Милые люди

С детства у Ореста не было привязки к цели. Единственное, что ему хотелось, это одиноко ждать некоего озарения – всесущностного, антидуального – паря, как личинка аскариды в капле росы, в тенистой невесомости и пасть в срок, уничтоженным солнцевременем.  

Его жизнь должна была стать чистой трагедией. Освежающим, целеустремленным потоком Талых. Трагедия трагедии заключалась в том, что Ореста на протяжении всего его пути окружали милые люди. Они щедро и упоённо раскрывали перед ним черные колодцы возможностей. Услужливо лебезя, Орест заглядывался на звезды, угадывая в них свое сердце. Это была в третьем приближении трагедия его жизни.  

Уважительное притворство сковывало манящую жуть мира сладко-горькими, как стевия, пенами. Если естественная апатия Ореста вызывала в ближних разочарование – кантон боли – ему надлежало эту боль исправить, а в идеальном случае – искупить. Такое желание проистекало из реактивного заблуждения отвечать добром на добро. То, что ответ может основываться не на чужом воздействии, а на собственном чувстве, идти изнутри наружу, а не, как заведено, снаружи наружу, было для Ореста не то несоответствующим неким установкам и принципам, нет, просто он не задумывался о подобном, как о форме почерка или стиле хотьбы. Когда у него болел какой-нибудь орган, он его бил.  

Окончив университет, Орест устроился в подпольный call-центр. Он звонил людям, представлялся сотрудником военкомата и предлагал явиться для прохождения ВЛК, акцентируя внимание на том, что звонок по юридической силе равен вручению повестки. Затем панической мужской жертве поступал второй звонок от якобы банковского служащего, который работал за соседним от Ореста столом, и просил после ряда важных, но утомительных вопросов, уточнить невзначай некоторые банковские данные, перейти по левой ссылке и т. д. Обрабатывали они также польские базы номеров, представляясь благотворительной организацией, скамили за полярным кругом саамов и камчадалов.  

Взаимное уважение и налет ненавязчивой духовности витали в call-центре. Обращались все друг к другу на «ты», устраивали общие пикники и тренинги на сплоченность. В офисе возле кулера неизменно стоял дымный фонтанчик с тлеющим ароматическим конусом.  

Вся идиллия схлопнулась в одночасье. Орест проспал. Команда как раз вела одного российского омоновца-псалмопевца, и участие Ореста в отрепетированной телефонной пьесе было категорически необходимо, но он не явился на работу, и хитровыебанный план рухнул, как империя в пустыню.  

Никто не укорял Ореста, когда он пришел к обеду с ворохом извинений. О провале даже не вспомнили. Премии не лишили. Но говорить с ним перестал весь коллектив. То есть, если он о чем-то спрашивал, ему отвечали – вяло и равнодушно, но никто не заговаривал первым, кроме как в плане постановки задачи. Добрые глаза мошенников блестели печальной явью.  

В самоуничижении Орест провел несколько дней. У него чесалось все тело и его беспрестанно рвало. В парке блевал он, стоя над цветочным ручьем, блевал оранжевыми комками и желтой пеной, пока не выблевал свое Я.  

Оно потекло по течению воды, бесформенное и теплое. Вдали от города Я Ореста отрастило панцирь и перьевой покров. Голубой омар с крылышками колибри стал на воздух и полетел по своим делам.  

А то, что осталось у ручья: умиротворенный монстр Ничто, орестовое не-Я, золотой Будда с косой Смерти. Заплетаясь, оно побрело куда-то полоумное, смешное и страшное; само пребывая в ликующей безмятежности, набросилось на первого встречного и вгрызлось ему в глотку, чтобы в нененесуществовании и он обрел то же самое.