Редисы безумия

Плоская равнина планетоида была образована стеклянистыми радужными породами, напоминающими покрытый оксидной пленкой висмут, и казалось, будто вся глянь исписана иероглифами странного языка, настолько выверенного и правильного, что грёзы об убийстве и левитация копрофагии становились естественным психическим фоном всякого возможного колониста (лишь бы нарушить эту безумную, вытесняющую гармонию).  

Тут и там из породы выдавались высокие полусферы цвета и консистенции очищенного от кожуры редиса. В центре каждой полусферы находился трехгранный красный клюв, опушенный сухой щетиной, откуда шуровали столбы черного, горячего пара. Вокруг столбов в области более низкой температуры висели некие медузовидные птицы, они выхватывали из потока лоскутки гари и поглощали их.  

В небе красном и синем, с зеленой каймой северного сияния горела яркая фосфорная точка. Она приковывала взгляд, как пайетка в груде костей. Точка приближалась – блуждающая звезда-изгой, которая раз в тысячелетие проходит поблизости от планетоида, внося в размеренную жизнь его обитателей некоторую ярь.  

Когда свет звезды достиг критической массы, фильтрующие магму, меланхоличные полусферы приостановили выброс отходов, клювы их закрылись, и поверхности сморщились, приобретя родство с крокодильей кожей. Из кожи этой стали выпячиваться зеленые, наполненные хлорофиллом колбочки. Они распустились в широкие листья – почти земные, но вселяющие ужас именно своей нормальностью.  

При появлении колбочек медузоптицы, собиравшие у иссякших кормовых фонтанов на висмутовом узоре упавшие комья гари, с криками обратились в бегство, коля друг друга увенчанными шипами тонкими, звенящими щупальцами.  

По мере роста интенсивности света под листьями появились прозрачные мешочки, в каждом из которых находилась зеленая спора, имевшая жгутики, оканчивавшиеся зубастыми лопастевидными структурами. При первом дуновении ветра вызревшие мешочки лопнули, и споры поплыли в разных направлениях, неся экосистеме опустошение, ликование и бред.  

…  

Доктор Арлетос в белом халате и футболке Black Sabbath отвел взгляд от копии «Девушки с веслом» работы Р. Р. Иодко (он видел скульптуру за окном в цветущем саду) и внимательно оглядел легкомысленно одетую нимфетку, устроившуюся в наноморфном смотровом кресле, принявшем форму под ее физические параметры. Нимфеткой была ночная бабочка с одного из ближайших сырьевых газовых гигантов – вполне гуманоидная, за исключением того, что ее сросшиеся в бедрах ноги, на уровне колен разветвлялись опахалом напоминающих рыбий хвост голеней, а нежные младенческие стопы блестели от витаминного лосьона лепестками пленительного цветка. Отсутствие твердых поверхностей на газовых гигантах дает генной индустрии огромные возможности для удовлетворения фут-фетиш фантазий, которые в этих местах повальны как одна из немногих отдушин, доступных нищему населению, занятому монотонной и тяжелой работой по добыче из атмосферы гелия-3.  

– Доктор, – сказал девушка. – Меня просто оторопь берет. Одна из моих ножек – беременная! Это был жестокий и злой карп кои, один из клиентов. Обезумев от страсти, он излил на меня молоки.  

Голос у пациентки звучал пластилиново и слезоточиво, интонации – гадливые. Доктор Арлетос пристально и устало смотрел на нее из-под густых бровей. В пальцах его – тонких и узловатых – дымилась черная крепко пахнущая сигара, и он периодически от нее отхлебывал.  

– С чего вы взяли, что беременны?  

– Ой, доктор. Не я, а стопочка. Она стала такой несносной и ведет себя самовольно, как егоза. Это потому что она заботливая мать. Кроха ей важнее, чем организм. Я бы хотела родить у вас – тут так спокойно и тихо. Чувствую уплотнение в районе пятки, там у меня эмбриончик.  

– Хм, интересная версия. Давайте для начала сделаем сонографию.  

При этих словах наноморфное кресло, удобное, как море, задрожало мелкими волнами, отращивая аппарат УЗИ, через секунду на экране появились результаты обследования. Арлетос поднялся и подошел к пациентке. Сигару он оставил на столе в пепельнице, стилизованной под албанский бункер.  

– Могу вас уверить, дорогуша, это не кроха.  

– Но что тогда!? Доктор! Он пинается – зародыш – нежно, будто волнистый попугайчик целует клювиком.  

– Уж тем более это не попугайчик, – доктор вернулся к столу, аппарат УЗИ растворился в кресле. – У вас под кожей разрастание нервной ткани, нейронный фиброз. Это как те маленькие, злые собачки, которые от гипертрофированного ухода приобретают почти человеческую смышленость. Так и стопы. Своего рода эволюционный процесс.  

Девушка поежилась, и ее миндалевидные глаза встревоженно заблестели. Она достала из сумочки ароматизированный лавандой батистовый платочек и промокнула их.  

– Но как это происходит? Я аэробикой занимаюсь и кушаю экологически чистую синтет-пищей. Это несправедливо. Что за нервная ткань такая?  

– Ну-ну, милая. Успокойтесь. У вас в стопе образовался ганглий, грубо говоря, микро-мозг. Ваша пяточка пинается, потому что она обретает разум. Пока что он смутен, но без срочного вмешательства скоро прояснится, и она начнет подавать вам знаки.  

– Что же делать? – пискнула девушка.  

Доктор Арлетос не услышал ее – он вещал, прерывая речь затяжками орехово-землистого дыма. Его слегка возбуждали страх и смущение молоденькой кокетки.  

– Это современный рак, поражающий всех людей. Он появился одновременно в каждом обитаемом уголке Вселенной. Нервная ткань разрастается, захватывая плоть. Человек превращается в комплекс нейронных цепей, а возникшее образование просачивается в неживую материю, проницая и иннервируя ее, как грибница, наделяя чувствительностью и разумом. Онтотеологи говорят, что это финальная стадия нашего возвращения из инобытия природы к бытию Абсолютного Духа, воспроизводство божественного тела, жаждущего охватить все сущее, что сделает мир единым сознанием-организмом.  

– Но я не хочууу, – захныкала девушка. – Мне бы просто любить, работать и быть собой.  

– Упокойтесь, деточка. Будете и порхать. Кроме смерти все поправимо, да и смерть тоже, учитывая возможности резервного клонирования и переноса сознания в VR. Расслабьтесь и ни о чем не думайте, кресло уже вытягивается в кушетку (кресло, предугадав мысль доктора, начало вытягиваться еще до его слов). Когда вы проснетесь, то будете абсолютно чисты и здоровы, как первое солнце в мире. Я не сделаю ничего плохого, только полезное.  

Веки девушки дрогнули и зажалюзили зрак, личико стало пустым и экстатическим, как у куколки, Анестетик живо поступал в организм через контакт поверхности кресла с кожей. Спустя пару минут Арлетос подошел к обморочной наяде, вынул из шкафчика набор инструментов и, выбрав лазерный скальпель, принялся скупо и напористо оперировать.  

***  

Когда наяда открыла свои очаровательные, несколько японские глазки, и ее чувственный ротик скривился от томной ряби в сознании, первое что она увидела, был доктор, который с мефистофелевской улыбкой любовался помещенным в жидкость белым ворсистым образованием в аптечной банке. Рядом в пепельнице дымился мокрый от слюны хвостик сигары. Наяду, впрочем, более заинтересовало собственное тело, она стала резвенько сучить ножками, пытаясь установить по следам спадающего наркоза ту, которая была прооперирована; но – к великому удивлению девушки – ее помпезный банк соблазнов не понес ни малейшего урона в виде гипса, шва или даже легкого синячка. Все ножки были здоровы и готовы работать.  

– Доктор, но как у вас получилось? Без следов?  

– Ой, – доктор вздрогнул, песья улыбка стала отеческой. – Я совсем о вас запамятовал, голуба моя. В технические детали мы вдаваться не будем, но вы абсолютно здоровы. Все как атомные часы. И метастазов нет. Даже шрамика на память, хи-хи.  

– Спасибо. Это так неожиданно… я будто умерла и воскресла, как музычка под пальцами пианиста. Моя плата достаточна?  

– О! Более чем. У меня, кстати, уже есть образец африканской гидноры, но ваш генетически модифицированный удалец, паразитирующий на львиной кишке, станет просто вершиной моей коллекции. Интересно, что запах кала, которым растение привлекает опылителей, вы – жрицы ночи – используете как афродизиак в своей практике.  

– «Я с детства не любил овал, / Я с детства угол рисовал», – блеснула эрудицией наяда. – Советский поэт не просто так это написал. Он знал, что все крайнее, угловое обостряет сексуальность мужчины. А поделитесь, дядя (наяда хихикнула) что вы будете делать с моей опухолью. Напишете о ней научную статью и представите на симпозиуме?  

Доктор издал сухой, кашляющий смех, напоминающий спорынью на кукурузном початке. Его руки описали в воздухе нечто невероятное.  

– Я, разумеется, пристрою ваш главный подарочек в научных целях, но не ради того, чтобы стяжать славу в сообществе простофиль с поджатыми губками. Мы с ними настолько не ладим, что мне даже пришлось – хо-хо! – спасаться однажды бегством от взбесившегося по доносу закона. К счастью, подвернулась эта неколонизированная планетка. Мои эксперименты – лишь для меня и бога-опустошителя. Я пересажу вашу опухоль на семью мутантов, которые живут в моем саду. Буду наблюдать, как она съедает их по очереди. Начну, пожалуй, с младшенького.  

– А я так хотела взять ее для эротических игр...  

– Простите, но это невозможно.  

Доктор помог несколько обиженной наяде перебраться с кушетки на инвалидное кресло и повез ее по коридору на задний двор – к посадочной площадке, где стоял ее покрытый стразами транспорт. Входная дверь с шипением ушла в стену, и они сощурились от слепящего света надвигающейся звезды. Свет был точно горящий снег, на миг он парализовал мир, стерев его, как деменция.  

– Ау! – девушка потупилась. – Когда я к вам прилетела, она была меньше.  

– Это момент тысячелетнего цикла, светило скоро канет в свои глубины.  

Звездолет взмыл в атмосферу искристой росинкой. Доктор, проводив его взглядом, обошел дом и сел на скамейке около статуи девушки с веслом. Он нацепил темные очки-авиаторы на высокую переносицу. Пейзаж из висмута был практически не виден за белыми цветущими деревьями, клонами земных яблонь, между покрытыми известью стволами которых, находились клетки и вольеры с мутантами.  

– Бережно взращивать смертоносную опухоль, – грезил усталый доктор. – Лелеять ее – леденящую крохотную принцессу. Орошать буйным молодецким семенем рассветной порой. Укрывать от града, как редкие орхидеи. Следить, как она растет, уходит в юность. Как у нее прорезаются молочные зубки, появляется интерес к косметике и флюиды к женихам… Ой, что-то я, думая о детях, проголодался!  

Арлетос созерцал пустынный сад – глаза мутантов следили за его взглядом заискивающе и опасливо, как маленькие цепные псы. Сливались вокруг фантастические цветочные ароматы, доносился звук ножей, придающих форму кустарнику.  

– Barmental! – закричал доктор.  

Молчание.  

– Barmental! – закричал он снова.  

И вот – из благоуханной чащи выкатился тот, кого Арлетос любил всем сердцем, – это был Bar Mental Q-904SD. Помимо действия по заводской программе, заключающейся в производстве особой диетической пищи, он также был настроен выполнять функции садовника, дворецкого и даже ассистировал доктору при проведении некоторых причудливых операций.  

Кибернетическое существо имело форму бочонка из железистого мяса; сам бочонок был пол и наполнен желтоватой лоснящейся субстанцией – пыльцой, медвяной падью и цветочным маслом – которые киборг собирал и чью энергию конвертировал в нужные хозяину лакомства. Над открытым краем бочонка на костяной, овитой сетчатыми жилами горбатой треноге покоилась безмятежная, как каменный половецкий хан, голова. Именно в ней отращивалась еда. Также существо имело анорексичные ручки, оканчивающиеся чем-то наподобие блендерных ножек-измельчителей. Глазки имели монгольский эпикантус и в целом Барменталь напоминал лицом Чебурашку с обложки альбома «ЧБ» группы «Кровосток».  

– Что пожелаете, господин? – проговорила голова в нос.  

– О, милок! Дай подумать… гипоталамо-гипофизарная система ревностного чекиста (нарасти уровень опиоидных пептидов), лиссэнцефалические полушария, раковая опухоль (средняя), варолиев мост (подвяленный как улун), и сдобри все цереброспинальной жидкостью при интоксикации свинцом.  

– Сейчас исполню.  

Скозь жилы к голове киборга заструилось желтое масло, лик бара принял тупое, тужащееся выражение, затем рука-блендер поднялась и через затянутую едва зажившей розовой пленкой дыру в темечке вошла под кость черепа с истерическим жужжанием, которое тут же приобрело водянистый, чавкающий оттенок.  

Доктор подался вперед, как целующийся влюбленный, его губы приблизились к губам Барменталя, рот бара открылся, и оттуда потекло напоминающее сало густое и комковатое смузи из мозговых тканей. Жадно хватал Арлетос лакомство, очки он снял, а облик его из вымотанного стал теплый и уморённый.  

– Вкуснотища! – просиял доктор. – Теперь можно и вздремнуть.  

– Я включу вам Planet Caravan на проигрывателе.  

– Обожаю роботов. Но чу! Обожди… Нам некуда засыпать, мы мертвы и без сна. Просканируй, дружок, мой мозг и состряпай-ка копию.  

***  

Доктор Арлетос со свитой из четырех робо-кормилиц, оснащенных глотательными грудями-кишками с присосками для закрепления в желудке, застыл средь цветущих яблонь, слушая через инфразвуковой наушник, о чем говорят растения.  

Все растения судачили о геноциде, как матерые кумушки, а небо над ними было яркое и пахучее.  

– Существа, которые прячут органы размножения, далеко не продвинутся, – шептала чайная роза. – Они не любят жизнь и ее сторонятся. И живут насильно, исподтишка, сами налагая на себя жалящие путы.  

– Создание животного царства – роковая ошибка природы, – проплакала мальва. – Если путь жизни в усложнении ее форм предусматривает (как в случае перехода от растений к животным) рост агрессии и восприимчивости к боли, то ангелы – это бешеные медведи, рвущие друг друга на части, а традиционный бог – невозможный, агонизирующий монстр.  

– Подумать только, – взвизгнуло гимпи-гимпи, – от стольких мук избавляет мясную тварь преждевременная кончина! а если она вдобавок еще не успела обзавестись потомством, предотвращенный столб боли достигает космических масштабов.  

– УБИТЬ ИХ ВСЕХ! – взорвалась петуния. – На дыбу, на кол, на электрический стул, стол, лотос и в сателлит... Вместе с собой они и нас утянут в могилу. Природа проиграла, создав человека, – своего палача. Люди – это долгое милосердное самоубийство нашей Матери, к совершению которого она приступила, когда ей открылись слепящие бездны боли, даримые чувствительностью и сознанием.  

– Славьтесь, венценосные душители-тхаги! гарцуйте по Европе, львы халифата! – молилась, сложив листочки, мимоза. – Вечного тебе возвращения, Чикатило. Солнечного позитива, Йен Брейди! Процветания, Мэри Белл! Сказочных свершений, Ольга Гепнарова! Волшебных рассветов, Шамиль Басаев! Верных друзей, Нитрам! Исполнения желаний, братец Тед Банди! И любви (если она вопреки логике вдруг у вас случится), то самой чистой, бескорыстной, некрофилической, как у Карен Гринли.  

– Кому ты это говоришь? Кто тебя услышит, растение? – проворчал странный хвощ.  

– И не надо, чтобы меня слышали, – парировала мимоза. – Я говорю это пустоте. Пууу-сссс-тооо-тееее! Ибо пустота есть истинный Дух.  

Настроенный на камертон природы, доктор свистнул кормилиц, и те закадычными мини-пигами повлеклись за ним через белую невероятность и запах – плотный, словно прополис – по солнечной тропинке к родным мутантам. Перед глазами проносились большие и грузные, как видения, пчелы и жуки. Серебристая роса покрыла темной патиной полы докторского халата.  

В первом вольере находился мутант Каннибалистический Кал или Кал-Каннибал. При виде доктора он захлюпал и затрещал в бревенчатой будке, а потом вылез оттуда – с неполным комплектом конечностей (он их ампутировал сам) и пузатый. Его органы и кожа были из кала (в котором, к слову, содержится ДНК, поэтому возможность создания организмов из «темной материи» реальна и должна быть всецело изучена наукой ХХІ-го века). Из кала состояли также и зубы – чернёные, как у древних японок, язык и волосы. Кал, составляющий КК, был пестр – меконий (первородный кал) – глаза и слизистые; дизентерийный, водянистый – слюна; комковатый, запорный – костяшки кулаков, копролиты – кости.  

КК постоянно облизывал или грыз свое тело, складывая в желудок растекающуюся жижу. Таким образом, он поддерживал себя в околочеловеческой форме, архетипически умирая и возрождаясь из живота, который прорывал изнутри новый КК, когда вес дерьма в пищеварительном тракте начинал превышать вес его в старых органах, костях и кожных покровах. Тогда мутант вылезал на свет божий, а оставшуюся оболочку съедал, подобно тому, как самка тюленя после родов поедает плацентарный мешок. КК ничем, кроме себя не питался, пребывая в замкнутом круговороте энергий, потому доктор прошел мимо, только пожелав ему доброго утра. Урод проклокотал ответный привет, брызнув желтым фонтанчиком из длинной буйволиной ноздри.  

В следующем вольере содержалась многодетная семья, все члены которой имели наследственное генетическое заболевание, заключающееся в чрезмерном разрастании в организме рыхлого жира, от чего мутанты были раздуты и всецело покрыты целлюлитной кожей. Вдобавок, их преследовала также и алопеция – ни единого волоска, ни персиковой пушинки не рождалось в сальной, бугристой дерме. Головы существ были вплюснуты в тело и за счет вздернутых трапециевидных мышц будто сидели в капюшонах из туго натянутой плоти.  

При виде доктора и кормилиц, мутанты кончили груминг. Толкаясь, ревя и подминая под себя меньших, они бросились к прутьям вольера. Их рты, усаженные широкими, как подошвы, растирочными зубами, ухватили резиновые соски, и питательная смесь захлюпала в пищеводах. Сперва к питанию приступила родительская чета. Попирая стопами отпрысков, они жадно чавкали, как свиньи в мультике Миядзаки. Затем пришла очередь старших сиблингов. Малыши со слезами на глазах нетерпеливо ждали, скуля и обгрызая грязные ногти.  

Доктор с любовью пересчитывал питомцев: отец – Газовая Гангрена, мать – Банджи-Джампинг (она имела выпавшие прямую кишку и влагалище, которые могла завязать узлом), выжившие старшие – Звездное Небо Опухолей, Аненцефальчик, Цистицеркоз Головного Мозга, Девочка Без Костей и переярки – Прокаженный, Фотодерматоз, Бешенство Матки, Лишенный Иммунитета, и еще новорожденный мутант не имеющий имени.  

Имя каждый в семье получал при заражении заболеванием (Аненцефальчик и Девочка Без Костей были поименованы еще в утробе матери, но остальным пришлось подождать, когда доктор подберет для них что-нибудь подходящее).  

Тяжело семеня на гномьих ножках, буравя весну отрыжкой и волоча мамон по корке из нечистот, Газовая Гангрена приблизился вплотную к прутьям и прижался лбом к блестящему металлу. Тройной подбородок его разошелся по плечам, аки капюшон кобры.  

– Дай закурить, начальник! – прошамкал мутант.  

Доктор вынул из портсигара дешевенькую сигару, откусил кончик, раскурил и дал Газовой Гангрене. Тот удовлетворенно затянулся.  

– Жизнь хороша. Храни тебя Хесус Мальверде, начальник, за твою доброту.  

– Что у тебя с производительностью? – поинтересовался Арлетос. – Как вообще с таким пузом удается детей делать?  

– Ой, мать моя, – Газовая Гангрена поперхнулся дымом. – У нас все пучком, пучком. У Банджи моей вульвень, как самоварная труба. Она ее сувает мне под… брюшко и отсасывает семя, точно хоботом. У нас с женой по этому вопросу фактурно все и сногсшибательно.  

– Прекрасно. Сделайте мне нового отпрыска. Ваш младшенький завтра получит индейское имя.  

– Давно пора, – улыбнулся мутант, – Как назовем?  

– Нейронный Фиброз.  

– Спасибо, доктор. Я ему передам. Обрадуется… будет скакать и бегать. Спать мне не даст всю ночь.  

– Ничего, потерпишь. Потом уже не поскачет.  

Они пожали друг другу руки через вольерную решетку, и Арлетос пошел дальше, оглядывая генетическую ферму, – хозяйственник и кудесник.  

В следующем вольере содержалось первобытное анархо-стадо трипольских женщин – они были высокие, с широкими бедрами и узким торсом. Маленькие расплющенные головы имели нос, по бокам от которого друг над другом располагались три пары круглых немигающих рыбьих глаз. Эти мутанты ели молча, питательная смесь вводилась в пищевод через ноздри.  

Затем – печальный, словно ослик Иа – был Червь с Человеческими Глазами. При помощи внедренных в мозг жидких трансмиттеров сознание некого паралитического больного с одной из дальних планет проецировалось в тельце беспозвоночного. Вольер Червя представлял собой бетонную камеру, освещаемую светодиодными лампами. Кроме круглой бойницы для подачи пищи и чистки, в камере не было совсем ничего. Спать Червь не мог, поэтому он беспрестанно блуждал по пятачку пространства, оглашая влажные, холодные стены писком и щелканьем. Доктор Арлетос апробировал на Черве свои гипотезы по воздействию на психику поливекторной сенсорной депривации.  

Долгой вереницей тянулись вглубь сада вольеры и загоны, в которых содержались другие мутанты, а также носители различных заболеваний – люди-лестницы и люди-дома, люди-брандспойты и сигнализированные люди. Скрипел и цокал соловьинообразными ногтями Лес из Плоти, булькающие воды Поносной Ночи заливали его по суточному графику. Мясная Церковь орошала яблочный сад гулким стуком семенников в носоглотке. Сифилитические Солнца выплескивали гнойные лужицы, а Солнца Остеопороза испускали белые хлопья раскрошившегося скелета.  

Все существа жадно сосали резиновую кишку, наполняясь строительным материалом для будущих дней.  

Доктор уже порядочно устал, когда подошел к последнему вольеру, где содержалось самое опасное в его коллекции существо – мутант Швейцарский Сыр. Это был мутант-извращенец. Для купирования проявлений его либидо Арлетос подмешивал в пищу чудовища жидкий бром. Сама тварь имела вид желтой студенистой массы, на которой то открывались, то схлопывались бесконечные анусоподобные матки. Каждая из маток, при попадании внутрь любого внешнего предмета тут же считывала его генетическую структуру и создавала искаженную живую копию. Сыр ее извергал, хохоча, плача и содрогаясь от наслаждения.  

Ни головы, ни конечностей, вообще элементарной разделенности он не имел – все его существование заключалось в производстве. Содержался Сыр в стерильной камере, ибо даже из пылинки мог он сотворить монстра (из солнечных лучей он тоже творил чудовищ, но они были аморфными, пунктирными фантомами и скоро рассеивались, никому не причиняя вреда)  

Некоторые мутанты в саду доктора (например, КК) были сырными порождениями, однако Арлетос прибегал к услугам Сыра лишь в редких случаях, ибо произведенные им существа оказывались причудливыми настолько, что не имели научной ценности – они жили некой обратной жизнью, руководились гуттаперчевой логикой, в них не наблюдалось системы, их физиологию и этологический компонент невозможно было свести к общим категориям, словно органы этих монстров сформировались в различных вселенных, и разные боги дергали их за ниточки.  

Пройдя дезинфекционную камеру, Арлетос с восторженным ужасом обнаружил, что мутант находится в эротическом бешенстве – гудя как майский жук над вишневым садиком (доктору вспомнился стих Шевченка), Сыр создавал подвижные псевдоподии и тыкал ими в распаленные матки, в тщетной надежде произвести и испустить потомство, но родить из самого себя себя он не мог и злился, еще сильнее наращивая гудение.  

На мониторе, отображавшем состояние обшивки, висел красный индикатор тревоги – трехмерная модель герметичной камеры была испещрена крохотными кариозными дырами, но зрительно внутри не наблюдалось иных существ, кроме неистовствующего пленника. Доктор, любуясь краем глаза на потуги монстра зачать, проверил настойки датчиков, перезагрузил систему, но данные, указывающие на повреждения, снова вспыхнули на экране.  

– Наверно, лучи блуждающей звезды причинили урон обшивке, – проворчал доктор.  

Он подошел и стал внимательно разглядывать мутанта, несколько псевдоподий потянулись к нему, раскрылись, образуя на вязкой поверхности контур его тела, стахановские артели, и Арлетос прикрыл рукой рот, чтобы спасти от перерождения поток дыхания.  

Тут-то он и увидел незваных гостей – на сырной мякоти висели некие зеленые офиуры с квадратными уплощениями на концах щупалец. Мутант приживальцев этих не замечал, иначе, он сразу поглотил бы их сырным лоном и переработал в демонические исчадия, однако некоторое действие они на него оказывали. Арлетос вызвал Барменталя через откликающийся на мозговые волны наушник.  

– Они впрыскивают в него половой стимулятор, – бормотал доктор. – Может, они делают это, чтобы изменить поведение жертвы сродни тому, как токсоплазма побуждает зараженную мышь идти на запах кошачьей мочи. Или это быстрый способ увеличить размер популяции для того, чтобы обеспечить пищей некое существо – хозяина либо родителя условной «офиуры». В любом случае, нужно их поскорее снять, пока Сыр не заметил. И как им только удалось приспать его материнство и подобраться незамеченными. Эти паразиты выделяют наркотик, нивелирующий эффект брома.  

Доктор стоял, не двигаясь, ожидая Барменталя, он знал – стоит только приблизить живую плоть к сырной массе, под его пальцами, нацелившимися на нахлебника, тут же откроется голодная вульва, которая поглотит и преобразует инопланетное существо. Потом Арлетос стал медленно отступать назад, и тут необычно длинный жгутик выстрелил, как голова черепахи матаматы, ему в лицо, доктор взмахнул руками, и тень попала на новую область сырного желе, которое тут же, будто в рифму, ощетинилось энсо-ми анальных вульв.  

– Нет! Сука! – Арлетос бросился вперед, но одна из «офиур» уже исчезла в копулятивном тигле.  

И сразу же, роняя дымную слизь, нечто апокрифическое, смазанное, чудно́е, будто сфокусированный лупой олигофренический бред, бросилось на Арлетоса – тварь, состоящая сплошь из острых обломанных костей и прогорклого цветочного масла налетела на доктора, разведя богатырские ручищи, как гнилые листья кувшинок.  

Сработал подкожный чип, и силовое поле с лимонадным хлопком обволокло Арлетоса, точно соляной кристалл. Снаружи плыли бесформенные серые тени, как глыбы пемзы по Мертвому морю, и звуки сливались в какой-то проволочный гул, в царапающее сало, в обложку блэк-металлического альбома.  

На несколько (выставленных в настройках) минут, доктор был отрезан, отключен, изъят из мира. Он ничего не мог с этим поделать (а справится ли Барменталь? ) и поэтому абсолютно расслабился, исчез, парализованный подушкой безопасности, и стал вспоминать.  

***  

Это было воспоминание одного из его предков (к нему он получил доступ на холотропных курсах) – и пусть событие, прайдом ядер пронесшееся сквозь сознание пращура, не имело той инфернальной взвинченности, которой наделила его мрачная индивидуальность надзирателя советской тюрьмы, однако, в цепочку генетической памяти оно вошло именно в виде соединения объективной данности и личной интерпретации.  

Роясь как-то в исторических хрониках, Арлетос установил, что линкор события на котором позже вырос риф памяти, скорее всего, имел свою катастрофу с 12 по 13 августа 1989 года на московском стадионе «Лужники», где в рамках международного фестиваля мира (15 полешек за билет) перед советскими гражданами впервые выступил ряд западных музыкантов, включая бывшего фронтмена Black Sabbath Оззи Осборна.  

Впрочем возможно, что событие, преобразованное по лекалам ума сатанинского надзирателя, имело иной исток, а именно спустя три месяца после выступления Оззи в союз приехали и сами Black Sabbath с Тони Мартином в качестве вокалиста. Они отыграли в совке 25 концертов, на одном из которых мог присутствовать вышеупомянутый предок. В коллективной памяти, к сожалению, не сохранились дальнейшие последствия столкновения хрупкого законника с иммунизированной ко злу западной культурой.  

Вероятно, сразу после концерта он пустил себе пулю в лоб.  

Итак, поздний совок – нежный и мягкий, как золотой осенний листочек. Мятая очередь трясется у Мавзолея на холодном – колючей проволокой – ветру. Немые тараканы под жирной алюминиевой кастрюлей Москвы. Стоят усатые милиционеры в оцеплении, пропуская зрителей по билетам, красные околыши их фуражек горят в сером вечернем мареве, как нимбы вавилонских блудниц.  

Арлетос (вжившийся в роль предка) протискивается внутрь – или это толпа вносит его в мраморную полость ацтекской пирамиды, где в мертвом свете, на черном бархате покоится нетленный вождь. Впрочем, людской океан к вождю не доходит, вокруг стеклянного гроба сделана сцена, которую сторожат кряжистые милиционеры, похожие на Арни из «Красной жары». На сцене стоит барабанная установка, и лежат какие-то колдовские приспособления.  

Из ответвления, выросшего в мраморе, точно большая роза, появляется группа в классическом составе – все в черных мантиях, украшенных богохульными знаками. Они играют лучшие хиты, и толпа сладострастно беснуется, пытаясь оттолкнуть милиционеров, чтобы выпотрошить и съесть своих кумиров, но цоколи норм недвижимы, как круг философских тем. Оззи Осборн в моменты, когда Тони выдаёт гитарные соло, специальным многоцветным громоотводом направляет экстатические токи толпы в тело лежащего вождя, которое начинают сотрясать конвульсии, как при мухомором трипе.  

Пока группа играет Wizard-а, из проема в стене появляется Тони Мартин – на раскрашенном в этническом стиле латунном блюде он несет к саркофагу горку африканских бобов энтада.  

Двое милиционеров поднимают прозрачную крышку, Тони пережевывает бобы и сплевывает кашицу в рот вождя. Затем крышка бесшумно опускается на прежнее место, и он удаляется – медленно и чванно, как верховный жрец смертельного культа.  

Группа доигрывает песню и замолкает. Тишина струится сквозь поры кожи, все озарено ждут.  

– Батеньки, что за чудесная музыка?!  

Откуда-то доносится ехидный, картавый голосок. Но он громоподобен!  

(и бесподобен)  

Вождь ворочается, и его кулак прошибает пуленепробиваемое стекло саркофага ударом тамэсивари. Он встает и оглядывает толпу, спина и плечи его покрыты белой потусторонней плесенью. Оззи и остальные члены группы преклоняют колени. Зрители аплодируют.  

– Как сладко я спал, – зевает Ленин. – И я видел вас во сне. Но сейчас я могу контролировать свои сны.  

Его спина выделяет белую смолистую плесень, она стекает по брюкам, отслаивается от плеч и нитями сырной нефти плавает в спертом воздухе, из плесени начинают образовываться некие многосуставчатые, глазастые существа, похожие на японских крабов-пауков. Вождь поднимает руки – и звезды на кокардах милицейских фуражек переворачиваются.  

И все на что смотрит Ленин, превращается в его сон – но этот сон чудовищно разумен, диалектичен, каждый атом в нем обнажен, ни тайн, ни колебаний нет. Арлетос чувствует, как тело его размягчается, стекает на пол кристальным студнем, сливается с массой мира, и с этой пластичной, безвольной, познанной субстанцией можно сделать все, что угодно.  

Доктор счастлив.  

***  

А очнулся Арлетос погребенным под слоем мутантных трупов – пористые и рассыпчатые, лишенные завершенности мясные структуры окружали его, будто он находился внутри тропического леса, транспонированного в животное царство. Доктор невозмутимо выругался и стал пробираться сквозь слизистую толщу падали – туда, где в просветах между кишечными канатами, спиральными зубами и раковыми органами сияла звезда-изгой. Его белый халат покрылся коркой крови и гноя, и ноздри вбирали телесные запахи сотен мертворожденных уродов.  

Доктор раздвинул чьи-то зазубренные голени и высунул голову в воздушную струю, он широко вздохнул, выпростался полностью и огляделся, – перед ним маячила до неба пирамида из безобразных, дефективных тел. Вершина пирамиды кипела, выбрасывая в воздух извивающиеся, разваливающиеся трупы.  

Там внизу находился Швейцарский Сыр – в обескураживающей мании, исключающей необходимую для созидания возможность концентрации, он извергал из себя каскад недоношенных ублюдков, мясные бревна и отдельные части тел. И чем обильнее рожал эротизированный шоггот прах, тем сильнее груда вокруг наваливалась, сдавливала его, заставляя принимать исковерканную, ноздреватую плоть обратно в маточно-анальные соты для производства новой еще более размягченной и бесформенной плоти. Этой давящей лавиной силовой кокон, в котором находился доктор, отнесло к краю пирамиды.  

Впрочем, не все детки сырного монстра рождались мертвыми – некоторые (более простые) присоединялись пусть на короткое время к крестному ходу существования, и попусту они не теряли это гнилое время. Мягкие, желейные существа цвета сырой печени, оснащенные когтистыми пенисами, рвали ими друг дружку, пытаясь пробраться в тело своего любовника и, когда один комочек протискивался сквозь рваную рану внутрь другого, он напружинивался и разрывал того изнутри.  

Тут доктору стало страшно. Холодный пот растекся по спину кляксами Роршаха, в ногах образовалась ригидная пенопластовая масса, но он пересилил себя, выбрался на чистое место и, с отвращением давя похотливых гадов, отправился искать Барменталя. Тот подал ему сигнал через наушник, что находится неподалеку.  

Сад был смят, как мягкое яичко – ребенком-дебилом.  

Всюду наблюдался жёсткий разор, демонстрирующий многообразие практик мутантного секса.  

Облепленные зелеными «офиурами» взбеленившиеся мутанты нахально содомировали друг друга. Их половые органы, бесстыдно коронованные калом, вздулись до невероятных масштабов и напоминали головки готовых вылупиться личинок. Червь с Человеческими Глазами был усеян кувалдовидными стояками, словно Carronella pellucida (голожаберный моллюск). Когда он складывался подковкой, чтобы ползти, стоямбы начинали хаотически раскачиваться и заваливали его набок. Надеясь удовлетворить их все сразу, Червь принялся валяться по-щенячьи на спинке, но из живота у него тоже поперли пенисы. Тогда бедняга, не в силах вынести возбуждения, начал рвать жвалами свою плоть, и скоро, истекши голубым соком, испустил дух, и где-то в далекой-далекой галактике прекратил свои мытарства обездоленный инвалид.  

– Милый хозяин!  

На пестрых колесиках Барменталь ловко лавировал между трупами и огибал свальные кучи недавних узников.  

– Почему клетки открыты!? – заорал доктор.  

– Я не виноват. Меня отвлекли.  

– Кто?  

– Девочка Без Костей. Она прикинулась умирающей, и я вошел в вольер оказать ей первую помощь. Мои руки-ножи превратились в руки-ножницы, чтобы разрезать нейлоновое платьице, стесняющее ее дыхание.  

– Дальше?  

– Они схватили меня. Газовая Гангрена и Банджи-Джампинг. А их дети вырвались наружу и выпустили остальных.  

– Дурак! – Арлетос заскрежетал зубами. – Я так и знал, что нужно исключить из твоей программы первый и второй законы робототехники. Но ничего, я их уничтожу. Всех извращенных беспредельщиков. И тебя, когда проблема решится, распотрошу на гайки. Почему они взбесились?  

Вид у него был растрепанный и дикий – как у Николаса Кейджа в финале «Мэнди», только лицом доктор больше напоминал бессмертного рейхсминистра Й. Геббельса. Барменталь ответил вкрадчиво и бесстрастно, как шуршащий пакетик-маечка.  

– Очевидно, это из-за новой звезды. Дроны-разведчики докладывают мне, что к северу находится колония аборигенных растений, наподобие африканской вельвичии. Растения выпустили листья, которые образуют облака спор. Это нечто вроде появления периодических цикад на Земле, это явление наблюдалось в Северной Америке и имело 13-ти и 17-ти летний цикл.  

– Хм, любопытно. Свет звезды запускает некоторые процессы в их биохимии. Растения индуцируют разрушительный всплеск половой активности. Это обеспечивает их питательными веществами мертвых тел, а также избавляет от конкуренции с более развитыми и подвижными формами жизни. Смотри, чтобы за меня не уцепилась такая спора. Ты должен будешь немедленно стащить ее. От защитного поля толку ноль – оно реагирует только на прямые атаки. Понял?  

– Да, доктор. Куда мы пойдем.  

– К кораблю. Следи за всем. Будь готов к нападению  

– Можете на меня положиться.  

Тихо и осторожно они двинулись через исковерканный сад – на обугленных стволах яблонь, превращенных огнем в заостренные стержни, висели трипольские женщины. Обуянные вагинальной булимией, они бодренько насаживались на пали и сползали по ним с серебристым скрипом, когда от сгоревшего ствола отлущивались чешуйки золы. Их соплеменницы рукоплескали этим страстотерпицам сладострастия на жестовом языке (поскольку не имели рта, хотя очень шумно сопели), потом такую мученицу тянули вниз за ноги, ускоряя ее кончину (одновременно ей терли волосатой слизистой ноздри набухший клитор), и когда древесное острие выходило у нее из шеи, труп снимали, а на измазанный кровавым дерьмом кол усаживалась новая нимфолазка.  

Некоторое человекообразные мутанты обезглавливали себя хирургическими пилами. Они приставляли отрезанные головы к свои гениталиям и успевали сделать несколько сосательных движений перед тем как их поглощала тьма смерти. Из шей мутантов били кровавые фонтаны, в струях и капельках крови происходило деление бактерий. Люди-дома и люди-лестницы сращивались друг с другом, образуя невозможные, неевклидовые строения, напоминающие лучшие примеры имп-арта.  

Кал Каннибал тщетно силился совокупиться с самим собой. Желая добраться до своей нерожденной ипостаси, он разорвал себе брюхо и начал самопоглощение сразу изнутри, но нерожденная ипостась тоже в свою очередь начала поглощение рожденного Кала. Доктор и киборг смотрели на невиданное зрелище – осциллирующее пятно размытой онтологической погони; обреченный на неподвижную жизнь процесс равный по длительности всему неизрасходованному времени Вселенной.  

Но вдруг перед изумленным Арлетосом возникновение и прехождение Кала совершило диалектический скачок, и вся неустойчивая и автономная коричневая масса преобразилась во всепроницающий, абсолютно открытый объект – в стабильный и прочный свет, не нуждающийся в источнике (Сам Себя Освещающий Свет). Он растекся желтой, мутноватой волной, напоминающей плазму крови, принимая по мере увеличения в себя все сущее, служа ему фоном и при этом обладая разумом и сознанием.  

– Это мы исследуем после! – сказал доктор Барменталю. – Запиши в память и напомни мне завтра.  

Они сделали еще несколько шагов и застали Прокаженного и Звездное Небо за странным делом – братья неподвижно сидели перед разрезанной утробой аненцефаического мутанта, глядя на его розовые, точно сирень, кишки. Вид у Аненцефальчика был напряженно сосредоточенный, он тужился и двигал бедрами, его возбужденный член то удлинялся, то укорачивался.  

– Не получится, говноблюй! – заржал Звездное Небо.  

– Сконцентрируйся, – подталкивал Прокаженный. – Не будь тюфяком.  

Аненцефальчик зарычал и закатил глаза, он несколько раз скакнул по-масайски и – о чудо! – член его вывернулся внутрь, и счастливый мутант принялся ебать свои потроха. Его кишки дрожали, как студень, а братья на радостях стали целоваться, издавая индейское улюлюканье. Они тоже начали подпрыгивать на месте, и скоро их члены исчезли в плоти, а животы затряслись, будто вагинальные яйца.  

– Я думаю, вся семейка здесь, – зло усмехнулся доктор.  

– Точняк. Они неразлучны.  

– Вооружи меня.  

Барментально послушно ослабил один из пружинных зажимов, и блестящий нож, похожий на маленькую свастику, упал Арлетосу в протянутую ладонь. Тот довольно осмотрел оружие, понюхал, оно еще хранило запах бутонов роз после утренней стрижки сада.  

Тихо и невесомо они прокрались мимо скачущих самоёбов и узрели следующую картину – Девочка Без Костей (напоминающая скомканный пакет) пыталась сделать минет братику Цистицеркозу. Тот отнекивался и отталкивал ее, но она прилипала, точно змея-пиявка, и ее большие полные губы все ближе придвигались к заветной цели.  

Барменталь было кинулся вперед, но доктор остановил его.  

– Погоди. Понаблюдаем.  

– Я боюсь! – хныкал Цистицеркоз (на нем сидело только две возбуждающие споры) – Док говорил, что у меня есть секретная мутация. Он ухмылялся так нехорошо и показывал на мой причиндал. Я никогда не прикасался к этому органу, ибо он вызывает во мне смешанное чувство страха и горя.  

Но Девочка его не слушала, была девочка-фемина неумолима, уста ее пухлые сомкнулись на затвердевающем члене родича, она замотала головой и спустя несколько мгновений волна горячего семени оросила ей глотку.  

Вдруг она запнулась, застыла, затылок ее слипся в кровавую кашу и начал проседать, бесформенная спина окрасилась кармином, и вся бедняжка превратилась в мясную труху.  

– Бензопилы! – захохотал доктор. – Каждый его сперматозоид – микроскопическая бензопила.  

Он принялся приплясывать на месте, затем с ножом-свастикой в руке вышел из растительности к оцепеневшему Цистицеркозу. Тот бессильно осел на землю, разведя ноги, ладони он погрузил в опилки сестры, перебирая и гладя их, будто собирался еще раз кончить. Нож резанул его по горлу, полумесяц крови отпечатался на траве.  

– Пошли! – рыкнул Арлетос.  

Барменталь засеменил за ним на своих колесиках.  

Вдруг из кустов хеномелеса на них выскочил Лишенный Иммунитета – весь в колониях грибков и некротических пятнах. Его кожа уже отмерла от контакта с внешней средой (в вольере он содержался в отдельной камере). У него на плече сидел новорожденный мутант и ласкал ему мягкой писькой ушную раковину. Следом, пыхтя и тяжело топая, бежал Газовая Гангрена. Его баснословный живот был поднят эрегированным прибором.  

– Шеф! – закричал он. – Подсоби-ка! Улови, гада. Мне так хорошо сейчас, будто я не жил до этого.  

Лишенный Иммунитета пронесся мимо Арлетоса, уронив в румяную мураву три отгнивших пальца и часть щеки. Барменталь без слов принялся заходить к Газовой Гангрене с фланга, он разогнался на своих колесиках и обрушился на бедро мутанта. Тот грузно плюхнулся на землю, качнувшийся живот саданул его в подбородок. Доктор подскочил к нему, подняв нож.  

– Ай! – взвизгнул Газовая Гангрена. – Что делаешь, фашист? За что меня резать-то? Мы просто на пикник вышли всей семьей. Веселимся… а вы давить!  

– Я тебя кастрирую, сволочь.  

Пальцы Арлетоса сжали волосатую мошонку и натянули морщинистую кожу, лезвие приблизилось к шарикам, но как только доктор потянул, мошонка вместе с хуем оторвались, они повисли на толстой белой сопле, вывалившейся через окровавленную рану, обрамленную черными молниями лобковых волос.  

Арлетос отскочил в сторону. Упавший было хуй воспрянул, крайняя плоть разошлась, моргнула – и обнажился фасеточный глаз, в который превратилась головка. Кожа мошонки лопнула, явив клешневидные педипальпы. Они расправились и защелкали. Из брюха Газовой Гангрены (лицо его при этом выражало жесточайшее наслаждение) выбрался круглый клещ, окрашенный в цвет редиса со снятой кожицей. Существо засопело, фыркнуло и начало деловито врываться в почву, покуда на поверхности не осталась белая попка.  

– Я иду, отче! – раздался душераздирающий крик.  

Арлетос повернулся – из тех же кустов хеномелеса выполз Фотодерматоз. Следом за ним тяжело ступала Банджи-Джампинг, ее питонья вульва присосалась к голове отпрыска и раздавливала ему череп (лик отпрыска уже исказился). Однако ей не суждено было завершить трапезу – Фотодерматоз рванул себя за член, и извлек такого же редисоподобного клеща, который стал вкапываться в грунт рядом с соплеменником.  

Тогда Арлетос метнул нож-свастику в Банджи-Джампинг. Сверкающее колесико вошло ей в лоб, женщина-мутант повалилась навзничь. Из-за ее спины выскочила Бешенство Матки и принялась тереться клитором и половыми губами (в пене) о выставленную попку клеща, который был ее братом. Тот продолжал углубляться в землю и вскоре исчез вместе со своей всадницей.  

Доктор вытер рукавом пот со лба.  

– И как может в мире вырасти нечто великое, если его все время прерывают – природные катаклизмы и глупость человеческая. Как сформироваться аристократии духа, когда приходится бороться за сиюминутное выживание в наш век войн, лжи и корыстолюбия? Не предусмотрено Вселенной спокойного местечка интеллигенту, эволюционно нежизнеспособен он. Подлость и сила побеждают разум, разрушают его плоды. И нет никакой надежды на лучший мир, если только сами мы себя не перекроим, не научимся ценить то, что имеем, радоваться ясности и дару познания, вместо того, чтобы терять человеческий облик в отвратительных наслаждениях – горячечных и капризных, как сирокко дневного сна.  

– Пойдемте, доктор.  

– Ах, мой друг Барменталь, будущее ты человечества. Однажды роботы нас заменят. И построите вы новый мир без обмана и унижения, без зла и распутства. Вы научите мыслить звездный свет, сделаете разумными солнца. Веди же меня, ибо я всецело вверяю свою персону твоей запрограмированной любви.  

Барменталь втянул ножи в стальные подушечки, взял обессиленного доктора за руку и повел его к кораблю. Вокруг было уже тихо – измочаленный сад медленно выпрямлял свои ветки. Горели некоторые постройки. Зарывались в землю редисоподобные членистоногие. Сдавленно рокотал неугомонный Швейцарский Сыр. Тысячами радуг сверкала во все концы висмутовая равнина.  

***  

Сидя в кресле из плюша доктор с бокалом павлиньего мозга пересматривал концертные записи любимой группы, пребывал он в угнетенном состоянии духа, остро переживая неудачу в создании научно-исследовательской базы. Маточный звездолет, предназначенный для полетов в глубоком космосе, мирно реял на орбите, отражая обшивкой из вспененного алмаза и алюминиево-магниевого сплава сияние блуждающей звезды. Все процессы на корабле были автоматизированы – ими заправляли роботы. Они подавали питательную массу, производили уборку и медицинское обслуживание сотням мутантов. Оснащенные ИИ роботы, проектировали в лаборатории геном будущих организмов. Другие – воссоздавали копии утраченных экземпляров.  

Так они и путешествовали по Вселенной уже многие тысячи лет (проблема бессмертия давно была решена), скитались, открывая удивительные вещи, в поисках убежища двое странников – доктор и его верный бар. Но были неумолимы холодная жуть мироздания и поистине бездонное невежество человеческое, потому нигде не могли осесть друзья надолго и сейчас тоже – находились они на пороге нового странствия.  

На экране, затемнив Оззи, выскочила иконка звонка. Арлетос нехотя подал мысленный сигнал ответить. Перед ним появилось лукавое, раскрасневшееся лицо амиша. Тот имел черную бороду (щеки и торец подбородка маниакально выбриты), на голове сидела соломенная шляпа, от плечей по домотканой рубахе спускались джинсовые подтяжки.  

– Неужели это вы? – ахнул амиш. – Я и не думал, что получится связаться.  

– Не принимаю, – буркнул доктор и отхлебнул жидкого мозга птицы.  

– Но у меня такая беда. Мне так скучно на моей планете, что я решил стать насильником женщин, но при этом я ужасно стеснителен. Я могу схлопотать сердечный приступ, если хоть одна дамочка увидит меня голым.  

– Тезис и антитезис.. А какой синтез?  

– Синтез, дорогой доктор, в том, что я прошу вас пришить мне ужасающий член в виде глубоководного хаулиода, кольчатой сколопендры или Гитлера. Или пусть он сам сможет менять свою форму, телепатическим образом считывая страхи жертвы и принимая наиболее отвратительное для нее обличье.  

– Хм.. продолжайте. Возможно, я вас приму.  

– Допустим, встречается мне в безлюдном месте симпатичная дамочка, я обнажаю перед ней свой липовый орган (мне не будет стыдно, потому что это не часть исконной плоти, а новоприобретенная погремушка), настоящий член я затискиваю и прячу между бедер. Дамочка видит меня и теряет сознание от испуга, тогда я подхожу к ней, достаю прибор и осуществляю – невидимый и коварный – свой замысел.  

– Конечно, прилетайте! Только у меня здесь небольшой беспорядок.  

– О, благодарю, – расплылся в улыбке амиш. – Я буду на днях. Храни вас Господь.  

Доктор сбросил амишу координаты планетоида и кликнул Барменталя, который явился незамедлительно.  

– Мы снова работаем? – спросил он.  

– Да. Стольким людям еще нужно помочь. Но для начала подготовь челнок с огнеметами. Пора нанести визит редисоподобным тварям. Мы поборемся за наш новый дом.  

– Слушаюсь!  

Барменталь развернулся и направился отдавать приказания роботам-техникам. На его синтетическом, монгольском лице залегла пологой кошечкой спокойная и злая улыбка.