Два человеческих вида России

Неравенство (вне прирожденных физических характеристик) произошло, когда ценность поступающей информации (и возможность ее сохранения) стала превосходить ценность информации генетического (инстинктивного) уровня. С этого временного отрезка понятие «естественного отбора» (по отношению к человеку) и накрывается медным тазом; в силу вступил «неестественный» – информационный. Ввиду новых обстоятельств, человек перестал видоизменяться под влиянием внешней среды (т. е. по Дарвину).  

Но существовали и продолжают здравствовать два вида считывания информации, один – образный, понимающий ее в объеме и с вариациями (но различающийся у каждого «образно-мыслящего» существа), второй – поверхностный, буквальный, общий для всех существ данной характеристики. Первый – лесной или «деревенский», второй – степной или «городской». (Но это не значит, что они не сосуществуют в собственной среде обитания – сегодня все перемешалось и… перевоспитывается. )  

Последние ("плоскостные" индивиды) в наше «информационное время» первенствуют и распоряжаются движением цивилизации, не имея воображения – куда ее заведут. Первые еще продолжают развиваться, их эволюционный путь не закончен. Понятия естественного и неестественного перемешаны. «Законы общественного развития» превращены в карточную игру, и за столом властвуют шулера из числа «информационников». Случись иначе (что нереально), «образно-мыслящие» придали бы цивилизации другое направление, если бы сошлись в выборе (что опять-таки маловероятно). И скорее всего, мы бы имели несколько крупных, различающих «нетехнологичных континентальных цивилизаций», не нарушающих, тем не менее, природного баланса, и множество мелких, гармонично вписавшихся в природную среду. Так бы это случилось или нет, сегодня можно только гадать. Зато каждая «деревня», хотя бы частично оторвавшаяся от города, презирающая его, может себе льстить, что создает собственную цивилизацию. Отчасти так оно и есть.  

Человеку, считывающему информацию, не остается времени на ее образное осмысление, он уже «читает новую». Его развитие скользяще-поверхностное. Для облегчения, как инвалиду, информацию ему "форматируют" (дожимают), сопровождая ее глянцевыми картинками – просто рекламный текст уже недостаточен, ему не хватит воображения. Осуществляется подмена – эрзац, и «считывателю» кажется, что картинка в соответствии с текстом. Такие люди составляют замечательную кредитную историю (с точки зрения банков), мелкие шрифты ими если и прочитываются, то в проброс, и воображением (возможных последствий) не воспринимаются. Развитие «информатикуса» (нового человеческого вида) искусно приостановлено – создан инвалид, не способный к действиям вне инструкций.  

Человек противоположного вида (развивающегося) не займет денег в долг под проценты на покупку чего-либо, и уже тем представляет угрозу. Исключение, которое они себе позволяют (но крайне редкое) – взять у друзей (без расписки, без процента, без точных сроков возврата). И крайне жестким требованием к самому себе (уже душевным) вступают такие понятия (все еще продолжающиеся культивироваться в небольших кругах), как чувство Долга, Совесть и Честь. Не отдать невозможно, воображение ответственности не позволит испытать такой стыд.  

«Человек развивающийся» способен к объединению с себе подобными на основах воображения далеких перспектив.  

«Человек информационный» – лишь «по контракту», где приписан доход и ответственность. Стихийно? Лишь на короткий срок и обыкновенно из ненависти к человеку (группе людей). К этому его подводят информационной манипуляцией, противопоставляя таких же «информационников», подогревая соответствующе и тех. И далее они все сделают сами, не задаваясь вопросом: «Зачем? »  

«Информационники» определяют «правду», либо «большинством голосов» (которые не в курсе «правды»), либо кто «скажет ее громче» (перекричит). Весомость соображений иного рода (вида) ими отметаются. Это позволяет легко оперируют понятием врага, превращая в него народы и страны. Воображение последствий атрофировано… Они ходят в ту же церковь, что и начальник.  

Первым, кто осмелился описать нас, как два расхожих человеческих вида, был Иван Егорович Забелин (1820-1908). Отметив присутствие на территории России, указал очевидное (но не был услышан! ) – два характера, сложившиеся ввиду географических условий и влияния соседей. Следующим, кто развил утверждение, был Лев Николаевич Гумилев (1912-1992) – он выступил со своей «ландшафтной теорией» и доказал, что характеры эти способны меняться под влиянием природной среды, а также проходить циклы «юности-взросления-старости» (понятие пассионарности) с последующим возрождением племен и народов под иными именами.  

Логично, что на человека влияет природная среда. По Ивану Забелину она выковала два характера одной «русской» нации. А именно: "южно-степной" (нахрапистый) и "северно-лесной" (неспешный). Но их с таким же успехом можно было охарактеризовать, как «киевский характер» (а позже слившийся с ним «московский характер», ввиду изменения самих характеристик человека под влиянием изменяемой им же природной среды), и «псковско-новгородский» (где природная среда едва-едва изменялась на протяжении столетий). Исчезновение лесов от линии Киева (превращения их в пахотные) постепенно дошло до линии Москвы. Туда же, на рубеж между условной «степью» (распашными землями) и «лесом», переместился и центр власти. Но это уже искусственные изменения ландшафта, а с тем и характеристик жителей, населявших его. Они уже не имели столь чистых форм как прежде. Кто-то не соглашался с навязываемым, с изменением образа жизни, и отступал в леса. Все дальше и дальше, за ними двигались и земледельцы, и так до черты, от которой местность характеризуются как «земли неблагоприятного или рискованного земледелия». (Когда-то риски были другие. )  

Так некогда поступили самые упрямые из угро-финнов, чья граница проживания складывалась когда-то у самой «ма-ка-ва» (Маскава – наидревнейшее название), оттесняемые все дальше и дальше на Северо-Запад, до самого «Чудского озера», подарив ему свое прозвище, уступающие без споров, не связывающиеся с переселенцами, за что и укрепились в прозвище – «чудь». (Ну, право, чудные люди! ) Оставляя на своем пути память, сохранившуюся лишь в топонимах – древних первичных названиях, характеризующих место, да жальники, что разорили по большей части уже в нашем времени. («Копатели», мать-их-эти! )  

Самым действенным инструментом – формирующим, регулирующим, направляющим «чистый нрав» – выступал ландшафт естественный. Линия горизонта, оставляя простор, лишала воображения – сколько бы по ней «конь не скакал», лишь отодвигалась, являя то же самое. То ли дело «человек леса» – два шага и… пропал. Воображение могло рассказать ему, что скрывается «вон за теми тремя соснами»… и не обмануть. Он мог проверить, если был смел, а мог уйти убежденным и уцелеть. Лес – место засад человека на зверя, зверя на человека и человека на человека. Он мог отступить и сделать собственную засаду, настоящую или ложную, рассчитывая на воображение преследующего. Спасение зависело от неторопливости, от внимательности, от продумывания каждого шага. А вот спасение человека степи зависело от конкретной наглядной информации и равно скорости, с которой он на нее реагировал. (Позже это переродилось в игры на бирже. ) Понятие и само название «майдан» происходит из того времени.  

«Майданить, майданничать, мошенничать, промышлять игрою; мотать, прогуливать и проигрывать свое. Майданник, майданщик, мошенник, шатающийся по базарам, обыгрывающий людей в кости, зернь, наперсточную, в орлянку, в карты. Поговорки: «На всякого майданщика по десяти олухов. Не будь олухов, не стало-б и майданщиков. » – Владимир Даль.  

Да, это так, но это производное. Но изначально «майдан» указывало на большую могилу в степи – насыпной курган, подле которого (и благодаря которому! ) устраивались временные базары.  

«Майдан – площадь, место, поприще, возвышенная прогалина, майданный курган, могила, разрытый, раскопанный сверху…» – Владимир Даль, словарь живого русского языка.  

Изначально – это «базар на могиле», так следует понимать действо, да и не берись, что торговали предметами в ней раскопанными. Да, прямо на ней, уже традициями – на срезанной стоптанной верхушке, на площадке, ибо удобно (с высоты видно – кто приближается и куда бежать). Так что, когда говорят, что «майдан» – это торговая площадь – все сходится. Так оно и было, но сперва на костях и грабленым…  

Неугомонность, поспешные непродуманные решения, жажда скорой прибыли и обратное – желание покоя. То и это создавало крайности. Они должны были столкнуться. И о них, о причинах, стоит отдельно…