смеху-то!  

Восьмому отчего-то не смеялось. Испоганили уроды его сказку… И задумался, а какие были времена для сказок? Когда и кому их было рассказывать? И про то, что самое плохое в его жизни было, когда приходилось чего-то ждать, почти как сейчас… Было ли уже? И признался себе, что было хуже и не раз, хотя бы тогда – когда чистил свою кровь, лежа на столе, ожидая разрешения на «волонтерский допуск».  

Восьмой попробовал, как и тогда – увидеть, почистить свою кровь, и даже показалось, что есть, получается, уже уловил знакомый шум, стал в него погружаться, но вдруг вынырнул, и все пропало. И неимоверно устал от этого небольшого усилия, даже вспотел.  

– Что с тобой? – спросила Слухач.  

– Так... Кое-что вспомнил.  

– Желтые Провинции? – вбросил наугад Ник.  

– И это тоже.  

– Нашел что вспоминать!  

Восьмой почувствовал, что от этого, когда-то нехитрого, небольшого усилия, устал смертельно. Всякое дело требует своей тренировки. Ничего, время еще есть! Во всяком случае, так Восьмому казалось – что время у него еще есть…  

Часть ЧЕТВЕРТАЯ: «СВАЛКА»  

/…/